Мемуары Арамиса Часть 247

Глава 247

Собираясь совершить глупость, мы долго обдумываем её, необходимость же избавляет нас от трудности выбора и сомнений. В случае с Филиппом я действовал по необходимости, поскольку, в отличие от Фуке, я видел, что его звезда близится к закату и предчувствовал, что его падение будет губительным не только для его карьеры, но и для его богатства, власти и свободы, а также это будет губительным для того дела, в котором я намеревался заручиться его помощью.
Я намеревался спасти Фуке и в благодарность за то, что он помог мне стать епископом Ваннским, и в надежде на его возможную и крайне полезную помощь в будущем, а также просто потому, что он был довольно приятный, разумный и сговорчивый человек, имеющий некоторые принципы, за что его, безусловно, следовало уважать, и пренебрегающий другими важными принципами, за что можно было простить. Кроме того, он порой ошибочно пытался сочетать свои нравственные предрассудки со своими чрезвычайными амбициями, не в силах отказаться ни от тех, ни от других, и не имея понятия о том, что в случае, если он сам не сделает этот трудный выбор, тогда судьба сделает свой выбор за него, и этот выбор будет худшим для него самого.
Фуке ошибочно считал Короля благорасположенным к нему, не понимая, что ласку притворщика, готовящегося нанести смертельный удар, он ошибочно принимает за проявление уважения, доверия, любви и Господь знает, чего ещё. Природа наделила нас свойством ошибочно искать высокие нравственные объяснения поступкам, которые легко объясняются корыстью. Фуке в этом смысле не исключение. Не все ли мы таковы же? Если нас хвалят, мы воспринимаем это как результат наличия у нас очевидных достоинств, вместо того, чтобы задуматься, с какой целью те, кто нас хвалят, желают добиться нашего расположения или усыпить нашу бдительность. В отношении же тех, кто нас порицает, мы задаём себе вопрос о том, почему эти люди столь плохи, что не видят наших достоинств и утрируют наши ошибки, тогда как следовало бы понять, что ругают нас не за ошибки, а за недостатки, и целью при этом имеют не ссору с нами, а попытку воздействовать на нас, чтобы мы изменились в лучшую сторону. Истинные друзья не хвалят за глупости и ошибки, а указывают на них с горечью в сердце. Настоящие враги не ругают за недостатки, а хвалят нас даже за них, стремясь заручиться нашим доверием, нашей поддержкой, получить от нас незаслуженные преференции. Итак, Фуке видел в Короле своего лучшего друга, поэтому все эти дни он сиял как новенький луидор.
Он из кожи лез вон, чтобы угодить Королю с праздником в Во-ле-Виконт, не понимая, что подобный успех у столь молодого и тщеславного Короля, который не умел ещё организовывать подобные праздники, и, что более всего губительно, прекрасно осознавал, что не может себе позволить подобное роскошество, вызывал лишь жгучую зависть, которой он давал выход в виде гнева, тщательно скрываемого, но направленного на того, кто был причиной этих волнений.
Впоследствии Кольбер не только смог организовывать праздники ничуть не менее пышные, поскольку эта задача, безусловно, была ему поставлена и считалась одной из важнейших государственных задач, но также и научился извлекать из таких праздников выгоду казне, при том, что угощение, фейерверки, обстановка и всё прочее при этом устраивалась за счёт Короля, то есть из средств казны. Ловкий Кольбер умудрялся наживаться на гостях через их косвенные и на первый взгляд совсем не обязательные расходы, делать которые было делом чести для присутствующих. Но это всё ещё было лишь в недалёком будущем, теперь же Король, наблюдая роскошь празднования, которое устроил Фуке, ощущал лишь своё бессилье в этом вызове на соревнование, который сам суперинтендант отнюдь не намеревался бросать своему Королю. В то время, как Фуке надеялся, что, продемонстрировав Королю свою финансовую мощь, он станет для него ещё незаменимей, и, следовательно, нужней, а потому ближе к власти и выше всех прочих придворных, на деле он нанёс Королю оскорбление тем, что дерзнул проявить себя выше Короля во всём том, в чём юный Людовик ощущал свою неполноценность особенно остро, если учесть то почти полунищенское существование, которое он вынужден был влачить в годы волнений и угроз со стороны Фронды, Принцев, грандов недружественного окружения как внутри королевства, так и за его пределами.
Продемонстрировав Королю, что он на голову выше его в финансовых возможностях, Фуке окончательно убедил его в том, что он никогда не станет окончательно истинным Королём в своём королевстве, пока не снесёт эту голову, или, по крайней мере, пока не согнёт шею, поддерживающую её так, чтобы эта голова находилась намного ниже его собственной головы, головы Короля Франции Людовика XIV, Короля-Солнце.   
Людовик принял приглашение Фуке на праздник, устроить который его вынудила хитрость Кольбера. Празднование было назначено на 17 августа. Всевозможные изобретения суперинтенданта, направленные на то, чтобы сделать праздник беспрецедентно роскошным, удались на славу, но мне недосуг описывать их, поскольку всё это было многократно расписано разнообразными восторженными придворными в их панегириках и энкомиях.
Все, кроме Короля, единодушно признали, что праздник удался на славу. Король также объявил, что доволен праздником, но на душе у него, разумеется, ещё сильней вызревало совсем иное чувство – чувство досады и ощущение, что вся эта роскошь достигается за счёт казны. То есть мало того, что Фуке блистает выше Короля, но ещё и делает это за его счёт!
Людовик прибыл на праздник в сопровождении всего семейства. С ним прибыл и весь двор, все гранды и придворные. Этот великолепный поезд из карет прибыл в Фонтенбло под эскортом королевской гвардии, а также в мушкетёров Короля во главе с д’Артаньяном.
Первый сюрприз ожидал гостей едва лишь они вышли из экипажей. Дворец выглядел сказочным, нереальным, настолько он был красив, просторен и великолепен в своём праздничном убранстве. С трёх сторон он был окружён водой, огромными садами с фонтанами и статуями. Внутри дворца гостей ожидали анфилады залов, наполненных великолепными картинами, украшенных изысканными гобеленами, обстановка и мебель блистали роскошью и богатством.
Покои Короля были украшены золочёной лепниной, на потолках и стенах были великолепно исполненные аллегорические картины, написаны лучшими живописцами, выписанными из Италии, королевское ложе было укрыто за золотой балюстрадой.
Фуке тщательно продумал каждый час и чуть ли не каждую минуту пребывания гостей в Во-ле-Виконт. Гостям не давали времени прийти в себя, предлагая одно развлечение за другим. Не успевали они прийти в себя после восхищения изумительной красотой клумб безупречной формы с самыми экзотическими цветами, как их ожидал новый восторг от созерцания целого каскада фонтанов, взметающих в воду одновременно более тысячи струй воды, которые, создавая дивные рисунки дрожащих линий, рассыпались бриллиантовыми каплями, в которых всеми цветами радуги сверкал солнечный свет. Регулярный парк, в котором всё подчинялось строгому порядку, неожиданно сменялся парком нерегулярным, который был похож на результат причудливой игры природы, создавшей совершенно естественные по своей форме, но дивные по своей живописности пейзажи с укромными уголками, со сверкающими чистейшей водой прудами, наполненными чудесными рыбами, с гранд-каналом, с беседками и гротами.
Прогуливаясь по таким садам гости забывали обо всём на свете, но едва лишь они успевали нагулять аппетит, как из приглашали к столу, где им подавали невиданные деликатесы, изготовленные лично Вателем и его умелыми помощниками под его пристальным наблюдением. Восемьдесят столов были умело расставлены и сервированы золотыми и серебренными приборами. После трапезы гостей приглашали в летний театр, где зрители могли насладиться искусной игрой актёров, исполнявших новую пьесу Мольера, специально написанную для этого праздника. После спектакля, в котором было множество балетных сцен, а костюмы буквально поразили зрителей, небо расцветилось тысячами разноцветных огней. Подобного фейерверка никто не ожидал, ничего подобного никто из присутствующих никогда не видел в своей жизни. Даже фейерверк, устроенный Королём в честь въезда в Париж королевы Марии Терезии годом раньше был несколько менее роскошным. В конце вечера гостям была предложена ещё одна лёгкая трапеза, преимущественно состоящая из великолепных фруктовых десертов, лёгких и воздушных пирожных самого нежнейшего вкуса, лёгких прохладительных напитков, изысканных вин. Этот ужин состоялся под звуки скрипичного концерта, а разъезжающихся после праздника гостей проводили под звуки труб и барабанов.
Во время салюта Кольбер подошёл к Людовику.
— Как вы находите этот праздник? — спросил Король своего министра.
— Ваше Величество, во мне борются два противоречивых чувства, — ответил Кольбер. — Как гость господина Фуке, я не могу не восхититься великолепными задумками и потрясающим исполнением.
— Это так, вы правы, господин Кольбер, — согласился Король, который заметил, что мадемуазель Луиза де Ла Вальер была в совершеннейшем восторге от этого праздника, что, безусловно, заметно подняло настроение Его Величества.
— А как интендант финансов, я оцениваю этот праздник не менее, чем в десять миллионов ливров, — продолжил Кольбер.
— Десять миллионов ливров? — спросил Король, вздрогнув от неожиданности.
— Разумеется, Фуке сообщит вам другую цифру, быть может в два или в два с половиной раза меньше, но я принимаю в расчёт не только прямые расходы, но также и косвенные – оплату работу слуг, их ливреи, обстановку, декорации, а также перепланировку парка, изменение русла реки и всё прочее. Даже архитектуру. Кое-какие постройки предназначены исключительно для праздника и будут снесены после его окончания.
— Какое бессмысленное расточительство! — воскликнул Король.
— Каждый человек имеет право тратить собственные деньги так, как сочтёт нужным, — продолжал бесстрастным голосом Кольбер. — Но весь вопрос в том, что считать собственными деньгами господина Фуке. Если сложить всё его жалованье, полученное на службе у Вашего Величества за всё время, когда он имел счастье быть суперинтендантом финансов, и сопоставить эту сумму со всеми расходами, которые он себе позволяет, включая покупку и перестройку Бель-Иля, а также приобретение Во-ле-Виконт и полную его перестройку, и участь другие имения господина Фуке, в том числе великолепный дом в Париже, который точнее было бы называть дворцом, то остаётся лишь удивляться тому, как господин Фуке умудряется оплачивать все эти огромные расходы из своего не столь уж огромного жалования. Даже присовокупив сюда приданое, полученное им при женитьбе, у меня не складываются необходимые числа. А ведь у Фуке имеется несколько братьев, которые заметно обогатились в последние пять лет, также он позволяет себе содержать дома для дам, которые ему нравятся и которые оказывают ему самые нежные знаки внимания, то загадка становится ещё более интересной, но, боюсь, почти неразрешимой.
— Здесь есть о чём подумать, — ответил помрачневший Людовик, который, казалось, был готов уже разгневаться, но всё ещё сдерживал себя. — Однако, мы в гостях у господина Фуке, так что не будем плохо отзываться о гостеприимном хозяине. Пожалуй, мы попробуем разрешить эту загадку, изучив более внимательно источники обогащения Фуке, но чуть позже. Ведь я дал вам все необходимые полномочия для того, чтобы контролировать все его транзакции. Подготовьте отчёт, используйте столько финансистов, сколько вам для этого понадобится. Если обнаружится, что источник богатства Фуке – это изъятия, сделанные им из казны без должных законных оснований, он будет отвечать по всей строгости закона. А пока просто насладимся праздником.
Кольбер поклонился в знак понимания и согласия.
— Что касается расходов, которые Фуке позволяет себе делать, тратясь на дам, которые ему нравятся, то мы можем простить ему эту небольшую слабость, — добавил Людовик, вспомнив, что и сам недавно завёл себе любовницу, пренебрегая тем фактом, что он совсем недавно женился на Марии-Терезии, одной из знатнейших невест Европы. — Можно ли пенять мужчине за то, что он подвержен самым естественным природным слабостям, ценит достоинства и красоту достойных дам, которые и сами, кажется, не прочь сблизиться с ним более тесно?
— Вы правы, Ваше Величество, эту слабость следует прощать, — согласился Кольбер. — Тем более, что вкус у господина Фуке отменный, он умеет в каждом обществе увидеть самую красивую и самую достойную даму, чтобы воздать ей должное.
— Самую красивую и самую достойную? — насторожился Король. — Что вы имеете в виду? Самая достойная дама здесь, безусловно Королева. А также Принцесса. Неужели Фуке имеет дерзость видеть в них что-либо иное, нежели предмет почтения и преклонения?
— О, нет, Ваше Величество, разумеется, нет, — ответил Кольбер. — Господин Фуке не упускает случая заверить в своём совершеннейшем почтении Её Величество и Её Высочество, но эти выражения почтения ничуть не превышают стандарты обычной вежливости.
— Тогда о какой даме вы говорите, называя её самой красивой и самой достойной? — спросил Король, едва сдерживая ярость, готовую вырваться наружу.
— Я говорю о той даме, которую и вы, Ваше Величество, отметили как одну из достойнейших дам при дворе, — мягко ответил Кольбер. — Герцогиня де Шеврёз рассказала мне об одном письме, которое господин Фуке написал мадемуазель … Впрочем, мадемуазель является фрейлиной Её Высочества, и я не хотел бы называть её имени в связи с этим письмом, простите меня, Ваше Величество.
 — Фрейлиной Её Высочества, говорите вы? — вскричал Король. — Уж не идёт ли речь о том, что Фуке подбирался к мадемуазель? …
Король осёкся, поскольку страшная догадка заставила его покрыться холодным потом.
— Мадемуазель была очень раздосадована, получив это письмо, и даже оскорблена, — ответил Кольбер. — Она собиралась немедленно пожаловаться Вашему Величеству, но затем решила посоветоваться со своей наставницей и добрым другом герцогиней де Шеврёз, которая, будучи хозяйкой Тура, знает мадемуазель, можно сказать, с детства, ведь мадемуазель родом из Блуа.
— Мадемуазель родом из Блуа! — воскликнул Король. — Вы говорите о мадемуазель де Ла Вальер! Говорите же, что это за письмо, и откуда вы о нём знаете!
— Мадемуазель хотела посоветоваться с герцогиней, но не застала её, — ответил Кольбер. — Но сегодня она встретила её и рассказала ей всё. Поскольку мы с герцогиней собираемся породниться, как вы знаете, моя дочь собирается замуж за её внука, мы встречаемся с ней время от времени, чтобы обсудить дату свадьбы и другие необходимые детали. Вопрос настолько деликатный, что герцогиня решила посоветоваться со мной. Я взял у неё это письмо для того, чтобы показать его Вашему Величеству.
— Давайте! — резко произнёс Людовик, который не сомневался, что письмо находится у Кольбера при нём и готово к немедленному предъявлению по первому требования.
Кольбер вытащил из-за обшлага рукава сложенное письмо, с поклоном протянул его Королю и деликатно отошёл в сторону.
Это было то самое письмо, я напомню его содержание.

«Сударыня!
Будучи близко знакомым с вашими родителями, господином Лорентом де Ла Бом ле Бланом и госпожой Франсуазой де Прево, а также будучи в большой дружбе с вашей родственницей герцогиней де Сен-Реми, предлагаю вам своё покровительство. Понимаю, как должно быть тяжело вам в Париже одной, без родителей, без братьев и сестёр. Зная состояние вашей семьи, полагаю, что они не могут оказывать вам существенную поддержку, так что вам, бедняжке, приходится довольствоваться тем содержанием, которое вы получаете по статусу фрейлины Принцессы. Сочувствую этому тяжёлому материальному положению, в котором ни в коем случае не должна оказываться такая достойная девица, каковой вы являетесь, и готов приложить все усилия для исправления этого несчастья. Вы можете знать, что я не стеснён в средствах и предлагаю вам располагать необходимыми вам суммами для своих надобностей без малейших стеснений. В ответ я не прошу ничего, кроме доброго отношения к старинному другу ваших почтенных родителей. Быть может вы время от времени захотите побеседовать со мной о том и о сём, порассказать, как вам живётся при дворе, и этого для меня будет довольно. Проводя в делах и хлопотах всё своё время, я порой не имею возможности узнать последних новостей при дворе, так что вы меня чрезвычайно обяжете, если время от времени будете сообщать мне новости, которые узнаете, даже не прилагая к этому ни малейшего труда, а для меня это будет глоток свежего воздуха, живительный глоток чистой ключевой воды на фоне тех рутинных дел, кои я обречён выполнять в силу своих скучных, но ответственных обязанностей. Если вы согласны на подобные беседы, я буду счастлив считать, что договор о дружбе между нами заключён, и те суммы, которые вы соблаговолите потратить на свои насущные нужды, я ни в коей мере не потребую возвратить, считая их подарком для дочери моих старинных друзей.
Искренне ваш Никола Фуке».

— Он предлагает ей шпионить за мной за взятку! — прошептал Король так громко, что Кольбер расслышал каждое его слово. — Почему же она не сказала мне об этом тотчас? — добавил Людовик, обращаясь скорее к самому себе, нежели к стоящему рядом Кольберу.
— Ваше Величество, пожаловаться вам было её первой мыслью, — ответил Кольбер. — Но она рассудила, что отсутствие ответа на это письмо заставит господина Фуке образумиться, и, кроме того, как я уже сказал, она решила посоветоваться с госпожой де Шеврёз, подругой Её Величества Королевы-матери, которая, разумеется, не посоветует худого, коль скоро она сама вызвалась быть ей наставницей и заменить ей мать.
— Герцогиня очень мила, — задумчиво сказал Король, и даже такой царедворец как Кольбер не смог понять, было ли это иронией, или искренним замечанием в адрес герцогини.
В этот момент произошло событие, которое не смог бы организовать даже такой ловкий царедворец, как Кольбер, но которое довершило удар.
На балкон, с которого Король и Кольбер любовались салютом, взбежала мадемуазель де Ла Вальер. Она была вся в слезах.
— Оставьте нас, господин Кольбер, — сказал Людовик, и Кольбер немедленно исчез.
— Вы в слезах, Луиза! — воскликнул Король после того, как они остались вдвоём. — Кто посмел вас обидеть?
— О, мой Король! — воскликнула Луиза. — Меня преследуют! Мадам дю Плесси-Бельер только что попыталась предложить мне в подарок двадцать тысяч экю!
— Мадам дю Плесси-Бельер? — насторожился Король, который отлично знал, что мадам является любовницей Фуке.
— Она намекнула, что это – подарок от господина Фуке, который рассчитывает сделать из меня свою шпионку! — воскликнула Луиза. — Это уже слишком! Сначала он написал мне письмо, которое можно было истолковать двояко, так что я не стала сразу же жаловаться на него Вашему Величеству, но это предложение настолько недвусмысленно, насколько же и оскорбительно! Я умоляю Ваше Величество защитить меня, защитить моё доброе имя, мою честь! Если я прибыла из провинции, это ещё не значит, что меня можно купить!
— Успокойтесь, дорогая Луиза! — воскликнул Король, целуя ей руки, после чего прижал их к своей груди. — Никто в моём королевстве не посмеет нанести вам никакого оскорбления. Господин Фуке не стоит ни одной слезинки на вашем прелестном лице! Он будет жестоко наказан! Я вам это обещаю!
При этом на лице Короля отразился такой гнев, что Луиза испугалась.
— О, мой Король, умоляю, только не будьте слишком жестоки! — воскликнула она.
— Вам жаль его? — спросил Людовик, в душе которого начала закипать ревность.
— Ничуть, Ваше Величество! — ответила Луиза. — Мне жаль только вашу чистую душу, которую я люблю больше жизни!  Не следует мстить тому, кто полностью зависит от вас, достаточно просто поставить его на то место, которое ему надлежит занимать, и не позволять ему даже в помыслах стремиться к чему-то большему, чего он не достоин. Жестокость по отношению к нему ляжет пятном на вашу чистую душу, мой Король! Обещайте же мне, во имя нашей любви, что вы выдержите не менее десяти дней, прежде чем решитесь что-либо предпринять против него, а до той поры просто избавьте меня от неудовольствия видеть его, только и всего!
— О, какая чистая душа! — воскликнул Король. — Но почему же десять дней?
— Потому что первый гнев редко бывает хорошим советчиком, в особенности для тех, кому подчинено целое государство, — сказала Луиза. — Через десять дней вы сможете смотреть на это дело беспристрастно, как только и надлежит смотреть на любое дело Королю, который хозяин во всякой точке своего Королевства. Вы накажете его так, как сочтёте нужным, но не раньше, чем ваш справедливый гнев на него уляжется.
— Обещаю вам это, моя дорогая Луиза, — ответил Людовик. — Но точно ли вы сказали, что он вам безразличен?
— Я уже сказала это, и скажу ещё хоть тысячу раз, — ответила Луиза. — Но если мой Король не верит моим словам, отпустите меня в монастырь, где я буду молиться за вас и за спасение моей погибшей души.
— Нет, этого не будет! — воскликнул Король. — Я верю вам, Луиза, простите, что я задал вам этот вопрос. Я обещаю не преследовать Фуке ещё десять дней, раз вы меня об этом просите. Теперь же забудьте о нём, и поговорим только о вас.