Мама

Кто из нас хоть раз не задумывался о своей жизни? Пусть не о ее смысле, это понятие отвлеченное. Некоторые предпочитают просто жить, как хочется или как получается, не ломая себе голову над вещами, от них не зависящими. Да и есть ли он, какой-то смысл? Или нет его? Но так или иначе, каждый хотя бы иногда останавливается на пути и, озираясь по сторонам, спрашивает: «Куда привела меня эта дорога? И куда поведет дальше?»
Люди разные, и судьбы у всех разные. Один много лет, как цирковая лошадь, бегает по кругу – и остается на том же самом месте. А на другого дары падают с неба, как спелые яблоки с дерева. Кто-то понимает позже, что плоды те ядовиты. А как все это происходит и почему – на такой вопрос не ответили бы и десять философов. Нет у человека столько ума – постичь божий промысел.
В праздничную ночь, пока мама накрывала на стол, Антон отправился в лес. Нет, не за елкой. Рубить деревья в лесу запрещено, уж если бы ему захотелось – купил бы на елочном базаре. Но жаль их становилось, кружевных, зеленых, еще вчера, наверное, дремавших в лесу под тонкой серебряной пелериной, а сегодня – обреченных на увядание. Вырубка елей к рождеству казалась Антону чем-то сродни языческому жертвоприношению. Убийство живого – это всегда очень грустно... А вот принести домой пару веток – почему бы и нет? Дереву от этого плохо не будет. Мама так любила густой хвойный запах, разлитый по комнатам, смешанный с вкусными ароматами выпечки и мандаринов. Он ей напоминал юность, а может, и детство. Далекое, трудное и все-таки... Что в старости может быть прекраснее этих воспоминаний? Антон поставит веточки в большую вазу, украсит огоньками и мишурой. И у них с мамой будет настоящий праздник!
Он бы и не сунулся в столь поздний час на улицу, тем более, не пошел бы в лес, будь ночь пасмурной и темной. Но луна светила, как большой фонарь. И, куда ни кинешь взгляд, повсюду сверкал снег, переливаясь всеми цветами радуги. Лунный свет тек по небу рекой, и в этой стылой воде плавали разноцветные звезды и тонкие, как ледышки, ночные облака.
В лес вела узкая тропинка, но и та очень скоро истончилась, превратившись в цепочку собачьих или лисьих, а может, и волчьих следов. Антон остановился у замерзшего озера, казавшегося ровной белой поляной. Только посередине, в небольшой полынье, темнела вода, а по краям – торчали из снега сухие камыши. Летом здесь жили утки, вили гнезда, выводили птенцов... Где они теперь?
А на берегу, словно толпа безмолвных женщин в меховых накидках, застыли молодые елки. Они спали и грезили, вероятно, о чем-то своем, древесном, и такая безмятежность в них была, такая нетронутая, хрустальная красота, что даже прикоснуться к ним казалось святотатством. Приблизиться грубо, как чужак, как грабитель, и стрясти с укутанного по самую вершину дерева немного снега или оторвать иголку – твердую и хрупкую на морозе... это все равно, что осквернить храм. Не говоря уже о том, чтобы ломать ветки.
Не вырвешь силой живую душу. Отнятое или украденное все равно останется мертвым. Ему хотелось повернуться и уйти. А еще лучше – лечь на снег и уснуть – тем же серебряным сном, как и все вокруг – до утра, а может, и до весны. Выспаться и проснуться другим, обновленным.
«А как же мама?» - подумал Антон. Но он стоял и не двигался с места. Будто кувшин, полный до краев, он боялся расплескать это тихое колдоство, это сияние, льющееся и сверху, и снизу. Свет – как лестница в небеса. Кажется, сделай всего один шаг – и очутишься там, откуда нет возврата.
Антон тряхнул головой, отгоняя наваждение. На морозе нельзя спать. Человек не елка – его тело быстро теряет тепло. Лучше думать о доме. Мама, конечно, накрахмалила скатерть и постелила ее на стол, а сейчас расставляет тарелки, рюмки, стаканчики для глинтвейна. Раскладывает по вазочкам салаты. Наверное, она наденет свое любимое синее платье. В общем-то, уже старенькое, но мама все еще считает его нарядным.
Последние годы она отказывается покупать новую одежду, говорит: «Ну что ты, сынок, зачем, сколько мне еще осталось?» Комплект белья и туфли отложила – на похороны. Каждый день живет, как последний, без страха или уныния, но словно пребывая в какой-то смиренной медитации. За все благодарила Бога – за солнце и цветы, за дождь, за снег, за хлеб на столе и за еловые веточке в вазе. За каждый шаг по земле. А ходит уже с трудом. Антон вздохнул. Он – поздний сын, маме следующей осенью исполняется восемьдесят четыре. Бывает, что и до ста живут. Но мама болеет. Давление, спину ломит... Как обычно у старых людей. И вообще, сникла она как-то, съежилась. Точно меньше ростом стала. А вдобавок еще и плечо ноет, особенно по ночам, и немеет левая рука. «Не дай Бог, онкология», - подумал он, чувствуя, как привычный черный ужас вползает в сердце. И вроде бы нормально, что родители уходят первыми... Горько, больно их терять, но это естественный порядок вещей. Но жизни без мамы Антон себе не представлял.
Он и сам чувствовал себя странно. И не то чтобы здоровье стало сдавать. Но какое-то жутковатое ощущение появилось. Будто в пустой колодец смотришь, гулкий и темный, в котором вместо дна – сплошная чернота. На дне его затаилась сама смерть. «Может, это недуг такой?» - спрашивал себя Антон, понимая, что дело в другом. Депрессия? Нет... Что-то страшнее и глубже.
Бывает, что двое, живущие под одной крышей, срастаются душами, словно деревья корнями. Не обязательно супруги. Любые близкие люди, а кто может быть друг другу ближе, чем мать и сын? Становятся как сиамские близнецы – только единые не телами, а чем-то невидимым, но важным. Спаянные не физически, а на каком-то ином уровне. Так что невозможно отделить одного, не убив другого. Может, и они с мамой так? Нет... Это лежит еще глубже. Антон чувствовал, что некая тайна есть во всей его жизни. В ее начале и в ее конце, который наступит, возможно, очень скоро.
Он повел плечами, стряхивая оцепенение, и, запрокинув голову, погрузился взглядом в холодное небо. Луна, как Божье око, смотрела с вышины строго и печально. Не вопрошая, не осуждая, просто смотрела.
«Кто ты?» – спросил Антон.
Откуда-то он знал, что у Луны есть ответы на все вопросы.
«Я – это Я».
Словно ветер прошел по земле, качнув тяжелые от снега ветви. Что ж. Бог может говорить с нами из каждой капли воды, из солнечного луча, из куста, дерева или птицы. Почему бы не из этого небесного камня – космической странницы с ласковым именем Селена, не из этой серебряной пуговицы на ночном небосклоне?
«Что со мной не так? – спросил Антон. – Почему я живу, как будто не живу? Что ни делаю – ничего не могу добиться. Стою в пустоте. Будто черный космос кругом. А под ногами – ничто, гибель?»
Трудно всю жизнь вложить в пару слов. И у Антона не получилось. Как будто язык промерз до самого корня и шевелился с трудом. Словно мысли на морозе обратились струйками пара. Но все, что он не сумел сказать, Луна читала в его сердце.
Бывает такая душная любовь, которая губит, лишает воли. Когда с ребенка пылинки сдувают, вертят им, как марионеткой, пока в нее и не превратят – в тряпичную куклу безумного домашнего театра. Его мама любила не так. Не требовала, а советовала, как равному, как разумному человеку. Всегда, с малых лет была ему другом, сострадательным, добрым, бесконечно терпеливым. Уважала в нем, даже совсем крохотном, будущего мужчину. Да, берегла, конечно, особенно в раннем детстве. Антон часто болел. Слабым родился, такие редко выживают. Врачи ей так и сказали: «Не выживет ваш малыш». Но мама не отпустила, слезами и молитвами, и полуночным бдением у его кроватки привязала сына к жизни. Тогда же она уверовала в Бога. Не для того, чтобы быть «как все». Не потому, что «так надо». А всей душой, всем сердцем, всем своим существом. Такая вера способна творить чудеса. А потом...
Что-то в этой его жизни пошло не так. Несколько раз Антон порывался сделать карьеру. Уезжал в большой город – сперва учиться, потом нашел неплохую работу, перспективную, денежную. Жить бы и радоваться, развиваться, расти. Но словно чернотой плеснули в душу. Маялся он и тосковал, и тянуло домой. Вернулся... Устроился кладовщиком на склад. Занятие, как говорится, ни уму, ни сердцу, но что поделать – не всем же звезды с неба хватать. Семью завести тоже не получилось. А хотелось... он мечтал о доброй и ласковой жене, ребятишках, своем хозяйстве. И маме в радость внуков понянчить. Но не родилась, видно, на свет, его половинка – или обитала где-то далеко, может быть, в том самом большом городе. Так и не встретились с ней. Вот и прожил Антон почти до сорока лет в родительском доме. Потом отец умер, неожиданно, от инфаркта. Тут уж точно маму одну не бросишь, тем более, что сдала она сильно за последние год-два. Хоть и не жалуется, а сама почернела лицом. Грустит без мужа, а за сына держится, как за дерево на сильном ветру.
Вроде и винить некого, вздохнул Антон, что не сложилось, не срослось, кроме разве что самого себя. Да еще судьбы своей злосчастной. А что она такое, судьба? Что за тварь диковинная? Можно ли ее приручить? И надо ли»?
«Не надо», - ответила ему Луна.
Не голосом, а каким-то внутренним дрожанием, светом, всплеском ощущений.
Антон стоял и молчал, и слушал. Вернее, прислушивался к ее мыслям в себе.
«Твоя мать отмолила тебя у смерти, - сказала Луна и моргнула, и заволоклась на несколько мгновений ледяным облаком. – У тебя нет своей жизни. Она не прописана в книге Судеб. Твоя жизнь принадлежит твоей маме, потому что сжалился над ней Всевышний. И уйдете из этого мира вы тоже вместе».
«Так рано?» - вздрогнул Антон.
Никто не знает своего часа, и он не узнал. Но мама совсем слаба, а значит, не так уж и много им обоим осталось.
Луна молчала. Она словно уснула в вышине, и тонкие, блестящие ледышки все гуще наплывали на нее. Как будто небесное Око наполнялось слезами.
«Да что я тут делаю, - спохватился он. – Стою и сам с собой разговариваю. А мама ждет».
Отломив у ближайшей елки маленькую веточку, Антон решительно повернул назад. Он шел, весь осыпанный снежным хрусталем, обратно по тропинке, оскальзываясь и торопясь, пока не погас, скрытый облаками, слабый ночной свет. Сомнения и страхи растаяли, осталась только благодарность к той, что дважды подарила ему жизнь.