Никола

Основано на реальной истории

– Мама, ну когда же мой муж найдёт меня?! – Наталка смотрела с лёгким упрёком, хотя готова была расплакаться так, чтобы залить мать слезами с головы до ног.

– Потерпи, дочка, потерпи. Не быстро такие вопросы решаются, время нужно. На всю жизнь, поди, суженого ждёшь.

Мать, сухонькая женщина с тёплыми ко всему миру глазами, словно убаюкивала своим ласковым, но уверенным голосом дочь – девицу двадцати восьми лет, на голову выше неё (в отца пошла, да того море забрало) и бережно хранящую свою девичью спелость к исходу третьего десятка.

Прибрежный крымский городок, где когда-то было военное производство, сейчас открыл свои сокрытые до времени курортные прелести для всех желающих. Но Наталка себя блюла. С детства с замиранием сердца слушала рассказы о святых, особенно, о святителе Николае, любимом мамином святом, которому та любила молиться. И звучащая в мамином голосе уверенность и ласковость была оттуда же родом, из Наташиного детства.

Часто болела дочка Марии Васильевны, а, поди ж ты! – выросла её Наташа на загляденье, и мало кто из посторонних мог предположить теперь, что эта красивая молодая женщина в детстве не раз была на грани смерти из-за аллергической реакции, вводившей её, малютку, в тяжёлый анафилактический шок. Причину аллергии так толком и не определили, но вот уже много лет она не давала о себе знать. Может переросла, а может и потому (Мария Васильевна была в этом даже уверена), что каждый раз она вымаливала дочь практически с того света, стоя по ночам в храме перед иконой святителя Николая, благо служила она старостой при храме. И вымолила!

– Мама, ну помолись Николаю Угоднику ещё раз! – нет-нет, да вырывалось в сердцах у Наташи, будто она знала о молитвенном стоянии своей матери.

– Так я молюсь, Наташа, – тихо отвечала мать.

– Значит, плохо молишься! – могла резко заявить дочь, но потом спохватывалась и бросалась в колени матери, обнимала их, безмолвно прося у неё прощения за свою нечаянную резкость.

Мать тогда опускалась рядом с ней на дощатый пол и они вместе, по-бабьи, сидели так некоторое время в своей квартирке в трёхэтажном многоквартирном доме недалеко от крутого берега моря. Дочь, беззвучно источала такие же соленые, как и само море слёзы, а мать, поглаживая свою печалующуюся дочь по сочно-каштановым, пышным, волнистым волосам, привычно перебирала губами слова Иисусовой молитвы «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешную…» – единственное своё, находящееся всегда с нею безотказное средство. Оно так и пригождалось – нахлынет ли боль или скорбь внезапно, а проверенное средство всегда с собой. Только потом вспоминала про таблетки или к кому за помощью обратиться. А сейчас, что ж. Нет от жажды любви лекарства. И помочь из людей никто не может. Только что молиться и остаётся.

Наташа работала фельдшером в городской больнице. Работу свою любила, впрочем, как и она её. Всем на загляденье Наташа могла пройти своей летящей походкой по длинному коридору и тогда все сидящие на приём пациенты смотрели только в одну сторону, по направлению к Наташе! Причём сама она совсем не стремилась к такому вниманию. Можно сказать, что это получалось у неё непроизвольно, но Михалыч, больничный сантехник на пенсии, ей как-то без обиняков и сказал:

– Наташа, дочка, не добавляй работы реаниматологам, ходи поспокойней…

В первый раз Наташа его не поняла. Совсем. Но потом стала подмечать, как вытягиваются шеи пациентов, особливо мужеского пола, стоит ей появиться в коридоре. После этого она вспомнила совет Михалыча и начинала ходить медленней, не совсем, правда, понимая, как это может кому-нибудь помочь.

Озадаченная, как-то спросила свою подругу Валентину:

– Валь, а как я хожу?

– Заметила, наконец?

– Что заметила? – не поняла Наташа.

– Ну, как на тебя мужики таращатся, – с лёгкой завистью ответила та.

– А зачем? – в недоумении застыла Наталка.

– Ну, ты совсем… – чуть ли не покрутила Валентина у виска пальцем после оторопелой паузы.

После этого разговора уже прошло лет пять, и Наташа кое о чём тогда всё же догадалась, но окончательно понять, в чём суть дела ей помог подслушанный разговор всё того же старого Михалыча с подмастерьем. Она как раз прошла мимо них, но потом решила вернуться, вспомнив, что у них в процедурной кран потёк. И вот что она услышала:

– Хороша девка! – разглаживая усы, смаковал тот. – Идет, рассекая волну как тот торпедоносец, мать его! Корма так и ходит, так и ходит… Вся сбитая, ни одной лишней грани, всё при ней…

Подмастерье, парень лет двадцати, глядел на деда во все глаза – та;к тот преобразился, будто помолодел лет на двадцать!

– А волосы видал? Её хвост резинка еле держит, того и глади порвётся! Рассыплются они тогда… – мечтательно тянул дед. – Сильные волосы, м-да… – и старик в задумчивости снова погладил свои седые усы.

Про капающий кран Наташа тут же забыла. Только волосатая корма со сбитыми гранями отныне занимала её ум весь остаток дня…

Ходить она стала ещё медленней, а волосы стала собирать под косынку.

Нельзя сказать, что никто ей не предлагал свиданий. Внешность Наташи весьма располагала к прогулкам, особенно по уставшей от дневного зноя вечерней набережной. Но Бог наградил Наталью не только яркой внешностью, но и прожигающим взглядом. То, что было не по её, тут же приходило в негодность под испепеляющим взором разгорячённой девушки. Мужское самолюбие при этом весьма страдало.

Поэтому парни, с одной стороны, сторонились её, а с другой почитали за честь оказать ей милость, когда такая возможность появлялась.

Так, однажды, когда Наташа подвернула ногу, не дойдя до дома всего пару десятков метров, ей навстречу кинулись помогать сразу несколько находившихся во дворе парней. Но надо было видеть, как каждый из них боролся внутри себя с искушением помочь так, чтобы в тоже время не получить оплеуху на глазах у своих товарищей за любое неосторожное движение…

В общем, не совсем легко жилось иногда с Наташей рядом.

Зато детвора Наташу любила безоглядно. Более ласковых и одновременно сильных рук не было ни у кого! Казалось, что только от их прикосновения раны заживали быстрее, а боль уходила сама собой, лишь бы не приближаться к Наташиным рукам. А сколько сказок, шуток и прибауток знала она! И все они применялись ею в нужном месте и в нужное время. Даже начальство, порой, побаивалось бранить Наташу в присутствии других подчинённых, потому что та в ответ на замечание или упрёк могла та;к что-то сказать с покорным видом, что сказанное ею оставалось висеть в воздухе, заставляя всех не только задуматься о сказанном, но и сделать неутешительные для начальства выводы. Владела Наташа словом.

И только мать видела её в немощи. Тоска накатывала на Наталью с годами всё сильней, будто исподтишка и только рядом с мамой. Словно и её сумела подчинить Наташа, выпуская на волю только на глазах матери.

– Мам, ну когда же уже? – словно в изнеможении бухалась она в кресло.

И однажды, в один из особо серьёзных таких накатов, Наташа услышала не привычное:

– Вот, что я тебе сегодня, дочка, скажу. – Мария Васильевна села напротив дочери, а та вся превратилась во внимание. – Устала я смотреть на твои терзания, хоть и много чего я пережила, да не пристало материнскому сердцу каменеть: едет твой жених.

Мать внезапно замолчала, будто спохватилась вдруг, что сказанное будет хуже, чем не сказанное.

– Едет? – слезой на раскалённый печной камень, капнула одним лишь словом Наташа на испугавшуюся тишину комнаты. В этой тишине стало отчётливо слышно, как её тоска по счастью в страхе затаилась где-то в углу комнаты, ожегшись этого «едет».

– И где он едет, – медленно, нараспев проговорила девушка, после долгих минут, липкой патокой заполнивших всё пространство вокруг мамы и дочери.

– Где не знаю. Но едет, – отрывисто и сдержанно проговорила мать.

И Наташа уловила в последнем звуке голоса матери, восстановившиеся силу и твёрдость, которые много раз предваряли благополучный исход любого дела, в котором Наташа отдавала себя в послушание матери.

– Хорошо, мама. Я ещё потерплю.

Наташа закрыла глаза и откинула голову на спинку кресла. Силы покинули её. Ей казалось, что что-то тяжёлое, пытавшееся раздавить, отступило от неё теперь и оставило в покое. Только сейчас, после того, как лишилась свалившегося с неё груза, Наташа почувствовала, как сильно и давно он давил её, постепенно вбирая в себя все её внешние и внутренние силы.

Выполосканной и отжатой тряпочкой лежала она на кресле, но сознание было чисто и свободно – он едет. Это всё, что ей нужно было сейчас знать.

Недели через три произошёл такой случай: к ним в больницу завалился молодой человек. И что за вид был у него! Без рубахи, джинсы в песке, на плече наколка ВДВ, а на груди в густой русой растительности крест. И если спереди торс приятно ласкал взгляд своим рельефом, то спина имела рельеф весьма не естественный! Лицо одутловато, движения вялы.

Похоже, пьяный, – подумала Наташа, подходя своей теперь уже почти привычной, совсем не стремительной походкой к регистратуре, но что-то во внешнем виде человека не позволяло ей в полной мере согласиться со своим диагнозом. Особенно спина. Она была какой-то опухшей в нескольких, хаотично расположенных местах.  А ещё на коже была сыпь типа крапивницы и общее покраснение.

– Извините, вы можете мне помочь? – обратился посетитель в регистратуру заплетающимся языком, как раз в тот момент, когда Наташа оказалась возле него. – Мне нужно что-то сделать…

И в это момент он просто упал перед Наташей, потому что ноги у него подкосились. Парень был без сознания.

Наташа сработала профессионально. Запаха алкоголя не было. Приподняла веки, увидела увеличенные зрачки. Нащупала пульс, он был слабым, дыхание затруднено. Осмотрев внимательно кожный покров, заметила характерные очаги, напоминавшие укусы пчёл. В этот момент все симптомы слились в единую картинку – у парня, скорее всего,  анафилактический шок!

– Быстро каталку! И помогите мне перевернуть его, принесите лёд и пинцет. И пять кубиков адреналина! – командовала Наташа, точно зная, что делать. Дожидаться врача было непростительной роскошью.

Медсестра помчалась исполнять приказание и звать на помощь, Наташу обступили зеваки, желающие не сколько помочь, сколько поглазеть. Но осмотреть парня они помогли, поворачивая в нужное положение по требованию.

Через минуту всё необходимое было принесено, зевак вывели из помещения, молодому человеку Наташа из спины вынимала жало. Выше укуса расположили мешки со льдом, в предплечье вкололи адреналин. Парень дышал, но с трудом. Впрочем, после произведённых мероприятий через некоторое время дыхание постепенно стало восстанавливаться.

Парень открыл глаза. Были они у него небесно-голубыми. Наташин любимый цвет. Потом пришёл врач, и парня увезли в реанимацию. Мало ли что.

Наташа забегала к нему часто. Справиться о здоровье и вообще. Выяснилось, что парня зовут Николай, в их городок только приехал. Отдыхать. Три недели назад его начальство вдруг ни с того ни с сего решило отправить его в отпуск: езжай, говорят, отдохни. Мы здесь без тебя справимся. А то ты лет пять на нас работал без продыху, ни семьи, ни личной жизни. Всё, решено. В кассе бери отпускные за все годы и дуй хоть в Крым, хоть в Питер. Но Николай не очень в Питер хотел.
Из Владивостока в Крым ехать восемь с половиной суток. При таких расстояниях, днём раньше, днём позже, значения не имеет, и Николай решил по пути заехать к сослуживцам, погостить у них, а уж потом отправиться греть свои кости под крымским солнцем. Так он и оказался в Наташином городке, почти через три недели.
Въехав в город на такси, решил первым делом зайти в храм, благословиться с приездом, так сказать. Проходя мимо детской площадки на территории храма, он увидел плачущего малыша и взволнованную маму, которые с опаской поглядывали на угол песочницы. Оказалось, что под её бортом пчёлы устроили гнездо. Они-то и напугали малыша, когда тот подобрался к ним со своим совочком.

Поняв в чём дело, Николай снял рубаху и залез ею под борт, благо решение проблем не умел откладывать надолго. Он хотел завернуть гнездо в ткань, вынуть его и выбросить вместе с рубахой, чтобы ни одна из пчёл не успела вылететь. Но что-то пошло не так. То ли место гнезда определил не верно, то ли ещё что, но несколько пчёл его укусили в труднодоступном для него месте – на спине. Мамочка ему посоветовала обратиться в больницу, благо она была не далеко, и даже хотела проводить, но Николай уверил её, что вполне справится один. Рубашку он завязал в узел и выкинул, в сумке через плечо у него была ещё одна. А если понадобится, так купит ещё, денег у него хватало.

Уже на подходе к больнице Николай начал чувствовать себя хуже. Раньше его пчёлы никогда не кусали, и он знать не знал об аллергической реакции своего организма на их укусы. Так, стойкий, но совсем не оловянный де;сант, оказался поборот насекомыми. Но теперь он в безопасности благодаря вовремя оказанной помощи. И кому он благодарен за неё, он очень хорошо знал!

А Наташу как подменили. Теперь она снова летала по коридорам, снова все мужики выворачивали свои шеи вслед её раскачивающемуся в такт походки, готовому порвать любую резинку хвосту из сочно-каштановых волнистых волос и… ещё чего-то там… но ей было абсолютно всё равно! Она была оплодотворена счастьем. Она чувствовала, что зачала его в себе и вынашивает до необходимого срока. Ах, эти небесно-голубые глаза… – лишь бы у них было всё хорошо!

Мария Васильевна перемену в дочери, конечно, заметила и только молча перекрестилась: слава Тебе, Господи! Благодарю тебя, святой Угодниче Божий Николае! Так и есть, аккурат три недельки прошло с того времени, как от моего материнского сердца отлегла тяжесть на молитве. Как раз тогда и выехал Николай из Владивостока. Благодарю Тебя, Господи!

Надо ли говорить, что когда Николай выписался из больницы, то они с Наташей больше не разлучались. Бывало, придёт Мария Васильевна домой, в квартире тихо. Заглянет в кухню, а молодые сидят за столом, не шелохнутся! Держат руки друг друга над стынущей едой и глядят друг на друга. Держатся и глядят, будто отпустить боятся. И не замечают никого вокруг, всё наглядеться не могут. А над ними в красном углу икона Николая Угодника с десницей благословляющей.

Сердцу материнскому от этого радость. Снова не оставил Никола без заступничества своими святыми молитвами…