Любовь, которую ты отдаешь

                Питер Браун, Стивен Гейнз



  В конце концов, любви берешь
  Лишь столько, сколько отдаешь
         

(Последние строки последней песни последнего альбома “Битлз”)


ПРЕДИСЛОВИЕ
   
Питер Браун познакомил меня с Джоном Ленноном осенью 1974 года. Я тогда работал в еженедельнике  “Нью-Йорк  Санди  Ньюс”,  а  Питер  был президентом  компании  “Роберт Стигвуд Органайзейшн”,  выпускавшей шоу под названием  “Клуб  Одиноких  Сердец  Сержанта  Пеппера”.  Питер  не расставался с “Битлз” с того момента,  как они начали свою музыкальную карьеру в Ливерпуле и до 1970 года, когда он перешел в “Роберт Стигвуд Органайзейшн”.  Он  возглавлял  компанию  НЕМЗ,  состоял  в  правлении партнерской компании “Битлз и Ко.” и в должности управляющего компании “Эппл  корп.”,  знаменитой и злополучной финансовой империи.  Почетный гость на свадьбе Джона и Йоко, он являлся также их близким и преданным другом.  Только  ради  Питера  Джон Леннон согласился поддержать “Клуб Одиноких  Сердец  Сержанта  Пеппера  на  Бродвее”,  приняв  участие  в пресс-конференции  в  театре  “Бикон”  и  дав  несколько  интервью.  Я оказался в числе тех журналистов, которым повезло.
После того,  как  я взял интервью у лаконичного и наводящего ужас Джона Леннона, мы с Питером поехали посмотреть, как проходит репетиция шоу.  По  дороге  я  попытался  выудить у Питера несколько анекдотов о днях,  проведенных с битлами,  но он хранил  молчание,  объяснив,  что никто из тех,  кто был тесно связан с “Битлз”,  никогда не давал о них интервью.  В  течение  многих  лет  на  клане  “Битлз”  лежала  печать молчания,  как на тайном обществе,  создавая нечто вроде ливерпульской мафии.  Питер уверял, что Брайан Эпштейн,  знаменитый менеджер  “Битлз”, даже  брал  со  своих  сотрудников письменное обязательство никогда не давать о них интервью и  не  рассказывать  о  работе  с  ними.  “Какая жалость, - помню, сказал я, выбираясь из машины, - Могла бы получиться прелестная книга.  Если  когда-нибудь  надумаете  написать,  позвоните мне”.
В 1979 году Питер Браун ставил фильмы  в  Лос-Анджелесе, и  к  тому времени  его  завалили  самыми различными предложениями,  связанными с “Битлз”.  Это и всевозможные пьесы,  и книги,  и сценарии для фильмов, его  приглашали  “специальным  консультантом”  по  фильмам  и хронике. Поступило несколько предложений и с телевидения.  За исключением редких интервью с известными журналистами, Питер все предложения отклонял. За несколько лет он прочитал множество книг, просмотрел все кинокартины и телешоу,  а также выслушал всех экспертов,  подробно объяснявших,  что именно произошло с группой.  Некоторые из  них  допускали  неточности, большинство же полностью искажало действительность.  Даже грандиозный, основанный на документах фильм  Филипа  Нормана  “Shout!”(“Крик”)  излагал  лишь официальную   версию,   а   не   рассказывал   об   истинных  причинах случившегося.  Отчасти это произошло из-за печати молчания,  а отчасти потому,  что  из  тех  людей,  кто  мог бы рассказать правду,  если бы захотел,  очень мало,  кто остался в живых.  Это  Джон,  Пол,  Джордж, Ринго, “пятый битл” дорожный менеджер Нил Эспинол и сам Питер Браун.
Поэтому я так обрадовался,  когда в октябре 1979 года Питер Браун предложил  мне  написать с ним книгу.  Мы решили,  что это не будет ни скучной  хроникой,  ни  биографией  каждого  отдельного  музыканта   с описанием  внешности каждого,  ни музыкальным анализом,  а трагическим повествованием человека,  посвященного в тайну, сагой о жизни “Битлз”.
В течение последующих трех лет Питер Браун устроил для меня одиссею по Англии и Соединенным Штатам,  открывая запертые  двери,  организовывая встречи  и  интервью,  добывая  для  меня  личные письма,  документы и дневники, которые до этого никогда не предавались гласности. Благодаря ему  я  не только узнал их секреты,  но и постепенно вошел в избранный круг.  С Синтией Леннон мы особенно подружились,  равно как и с  Нилом Эспинолом,  проводившим  со мной долгие часы в откровенных беседах.  Я надеюсь, что на страницах этой книги мне удалось воздать им должное.
Мы с  Питером  Брауном  хотели  бы  поблагодарить  многих  людей, пожертвовавших своим временем,  чтобы рассказать правду.  Джон  Леннон благословил  нас,  Йоко  Оно  была  любезна  и помогала в течение того длительного периода,  что готовилась книга.  Трагическая гибель Джона, когда   книга  была  написана  лишь  наполовину,  только  укрепила  ее решимость помогать,  она даже предоставила Питеру свое имение на  Палм Бич  для  работы над рукописью.  Пол и Линда Маккартни также не жалели времени на искренние беседы. Пол приглашал нас к себе домой и провел  с нами  несколько  дней  в  Суссексе  и Лондоне,  помогая готовить самые щекотливые материалы.  Джордж Харрисон,  возможно,  самый скрытный  из битлов,  пригласил  нас в свое имение “Прайар Парк” в Хенли на Темзе и дал потрясающее и очень  откровенное  интервью.  Мы  также  благодарны Ринго Старру за продолжительное и обстоятельное интервью.      И еще  мы  бы  хотели  выразить  признательность  Нилу  Эспинолу, ближайшему  другу  “Битлз”,  Маурин Старки,  первой жене Ринго,  Патти Харрисон Клэптон, первой жене Джорджа, за интервью и Алексису Мардасу, Волшебному   Алексу,  подарившему  нам  почти  семичасовой  рассказ  о знакомстве “Битлз” с Махариши.
Особенно хочется поблагодарить Синтию Леннон,  поведавшую историю своей любви и замужества,  и Куини Эпштейн, с болью рассказавшую нам о Брайане, что явилось проявлением ее расположения к Питеру Брауну.
Мы хотели бы также  выразить  свою  благодарность  многим  людям, согласившимся с терпением дать нам трех и четырехчасовые интервью. Это Дерек Тейлор,  Аллен Клейн,  Клайв Эпштейн,  Нат  Вайс,  Рекс  Мейкин, Хантер Дэвис,  Роберт Фрейзер,  Джеффри Эллис,  Вик Левис, Дженни Бойд Флитвуд, Аллан Вильямс, Боб Вулер, Роман О'Рахили, Рей Коннолли, Мартин Полден,  Гарри Пинскер, Стелла Шаму Дана, Кен Партридж, Дэвид Шоу, Рон Касс,  Силла Блэк, Бобби Виллис, Роберт Стигвуд, Вивьен Мойнихан, Брюс Омрод,  Терри Доран,  Дэвид Путнам,  Элистайр Тейлор, Джон Истман, сэр Джозеф Локвуд,  Мартин Вессон,  Барбара  Беннет,  Джон  Линди,  Виктор Спинетти,  Тони  Кинг,  Мей  Пэнг,  Лори  Маккафри,  Арма Эндон,  Тени Брэмвел,  Дик Джеймс,  Венди Хэнсон,  Лайонел Барт, Томми Наттер, Джон Дунбар,  Леонард Риченберн, Эл Аронович, Дэвид Наттер, Дэн Рихтер, Шон О'Махони и Мик Джаггер.
Моя персональная признательность Лесли Мередит,  Нэнси Розенталь, Дэвиду Холландеру и Марвину Олшану.
И, наконец,  мне  бы  хотелось  поблагодарить своего агента Джона Хопкинса за его самоотверженность и  защиту,  Джозефа  Олшана  за  его издательские   предложения   и  постоянную  помощь,  и  моего  мудрого редактора Глэдис Юстин Карр,  которая смогла  сохранить  дух  книги  и живого автора на страницах.
                Стивен Гейнз      Уайнскотт
                Нью-Йорк
 


 ГЛАВА ПЕРВАЯ


“Мне довелось наблюдать водоворот
событий и  не потонуть в них...”
Синтия Леннон Бассанини  Твист

1

У нее перехватило дух,  когда она их застала.  О, она ждала этого долгие годы,  почти надеясь, что это случится, но все же, когда Синтия Леннон  вернулась  домой  после  двухнедельного  путешествия по Греции теплым солнечным майским днем 1968  года  и  увидела,  как  ее  муж  и маленькая   японка-художница   по  имени  Йоко  Оно  в  банном  халате завтракают,  она лишилась дара речи. Она попыталась сказать что-нибудь остроумное,  не теряя присутствия духа,  но как только открыла рот, то поняла,  что не может даже дышать. И не потому, что удивилась при виде Йоко Оно, просто это было так ужасно, так жестоко.
Около 4 часов дня Синтия Леннон со своими  спутниками  прибыла  в “Кенвуд”,  дом в стиле псевдо-тюдор стоимостью 70.000 фунтов,  который Джон приобрел четыре года назад в  Уэйбридже  -  пригороде,  где  жили банкиры, находящемся в сорока минутах езды от Лондона. Синтия отдыхала вместе с Дженни Бойд,  сестрой Патти,  жены Джорджа Харрисона, и одним из  ближайших друзей Джона,  “электронным чародеем” Волшебным Алексом. Когда они втроем прибыли  на  такси  из  аэропорта,  ворота  оказались не заперты,  при входе горел свет, и Синтии не пришлось воспользоваться карточкой с кодом, чтобы открыть дверь.
В прихожей драпировки опущены,  свет выключен. Синтия и ее друзья на минуту остановились и прислушались. В доме необычно тихо. Не слышно ни Джулиана,  5-летнего сына Синтии,  ни миссис Джарлет,  экономки, ни самого Джона.  Синтия подошла к лестнице, ведущей в спальню и студию, и крикнула:   “Эй!   Где  вы?  Кто-нибудь  есть  дома?”,  но  ответа  не последовало.  Взглянув на  Дженни  и  Волшебного  Алекса,  она  пожала плечами  и,  спустившись по четырем ступеням,  вошла в ярко освещенную гостиную.  Здесь ничто не  напоминало  гостиную  поп-звезды  в  зените славы, скорее, это напоминало комнату отдыха преуспевающего маклера со вкусом.  Полы покрывал толстый черный ковер,  обстановка  состояла  из двух  диванов  лимонного  цвета и двух таких же кресел.  Диваны стояли друг против друга,  между  ними  -  кофейный  столик  из  итальянского мрамора,  похожий  на  огромное  пирожное,  покрытое  глазурью.  Камин высотой в человеческий рост  украшал мрамор  и  резьба  по  дубу.  По периметру гостиной,  обшитой деревянными панелями, шел экстравагантный бордюр из  шелковых  квадратов,  расположенных  в  шахматном  порядке, гармонировавший с занавесками на французском окне, выходящем в сад. На полках и на столе расставлены антикварные  вещицы,  купленные  матерью Синтии,  Лилиан Пауэл, проживавшей поблизости и часто наведывавшейся к дочери и зятю.  Джона настолько раздражала  теща,  что он ежедневно давал ей по 100 фунтов на поиски антиквариата, лишь бы от нее избавиться. И все же,  несмотря на все усилия,  комната выглядела  неуютно  и походила   на  мебельный  магазин.  Синтии  и  Джону  она  никогда  не нравилась.  Большую часть времени они проводили в другой части дома, в маленькой  солнечной  комнате -  куда  и  отправилась  дальше  Синтия в поисках мужа -  очень милой,  с огромными окнами, из которых открывался вид  на  кирпичную террасу,  ведущую к бассейну.  Дно бассейна украшал огромный мозаичный зеленый глаз,  взирающий на дом.  Солнечная комната была заставлена мебелью и аксессуарами рок-звезды.  Вдоль одной стены располагалась белая стенка и секретер со стереоаппаратурой  и  книгами по  спиритизму  и искусству.  На одной дверце секретера Джон прикрепил рекламную вывеску “МОЛОКО ПОЛЕЗНО”.  На верхней  полке  стояли  черные кубические таинственно мерцающие светильники, а на маленьком столике в углу медленно мигала зеленая лампа-каскад.  Стены украшали  постеры  и карикатуры Джона в рамках,  наиболее значительные цитаты из написанным им двух книг и  одной  пьесы.  И  еще  там  стоял  диванчик  канапе  с коричневыми  подушками.  Слишком короткий для того,  чтобы Джон мог на нем удобно вытянуться,  он, тем не менее, стал его  излюбленным  местом, именно  там  его  и  можно  было  обычно  найти с книгой или журналом.  Обычно, но не сегодня.
“Джон! Ты  здесь?”  - позвала Синтия из пустой солнечной комнаты. Ей показалось,  что из кухни раздался сдержанный смех.  Встревоженная, она прошла через обшитую дубом дверь взглянуть, кто там. Джон стоял перед ней в халате,  в левой руке он  держал  чашку  с горячим чаем,  а в левой зажженную сигарету “Ларк”. Йоко Оно сидела за кухонным столом спиной к двери. Она даже не потрудилась обернуться, но Синтия  узнала  ее  по гриве черных волос,  спадающих на плечи.  Белая современно оборудованная кухня,  заваленная грязной посудой  и объедками,  выглядела  так,  словно  хозяева  долго в нее не заходили. Шторы опущены, свет приглушен.
“А, привет”,  - нарушил молчание Джон. Он спокойно отхлебнул чай, в то время как Синтия всматривалась в его глаза,  пытаясь найти ответ. Он выглядел очень усталым, было ясно, что он всю ночь принимал наркотики и совсем не  спал.  Его  долговязая  фигура  выглядела   заплывшей   (результат употребления наркотиков),  волосы спутаны и тусклы,  и весь он казался каким-то недомытым. Под тонкой круглой оправой очков черные круги,  под глазами мешки. Наступила долгая пауза.
Наконец Йоко Оно повернулась к Синтии. На ее лице не проявилось и следа замешательства,  даже намека на желание извиниться или объяснить происходящее.  Синтия посмотрела на нее.  Невероятно,  что именно  эта мрачная  неулыбчивая  женщина  с бледным продолговатым лицом и,  мягко говоря, небезупречной фигурой завоевала любовь Джона. Секс-символом ее никто бы не назвал.  В довершение всему, у нее был муж и шестилетняя дочь. Разглядывая Йоко, Синтия внезапно осознала, что на ней не просто халат, а ее, Синтии, халат. “Привет”, - холодно произнесла Йоко.
И вновь  воцарилось  молчание,  лишь  на  лице   Джона   медленно проступила сардоническая усмешка.  Казалось, он выжидает, чтобы Синтия заговорила первой,  и в этот сюрреалистический момент она решила вести себя  так,  как вела всегда,  оказываясь в диких ситуациях,  в которые попадала с битлами все  эти  годы:  как  будто  ничего  необычного  не происходит.  Словно  со  стороны,  она услышала,  как произносит речь, приготовленную в самолете,  пока летела  вместе  со  своими  друзьями, которые  теперь  стояли  молча  в дверях кухни.  “Мы бы хотели поехать куда-нибудь поужинать.  Мы завтракали  в  Греции,  обедали  в  Риме  и подумали,  что  здорово  будет  поужинать всем вместе в Лондоне.  Вы с нами?”
Когда слова  уже слетели  с  губ,  она  пожалела  о  сказанном.  Джон пристально  смотрел  на  нее  недобрым  взглядом.   На   секунду   она испугалась,  что  он  скажет  что-то грубое,  как поступал всегда,  не задумываясь.  Она молилась,  чтобы  он  не  унизил  ее  еще  больше  в присутствии Йоко. Но он только буркнул: “Нет, спасибо”.
Она развернулась и  выбежала  из  кухни.  Прошлась  по  комнатам, собирая   вещи   -   бесполезные   вещи,  напоминавшие  о  замужестве: фотографии, на которые она никогда не захочет смотреть, приглашение на вечеринку,  о  которой  она желала бы забыть.  Пока Дженни и Волшебный Алекс ждали ее в холле,  она быстро поднялась по центральной  лестнице на  второй  этаж  и  спустилась в холл,  а оттуда в спальню размером с половину теннисного корта,  с полками от пола до  потолка  и  стенными шкафами с ее и его вещами.  Там стояла широкая кровать, на которой она бесконечно долгими ночами ждала возвращения Джона  и,  в  конце  концов, засыпала  одна.  По пути в холл Синтия споткнулась о тапочки Йоко Оно, аккуратно выставленные за дверь  гостиной,  и  впервые  за  все  время расплакалась.
Слава Богу,  подумала она,  что они  хоть  не  спали  в  ее постели.

2               

В глубине души,  не признаваясь в этом даже себе,  она знала, что их  брак  обречен  с  самого  начала.  С  того  самого  дня,  как  они познакомились,  Джон  сражался со своими демонами и чудовищами,  и она мало чем могла ему помочь.  Слава и успех обернулись иронией.  Мать  с отцом  предали его,  Пол предал его,  Махариши предал его,  и она сама отчасти давным-давно предала  его.  Она  видела,  как  эти  ненасытные пиявки  напитывались  его энергией и деньгами,  как высасывали из него все без остатка.  Последние несколько лет она стояла в стороне,  в  то время  как он барахтался в штормовом море наркотиков.  В свои двадцать восемь  лет  Джон  превратился  в  окончательно   сложившегося   наркомана.   За исключением очень коротких и редких периодов жизни с того момента, как они познакомились,  он  постоянно  находился  в  состоянии  алкогольного опьянения или наркотического транса.  В “Кенвуде” на полке в солнечной комнате стояла белая  фармацевтическая  ступка  и  пестик,  с  помощью которых  он  смешивал  различные  комбинации допингов,  барбитуратов и психоделиков. Всякий раз, чувствуя, что действие наркотиков кончается, он слюнявил палец, макал в ступку и слизывал горькую пленку. С помощью некоторых препаратов он на несколько недель погружал себя в  состояние такого глубокого транса, что переставал видеть какие-либо краски, лишь черный и белый цвет.  “Что касается  меня,  -  писала  Синтия,  -  все началось с того момента,  когда в нашу жизнь вошли гашиш и ЛСД”. Но не наркотики отняли у нее Джона, а другая женщина.
То, что   ею   оказалась  чокнутая  японка,  явилось  для  Синтии ошеломляющим открытием. Насколько она помнила, женщины всегда гонялись за Джоном,  или его кошельком,  или его славой.  Они были разными - от примитивнейших шлюх до кинозвезд и писательниц.  Несколько недель  назад Джон признался в дюжинах измен за восемь лет женитьбы,  ни об одной из которых Синтия не подозревала.  В список побед, по его словам, входила исполнительница  фольклорных  песен  Джоан  Баэз,  английская  актриса Элеонора Брон, журналистка “Ивнинг Стэндард” Маурин Клив, американская поп-певица  Джеки  де  Шеннон,  а  также,  по его подсчету,  еще около трехсот  девиц  в  различных  маленьких  и  больших  городах  мира,  и казалось,  что никто не сможет надолго задержать его внимание. Пока не возникла Йоко.
Она была  иной,  по  крайней  мере,  так  казалось.  В  Йоко  Оно сосредоточилось то,  чего не было в других: ее настойчивость граничила с   навязчивостью.  В  ней  совмещались  упорство  и  нахальство,  она постоянно бродила поблизости,  как привидение.  К этому времени все  в доме  ее  опасались.  После  того,  как  они с Джоном познакомились на художественной выставке,  избавиться от нее не представлялось  никакой возможности.  Синтия всегда полагала, что первую ошибку Джон совершил, материально поддержав Йоко. Получив деньги, она вернулась, требуя еще. Сначала  она  заявилась  в  контору  “Эппл”  и  потребовала,  чтобы ее пропустили к Джону.  Когда ей сказали,  что его нет, она отправилась к другу битлов,  дорожному менеджеру Нилу Эспинолу.  После того, как тот ее выставил, она подкараулила Ринго Старра, но Ринго не понял ни слова из  того,  о  чем  говорила сумасшедшая поэтесса-художница,  и счел за лучшее ретироваться. Охранники студии И-Эм-Ай на Эбби Роуд, где ребята записывали  свои  альбомы,  шутили,  что  она  является частью ограды.
Однажды Йоко пригрозила приковать себя цепью к  воротам,  если  ее  не пропустят  к  Джону.  Затем  началась продолжительная осада “Кенвуда”. Сначала шли непрекращающиеся телефонные звонки, а после того, как Джон три  или четыре раза сменил номер,  она стала присылать ему письма,  в которых  сначала  настойчиво  просила,  затем  требовала,  чтобы  Джон поддержал   ее   художественные   проекты.   Многие   из   них  Синтия перехватывала,  а когда они приобрели оттенок отчаяния и горечи, стала их  прятать  на  случай,  если  Йоко когда-нибудь выполнит свою угрозу покончить с собой.  Она уже однажды пыталась это сделать в  Японии,  и письма казались искренними.  Синтия рассказывает,  что Йоко писала: “Я больше  не  могу.  Ты  -  моя  последняя  надежда.  Если  ты  меня  не поддержишь, тогда все, я убью себя”.
Очень даже  живая,  Йоко  стала  лично  являться  в  “Кенвуд”   и поджидать возле дома, пока Джон приедет или уедет. Она простаивала там с раннего утра до поздней ночи, независимо от погоды, всегда в одном и том же старом черном свитере и стоптанных туфлях,  такая злобная,  что экономка Дороти Джарлет боялась проходить мимо.  Однажды  мать  Синтии сжалилась  над  несчастной и впустила ее в дом позвонить по телефону и выпить стакан  воды.  Йоко  воспользовалась  случаем,  чтобы  оставить кольцо  и  прийти за ним на следующий день.  Как-то раз утром принесли посылку от  Йоко.  Синтия  с  матерью  развернули  сверток  и  увидели разбитую  фарфоровую чашку кроваво-красного цвета.  Джон посмеялся над подарком, но Синтия и Лилиан Пауэл не нашли в этом ничего забавного.     Со временем  настойчивое  преследование японкой Джона стало темой семейных шуток супругов. Вопиющая бестактность Йоко проявилась однажды в   Лондоне,   когда  она  заявилась  на  лекцию  о  трансцендентальной медитации, куда пришли Джон с Синтией. После лекции она вышла за ними, проследовала   к   расписанному   вручную  психоделическими  картинами “роллс-ройсу” Джона и плюхнулась  на  заднее  сиденье  между  мужем  и женой.  Синтия и Джон перебрасывались смущенными улыбками,  пока шофер не довез ее до Парк Роу,  где она жила вместе с мужем. Йоко еще не успела доехать  до  места,  а  Синтия уже погрузилась в глубокое уныние из-за того,  что этой женщине явно  удалось  увлечь  Джона  дикими  планами. “Может быть,  Йоко это то, что тебе нужно?”, - с тревогой спросила она Джона.
Джон рассмеялся    коротким   ядовитым   смешком. «Она?   Да   она слабоумная. Больная. Мне она совершенно ни к чему»”.
И вот  теперь,  шесть месяцев спустя,  она пила чай в “Кенвуде” и выглядела так,  словно она - хозяйка дома.  Пока  Дженни  и  Волшебный Алекс ждали такси,  Синтия сложила все,  что могла,  в один чемодан, и бросилась вниз по ступенькам,  закинула вещи  в  багажник  такси,  где лежали сумки,  с которыми она путешествовала. Дженни и Волшебный Алекс уселись рядом с ней  на  заднее  сиденье.  Они  предложили  ей  пожить несколько  дней в квартире на станции Виктория,  где жили платонически вместе, чтобы Синтия за это время определилась. Все трое молчали, пока такси  отъезжало от “Кенвуда”.  У главных ворот она закурила сигарету, потом прикрыла глаза дрожащей рукой и молча заплакала. Синтия курила и плакала,  снова  и снова удивляясь,  как  мог Джон так жестоко с ней обойтись,  и все же она продолжала любить его и хотела  его  простить. Любая  другая  женщина давно бы уже сдалась.  Но еще в самом начале их знакомства Синтия поклялась всегда оставаться  с  ним,  независимо  от обстоятельств,  как бы он с ней ни обращался. Она понимала, что в этом есть что-то от мазохизма,  но силы отказаться от  своего  обещания  не было.  Она  верила,  что судьба свела их с Джоном навсегда,  и что они никогда не расстанутся - ни при жизни, ни после смерти. Она и теперь в это верит.
Но в  тот  вечер,  когда  Синтия  застала его с Йоко,  вера почти иссякла.  Она просидела с Волшебным Алексом большую  часть  ночи,  они пили  вино  и  разговаривали  в  его  комнате за столиком с зажженными свечами.  Она никогда не доверяла Волшебному Алексу, но сейчас ей было необходимо  выговориться,  что она и сделала.  К рассвету выпили несколько бутылок вина, и  она легла в постель с Алексом и занялась любовью с   лучшим  другом  Джона.  Так  символично  закончились  навсегда  ее отношения с Джоном.  Синтия уверяет, что Алекс применил черную магию и вынудил ее к этому под гипнозом, но, возможно, она просто  была пьяна.

3               

На грани  любви  и  ненависти  - именно так сложились отношения с Джоном с самого начала.  Синтия боялась даже находиться рядом с ним, в ливерпульском    художественном   колледже.   Ей   тогда   исполнилось девятнадцать,  а ему восемнадцать.  Он был новичком,  и за год  все  в колледже узнали,  какой он испорченный. В художественном колледже 1958 года, когда всем хотелось выглядеть “богемно” и подражать американским “битникам” в черных свитерах-“водолазках” и двубортных пиджаках,  Джон Леннон  играл  роль  крутого  неуправляемого  “тедди   боя” .   Синтия наблюдала за  ним  украдкой,  когда  по вечерам в четверг он влетал на урок черчения в длинном твидовом  пальто,  с  обшарпанной  гитарой  за спиной,  близоруко  щурясь  на  мир  из-под  очков  в  черной оправе с толстыми стеклами.  Высокий, длинноногий, нескладный, он носил грязные узкие брюки-дудочки, такие тесные, что по утрам с трудом их натягивал. Из волос он делал кок на лбу:  безуспешная попытка походить на  Элвиса Пресли,  его идола. Его отличал острый и быстрый, но гадкий язык, и ни учителя, ни студенты не были застрахованы от его убийственных шуток. К несчастью для Синтии,  он сидел прямо за ней на занятиях по шрифтам, и от него не было спасения.  Он не делал никаких  заданий,  через  слово неприлично выражался,  убивал время, рисуя отвратительных детей-уродов и карликов, пальцы его загрубели от гитары и пожелтели от никотина. Он обращался  к  Синтии  только  тогда, когда ему требовалась линейка или перья, которые он никогда не возвращал,  а она  его  слишком  боялась,  чтобы спросить.  Почти  всегда от него пахло перегаром,  и хотя он постоянно курил, своих сигарет у него никогда не было.
Синтия Пауэл  не  курила  и  не  пила.  Примерная девочка с  гладкой кожей,   светлыми  волосами  и   голубыми   лучистыми глазами, невинная и ненавидящая грязные шуточки,  выросла в Хойлейке,  шикарном предместье Ливерпуля за рекой Мерсей,  в домике с террасой у моря. Она и два ее старших брата получили строгое воспитание,  но в  семье  были сердечные   отношения,   и   дети   всегда   чувствовали  защиту.  Она превратилась в милого доброжелательного улыбчивого подростка  с  тихим голосом.  Носила  строгую  юбку  и  свитер в тон и встречалась по уик-эндам  с  одним  и  тем  же  мальчиком  в  течение  трех  лет,   не отваживаясь  пойти  дальше  невинных  поцелуев на лестничной клетке. Когда он  начал  встречаться  с  другой  девушкой,  она потратила  шесть  месяцев на то,  чтобы вернуть его.  С этой целью она выгуливала свою собаку по вечерам около его дома и с надеждой смотрела на  его  окна.  Ее отец умер от рака,  когда ей было семнадцать,  а на следующий год она поступила в ливерпульский художественный колледж.
Первые шесть  месяцев  знакомства Синтия держала Джона Леннона на расстоянии  вытянутой  руки,  относясь  к  нему  с  большой   опаской. Возможно, она и вообще не захотела бы с ним ближе знакомиться, если бы не его гитара.  Однажды в столовой художественного колледжа на  первом этаже,  доедая ленч,  приготовленный для нее матерью,  Синтия заметила небольшую группу студентов,  столпившуюся у стойки на  противоположном конце   буфета.   Вместе  с  подругами  она  подошла  посмотреть,  что происходит,  и увидела Джона. Он сидел на ступеньке, играл на гитаре и с блаженным видом пел “Ain’t She Sweet”.  Очки он снял,  и она впервые увидела его глаза.  Злость исчезла с  лица.  Голос  приятный,  немного специфический,  чуть-чуть в нос, с явным ливерпульским акцентом. В нем звучала скорее мука,  чем нежность.  Не  в  силах  оторваться,  Синтия стояла  в  разрастающейся толпе и слушала песню за песней,  пораженная тем, как Джон Леннон вылезает из твердой раковины.
Она не хотела признаться даже себе в том, что ее отношение к нему резко  изменилось  в  одно  утро  несколько  недель  спустя,  когда  в аудитории  она  увидела,  как  Хелен  Андерсон  положила руку Джону на голову и нежно погладила по волосам.  Синтию охватила  такая  безумная ревность,  что она чуть не вскочила со своего места и не расплакалась.  Уж не потеряла ли она голову? Ведь не могла же она влюбиться  в  этого    грубияна.  Но когда после урока Джон вновь взял гитару и запел, она поняла, что любит его.
“Занятия по  шрифтам стали для меня невыносимыми,  - признавалась она позднее в автобиографии. Теперь она не могла сесть с ним рядом или найти  повод,  чтобы  “случайно”  встретиться с ним в коридоре.  - Я в тоске часами бродила по колледжу,  надеясь хоть мельком увидеть  его”. Сблизило их то, что оба страдали близорукостью. На одном из занятий по шрифтам студентов разделили на пары и велели проверить  друг  у  друга зрение.  Синтия  подгадала так,  чтобы оказаться рядом с Джоном.  К ее восторгу,  результаты проверки показали,  что без очков оба они  почти одинаково слепые.  Джон признался, что стесняется носить очки и иногда даже снимает их в кино.  К концу урока они настолько подружились,  что стали кивать друг другу при встрече.
Узнав, что Джону нравится Бриджит Бардо,  Синтия решила  изменить внешность, чтобы понравиться ему. Волосы приобрели бронзовый оттенок и взбились в высокую пышную прическу.  Скромный  свитер  и  прикрывающая колени  юбка  сменились  бархатными  брюками  и  джемпером  с  большим вырезом.  В “Вулдвортс”   она  купила  накладные  ресницы  и  чулки  в сеточку.  Через  несколько  месяцев  Синтия  уже сама удивлялась,  что пьяные в автобусе принимают ее  по  ошибке  за  “тодди”  и  предлагают деньги,  как  проститутке.  И  все же Джон не обращал на нее внимания, пока в конце семестра  на  Рождество  не  устроили  вечеринку.  Синтия пришла рано в надежде, что Джон будет там. Она спрятала очки в сумочку и осталась в  стороне,  стараясь  разглядеть  его  в  толпе.  Но  Джон заявился, когда вечер уже подходил к концу. Он медленно прошелся через всю комнату,  заговаривая со всеми девушками и  перебрасываясь  шутками  с приятелями.  Синтия  надеялась,  что он подойдет к ней.  От напряженного ожидания ей стало плохо.  Он ошарашил ее, пригласив на танец. К своему собственному удивлению,  она держалась холодно и спокойно.  Когда Джон непринужденно предложил вместе пойти на  очередную  вечеринку,  Синтия выпалила:  “Мне  страшно жаль,  но я помолвлена с парнем из Хойлейка”. Она и сама не могла поверить, что сказала такое. У Джона  перекосилось лицо.  “А я и не предлагал тебе выходить за меня замуж”, - бросил он зло и ушел, оставив ее посреди зала. Однако в тот же день,  только позднее, он оттаял и предложил Синтии пойти с ним и его друзьями в студенческое кафе “Йе Крейк”.  Синтия взяла ближайшую подругу  Филлис  Маккензи  “для  поддержки”.  Крошечное кафе заполнили студенты,  отмечавшие  окончание  семестра,  и,  придя  в   прекрасное расположение духа, Синтия неожиданно для себя купила Джону и остальным ребятам по несколько кружек пива.  Очень скоро,  немножко опьянев, она смеялась и болтала,    а Джон поддразнивал  Синтию. "Не выражайтесь и не отпускайте пошлых  шуток  в  присутствии  мисс  Пауэл,  пожалуйста,  - предупреждал  он  с наигранной строгостью, - Разве вы не знаете,  что мисс Пауэл монахиня?” Именно  тогда  она  окончательно  осознала,  что будет безнадежно любить его до конца дней.
В тот   же   вечер   в  однокомнатной  квартире  друга  Джона  из художественного колледжа после ужина, состоявшего из рыбы с картошкой, разложенного на старой газете,  она отдалась Джону на грязном матраце, брошенном на полу среди банок с краской  и  сохнущими  полотнами.  Эта квартира  на Гамбьер Террас,  где время от времени жил Джон,  стала их приютом,  там  они  встречались  при  любой  возможности.  Даже  когда вырубалось  электричество,  и не было ни горячей воды,  ни света,  она оставалась у него на  ночь,  завернувшись  в  несколько  одеял,  чтобы согреться.  На  рассвете  они  выходили на серую улицу,  грязные,  как трубочисты.  Синтия мчалась  домой  в  Хойлейк  помыться  и  объяснить подозрительной матери,  что ночевала у подруги,  потом переодевалась и снова торопилась к Джону в Ливерпуль.
Очень скоро  ей  стало  ясно,  что любить Джона Леннона непросто. Настроение сердитого молодого человека часто менялось. Он утомительно ревновал Синтию к любому мужчине,  а сам,  не  задумываясь,  флиртовал  со  всеми  девушками  даже   в   ее присутствии.  Однажды  он даже поцеловал свою знакомую в кафе.  Синтия разрыдалась и устроила сцену.  Он легко приходил в  ярость,  и  Синтия никогда  не  знала,  что  именно  выведет его из себя.  Он часто был жесток,  и она уже привыкла к  тому,  что  он  может  ударить  ее  или заломить  руку  за  спину.  Друзья  предупреждали:  “Ты,  должно быть, рехнулась. Ведь он псих. От него нечего ждать, кроме неприятностей. Ты сама  на  них  напрашиваешься”.  Синтии  рассказали,  что  его  бывшая подружка Тельма Пиклз обрадовалась,  избавившись от  него.  Но  Синтия отвечала,  что  за его злостью она видит легко ранимого,  беззащитного маленького мальчика. Она нужна Джону больше, чем кому бы то ни было. И если  бы только она могла заставить его поверить в то,  что она не оставит его ни в горе,  ни в радости,  это успокоило бы его.  И она поклялась, что никогда его не покинет. “Я отчаянно хотела видеть его в мире с собой, ради его блага и моего”.

4

Ливерпуль 1958 года был не самым  подходящим  фоном  для  истории сказочной любви. Хмурый серый город, население которого пережило осаду в годы войны.  Поскольку он являлся одним из четырех самых  оживленных портов  мира  с  большим  наплывом  иммигрантов из Уэльса,  Ирландии и Китая,  шестьсот акров глубоких  доков  сделали  его  основной  линией военных  поставок через Северную Атлантику и,  таким образом,  главной мишенью для гитлеровских бомб. По ночам на город обрушивался настоящий огневой  ураган,  превративший  его  из  процветающего  города в груду щебня,  из которого не возродится ни  один  феникс.  Порт  так  сильно пострадал, что бытовала шутка, что можно перейти реку Мерсей по обломкам затонувших кораблей.  Ланкаширская фабрика по производству  хлопкового масла  и хлопковая биржа - индустриальные артерии города - закрылись в период войны навсегда.
Город получил  название от птицы “Лайвер”,  эмблемы короля Джона, орла с геральдической линией в клюве. Но когда город реконструировался принцем  Рупертом  в  1644  году,  мифическую  птицу Лайвер приняли за баклана с веточкой  водорослей.  Так  скромная  чайка  стала  эмблемой города. Гигантская скульптура птицы Лайвер украшает здание Королевской страховой компании на берегу Мерсея.  Легенда гласит, что когда упадет птица,  Ливерпуль погибнет, поэтому ее тщательно прикрутили проволокой к крыше.  Удивительно, но эта скульптура - одна из того немногого, что сохранилось после бомбежек Второй Мировой войны.      
Джон Уинстон Леннон родился во время  одной  из  таких  воздушных бомбардировок  9  октября  1940  года  в  доме своей матери на Оксфорт стрит.  Его  рождение  явилось  результатом  продолжительного,  но  не слишком  серьезного  романтического приключения.  Джулия Стэнли,  мать Джона,  познакомилась с его отцом Фредом Ленноном за двенадцать лет до этого  события  в  парке  “Севтон”,  одном  из  немногих ливерпульских оазисов.  Стояла весна,  Фрэду исполнилось  шестнадцать.  Этот  щеголь несколько  недель  назад  покинул  стены сиротского приюта,  в котором вырос.  На голове  у  него  красовался  зеленый  котелок,  которым  он намеревался  поразить  воображение  девушек.  Джулия бросила:  “У тебя дурацкий вид”,
  “А ты  прелестна”,  -  ответил  с улыбкой Фрэд и отправил шляпу в плавание по озеру.
Родители Джулии и ее четыре сестры очень неодобрительно отнеслись к Фрэду Леннону,  но Джулии казалось,  что они - отличная пара. Третья дочь  в семье,  она была упрямой веселой девушкой с высокими скулами и чертовщинкой в темных глазах.  Она позволяла себе  озорные  выходки  и любила  провести вечер в городе.  Фрэд считал себя славным парнем и играл на банджо  любовные  песни.  Джулия  уверяла,  что  у  него  “совершенный профиль”.  Свадьба отсрочилась больше,  чем на десять лет, в основном, из-за работы Фрэда - он служил стюардом на океанском лайнере - а также из-за несогласия родных Джулии.  Однажды в декабре 1938 года, отчасти чтобы досадить семье Джулии, они пошли в мэрию и поженились. Вечер они провели в кино в ознаменование события,  а потом отправились по домам: Джулия к себе, а Фрэд к себе.
Через два года родился Джон.  Фрэд тогда находился в плавание.  И задержался в море.  Раз в месяц Джулия ходила в контору  за  деньгами, которые  он  присылал  для  нее  и маленького Джона.  Деньги перестали поступать,  когда   Джону   исполнилось   восемнадцать   месяцев. Через некоторое время Джулия написала Фрэду письмо,  не надеясь на ответ. До нее дошли слухи,  что он покинул корабль,  но никто не знал, что с ним случилось.
Джону было пять лет,  когда папаша вновь объявился,  его  карманы были  набиты  деньгами,  и  он  хвастался удивительными приключениями. Фрэдди утверждал,  что вовсе  не  дезертировал,  а  напился  во  время стоянки в Нью-Йорке и не успел к отплытию. Его арестовали и посадили в тюрьму на острове Эллис,  а оттуда  отправили  на  корабль  “Либерти”, отплывающем в Северную Африку. Удача не улыбнулась ему и на “Либерти”, где его обвинили в краже спиртного со склада. Когда корабль причалил в Африке,  Фрэдди  попал  в тюрьму на три месяца.  После освобождения он проделал  долгое  путешествие  домой,  по  пути  окунаясь  во   всякие послевоенные  аферы,  в основном,  торговал контрабандными чулками,  и даже совершил убийство.  Он вернулся в Ливерпуль с кучей легких денег, которые предназначались жене и сыну.
Джулию совершенно не впечатлило богатство, нажитое на спекуляции, да  она его и не ждала и собиралась развестись.  У нее уже был другой мужчина,  за которого она собиралась выйти замуж. Фрэд опешил, сказал, что  подумает,  а пока что попросил разрешения взять сына на несколько дней отдохнуть на морском курорте Блэкпул, чтобы они подружились. Фрэд уверял,  что у его друга есть маленький коттедж,  где они остановятся. Джулии  не  понравилась  идея,  но  она   понимала,   что   не   может препятствовать  желанию  Фрэда  видеть  собственного  сына и отпустила мальчика с отцом.
У Фрэда  Леннона  и  в мыслях не было возвращаться.  Его дружок в Блэкпуле уже все подготовил для эмиграции всех троих в Новую Зеландию, о которой Фрэд слышал, что она бурно развивается после войны, и что это  как  раз  самое   подходящее   место   для   хорошего   человека, собирающегося  начать  новую жизнь.  Фрэд намеревался сесть на первое грузовое судно вместе с Джоном и навсегда покинуть Англию.  Но  Джулия их  разыскала.  Она внезапно появилась на пороге и потребовала вернуть ребенка.
“Теперь я тоже привязался к Джону,  - сказал Фрэд, - и возьму его с собой”.
“Нет, не  возьмешь,  -  твердо  сказала  Джулия,  -  Где  он?”  К несказанному удивлению  Джулии,  Фрэд  вдруг  по-доброму  улыбнулся  и подошел к ней совсем близко.  “Я точно знаю,  что ты до сих пор любишь меня.  Почему бы и тебе не поехать с нами?  Мы  бы  могли  начать  все сначала”.
Джулия считала,  что  предложение  абсурдно.  Фрэдди  всегда  был мечтателем,  и  сейчас  не оценивал ситуацию.  Она лишь хотела забрать сына.  Фрэд настаивал на том,  что у него столько же прав на мальчика, что  и у нее,  затем последовала бурная сцена.  Джулия орала на Фрэда, чтобы тот не смел забирать сына.  Наконец  решили  спросить Джона,  с  кем  он  хочет остаться.  Нечто подобное они видели  в кино. Фрэдди позвал ребенка.  Джон вбежал в комнату. Он страшно обрадовался, увидев мать.
“Мамочка, ты приехала насовсем?”, - умоляюще спросил он. “Нет”, - ответил отец,  - Я уезжаю в Новую Зеландию, а твоя мама едет обратно в Ливерпуль. С кем ты хочешь остаться, со мной или с мамой?”
Детское личико  нахмурилось.  Он  посмотрел на Джулию,  помолчал, затем взглянул на отца и сказал: “С тобой”.
Фрэдди просиял   от   гордости.   Джулия   шагнула  к  сыну.  “Ты  в этом уверен?”, - спросила она малыша.
Джон посмотрел на нее,  потом на отца и кивнул. Джулия поцеловала сына на прощание и вышла,  а Джон обхватил колени отца.  Она уже вышла на улицу, когда мальчик завопил: “Мама! Мама! Я передумал!”, опрометью выбежал из дома и бросился к ней.
Больше Фрэд  Леннон не видел своего сына и ничего не слышал о нем до тех пор,  пока  не  узнал  случайно,  что  Джон  стал  чем-то,  что называется “Битлз”.

5

На самом  деле  не Джулия стремилась вернуть Джона,  а ее старшая сестра Мими Смит.  Она-то и настояла на том,  чтобы Джулия  поехала  в Блэкпул за мальчиком,  и Мими собиралась взять его к себе и вырастить, как родного сына.  Замужняя,  но бездетная, Мими полюбила племянника с того  момента,  как  впервые  увидела  его в родильном доме на Оксфорд стрит.  Она так над ним охала и  ахала,  что  Джулия  даже  ревновала. “Какой он хорошенький,  - мурлыкала Джулия, - В нем вся моя жизнь”. Но материнство не отбило у нее вкуса  к  ночным  приключениям,  и  вскоре после отъезда Фрэда она пропала. О мальчике стала заботиться Мими. Она его  любила, как родного сына.
Мери Элизабет  Смит  и  ее  муж Джордж владели сыроварней,  они-то и стали для Джона настоящими родителями. Жили они в маленьком безупречно чистом  особняке  на  Менлав  авеню  251.  Это  совсем  не такая нищая окраина,  как ее иногда изображают,  а  довольно  красивый  район  для среднего класса,  называется он Вултон.  “Мендипс” - семейное название аккуратного домика с большими окнами,  симпатичным садиком, ухоженными цветочными  клумбами и несколькими спальнями,  которые супруги сдавали студентам. Мими была худой, но крепкой женщиной с  темными волосами и доброй,  но редко появляющейся улыбкой,  которая открывала безупречные белые зубы.  Она обожала Джона,  но считала, что ребенка  надо  воспитывать  в  строгости  и  старалась следовать этому правилу.  Она отпускала его в кино два раза  в  год,  а  на  карманные расходы  выдавала  пять  шиллингов  в неделю,  пока ему не исполнилось четырнадцать лет.  Мими следила  за  тем,  чтобы  по  воскресеньям  он посещал уроки закона божьего и пел в церковном хоре.  В пятнадцать лет Джон  прошел  конфирмацию.  Если  кто-то  и  воспринимал  Джона,   как ребенка, то  это  добрый  дядя  Джордж,  к  которому  Джон  обращался с просьбой подбросить лишний шиллинг или отпустить в кино  на  новые мультфильмы  Уолта  Диснея.  Но  любимым  развлечением  для  него стал карнавал,  устраиваемый каждое лето на  Строберри  Филдз  в  общежитии девушек из Армии спасения, находившемся сразу за углом от “Мэндипса”.
Златовласый мальчик походил на родню Джулии,  и многие  принимали его за сына Мими.  Она никогда никого не поправляла. Мими считала, что в истории Джулии и Фрэда есть что-то очень  постыдное,  и  никогда  не обсуждала  это  с  ребенком.  Если  он  спрашивал  о  родителях,  Мими отвечала, что они разлюбили друг друга, и его отец так убит горем, что не  может вернуться.  Джон вскоре забыл о Фрэде.  “Он словно умер”,  - вспоминал Джон.  Но не Джулия.  Она была жива и часто появлялась  в  “Мэндипсе”  и  требовала  от  него  тепла  и  ласки.  Потом она так же внезапно исчезала на многие месяцы. Эти визиты врывались в жизнь Джона и  ввергали  его  в водоворот эмоций.  Когда он понял,  что невозможно постоянно находиться в напряжении,  он перестал  на  нее  реагировать. Если  Джулия  пропадала  на более длительные периоды,  Джон чувствовал себя в безопасности с Мими и Джорджем,  но Джулия вновь  возникала  из небытия, чтобы снова вывести его из равновесия.
Однажды она прибыла в дом на  Менлав  авеню  в  черном  пальто  с высоко   поднятым   воротником,   закрывающим   лицо   с   синяками  и кровоподтеками.  Мальчику она наврала,  что попала в автокатастрофу по дороге в “Мэндипс”,  но Джон догадался,  что ее побили,  и спрятался в саду,  чтобы не видеть ее. Когда он подрос, и у него появились друзья и школьные заботы,  Джулия перестала приходить. Однажды он спросил Мими, куда она делась, и Мими сказала: “Она уехала далеко-далеко отсюда”.
Джон пошел  в  начальную  школу  “Давдейл”  и  оказался способным учеником, он все быстро схватывал, но ему все скоро наскучивало. И еще в нем проснулось своеобразное,  почти гадкое чувство юмора.  Занятия в школе его совершенно не  интересовали,  часами,  сидя  за  партой,  он рисовал  шаржи  на  учителей  и  учеников,  а  также  сочинял  стихи и рассказы, полные каламбуров. Мими поощряла чтение и приносила ему кипы книг  из  местной  библиотеки.  Он  увлекся  поэзией,  а  особенно ему нравилось стихотворение Льюиса Кэрролла  “Бармаглот”  из  “Зазеркалья”. Двадцатилетний  хулиган  из  детской  книжки  “Просто Вильям” стал его любимым героем.
И все же,  несмотря на христианское воспитание,  любовь и заботу, царившие в “Мэндипсе”,  Джон  рос  злым  и  непокорным.  Возможно,  он унаследовал  многие  черты  от  матери и отца,  которые во многом были схожи,  а,  может быть,  сказалась обида на то,  что они его  бросили. Своенравие заставляло его быстро отвечать на любой вызов, словесно или физически.  Ему доставляло  удовольствие  измываться  над  беззащитной жертвой, и чем беспомощней, тем лучше. Наряду с соседскими мальчишками Иваном Воганом,  Нигелом Волли и Питом  Шоттоном,  Джон  слыл  опасным озорником  и был у них заводилой.  Ребята воровали конфеты и игрушки в местных лавках,  а,  став старше,  переключились на сигареты и открыли свой  маленький  бизнес  на  черном рынке.  Любимым развлечением стало забраться на дерево, спрыгнуть вниз прямо перед проходящим автобусом и быстро убежать.
К двенадцати годам,  став учеником маленькой школы “Квэрри  Бэнк” недалеко от “Мэндипса”,  он уже прославился как уличный террорист. Его проказы были самыми разнообразными, от простого непослушания до чтения неприличной  книжки,  “из  тех,  что  вы читаете,  чтобы возбудиться”, - объяснял он позже.  Чем старше он становился,  тем труднее с ним  было справляться.  У  него  появилось  новое  развлечение:  издеваться  над соседскими девчонками, догнав на улице и стянув трусики. Однажды Джона и  Пита  Шоттона  вызвал  директор школы за очередную шалость,  а Джон налил в кабинете лужу,  растекшуюся  по  всему  кабинету.  Директор  с изумлением обнаружил желтое озеро у своего стола, когда мальчики ушли. Джон в тот день отправился в “Мэндипс” в мокрых штанах,  но шутка того стоила  и  укрепила его авторитет в глазах одноклассников.  На третьем
году обучения в “Квэрри  Бэнк”  он  оказался  на  последнем  месте  по успеваемости. В своем отчете учительница написала: “Он только отнимает время у остальных учеников”.
Мими ничего не понимала.  Управляясь с хозяйством железной рукой, она ничего не  могла  поделать  с  Джоном.  Она  его  ругала,  грозила всевозможными  наказаниями,  но ничто не действовало.  Больше всего ее беспокоили постоянные кражи, и когда он стащил из ее кошелька особенно большую сумму, она его побила. Но, казалось, его ничто не остановит.
В понедельник в июне 1953 года Джон вернулся  в  “Мэндипс”  после каникул  и  увидел,  что  Мими всхлипывает на кухне,  нарезая кубиками морковь. “Мими, ты что?”, - удивился Джон.
“Дядя Джордж умер”, - ответила она. Джорджа забрали в больницу за день до этого  с  подозрением  на  цирроз  печени,  где  он  неожиданно скончался  от кровоизлияния в мозг.  Джон оцепенел.  Еще один родитель уходил из его жизни. По мере того, как дом заполняли родственники Мими и Джорджа,  он чувствовал себя все более несчастным. Не желая показать свое горе на людях,  Джон спрятался наверху в спальне, и к нему вскоре присоединилась  кузина  Лейла.  Оба  они  уселись  на кровать и начали смеяться.  Так они и прохохотали несколько  часов,  затихая,  когда  к двери  подходил  кто-нибудь  из  взрослых.  Джон чувствовал себя очень виноватым из-за этого смеха,  но он просто не мог заплакать. Ему тогда было  всего тринадцать лет,  а он уже начинал привыкать к потерям.  По крайней мере, ему так казалось.

6

Через несколько месяцев после смерти дяди  Джорджа  в  “Мэндипсе” неожиданно  вновь  появилась  Джулия.  Но  не  та,  в черном пальто со следами побоев на лице, а молодая привлекательная женщина с огоньком и чувством юмора, удивительно напоминающим Джоново. Джулия была такой же озорной, как и он. Выяснилось, что живет она вовсе не “далеко-далеко”, как уверяла Мими,  а всего в нескольких милях, в Спринг Вуде. Она жила с официантом по прозвищу “Тик”,  из-за нервного тика, сводившего лицо, и родила от Тика двух дочерей, официально оставаясь женой Фрэда.
Чем лучше Джон узнавал Джулию,  тем  больше  она  ему  нравилась. Правильнее  будет  даже  сказать,  что он влюбился в Джулию.  Она была скорее подружкой,  чем матерью. Он с восторгом рассказывал о ней своим друзьям и не мог дождаться,  когда она опять приедет в “Мэндипс”.  Они постоянно провоцировали друг друга на разные  проказы.  Джулия  делала все,  чтобы произвести впечатление на Джона и его приятелей.  Однажды, чтобы рассмешить мальчишек,  она стала прогуливаться по улице, намотав на  голову  трусы,  как  шарф.  В  другой  раз она довела Джона и Пита Шоттона до истерики,  нацепив на нос очки без  стекол  и  останавливая прохожих,  чтобы спросить,  который час, при этом она почесывала бровь через оправу,  а мальчишки корчились от  смеха.  Когда  вошли  в  моду цветастые  рубашки  - а Мими запретила Джону такую носить - Джулия ему подарила модную рубашку.
Влияние Джулии   стало  заметным  в  школе.  Он  стал  еще  более вызывающим и презрительным в отношении учителей, и Мими чуть не каждый день  вызывали  в  школу.  Постоянные наказания не помогали.  Он вырос худым,  но высоким и крепким,  а взрывной темперамент  подкреплял  его силу.  Однажды  ссора  со школьным учителем переросла в драку.  Джон с такой легкостью уложил учителя на лопатки на виду у всего класса,  что тот  не  стал  докладывать  о происшествии школьной администрации. Дошло до того,  что Джону запретили посещать занятия в школе в течение недели  - это считалось самым суровым и позорным наказанием,  страшнее которого только исключение.  Но ничто не изменилось, когда он вернулся в  следующий  понедельник.  В шестнадцать лет он завалил все экзамены, которые сдают ученики,  решившие продолжать обучение,  а к  последнему классу был последним по успеваемости.
Казалось, его академическая карьера закончилась,  но Мими удалось уговорить  директора  школы  мистера  Побджоя написать почти сердечное рекомендательное письмо,  где говорилось,  что Джон “не  безнадежен  и может  брать  на  себя  ответственность и далеко пойти”.  Побджой даже договорился о том,  что Джона примут на собеседование в ливерпульский художественный колледж. Казалось, что Джона ничто, кроме рисования, не привлекает,  хотя мистер Побджой  умолчал  о  том,  что  Джон  завалил выпускной  экзамен  по  рисованию,  изобразив  гротескного  горбуна  с кровоточащими мозолями,  иллюстрируя  тему  “путешествие”.  К  большой досаде   Джона,   Мими   настояла  на  том,  чтобы  проводить  его  на собеседование в художественный колледж,  не  то  он  заблудится  и  не вернется.  Она  почувствовала громадное облегчение,  когда в 1957 году Джона приняли.

7

Но уже к лету стало ясно,  что Джона не интересует ни  учеба,  ни живопись,   ни   его   будущее   вообще.   Похоже,   что  его  интерес сосредоточился на американском  безумии  под  названием  “рок-н-ролл”, смеси  черных  ритмов  и  блюзов,  сопровождаемых  громким  барабанным стуком.  В  Англии  рок-н-ролл  по  радио  не   передавали.   Там   не существовало коммерческой волны в той форме, в какой это было известно американцам.  Если  в  Америке  уже  появились  тысячи   радиостанций, передававших все, что им нравилось, в Англии радиовещательная компания Би-би-си контролировала три существующие радиостанции и их  репертуар. Местная   радиостанция   передавала   новости   и  радиопостановки  с несколькими музыкальными вставками. Развлекательная станция передавала музыкальные  программы,  произведения для которых тщательно отбирались по письмам для передач типа  “Семейные  фавориты”.  Однако  время  для музыки  строго  лимитировалось,  музыка  записывалась заранее,  а если приглашались музыканты для выступлений в прямом эфире,  то играть  они должны   были  в  соответствии  с  утвержденными  стандартами.  Третья станция,  классическая,   передавала   только   серьезные   беседы   и классическую музыку.
Джон Леннон в  Ливерпуле  имел  только  две  возможности  слушать рок-н-ролл. Во-первых, пластинки, которые привозили из Америки молодые люди,  служившие на судах,  во-вторых,  по  Радио-Люксембург  - частной коммерческой радиостанции,  которая вещала достаточно громко, чтобы ее услышали в Центральной Европе и Великобритании.
Каждый вечер в восемь часов начиналась передача “Инглиш Сервис”, английские фирмы звукозаписи закупали время в эфире  для  демонстрации своей  продукции.  Джон  слушал  “Ингуши  Сервис”  в  своей спальне по дешевому  транзистору,  приходя  в  экстаз  от  плохо   прослушиваемых скрипучих звуков рок-н-ролла.
Затем произошли  три  важнейших  музыкальных   события.   Сначала возникло увлечение,  охватившее в 1956 году всю Англию, называлось оно “скиффл” - форма американской игры на гладильной доске и на жестянках, каждый обладатель металлической гладильной доски или старого ящика мог играть эту музыку.  Песня,  положившая начало направлению,  называлась “Горный  хребет на острове”,  ее пел тонким голосом молодой человек по имени Лонни Дангэн,  ставший идолом подростков. А потом вышел фильм об американских   юных   правонарушителях  “Джунгли  школьной  доски”.  Фильм романтизировал бунт подростков,  а песня “Rock around the clock”  не была похожа ни на что из того, что когда-либо звучало в Великобритании.  Ее исполнял полный лысеющий певец средних лет  Билл Хэли,  и  в этой мелодии звучало такое захватывающее неистовство,  что она действовала на Джона,  как наркотик.  И, наконец,  появилась  первая рок-звезда,  музыкально  и  физически  воплощающая  рок-н-ролл.  Он не принадлежал  к  поколению  отцов,  как  Билл  Хэли,  это  был   юноша, соединивший  в  себе  молодость  и вызов.  Его песня называлась “Отель разбитых сердец”. А звали его Элвис Пресли.
Элвис. Элвис.  Элвис!  Только  это и слышали все в “Мэндипсе” и в квартире Джулии и  Тика.  Прическа  Элвиса,  его  одежда,  походка  и, конечно  же,  гитара.  Через  несколько недель Мими уже не могла о нем слышать.  “Элвис Пресли очень хорош,  Джон,  но я не хочу его иметь на завтрак, обед и к чаю”.
Самой большой мечтой Джона  стала  гитара.  Удивительно,  что  не Джулия ее купила. Мими повела его в магазин музыкальных инструментов и купила первую гитару за 17 фунтов.  Взяв в руки инструмент,  он уже  с ним   не   расставался.   Маленькая   испанская   гитара   с  дешевыми металлическими струнами.  Он играл на ней до тех  пор,  пока  не  стирал пальцы  в  кровь.  Джулия  показала  ему несколько аккордов на банджо, которым обучил ее Фрэд,  и с этого он начал.  Целыми днями он сидел на кровати,  а  когда Мими пыталась выгнать его из дома на свежий воздух, он уходил к забору и,  прислонясь к нему спиной,  перебирал струны так долго,  что  Мими  боялась,  что  он  протрет  кирпичи  насквозь.  Она смотрела,  как час за часом,  день за днем он теряет время с этой  проклятой  штуковиной,  и жалела,  что купила ее.  “Гитара - это очень хорошо,  Джон, - предостерегала она, - но этим не заработаешь на жизнь”.
Сразу после окончания  школы  Джон  создал  свою  первую  группу, называлась  она  “Кварримен”.  В  нее  вошли приятели Джона,  что жили по соседству:  Пит Шоттон,  Нигел Вэлли, Иван Воган и другие ребята из школы,  которые  то приходили,  то уходили.  “Кварримен” всем раздавали карточки “Заключим контракт”,  словно ждали,  что им заплатят,  но  на самом  деле  они с радостью выступали для всех,  кто хотел их слушать. Они участвовали  в  разнообразных  конкурсах,  которые  проводились  в городе,  на школьных вечерах.  Они играли на уличных распродажах, стоя на грузовиках,  на церковных праздниках и на танцах.  На один из таких церковных  праздников  жарким субботним днем 6 июля 1957 года в Церкви Святого Петра в Вултоне Иван Воган привел своего школьного друга  Пола Маккартни.  Юный  Маккартни  - ему тогда было всего четырнадцать лет - пришел не потому,  что хотел послушать “Кварримен”,  просто Иван Воган убедил его, что на этом празднике очень легко подцепить девчонок.
Джеймс Пол Маккартни уже  встречался  с  девушками,  несмотря  на молодость.   Однажды  он  с  гордостью  признался,  что  интересовался девушками с того момента,  как себя  помнит.  К  пятнадцати  годам  из пухлого  мальчишки  он  превратился  в  красивый  секс-символ с оленьими глазами.  В пятнадцать лет,  потеряв невинность с  помощью  доверчивой одноклассницы,  он  на следующий день всех об этом оповестил,  ославив несчастную.  Девушки были его главной заботой, и именно о них он думал в  тот  день  в 1956 году,  пока ехал на велосипеде в сторону большого поля за церковью,  где уже  начинался  праздник.  На  нем  была  белая спортивная  куртка  с  широкими  отворотами  и  черные  брюки-дудочки. Набриолиненные волосы, зачесанные вверх, лежали красивой волной.      Праздник начался  с уличного шествия,  затем состоялись карнавал, продажа домашних пирогов  и  пирожных  и  демонстрация  дрессированных служебных    собак    из   ливерпульского   полицейского   управления. Ответственность  за  музыкальное  сопровождение  праздника  лежала  на группе  “Кварримен”.  Пол издалека смотрел на приятелей Ивана Вогана и слушал их игру.
Позднее, вечером, в прохладном зале церкви, Пол попросил гитару у одного  из  ребят  и  показал,  что  он  умеет.  Стихийно  собравшиеся слушатели,  безусловно,  признали  в  нем  виртуоза.  Особенно  сильное впечатление  на  мальчишек  произвела  даже  не  его  игра,  а  умение настраивать  гитару,  таким  талантом  никто из них не мог похвастать. Слушая радио,  Пол выучил все аккорды и слова популярных песен,  в том числе “Рок двадцати полетов”,  новый шлягер, оказавшийся для остальных слишком сложным  для  исполнения.  Он  точно  выводил  мелодию  чистым приятным  голосом  без напряжения и мог брать высокие ноты с легкостью мальчика из церковного хора.  Играя “Рок двадцати полетов” со сложными переборами,  он  почувствовал,  что  на него навалился какой-то пьяный старик и дышит на него пивным  перегаром.  Подняв  глаза,  Пол  увидел перед  собой  вовсе  не  старика,  а  парня не старше шестнадцати лет. Кто-то сказал: “Это Джон”.
“Да он пьян,  - подумал Пол, но вслух сказал только - Привет”. На Джона  игра  Пола  произвела  сильное  впечатление,  но  гордость   не позволяла  ему в этом признаться даже себе,  и он только подумал:  “Он неплохо играет, но я раза в два лучше”. Пол великодушно предложил  переписать  слова песни “Рок двадцати полетов” и песню Жана Винсента “Be Bop a Luia” для Джона.  Через  несколько  дней, когда  Пол ехал на велосипеде через Аллертон,  он встретил Пита Шоттона.  “Эй,  - окликнул его Шоттон, - Они говорят, что возьмут тебя в группу, если ты захочешь”.

8

Для музыкальных  способностей  Маккартни,  равно  как  и  для его любовных увлечений,  имелись предпосылки.  Отец Пола Джеймс Маккартни, любвеобильный  холостяк  и музыкант,  женился только в тридцать девять лет. Джим работал на хлопковой бирже, а по вечерам в уикэнды руководил популярным ливерпульским оркестром под названием “Джим Мак Джаз Бэнд”. Оставил он это занятие только потому,  что вставные зубы мешали ему  играть  на трубе.  В 1941 году он женился на Мэри Патрисии Мохин, порядочной  ирландской  девушке  и  доброй  католичке,  по   профессии медсестре.  Она  вышла замуж за Джеймса в тридцать два года и сразу же забеременела.  Джим к  этому  времени  был  вынужден  оставить  прежнюю работу   из-за  частичной  глухоты  и  пойти на завод по производству авиационных двигателей.  По ночам во время бомбежек  он  находился  на “огневых  дежурствах”,  и  именно  там  он провел ночь на 18 июня 1942 года,  когда в общем госпитале “Уолтон” родился Джеймс  Пол  Маккартни. Мэри,  работавшая  прежде  старшей  медсестрой  в родильном отделении, получила отдельную палату и лечение по высшему  разряду.  Когда  Джиму разрешили  взглянуть  на  новорожденного  впервые,  он увидел красного орущего младенца в крови и подумал: “Какой противный, как кусок сырого мяса”.  Вернувшись из госпиталя домой в тот день, Джим впервые плакал. Но вскоре он привык к своему новому положению и в  1944  году  родился второй  сын  Майкл.  После  войны  Джим  уволился  с  завода  и  стал инспектором уборочной корпорации:  проверял,  насколько чисто  убраны улицы.
Сначала они жили в меблированных  комнатах  в  Анфилде,  затем  в муниципальном  доме  в поместье Ноусли,  Уолласи,  а потом переехали в Спик в шести милях от центра Ливерпуля,  где жили бесплатно в обмен на услуги  Мэри  в местном медицинском управлении жилым фондом.  Из этого дома на Ардвин Роуд Пол пошел в начальную школу на Стоктон Вуд Роуд, а затем  вместе  с  братом  Майклом перешел в школу Джозефа Вильямса.  В конце концов,  когда Полу  исполнилось  тринадцать,  они  переехали  в третий раз,  на Фортлин Роуд, 20. На расстоянии чуть больше мили через залив жили Мими Смит с племянником Джоном Ленноном.
Пол хорошо  учился,  послушно  себя  вел и не стеснялся выглядеть изысканно, рано осознал ценность добрых отношений с людьми и  стал оттачивать в себе дипломата.  Когда это сулило выгоду,  он легко притворялся.  В 1953 году его приняли в Ливерпульский институт, лучшее бесплатное  учебное  заведение в городе.  Основанный в 1825 году,  как механический институт,  он находился в одном  здании  с  ливерпульским художественным колледжем.
Летом 1955 года Пол и  Майкл  отдыхали  в  бойскаутском  лагере. Дождь лил,  не переставая,  целую неделю, и Мэри с Джемом, беспокоясь, что мальчики промокнут в своих палатках,  поехали навестить их, взяв с собой  сухую одежду и брезент для пола.  По дороге домой в машине Мэри почувствовала такую острую боль,  что была вынуждена  лечь.  Несколько месяцев назад она обнаружила у себя уплотнение в груди,  но к врачу не стала обращаться,  думая,  что это симптом менопаузы,  но теперь  боль стала  непереносимой.  В  тот вечер к ним зашла Олив Джонсон и помогла уложить Мэри в постель.  Она прошептала:  “Я не  хочу  пока  оставлять мальчиков”.  Через  несколько  недель ее прооперировали по поводу рака молочной железы в старой городской больнице “Нозерн”,  но было  слишком  поздно. Через несколько часов после операции она умерла.
Услышав о смерти матери, первое, что сказал Пол, было: “Что же мы теперь будем делать без ее денег?” Мальчики проплакали всю ночь. Потом Пол несколько месяцев молился,  чтобы  Бог  передумал  и  вернул  маму обратно.
Но он  справился  с  горем,  во  всяком  случае,  внешне.   Через несколько  месяцев  после  смерти матери начался бум “скиффл”,  и Полу удалось спрятать  боль  потери  в  том,  что  скоро  станет  для  него всепоглощающей   страстью.  Лонни  Дангэн  разжег  в  Поле,  как  и  в большинстве ливерпульских  парней,  желание  заполучить  гитару.  Джим Маккартни раздобыл где-то деньги и купил инструмент за 15 фунтов.  Как и Джон,  Пол,  взяв гитару,  уже не выпускал ее из  рук.  Сначала  ему показалось,  что  на  инструменте  невозможно играть.  Тогда он сделал удивительное открытие:  правша во всем остальном,  на гитаре он мог играть только левой рукой.  Он отправился с гитарой в магазин и попросил перетянуть струны,  затем начал подбирать мелодии почти  инстинктивно. Элвис  и  братья Иверли стали его кумирами,  он разучил все их песни и подражал  им  внешне.  Его  имитация  “Маленького  Ричарда”  достигала совершенства  -  те  же  истерические  нотки,  а  однажды в Бутлинском детском  лагере  он  уговорил   брата   Майкла   принять   участие   в самодеятельном  конкурсе.  Они  не  победили,  но  Пол понял,  как ему нравится выступать перед публикой и  как  сладок  звук  аплодисментов. Прошло совсем немного времени, и они познакомились с Джоном Ленноном.

9

Пол и  Джон  тесно  сдружились,  что  нехарактерно  для мальчиков такого  возраста.  Двухлетняя  разница  в  возрасте,  показавшаяся  им вначале огромной,  вскоре стала почти незаметной из-за общих интересов и схожести,  хотя внешне трудно представить  себе  двух  более  разных людей.   Детское  лицо  Пола  выражало  достоинство,  совестливость  и почтение к старшим.  Джон не признавал никаких  авторитетов,  не  имел понятия о нравственности и наслаждался ролью иконоборца.
К обоюдному удовольствию ребят,  здание ливерпульского института, где учился Пол,  примыкало к художественному колледжу Джона,  и теперь Джону не составляло труда  найти  друга,  с  которым  можно  прогулять занятия,  и  они  проводили долгие вечера в доме Пола на Фортлин Роуд, разучивая песни,  показывая друг другу аккорды и  совершая  налеты  на буфет с вареньем.  Иногда они играли, стоя в выложенной кафелем ванной комнате,  чтобы получить лучший резонанс.  Голоса прекрасно  дополняли друг  друга,  нежные  округлые звуки голоса Пола смягчали носовые ноты Джона.  Гармония достигалась столь полная,  что казалось,  поет кто-то третий.  Состязание  в  сочинении песен о любви,  начавшееся в те дни, будет подогревать их творчество  все  последующие  годы.  Однажды  Пол сыграл Джону песню,  которую написал сам, а Джон сходу сымпровизировал что-то свое, чтобы не оказаться побежденным. Хотя вместе они создавали песни  только  в  течение  года  или двух,  в тот первый год появилось больше 100 песен (к сожалению,  они не  сохранились,  Джейн  Эшер  все выбросила, когда делала весеннюю уборку в лондонском доме Пола). Джону легко удавалось начало мелодии  в  песне,  но  у  него  не  получались переходы к паузе. А у Пола открылась удивительная способность сочинять “средние восемь” тактов.  Лирические красивые мелодии  Пола  сменялись резкими  рок-ритмами  Джона.  В  те  вечера это выглядело так,  словно складывается мозаичная картинка,  которую ни один из них не  мог  ясно увидеть без участия другого.
Как только  Пол  стал  членом   группы   “Кварримен”,   он   начал высказывать  все,  что  думает  об  их музыке.  И указывать всем остальным,  как играть и когда.  Более того, он хотел играть на гитаре соло,  а  это  место  уже  занимал очкарик Эрик Гриффитс.  Пол изводил
Гриффитса до тех пор, пока он сам не ушел, и занял его место. Даже Пит Шоттон,  один  из самых близких друзей Джона,  чувствовал себя забытым из-за того,  что Джон принимал все требования Пола.  Прочтя  на  стене предписание,  начертанное  рукой  Пола,  он оставил группу,  не затаив обиды,  за ним последовал Иван Воган.  Их  сменили  другие  музыканты, которые постоянно менялись,  в их обязанности входило лишь подыгрывать Леннону-Маккартни,  составлявшими ядро группы.  Тетя Мими считала, что Пол  Маккартни  разжигает  костер,  в котором Джон будет гореть в аду. Обаяние Пола и его безукоризненное умение ладить с людьми не могли  ее провести.  Больно  было видеть,  как Пол отнимает у Джона время с это гитарой,  он раздражал ее больше любого теда в обтягивающих  штанах  и безобразной пестрой рубашке. Пол обычно подъезжал к дому на велосипеде и говорил: “Привет, Мими. Можно войти?”
“Конечно, нет”, - отвечала Мими. К лету 1958 в конце первого года учебы Джона в художественном колледже борьба с Мими  стала  тягостной. Поскольку она заплатила за первый год обучения собственные сбережения, то чувствовала себя вправе высказываться о том,  как он  одевается,  с кем   общается   и   куда   ходит.   К   “Кварримен”   она  относилась неодобрительно.  Когда брюзжание  Мими  слишком  надоедало  Джону,  он уходил в дом Джулии на Спринг Вуд. Джулия стала для него отдушиной. Ей очень нравились “Кварримен”,  и она даже знала слова  их  песен.  Джон оставлял одежду тедди-боя у Джулии,  чтобы Мими не видела,  а по утрам забегал к ней переодеться перед тем,  как отправиться в школу. Когда у Джона с Мими особенно портились отношения, он уходил к Джулии и спал в ее доме на диване.  Это так расстраивало и сердило Мими,  что  однажды она даже отдала собачку Салли,  любимицу Джона,  заявив, что поскольку Джон ушел, то теперь в “Мэндипсе” некому с ней гулять.
Хотя Мими и понимала,  что Джулия наносит вред,  позволяя Джону у нее скрываться, сестры очень дружили, и Джулия часто приходила в гости на  Менлав авеню.  Жарким летним днем она заходила выпить чаю в саду и оставалась на обед,  рассказывая анекдоты и болтая с соседями.  Однажды вечером  Джон  с  Тиком  смотрели  телевизор  на Спринг Вуд,  а Джулия обедала в “Мэндипсе”. Уже стемнело, когда она направилась к автобусной остановке.  В  этот  момент к “Мэндипсу” подходил приятель Джона Нигел Вэлли, чтобы узнать, пришел ли Джон. На улице он встретился с Джулией, она рассказала ему что-то смешное, прежде чем свернуть к автобусу. Она находилась всего в 200 ярдах от ворот “Мэндипса”,  когда тихий  летний вечер  разорвал  жуткий  скрип  тормозов и звук сильного удара.  Нигел Вэлли свернул как раз в тот момент,  когда тело Джулии взлетело высоко в  воздух  и  упало  на  другой стороне улицы.  Когда Мими подбежала к трамвайным рельсам, Джулия уже была мертва.

10

За рулем   машины   находился   полицейский,   возвращавшийся   с дежурства. Мими сделала все, чтобы он предстал перед судом. Нигел Вэлли выступал свидетелем на процессе,  но показания мальчика,  похоже, мало впечатлили суд, и водителя оправдали. Это разъярило Мими: она стояла в зале,  вопила, ругалась, грозила избить виновного. Джон смотрел на все в  молчании,  понимая,  что  ничем уже не поможешь.  Никакие угрозы не вернут Джулию. Она его покинула, теперь уже навсегда.
За несколько  месяцев  до  несчастья  Джон спросил Пола:  “Как ты можешь сидеть здесь и вести себя как ни в чем не  бывало,  когда  твоя мать умерла? Если бы со мной такое случилось, я бы рехнулся”.
Верный своему слову,  Джон действительно рехнулся.  Казалось,  он всех считал виновными в смерти матери и намеревался мстить. Его злость и горе не знали границ.  Когда  шесть  недель  спустя  он  вернулся  в колледж,  то стал еще хуже,  чем прежде.  Однокашники вспоминают,  что видели, как он сидит в одиночестве, смотрит в окно и плачет. Он держал себя в алкогольном ступоре,  убивающем боль,  и почти всегда был пьян. Он теперь во всем видел трагедию и  уродство.  Ему  доставляло  особое удовольствие  издеваться  над  уличными  попрошайками  и калеками.  Он подходил к безногому на улице и жестоко насмехался:  “А где твои ноги, приятель? Догоняют твою жену?” Любимой мишенью оказались старики, похоже,  он намеревался напугать до сердечного приступа кого-нибудь из пожилых  горожан.  Он  мог  подраться  с любым,  кто скажет ему что-то поперек,  и все, кроме ребят из группы, стали обходить его стороной. И, конечно  же,  ни  одна нормальная девушка не хотела с ним встречаться. Тельма Пиклз продержалась дольше других,  их отношениям положила конец сцена в “Йе Крейк”,  когда она визжала: “Нечего все сваливать на меня,  я не виновата, что твоя мать умерла!”
Именно тогда,  в  1958  году  он  и познакомился с Синтией Пауэл, решившей спасти его от самого себя.

 
    ГЛАВА ВТОРАЯ

1


            “... и  я  знаю,  что когда-нибудь где-то мы с Джоном
            всегда будем вместе”
            Синтия Леннон Твист, 1982


Синтия Пауэл  посвятила  себя  Джону  со   страстью   религиозной фанатички.  Человеку, более уверенному в себе, такое внимание могло бы стать в тягость,  но Джон наслаждался.  Синтия убегала из школы  и  из дома,  чтобы  побыть с ним.  Они встречались даже в короткие интервалы между занятиями в колледже и обнимались  за  шкафами  в  подвале.  Она платила  за  его  сигареты  и кофе и без устали просиживала на жесткой скамейке на его любимых вечеринках в “Якаранде”,  сжимая его руку  под столом, часами глядя ему в глаза и слушая его рассказы о жизни.
“Якаранда”, или так называемый “Як”,  стал любимым местом  сборищ многочисленных  бит-групп города.  Он находился в богемном районе,  на Слейтер стрит,  это на краю шумного китайского  квартала.  Когда-то  в этом узком помещении располагалась часовая мастерская.  В “Яке” стояли вдоль стен скамейки  и  длинные  столы,  где  можно  было  весь  вечер просидеть   за  чашкой  кофе,  и  никто  бы  вас  не  потревожил.  Его расположение и  политика  невмешательства  городских  властей  создали очаровательный   уголок,   где   студенты,  художники,  бит-музыканты, западные индейцы,  белые,  черные,  китайцы и просто прохожие с  улицы собирались   по   вечерам.   Владельцем   “Яка”   был  Аллан  Вильямс, словоохотливый господин небольшого  роста,  с  незаурядным  северным шармом.  Этот своеобразный предприниматель в свое время продал все: от электрических пишущих машинок до  домашней  библиотеки.  Вильямс  стал любимцем   мальчишек  после  того,  как  оборудовал  свой  подвал  под маленький клуб.  По вечерам на грубой кирпичной  площадке  для  танцев Вильямс  изображал  - просто невероятно!  - настоящий оркестр западных индейцев.   Многочисленные   бит-музыканты   города   просиживали   за маленькими  столиками  до  рассвета,  пили  кофе и принесенное с собой спиртное и слушали музыку.
Именно в “Яке” Синтия познакомилась с друзьями Джона. Особенно ей нравился студент-художник, маленький, бледный, немного не от мира сего молодой   человек   по  имени  Сту  Сатклифф.  Синтия  уже  слышала  о девятнадцатилетнем студенте в школе,  где его  чрезвычайно  уважали  и считали  самым  талантливым  и  подающим  надежды  студентом.  Девушки находили его неотразимым,  и все  говорили,  что  он  -  точная  копия Джеймса    Дина,   в   особенности   благодаря   своему   мрачноватому романтическому облику и  темным  очкам.  Сту  был  одним  из  немногих студентов,  кто и жил,  как настоящий художник,  в старой,  заляпанной краской студии в  доме  на  Гамбьер  Террас,  рядом  с  художественной школой.  Она  представляла  собой  настоящий  артистический  чердак  с грязной и нищей обстановкой.  Сту был так беден,  что зимой сжигал всю мебель,  чтобы обогреть помещение,  пепел из очага вылетал на середину комнаты и оставался там на многие месяцы. Джон некоторое время жил там вместе со Сту и спал в обитом шелком гробу,  который нашел на мусорной свалке.  По ночам они пили пиво и  разговаривали.  Сту  был  одним  из немногих  ровесников  Джона,  который привлекал его в интеллектуальном плане,  в то время,  как  дружба  с  Полом  ограничивалась  музыкой  и развлечениями.  Со Сту же Джон ощущал глубокую духовную близость. Джон восхищался не только талантом  Сту,  но  и  его  страстной  любовью  к живописи.
Сту уже завоевал репутацию  многообещающего  художника,  выставив свои   работы   в   1959  году  на  престижной  выставке  Джона  Мора, устраиваемой дважды  в  год  в  ливерпульской  художественной  галерее “Уокер  Арт  Гэлери”.  Одну  из картин Сту купил богатый ливерпульский коллекционер  за  65  фунтов  -  в  то  время  неслыханная  сумма   за студенческую   работу.  Об  этом  говорили  в  колледже,  и  Сту  стал знаменитым.  Джон немедленно нашел применение 65  фунтам.  Группе  был нужен  бас-гитарист,  и  факт,  что Сту не имел ни малейшего понятия о том,  как играть на  инструменте,  и  совершенно  не  хотел  играть  с группой,  ничуть  не смутил Джона.  Он его научит.  Джон так загорелся этой идеей,  что Сту,  наконец,  сдался,  и все 65 фунтов потратил  на бас-гитару.  Понравилось  это остальным членам группы или нет,  но Сту неожиданно стал играть с ними.
Из друзей  Джона  Синтии  меньше всего нравился надоедливый малыш Джордж Харрисон.  Он был на пять лет моложе Синтии,  и не  представлял для нее никакого интереса.  Тощий и бледный,  он был к тому же прыщав. Скорее скрытный,  чем застенчивый, он откровенно идеализировал Джона и во  всем  ему  старался  подражать.  Джордж  одевался крикливо и носил волосы,  длиннее,  чем  кто-либо  из  его  сверстников  в  округе.   В остроносых   ботинках,   розовой   рубашке   с   торчащим  воротником, канареечном жилете,  Джордж повсюду  таскался  за  Джоном  и  Синтией. Слишком  маленький,  чтобы  встречаться с девушками,  он и представить себе не мог,  что молодая пара иногда хочет  уединиться,  хотя  бы  во время свиданий. Джордж всегда находился где-нибудь поблизости, пытаясь привлечь внимание Джона,  почти всегда он оказывался рядом с Джоном  в кинотеатре.  А в те редкие минуты,  когда Джону и Синтии казалось, что они от него избавились, он непременно появлялся из-за угла, возвещая о себе пронзительным свистом.  Когда Синтии удалили аппендицит, она весь день прождала Джона,  а он пришел за десять минут до окончания времени посещений.  Не прошло и минуты,  как в палате возник Джордж,  он бегал между кроватями и  подпрыгивал,  как  щенок.  Увидев  его,  Синтия  от огорчения    расплакалась.   Джордж   относился   к   Синтии   гораздо благосклоннее,  чем  она  к  нему.  “По-моему,  она  замечательная,  - разоткровенничался он однажды,  - Одно лишь плохо:  у нее зубы,  как у лошади”.
Если для  Мими  Пол Маккартни был несчастьем,  то Джордж Харрисон - просто  проклятием.  Прежде,  чем  представить  Джорджа   Мими,   Джон попытался подготовить почву,  сказав,  что он отличный парень,  но как только Мими увидела розовую  рубашку,  она  выставила Джорджа  за  дверь. Особенно Мими огорчалась из-за того, что мать Джорджа, Луиза Харрисон, поощряла увлечение ребят музыкой, предоставляла им место для репетиций и кормила, когда они были голодны. Это выводило Мими из себя.
Джордж Харрисон - единственный битл,  чье детство не омрачили  ни развод,  ни  смерть  кого-то из родителей.  Он родился 25 февраля 1943 года и был самым младшим в семье,  где было три  сына  и  дочь.  Отец, Гарольд,  худой  и  тихий мужчина,  работал водителем автобуса.  Мать, довольная своей судьбой домохозяйка,  опекала всех детей в округе. Она имела  репутацию  жизнерадостной  и  щедрой  женщины,  которая во всем поддерживает своих детей.  В течение восемнадцати  лет  семья  жила  в одном  и том же скромном доме с террасой на Арнольд Грав,  Вейвтри,  а потом переехала в маленький дом на Аптонз Грин  в  Спике.  Джордж  рос смышленым  самостоятельным  ребенком,  который  мог перехватить вместо обеда кусок колбасы в  мясной  лавке,  когда  ему  было  всего  два  с половиной  года.  Как  и  Джон,  он  ходил в начальную школу “Давдейл” напротив Пенни Лейн.
Сначала Джордж подружился с Полом Маккартни, это произошло вскоре после  того,  как  семья  переехала  в  Спик.  Каждое  утро   мальчики встречались   на   остановке   автобуса,   который   шел   в   сторону ливерпульского института,  куда в том году поступил Джордж. Как-то раз у  Пола  не хватило нескольких пенни,  чтобы оплатить проезд,  и Луиза Харрисон дала ему недостающие деньги,  и еще немного мелочи,  чтобы он мог  вернуться  домой.  Хотя  Джордж  учился  на класс младше Пола,  у мальчиков нашлось достаточно общих тем для беседы: скиффл, рок-н-ролл, гитары. К тому времени, когда Джорджу исполнилось четырнадцать лет, он фанатично полюбил гитару.  Лонни Дангэн зажег в нем интерес,  и  Луиза Харрисон вытряхивала из карманов Джорджа клочки бумаги,  на которых он рисовал гитары,  как другие мальчики рисуют  самолетики.  Свою  первую подержанную  гитару  он  купил  у мальчика,  с которым учился в школе, деньги - 3 фунта - дала ему мать.  А следующей стала роскошная гитара,    которую   он  купил на собственные деньги,   подрабатывая  в  мясной  лавке  по воскресеньям.  Луиза постоянно подбадривала его, когда он падал духом, и заверяла, что он сможет усовершенствовать свою игру. Но до встречи с Джоном у него такой возможности не было. В то время Джордж играл много хуже ребят из группы, которую они назвали “Джонни энд зе Мундогз”. Пол представил Джорджа остальным музыкантам зимой 1959 года  в  клубе  для подростков,  расположенном  в  подвальном  помещении  и запоминавшемся красными лампами без абажуров,  название  очень  подходило  -  “Морг”. Джордж  исполнил свой лучший номер,  мелодию из восьми басовых нот под названием “Ранчи”,  но это никого не впечатлило. Он все равно ходил за ними,  как  хвост,  повсюду,  в  надежде,  что  когда-нибудь  они  его пригласят с ними  играть.  На  всех  выступлениях  он  стоял  сзади  с гитарой.  Несколько раз,  когда кто-нибудь из постоянных музыкантов не мог  прийти,  Джорджу  разрешали  присутствовать  на  сцене  вместе  с группой, и изредка даже исполнять собственное, захватывающее дух соло. Прежде чем кто-либо успел заметить,  как это произошло, он стал членом группы. Кроме того, Луиза Харрисон давала им приют и еду.
Джон, Пол,  Джордж,  Сту и Синтия встречались почти  ежедневно  в “Яке”  или  школьном  кафе.  Синтия сидела на скамейке и слушала,  как ребята играют. Они не слишком отличались от других школьников, и никто не обращал на них особого внимания.


2

Весной Элвиса  Пресли  призвали  в Вооруженные Силы США.  Молодые люди всего мира мечтали занять его место.  По всей Англии образовались сотни  рок-групп,  а в Ливерпуле,  похоже,  в каждом дворе создавалась своя.  В площадках для выступлений тоже не  было  недостатка.  Любая церковь,  танцевальный зал или каток переоборудовались в сцену,  рядом ставился  билетер,  и  устраивались  танцы  по  выходным.  В  Ливерпуле образовалось столько групп,  что студент художественного колледжа Билл Хэри - тот,  что познакомил Сту Сатклиффа с Джоном  Ленноном  -  начал вести заметки о том,  кто, в какой группе и где играл, и стал издавать музыкальную газету  “Мерсей  Бит”.  Некоторые  группы  просуществовали всего  одну-две  недели,  иные,  получив  известность  в своем дворе и приобретя преданных поклонников,  включались в борьбу за  всегородское признание. “Джонни энд зе Мундогз” не вошли в их число.
Самой знаменитой ливерпульской группой стала “Рори Сторм  энд  зе Харрикейнз”.  Рори  был  высоким  молодым атлетом с красивыми светлыми кудрями. Ошеломляюще красивый, он заикался, когда говорил, но этого не происходило,  когда  он  пел.  Его  считали  самым артистичным и ярким певцом,  а вершиной его драматического исполнения стал  акробатический этюд,  завершающийся подъемом на колонну, которая поддерживает балкон. Вторыми  по  популярности  стали  “Кэсс  энд  Казановаз”,   получившие известность  благодаря  громкому барабанному бою и серебряному блеску ударных инструментов. Их последователями стали “Дерри энд зе Синиорз”, специализировавшиеся  на  ритмичных  мелодиях  и блюзах,  солистом был черный певец. Затем шли “Гордон Белл энд зе Бобби Белл Рокерз”, “Фэрон энд  зе  Фламингоз”,  “Зе  Свингин  Блю Джинз”,  “Ли Куртис энд зе Олл Старз”,  и  т.д.  и  т.п.  Некоторым  группам  повезло,  и  они  нашли постоянную   работу  в  городе.  Другие  каждую  неделю  искали  новый ангажемент.  Поскольку  “Як”  стал  основной   сценой   для   вечерних выступлений,  Аллан  Вильямс  ознакомился  со  всем  диапазоном групп, входивших в  его  двери,  и  понял,  что  то,  что  получило  название “поп-музыка”  -  золотая жила и стал организовывать новое дело.  Чтобы оснастить здание, он находил для музыкантов работу с оплатой 10 фунтов за вечер.  Из них 1 фунт получал Вильямс и 1 фунт - местный посредник. “Джонни энд зе Мундогз” быстро согласились на эти условия.      Вильямс познакомился   с   известным   лондонским   менеджером  и предпринимателем Лэрри  Парнзом.  Одно  лишь  упоминание  имени  Лэрри Парнза  порождало  “звездные  видения”  у многочисленных ливерпульских групп.  Парнз прославился тем, что открыл Томми Стила, одну из ведущих английских  звезд,  который прежде пел в кофейне на Олд Комптон Роуд в Лондоне.  После Томми Стила он открыл еще целую плеяду молодых  людей, окрестив их громкими именами:  Марти Уайльд, Дики Прайд, Билли Фьюри и Джонни Джентл.
Хотя никто  из новых открытий Парнза не достиг славы Томми Стила, все  они  подписали  контракты  со  студиями   звукозаписи   и   имели постоянную, весьма доходную работу, гастролируя по маленьким городам и играя на танцах.  Вильям убедил  Парнза,  что  в  Ливерпуле  несметное количество поп-групп,  готовых для выступлений и мечтающих отправиться на гастроли за разумную плату. Через несколько недель Вильямс выиграл в споре за отбор лучших ливерпульских групп,  которые могут поехать на гастроли с Билли Фьюри,  среди них были и его любимцы - “Джонни энд зе Мундогз”.  Для  прослушивания,  по совету друзей,  группа сменила свое название на “Сильвер Битлз”.  Слово  “beatles”  (жуки)  предложил  Сту Сатклифф  по аналогии с группой Бадди Холли “Крикетс” (сверчки).  Джон не мог противостоять соблазну воспользоваться каламбуром  и  предложил написание  “beatles”,  имея  в  виду то,  что исполняют бит-музыканты. Слово “сильвер” (серебряные) добавили для пущего блеска.
В этот  период  ударные  пользовались  особенной  популярностью, они отбывали на гастроли каждые  несколько недель,  и  ребята  попросили  Джонни Хатча,  ударника из “Кэсс энд зе Казановаз” поиграть с ними на прослушивании,  устраиваемом для Парнза. Вместе  с  дюжиной  других  групп,  они расположились в подвале нового клуба “Блю Энджел”,  который Аллан Вильямс открыл  на  Стил  стрит,  и ждали   своей   очереди.  Они  нервно  и  вдохновенно  исполнили  свой репертуар,  все,  кроме Джонни Хатча, намеренно старавшегося выглядеть скучающим.  Парнз не мог не заметить, что невысокий парнишка с большой бас-гитарой по имени Сту Сатклифф понятия не имеет о том,  как  играть на  инструменте.  Парнз согласился взять “Сильвер Битлз” - но без Сту. Джон и слышать об этом не желал - и  это  вывело  из  себя  Пола  -  и заявил,  что  надо послать Парнза подальше,  если он не позволит Сту  поехать  с  ними.  “Кэсс  энд  зе  Казановаз”  получили   работу. Удивительно,  но  неделю  спустя  Парнз  сделал  им новое предложение, правда,  на него ни  за  что  не  согласился  бы  ни  один  лондонский профессионал.  Им  предлагалось  двухнедельное  турне  по  Шотландии в качестве аккомпанирующей группы Джонни Джентла. “Сильвер Битлз” должны были получать аж 18 фунтов в неделю, и всем пятерым оплачивали проезд. Джону предстоял экзамен по шрифтам,  и он поручил Синтии  сделать  для него копию.  Пока он отсутствовал,  Синтия, сидя на деревянном ящике в квартире Сту, при свете шестидесятиваттовой лампочки, рисовала за него буквы,  впервые в жизни идя на обман. Джордж Харрисон, уже окончивший школу - ему исполнилось шестнадцать - работал  электриком  в  магазине “Блэклерз” неполный рабочий день, он просто взял отпуск и отправился в Шотландию.
Турне оказалось менее увлекательным событием, чем ребята ожидали. Не найдя для гастролей ударника,  они наняли  Томми  Мура,  25-летнего грузчика  с завода по производству бутылок Гарстона.  Музыкальный опыт Мура ограничивался выступлениями с большими группами на танцах. Джонни Джентл, грубоватый человек, бывший моряк, не интересовался ни “Сильвер Битлз”, ни их музыкой. Турне обернулось удручающей чередой выступлений в  старых  обшарпанных танцевальных залах маленьких городишек,  каждый вечер в разных местах.  Организаторы турне  звонили  Лэрри  Парнзу  по телефону  и  жаловались  на  игру  “Сильвер Битлз”,  а “Сильвер Битлз” звонили и жаловались,  что в номерах нет горячей  воды.  Они  питались одной похлебкой, вдобавок ко всему Томми Мур не выносил Джона Леннона.
Как-то вечером фургон,  в котором ехали музыканты, здорово тряхнуло, и Томми  Муру  на  голову  свалился  чемодан.  Ему выбило два зуба, и его отправили в больницу,  чтобы наложить швы на лице.  Когда  вечером  он вышел  на  сцену,  Джон  расхохотался.  Как  только  они  вернулись  в Ливерпуль, Мур уволился.
А в  Ливерпуле Аллан Вильямс открыл клуб на Аппер Парламент стрит под названием “Нью  Кабаре  Артистс  Клаб”,  куда  пригласил  работать бармена-индейца Лорда Вудбайна,  прозванного так потому,  что он курил сигареты “Вудбайн”.  Когда  “Сильвер  Битлз”  вернулись  в  Ливерпуль,  Вильямс  предложил  им  работу  в  “Нью Кабаре Артистс Клаб”: несколько недель играть на выступлении стриптизерши Ширли.  По уик-эндам  Вильямс находил для них работу в разных частях города,  часто это были районы, где  жила  беднота  и  царили  грубые  нравы.  Часто  эти  выступления приносили  больше  неприятностей,  чем  они  того заслуживали.  Самые жестокие драки происходили в залах городов Бутл,  Гарстон и Литерлэнд, где  аудиторию часто составляли большие банды тедди-боев и их подружек джуди.  Парни из этих банд,  которые  имели  названия  типа  “Кровавая Баня”, “Тигры”, “Танки” были действительно крутыми, а не притворялись, как “Сильвер Битлз”.  Теды носили цепи и ножи, а носы тяжелых башмаков оковывали  сталью,  и могли ударом ноги “вырубить” свою жертву.  Часто большая драка завершала вечер.  На танцах в Нестоне, маленьком городке за рекой Виррал, зал превратился в кровавое побоище, и “Сильвер Битлз” видели,  как забили ногами насмерть шестнадцатилетнего парня.  Угодить тедам было невозможно. Если группа играла плохо, теды были недовольны, если же группа играла  хорошо,  и  какая-нибудь  джуди  выражала  свое восхищение,  они  тоже  сердились.  Ребят  все время обижали,  публика выкрикивала угрозы,  и ни шуточки Джона,  ни  обаяние  Пола  не  могли заглушить их призывы с требованием крови.
Обычно с ними повсюду ездила Синтия Пауэл,  единственная девчонка в  их  компании.  Она  старалась вести себя так,  словно она - одна из джуди,  и не знакома с “Сильвер Битлз”,  а то теды побили бы ее, как и остальных.  Хойлейкский  акцент  мог  выдать  Синтию,  и  она  училась говорить на их диалекте.
К счастью  для Синтии,  ее не было с ними в тот летний вечер 1959 года,  когда на автомобильной стоянке в  Литерлэнде  на  ребят  напала банда  тедов.  Те,  что  покрепче,  убежали,  но  Сту Сатклифф,  самый маленький и слабый,  не смог спастись. Его повалили на землю и яростно пинали ногами по голове до тех пор,  пока он не потерял сознание.  Его непременно убили бы, если бы Джон не вернулся и не унес друга на руках в безопасное место.  Когда Джон довел Сту до порога дома его матери, у него голова была вся в крови.  Через несколько часов мать Сту,  Милли, тщетно  пытаясь остановить кровотечение,  стала уговаривать сына,  что необходимо вызвать врача.  Но Сту и слышать не хотел.  “Мама,  если ты подойдешь  к  телефону,  я  уйду из дома,  и ты меня больше никогда не увидишь”.

3

В то лето на “Якаранду” обрушилось страшное несчастье.  “Зе  Роял Карибиан  Бэнд” со своими барабанами,  создававшими по вечерам в клубе наэлектризованную атмосферу,  вдруг исчезли.  Аллан Вильямс узнал, что они  уехали в Гамбург,  Западная Германия,  на заработки.  Гамбургский район Сент-Поли с сотнями баров,  танцевальных залов и  ночных  клубов превратился   в  гигантский  рынок,  жаждущий  заморских  развлечений. Владельцы клубов платили огромные деньги,  спрос на зрелища  настолько вырос, что даже такой экзотической группе, как “Вест Индиан Стил Бэнд” предложили  подписать   контракт.   Вильямс   сопоставил   переизбыток ливерпульских  рок-групп  с  гамбургской жаждой развлечений и поехал в знаменитый город декаданса самолично,  вооружась магнитофонной записью ливерпульских музыкантов, сделанной на магнитофоне, который Джон украл в художественном колледже,  в чем впоследствии обвинили Сту.  Вильямса не  разочаровало  то,  что  он  увидел в Гамбурге.  Сент-Поли оказался районом, расчерченным неоновыми линиями ночного мира клубов, борделей, притонов,  секс-шопов и магазинов,  торгующих оружием. Все это служило колоритным  фоном  для   разворачивающейся   яростной   борьбы   между многочисленными поставщиками наркотиков и оружия. Венчал картину район Герберштрассе,  город в  городе,  где  заключались  главные  сделки  с клиентами из ближайших портов и с американских военных баз.
В клубе  “Кайзеркеллер”   на   Гросс   Фрайхайт   Аллан   Вильямс познакомился   с   Бруно   Кошмидером,   человеком   с  запоминающейся внешностью:  приземистый,  похожий  на  карлика,  с  большой  головой, приплюснутым   носом  и  копной  тщательно  завитых  белокурых  волос. Кошмидер когда-то был иллюзионистом и цирковым  клоуном,  затем  завел собственное  дело  в Рипербане.  Как и положено предпринимателю такого района,  Кошмидер был подозрителен и прижимист.  Вильямс с энтузиазмом рассказал  Кошмидеру  через  переводчика,  что  Ливерпуль  - огромный, практически неограниченный источник развлечений, весьма подходящих для такого клуба.  “Самая лучшая музыка Ливерпуля зазвучит в Гамбурге”,  - заявил Вильямс и в доказательство извлек магнитофонную пленку, которую записал перед отъездом из Ливерпуля. На пленке оказался сплошной скрип и жужжание.
Вильямс вернулся  в Ливерпуль без заказов,  но вдохновленный.  Он продолжал поставлять группы для гастролей и зачастил в  Лондон.  Через несколько  месяцев  в  одной  из  таких  поездок он вновь встретился с Кошмидером,  приехавшим в Лондон в поисках группы  для  своего  клуба. Вильямс   быстро   уговорил   его  подписать  контракт  с  теми,  кого отрекомендовал,  как самую замечательную продукцию  Ливерпуля:  “Дерри энд зе Синиорз”.
К всеобщей зависти, “Дерри энд зе Синиорз” отправились в Гамбург в  гастрольное  турне,  представлявшееся великолепным приключением.  В Ливерпуль сообщили, что группа выступает успешно, и довольный Кошмидер попросил  Вильямса  прислать  ему  еще  одну  группу.  Пришла  очередь “Сильвер Битлз”.  В восторге от того,  что  им  предстоит  работать  в романтическом   городе   Гамбурге,   группа,   впервые  расставаясь  в Великобританией, отбросила слово “сильвер” и стала просто “Битлз”.
Перед отъездом  “Битлз”  оставалось  решить только одну небольшую проблему:  у них до сих пор не было постоянного  ударника.  Больше  от безвыходности,  чем  из  желания,  они  попросили Пита Беста поехать с ними.  “Битлз” знали Пита Беста не один год.  Однажды Джордж  Харрисон познакомил его с Полом и Джоном,  но лишь недавно он стал ударником, и в тот период еще не очень хорошим.  Питу было девятнадцать лет. Он был темноволосым,  красивым,  загадочно-молчаливым молодым человеком.  Его мать Мона владела популярным молодежным клубом “Касбах” в жилом районе Вест  Дерби.  Мона  Бест создала его специально для Пита и его друзей. Находился  он  в  подвальном  помещении,  в  зале  стояли   деревянные скамейки,  потолок расписан драконами.  Когда до битлов дошли слухи об открытии клуба,  Они немедленно ринулись туда вместе с Синтией. Им так все понравилось,  что они помогли убрать зал, а Синтия расписала стены паутиной.
Именно в “Касбахе” они приобрели друга, который впоследствии стал неотъемлемой частью группы.  Звали его Нил Эспинол. Восемнадцатилетний юноша,  высокий  и  красивый,  снимал  комнату  у Бестов.  Нил обладал грубоватым юмором,  непосредственностью и огромным северным  обаянием. Он   только   что  закончил  ливерпульский  институт,  где  учился  на бухгалтера, но по мере возрастания его интереса к группам, выступавшим в “Касбахе”,  ослабевала тяга к профессиональным знаниям.  К весне Нил помогал битлам грузить  аппаратуру  и  возил  их  на  все  концерты  в красно-белом  фургоне  с  подтекающим  радиатором.  Слово “гастрольный менеджер” изобрели позднее, через много лет, но он был даже больше, чем это.  Он  стал  другом,  помощником  и защитником.  Своей неповторимой индивидуальностью он повлиял на жизнь “Битлз” так  же  глубоко,  как  и каждый из четверых.
Надежды на то,  что они получат постоянную  работу  в  “Касбахе”, оправдались, но потом они поссорились с Моной Бест. Кажется, кто-то из постоянно меняющихся музыкантов не пришел вечером выступать,  и миссис Бест вычла из их жалованья пятнадцать шиллингов.  Битлы разбушевались, вылетели из клуба, а вскоре узнали, что Пит образовал свою собственную группу  с  одним  гитаристом.  Но обида между Бестами и битлами быстро прошла,  особенно  в  свете  того,  что  Пит  недавно  приобрел  новый сверкающий комплект ударных инструментов. Он ушел из школы и работал в “Касбахе” полный рабочий день,  когда ему  позвонил  Пол  Маккартни  и спросил,  не  хочет ли он пройти с ними прослушивание в “Якаранде”.  В тот вечер  они  отметили  его  приход  в  группу  “Битлз”  в  качестве ударника.


4

Для Синтии   Пауэл   поездка  в  Гамбург  не  стала  поводом  для ликования.  Конечно же,  она отдавала себе  отчет  в  том,  что  может показаться провинциальной и необъективной в том, что имело отношение к радостям Рипербана.  Она уже научилась давать отпор нахальным девицам, что  бегали  за  Джоном  в  Ливерпуле,  что же касается Гамбурга с его борделями,  она не была уверена,  что их отношения  с  Джоном  вынесут долгую  разлуку.  Она  горько плакала,  целуя Джона перед отъездом,  а потом вернулась в Хойлейк к матери, которая радостно встретила блудную дочь.  Синтия изо всех сил старалась не отчаиваться,  уговаривая себя, что гастроли продлятся всего шесть недель.  Но они затянулись на  пять месяцев.
Педантичный Джон присылал письма  почти  ежедневно.  На  конверте были  следы поцелуев и любовные стихи типа:  “Почтальон,  не зевай,  к любимой Синтии скорее поезжай”.  Далее на двадцати-тридцати  страницах эпическим  слогом повествовалось о приключениях в Гамбурге,  и все это завершалось   карикатурами.   Из   “Якаранды”    битлы    отбыли    на кремово-зеленом  микроавтобусе  вместе с Алланом Вильямсом,  его женой Берил,  шурином Бэрри  Чангом  и  другом  Лордом  Вудбайном,  западным индейцем.  В чемоданах лежали новенькие костюмы из черных свитеров под горло и коротких жилетов, на которые Аллан Вильямс выплатил им аванс в 15 фунтов каждому. В долгой дороге автобус постоянно ломался. Во время остановки  в  Арнхеме,  Голландия,  Джон  стащил  в  магазине   губную гармошку, и это довершило общую картину.
Судя по письмам,  Джону не пришлось сильно напрягать свою  бурную фантазию,  чтобы  приукрасить  горькую реальность.  Выступали они не в “Кайзеркеллере”,  а в  гнусной  дыре  под  названием  “Индра  Клаб”  с неоновым слоном над входной дверью.  Обычно на крошечной сцене “Индра Клаб”  показывали  стриптиз  и  порнографические  сценки.   Постоянные посетители  -  отбросы  Рипербана:  гангстеры,  торговцы  наркотиками, трансвеститы - не обрадовались появлению на  сцене  молодых,  прилично одетых  англичан,  сменивших  голых,  потных,  мускулистых бесстыдниц. “Битлз” должны были развлекать публику с семи вечера до двух или  трех часов  утра,  иногда семь раз в неделю.  Владелец клуба Бруно Кошмидер был обязан предоставить им жилье, и он поселил их в подвале кинотеатра “Бэмби  Кино”,  который  тоже  принадлежал  ему.  Ребятам выделили три грязных клетушки прямо за экраном. В репертуаре кинотеатра порнофильмы чередовались  с  боевиками,  и  для ребят стало обычным просыпаться от звуков  сладострастного  пыхтения.   Комнаты   в   буквальном   смысле представляли  собой  выгребные  ямы,  где  нередко  можно  было  найти человеческие  экскременты  под  клочком  газеты,  если   какому-нибудь храбрецу  приходило  в  голову  его  поднять с пола.  Только благодаря настойчивым требованиям Аллана Вильямса  им  выдали  чистые  одеяла  и постельные  принадлежности.  Однако  полотенец  им  так  и не дали,  и туалетом пользовались общественным, в вестибюле кинотеатра.
Пролетело пять месяцев, в течение которых ребятам вряд ли удалось хоть раз помыться.  Еда состояла из кукурузных хлопьев  с  молоком  по утрам и редких обедов в “Сименс Мишн”,  владелец которого, англичанин, кормил их по низким ценам,  установленным для моряков.  В  “Индре”  их гардеробная  располагалась  в  мужском  туалете,  где работала пожилая женщина в гольфах по имени Роза.  Она с радостью продала  им  огромное количество  пилюль  для похудения немецкого производства под названием “прелюдин”,  которые она хранила в коробке из-под конфет.  Все,  кроме Пита  Беста,  который,  казалось,  отгородился от их безумств,  быстро обнаружили,  что виски “Преллис” помогают им  выдерживать  бесконечные ночные  концерты.  “Преллис”  вызывали  жажду,  поэтому они пили много пива,  а его в неограниченном количестве  бесплатно  давали  барменши, когда  не  видел Кошмидер.  Да и посетители часто присылали выпивку на сцену  и,  пытаясь  напоить,  кричали:  “Пей!  Пей!”  Публика   желала развлекаться,  а  не  смотреть,  как  “Битлз”  на сцене просто стоят и играют, так что когда Кошмидер визжал: “Делай шоу!”, они делали. Нервы настолько   расшатались   от   употребления   дешевых   амфетаминов  и постоянного пьянства, что они могли выкинуть на сцене все, что угодно. Джон, например, приносил домик с передвигающимися фигурками уродов. Он подпрыгивал,  ползал,  вопил, иногда оскорблял публику выкриками типа: “Нацисты трахнутые! Зиг Хайль!”. Публика, пьяная и на таком же взводе, что и Джон, хохотала и провоцировала на еще более смелые выходки. Джон настолько терял над собой контроль, что однажды вечером, когда один из возбужденных посетителей подошел к сцене,  дважды  пнул  его  ногой  в голову, а затем схватил со стола нож и метнул в него.
Любимым районом битлов (всех, кроме Пита Беста, не участвовавшего в  подобных мероприятиях) стал удивительный Сент-Поли,  залитый огнями красных фонарей. Учитывая их молодость - Джону и Сту было по двадцать, Полу восемнадцать,  а Джорджу всего семнадцать - для них Герберштрассе являлся чем-то вроде Диснейлэнда с сексуальной окраской. Здесь в любое время дня и ночи можно было встретить проституток всех размеров,  форм и мастей.  Они сидели в витринах  домов,  выходящих  на  узкую  улицу, читали,  ссорились,  сплетничали с продавщицами. Нельзя сказать, чтобы ребятам  приходилось  часто  платить  за  услуги: молодые,  веселые   и неистощимые,  они  могли заполучить любую женщину бесплатно,  от девушек из бара до посетительниц.  Очень часто после романтического приключения с нежным  юным  созданием  они  встречали свою возлюбленную в витрине на Герберштрассе.  Измотанные,  посиневшие,  круглосуточно пьяные, ребята стали  к  тому  же  ходячей лабораторией венерических заболеваний.  На время пребывания в Гамбурге Аллан Вильямс взял на себя роль “доктора”. Ребята  приходили  в  маленький  бар  “Гретель и Альфонс”,  где обычно проводили свободные часы,  и он осматривал их в соседней  комнате.  “Я разглядывал распухшие яйца, расспрашивал о выделениях из члена и болях при мочеиспускании,  вспоминал  все,  что  мне  когда-либо  доводилось читать  на  эту  тему”.  Еще  он  научил их диагностике по моче:  надо помочиться в банку из-под  пива  и  посмотреть  на  свет.  В  Гамбурге бесплатное  и  качественное  здравоохранение,  так  что  ребят лечили, заражали,  снова лечили,  снова заражали, и так без конца. Не успевали им   проколоть   курс   пенициллина,   как   они  опять  напивались  и распутничали.  Только  в  Ливерпуле  венерологу  удалось  их  вылечить по-настоящему.
  Кошмидер продлил гастроли “Битлз” и после того, как изможденные и все промотавшие “Дерри энд зе Синиорз” вернулись в Ливерпуль,  перевел “Битлз”  в  большой  клуб  “Кайзеркеллер”.  По  сравнению  с  “Индрой” “Кайзеркеллер”  казался огромным,  украшали его рыбацкие сети и прочие морские атрибуты. Нравы в “Кайзеркеллере” оказались еще более суровыми, чем в “Индре”, клуб даже держал охрану. Небольшая армия, которой часто приходилось  включаться  в  работу  по  наведению  порядка  в   клубе, возглавлялась  бывшим боксером Хорстом Фашером,  недавно выпущенным из тюрьмы,  где он сидел за убийство матроса в кулачной драке. К счастью, Фашер  полюбил ребят,  особенно бешеного Джона,  и их,  как работников “Кайзеркеллера”,  опекали  и  защищали.  Они   стали   неуязвимы   под покровительством  Фашера  в  роли крестного отца,  и,  соответственно, стали вести себя еще агрессивнее.  Однажды,  накачавшись “Преллисом” и пивом, они попытались избить английского моряка, напившегося у стойки, но  у  них  хватило  духа  только  пару  раз  его   пнуть.   Когда   в “Кайзеркеллер”  прибыли  “Рори  Сторм  энд зе Харрикейнз”,  между ними возникло  состязание,  кто  первым  пробьет  дыру   в   гнилой   сцене “Кайзеркеллера”.   Рори   победил,   за   что  получил  ящик  дешевого шампанского в местном кафе “У Вилли”.  Узнав  о  состязании,  Кошмидер решил  поквитаться с обеими группами и послал к ним банду головорезов. Ливерпульские группы  объединили  силы,  и,  вооружившись  стульями  и ножками столов, убежали из кафе “У Вилли” без ущерба для своих костей. На следующий день заключили перемирие, и жизнь пошла своим чередом.
Лето сменилось   осенью,   и   гастроли  опять  продлили.  Синтия терпеливо ждала в Ливерпуле.  Теперь в письмах Джона  появились  новые персонажи:  красивая девушка Астрид Кирхнер и ее приятель Клаус Вурма. Постепенно Астрид и Клаус,  похоже, приобретали все большее влияние на ребят.  Клаус,  уроженец Берлина,  сын врача,  учился в художественном колледже в Гамбурге.  Однажды вечером после ссоры с Астрид он забрел в “Кайзеркеллер”.  Его  поразили  битлы  в  смешных клетчатых пиджаках и пышных париках. Особенно его потряс Сту Сатклифф в таинственных темных очках,  игравший  с  мрачным видом на бас-гитаре.  Через два дня Клаус привел с собой Астрид,  на следующий вечер они пришли вновь, потом еще и еще, и вскоре Астрид тоже заинтересовалась.
Астрид была красивой девушкой экзотического  типа,  с  белокурыми локонами  и  большими  темными грустными глазами.  Она познакомилась с Клаусом,  когда изучала живопись в частной академии “Майстер Шуле”,  а Клаус  жил  в  комнате  на  верхнем  этаже  в  доме ее матери.  Астрид очаровали типично английские парни, и, несмотря на языковой барьер, ей удалось  с  ними  подружиться.  Ребята,  в  свою  очередь,  с радостью познакомились со сверстниками из  местных  жителей.  Астрид  часто  их фотографировала  и  приводила  в  клуб других немецких студентов.  Они называли себя “экзисами” от слова “экзистенциалисты”,  и были бледными целеустремленными аскетами.  Как и Астрид, они носили черные куртки из толстой кожи и кожаные  брюки,  и  напоминали  то  ли  поэтов,  то  ли шпионов.  Прошло  совсем  немного  времени,  и битлы тоже облачились в кожаные штаны и свободные куртки, сшитые по проекту Астрид.
Джон явно  боготворил  Астрид,  и Синтия не сомневалась,  что эта фрейлейн похитит его сердце.  Но через два месяца после появления имени Астрид в письмах,  Джон сообщил, что Астрид помолвлена... со Сту! Вряд ли в их распоряжении имелось больше двадцати пяти  слов  для  общения, тем  не  менее,  они  скопили  деньги и купили обручальные кольца.  Сту собирался остаться в Германии после  женитьбы.  Он  сильно  изменился. Астрид сама шила для него одежду, в том числе и спортивные пиджаки без воротника,  которые рекламировал Пьер Кардэн в Париже.  И  еще  Астрид уговорила  Сту  зачесывать  волосы на лоб и постричь их в кружок.  Все остальные,  кроме Пита Беста,  сменили костюмы,  и появилась  прическа “Битлз”.
По мере  приближения  пятого  месяца  гастролей   Синтия   начала сомневаться,  вернутся  ли  оно  когда-нибудь  домой.  Из  писем Джона следовало,  что они могут там пробыть весь следующий год - если их  не вышлет  полиция.  Неприятности  начались  с открытия нового клуба “Топ Тэн” на месте старого клуба “Ипподром”. Его владелец Питер Экхорн стал переманивать работников других клубов Рипербана.  Охранник Хорст Фашер из “Кайзеркеллера” с помощью  своих  лучших  людей  прознал  про  это, кое-что стало известно и Розе,  работнице туалета, продававшей ребятам “Преллис”.  Битлы тоже ушли бы, но Кошмидер специально подчеркнул в их контракте   пункт,   запрещающий   им   выступать  где-нибудь,  помимо “Кайзеркеллера” в течение тридцати недель  в  пределах  двадцати  пяти миль.  Фактически,  он  поставил  ребят  в  известность,  что если они выступят в “Топ Тэн”,  им будет небезопасно  прогуливаться  в  радиусе двадцати пяти миль от “Кайзеркеллера”. Но в начале декабря, когда срок контракта  с   Кошмидером   истек,   ребята   переехали   в   комнаты, предоставленные  им  Питером  Экхорном, и появились на сцене “Топ Тэн”. Новость быстро долетела до Кошмидера.
На следующий   день   ребят   выволокли   из  постелей  несколько нелюбезных полицейских из  рипербанского  отделения.  Они  разыскивали Джорджа  Харрисона.  Некто  -  несомненно,  это  был  Бруно Кошмидер - сообщил, что Джорджу Харрисону еще нет восемнадцати лет и по закону он не  имеет права посещать ни один клуб Рипербана.  К тому же у него нет документов.  Полиция обнаружила,  что ни у кого из членов  группы  нет официального  разрешения  на  работу.  Джорджу велели упаковать вещи и покинуть страну в двадцать четыре часа.  Сту и Астрид вечером  отвезли его  на  вокзал  на  ее  машине.  Он  редко выказывал чувства,  но тут всхлипнул,  обнимая их на платформе - такое замечательное  приключение закончилось.  Потом  сел в поезд с гитарой подмышкой и пакетом яблок и печенья, которые принесла Астрид, и в печали поехал в Ливерпуль.
Через несколько  дней  Пол и Пит Бест вернулись в “Бэмби Кино” за вещами. Она предполагали, что Кошмидер все выбросил, но вещи оказались там,  где они их оставили - за экраном.  Не догадавшись уйти тихо, они навлекли на  себя  очередную  беду.  Пол  достал  презерватив  за  два пфеннига и поднес к нему спичку.  Сухие декорации на стенах вспыхнули, огонь быстро охватил весь кинотеатр.  Пол и Пит выбежали, бормоча, что все сейчас сгорит.  Пожар быстро ликвидировали,  и он не успел нанести большого  ущерба,  но  власти  стали  искать  причину   возгорания   и обнаружили очень вескую улику:  на потолке комнаты,  в которой начался пожар, пламенем свечи было выведено “Битлз”.
Утром полицейские опять пришли,  а с ними два следователя. Пита и Пола доставили в полицейский участок  Рипербана,  где  их  допрашивали несколько часов по подозрению в попытке поджечь “Бэмби Кино”. Кошмидер проявил удивительную  доброту,  и  благодаря  его  вмешательству  дело обошлось   без   санкций,   но  ребята  должны  были  покинуть  страну незамедлительно. Пол и Пит вылетели в Англию ближайшим рейсом, оставив ударные инструменты и большую часть багажа.
Оставались только Джон и Сту,  но поскольку все остальные уехали, им тоже незачем медлить.  Джон отправился домой самым дешевым способом - на поезде.  Он ехал,  униженный и  подавленный,  тоскуя  по  Синтии, горячей ванне и даже тетушке Мими. Сту, у которого начиналась простуда и  лихорадка,  полетел  на  самолете,  билет  они  купили   вместе   с расстроенной   невестой.   Он  собирался  вернуться  в  Гамбург  через несколько месяцев, чтобы жениться.
Джон приехал  домой среди ночи,  и ему пришлось бросать камушки в окно спальни Мими,  чтобы разбудить ее.  Как только  дверь  открылась, Джон промчался мимо Мими, бросив коротко: “Заплати за такси, Мими”.
“А где же твои сто фунтов в неделю,  Джон?” -  крикнула  она  ему вслед.     Джон уверял,  что к концу поездки скопит много денег.  Он  устало вздохнул:  “Как  это  похоже  на тебя,  Мими.  Говоришь о каких-то ста фунтах в неделю, когда я так устал”.

5

Пятеро молодых людей,  вернувшихся из Гамбурга  в  Ливерпуль  под Рождество,  были так расстроены, что даже не хотели разговаривать друг с другом несколько недель. Пол устроился на работу водителем грузовика за  семь фунтов в неделю,  чтобы заработать денег к празднику,  а Джон целыми днями спал в своей комнате,  чтобы не видеть суровой реальности возвращения в “Мэндипс”. Синтия приносила ему еду и все необходимое. И только случайно они собрались снова вместе в “Касбахе”.
    За несколько  вечеров  до  Рождества они установили инструменты в “Касбахе”,  и впервые после возвращения выступили вместе. Публика была поражена.  Гамбург  произвел  удивительную перемену.  Бесконечные часы безумной  игры  обернулись  совершенно  неожиданной   метаморфозой   - профессионализмом.  Хотя они появлялись на сцене лишь иногда,  они уже не были той любительской  группой,  которая  покидала  Ливерпуль  пять месяцев   назад.   Группа   уверенно   заявила  о  себе  увлекательным представлением.  И  внешне  они  не  походили  ни  на  кого.   Костюмы представляли  собой  неописуемое  смешение кожаных штанов,  ковбойских ботинок,  курток,  прически  представляли  собой  женственные  локоны, спадающие на лоб.
“Это сделал Гамбург, - рассказывал Джон, - ... только в Ливерпуле мы  осознали  разницу и поняли,  что произошло”.  Как только по городу прошел слух о том,  что из Гамбурга вернулись другие,  лучшие “Битлз”, их популярность стала расти стремительно, как снежный ком. Через месяц их рекомендовали для выступлений днем в клубе “Пещера” на Мэтью стрит, где  музыкальная политика переключалась с джаза на бит-группы.  Работа считалась “хлебной”,  но окружение оставляло желать лучшего.  “Пещера” полностью соответствовала названию: длинное узкое подвальное помещение бывшего склада в деловом районе города.  Восемнадцать ступеней вели  с улицы  вниз,  к  трем  камерам,  соединенным  между собой арками.  Там отсутствовала  вентиляция,  и   казалось,   что   вы   спускаетесь   в преисподнюю. Пахло потом, как в спортзале, по стенам буквально стекали испарения.  Для  битлов  это  не  имело  значения:  за  двадцать  пять шиллингов  в  день  они  были рады там выступать.  Постоянная работа в обеденное время в переполненном клубе была для ребят как раз тем,  что надо для начала. В январе 1961 года они начали выступать в “Пещере” по вечерам,  не  оставляя  дневных  концертов,  и  вскоре  уже  считались домашней группой.
Синтия Пауэл  ежедневно  сбегала  с  занятий   в   художественном колледже  в  обед  и  приходила в “Пещеру” послушать Джона и остальных ребят.  Иногда появлялся  кто-нибудь  из  родственников  ребят.  Джима Маккартни  там  хорошо  знали,  Луиза Харрисон стала частой и желанной гостьей,  вместе с другими ребятами она подбадривала музыкантов,  хотя от  самого  клуба  приходила  в  ужас.  Однажды  миссис  Харрисон сидела в окружении детей в зале,  когда вошла  тетушка  Мими.  Мими  пришла  не столько  затем,  чтобы  приободрить  Джона,  сколько  для того,  чтобы проверить,  где он проводит все свое время. Она вихрем промчалась мимо владельца,  Рея Макфолла,  отказываясь заплатить за вход и говоря, что пришла “за Джоном Ленноном”.  Ее убило  то,  что  она  увидела:  сотни  визжащих  детей  пели  и танцевали в вонючем зале.  Если бы не толпа у сцены, она бы вывела его оттуда за ухо.
Луиза Харрисон,  довольная тем, что видит Мими, крикнула ей: “Ну, разве они не молодцы?”
“Рада, что хоть кто-то так думает,  - прокричала Мими в ответ,  - Ну и дрянь же ты!  Мы бы все спокойно и прекрасно жили,  если бы ты им не потакала”.

6

К этому  времени  ребята  уже  перестали делать вид,  что ходят в школу,  и музыка стала их постоянным занятием,  занимавшем все  время. Через  несколько  месяцев  после возвращения групп в Ливерпуль Джорджу Харрисону исполнилось восемнадцать лет,  и  они  вновь  отправились  в Рипербан.  Аллан  Вильямс  уладил  дело с властями,  написав письмо в немецкий суд,  и ему удалось получить для них официальные визы.  Питер Экхорн   предлагал   40   фунтов  в  неделю,  вдвое  больше,  чем  они зарабатывали в “Кайзеркеллере”.  Джон пообещал Синтии, что на этот раз гастроли  будут  короткими  и  смягчил  боль  разлуки,  пригласив ее в Гамбург на пасхальные каникулы.
В путешествие  Синтия  отправилась  вместе с Дороти Роун,  бойкой блондинкой  с  кудряшками,  студенткой  художественного  колледжа,   с которой  Пол встречался в Ливерпуле.  Пол имел “серьезные намерения” в отношении Дот,  работавшей неполный рабочий день  в  аптеке,  он  даже собирался  жениться.  Девушек  провожали  на вокзал на Лайм стрит отец Пола и мать Синтии.  В дорогу им приготовили сырные булочки и термос с чаем,  но  все  два дня пути они буквально голодали.  В поезде не было ресторана, а девушки не выходили на станциях, боясь перепутать время и остаться в чужом городе. В Гамбург они приехали рано утром, уставшие и голодные.
Джон и Пол уже их ждали,  они прыгали и носились по вокзалу,  как сумасшедшие.  Они в тот день выступали до утра и выпили чересчур много “Преллиса”, чтобы пойти спать. Ни одного из них Синтия еще не видела в таком состоянии,  они болтали без умолку и  спотыкались  на  безлюдных улицах.  Ребята заверили,  что в Гамбурге все,  кроме Пита Беста, пьют “Преллис”.  “Только так можно выжить”, - уверял Джон, и к концу своего двухнедельного путешествия Синтия присоединилась к ним.   
Синтию поселили в доме родителей Астрид  в  предместье  Гамбурга, поскольку комнаты на чердаке клуба “Топ Тэн”, где жили ребята, были не самым подходящим местом для молодой  английской  леди.  Дот,  подружка Пола,  остановилась у Розы,  дамы, обслуживающей туалет. К громадному облегчению Синтии,  Астрид оказалась не только приветливой и  радушной хозяйкой,  но  и  хорошей  подругой.  Она  давала  Синтии свои наряды, изменила  ее  прическу  и  научила  пользоваться  косметикой.   Синтию очаровал  экзотический  вкус Астрид.  Ее комната в доме родителей была черного цвета с серебряными аксессуарами,  на  кровати  лежало  черное бархатное   покрывало,   простыни   тоже   были   черными.  Спрятанные светильники освещали комнату,  создавая  эффект,  намного  опережающий свое  время. После  обеда  Синтия  и  Астрид  подолгу  подбирали  перед зеркалом наряды и косметику перед тем,  как отправиться на выступление ребят  в  “Топ  Тэн”.  Девушки  часами  стояли  в проходе,  не обращая внимания на драки и вопли вокруг, в ожидании перерыва. Иногда по ночам Синтия  отваживалась  прийти на чердак к Джону.  Вдыхая запах грязного белья,  они занимались любовью на нижней полке двухэтажной кровати,  в то время,  как Джордж Харрисон безмятежно похрапывал наверху,  всего в нескольких футах над ними.
Синтия считала   отношения   Астрид   со  Сту  Сатклиффом  вполне нормальными,  но остальные ливерпульцы смотрели на это  иначе.  Сту  и Астрид стали неразлучны,  и Синтия воспринимала их, как близнецов. Они даже внешне  стали  похожи.  Носили  одинаковые  прически,  одинаковые кожаные костюмы,  даже заказывали одинаковые блюда в ресторанах.  Было совершенно очевидно,  что Сту не собирается уезжать  из  Гамбурга  без нее,  и  что  дни  работы  с ребятами сочтены.  Между Сту и остальными возникла огромная неприязнь.  С самого начала Сту был другом Джона.  Но теперь пассивная терпимость перерастала во враждебное неодобрение. Пол был настроен особенно критично  в  отношении  Сту.  Он  высмеивал  его манеру игры,  то, как он одевается, даже то, как он разговаривает. Все были на взводе,  отчасти из-за постоянного употребления амфетаминов, и легко  срывались.  И  теперь  даже  Джон,  кумир Сту,  вместе со всеми выливал  на  него  свое  раздражение.  Однажды   вечером,   во   время выступления  в  “Топ Тэн”,  ребята особенно разошлись и издевались над Сту немилосердно,  а Пол даже наговорил гадостей про Астрид. На виду у переполненного зала Сту разбил гитару и бросился на Пола. Пол, крупнее и сильнее Сту,  легко повалил Сту на пол и побил прежде, чем остальные успели его оттащить.
Сту мучился частыми головными болями,  которые иногда проявлялись во   вспышкам   ревности,   Астрид  относилась  к  этому  на  редкость добродушно.  Иногда боли становились невыносимыми,  и  он  в  отчаянии бился головой в стену.  Все это привело к тому,  что было решено,  что Сту официально уйдет из группы по окончании выступлений в  “Топ  Тэн”. Он  собирался  жениться  на  Астрид  и  остаться в Гамбурге,  получить стипендию от гамбургского совета и продолжить заниматься  живописью  в государственном художественном колледже.
Однако Сту любезно взял на себя обязанность отплатить  обидчикам. Он  написал  Аллану  Вильямсу в Ливерпуль,  что “Битлз” не считают его больше ответственным за их  трудоустройство  в  Гамбурге,  потому  что Питера  Экхорна  они  нашли  сами,  и впредь будут сами искать работу. Поэтому они удержат его  10  процентов  в  свою  пользу.  Единственный контракт,  подписанный с Вильямсом,  сгорел при пожаре, и по закону он не мог с них взыскать деньги.  Вильямс надолго стал их врагом.  Многие годы  он повсюду выступал против них,  а когда к ним пришел успех,  он написал  грустную  книгу  под  названием  “Человек,  отказавшийся   от “Битлз”,  где подробно описал гамбургскую эпопею.  Некоторым утешением для него может служить то,  что часть доходов он все еще  получает  от рассказов о гастролях “Битлз” и своих приключениях с ними.

7

Когда Синтия вернулась в Ливерпуль,  мать преподнесла ей сюрприз: она уезжала в Канаду к  замужним  кузинам  нянчить  их  детей.  Дом  в Хойлейке  был  сдан чужим людям,  и Синтии пришлось искать себе жилье. Единственным вариантом для нее было переехать к  престарелой  тетушке, которая  жила  в  другой  части  Ливерпуля.  Затем  ей пришла в голову замечательная,  как ей показалось,  идея:  Мими,  тетка Джона, сдавала студентам   жилье  за  умеренную  плату,  и  одна  комната  оставалась свободной.  Мими оказалось  нетрудно  уговорить  уступить  ее  Синтии. Синтия даже нашла себе работу по субботам в “Вулдвортс” на Пенни Лейн. Переехав к Мими,  она стала помогать ей по хозяйству в надежде, что та примет  ее,  как  дочь.  А  когда  в июле Джон вернулся домой,  Синтия решила,  что раз уж они теперь будут жить с ним под одной  крышей,  то далеко ли до свадьбы?
Прошло совсем немного времени,  и Синтия поняла, что проживание в одном  доме  с  Мими  Смит  оказалось  не самым лучшим решением.  Мими педантично следила за тем, чтобы в доме все шло так, как хочет она, и, что еще хуже,  считала Джона своей собственностью. Мими вела себя так, словно они соперницы,  и ясно дала понять  Синтии,  что  она  для  нее совершенно  чужая,  просто  еще  одна  квартирантка.  Атмосфера в доме накалялась,  и месяца не прошло,  как Синтия съехала  и  поселилась  у своей  тетушки  Тэсс на другом конце города.  Не желая сдаваться,  она разработала  новый  смелый  план:  она   снимет   квартиру   рядом   с художественным колледжем, а Джон переедет к ней, как только вернется.
Поиски заняли несколько недель,  и наконец ей удалось  найти  то, что подходило по цене.  Не о таком любовном гнездышке она мечтала. Это была убогая  однокомнатная  квартира,  из  крана  текла  ржавая  вода, электрокамин  едва  теплился,  из  окон дуло всю зиму.  Но это было ее собственное жилище,  первое  в  жизни.  Вспоминая  изысканную  комнату Астрид в родительском доме, Синтия решила привести квартиру в порядок, насколько это возможно,  и сделать уютной к приезду Джона.  Она купила ведра, жесткую щетку, дезинфицирующие средства, белую краску и розовые абажуры. Летом вернулся Джон, и его взору предстала чистая, но нелепая квартира,  и  Синтия,  спящая  на  продавленном матраце с единственным комплектом постельного белья.  Как она и надеялась,  Джон переехал  к ней. Битлы снова начали выступать в “Пещере”, и какое-то время все шло безмятежно.
Однажды вечером,   осенью   1961  года  Джон  пришел  чрезвычайно взволнованным.  “Борьба закончена”,  - провозгласил он.  Сын  богатого еврейского торговца пришел в “Пещеру” и предложил стать их менеджером. Он  влиятельный,  этот  парень.  Он  устроит  им  контракт  с   фирмой звукозаписи.  Он знаком с менеджером Элвиса Пресли,  полковником Томом Паркером,  и он сказал,  что слава “Битлз” затмит славу Элвиса. Затмит Элвиса!  Какое-то  время  Синтия  слышала только о новом менеджере.  У Джона,  как  обычно,  появилась  идея  фикс.  Казалось,  этот  человек полностью  завладел его мыслями,  и Синтия уже не могла о нем слышать. Всю неделю повторялось: Брайан Эпштейн то, Брайан Эпштейн се.
 

 ГЛАВА ТРЕТЬЯ

                “Если даже и было что-то,  чего можно стыдиться,
                но это стало известно и было опубликовано,  я не
                стану жаловаться.  Я очень люблю правду...”
                Брайан Эпштейн “Подземелье звуков”

1

Когда я,  Питер Браун,  впервые увидел Брайана Эпштейна, он был не просто чужаком в чужой стране,  он был аномалией, загадкой для семьи и чудовищной   насмешкой   природы   для   самого  себя.  Брайан  Эпштейн принадлежал к одной  из  самых  заметных  еврейских  семей  Ливерпуля, преимущественно  ирландско-валлийского  города,  в  котором нацистские бомбежки не смогли посеять зерен антисемитизма.  И у него была  тайна, страшная,  неслыханная,  о  которой он не смог бы рассказать никому на свете за всю свою жизнь:  он был гомосексуалистом.  Теперь такие  вещи стали обычными в больших городах, но в мрачном рабочем северном городе Ливерпуле старший сын богатой еврейской семьи Брайан Эпштейн чувствовал себя  уродом.  Не  найдя  себе  подобных,  в  отчаянии  от  того,  что представлял себе как нескончаемую череду  социальных  и  академических неудач,  чувствуя  разочарование  и поражение,  Брайан искал физическое удовлетворение самым печальным образом.
Однажды вечером,  когда ему было двадцать пять лет, он отправился в своем сверкающем новеньком “хиллмане”  кремово-коричневого  цвета  к пивной  на  окраине  Ливерпуля,  в Вест Дерби.  За рулем великолепного автомобиля Брайан Эпштейн  совсем  не  походил  на  молодого  человека, знающего такие заведения.  Он был красивым,  хотя и надменным,  было в нем  что-то  от  патрициев.  Каштановые  вьющиеся  волосы   безупречно подстрижены  и  уложены.  Обычно  он носил костюмы,  шитые у портного, рубашки фирмы “Турнбал”  и  “Эссер”  и  шелковый  шейный  платок.  Его царственные  манеры  и  элегантная  одежда  делали  его  старше  своих двадцати пяти лет.  Как и прежде,  он  припарковал  машину  на  улице, заглушил мотор, и стал ждать, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю. Ждать пришлось долго,  но наконец на улице показался мужчина.  Он  был крепче и старше Брайана, одет, как портовый грузчик. Мужчина на секунду задержался у входа в туалет, затем вошел. Брайан тщательно запер машину и последовал за ним.
На этот раз Брайану не удалось уединиться с мужчиной  в  свободной кабинке.  Брайана  жестоко избили и оставили валяться на полу.  Деньги, часы, бумажник - все исчезло.     Брайан, всхлипывая,  побежал  к  машине  и  в  отчаянии  поехал  к роскошному дому на Куинз Драйв,  9,  Чайлдуол,  боясь того,  что  надо что-то  объяснить  родителям.  В первую очередь Брайан пришел к матери, Куини Эпштейн. Брайан давно уже понял, что может во всем ей довериться, и она не только не перестанет его любить и прощать, но и всегда найдет решение.  Высокая интересная женщина редкого ума и  непобедимой  воли, она,   казалось,   может   сделать   все,   чтобы  устранить  все  его неприятности. Но на сей раз проблема даже для Куини оказалась сложной. Не успел он закончить адаптированную версию происшествия, как зазвонил телефон:  это был обидчик Брайана. Он узнал фамилию Брайана и, поскольку семья богатая, рассудил, что его молчание об этой встрече стоит больше часов и бумажника. Он предложил сделку: молчание за деньги.
Куини Эпштейн   сразу   же  позвонила  семейному  адвокату  Рексу Мейкину,  маленькому вертлявому человечку с кривыми зубами и  протезом вместо  уха.  Он  много  лет  жил  с  ними  по соседству.  Циничный  и непреклонный,  Мейкин вел дела семьи Эпштейнов и  прежде:  “Стирал  их грязное белье”, - назвал он это. Куини с Брайаном немедленно отправились к нему,  и  Брайан  стыдливо  поведал  свою  историю  Мейкину.  Адвокат совершенно  не  удивился.  Он  уже  помогал  Брайану  выкарабкаться  из подобной  ситуации  в  Лондоне.  Мейкин  всегда  полагал,  что   семья Эпштейнов  немного  странная.  “А  бабушка  не  прыгала  с крыши?”,  - спрашивал Мейкин.  Он настоял  на  необходимости  пойти  в  полицию  и оставить заявление о случившемся.
До смерти перепуганный Брайан повторил  свою  жалостливую  историю ливерпульскому   детективу,  который отводил глаза по мере того,  как повествование подходило  к  неизбежному  финалу.  Полицейские попросили его помочь поймать шантажиста.  Брайан должен был отправиться домой и ждать звонка,  а потом согласиться  на  любую  сумму,  которую потребует шантажист, и договориться о встрече.
На следующий день  поздно  вечером  в  пустынном  деловом  районе Уайтчэппел Брайан ждал,  дрожа, у магазина. Через несколько минут после назначенного времени мужчина появился  и  приблизился  к  Брайану.  Как только он потребовал деньги,  Брайан подал знак детективам, те вышли из укрытия и арестовали его.
Судебный процесс  чуть не уморил Брайана.  Слабым утешением было и то, что в деле он проходил, как “мистер икс” - английская традиционная практика   в   юриспруденции  при  защите  жертв  шантажа.  С  помощью свидетельства Брайана шантажиста  -  а  им  оказался  женатый  портовый грузчик  с  криминальным прошлым - осудили и посадили в тюрьму.  Когда его уводили из зала суда,  он клялся отомстить Брайану,  как только его выпустят.   Брайану,  находившемуся  на  грани  полного  физического  и эмоционального истощения,  суд велел показаться  психиатру,  но  Брайан знал, что ему это не поможет. Никто в целом мире не сможет понять, что он такое, и меньше всего сам Брайан.

2

Брайаном Эпштейном очень гордились  две  богатые  семьи  еврейских торговцев.  Мать,  Малка  Хайман,  была  хорошенькой,  веселой дочерью обеспеченной и известной на общественном поприще  семьи  из  Мидлэнда, владевшей  знаменитой  компанией “Шеффилд Кэбинет Лтд.”,  производящей мебель для гостиных и спален,  популярную у среднего класса.  Малка  - еврейское имя,  означающее “королева”, по-английски,  "куин" - переделали на английский манер - Куини.  Она получила образование в  католическом пансионе, но осталась набожной еврейской девушкой и в восемнадцать лет вышла замуж за мужчину на одиннадцать лет старше себя, еврея с севера. Гарри Эпштейн тоже происходил из богатой семьи, занимавшейся мебельным бизнесом.  Его дед,  Исаак Эпштейн,  польский иммигрант, открыл первый мебельный  магазин  в  Ливерпуле  в конце прошлого века.  Поскольку он продавал мебель в кредит,  многие враждующие ливерпульские семьи имели в  своих домах стул,  диван или пианино от “ И.Эпштейна и Сыновей”.  К концу 1930-х годов,  когда Куини и Гарри стали мужем и женой,  магазин расширился  и  слился  с  “Норт Энд Мюзик Стор”,  торговавшим нотами и музыкальными инструментами,  и переехал в  большое  здание  на  Уолтон Роуд.  В качестве приданого Куини, молодожены получили роскошный дом с пятью  спальнями  в  Чайлдуолле,  шикарном  предместье  Ливерпуля,  на широком бульваре Куинз Драйв.
Именно в этом огромном доме с  толстыми  коврами  и  вышколенными слугами,  каминами  и  чувством  превосходства  19  сентября 1934 года родился Брайан Эпштейн. Хотя она полюбила и своего второго сына Клайва, родившегося  двадцать  один  месяц спустя,  он не вызывал в ней такого безмерного  восхищения,  как  Брайан.   Казалось,   ничто   не   сможет вторгнуться в красиво обставленную детскую Брайана с дорогими игрушками и заботливой няней,  никакая беда извне, даже немцы не причинят вреда. Когда   начались  бомбежки,  ребенка  перевезли  в  другой,  не  менее прекрасный  дом   в   относительно   спокойном   Сауспорте.   Он   рос избалованным,  нервным маменькиным сынком,  воплощением маленького лорда Фаунтлероя.  Любовь к элегантности и высокому стилю  сказались  в  нем рано,  совсем  еще  мальчиком  он  с удовольствием наряжался и посещал дорогие рестораны.  Он рано понял, что Куини одним мановением руки все доведет  до  совершенства.  Когда Брайану исполнилось шесть лет,  Куини заметила,  что один глаз у него чуть-чуть косит,  и уложила в больницу на  операцию  в  период самых жестоких бомбежек Ливерпуля.  Одна из ее подруг спросила:  “Как тебя может беспокоить косоглазие,  когда падают бомбы?”  Но  Куини  не  могла  пережить,  что косоглазие делает Брайана несовершенным,  и осознавала это всякий раз,  как смотрела на него.  В больнице  Куини  всю ночь просидела у кровати,  заботливо склонясь над сыном, а на город падали бомбы. Больница отказалась выдать ей кровать, и она спала, сидя на жестком стуле рядом с Брайаном.
Когда ему исполнилось десять лет, его исключили из ливерпульского колледжа,  элитарной частной школы,  за то, что он рисовал неприличные картинки.  Куини защищала своего одаренного  сына,  заявляя,  что  это фронтиспис  танцевальной  программы,  но  ее  все  равно попросили его забрать. Втайне она даже обрадовалась этому: она не сомневалась в том, что  Брайана  исключили  за  то,  что  он еврей и подозревала,  что они сокращают  их  количество  среди  учащихся.  Куини   видела   симптомы антисемитизма  повсюду  и  именно  этим  объясняла  все  его  неудачи.  Куини  и Брайана  заразила  этой паранойей, ставшей лейтмотивом всей жизни:  всякий раз, как он чувствовал себя изгоем из-за своего гомосексуализма,  он приписывал это  антисемитизму  и  реагировал очень бурно.
  Последовала череда исключений из школ, в пятнадцать лет он сменил семь.  Но вот, наконец, его взяли в училище “Рекин” в Шропшире, где он увлекся  театром,  и  некоторое   время,   похоже,   чувствовал   себя счастливым.  И  все  же  из “Рекина” Гарри и Куини получили письмо,  в котором он писал:  “Я понимаю,  что вам это может не понравиться, но я решил оставить училище и стать модельером”.
“Вы не представляете,  какое впечатление это письмо произвело  на Гарри,  -  вспоминала  Куини,  - Он страшно огорчился”.  Тем не менее, Куини изо всех сил защищала сына и попыталась заставить Гарри  навести справки   о   возможности  устроить  Брайана  на  обучение  к  ведущему парижскому модельеру.  Но Гарри  вспылил  и  поставил  ультиматум:  он написал,  что  они  с Куини будут счастливы,  если он вернется домой и начнет заниматься мебельным бизнесом.
Брайану такая судьба представлялась страшнее смерти. В шестнадцать лет худой,  ищущий юноша с  румянцем  решил,  что  обречен  пожизненно работать продавцом мебели за 5 фунтов в неделю. Он ненавидел магазин с добротной старомодной мебелью  и  покупателей,  приобретающих  вещи  в кредит,  с которыми ему приходилось вести себя обходительно и любезно. Хуже всего,  что ему  надо  было  угождать  Исааку  Эпштейну  -  деду, продолжавшему  приходить  к  открытию  магазина в шесть утра.  Эпштейн построил этот магазин потом и  кровью  и  не  собирался  уступать  его внуку,  тем более такому,  который собирался стать модельером, и он не станет учить его,  как вести дело. Однажды утром дед пришел к открытию магазина  и  обнаружил,  что  Брайан  расставил  всю  мебель спинками к витрине, заявив, что это “модно”. Так Брайан оказался в другой компании под названием “Таймз Ферничер”,  куда его пристроил отец,  подальше от деда.  Судьбе было угодно,  чтобы  он  и  там  ни  в  коем  случае  не задержался. 9 декабря 1952 года его призвали в армию.
Армия пыталась его увлечь,  он ее раздражал,  как  песчинка  в раковине   моллюска,   превращаясь  в  жемчужину.  После  общестроевой подготовки в Элдершоте,  Куини и Гарри обзвонили все инстанции, и его перевели в Лондон,  в удобную казарму на Риджент Парк. В Лондоне проживала сестра Куини,  тетя Фрида.  Брайан обо всем ей докладывал  за обедом  каждый  понедельник,  а  утром  во  вторник  Куини по телефону получала  исчерпывающую  информацию  о  его   успехах.   Куини   также договорилась,  чтобы  по  пятницам  Брайан  обедал у бабушки в Лондоне. Однажды  его  наказали  за  оскорбление  офицера,  но  это   произошло ненамеренно.  Он  вернулся  в казарму в шикарной машине своего кузена, одетый в шитый у портного элегантный костюм и котелок, и охрана отдала ему   честь.  Когда  же  обнаружилось,  что  это  тот  самый  Эпштейн, единственный освобожденный от офицерских занятий, его наказали. Но это неважно,  потому  что  через  десять  месяцев  армия сделала открытие, которое не  позволило  ему  служить  долее.  Брайан  сообщил  Куини  по телефону, что его демобилизуют по медицинским показаниям. Беспокоясь о здоровье сына, она позвонила командиру и потребовала, чтобы ей сообщили, что с ним. Офицер ответил уклончиво: “по психическим показаниям”.
“Но что именно?” - не унималась Куини. Офицер понизил голос: “Эх, бедняга...”    Наконец   Куини   неизбежно   узнала,   что   Брайан   - гомосексуалист. Умом она понимала и не отрицала, что в этом ее вина, а поскольку это так,  она будет за это расплачиваться всю жизнь.  Гарри, менее подготовленный к подобным откровениям,  не желал брать  на  себя долю  вины  и  еще  больше привязался к младшему сыну Клайву,  который успешно служил в армии. Куини торжественно поклялась: отныне все, чего захочет Брайан, будет принадлежать ему. Они сдвинут горы, чтобы сделать его счастливым и помочь найти себя.
Когда Брайан вернулся из армии,  они открыли специально для Брайана магазин  от  семейного  бизнеса,   где   ему   разрешалось   продавать современную  мебель  из  Лондона  и расставлять ее спинками к витрине. Благодаря  таланту  и  хорошему  вкусу  Брайана,  магазин  в  одночасье прославился.  Годовая  прибыль  почти  равнялась  прибыли  магазина на Уолтон стрит. Эпштейны вздохнули с облегчением и почти успокоились, но тут Брайан заявил о своих новых далеко идущих планах:  он хотел играть. Он  всегда  любил  театр,   а   недавно   познакомился   с   артистами ливерпульского театра. Как-то вечером, после субботнего представления, в  баре,  куда  заходили  артисты,  молодая   звезда   Брайан   Бедфорд посоветовал Брайану поступить в театральное училище.  Только этого он и ждал.  Через несколько недель Брайан уволился из магазина и  отправился на  прослушивание  в “Королевскую Академию Драматического Искусства” в Лондоне,  возможно,  самое элитарное заведение в Великобритании. Брайан даже сам удивился,  что его приняли.  Куини и Гарри в слезах проводили его на вокзал.
Брайан оказался   старательным   учеником,   не  без  таланта,  но преподавателей он раздражал своей эмоциональностью.  Временами посреди монолога он так увлекался,  что не мог сдержать рыдания.  Хотя в целом он,  похоже, легко ладил с остальными студентами, но понял, что ему не нравится театральный мир, не говоря уже об актерах. Проведя две недели в Стратфорде с “Королевской Шекспировской Компанией”,  он окончательно разочаровался  в  профессии.  “Они  просто отвратительны,  - писал он в своей автобиографии,  - я уверен,  что  больше  нигде  нет  таких  фальшивых отношений, а лицемерие здесь доведено почти до уровня искусства”.
Тем не менее,  Брайан проучился в академии три семестра и  мог  бы остаться  на  четвертый,  не приключись с ним неприятной истории.  Его выследил полицейский в общественном парке.  Проследовав за  Брайаном  в туалет, он арестовал его “за приставание”. Когда Брайан позвонил Куини, она заявила,  что этот ужас  не  коснется  его.  В  Лондон  немедленно командировали  Рекса  Мейкина.  Адвокат  быстро  и  тихо уладил дело и привез Брайана домой.  Брайан провел несколько недель  в  Ливерпуле,  но захотел   вернуться  в  Лондон  и  закончить  семестр  в  академии.  В воскресный вечер  перед  его  отъездом  во  время  семейного  обеда  в “Аделфи”, любимом ресторане Брайана, Куини стала умолять его остаться в Ливерпуле, и под напором ее слез он согласился.
Желание вернуться  в  семейный бизнес возникло,  когда Гарри стал опять расширять сеть магазинов. Как только Клайв вернулся из армии, он решил  открыть  новое отделение НЕМЗ в центре города,  на Грейт Шарлот стрит.  Брайан даже договорился,  чтобы на открытии выступила известная певица Анна Шелтон.  Клайв отвечал за отдел радиотехники, как и хотел, потому что телевидение превращалось в новый  бизнес,  вокруг  которого подняли  большой бум.  Брайан заведовал маленьким отделом грампластинок неполный рабочий день,  когда учился в академии.  Он взялся за дело  с неожиданным   энтузиазмом.   Индустрия  звукозаписи  тоже  расширялась гигантскими  темпами  благодаря  изобретению  новых  звукозаписывающих устройств и пластинок улучшенного качества. Сумасшествие вокруг музыки скиффл и бит создало новую  аудиторию  в  лице  подростков.  Поскольку предпринимательство  было его коньком,  он собрал прекрасную коллекцию хитов  и  почувствовал,  что  нашел  себя  -  на  время.  Он   изобрел собственную систему учета, используя разноцветные ленточки и папки для хранения пластинок.  Он гордился тем,  что у него самый большой  выбор товара  на  севере,  и  медленно,  но верно,  отдел грампластинок стал разрастаться,  превращаясь в самостоятельное дело.  В течение  первого года  вместо  двух  работников потребовалось сначала четверо,  а потом десять,  Клайва вытеснили вместе с его  телевизорами  в  другую  часть здания,  вскоре отдел грампластинок занимал уже два этажа. К огромному удовольствию и немалой гордости Куини  и  Гарри,  отдел  грампластинок превратился в доходное дело, принося НЕМЗ немалые деньги.
Но личная жизнь Брайана оставалась невеселой.  Друзей у него  было мало,  и никто из них не нравился Куини. Я дружил с его старшим братом Клайвом и о Брайане много  слышал  от  него.  Нас  познакомили  на  дне рождения  общего  знакомого,  куда  Клайв  с  Брайаном прибыли в черных сюртуках с торжества,  посвященного двадцатипятилетнему юбилею со  дня свадьбы  родителей,  который  проходил  в  “Аделфи”.  То,  что Брайан - личность необыкновенная, сразу бросалось в глаза. Несмотря на апломб и светскость,   он   произвел  на  меня  впечатление  очень  несчастного человека,  если соскрести с него панцирь.  Когда Брайан  узнал,  что  я работаю  менеджером в отделе грампластинок у Люиса,  на другой стороне Грейт Шарлот стрит,  он решил меня переманить.  Он приходил ко мне  на работу ежедневно, пытаясь уговорить перейти в НЕМЗ, а сам зорко следил за тем,  как я веду торговлю.  Наконец он предложил мне очень  высокую зарплату  плюс комиссионные.  Мои родители,  буржуа и добрые католики, жившие в Чешире на другой стороне Мерсея,  сказали,  что  мое  решение работать у Эпштейнов ни к чему хорошему не приведет.  Я отслужил в ВВС и прошел курс обучения  менеджменту  у  Люиса,  мое  будущее  казалось вполне  прочным.  И  вот  я  бросаю стабильное место и иду работать на семью  еврейских торгашей.
Меня почти сразу привели к Куини и Гарри. Хотя Гарри и держался в стороне,  мне пришлось наврать ему про свой  возраст,  потому  что  он считал,  что  двадцать  два года - маловато для менеджера.  Мы с Куини сразу же понравились друг  другу.  Она  вела  себя  величественно,  но приветливо,  в ней уживались еврейская мама и богатая англичанка.  Она была очень начитана и великолепно говорила.  Я заметил,  что и на  нее произвели  впечатление мои хорошие манеры и правильная речь.  В первую же неделю работы в НЕМЗ я приобрел в семье репутацию героя. Заметив, как  вор спрятал пластинку под пиджак,  я догнал его на улице и приволок обратно в магазин, держа за шарф, намотанный вокруг шеи. “Я просто его наказал”,  -  спокойно сообщил я собравшимся служащим магазина.  Когда Куини узнала об этом,  она чуть не захлопала в ладоши, и вскоре я стал не только работником магазина, но и другом семьи.
Общение с Брайаном доставляло удовольствие,  но и ставило в тупик. Часто он впадал в депрессию,  выглядел несчастным и напивался. Он стал попадать  в  аварии,  что  страшно  огорчало  Куини.  Его   настроение предсказать  было  нельзя.  Он  мог быть очаровательным и любезным,  а наутро следующего дня какая-нибудь мелочь выбивала его из колеи,  лицо багровело,  он  вопил  и  кидался  на  всех  с кулаками,  так что люди разбегались  и  прятались.  Но  еще  больше   страшила   его   ледяная холодность,  если  что-то  обидит  его лично.  Ничто не внушало такого ужаса, как молчаливый Брайан.
Однажды вечером после работы мы с ним зашли выпить в местный бар, и Брайан открыл свою тайну.  Он рассказал мне о шантажисте из  туалета. Его  очень тревожила эта история,  потому что вскоре преступник должен был выйти из тюрьмы.  Он явно опасался,  что тот человек выполнит свою угрозу и придет мстить. Я убеждал его, что вряд ли стоит беспокоиться, но он не унимался и все время повторял: “А что, если?”
Куини заметила   тревожные   симптомы  и  решила  отправить  его отдохнуть.  Отпуск совпал по времени  с  освобождением  шантажиста.  В начале  осени  1961  года  Брайан  один  поехал  на юг Испании на шесть недель.  Когда он вернулся в Ливерпуль в  октябре,  он  выглядел  так, словно ждет самого плохого, напуганный, неуверенный, одинокий.

3

28 октября  в три часа дня в НЕМЗ зашел молодой человек в кожаной куртке и узких джинсах,  по имени  Раймонд  Джонс.  Брайану  понравился парень, и он сам подошел к нему.
“Мне нужна пластинка,  -  сказал  Джонс,  -  Она  называется  “My Bonnie”, записана в Германии. У вас есть?”
“А кто исполняет?”, - спросил Брайан.
“Вы вряд  ли  о  них  слышали,  - ответил Джоунс,  - Это “Битлз”.
Небольшое расследование показало,  что сингл записан в  Гамбурге  Тони Шериданом,  с  которым  битлы  подружились  во  время второй поездки в Рипербан.  Шеридан  короткое  время  был  популярен  в   Англии,   как рок-звезда,  и выступал в единственном телешоу того периода “Oh, Boy”. Недавно у него начался трудный период,  и он пошел  работать  к  Бруно Кошмидеру  в  “Кайзеркеллер”.  В  Гамбурге  он записал сингл на студии “Polydor” “My Bonnie is Over the Ocean”,  где на  обороте  была  песня “When  the  Saints Go Marching On”.  Битлов попросили аккомпанировать, как “Бит Бразерз” и заплатили по 25 фунтов  за  каждую  запись.  Брайан узнал  также,  что  “Бит Бразерз” ежедневно в обеденное время играют в клубе “Пещера” за углом,  всего  в  200  ярдах  от  входа  в  НЕМЗ,  и поскольку он там никогда не бывал, то решил сходить и посмотреть.
8 ноября  Брайан,  как  он  обычно  это  проделывал,  позвонил  по телефону  и  попросил  контрамарку,  не  потому,  что хотел сэкономить
шиллинг,  а потому,  что боялся,  что его туда не пустят  без  кожаной куртки  и  джинсов.  В  костюме  и  галстуке,  он несмело спустился по восемнадцати скользким каменным ступеням в клуб  “Пещера”.  Его  взору предстало  невероятное зрелище.  В длинном туннеле,  разделенном тремя арками,  корчились в пляске подростки. По крайней мере, 200 подростков танцевали,  кричали  и  жадно  заглатывали  суп и бутерброды,  которые готовились на кухне “Пещеры”, слушая рок-н-ролл, исполняемый на сцене.
В центре  туннеля  на  возвышении он увидел зрелище,  которое его загипнотизировало. Там находилось воплощение его потаенных сексуальных влечений.  На  сцене  четверо молодых людей в кожаных куртках и брюках играли рок-н-ролл и отпускали жеребячьи  шуточки.  Зачарованный  Брайан стоял в тени,  пока не закончилось сорокаминутное выступление. Сначала он  обратил  внимание  на  красивого,  вдохновенного  ударника,  затем переключился   на  хорошенького  гитариста,  и,  наконец,  на  худого, костлявого парня,  который дергался и подпрыгивал,  ударяя по  струнам так,  что  штаны чуть не лопались по швам.  Потом,  чувствуя радость и смущение  одновременно,  он  услышал  медовый  голос  диск-жокея  Боба Вулера,  объявившего,  что в клубе находится Брайан Эпштейн. Он сказал, что владелец НЕМЗ,  крупнейшего в городе магазина грампластинок, нанес им визит. Новость приняли аплодисментами и кошачьим мяуканьем, а Брайан спрятался еще глубже в тень.  Потом собрался с силами и прошел  сквозь толпу  к  музыкантам  за  сцену,  в  крохотную гардеробную и попытался представиться.  Сначала он поприветствовал Джорджа Харрисона,  который саркастически спросил: “Что привело сюда мистера Эпштейна?” Но Брайан и сам этого не знал.
В магазине  грампластинок  Брайан  говорил  только  о “Битлз”.  Он взахлеб рассказывал  о  них  всем  и  каждому. "Они  прекрасны,  просто прекрасны", - повторял он. Такой великолепной музыки он не слышал ни у одной бит-группы,  громкой,  дикой, захватывающей, они такие красивые, на  него  напала  какая-то  болезненная радость.  В последующие дни он заходил в “Пещеру”, чтобы их вновь увидеть. Иногда он был один, а по временам - с   Элистайром  Тейлором,  сотрудником магазина  на  Уайтчэпел  стрит, которого,  к немалому удивлению Элистайра,  однажды представил  “своим персональным помощником”,  пытаясь произвести впечатление на ребят. Он полагал, что лишь так можно привлечь их внимание.
Сразу же  после их знакомства выяснилось,  что у Брайана с битлами нет совершенно ничего  общего,  ребята  воспринимали  его  только  как владельца крупного магазина грампластинок.  Он был на шесть лет старше самого взрослого из  них  -  в  то  время  это  казалось  колоссальной разницей  -  и  принадлежали  они  к  противоположным  общественным  и экономическим слоям.  Он иначе говорил,  иначе выглядел, интересовался иными вещами. Но он мог произвести на них впечатление своим сверкающим “фордом”,  и тем, что заказал неслыханное количество - 200 экземпляров - пластинки “My Bonnie”,  записанной Тони Шериданом и “Бит Бразерз”, и еще тем,  что написал на витрине  своего  магазина  “БИТЛЗ”  аршинными буквами. Но оставался вопрос: какого черта ему от них нужно? В глубине души Брайан знал ответ: ему нужен Джон.
Гарри и  Куини не знали о новой страсти Брайана.  Они находились в Лондоне,  когда Брайан открыл “Битлз”,  а когда вернулись,  он выглядел таким  возбужденным  и  взволнованным,  каким  они  не  видели его уже несколько лет.  Он усадил  их  на  диван  в  гостиной  и  поставил  на проигрыватель  пластинку.  Раздался  жуткий   звук.  И последовала  новость:  Брайан  хотел  стать  менеджером  этого   звука, рок-группы  под  названием  “Битлз”.  Гарри  вышел  из  себя  и не мог успокоиться несколько недель.  И это теперь,  когда ему казалось,  что Брайан   доволен,   у   него  опять  какие-то  далеко  идущие  проекты, отвлекающие от НЕМЗ,  и это  в  то  время,  когда  торговля  идет  так успешно.  Брайан заверил, что это не будет отнимать много времени, и он сможет управляться с магазином, но никто ему не поверил. Куини грустно вздохнула и, скрепя сердце, благословила. Она лучше всех понимала, что спорить с ним бесполезно.  Если он что-то вбил себе в голову,  его  не остановишь.
Брайан отправился к Рексу Мейкину  за  юридической  консультацией. Мейкин,  сытый по горло дикими фантазиями Брайана,  заявил, что решение стать менеджером “Битлз” - блажь.  Да  что  Брайан  знает  о  том,  как работать   с   бит-группой?   Это  просто  смешно,  мальчик  Эпштейнов безнадежен.

4

Брайан не был безнадежен,  он был одержим.  Его убеждали,  что это гиблое дело, но отговорить было невозможно. Очарованность битлами, как в  сексуальном,  так  и  в  музыкальном  плане,  трансформировалась  в чувство,  близкое к религиозности. С ним что-то происходило даже когда он просто называл их имена.  Когда Брайан пришел  узнать  о  “Битлз”  у Аллана Вильямса,  тот заметил,  что Брайан не только покраснел, он весь вспотел,  говоря о них.  “Он был под гипнозом”, - рассказывал Вильямс. Он предупредил Брайана, что битлы - ворюги, укравшие его комиссионные в размере 15 фунтов в неделю.  “Я тебе честно скажу,  Брайан: не трахайся ты с ними”. Но даже сквернословие Вильямса не подействовало.
Брайан пригласил их на официальную встречу 3  декабря  1961  года. Они  должны были прийти в НЕМЗ на Уайлдчэпел в половине пятого вместе с Бобом Вулером в качестве поверенного. Брайан часами продумывал, как все произойдет, он проигрывал это в уме, как пьесу. Четверых молодых людей поднимут на лифте на третий этаж,  и “персональный помощник”  проведет их в современную контору,  где за столом будет сидеть деловой и важный Брайан - настоящий бизнесмен.  После того,  как помощник подаст кофе  и чай,  Брайан  огласит  свое  намерение  стать их менеджером.  Потом они обсудят контракт.  Брайан был готов пообещать  им  контракт  на  запись пластинки  в лондонской компании звукозаписи.  Он полагал,  что это не составит большого труда,  если учесть,  что  НЕМЗ  -  крупный  оптовый покупатель пластинок. Он предполагал, что это подействует на ребят.
Но в половине пятого битлы не появились. Была среда, магазин рано закрылся,  все  работники  отправились  по  домам,  и  Брайан остался в одиночестве.  Спустя  некоторое  время   начало   темнеть,   Брайан   с беспокойством  смотрел  в  окно.  Когда  он уже начал думать,  что его обманули, пришли Джон и Боб Вулер. По дороге они явно не пропустили ни одного  питейного  заведения и выглядели очень довольными.  Пит Бест и Джордж пришли еще позднее,  а Пола все не было.  Стараясь  сдержаться, Брайан  попросил Джорджа позвонить Полу домой и узнать,  что случилось. Оказалось,  что  Пол  моется.   
“Он   принимает   ванну”,   -   честно проинформировал Джордж.    
Брайан вспыхнул.  “Это неприлично,  - рассердился он,  - Он сильно опаздывает”.
“Зато он  очень  чистый”,  -   возразил   Джордж.   Очень   скоро выяснилось,  что невежливый, но чистоплотный Пол Маккартни - лишь одно из многочисленных препятствий для осуществления планов Брайана.  Пол  с самого  начала  настроился  крайне  скептически в отношении Брайана,  с годами эта ситуация лишь усугубилась. По натуре Пол всегда стремился к лидерству  и  прекрасно осознавал,  что теперь Джон может одержать над ним верх.  Не составляло труда заметить, что Брайан заикается и отводит глаза, обращаясь к Джону. Это беспокоило и раздражало Пола, тем более, что он всегда считал себя красавцем.
Отец Пола  с  равным  недоверием  отнесся  к  этому  “еврейчику”, который,  как выяснилось,  хотел получать 25 процентов от их  нелегких заработков.  Умный Брайан явился к Джиму Маккартни лично. Он понял, что продавать себя и свои мечты в отношении  “Битлз”  гораздо  легче,  чем   мебель.  Сомнения  Маккартни  старшего  вскоре  растаяли от любезности и настойчивости Брайана.
Тетя Мими  оказалась орешком покрепче.  Никто так не упорствовал, как Мими.  Она знала все о молодом мистере  Эпштейне,  носящем  модные костюмы,  владеющим  дорогими  автомобилями,  с  деньгами  и постоянно меняющимися увлечениями, и не собиралась скрывать свое мнение.
“Вам-то что,  для вас это очередное развлечение. И если ничего не выйдет, какая вам разница? - сказала она, когда он явился в “Мендипс”, - Для вас это так,  хобби.  И если через шесть месяцев все это рухнет, вам-то что, а что будет с ними?”
Брайан покачал головой.  “Не волнуйтесь, миссис Смит, - заверил он ее,  - Обещаю,  что Джон не пострадает.  Только он для меня  и  важен. Остальные меня не волнуют, но о Джоне я всегда буду заботиться”.
Через шесть недель за столом в “Касбахе” Брайан и битлы  подписали официальное  соглашение,  которое  Брайан  составил самолично с помощью типового бланка, купленного на почте. Рекс Мейкин был настроен слишком отрицательно, чтобы составлять документы. Фактически, этот контракт не имел силы:  Полу и Джорджу еще не исполнилось двадцати одного года,  и требовалась  подпись  опекуна,  а  Брайан от волнения,  что подписывает документ,  странно напоминающий брачный  контракт,  забыл  расписаться сам.
Как только Брайан связался с битлами,  все в магазине  заметили  в нем  разительную перемену.  По вечерам его элегантный костюм исчезал в шкафу,  и извлекались только  что  приобретенные  черная  водолазка  и черная  кожаная  куртка - имитация костюмов битлов.  Трудно было найти менее подходящий наряд:  через тинэйджеровский  маскарад  проступали присущие  Брайану  лоск  и  элегантность.  Он даже попытался зачесывать волосы на лоб,  как битлы, но понял, что за его спиной все смеются. Он стал  возить их на своем автомобиле на работу и с работы,  вроде бы по обязанности,  но на самом деле он просто искал повод все время быть  с ними, очарованный их миром.
В один из  таких  вечеров  Брайан  узнал,  откуда  ребята  черпают кажущуюся  безграничной  жизненную энергию.  Привычка к амфетаминам не прошла после Гамбурга,  и все,  кроме Пита Беста,  принимали таблетки, приобретенные на черном рынке.  Делая все,  чтобы ребята приняли его в свой круг,  Брайан тоже стал принимать  таблетки.  Куини  не  могла  не заметить,  что  когда  он  возвращается  поздно  ночью  домой,  у него остекленевший взгляд, и он постоянно облизывает пересохшие губы.
Но хотя   битлы  и  изменили  внешность  Брайана  и  его  вечернее времяпрепровождение,  они не смогли изменить его дух. После подписания контракта  ребята  стали  получать  отпечатанные  на  пишущей  машинке памятки в деловой манере,  очень похожие на те,  что получали служащие магазина  НЕМЗ.  Поскольку  было  очевидно,  что Брайан ничего не может сказать об их музыке,  он настоял на  том,  чтобы  они  изменили  свой сценический имидж. В конце концов, Брайан оказался прекрасным шоу-меном, а ребята действительно  выглядели  непрофессионально.  То,  что  могло развлечь  толпы  хулиганов  на  Мэтью  стрит,  не годилось для больших аудиторий,  которые представлял в своем воображении Брайан.  Для начала он  настоял  на  том,  чтобы  на  сцене  они не ели и не выпивали,  но заставить их отказаться от курения не смог.  Они не  должны  отпускать двусмысленные шуточки, похлопывать друг друга и переговариваться между собой.  Отныне,  прежде,  чем выйти на сцену,  они должны точно знать, какие песни и в какой последовательности исполнять.      Брайан даже стал настаивать на  том,  чтобы  ребята  расстались  с кожаными  штанами  и  ковбойскими  ботинками  и  оделись  в одинаковые костюмы.  Это очень не  понравилось  Джону.  Хотя  со  стороны  Брайана попытка  создать  визуальный  имидж  группы, который станет их "торговой маркой",  была замечательным ходом, Джон уперся и попытался отговорить всех,  говоря,  что  они  себя  продают.  Удивительно,  но Брайан нашел союзника в Поле,  также обладающем хорошим чутьем шоу-мэна. Более того, как  истинный буржуа,  он очень чувствительно относился к тому,  что о нем думают люди.  И хорошо понимал,  как  важно  красиво  выглядеть  и ладить  с  людьми.  Пол  присоединился  к  уговорам  Брайана,  и группа сдалась. Брайан заказал для всех серые костюмы с бархатными лацканами у лондонского  портного.  Теперь  он  полагал,  что  они готовы записать
пластинку.

5

Прежде, чем  заняться   поисками   фирмы   звукозаписи,   готовой подписать с “Битлз” контракт,  Брайан написал Тони Бэрроу, обозревателю “Ливерпуль Ивнинг  Экоу”  и  попросил  упомянуть  о  “Битлз”  в  новой музыкальной   рубрике,   поскольку   они   являются  самой  популярной ливерпульской группой,  судя по отзывам газеты  “Мерсей  Бит”.  Бэрроу ответил,  что  не  может  этого сделать,  поскольку они не записали ни одной пластинки в Англии,  однако он прислал  Брайану  рекомендательное письмо в художественно-репертуарный отдел фирмы звукозаписи “Декка”. В “Декке” упоминание НЕМЗ,  крупнейшего покупателя  пластинок  с  севера мгновенно  привлекло  внимание,  и  в Ливерпуль командировали молодого сотрудника Майка Смита,  чтобы он  прослушал  группу.  Смиту  они  так понравились,  что  он  предложил прослушивание в студии “Вест Хэмстед” компании “Декка”.
Ребята пришли в восторг от новости и не сомневались,  что слава и удача на пороге.  Прослушивание назначили на первый день  нового  1962 года,  и  снежным  вечером в канун нового года они залезли в фургончик Нила Эспинола и отправились в Лондон.  Прежде Нил никогда не  ездил  в Лондон и заблудился в пургу.  Ребята сидели,  прижавшись друг к другу, на заднем сиденье,  дрожа от  холода,  пока,  наконец,  спустя  десять часов,  не добрались до отеля "Роял он Вулман Плейс", где Брайан заказал им номер по цене двадцать семь шиллингов за спальное место и  завтрак. Предновогодний  день  ребята  болтались по замерзшим улицам в мечтах о том,  что принесет им завтрашнее прослушивание  и  новый  год.  Они  и представить себе не могли, что произойдет с ними.
Тем временем Брайан приехал в Лондон на поезде,  в вагоне  первого класса,  и  встретил  Новый  год  в теплом уютном доме тети Фриды.  На следующий день он встретился с ребятами в  студии  “Хэмстед”. Музыканты выглядели напуганными.  Они ощутили враждебность бездушного, как в клинике, оборудования студии.  За шестьдесят минут они спели четырнадцать песен для   нескольких   безымянных   людей,   находящихся   за   стеклянной перегородкой. Они нервничали, голоса дрожали, несколько песен они даже спели не в лад.  Играли скованно, а Пит Бест хуже всех, он механически стучал по барабанам.  Чужая обстановка  студии  лишила  их  энергии  и вдохновения,  которые прославили их выступления.  Испортило дело и то, что группа исполнила лишь три композиции  Маккартни-Леннона.  На  этом настоял Брайан,  заявив,  что знает рынок лучше,  и что “Декка” захочет послушать известные хиты.  Битлы пели песни типа “The Sheik of Araby” (Арабский шейх), “Red Sails in the Sunset” (Алые паруса на закате),  “Till There Was You” (Пока не появилась ты),  а закончили “Besame Mucho”.
Брайан вернулся  в  Ливерпуль,  уверенный,  что  контракт  -  дело времени.  Он пришел в ярость,  узнав,  что “Декка”  отвергла  “Битлз”. Ребята  на него страшно разозлились и обвиняли в том,  что он заставил их исполнять штампы и  тем  самым  лишил  возможности  проявить  себя. Брайан,  пытаясь  восстановить репутацию,  помчался на следующий день в Лондон  к  Дику  Роу,  начальнику  художественно-репертуарного  отдела “Декки”.  Роу  его  не  принял,  и он встретился с Беккером Стивенсом, генеральным  менеджером  по  оптовым  продажам,  и  потребовал,  чтобы “Декка”  пересмотрела  свое  решение,  иначе  он отзовет все заказы на продукцию “Декки” для НЕМЗ.  Потом,  изменив тактику,  пообещал  лично закупить  по 3.000 экземпляров всех синглов,  которые “Битлз” запишут в “Декке”, но нет есть нет.
Первое поражение  ясно  дало  понять Брайану,  что быть менеджером рок-группы не такое простое дело и,  пожалуй,  надо  привыкать:  отказ “Декки” первый,  но явно не последний. В течение нескольких месяцев он сделал сотни  звонков,  написал  тома  корреспонденции,  нанес  дюжины визитов  и  -  ни  с  места.  Каждая  новая неделя приносила очередной вежливый отказ очередной крупной компании звукозаписи. “Декка”, “Пай”, “Филлипс”, “Коламбия” и “Аш-Эм-Ви” сказали “нет”. Каждый новый отказ - новый удар.  К тому же за спиной звучал хор  неодобрительных  голосов, дирижировал которым Рекс Мейкин,  что усиливало каждый промах.  Иногда Брайану становилось так тошно,  что хотелось  вернуться  в  театральную академию.
Но всякий раз,  как он падал духом  и  готов  был  признать  свое поражение,  Джон Леннон возвращал ему уверенность.  Джон его околдовал своей внешностью, умом, даже жестокостью. В присутствии Джона у Брайана кружилась голова.  Когда Джон говорил, Брайан отворачивался, не решаясь взглянуть ему в лицо,  но влюбленный  взгляд  выдавал  то,  что  Брайан считал  тайной.  Джон  развлекался  своей  властью  над  Брайаном и без колебаний  манипулировал  им.  В   свою   очередь,   это   подогревало мазохистские  наклонности  Брайана,  и  он желал Джона все сильнее.  По ночам, пьяный и взвинченный от амфетаминов, Брайан разражался рыданиями из-за того, что Джон наговорил ему. Синтия вспоминает, как Брайан топал ногами и выл,  если Джон с ним не соглашался,  а это случалось  часто. Эту  страсть могла бы погасить страсть другая,  но постоянная надежда, что когда-нибудь он будет вознагражден, подогревала его.
Брайан решил,   что   надо   найти  подходящее  место,  где  можно соблазнить Джона.  Ведь он все еще жил с родителями. Весной, никого не оповестив,  он снял “секретную” квартиру на Фолкнер стрит и скромно ее обставил.  Сюда он заманит Джона  и  обольстит.  Но  Джон  всякий  раз приходил  с кем-нибудь из группы.  Брайан пришел к выводу,  что Джон не хочет воспользоваться такой возможностью в Ливерпуле,  а если уехать с ним   из  города,  он  непременно  оценит  преимущества.  Брайан  прямо предложил Джону поехать с ним в Копенгаген на уик-энд. Об этом узнали в “Пещере”,  и Джона задразнили. Брайан же продолжал верить, что никто не знает,  что он гомосексуалист и уж, конечно, не догадывается о любви к Джону.  Через  несколько  месяцев  уже  все  сплетничали.  Сестра Нила Эспинола услышала что-то от подруги и рассказала Нилу,  а Нил Джону. И на  следующий  вечер,  наглотавшись  таблеток,  Джон выпалил,  что Нил назвал Брайана “педиком”.  Брайан в бешенстве вылетел на улицу,  где Нил разгружал  аппаратуру.  “Почему ты им сказал,  что я педик?  - завопил Брайан - Это ложь!”
Известный своим северным немногословием, Нил ответил: “Ты педик”, не прекращая работы.
Брайан чуть язык не проглотил от гнева. “Неправда!” - взревел он.
“Правда”.
И все же Брайан убедил себя,  что это недоразумение и его тайна не раскрыта.  Но  это  не  было  недоразумением.  Много  лет  спустя  Пол признался:  “Мы  не  очень-то  хорошо понимали,  что происходит.  Мы и вправду не знали тогда, кто такие геи”.

Естественно, Брайану не доставила радости весть о том,  что у него есть соперница. Услышав о Синтии Пауэл, он приготовился ее ненавидеть, но  стоило  им  только  встретиться за сценой,  неприязнь прошла.  Она оказалась милой,  дружелюбной,  в ней не чувствовалось угрозы. Он даже понял,  почему  она  нравится  Джону.  По  мере  того,  как между ними разворачивалось состязание за любовь Джона,  Брайан понял,  что чувства Синтии даже сильнее его собственных.



6

13 апреля  битлы  возвращались  в Гамбург для выступлений в клубе “Стар”,  новом,  самом большом клубе Рипербана. Чтобы внушить уважение ливерпульским фанатам,  Брайан отнес семинедельные гастроли по Германии к разряду “европейского турне”,  и чтобы  поддержать  марку,  выплатил ребятам   стоимость   авиабилетов.   Куини  и  Гарри,  пораженные  его щедростью,  не сомневались,  что эти деньги не вернутся никогда.  И уж совсем они расстроились,  узнав, что Брайан будет сопровождать битлов в гамбургском турне.
10 апреля,  в  день убытия,  из Гамбурга пришли две телеграммы от Астрид Кирхнер.  “Сту болен”.  “Сту умер”.  Он умер у нее на  руках  в карете  скорой  помощи по дороге в больницу.  Для многих ливерпульских друзей известие не стало неожиданностью.  В  те  редкие  визиты  домой можно было понять,  что он очень болен, но никто не знал, что с ним. В свой последний приезд на Рождество  он  выглядел  таким  бледным,  что казался  прозрачным,  словно  призрак.  Головные  боли  его  замучили, характер испортился,  в глазах все двоилось.  Все симптомы говорили  о раке  мозга,  но  ни  в Гамбурге,  ни в Ливерпуле специалисты не могли поставить диагноз.
Через два   года  после  его  смерти  возможная  причина  болезни обнаружилась.  По  просьбе  матери   произвели   эксгумацию,   и   при исследовании   черепа  обнаружили  крохотную  опухоль,  незаметную  на рентгеновских снимках.  Она  появилась  в  результате  травмы  черепа, возможно, от удара тяжелого, подкованного сталью башмака тедди-боя.
В Гамбургском аэропорту состоялась очень тяжелая сцена. Пол, Джон и  Пит  прилетели  первыми  и вместе с Астрид ждали Брайана,  Джорджа и Милли Сатклифф до следующего дня.  Брайан не знал Сту и  старался  всех успокоить и поддержать.  Он заметил,  как заметила и миссис Сатклифф, что Джон Леннон не плакал и казался бесстрастным.  Астрид уверена, что он  лишь  притворялся  бессердечным и помог ей обрести силу,  сказав: “Нельзя вести себя,  как вдова.  Реши сама, жива ты или мертва. Нельзя находиться посередине”. Позднее, когда они вернулись в Ливерпуль, Джон попросил  у  миссис  Сатклифф  длинный  шарф,  который  Сту  носил   в художественном колледже.
Горе из-за неожиданной смерти Сту ушло на второй план,  когда они погрузились   в   неоновую  сказку  Рипербана.  Клуб  “Стар”  оказался прекрасным средством для лечения эмоций.  Построенный на месте старого кинотеатра,  он  был  больше всех площадок,  на которых им приходилось прежде выступать.  В репертуаре клуба чередовались музыка,  секс-шоу и женщины-борцы,  и  со  сцены  зал  походил  на кишащее змеиное логово. “Битлз”,  чье название теперь стояло в афише первым,  выступали еще  с двумя  ливерпульскими  группами:  “Зе  Биг  Три энд Кингсайз Тейлор” и “Доминоз”.
Во время  гастролей  Джон  сам  себя  переплюнул  по  части диких выходок.  Однажды он  появился  на  вечернем  представлении  голым,  с сиденьем  от  унитаза  на  шее,  под  веселое улюлюканье публики.  Его комната находилась рядом с католической церковью,  ставшей мишенью его бессчетных оскорблений.  По утрам в воскресенье,  возбужденный слишком большим количеством выпитого накануне “Преллиса”, он вывешивал за окно своей  комнаты наполненный водой презерватив,  чтобы шокировать добрых католиков,  направляющихся на утреннее богослужение,  или  изображение Иисуса,  прикрепив надутый презерватив вместо члена.  Однажды утром он помочился с крыши на головы троих проходивших мимо монахинь.
Брайану Гамбург,   город  шлюх  и  бандитов,  не  показался  таким чарующим, каким он со всей очевидностью представлялся битлам. Он никак не  мог  понять,  что  ребята  находят  в  непрекращающихся  связях  с проститутками,   тем   более   учитывая   непроходящие    венерические заболевания.  Первое,  что  он запланировал по возвращении - попросить Рекса  Мейкина  порекомендовать  хорошего  уролога,  который  грамотно полечит их дома.  Брайан ясно дал понять, что собирается вникать во все аспекты их жизни.
Уже через неделю он вылетел в Ливерпуль,  чтобы заняться вопросом контракта со студией звукозаписи.  Он собирался использовать для этого все  оставшиеся  возможности  за  те  шесть  недель,  что ребята будут находиться  в  Гамбурге.  Несмотря  на  скопившийся  воз   работы   на Уайтчэппел,  теперь  он  практически  еженедельно  ездил  в Лондон.  К огорчению Гарри,  в магазине он теперь проводил всего полдня. Во время одной  из  поездок  в  Лондон  Брайан решил переписать демонстрационную кассету “Битлз” на диск для удобства прослушивания. Студия звукозаписи И-Эм-Ай на Оксфорд Стрит оказывала такую услугу, и инженер звукозаписи посоветовал Брайану отнести только что записанный диск  в  издательскую компанию  И-Эм-Ай.  Крупная  британская корпорация,  основанная в 1931 году,  выпускала телевизионную и электронную аппаратуру.  В 1954  году компания  обрела  вторую  жизнь,  когда  сэр  Джозеф  Локвуд  приобрел несколько  студий  звукозаписи  и  объединил  их  в  составе  И-Эм-Ай. Ведущими  марками  стали  “Коламбия” и “Аш-Эм-Ви”,  и обе компании уже отвергли “Битлз”,  но у И-Эм-Ай была еще маленькая  немецкая  компания “Парлофон”,   приемный   ребенок   И-Эм-Ай,   известный,  в  основном, пластинками с комедиями и музыкальными новинками.  Тому,  кто встретил Брайана в издательской компании И-Эм-Ай,  диск понравился, и он показал его  главе  художественно-репертуарного  отдела  “Парлофона”   Джорджу Мартину. Брайан договорился о встрече на следующий день.
Господин, встретивший Брайана в своем  офисе,  не  походил  ни  на одного из работников компаний звукозаписи, с которыми прежде имел дело Брайан. Перед ним предстал высокий, красивый и элегантный мужчина с тем спокойным   чувством   властности,   которое   так  восхищало  Брайана. Воспитание не оставило и намека на  его  рождение  в  бедном  квартале северного  района Лондона в семье плотника.  Пройдя обучение по классу фортепьяно и гобоя в лондонской музыкальной школе,  он получил  работу на  Би-би-си,  где  читал  новости и совершенствовал аристократический акцент.  В И-Эм-Ай он пришел в 1950 году в качестве ассистента и  стал главой  “Парлофона”,  компании,  которую  в 1954 году купил сэр Джозеф Локвуд:  так он в двадцать девять лет стал самым молодым руководителем компании  -  молодым,  но  не  моложе  двадцатисемилетнего  менеджера, переступившего порог его офиса.  В тот день Брайан не знал о  том,  что среди  промышленников  звукозаписи  ходят слухи о том,  что “Парлофон” могут закрыть, тогда Мартин потеряет работу, приносящую семьсот фунтов в год. Брайану сразу понравился Мартин, отличавшийся от привычного типа директоров, как земля от неба.
В Гамбурге битлы получили телеграмму, которая впоследствии станет талисманом Брайана и он будет возить ее в своем портфеле по всему миру:

МАЛЬЧИКИ ПОЗДРАВЛЯЮ. И-ЭМ-АЙ ПРЕДЛАГАЮТ ЗАПИСЬ.  ПОЖАЛУЙСТА ПОДГОТОВЬТЕ НОВЫЙ МАТЕРИАЛ. 

К сожалению,  энтузиазм Брайана заставил их поверить в то,  что это первый шаг к записи альбома. Но фактически оказалось, что это еще одно прослушивание.  Вернувшись из  Германии  в  начале  июля, ребята сразу же отправились в Лондон в фургончике своего друга.
Студия И-Эм-Ай располагалась в особняке на Эбби Роуд, жилой улице в Сент-Джонз Вуд.  Битлы сразу поладили с Джорджем Мартином, в котором увидели  и  учителя,  и  друга.   Фокусы   с   электроникой,   которые продемонстрировал Мартин за пультом управления - в ретроспекции, самые простейшие - сделали его  похожим  на  Волшебника  Страны  Озз.  Джона особенно  поразило  то,  что  Мартин записывал Питера Селлеса и Спайка Миллигана  для  сериала   “Хорошее   Шоу”.   Мартин   основательно   и профессионально их прослушал. Сначала каждого музыканта в отдельности, затем заставил сыграть каждую песню всем вместе.  Брайан,  как  обычно, составил список исполняемых песен, все еще уверенный в том, что больше подойдут известные мелодии.  Мартин придерживался другого  мнения.  Он считал,  что  “Besame Mucho” и “Red Sails in the Sunset” банальны,  но еще меньшее впечатление на него произвели их оригинальные  композиции. Битлы радостно сообщили,  что уже решили,  что запишут на первый сингл свою собственную песню “Love Me Do”, сочиненную по дороге на работу на заднем сиденье фургона. Мартину совершенно не понравились стихи “Люби, люби  меня,  ведь  я  люблю  тебя”  -   бесцветные,   как   текст   на поздравительной   открытке.   И  он  раскритиковал  игру  Пита  Беста, стучавшего тяжело и без выдумки.  Громкий барабанный ритм,  на котором строятся многие песни,  сошел бы в клубе “Стар”, но не в студии. Самое большее,  что смог сказать  Мартин  после  прослушивания,  это  “может быть”,  и  то при условии,  что они избавятся от Пита Беста.  Он может выступать на концертах, но если собираются получить контракт, им нужен другой ударник.
Джон, Пол и Джордж,  возвращаясь в Ливерпуль в фургоне  вместе  с Питом Бестом, уже решили его участь.
               
7

В то лето Джордж Мартин наконец-то предложил “Битлз”  официальный контракт  на запись в “Парлофоне” под его руководством.  В первый,  но далеко не последний раз Брайан показал,  что, несмотря на свой апломб  и городские   манеры,   он  все-таки  двадцатисемилетний  провинциальный продавец  мебели.  По  условиям  контракта  “Парлофон”  брал  на  себя обязательства  записать  всего  четыре  стороны,  или два двусторонних сингла в течение года.  Гонорар  предлагался  смехотворный:  пенни  за каждый  проданный  сингл,  за  обе  стороны,  что  составило прибыль в полпенни.  Компания не могла бы предложить меньшие деньги  без  страха получить   обвинение  в  грабеже.  Учитывая,  что  их  так  много  раз прогоняли, Брайан удовольствовался этим.
Но если   Брайан  и  был  слабоват  по  части  заключения  сделок, администратором он оказался прекрасным,  и 16 августа он взял на  себя задачу  уволить ударника.  Питу нарочно не сказали,  что Джордж Мартин предложил контракт.  Брайан понимал,  что  для  лояльной  ливерпульской аудитории Пит - такой же важный член группы,  что и остальные,  как по внешнему виду,  так и по музыкальному исполнению.  К тому же вся семья Бестов оказалась тесно связанной с группой. Мона Бест находила для них работу в те несколько месяцев  после  ссоры  с  Алланом  Вильямсом  до появления  Брайана.  Она  все  также  слепо продолжала называть “Битлз” “группой Пита”,  и с этой женщиной нельзя было не считаться.  И к тому же   Нил   Эспинол,  снимавший  комнату  у  Бестов,  стал  незаменимым помощником для группы.  Если они вместе с Питом Бестом потеряют и Нила Эспинола, им плохо придется.
Но сделать это необходимо.  В тот августовский  день  Нил  привез Пита  в  НЕМЗ на Уайтчэппел.  Пит,  в тенниске и джинсах,  прошел мимо телевизоров и холодильников к лифту.  Наверху в офисе Брайан ждал  его, сидя за столом,  лицо его застыло,  словно маска. Брайан заявил: “Ребята хотят,  чтобы  ты  ушел  из  группы.  Они  не  считают  тебя   хорошим ударником”.
Пит оторопел: “Им что, два года понадобилось, чтобы выяснить, что я  плохой  ударник?”  Потрясенный,  не  видя  ничего  перед собой,  он спустился по ступеням к фургончику,  у которого ждал Нил. Нил пообещал Питу  свою  поддержку,  и  оба  отправились прямиком в пивную и крепко напились.  Нил заверил Пита,  что если битлы не хотят, чтобы он с ними играл,  то  и  ему  нет  до них дела.  Но в тот же вечер,  когда битлы отправлялись выступать в танцевальный зал “Ривер Бэнк” в Честере,  Нил явился на работу,  как обычно. Через несколько дней Брайан дипломатично попытался утешить Пита  Беста  и  предложил  ему  создать  собственную группу,  но это не возымело действия.  У Пита они вызывали отвращение. Ему уже было зарезервировано  в  истории  место  самого  несчастливого “человека,  который  мог  бы  стать”.  В  течение последующих двадцати четырех месяцев битлы заработают 40 миллионов долларов.  Пит Бест стал пекарем,  получающим 8 фунтов в неделю,  и женился на девушке по имени Кэти, продавщице печенья в “Вулвортс”.

8

С популярностью к битлам пришли девушки. Синтия Пауэл называла их “послушными пташками”. Позднее для этих девушек появится новое слово - “группиз”,   они   специализируются   на   сексуальном    обслуживании рок-музыкантов.  В  те  времена для Синтии они были в новинку,  и она с интересом наблюдала,  как эти пташки  становятся  неотъемлемой  частью повседневной  жизни битлов.  Казалось,  они преследуют группу,  всюду: караулят у дверей гардеробной “Пещеры”, "случайно" проходят мимо дверей дома кого-нибудь из ребят,  флиртуют,  воркуют,  приносят подарки. Все это представляло серьезную угрозу для Синтии.
Она уже  однажды  оказалась  свидетельницей того,  как опасны эти пташки.  Дороти Рон,  девушку,  с которой  Пол  встречался  семь  лет, прогнали.  Дот  переехала  в  однокомнатную  квартиру  по соседству  с Синтией. Однажды вечером девушки, в халатах и бигуди, сидели за чаем и курили, когда в дверь Дороти начал барабанить Пол. Он желал немедленно поговорит с ней.  Они вышли через несколько минут: Дот в слезах, а Пол на взводе.  Он заявил,  что не хочет быть ничем связанным, когда в его распоряжении так много девиц.  Дот вскоре съехала  с  той  квартиры  и исчезла со сцены.  Больше о ней никто не слышал.  Синтия понимала, что такая же участь может постичь и ее.
Лето 1962 года оказалось для Синтии несчастливым. Мать находилась в Канаде,  Джон постоянно гастролировал. Она осталась совсем без денег и ей пришлось,  к немалому смущению, обратиться в социальную службу за пособием.  Подавленная,  она боялась задохнуться в своей жаркой душной квартире.  Ей казалось,  что она попала в ловушку,  и нет выхода,  нет спасения.
К августу  она  забеременела.  Она  уверяет,  что не пользовалась противозачаточными  средствами  на  протяжении  двух  лет отношений с Джоном.  “Невежество было благом”, - считает она. Если это правда,  то Синтии слишком долго везло.  Когда ее  начало  тошнить  по утрам,  она  отправилась  к врачу своей подруги Филлис, и тот после осмотра бесстрастно подтвердил беременность. На следующий вечер, выпив для храбрости,  она сообщила об этом Джону, беззвучно плача. Некоторое время Джон помолчал,  потом стоически заявил, что поступит единственно возможным для северянина образом: он на ней женится.
Судьба распорядилась так,  что из Канады прибыла Лилиан Пауэл. Но Синтия не решалась рассказать матери о беременности до последнего дня, а перед отъездом Лилиан в доме в Виррале она призналась,  и  произошла бурная  сцена.  Лилиан  Пауэл казалась разочарованной,  но отнеслась к известию с пониманием,  когда узнала, что Джон обещал жениться. Тем не менее,  миссис Пауэл не стала откладывать отъезд в Канаду ради свадьбы дочери и уехала за два дня до назначенного события.  Синтия  проводила мать до причала,  глаза ее распухли от слез,  она даже не видела, кому машет.
Джон очень боялся сообщить тете Мими о своих планах, и откладывал разговор  до  последнего  вечера  перед  свадьбой.  В   “Мендипс”   он отправился  один и сказал,  что женится,  потому что Синтия беременна. Мими застонала, как раненое животное. “Ты слишком молод” - рыдала она. Ему  было  почти двадцать два года.  Мими долго бранилась,  отказалась дать свое благословение и прийти на свадьбу.  Когда Джон  рассказал  о проблеме  Брайану,  тот откликнулся галантно и любезно,  хотя не мог не порадоваться, что тетка Джона перестала с ними разговаривать.    
Двадцать четвертого августа в серый дождливый день Синтия Пауэл и Джон  Уинстон  Леннон  поженились.   Церемония,   проведенная   членом магистрата,  была  короткой,  большую часть речи никто не слышал из-за дождя,  барабанящего по асфальту.  Синтия надела  свой  лучший  наряд: красный с черным английский костюм и блузку с жабо,  присланную Астрид из Гамбурга. На бракосочетании присутствовал брат Синтии Тони, золовка Марджери  была  подругой  невесты.  Пол и Джордж,  в строгих костюмах, белых рубашках и галстуках, взирали на происходящее грустными глазами. Забавно, что Брайан был на свадьбе свидетелем со стороны Джона.
После церемонии  свадебная  процессия  двинулась  под   проливным дождем  по  улицам к местной забегаловке “Кафе Рис”.  Брайан выбрал это место потому,  что решил,  что там их никто не узнает.  В кафе не было стульев,  и  свадьбе  пришлось ждать двадцать минут,  пока освободится стол.  Подали суп и курицу,  Брайан произнес тост, держа в руке бокал с минеральной водой.  Он оплатил счет,  отметив про себя,  что свадебная церемония обошлась в  пятнадцать  шиллингов  на  каждого.  В  качестве последнего широкого жеста он отдал Синтии и Джону в вечное пользование “секретную” квартиру на Фолкнер стрит.  Теперь,  когда  Джон  женился, зачем она ему?
Но оставалась одна проблема: Брайан был уверен, что женитьба Джона и  его предстоящее отцовство окажут пагубный эффект на имидж “Битлз” и помешают успеху. Беременная жена вызовет  скандал  среди  фанатов.  Как будет выглядеть Синтия с пузом у служебного входа или на улице рядом с Джоном? Уж если Синтия стала женой Джона, то пусть она будет “тайной”, абсолютно анонимной.  О свадьбе никто не должен говорить. Синтию такое требование смутило и обидело,  но она мало понимала в имидже рок-групп и менеджерах с их фантазиями.  Знала она лишь, что любит Джона и у нее будет ребенок,  поэтому она согласилась на все условия.  Ее спрятали в доме на Фолкнер стрит, где она терпеливо ждала мужа.
Она редко  видела  Джона,  пока  носила  ребенка.  Группа   почти постоянно находилась в разъездах или жила в дешевых лондонских отелях. Иногда Джон забегал на Фолкнер стрит,  чтобы взять  чистые  рубашки  и оставить  грязные.  Во  время  одного  из  таких редких визитов Синтии удалось убедить Джона,  что пора ему помириться с Мими,  и что было бы неплохо,  если бы Мими заботилась о ней в период беременности. Однажды вечером,  без предупреждения они подошли к “Мэндипсу”  и  позвонили  в дверной  колокольчик.  Как только Мими открыла дверь и увидела их,  ее строгое лицо осветилось широкой улыбкой, и она бросилась Джону на шею. В  тот  вечер  она приготовила грандиозный ужин.  Она так обрадовалась возвращению Джона,  что предложила Синтии переехать в “Мендипс”, чтобы заботиться  о  ней  и  ребенке,  когда  он  родится.  Синтия  вторично переехала к Мими,  продолжая следовать распоряжениям Брайана.  И делала вид,  что она вовсе не жена Джона,  а всего лишь беременная студентка, снимающая комнату.

 

                ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

             “Что такому  вахлаку,  как  я,  делать со всем этим
             добром?”
             Ринго Старр
1

Увольнение Пита  Беста  вызвало бурю местного значения:  фанаты в знак протеста спали на пороге дома матери Пита,  девушки  пикетировали НЕМЗ  и  “Пещеру”,  плакаты  гласили:  “Пит  -  самый  лучший”  и “Пит навсегда”. В “Пещере” даже происходили потасовки, когда там появлялись битлы,  а Брайан усугубил ситуацию тем, что попросил владельца “Пещеры” обеспечить охрану.  Но самую большую опасность представляла Мона Бест, считавшая,  что  Пита  выгнали из зависти.  Она совершенно справедливо негодовала из-за того,  как с Питом поступили, тем более в свете того, что Джордж Мартин предложил им контракт.  Но насущной проблемой Брайана стал даже не Пит  Бест,  а  необходимость  найти  для  группы  другого ударника.  Джордж  Мартин  ужа запланировал запись на начало сентября, оставалось всего  несколько  недель.  Естественно,  они  бы  предпочли нанять  самого  лучшего  ударника,  но в сложившейся ситуации сошел бы любой,  лишь бы он смог прилично выступить во время записи.
Ринго Старру  предложили войти в группу,  когда ему было двадцать два года, и он был не самым подходящим кандидатом на роль в величайшей из  когда-либо написанных историй.  До этого момента жизнь маленького, худенького и непритязательного  парня  с  грустными  голубыми  глазами состояла из сплошной череды несчастий.
Ричард Старки родился 7 июля 1940 года,  его родители Элси Глив и Ричард  Старки  работали в пекарне.  Вырос он в большом мрачном районе Ливерпуля,  который называется Дингл, там вдоль доков тянутся трущобы, это место известно,  как Каст Айрон Шор.  Ричард оставил семью,  когда Ритчи было всего три года,  с тех пор он видел отца всего три  раза  в жизни.  Хотя  Старки  старший  и  присылал тридцать шиллингов в неделю поначалу,  но через несколько месяцев деньги  поступать  перестали,  и Элси не могла больше платить за аренду квартиры.  Она пошла работать в бар, и малыш по вечерам оставался один.
Когда Ритчи  исполнилось шесть лет и он проучился всего лишь один год в школе “Сент-Силас”,  у него заболел живот. Боль не проходила всю ночь,  но  лишь  под утро его наконец догадались отправить в больницу. Слишком поздно, аппендикс прорвался и начался перитонит. Десять недель он  находился в коме,  и с ним постоянно что-нибудь случалось.  В свой день рождения,  когда ему исполнилось семь лет,  он упал с кровати.  В госпитале он провел целый год.
К тому времени,  как он вернулся  в  школу,  выяснилось,  что  он безнадежно  отстал  от  остальных  учеников.  Он не мог ни читать,  ни писать,  и то немногое,  чему выучился,  рассказала  ему  сердобольная соседская девочка.
Год пребывания в госпитале сделал  его  хилым  и  слабеньким,  но каким-то  чудом не сломил дух.  Он рос жизнерадостным,  всем довольным ребенком,  и когда мать вышла замуж  за  маляра  Гарри  Гривза,  Ритчи принял его всем сердцем.  Гривз стал для него почти отцом.  Наконец-то жизнь более-менее наладилась.  Но в тринадцать лет  он  простудился  и заболел плевритом, который дал осложнение на легкие. Дождливым утром в Дингл прибыла большая черная машина и увезла его в  детский  госпиталь “Хесуолл” в Виррале.  Его уложили в постель, где он провел два года. В школу он так и не вернулся.  Из  госпиталя  он  выписался  в  возрасте пятнадцати  лет  не совсем здоровым и мог работать разве что курьером. Когда он наконец нашел место в железнодорожной компании,  его  уволили через шесть недель,  потому что он не прошел медкомиссию.  Гарри Гривз нашел для него работу подмастерья в местной строительной фирме.
В 1956  году  начался  бум  скиффл.  В  госпитале Ритчи стучал на барабанах в больничной группе,  и музыка  стала  следующим  логическим шагом  в  его  жизни.  Подобно многим другим молодым ливерпульцам,  он создал группу со своим приятелем,  тоже подмастерьем,  по  имени  Эдди Клейтон,  и они проделали тот же круг, что и “Кварримен”. Скиффл вышел из моды,  но Ритчи научился отлично играть на ударных.  К 1959 году он уже  выступал,  как  профессионал,  с  самой большой группой Ливерпуля “Рори Сторм энд зе Харрикейнз”.  В период  популярности  “Рори”  Ритчи стал называться Ринго, потому что   любил  носить много колец на руках  и
Старр вместо Старки, чтобы его соло на ударных можно было объявить как “Звездный час” .

Битлы хорошо  знали  Ринго  не  только  по  Ливерпулю,  но  и  по Гамбургу,  где  несколько  месяцев  слушали  его  выступления  с “Рори Сторм”.  Он любил повеселиться,  не выпендривался и со всеми в  группе хорошо  ладил,  не то,  что Пит Бест.  В последние месяцы популярность “Рори Сторм” падала, и “Харрикейнз” выступали в доме отдыха в Бутлине. Туда   ему  и  смог  наконец-то  дозвониться  Джордж  Харрисон,  чтобы предложить занять вакантное место  ударника  у  “Битлз”.  Сначала  ему будут  платить  25  фунтов в неделю в течение испытательного срока.  А потом,  если все пойдет хорошо, он будет получать, как и все остальные музыканты.  Он  сразу  отправился  в  парикмахерскую  и подстригся под битла.
               
2

Джордж Мартин не ожидал, что 12 сентября 1962 года битлы прибудут в  студию  с  Ринго  Старром.  Брайан  не сказал Мартину,  что Пит Бест уволен,  и Мартин договорился с известным ударником Энди Уайтом и  уже начал с ним работать в студии. Мартин прослушал Ринго и решил сразу же начать запись... Энди Уайт на ударных, что до смерти расстроило Ринго. Ему выдали тамбурин и подсказывали,  когда включаться.  Позднее Джордж Мартин разрешил  Ринго  записать  несколько  дорожек,  потому  что  он выглядел  очень несчастным.  (Ринго уверяет,  что Энди Уайт записан на сингле,  а на альбоме его игра). В первый день они записали две песни. За время,  прошедшее со дня прослушивания,  Джордж Мартин изменил свое мнение  и  разрешил  записать  песни   собственного   сочинения,   как выяснилось,   обе  композиции  написаны  Полом  Маккартни.  Сторона  А называлась “Love Me Do” (“Люби меня”) с банальным текстом, придуманным Полом  в шестнадцать лет.  Песню очень украсила партия Джона на губной гармошке - той самой,  что он украл в Арнхеме.  На стороне В  записали еще одну простенькую песенку “P.S.  I Love You” (“P.S. Я тебя люблю”), текст которой немногим сложнее,  но Джорджу  Мартину  удалось  сделать аранжировку  таким  образом,  что  получились те гармоничные созвучия, которые станут торговой маркой “Битлз”.
Битлам вновь   повезло,   взаимодействие   с   Джорджем  Мартином синтезировало настоящее  золото.  Хотя  роль  Мартина  в создании  их пластинок с годами менялась, именно ему принадлежит заслуга воплощения их невысказанных идей в музыку.  Никто из битлов не умел ни читать, ни писать   ноты,  впрочем,  Пол  впоследствии  научился.  Они  не  знали инструментов, кроме тех, на которых играли, и не имели представления о том,   как  записывается  музыка  на  студийной  аппаратуре,  хотя  по сравнению с современными звукозаписывающими устройствами,  техническое оснащение   “Парлофона”   было   доисторическим.  Первые  песни  битлы записывали  на  четырех  треках,  что  несравнимо  с  шестнадцати-   и тридцатидвухтрековой   аппаратурой   более   поздних   лет.   Мартину предстояло стать тем, кто представит их миру.
Когда 4  октября  1962  года вышла пластинка “Love Me Do”,  Брайан надеялся,  что студия звукозаписи возьмет на себя рекламу.  Но  ничего подобного  не  произошло.  Когда Джордж Мартин на собрании сотрудников И-Эм-Ай сообщил,  что хочет записать “Битлз”,  все рассмеялись, решив, что это шутка Спайка Миллигана,  которого Мартин тоже записывал. В тот период в Англии записывали только американцев,  таких,  как Бобби Ви и Дела  Шеннон.  Америку  охватила  волна очередного безумия - твист - и предполагалось,  что в Англии  начнется  бум.  Общее  мнение  в  среде музыкальных воротил было таково:  с гитарными группами покончено.  Так что “Love Me Do” выпустили и забыли о ней.
Выбросить пластинку  на  рынок  без  рекламы - все равно,  что не кормить новорожденного.  Брайан делал все, чтобы выходить свое чадо. Он заказал  10.000  пластинок для НЕМЗ,  предполагая,  что такое огромное количество автоматически создаст пластинке высокий рейтинг  в  Англии. Потом   начал  кампанию  по  написанию  писем  на  Радио-Люксембург  и Би-би-си. Всех друзей и родственников битлов обязывали писать письма с просьбой передать по радио новую песню “Битлз”. Писали сотрудники НЕМЗ и их семьи.  После каждого выступления “Битлз” перед публикой  фанатов просили позвонить на радиостанции и потребовать, чтобы исполнили песню “Love  Me  Do”.  Куини  вызвалась  обойти  все  магазины  Ливерпуля  и спрашивать,  есть  ли  в  продаже  пластинка “Love Me Do” в исполнении “Битлз”.  Когда они с Гарри уехали отдыхать  на  Майорку,  она  оттуда писала  на  радиостанции  и  сообщала,  что  она домохозяйка,  которая находится на отдыхе,  и что ей бы очень хотелось по возвращении  домой услышать по радио свою любимую песню. Тем временем Брайан организовывал концерты,  в которых “Битлз” выступали  главным  номером.  НЕМЗ  очень скоро  стала  одним  из  главных  концертных  организаторов на севере. Однажды Пол Маккартни встретил на улице приятеля и признался ему,  что весь день ничего не ел.  “Надо же кому-то заплатить за те десять тысяч пластинок, которые закупил Брайан пошутил Пол.
Получив сотни  заявок,  Радио-Люксембург передало песню.   Примеру последовало Би-би-си,  и вот,  подобно тому,  как маленькая искорка за секунду  может  вызвать  пожар,  “Love  Me Do” появилась в “Нью Рекорд Миррор” на сорок девятом месте.  Когда же  пластинка  заняла  двадцать первое место в рейтинге “Мелоди Мейкер”, весь северный город Ливерпуль заговорил о “Битлз”.  К середине декабря “Love  Me  Do”  пробилась  на семнадцатое  место  в  хит-параде.  Они  поразились.  “Может  ли  быть что-нибудь важнее этого?”, - с гордостью спросил Брайан.
В феврале  Джордж Мартин вновь пригласил “Битлз” в студию И-Эм-Ай записать “Please Please Me”(“Пожалуйста,  сделай мне  приятное”),  еще одну  песню о любви,  написанную Джоном несколько лет назад на кровати тети  Мими  с  розовым  покрывалом.  Джордж  Мартин  остался   доволен результатом   и   после  окончания  записи  объявил  из  своей  будки: “Джентльмены,  вы только что записали свой первый хит”.  Тем  временем Брайан  продолжал  отправлять их на гастроли,  на сей раз они создавали имя молодой певице Хелен Шапиро,  чья  популярность  начинала  падать. Второсортное  турне  дало возможность “Битлз” предстать перед публикой английской глубинки,  и  они  методично  появлялись  во  всех  уголках страны.  Остаток морозной зимы они провели в фургончике Нила Эспинола. Заснеженные города таяли в белой дымке:  Уэйкфилд, Карлисл, Питерборо, Мэнсфилд,  Ковентри,  Таунтон,  Глосестер,  Ромфорд, Эксетер, Льюишам, Кройдон и Шеффилд.  Каждую неделю Брайан им звонил и сообщал об  успехе “Please  Please Me”.  По мере того,  как они завоевывали популярность, путешествуя по  стране,  песня  проталкивалась  в  таблицах  рейтинга, словно крот, прорывающий ход из-под толщи земли. Сначала она появилась в “Мелоди Мейкер” под впечатляющим номером сорок  семь,  на  следующей неделе уже под тридцать девятым, а потом перепрыгнула на захватывающее дух двадцать первое место.  Через четыре недели перешла на девятое  и, наконец, 2 марта 1963 года “Битлз” получили свой первый хит.
Теперь дела пошли быстрее. В ту же неделю, что “Please Please Me” стала хитом,  битлов пригласили в студию на Эбби Роуд,  и за пятьдесят три  часа  они  записали  целый  альбом:  четырнадцать  песен.  Альбом появился на прилавках через шесть недель, а вместе с ним и новый сингл “From Me To You” (“От меня к тебе”).  Эту песенку о любви они написали в  автобусе,  когда  ехали  из  Йорка  в  Шрусберри  с  Хелен  Шапиро. Возвращаясь поздно ночью домой,  сидя в гардеробной в ожидании  своего выхода или заперевшись в ванной,  они, похоже, писали все эти хиты без всяких усилий.  Через две недели после выпуска “From Me To You”  занял первое  место  в рейтинге и оставался там до тех пор,  пока не продали 500.000 пластинок,  а потом  его  сменила  другая  песня,  и  снова  в исполнении “Битлз” - их четвертый слезоточивый сингл.

3

“Разве есть  на  свете  что-нибудь важнее этого?” - снова и снова задавал вопрос Брайан,  зная,  что всегда найдется что-нибудь важнее на пути к ошеломляющему успеху.  Брайан ходил в НЕМЗ,  сияя,  как ребенок, которому удалось пустить красивый мыльный пузырь. Он наслаждался своим успехом и обращался за одобрением к Куини, Гарри, брату Клайву, ко мне (Питеру Брауну),  даже Рексу Мейкину.  Мы все вдруг  изменили  к  нему отношение,  даже Куини.  Из очаровательного чудака Брайан превратился в гения и, похоже, не собирался останавливаться на достигнутом.
Брайан подумал,  что  поскольку  ему  удалось устроить контракт на запись для “Битлз”,  теперь не  составит  труда  сделать  их  звездами первой  величины.  И  еще  он  решил,  что  раз  такое удалось с одной группой,  почему бы не попробовать и  с  другой,  или  с  несколькими? Вначале ему не приходило в голову,  что “Битлз” абсолютно уникальны, и существующее между ним и группой взаимодействие нельзя  повторить.  Он начал   подписывать   контракты  на  огромное  количество  музыкальных мероприятий.  Он попросил меня полностью забрать все повседневные дела магазинов  на Уайтчэппел и Грейт Шарлотт стрит,  а сам стал заниматься исключительно  менеджментом,  включая  организацию  концертов.   “НЕМЗ Энтерпрайсиз”  теперь  объединяла  функции  талантливого менеджмента и компании по организации ангажементов.
В начале  1963  года  Брайан объявил о своем новом “открытии”.  Им оказался по-мальчишески угловатый бывший  рассыльный  Джерри  Марсден, болтавшийся  по  Ливерпулю с 1958 года с группой “Пейсмейкерз”.  Брайан заказал для Джерри и всей его группы солидные костюмы,  шитые  тем  же портным,  что шил для “Битлз”,  следил за всеми выступлениями Джерри и посылал ему напечатанные на пишущей машинке  памятки  о  поведении  на сцене.  Он  устроил для него контракт с И-Эм-Ай на запись в престижной студии  “Коламбия”,  к  большой   досаде   битлов,   записавшихся   на “Парлофоне”.  Первой  пластинкой  Джерри  стала песня,  которую прежде советовали  записать  “Битлз”:  “How  Do  You  Do  It”  (“Как  ты  это делаешь”).  Записал ее Джордж Мартин,  пластинка вышла в марте и через месяц заняла первое место в хит-параде, оставаясь там до конца апреля, а потом ее сменила новая песня “Битлз” “From Me To You”.
Теперь уж мы все изумились, что Брайану удалось повторить успех, и выглядело  это  так,  словно  ему  это ничего не стоило.  Не успели мы перевести дух,  как Брайан сообщил,  что берет третью вокальную  группу “Билли Крамер энз зе Коустерз”.  Ему понравился солист,  его настоящее имя  Билли  Эштон,  и  он  перекупил   контракт   группы   у   мелкого ливерпульского  менеджера.  Он  сменил им название на “Билли Дж.Крамер энд зе Дакотас”, заказал для них новые костюмы, стал присылать памятки о   правильной   подаче   шоу,   и   дал   для  исполнения  композицию Леннона-Маккартни “Do You Want To  Know  A  Secret?”  (“Хочешь  узнать тайну?”, одну из тех многих, что они, казалось, брали из воздуха. Джон помнил,  что такой вопрос задал Пиноккио Сверчок Джимини.  Не прошло и месяца  после  выпуска  пластинки на студии “Парлофон” “Do You Want To Know  A  Secret?”  в  исполнении  “Билли  Дж.Крамер  энд  зе  Дакотаз” оказалась на втором месте в таблицах рейтинга, сразу же за “Битлз”.
Потом подошла  очередь  “Зе  Биг  Три”,   группы   из   “Пещеры”, выступавшей  вместе  с  битлами в клубе “Стар”,  за ними “Фор Джейз” -
название Брайан изменил на “Формоуст”. Затем местный веснушчатый парень Томми  Куигли,  переименованный в Томми Куикли.  Все получили костюмы, песни и контракты со студиями.  Брайан даже взял  женщину-звезду  Силлу Уайт,  бывшую  машинистку.  Силла  относилась к разряду так называемых “пещерных крикунов”,  девушка с  сильным  голосом.  Что-то  в  добром, забавном, круглом лице девушки привлекло внимание Брайана. Он сменил ей имя на Силла Блэк,  потому  что  “оно  больше  ей  шло”,  прическу  на короткие кудряшки,  придумал новый грим и наряды. Но важнее всего, что он дал ей песню Леннона-Маккартни,  которую Пол  сочинил,  возвращаясь ночью  домой  через Аллертон,”Love Of The Love” (“Любовь влюбленных”), которая сразу же  определила  ее  место  в  таблицах  рейтинга.  Билли Дж.Крамер  снова  занял первое место благодаря песне Леннона-Маккартни “Bad To Me” (“Мне не везет”),  за ним шел Джерри Марсден  с  хитом  “I Like  It” (“Мне это нравится”).  Затем вновь выбился Билли Дж.Крамер с песней “From A Window” (“Из окна”), за ним Силла Блэк с “It’s For You” (“Для тебя”).
В музыкальном  деловом   мире   начался   бум   вокруг   явления, получившего название “Мерсей саунд” (звук Мерсея), поскольку разумного объяснения самовольной  монополизации  всех  первых  мест  хит-парадов Брайаном  и  “Битлз”  просто  не  находилось.  Весной и летом того года Ливерпуль стал объектом массовой  охоты  за  талантами.  Все  компании звукозаписи,   прежде   отвергшие   “Битлз”,   прислали  теперь  своих сотрудников художественно-репертуарных  отделов.  Эти  ловцы  талантов кидались   на  клубы  и  танцевальные  залы,  как  голодные  волки,  и подписывали контракты со всеми группами  подряд.  Контракты  достались “Серчерз”,   “Фарон   энд   Фламингоз”,   “Эрл  Престон  энд  Ти-Тиз”, “Мерсибитс”,  “Андеркейкерз” и “Зе Чантс”.  Даже “Рори  Сторм  энд  зе Харрикейнз”,  прославившиеся  благодаря  тому,  что  с  ними  когда-то работал ударник Ринго Старр,  предложили контракт на запись пластинки. Некоторые  из  групп  записали  синглы,  другие не продвинулись дальше подписания контракта,  одна или две  записали  песни,  ставшие  хитами благодаря ауре, создавшейся вокруг ливерпульских групп, но подавляющая часть вернулась из Лондона домой, недоумевая, почему у Брайана Эпштейна и “Битлз” все получается совершенно иначе.
Успех от многого излечил  Брайана,  но  один  болезненный  симптом оставался:  он все еще был влюблен в Джона Леннона. Джон освещал жизнь Брайана и стимулировал на все то,  что Брайан делал для битлов.  Что  до Синтии,  Брайан не видел ее месяцами,  да и остальные тоже. Она была на девятом месяце беременности и благоразумно  держалась  в  тени.  Между гастролями  и  поездками  в  Лондон  Джон  практически  не появлялся в Ливерпуле.  В мае они подписали контракт еще на  одни  гастроли,  а  в промежутке  Брайан решил предоставить им отпуска.  Пол,  Джордж и Ринго отбыли на Канарские острова греться на  солнышке.  В  отношении  Джона Брайан имел другие планы.

4

Синтия в  одиночестве  жила  у Мими и следила за успехами мужа со смешанным чувством страха и тихой гордости:  страха - потому что никто не  ожидал,  что  успех  окажется  таким огромным,  а тихой гордости - потому что она не смела признаться даже  в  том,  что  она  знакома  с Джоном Ленноном,  не говоря уж о том,  чтобы намекнуть на то,  что она его жена.  Он зарабатывал так много денег,  что  суммы  уже  не  имели значения.  Все говорили,  что деньги текут рекой,  но она не видела ни гроша.
Муж находился  на  гастролях  уже несколько недель,  а у Синтии в апреле,  когда она отправилась на Пенни Лейн  за  покупками,  начались схватки.  Вечером,  в ночной сорочке и тапочках, с бигуди в волосах ее доставили на машине “скорой помощи” в  больницу  “Сефтон”.  Роды  были трудными и долгими. Через два дня в понедельник утром 8 апреля родился сын.   Назвали   его   Джулиан   в   честь   бабушки,    чью    смерть засвидетельствовали пять лет назад в этой же больнице.  Синтия держала малыша на руках и восхищалась  тем,  что  он  так  похож  на  папочку. Вечером Джон позвонил ей в больницу,  но прошла неделя, прежде, чем он появился сам.
В “Сефтоне” никто не знал, что Синтия - жена Джона Леннона.  Брайанпроследил за тем, чтобы отдельную палату зарезервировали на имя Синтии “Пауэл”  за  двадцать семь шиллингов в день,  чтобы Джон,  вернувшись, смог бы навестить ребенка,  не  очень  привлекая  внимание.  Однако  в единственной  отдельной  палате  имелось огромное окно,  примыкающее с одной стороны к общей палате.  Джон заявился в  день  выписки  Синтии, пытаясь  изменить  внешность.  Он  нацепил  шляпу,  усы и темные очки. Увидев его, Синтия рассмеялась. Джон пришел в экстаз, увидев Джулиана, и  когда он взял крошку,  руки у него тряслись.  “Он чертовски красив, верно, Син?” - умилился он.
Синтия услышала,  как  за  стеной  одна  молодая  мамаша  сказала другой:  “Это он!  Один из них,  битл!”. И вскоре в окне повисло около дюжины людей, и пациентов, и медсестер, что испортило радость встречи. Джон вернул Джулиана и сказал,  что лучше ему уйти, а то он привлекает слишком много внимания, и что могут заподозрить, что он имеет какое-то отношение к ребенку,  но прежде,  чем уйти, он должен кое-что сказать. Во-первых,  он хочет,  чтобы Брайан стал крестным отцом.  Во-вторых, он уезжает отдыхать,  как только закончится турне.  Он уезжает с Брайаном. Только  они  вдвоем.  Остальные  битлы  уезжают  на Канарские острова. Значит, Синтия не увидит Джона еще несколько недель после выписки.    
Синтия откинулась   на   подушку   больничной  койки,  у  нее  не укладывалось  в  голове,  как  Джон  может  уехать  и  оставить  их  с Джулианом,  и  это  путешествие  с  Брайаном Эпштейном чем лучше?  Джон накинулся на нее в ярости:  “Какая же ты эгоистка, опять ты за свое! Я задницу надорвал, работаю, не переставая, уже несколько месяцев. И эти чертовы придурки все время глазеют,  выслеживают повсюду.  Я  заслужил отдых. И Брайан хочет, чтобы я поехал, я стольким обязан бедняге. С кем же еще ему ехать?”

Брайан и Джон уехали в конце апреля 1963 года. Брайан успел изучить город в 1959 году,  когда Куини отправила его в Испанию.  С тех пор он стал поклонником боя быков и себя считал знатоком в этой области.  Ему доставляло огромное удовольствие развлекать  Джона.  Дни  проходили  в покупках и поездках.  Вечером они отправлялись в ночные клубы. В конце недели  они  взяли  напрокат  машину  и  поехали  вдоль  побережья   к сверкающему  городу Ситгез на Коста Брава.  Вечерами они сидели в кафе при свечах и смотрели на пары,  скользящие в лунном  свете.  выпив  не одну  бутылку  вина,  они  откровенно  обсуждали  личную жизнь Брайана. Брайану приносило огромное  облегчение,  что  можно  наконец-то  честно разговаривать  с  Джоном.  Он  сказал,  что для человека,  который так сильно ценит честность, жить во лжи - тяжелая ноша.
“Если бы у тебя был выбор,  Эппи, - спросил Джон, - если бы можно было нажать на кнопку и стать, как все, ты бы сделал это?”
Брайан на минуту задумался.  “Странно,  но нет”,  - ответил он.  А потом началась своеобразная игра. Джон показывал Брайану на кого-нибудь из проходящих мимо мужчин,  а Брайан объяснял, что его в том привлекает или отталкивает.  “Меня это развлекало,  - признавался Джон,  - Я  все время  думал,  как писатель:  это происходит со мной”.  А еще позднее, когда они вернулись  в  номер  отеля,  пьяные  и  сонные  от  сладкого испанского  вина,  Брайан и Джон молча разделись.  “Все о’кей,  Эппи” - сказал Джон,  ложась на постель.  Брайану хотелось погладить его, но  он боялся.  Джон  лежал послушно и неподвижно,  а Брайан стал осуществлять свои мечты,  уверенный,  что это принесет  ему  успокоение,  но  утром проснулся с той же пустотой в душе.

5

Вскоре родственники и  близкие  друзья  битлов  узнали о том,  что Джон вместе с Брайаном уехал в Испанию.  В НЕМЗ и “Пещере” только об этом  и говорили.  Всем не давал покоя вопрос: что заставило Джона согласиться на эту поездку?  Он же знал, что Брайан уже несколько лет “охотился” за ним.  Больше всех недоумевала Синтия Леннон.  Объяснение Джона, что он обязан составить Брайану компанию,  казалось бессмысленным.  Еще больше ее озадачивало то,  что она с сыном Джона почему-то должна жить в доме Мими тайно и не сообщать никому о том,  что она жена  Джона.  Знакомые воспринимали, как должное, что Джулиан - незаконнорожденный ребенок, а Синтия не вдавалась в объяснения. Внезапно пришедшая к Джону слава еще больше  осложнила ситуацию.  В последнее время “Мендипс” стал объектом паломничества фанатов,  а две-три девушки с  фотоаппаратами  постоянно дежурили  у  ворот.  Мими стала замечать,  что стоит ей оставить дверь незапертой, пропадают чашки: их воруют на сувениры.
Из-за фанатов  с фотоаппаратами Синтия превратилась в затворницу. Днем она выходила только в лавку зеленщика.  Она  выскальзывала  через черный  ход  и  бежала по улицам,  катя перед собой Джулиана в коляске фирмы  “Сильвер  Кросс”  -  подарок   Брайана.   Иногда   ее   замечала какая-нибудь  девушка,  дежурящая у ворот “Мендипса” и гналась за ней, чтобы спросить,  знакома ли  она  с  Джоном  Ленноном.  Синтия  обычно спрашивала:  “с Джоном?  Это каким еще Джоном?” и шла дальше. Однажды, изумленная тем,  что девушка в лоб спросила,  не является ли она женой Джона, Синтия выпалила: “Моя фамилия Маккензи” и убежала прочь.
Джон так и не вернулся в “Мендипс” после  рождения  Джулиана.  Он только  останавливался там несколько раз переночевать.  Обычно он либо находился на гастролях,  либо останавливался в лондонскоми отеле,  и в течение нескольких месяцев вел себя так,  словно они не женаты. Синтия в течение шести месяцев так и не крестила Джулиана,  ожидая,  что Джон вернется  домой и будет присутствовать на церемонии,  а потом все-таки окрестила ребенка без Джона. Если он ненадолго забегал в “Мендипс”, то играл  с  Джулианом  несколько  минут,  а  потом раздражался,  если он плакал, или если Синтия меняла пеленки. Тогда Джон хлопал дверью, и на этом визит заканчивался.
Хуже того,  между Синтией и Мими нарастали неприязнь и ревность к ребенку. Объектом ссор, помимо Джона, стал еще и подрастающий Джулиан. Мими считала,  что Джулиан принадлежит ей в той же мере, что и Синтии, а  поскольку  она  вырастила  Джона,  то  имела  собственное  мнение в отношении воспитания  Джулиана.  Ребенок  оказался  плаксой.  Он  орал постоянно,  и  днем,  и  ночью,  и,  казалось,  его  ничем  не  унять. Разумеется,  Мими считала Синтию виноватой во всех несчастьях ребенка, потому  что  она неправильно с ним обращается.  Синтия так уставала от его воя,  что заталкивала ребенка в самый дальний угол сада  и  давала ему  выплакаться.  Мими  это  очень  сердило.  Синтия  оказывала  Мими молчаливое  сопротивление,  когда  тетя  Мими  навязывала  собственные методы воспитания.
Достаточно было только поднести спичку к взрывоопасной  смеси,  и это произошло: Лилиан Пауэл, вдохновленная письмами дочери и газетными статьями об успехах Джона,  решила вернуться в Ливерпуль и жить вместе с  ней  в  “Мендипсе”.  Тогда  и  решили,  что  приезд  Лилиан Пауэл - прекрасный повод для того, чтобы Синтия с ребенком оставила “Мендипс”, не  обидев Мими или Джона.  К сожалению,  Синтии с матерью некуда было деться,  в доме на Хойлейке жили чужие люди.  В идеале, конечно, самым подходящим  местом  для  них  был  “Мендипс”,  но три женщины и орущий младенец не продержались бы вместе и двух  недель.  Синтия  с  матерью вскоре  оказались  в  однокомнатной  квартире,  снятой  за  5 фунтов в неделю.  Ей ни разу не пришло в голову,  что Джон  зарабатывает  сотни тысяч фунтов и мог бы подыскать для жены с ребенком жилье поприличней. Синтия даже ни разу не подумала о том,  что  можно  попросить  у  него денег. А сам он не предложил.
Той весной Синтии представилось мало случаев увидеться с  Джоном, одним  из  них стал день рождения Пола Маккартни,  которому исполнялся двадцать один год.  Дом Пола Маккартни на Фортлин  Роуд  стал  недавно местом,  где  постоянно  толпились  фанаты  “Битлз”,  и чтобы избежать излишнего внимания,  вечеринку организовали в  доме  тети  Пола  Джин, через Мерсей,  в Биркенхеде.  Из дня рождения Пола вечер превратился в чествование “Битлз”.  Все веселились,  пришли старые  друзья,  играли, развлекая друг друга,  разные группы НЕМЗ.  Синтия была счастлива, что ее пригласили с Джоном,подарив ей самый веселый день за много месяцев. Шли  часы,  гости пьянели,  становилось шумно.  Вдруг в другой стороне сада Синтия услышала гул нарастающей ссоры.  Джон в бешеной ярости  и, очевидно,  совершенно  пьяный,  бил  диск-жокея  “Пещеры” Боба Вулера, который так много помогал им в  ранних  выступлениях.  Троим  мужчинам удалось  его  оттащить,  но  прежде он сломал Вулеру три ребра,  и его отправили в госпиталь.
Потасовка положила    конец   вечеринке.   Дрожащая   и   готовая расплакаться,  Синтия робко приблизилась к Джону:  в плохом настроении он мог, не задумываясь, ее тоже ударить, и она это хорошо знала.
“Я переломал ребра  этому  гаду”  -  сообщил  Джон,  вытирая  рот тыльной стороной ладони.
“А что он сделал?” - спросила Синтия.
“Он назвал  меня паршивым педиком,  - ответил Джон,  - Сказал, что мы с Брайаном - педерасты”.
Боб Вулер  подал  на  Джона  Леннона в суд за увечья,  и инцидент грозил перерасти в большой скандал.  Брайан забеспокоился:  он не хотел обнародовать  ни  свою  поездку  с  Джоном в Испанию,  ни драку на дне рождения Пола. Рекс Мейкин по просьбе Брайана тихо уладил дело без суда за 200 фунтов,  для Ливерпуля того периода - сумма очень щедрая. Но на этом разговоры о Джоне и Брайане  не  закончились,  и  Синтия  в  своей клетушке за 5 фунтов строила всевозможные догадки.
               
6

Если женитьба  Джона   Леннона   оказалась   лишенной   всяческой романтики, то в жизни Пола Маккартни ее было хоть отбавляй. С тех пор, как к Полу пришла известность,  у него  каждый  вечер  возникал  новый роман. Считавшийся самым остроумным музыкантом в группе, он также слыл и самым доступным.  Его тщеславие взорвалось, словно подложили 20 тонн взрывчатки. Он никогда не уставал фотографироваться и давать интервью. Именно Пол  подзадоривал  девушек,  улыбаясь  из  автомобиля:  “Бегом, девушки,  бегом!”.  Именно  Пол приобрел обширную коллекцию немыслимых шляп и накладных усов и брал ее с собой на гастроли,  чтобы неузнанным ходить  в  толпе  девушек  у  служебного  входа  и слушать,  что о нем говорят.
Бросив Дот Рон, свою любимую с детских лет, Пол начал встречаться с Айрис Колдуэл,  сестрой Рори Сторма,  но это  продолжалось  недолго. Айрис  внешне напоминала Рори - высокая,  броская блондинка,  но связь оборвалась из-за  доступности  огромного  количества  пташек,  которые гонялись за Полом.  Пол вел себя,  как голодный на пиру, и аппетит его оказался непомерным.  Таковы дары славы.  И все же Полу, независимо от того,  со сколькими девушками он встречался регулярно,  а со сколькими просто переспал,  все время казалось,  что в каждой есть изъян. Они не были  “хорошими”  девушками  и  ни  одну  из них он не привел бы домой познакомить с мамой Мери,  если бы она была жива.  Потому что хотя все северяне и любят шлюх,  в самой глубине своего ирландско-католического буржуазного сердца они прежде  всего  мечтают  о  хорошей  девушке,  с которой можно растить детей.
9 мая 1963 года,  вскоре после возвращения с Канарских  островов, куда  они  ездили  отдыхать  с  Джорджем  и Ринго,  Пол встретил такую девушку.  Ей было всего семнадцать лет,  и была она так же  непорочна, как и красива. Звали ее Джейн Эшер. Медные волосы, изумрудные глаза, к тому  же  настоящая  актриса,  дебютировавшая  в  кино  в   пятилетнем возрасте.  Сыграв  многочисленные роли в театрах Вест Энда,  она стала самой молодой актрисой в роли Венди в спектакле “Питер Пэн”, а потом в качестве  инженю сыграла главную роль в киноверсии студии Уолта Диснея “Принц и Нищий”.  Когда Пол встретил ее на концерте поп-групп в  “Роял Алберт  Холл”,  он узнал ее,  видев несколько раз в телешоу “Джук Бокс Джури”. На концерт ее пригласили в качестве знаменитой молодой ведущей радиопрограммы  Би-би-си  “Рэдил  Таймс”.  Их представили друг другу в антракте, когда битлов и ее попросили попозировать перед камерой.
После шоу  она  пришла  вместе  с  битлами в отель “Роял Корт” на Слоун Сквер выпить кофе с бутербродами.  А потом они пошли на квартиру журналиста  “Нью  Мюзикл  Экспресс”  на  Кингз  Роуд.  Хотя  всем  она понравилась,  и  Джордж  Харрисон  монополизировал  беседу,   Полу   с печальными глазами она улыбалась чаще всех. Когда в конце вечера стало очевидно,  что Пол от нее без ума, остальные под предлогом обеда ушли, оставив  Пола  с  ней  наедине.  Вернувшись  через  два  часа,  они  с изумлением обнаружили,  что Пол и Джейн сидят на том же  месте  и  все также увлеченно беседуют,  разговор шел о любимых блюдах.  Пол даже не пытался соблазнить ее.
Будет, пожалуй, точно сказать, что Пол влюбился в саму идею Джейн Эшер,  как  и  в  саму  девушку.  Воспитанная  и  невинная,  не  ровня ливерпульскому  парню типа Пола Маккартни.  Родилась она 5 апреля 1946 года и все еще жила с родителями в большом пятиэтажном доме на Вимпоул стрит  в  Лондоне.  Отец,  доктор  Ричард Эшер,  знаменитый психиатр и консультант по болезням  крови  и  душевным  заболеваниям,  работал  в госпитале  “Сентрал  Миддлэссекс”.  Мать,  Маргарет,  профессиональный музыкант,  некогда преподавала в лондонской музыкальной  школе  и,  по совпадению,  учила  Джорджа Мартина игре на гобое.  Младший брат Джейн Питер закончил Кембридж и подавал  большие  надежды,  как  музыкант  и сочинитель песен.  Вскоре он создаст вокальный дуэт “Питер энд Гордон” и,  исполнив композицию  Маккартни  “World  Without  Love”  (“Мир  без любви”),  они  займут одно из первых мест в рейтинге вместе с “Битлз”. Еще у Джейн была младшая сестра Клэр, такая же хорошенькая, как и она.
С самого  начала  у Пола не возникло никаких сомнений в том,  что именно в этот мир он хочет войти.  Семья Эшеров не была похожа  ни  на одну ливерпульскую семью из тех,  что он знал. Пола приглашали принять участие в откровенных,  часто взволнованных спорах за обедом,  и часто они проводили вечера дома за разговорами.  Пол с восторгом узнал,  что доктор Эшер - блистательный рассказчик и всегда  ждал  с  ним  встреч. Чувствуя себя поначалу немного не в своей тарелке, Пол впервые в жизни начал  читать.  Джейн  давала  ему  книги  и   присылала   билеты   на драматические спектакли и балет. Он благодарно и радостно погружался в новую жизнь,  связанную с Джейн.  “Я не хочу, чтобы вы подумали, что я говорю,   как  Джонатан  Миллей,  -  говорил  он  в  интервью  “Ивнинг Стэндард”,  - но я стараюсь все постичь.  Я не возражаю,  если  кто-то знает то, чего не знаю я. Я стараюсь наверстать все, что упустил. Люди рассказывают интересные вещи,  рисуют,  пишут книги,  сочиняют музыку, это  замечательно,  и  я  хочу  об этом знать...”.  Он стал цитировать стихи,  часто неправильно,  но никто его не собирался поправлять.  Все понимали, что молодой человек влюблен.
О романе Пола и Джейн узнала пресса,  когда фотограф  снял  их  у Театра  Принца  Уэльского  после  спектакля  Нила  Саймона “Никогда не поздно”.  Вопрос,  заданный им тогда,  будет преследовать их следующие пять лет:  “Вы поженитесь?” Его задавали все и всюду. “Скажите просто, что я улыбнулся в ответ” - сказал Пол репортеру. Годы спустя Пол и сам не  мог  поверить  в  то,  что  так  долго  ухаживал  за ней и даже не попытался затащить ее в постель,  но все обстояло  именно  так.  После свидания он либо возвращался в отель, либо вылетал последним рейсом из Хитроу в Ливерпуль.  Однажды вечером он опоздал на самолет,  и миссис Эшер  любезно  предложила  ему  переночевать  в  комнате  для  гостей, находившейся всего через лестничный пролет от спальни Джейн.  В  конце концов,  глупо  все  время снимать в Лондоне гостиничный номер.  И Пол переехал с чемоданами и гитарой  -  и  остался  там  на  два  года,  с благословения всей семьи.
Любовь нашла и Ринго Старра.  Из всех битлов  Ринго  больше  всех растерялся от неожиданного успеха. Он стеснялся и не доверял чужим. Он никогда не считал себя красивым,  а теперь все  городские  проститутки были у его ног.  Он любил женщин,  как всякий северянин, но чувствовал себя неудобно,  снимая какую-нибудь пташку  в  ночном  клубе.  Большую часть  своего  досуга он все еще проводил в Ливерпуле,  где жил в доме матери в Дингле.  Когда он работал с группой  Рори  Сторма,  он  долго встречался   с   девушкой  по  имени  Джеральдина.  И  даже  делал  ей предложение и подарил обручальное кольцо,  но помолвка расстроилась, и она  его  вернула.  Элси  Гривз  хранит его по сей день.  Встречаясь с Джеральдиной,  он обратил внимание на маленькую болтушку Маурин  Кокс, которая  встречалась  с  гитаристом  Джонни из группы Рори Сторма.  Но поскольку Маурин была чужой девушкой, он не мог даже поговорить с ней, такая  возможность  представилась  через  три  недели  после прихода в группу “Битлз”.  Она работала помощником парикмахера на  втором  этаже салона красоты “Эшли Дю Пре” рядом с хлопковой биржей. Он заметил ее в толпе девушек рядом с клубом “Пещера”,  когда подъехал на своей машине -  подержаном  сине-кремовом  “форде”,  не то,  что у Брайана Эпштейна. Маурин ясно помнит этот момент и до сих пор не забыла номер машины NWM 466.  Ринго припарковал машину и, войдя в клуб, робко ей улыбнулся. Он спросил,  придет ли она на следующий концерт,  и Маурин ответила,  что придет.  У нее были большие, темные и грустные глаза, и ей еще не было и  шестнадцати  лет.  Ринго  спросил,  не  хочет  ли  она  после   шоу куда-нибудь пойти, а Маурин ответила, что это трудно, ведь шоу вряд ли закончится раньше одиннадцати ночи,  а у нее четкая  договоренность  с родителями:  без  десяти  минут  двенадцать  она должна быть у входной двери.
Поэтому они   договорились   встретиться  днем.  Ринго  предложил заехать за ней в салон красоты после окончания работы.  Маурин  в  тот день  так  нервничала,  что  другие девушки отправили ее за покупками, чтобы она отвлеклась.  Ринго  подъехал,  когда  она  отсутствовала,  и устроился в кресле в зале ожидания, где сидели дамы, пришедшие сделать прически,  они подмигивали и хихикали.  Когда Маурин вернулась в “Эшли Дю Пре” и стала подниматься по ступенькам на второй этаж, она заметила в зеркале спину Ринго и его высокие ботинки. “О, Господи, - прошептала она, - это действительно произойдет...”
Первое свидание  прошло  на  редкость  удачно.  Они  поняли,  что идеально  друг  другу подходят.  Он - простой и необразованный,  она - славная хохотушка,  которой  особенно  нечего  сказать.  Она  получила образование в монастырской школе,  а потом стала маникюршей.  Она была поклонницей “Битлз”,  и один взгляд Ринго приводил ее в трепет.  В тот день они сходили в парк,  потом послушали певца Фрэнка Айфилда,  затем посмотрели двухсерийный фильм,  далее отправились в бар “Пинк  Пэррот” и,  наконец,  на  танцы  в  клуб Аллана Вильямса “Блю Энджел” Уставший после стольких событий, Ринго привел Маурин к дому родителей точно без десяти полночь.  С тех пор она никого не видела вокруг,  и,  насколько знает Маурин,  он не обращал внимания на других  девушек.  Но  она  не могла не отметить,  что в их отношениях были и недостатки. Ринго часто уезжал из города,  а когда  приезжал  в  Ливерпуль,  концерты  “Битлз” заканчивались  поздно.  В  течение  первых шести месяцев они проводили вместе не более одного часа по вечерам.
Остальные поклонницы  “Битлз”  считали Маурин временным явлением, но она оказалась цепкой и хитрой во всем, что касалось “Ритчи”. Что же до  того,  чтобы  отношения  Ринго  с Маурин переросли во что-то более серьезное,  Маурин  даже  не  мечтала.  Женитьба  битла  считалась   в Ливерпуле  табу.  Доступность являлась частью их привлекательности.  И все же ее не оставляла надежда,  что, возможно, когда-нибудь, когда ей исполнится семнадцать или восемнадцать лет, что-то изменится. Когда до нее дошли слухи о том,  что Джон Леннон тайно женат,  она спросила  об этом  Ринго.  “Даже  если и так,  - ответил Ринго,  - мы не говорим об этом”.
 

ГЛАВА ПЯТАЯ


“КОРОЛЕВСКИЙ РОК БИТЛЗ”
 заголовок  в  “Дейли  Экспресс”,
 4 ноября 1963 года

1

Несмотря на   колоссальный   успех    пластинок,    переполненные концертные  залы  и  растущую популярность группы,  ведущие лондонские издательства Флит стрит  продолжали  игнорировать  “Битлз”.  Газеты  и журналы  в  рубриках,  посвященных  новостям культуры,  писали о самых известных группах с севера.  “Битлз” побили все рекорды по  количеству записанных  пластинок,  во всех маленьких северных городах их окружали истеричные толпы поклонников,  но  в  Лондоне  они  появились  лишь  в нескольких  маленьких концертах и телешоу для подростков.  Всякий раз, как Брайан  делал  попытку  протащить  материал  о  “Битлз”  в  крупные лондонские   издания,  достойные  их  популярности,  он  натыкался  на каменную стену. Брайан понял, что это заговор трех братьев.
Ими были   Лу   и   Лесли   Грейд   и  Бернард  Дельфонт.  Как  и представлялось  Брайану,  Грейды  весь  развлекательный  бизнес  оплели паутиной,  в которую и угодили Брайан с битлами. Лу Грейд, впоследствии лорд Грейд,  владел огромной телевизионной корпорацией,  самой крупной независимой   компанией   Великобритании.   Еще  он  самолично  создал популярное телешоу в Англии “Воскресный вечер в Палладиуме”, появление в   которой  означало  привлечь  внимание  всей  страны.  Лесли  Грейд возглавлял   самое   большое   в   стране    агентство    шоу-бизнеса, представлявшее  таких людей,  как Лоуренс Оливье,  а также кинофильмы, спектакли и телепрограммы.  Третий брат,  Бернард, владелец нескольких престижных  театров,  представлял  могучую силу за спиной театров Вест Энда,  а после аудиенции  у  королевы  он  также  выпустил  популярную программу “Роял Комманд Перфоманс”.  То, что братья переделали фамилию на английский манер - настоящая их фамилия Виноградские -  и  то,  что Бернард  выбрал себе такое претенциозное имя,  как Дельфонт,  усиленно обсуждалось в конторе Брайана,  где  еврейское  происхождение  являлось одновременно  и  предметом гордости,  и больным местом.  Успех братьев задевал Брайана даже больше, чем игнорирование “Битлз”.
Но выяснилось, что отстранив Грейдов, Брайан создал сложности, так как братья отстранили “Битлз” от своего издательства.  Брайан  со  всей очевидностью   понял,  что  возникло  серьезное  препятствие  на  пути продвижения ребят,  но не сдавался, надеясь, что “Битлз” сами проложат себе дорогу, и Грейды будут вынуждены уступить их требованиям.
В 1963 году “Битлз” записали первый сингл, первый альбом и первую долгоиграющую    пластинку,    в    мгновенье   ока   раскупленную   в Великобритании.  Заказы на запись первого сингла “She Loves You” (“Она тебя любит”) начали поступать с июня, когда еще даже не было названия, а когда за три вечера до записи в гостиничном номере появились  стихи, больше  полмиллиона пластинок магазины закупили заранее.  В песне “She Loves  You”  Джорджу  Мартину  удалось   соединить   практически   все компоненты трех предыдущих синглов, создав одну прелестную композицию. Простенькие  рифмы,  мелодия  и  стихи   гармонично   сливаются,   хор попадается   на   хитрый  крючок  заразительной  музыкальной  темы,  а незатейливое “ей-ей-ей” стало не только торговой маркой “Битлз”,  но и международным  эвфемизмом рок-музыки.  Песня “She Loves You” не просто побила все рекорды,  это был настоящий взрыв.  Пластинка  стремительно вырвалась  на  первое место и была распродана быстрее,  чем все прежде существовавшие в Великобритании синглы.  Этот рекорд так  никто  и  не побил  в  последующие  пятнадцать лет.  Лу Грейд не смог противостоять давлению сотен тысяч писем от  людей,  просивших  показать  “Битлз”  в “Воскресном   вечере  в  Палладиуме”,  и  13  октября  битлы  получили приглашение.  Не желая пускать дело на самотек,  Брайан настоял на том, чтобы  битлы  потребовали  увеличения  суммы.  Таким образом,  он тоже сказал свое слово.
В тот  вечер  их  видели 15 миллионов зрителей - по тем временам, цифра ошеломляющая и самая значительная для их карьеры в тот период. В день  выступления  Арджил  стрит,  на  которой  находился “Палладиум”, запрудили фанаты,  а в  самом  театре  ждала  целая  кипа  упакованных подарков.  На  Арджил  стрит  прибыли  репортеры.  На  следующий  день появилась противоречивая информация. Кто-то из репортеров сообщал, что на  улице стояло 500 фанатов,  другие утверждали,  что несколько тысяч поклонников бежало за лимузином,  подъезжающим к дверям  театра.  Один фоторепортер  по  имени  Дезо  Хоффман,  несколько недель занимавшийся “Битлз”,  заявляет,  что на улице перед “Палладиумом” находилось всего восемь девушек. Он уверяет, что фотографии специально делались в таком ракурсе,  чтобы казалось,  что зрителей больше,  и  что  все  газетные сообщения фальсифицированы Брайаном.  Что бы там ни было на самом деле, но впервые битлам посвящались все  первые  страницы  ведущих  изданий,
впоследствии  это будет происходить бессчетное число раз.  Теперь даже человек с улицы,  никогда не слыхавший  рок-н-ролла,  узнал  о  чем-то невероятном, незабываемым, о чем-то, что называется “Битлз”.
Три дня спустя Бернард Дельфонт  с  разрешения  Брайана  и  битлов поместил в газете сообщение о том,  что битлы выступят в “Роял Комманд Вэрайети Перформанс” в  начале  ноября,  и  там  будут  присутствовать принцесса Маргарет и королева.  В течение последующих недель элитарная пресса Флит стрит освещала каждый их шаг во время  турне,  и  огромное количество  людей узнало о новом явлении,  которое сопровождало битлов повсюду:  публика вопила, рыдала, визжала, а иногда даже рвала на себе одежду,  социологи определили это, как “сфокусированная форма массовой истерии”.  Главный секрет,  однако,  заключался в волосах.  Ни  одного человека не оставляла равнодушным прическа битлов.
5 ноября вечером перед представлением в “Роял Комманд  Перфоманс” 500  полицейских  окружили  театр принца Уэльского.  Было неясно,  кто нуждается в охране -  битлы  или  королевская  семья.  После  скучного концерта, где выступали трио гитаристов, дрессированные собачки и Марлен Дитрих,  объявили выступление ребят,  и публика взревела от  восторга. Приветствие  Джона  -  “Пусть  зрители на галерке хлопают в ладоши,  а остальные могут просто позвенеть драгоценностями” - привело зрителей в экстаз.   Обсуждая   варианты  приветствия  перед  выступлением,  Джон грозился предложить королевской  фамилии  “потрещать  своими  вонючими драгоценностями”. На следующий день газеты единодушно оценили “Битлз”. Рассказ “Дейли Экспресс” о “Королевском роке “Битлз” - не  исключение. “Экспресс”  пять раз на той неделе помещал фотографию группы на первой странице, писать о них было чрезвычайно модно. Но “Дейли Миррор” лучше всех подытожил заголовки газет,  назвав то,  о чем вскоре услышал мир, одним словом - БИТЛОМАНИЯ!

2

На следующий день после выступления в “Роял  Комманд  Перформанс” Брайан  аккуратно  упаковал  все газеты со статьями и заметками и сел в самолет,  вылетающий  в   Нью-Йорк.   Америка   манила   его,   словно какая-нибудь  сверкающая  Шангри-ла,  страна  процветания  и  роскоши. Великобритания казалась скучной по сравнению с тем,  что  творилось  в Соединенных Штатах.  Уровень безработицы сравнительно низкий, зарплаты высокие,  дешевый газ,  огромные и  яркие  фонари.  Многие  американцы обзавелись телевизорами, некоторые даже цветными. В Нью-Йорк стекались сливки общества.  Парижу оставалось лишь второе место.  Джон  и  Джеки Кеннеди воспринимались,  как королевская чета,  а их королевство - как Камелот.  И еще в Америке была Калифорния,  где появилось  музыкальное направление,   присущее   только   ее   берегам:   музыка   “серфинг”, представленная новой группой “Бич Бойз”.  Она пела о  солнце,  прибое, роскошных машинах - вещах, навряд ли понятных англичанину. Пластинку с песней “Please Please Me” распространили по всему американскому рынку, но  “Битлз”  там  так и не состоялись.  Все желали слушать музыку “Бич Бойз”.  Брайану все же удалось подписать контракт  с  маленькой  фирмой звукозаписи в Чикаго.  Называлась она “Ви Джей”.  Претензии этой фирмы на славу проявились в том,  что когда-то она записала “Времена  года”.
Прогнозы более крупных фирм о том, что “Please Please Me” потеряется в огромном  море  записей,  подтвердились:  было   продано   всего   400 пластинок.  Следующий  сингл “She Loves You”,  ставший в Англии хитом, отвергли все крупные компании.  Контракт удалось подписать с еще менее известной,  чем “Ви Джей”,  компанией “Свэн”.  О песне “She Loves You” забыли сразу после выпуска.
И вот элегантный англичанин, прихватив вырезки из газет, уверенно отправился в Америку. Недолгое путешествие должно было стать решающим. Ему  необходимо убедить крупные компании подписать контракт,  а сам он займется рекламой.  Конечно,  лучше всего было бы показать “Битлз”  по телевидению.  Появление  битлов  в  “Палладиуме”  убедило Брайана в его могуществе:  на следующий  же  день  после  шоу  раскупили  почти  все пластинки.  В Америке Брайан решил сделать ставку на “Эд Салливан Шоу”, самую популярную в 1963 году развлекательную программу.  У  шоумена  и импрессарио  Эда  Салливана  был  наметанный  глаз.  Он  быстро оценил потенциальные  возможности  “Битлз”   на   американском   телевидении. Салливан  хорошо  запомнил  их  возвращение из Швеции в Англию прошлой осенью. Он вместе с премьер-министром Эдвардом Хитом находился тогда в Хитроу,  и  их поездку приостановило шумное прибытие битлов.  Салливан крайне удивился,  что эти “школяры” не только до  сих  пор  с  успехом выступают,  но  даже  записали  целый  ряд  хитов у себя на родине.  В Лондоне все его  студии  были  забиты  записями  “Битлз”  и,  пожалуй, настало время ими заняться.
В гостиничном  номере  Брайана  организовали   встречу   с   зятем Салливана  Бобом Прехтом.  Прехт дипломатично разъяснил,  что Салливан заинтересован в том,  чтобы они выступили  в  передаче,  но  только  в короткой  рубрике  новинок.  Брайана  предложение  поразило.  Он  хотел сделать битлов гвоздем программы,  но  выбора  ему  не  оставили.  Шоу Салливана - лучшая программа на телевидении,  но ведь и они тоже самые лучшие - пытался договориться Брайан.  Наконец  сделка  состоялась,  но весьма необычная.  “Битлз” сделают гвоздем программы не одного, а двух воскресных шоу,  9 и 16 февраля 1964 года.  За каждое выступление  они получат  по  3500  долларов.  Даже  при условии,  что Салливан оплатит авиабилеты, сумма в 7000 долларов не покроет расходы. Фактически Брайан подписал  контракт  на  участие  группы  в  шоу,  но  должен  был  сам организовать поездку и заплатить за нее около 50.000 долларов.
Имея в  кармане  контракт  с Эдом Салливаном,  Брайан направился в “Кэпитол рекордз”.  Директору по восточным операциям Брауну Мэггзу  он продемонстрировал  последний сингл “I Want To Hold Your Hand” (“Я хочу держать твою руку”) и пояснил,  что он расчитан на  вкус  американцев. Брайан  настаивал  на  том,  что  появление  в шоу Эда Салливана удвоит впечатление от песни. Но Меггз был настроен менее оптимистично. Весьма неохотно  он  пообещал  выпустить пластинку “I Want To Hold Your Hand” ограниченным тиражом в январе 1964 года,  за месяц до их выступления в телешоу Эда Салливана.
Очень довольный,  Брайан вернулся в Англию в середине ноября  1963 года.  Это было всего за неделю до того,  как Ли Харви показал ребятам настоящую Америку.  Их мечта  об  Америке  омрачилась  пулей  наемного убийцы.  В  казавшейся неуязвимой стране все в один миг изменилось.  В декабре и январе Америка носила траур.  Похоронные мелодии,  постоянно звучащие по американскому радио, плавно сменились тихими, но грустными рождественскими песнопениями.  К  январю  американцы  затосковали,  им отчаянно  захотелось  послушать  что-нибудь веселое,  развлечься после кровавой  трагедии,  ворвавшейся  в  их  жизнь.  Америка  нуждалась  в допинге, но никто не предполагал, что им станет поп-группа.

3

В Ливерпуле  в  НЕМЗ  деньги  потекли сплошным потоком.  То,  что поначалу показалось сотнями тысяч фунтов, обернулось миллионами. Семьи битлов  даже  не  могли  осознать происходящего.  Не поняли этого ни в Вултоне,  ни в Дингле,  где находились магазины НЕМЗ,  и где я  (Питер Браун)   работал   в   то   время   управляющим.   Подсчитали,  что  в Великобритании за первый  год  было  продано  альбомов  “Битлз”  на  6 миллионов долларов,  что увеличило прибыль НЕМЗ на 80 процентов.  Даже по самым скромным подсчетам,  битлы стали  богатыми  людьми,  особенно Джон  и  Пол,  зарабатывавшие  во  много  раз  больше Джорджа и Ринго, поскольку получали авторские  гонорары  за  песни,  но  теперь,  когда ребята стали миллионерами, возникла новая проблема: их доход облагался налогом - 94 процента прибыли  уходили  британской  налоговой  службе. Математики  безжалостно  оставляли  ребятам  лишь  шесть  процентов  с каждого фунта, а потом Брайан забирал свои 25 процентов.
Брайан ясно понимал, что ребятам нужно сохранить хоть какие-нибудь деньги за время своего,  возможно, кратковременного, расцвета, и лучше иметь  наличные,  а это означало гастроли.  Итак,  Брайан отправил их в турне,  ребята проводили все дни в пути,  останавливаясь в  гостиницах лишь на одну ночь, часто они уезжали сразу на пять недель. Брайан знал, что все стараются заполучить “Битлз”,  и  гарантированная  плата  1000 фунтов  наличными  в  коричневом  бумажном пакете,  тайно передаваемом управляющему конторы вечером перед выступлением  -  не  предел.  Схема передачи  денег  была  для  Брайана  не  нова.  Не далее,  как во время последних гастролей в Гамбурге, Норст Фасгер передал Брайану под столом 1000  марок  за  выступление  “Битлз”  в его клубе.  Позднее деньги из коричневого пакета распределялись между музыкантами  после  того,  как Брайан забирал свои 25 процентов. Этот факт обнародуется здесь впервые. В последующие годы,  когда они гастролировали за рубежом,  Брайан часто переводил  деньги  в  местные  банки,  а  потом  возвращался за ними в следующий приезд.  Поначалу Брайан обязательно разъяснял битлам, откуда берутся  деньги.  Характерно,  что  они об этом сразу же забывали и не обсуждали,  хотя такая практика продолжалась до тех пор,  пока они  не прекратили гастролировать навсегда.
Видимо, Брайан считал,  что несколько сотен  тысяч  фунтов  из-под стола оправдываются теми миллионами,что они заплатили правительству по закону,  особенно с тем пор,  как в  Великобританию  начали  поступать деньги  из  других  стран.  Фирма Брайс-Хэмнер,  ведавшая бухгалтерией НЕМЗ,  ничего  не  знала  о  коричневом   пакете   с   деньгами.   Эта консервативная,  не  слишком  изобретательная  фирма  имела  несколько клиентов в шоу-бизнесе,  но ни одного финансового магната среди них не было.  И  все же после консультации доктора Уолтера Стрэча,  одного из партнеров фирмы,  Брайан поручил  финансовые  дела  битлов  именно  ей. Стрэч,  высокий    мрачный  человек  в черном плаще,  получил срочное задание:  подыскать юридически  законную  крышу  для  доходов. Самый лучший совет из всех,  что они получили: часть потратить. Они на это, разумеется, согласились.
До сих пор битлы с семьями продолжали жить в Ливерпуле. Но теперь пришла пора перевести организацию в Лондон,  где кипела деловая жизнь. Брайан  отправился первым,  чтобы проложить дорогу для битлов.  К этому моменту Брайан уже арендовал офис из двух комнат в  Лондоне,  а  теперь снял  целый  этаж дома на Арджил стрит,  рядом с “Палладиумом”,  о чем бодро объявил в НЕМЗ,  а затем индивидуально пригласил своих  основных сотрудников  поехать  с  ним в Лондон.  Многие согласились,  среди них телефонистка Лори Маккаффри и секретарша Барбара Беннет.  Я остался  в Ливерпуле в семейном магазине НЕМЗ.
В Лондоне Брайан подыскал для себя  просторную  квартиру  с  двумя спальнями  в  “Уэдхам  хауз”,  современном  здании  на  Уильям  Мьюз в Найтбридже. Брайан расстелил в квартире белый ковер от стены до стены и поставил  массивную  черную кожаную мебель.  Стена на западной стороне состояла из стеклянных панелей от пола до потолка и вела на  маленькую террасу,  откуда  открывался  вид  на крыши домов через дорогу.  Брайан нанял чернокожего  повара  Лонни,  готовившего  еду  и  упаковывавшего чемоданы  для  постоянных путешествий,  а также шофера Рега для своего нового красного “роллс-ройса”, заказанного в агентстве на Парк Лейн. В подлокотник кресла был вмонтирован ящичек,  где Брайан держал щетку для волос с монограммой и зеркало,  чтобы,  приехав  на  место,  поправить прическу.

Полу в Лондоне не пришлось искать жилье:  он просто  окончательно переехал к Эшерам на Вимпоул стрит. Джордж и Ринго поселились вместе в маленькой квартирке на Грин стрит,  но прошло совсем немного  времени, поклонники  “Битлз” их выследили,  и ребятам пришлось переехать.  С их согласия,  Брайан нашел для них двухкомнатную квартиру в “Уэдхам хауз”, двумя  этажами  ниже собственных аппартаментов.  Это здание выбрали из соображений удобства и безопасности,  но Брайан постоянно  боялся,  что когда-нибудь  Джордж  или  Ринго  задержатся  наверху  выпить  кофе  и заметят,  что он приглашает на свои  вечеринки  только  мальчиков,  и,
зная,  что  Брайана это беспокоит,  Ринго и Джордж,  конечно же,  часто
появлялись у дверей Брайана внезапно, желая его подразнить. Неожиданный приход  двух  битлов  нередко  останавливал всякое движение в квартире Брайана.
Переезд Джона в Лондон прошел менее гладко:  что делать с Синтией и ребенком?  Они недавно съехали из пятифунтовой квартирки и вернулись в  дом  матери,  в Хойлейк.  Джон надеялся,  что о ней забудут (с глаз долой  -  из  сердца  вон),  но  теперь,  когда  пресса   Флит   стрит заинтересовалась личной жизнью битлов,  стало известно,  что он женат. Джон решительно это отрицал,  когда журналисты задавали вопрос,  и все репортеры  задались  целью  изобличить его во лжи.  Не составило труда выяснить адрес Лилиан Пауэл через соседей, и целый дивизион репортеров с  фотоаппаратами  оккупировал Тринити Плейс.  Они буквально дневали и ночевали в машинах перед  домом,  карауля  Синтию.  Почти  неделю  она пряталась, а затем отважилась выйти из дома в лавку зеленщика вместе с коляской,  в которой лежал Джулиан.  Ее незаметно сфотографировали.  В лавке к ней подошли два репортера и спросили, не является ли она женой Джона Леннона. В ужасе от того, что ей попадет, Синтия стала твердить, что  она - своя собственная сестра-близнец и что фотографировать ее не надо. Участливый продавец попытался обратить недоразумение в шутку, но ложь  была  слишком  очевидной.  На следующий день Синтия,  замирая от страха,  заглянула в газеты и на первых страницах газет  увидела  свои фотографии, на которых она толкает перед собой коляску с Джулианом.
Джон пришел в ярость.  “Быть женатым,  - сокрушался он, - это все равно,  что  ходить  в  непарных  носках или с расстегнутой ширинкой”. Больше всего Джона беспокоило,  что девушки перестанут за ним  бегать. Но   этого  не  произошло.  Любопытно,  что  Брайан  защищал  Синтию  и уговаривал Джона не слишком ее  обижать.  Поскольку  секрет  открылся, следовало  по  возможности  извлечь  пользу  из  создавшейся ситуации. Женатый битл,  имеющий обожаемого сына,  дополнял  имидж  группы,  тем более,  что ни одна из газет не упомянула о том, что Синтия, очевидно, забеременела до того,  как Джон на  ней  женился.  Подсчитать  это  не составляло  труда,  но  никто  и  никогда в прессе не обсуждал историю женитьбы Джона и появления на свет Джулиана.  (Спустя много лет Синтия Твист   описала   свое   замужество  в  автобиографии,  полной  личных переживаний.  Там она изменила дату  свадьбы,  указав  1962  год.  Эту
неточность  неоднократно  подмечали  биографы “Битлз”.  Недавно Синтия призналась,  что ошибка допущена неумышленно,  у нее всегда  возникали провалы  в  памяти,  когда  речь заходила о том,  что Джулиан зачат до свадьбы, и до сих пор она путает даты).
Это положило  начало  удивительному  периоду,  когда  пресса Флит стрит  проявляла  терпимость   и   демократичность,   которые   прежде наблюдались  лишь  в  отношении  членов королевской фамилии.  Издатели проявили мудрость,  посчитав,  что популярность “Битлз” сама  по  себе слишком красивая легенда,  чтобы ее марать.  Такая философия ограждала группу от скандалов в течение многих лет.
Было решено,  что  Джон  заберет  Синтию и ребенка в Лондон.  Они съездили в Париж,  впервые вместе,  и это  был  их  настоящий  медовый месяц,  а  когда  в  следующий  раз  Джон отправился в Лондон,  Синтия поехала с ним посмотреть квартиру.  В Лондоне Синтия  познакомилась  с официальным  репортером  “Битлз”  Бобом  Фриманом  и его женой.  Самый модный  лондонский  репортер  Фриман  делал  фотографии  для   второго альбома,  того,  где  у  них  затененные  лица.  Теперь он находился в выгодном положении,  получив возможность поставлять фотографии  битлов для  ежемесячного  журнала  клуба поклонников “Битлз”,  тираж которого превышал 100.000 экземпляров. При первой же встрече с Фриманами Синтия узнала,  что  в  их  доме есть свободная квартира.  Поскольку Синтия в Лондоне никого не знала, то перспектива жить в одном доме с репортером показалась  ей удачной,  и Джон,  не глядя,  снял квартиру.  Но Синтия перестала радоваться переезду в Лондон, как только увидела квартиру на последнем  этаже  шестиэтажного  дома  без  лифта  на Империор гейт за Кромвель роуд. Мрачная квартира располагалась в старом здании напротив студенческой   гостиницы.   Из   окон   открывался   вид  на  крыши  и Уэс-Эр-Терминал .
Синтия старалась,  как могла,  украсить и отмыть квартиру, но уже через несколько недель поклонники Джона узнали адрес и стали  осаждать дом,  особенно  девицы из студенческого общежития напротив.  Ежедневно Синтия сталкивалась с ними на ступеньках и с  неизменным  негодованием смотрела   на   окна   гостиницы,   из  которых  свешивались  плакаты, приветствующие приход ее мужа домой или провожающие его по утрам.  Она стала  избегать  фанатов  и  осталась  совсем  одна  в большом городе. Однажды, вскоре после переезда, в один из тех вечеров, когда Джон, как это   часто   бывало,   находился   на  гастролях,  загорелось  здание аэровокзала. Синтия стояла у окна с Джулианом на руках и смотрела, как крыши  домов  вокруг  охватывают  языки  пламени.  И  она,  и  ребенок истерически кричали.  Все шло не так,  как загадывала Синтия,  но,  по крайней мере, больше ей не надо прятаться.

ГЛАВА ШЕСТАЯ


            “Америка у наших ног!  Что может быть важнее этого?”
            из телефонного разговора Брайана Эпштейна
            с Питером Брауном


1

Сила взрыва  популярности  “Битлз”  в  Америке чуть не сбила их с ног. “I Want to Hold Your Hand” вышла 26 декабря, а 18 января попала в каталог  “Билборд”  под номером 45.  Это заставило работников “Кэпитол рекордз” насторожиться и обратить на нее внимание, хотя небольшой клип в  шоу  Джека  Пара не вызвал большого интереса.  Тем не менее,  через неделю “I Want To Hold Your Hand” оказалась на третьем  месте,  а  еще через неделю перепрыгнула на первое. Битлы, выступавшие в течение трех недель в парижской “Олимпии”,  получили  телеграмму  из  Америки,  где сообщалось,  что за пять дней продано 1,5 миллиона пластинок.  В такой стране,  как Америка,  где  рекордным  количеством  считалось  200.000 проданных  пластинок,  такая цифра совершенно выбивалась из пропорции. Если и дальше будут так покупать,  то через месяц будет продано уже  2 миллиона пластинок. Альбом “Знакомьтесь, Битлз”, изданный компаньоном, переправили в Америку для продажи  в  магазинах  грампластинок,  и  на следующий  день  он  стал  самым  популярным  в  американской  истории грамзаписи.
7 февраля 1964 года рано утром битлы и Брайан Эпштейн, взяв только самое необходимое, выехали в Америку для участия в шоу Эда Салливана и выступления  в  концерте  в “Карнеги Холле” по случаю государственного праздника - для рождения Линкольна.  Их сопровождали:  недавно нанятый представитель  прессы  Тони  Бэрроу,  который  писал  колонку “Диск” в ливерпульском “Эхо”,  Нил Эспинол, ставший таким же необходимым, как и все остальные музыканты,  Дезо Хоффман,  официальный фотограф, а также менеджер и телохранитель группы на время гастролей по имени Мэл Эванс, добродушный, хотя и устрашающего вида молодой человек. В Ливерпуле Мэл работал мастером по телефонным аппаратам, с ребятами он познакомился в “Пещере”,  где  подрабатывал  “вышибалой”.  Прошлой  зимой,  когда Нил Эспинол  заболел  гриппом  и  не  смог  отвезти  ребят  в  Лондон  для выступления на радио,  Эванс подменил его, и с тех пор постепенно стал втягиваться в их круг.  Хотя Эванс и не достиг того уровня “братства”, как Нил Эспинол,  тем не менее, он стал постоянным спутником битлов на то время, что они выступали вместе.
Неожиданно появился  еще  один  участник:  миссис Джон Леннон.  В приглашении,  совершенно ее ошеломившем,  Синтию просили  сопровождать Джона в качестве жены.  Синтия чрезвычайно обрадовалась, но опасалась, что  приглашение  в  какой-то  мере  связано   с   недавним   странным инцидентом.  Она  не  совсем  уловила связь,  но решила,  что не стоит ломать голову.  Однажды вечером,  когда  Джон  отсутствовал,  в  дверь квартиры на Империор гейт, громко постучали. Неожиданными посетителями оказалась  молодая  супружеская  пара,  с   которой   они   с   Джоном познакомились  на  одной вечеринке.  Они,  очевидно,  ссорились,  жена всхлипывала.  Муж втолкнул ее в квартиру,  и она упала.  “Скажи ей!  - кричал он жене, - Скажи ей!”. Но жена только молча плакала. Когда Джон вернулся домой,  и Синтия рассказала  ему  о  случившемся,  он  только
холодно посмотрел на нее. И тут она узнала, что приглашена в Америку.
В шляпке,  напоминающей гриб,  длинном жакете и темной мини-юбке, ее,  как  важного гостя,  усадили в аэропорту Хитроу вместе с битлами. Последняя пресс-конференция устраивалась для того, чтобы попрощаться с национальными  героями,  и  Синтия с чувством собственного достоинства вошла в переполненную аудиторию,  в то время,  как  Джон  занял  место рядом  с  ребятами.  Битлы  четко отработали забавный школярский стиль диалога и прелестного подтрунивания - так они общались  с  репортерами на пресс-конференциях.  Этого стиля придерживались все, и получалось в струю.  Но как только началась пресс-конференция,  оператор неожиданно позвал:  “Подойдите  сюда,  Синтия,  милая,  давайте  поговорим с вами
одной. Садитесь к свету”.
Синтия похолодела. Она не сомневалась, что Брайан и Джон не хотят, чтобы она выходила, и близоруко вперилась взглядом туда, где находился Джон.
“Послушай, Джон,  ты не возражаешь,  если мы сделаем пару снимков твоей жены?  - спросил фоторепортер, - А, может быть, мы вас с Синтией сфотографируем вместе?”
Гомон журналистов  и фоторепортеров продолжался до тех пор,  пока Джон,  пожав плечами,  не подошел к Синтии.  Они сели рядом, защелкали вспышки фотоаппаратов.  Впервые их фотографировали вместе,  как мужа и жену. Наконец-то она вышла из тени в свет прожекторов вместе с Джоном. Но  все  же  этот миг оказался не так прекрасен,  как она ожидала.  Со временем она возненавидит такие ситуации.
У трапа    самолета   группу   встречали   несколько   английских журналистов,  аккредитованных освещать гастроли.  Здесь же были Маурин Клив из “Ивнинг Стэндард”, написавшая оригинальную большую статью, Фил Спектор,  американский музыкальный продюсер, с которым они встречались на  лондонской сцене,  вокальная группа “Роннетс”,  один из музыкантов которой  дружил  с  Джорджем,  и  несколько  чиновников  из   “Кэпитол рекордз”.  В  самолете  находилось еще несколько рисковых бизнесменов, заказавших  билеты  в  надежде  поймать  Брайана  Эпштейна.  В  течение нескольких   недель   они  безуспешно  пытались  сделать  ему  деловые предложения.  Им так и не удалось  с  ним  переговорить.  Все  записки стюардесса веждиво отказывалась передать,  и большая часть бизнесменов вернулась ни с чем обратным рейсом.
Все девять  часов  полета Мэл Эванс и Нил Эспинол занимались тем, что переносили автографы битлов  на  тысячи  фотографий,  которые  они намеревались раздать фанатам в аэропорту.  Мэл и Нил научились отлично подделывать почерки битлов,  но потребовалось бы еще человек десять  и еще месяц времени,  чтобы удовлетворить толпу,  ждавшую их в аэропорту Кеннеди.  Нью-Йорк помешался на “Битлз” благодаря  “Кэпитол  рекордз”. Когда  “I  Want  To  Hold Your Hand” заняла первое место в хит-параде, “Кэпитол” истратила неслыханную сумму в 50.000  долларов  на  рекламу. “Битлз  прибывают!”  -  слышался вопль,  и город успокаивали тем,  что песни  транслировали  по  радио,  продавали  их  постеры  и   печатали фотографии   на   наклейках  для  бамперов  и  пуговицах.  Журналисты, пользуясь случаем,  с сарказмом  писали  об  их  музыке  и  прическах. “Кэпитол” также записала ответы битлов на вопросы журналистов, забавно скомпоновав интервью,  и разослала магнитофонные записи с их  ответами на  все  радиостанции  страны.  Это  создавало эффект,  словно “Битлз” приехали в ваш родной город. Радиостанции Нью-Йорка ежедневно получали колоссальный  доход за живую трансляцию.  Дабл-Ю-Эм-Си-Эй,  крупнейшая государственная радиостанция, выпускала захватывающие дух бюллетени об их  растущем  успехе  через Атлантический океан:  “Сейчас восемь часов семнадцать  минут,  время  “Битлз”,  и  сейчас  великолепная  четверка находится за тысячу сто километров на материке...”
К тому времени,  как самолет приземлился  в  Нью-Йорке,  и  ребят подвезли к зданию аэровокзала,  их взорам предстало необычное зрелище. Так их встречали только в Линдберге.  Здание международного  аэропорта запрудили фанаты,  напоминающие пчелиный рой,  они вопили, размахивали плакатами,  свешивались с площадки для наблюдения, пачками облепливали все  стекла,  стоя  друг  на  друге  пирамидой по пять человек.  Когда открылась дверь самолета,  вопли  фанатов  заглушили  рев  авиамотора. Впервые размер толпы больше пугал, чем льстил.
Нью-йоркские полицейские провели битлов в  здание  аэровокзала  к таможне.  Хотя  им  и  не  пришлось  стоять  в  очереди,  бесстрастные нью-йоркские таможенники тщательно проверили багаж каждого. Снаружи их поджидало  более  200  американских  журналистов  и  съемочная группа, которая  должна  была  снять  документальный  фильм  для   английского телевидения,  фиксируя каждый их шаг.  В отличие от прессы Флит стрит, проявлявшей  лишь  обожание  с  той   поры,   как   битлов   заметили, американская  пресса их всячески подкалывала.  Над неожиданным потоком пластинок  “Кэпитол  рекордз”,  а  также  над  сомнительным  качеством песенок типа “I Want To Hold Your Hand” всячески насмехались. В лучшем случае нью-йоркская пресса считала “Битлз”  прихотью,  которая  быстро пройдет,    и    если    ребятам    удавалось   повалять   дурака   на пресс-конференциях, они не упускали такой возможности.
Конференция началась  с  того,  что битлы заняли места за столом, перед  каждым  установили  микрофон.  Брайан  откинулся  назад,  нервно поглаживая подбородок.  Поскольку в комнате не сразу наступила тишина,необходимая для того,  чтобы начать конференцию,  Леннон сам оповестил об открытии процедуры протяжным громким криком “Шакаарап!”
“Вам нравится, как вас здесь встречают?” - спросил репортер.
“Так ведь  это  же  Америка,  -  заметил Ринго,  осматриваясь,  -Похоже, что здесь все не в своем уме”.
“Вы не  собираетесь  подстричься?”  -  спросил  кто-то,  и вопрос вызвал взрыв смеха в зале.
“А мы это уже сделали вчера” - бодро ответил Джон.
“Вы конфликтуете со старшим поколением?”
“Это грязная ложь”.
“Как вы  расцениваете  кампанию,  развернутую  в   Детройте,   по уничтожению “Битлз”?
“Мы проводим  кампанию  в  нашем  родном  городе  по  уничтожению Детройта” - заявил Пол.
“Чем вы  занимаетесь  в  своих  номерах   в   промежутках   между концертами?”
“Катаемся на коньках”.
“Вы, ребята, собираетесь захватить что-нибудь с собой?”
“Центр Рокфеллера”.
Теперь уже газетчики с удовольствием развлекались.
“Как вы относитесь к Бетховену?”
“Я  его очень люблю,  - ответил Ринго, - Особенно его стихи”.
“В вашей семье кто-нибудь занимался шоу-бизнесом?” - вопрос задан Джону.
Джон тонко улыбнулся:  “Ну,  папа часто  говорил  маме,  что  она - большая актриса”.
В этот  момент  битлы  узнали  Мюррея  К.,   болтливого,   слегка потертого американского диск-жокея в яркой спортивной куртке и шляпе с круглой  плоской  тульей  и  загнутыми  полями.  Мюррей  пробрался  на середину  комнаты  и  пытался  привлечь к себе внимание ребят.  Джордж обратился к нему елейным голосом:  “Мне очень  нравится  твоя  шляпа”. Мюррей сорвал шляпу с головы и протянул Джорджу:  “Это тебе”. Оператор студии взорвался:  “Скажите Мюррею,  пусть не валяет дурака. Ринго тут же передал Мюррею: “Ребята говорят, хватит Ваньку валять”.
Когда стало   очевидно,   что   ребята   очаровали    большинство скептически  настроенных  журналистов,  Брайан  закрыл  конференцию,  и битлов  проводили  из  зала  к   ожидающей   колонне   лимузинов.   Их сопровождали  четыре  нью-йоркские полицейские машины и два мотоцикла. Сирены  гудели  всю  дорогу  до  отеля  “Пласа”,  где  для  них   были забронированы номера.  Администрация отеля понятия не имела о том, что такое “Битлз”,  и теперь пришла в ужас, потому что “Пласа” превратился в вооруженный лагерь. Полиция забаррикадировала Пятую авеню, сдерживая поток фанатов, рвущихся в отель, некоторые ждали на февральском морозе с рассвета. Толпа росла, и нужно было отвести транспорт с Пятой авеню. Все службы отеля нарушили свой  привычный  режим,  включая  дежурного, которому  беспрерывно  звонили  по  телефону.  Охрану пришлось усилить вдвое,  а гостей,  обедавших  в  изысканном  ресторане  “Пэлли  Корт”, попросили освободить зал для битлов и их свиты.
Не имея возможности покинуть отель из-за напирающей толпы,  битлы поднялись на двенадцатый этаж в десять совмещенных между собой комнат. Хотя они находились слишком высоко,  чтобы слышать вопли толпы  внизу, они  не хотели рисковать,  и отваживались лишь подойти поближе к окну, но и это вызывало заметное оживление на Пятой  авеню.  Весь  день  они смотрели американские телепрограммы,  широко освещавшие их прибытие, и пресс-конференцию,  дружелюбно болтали с дискжокеями,  которым удалось уговорить  служащих  отеля  и  прорваться  сквозь строй обескураженных фоторепортеров.  Телефонные разговоры записывались на  магнитофон  или транслировались  “вживую”  по  местным  радиостанциям,  а битлы наивно выбросили тысячи долларов,  дав согласие на бесплатную передачу. Узнав об этом, Брайан ворвался в номер, как ураган, и запретил им подходить к телефону.  Остаток дня они  провели,  развлекаясь  тем,  что  дразнили уличную  толпу,  пока  полицейский  сержант  не потребовал,  чтобы они отошли от окон.  После этого окно,  к отчаянию  нью-йоркской  полиции, стало главной игрушкой.
Большинство визитеров не пустили в номера,  но Мюррею  К  удалось пройти  с  помощью  одного  из  “Роннетс”.  Битлы познакомились с этой группой прошлой осенью,  и у Джорджа Харрисона возник короткий роман с Мери.  После  того,  как  Ронет привел Мюррея К,  выгнать его было уже невозможно. Очень скоро он начал нарушать инструкции Брайана и вещал из комнат  битлов  по  телефону  в  прямой  эфир.  Он  имел столь большой авторитет на нью-йоркском радио,  что никто не решился  попросить  его уйти,  и  он  прилепился  к  ним,  как банный лист.  К огромной досаде Брайана,  Мюррей К вскоре  провозгласил  себя  “пятым  битлом”,  и  это прозвище закрепилось за ним навсегда.  (Но настоящий пятый битл - это, без сомнения, Нил Эспинол).
В первый  же  вечер  Джордж  Харрисон  заболел  гриппом,  у  него подскочила температура и разболелось горло.  Врач отеля  уговорил  его остаться в номере. Луиза, сестра Джорджа, несколько лет назад вышедшая замуж за американца,  прилетела в Нью-Йорк,  чтобы ухаживать за  своим двадцатилетним братом.
В воскресенье  вся  страна,  затаив  дыхание,  слушала  по  радио новости,  в  которых  сообщалось,  что Джордж Харрисон выздоравливает. Весь день передавались  бюллетени  с  двенадцатого  этажа,  в  которых сообщалось, что Джордж действительно поправляется и сможет выступить с группой в  вечерней  программе.  Но  на  самом  деле  Джордж  Харрисон разболелся не на шутку,  и температура держалась высокая. Однако Брайан и остальные решили,  что Джорджу, если только он не умрет, нельзя ни в коем случае пропустить первое выступление в Америке.  Даже Эд Салливан согласился,  что Джордж слишком слаб, чтобы появиться в его шоу, лучше он сам наденет парик и заменит его.
В номер привели врача,  он напичкал  Джорджа  лекарствами  и,  по словам  Нила,  всадил  лошадиную  дозу амфетаминов,  которые остальные ребята уже  приняли.  Его  погрузили  в  лимузин,  привезли  в  студию Салливана  и дали в руки гитару.  Надо отметить,  что только благодаря Джорджу группе удалось в тот вечер выступить вживую.
Эд Салливан   переживал   один   из   труднейших  периодов  своей программы.  Для человека,  который только что представлял  марширующие вооруженные  войска  Советского  Союза при полном параде,  а следом за ними через несколько секунд на той же сцене хор мормонов,  приглашение квартета оказалось просто кошмаром. Эд Салливан, великий труженник, но еще больший  циник,  думал,  что  повидал  все  за  ту  неделю,  когда представлял  в  своем  шоу Элвиса,  но это были цветочки в сравнении с “Битлз”.  Пресса  не  оставляла  их,  график  записи  ломался,   планы рушились. Как и отель “Пласа”, театр превратился в вооруженный лагерь.  Эд Салливан получил 50.000 заявок на билеты в театр, рассчитанный чуть более,  чем  на  700 мест.  Несколько тысяч заявок поступило от важных людей в сфере развлекательного бизнеса  и  от  правительства,  поэтому сильную  головную  боль  вызывала проблема,  как бы подипломатичнее их вернуть.  Непосредственно перед выступлением Брайан разыскал  Салливана за  сценой  и со своим великолепным вестэндовским акцентом потребовал: “Мне бы хотелось знать точный текст вступительного слова”.
Салливан посмотрел на Брайана долгим взглядом: “А мне бы хотелось, чтобы ты исчез”.
Принимая во  внимание  благополучное  течение событий,  настоящее вступительное слово было излишним.  В бесстрастной речи, произнесенной с  видом  агента похоронного бюро,  прерываемой периодическими воплями при  одном  упоминании  “Битлз”,   Салливан   прежде   всего   зачитал поздравительную  телеграмму  от Элвиса Пресли,  в которой тот желал им удачи.  (Много лет спустя битлы узнали,  что Элвис об этой  телеграмме даже не знал. Ее прислал полковник Паркер). Битлы, занявшие свои места за занавесом, разволновались. Затем, перекрывая вой публики - крики не смолкали  все  те  пять  минут,  что  представляли  “Битлз” - Салливан сказал: “Америка, суди сама”.
В тот  снежный  холодный февральский вечер семьдесят три миллиона американцев видели программу Эда  Салливана.  Семьи,  оставшиеся  дома из-за плохой погоды,  собрались вместе, чтобы впервые услышать то, что именуется “Битлз”.  Говорят,  в Нью-Йорке с автомобилей не  украли  ни одного   колеса,   серьезное   преступление   совершил  лишь  какой-то подросток.  Даже Билли Грэхам нарушил традицию,  включив  телевизор  в субботу.

2

В тот вечер Америка обсуждала только “Битлз”.  К утру потребность в информации настолько возросла,  что Брайану пришлось организовать еще одну   пресс-конференцию   в   танцевальном   зале   отеля    “Пласа”. Присутствовали  представители  более 250 газет,  теле- и радиостанций, телеграфа,  в  том  числе   сотрудники   Би-би-си,   трех   крупнейших американских корпораций, журнала “Тайм” и известный психолог д-р Джойс Бразерз,  которому предстояло  определить  психологический  эффект  от выступлений “Битлз”. Вторая пресс-конференция длилась дольше первой, и даже пришлось сделать перерыв, во время которого битлам на обед подали жареных цыплят.
На следующий день пурга занесла снегом все аэропорты, и Брайан был вынужден  организовать транспортировку “драгоценного груза” поездом до Вашингтона,  где они должны были выступить  в  “Колизее”.  Три  тысячи молодых  людей  ждали  их на вокзале под снегопадом,  а остальные 7000 столпились за “Колизеем”.  В отеле  “Шорхэм”,  где  они  остановились, управляющий  попытался  освободить для них полностью седьмой этаж,  но одна семья отказалась покинуть номер.  Управляющий отключил свет, воду и  отопление,  изобразив  аварию,  и гостям ничего не оставалось,  как переехать.
Во время   концерта  возникли  новые  проблемы.  Как-то  в  одном интервью Джордж упомянул,  что любит мармелад,  и теперь его кидали на сцену  в  таком  количестве,  что  это  напоминало мармеладный ураган. Коробки с  мармеладом,  снабженные  хлопушками,  взрывались,  ослепляя музыкантов искрами.  Другая проблема заключалась в том, что усилители, установленные  в  зале,  оказались  слабыми  и  не   проводили   звук. Впоследствии  у  битлов  появятся мощнейшие усилители,  но в 1964 году необходимого оборудования просто не  существовало.  Впрочем,  зал  так визжал,  что  никакой  усилитель не смог бы сделать слышным даже взрыв бомбы.  С того момента,  как “Битлз” представили публике,  и  до  того времени,  как  они покинули сцену,  слышался лишь один продолжительный вопль толпы.
После концерта   в   Вашингтоне  битлов  пригласили  на  вечер  в английское посольство,  и Брайан  решил,  что  надо  пойти.  Прибыв  на
торжественную  церемонию,  они  сразу  поняли,  что слишком выделяются из-за причесок и серых костюмов  среди  мужчин  в  черных  костюмах  и женщин   в   вечерних  платьях.  Английский  посол  Дэвид  Ормсби-Гор, впоследствии лорд Гарлех, встретил их в вестибюле.
“Привет, Джон” - сказал он, протягивая руку.
“Я не Джон, - ответил Джон, - Я Чарли. А вот Джон”.
“Привет, Джон”, - обратился посол Ормсби-Гор к Джорджу.
“Я не Джон,  - произнес Джордж и указал на Ринго,  - Я Фрэнк. Вон Джон”.
Остальную часть вечера ребят осаждала толпа,  требуя,  чтобы  они подписали  автографы.  Один  из  гостей,  наблюдая  за  тем,  как Джон расписывается,  пошутил: “Посмотрите-ка, а он и вправду умеет писать”. Брайан похолодел,  ожидая,  что Джон взорвется и бросится с кулаками на весельчака.  Но Джон просто убрал ручку. Один чиновник из министерства иностранных  дел прилепил клочок бумаги под нос:  “Подпишите,  вам это понравится”.  Ринго миролюбиво пожал плечами:  “Давай,  Джон, подпиши, нужно  с  этим кончать”.  Но и Ринго потерял терпение после того,  как дама в вечернем платье вытащила из сумочки  ножницы  и,  не  успел  он глазом  моргнуть,  отхватила  у  него  прядь волос на память для своей дочери.  Взбешенный Брайан увел ребят из посольства и по дороге в отель пообещал,   что  больше  никогда  им  не  придется  терпеть  подобного унижения. И ввел негласное правило: ни дипломаты, ни члены королевской фамилии,  ни президент не смогут заполучить “Битлз” для забавы. С того вечера НЕМЗ проводила жесткую политику,  и битлы не  посещали  никаких официальных правительственных церемоний.
Как только сообщение об инциденте появилось в английских газетах, поднялся взрыв возмущения.  Эмоции публики наполнили битлов гордостью: безобразное  обращение  с  ними  англичан   восприняли,   как   грубое оскорбление. К министру иностранных дел Бутлеру обратились с вопросом, соответствует ли информация действительности.  Не желая привлекать еще больше внимания,  Брайан поступил мудро,  написав любезное письмо послу Ормсби-Гору  и  его  жене  с  благодарностью  за  приятный   вечер   в посольстве.  Копию  письма  направили  министру  иностранных дел,  как подтверждение того, что битлы отменно повеселились, и историю замяли.
Большое вечернее представление в “Карнеги Холле” в Нью-Йорке было особенно праздничным, поскольку состоялось в день рождения Линкольна и совпало с каникулами в школах и банках. Аншлаг стал очередным триумфом шоу,  устроенного для избранной публики.  После концерта Брайан покинул театр  вместе  с концертмейстером Сидом Бернштейном.  Они двинулись по заснеженному  Манхэттану  туда,  где  находится   парк   Мэдисон,   на перекресток  Восьмой авеню и Пятьдесят второй стрит.  Бернштейн сказал Брайану,  что не сомневается,  что все билеты будут распроданы. Ему так не   терпелось,   чтобы   Брайан  поскорее  согласился,  что  предложил пожертвовать Британскому Фонду Борьбы с Раком 5.000 долларов, если тот позволит  ему  организовать  шоу.  Но  Брайан  не торопился.  Он заявил Бернштейну,  что его ребята смогут заполнить театры  и  побольше,  чем Мэдисон Сквер Гарден.  Бернштейн напомнил, что вряд ли существуют залы больше.
“Тогда мы снимем стадионы,  - пообещал Брайан, - Мы заполним самые большие арены мира”.

3

22 февраля Брайан и битлы вернулись в Англию. Из-за “Битлз” все по обе стороны Атлантического океана посходили с ума.  Европа и Япония не собирались отставать.  Статистика свидетельствовала, что они превзошли даже  величайшего  Пресли.  На  следующий  день  после отъезда “Битлз” журнал “Ньюсуик” посвятил им первую полосу.  Сообщалось, что они очень молоды:    двадцатичетырехлетний    Джон    -    самый    старший,   а двадцативосьмилетний   менеджер,   прежде   работавший   в    магазине грампластинок  - самый выдающийся бизнесмен в области развлекательного бизнеса, и также знаменит, как его подопечные.
Но какое  это  имело  значение для несчастного молодого человека, летевшего домой в салоне первого класса с  двойным  коньяком  в  руке, если  душа  его  разрывалась  на части?  Брайан испытывал страдания,  о которых  битлы  даже  не  подозревали.  Во-первых,  у  него  появилась сильнейшая зависимость от амфетаминов,  и это сделало его вспыльчивым. Битлы принимали таблетки в таких же дозах, что и Брайан, но, похоже, на них они не оказывали такого действия. Брайан закатил истерику газетчику Тони Бэрроу и едва не уволил его,  при любом случае  орал  на  каждого битла  и выходил из себя из-за коммерческих ошибок.  Одна из них могла им стоить 50 миллионов долларов.
Вскоре после того,  как “Битлз” выступили в программе “Воскресный Вечер   в   Палладиуме”,   офис   Брайана   завалили   предложения   на лицензирование и частные индоссаменты.  В течение нескольких недель он получал предложения на производство поясов,  мячей,  воздушных  шаров, покрывал,  пуговиц,  пирожных,  конфет,  игральных  карт,  точилок для карандашей,  полотенец,  зубных   щеток,   фартуков,   подставок   для грампластинок,  блокнотов,  всякого рода одежды и, конечно же, париков “Битлз”. Брайан понятия не имел о частных индоссаментах, как не знало о них  большинство людей в 1963 году.  Но одно он знал наверняка:  он не желает,  чтобы “Битлз” выглядели дешевкой, и битлы не будут наживаться на  своей  популярности.  Он  решил отказаться от всех предложений,  а соглашения на лицензирование  заключать  только  в  том  случае,  если продукция  высочайшего  качества.  Брайан  не потерпит ни дешевых гитар “Битлз” с пластиковыми струнами,  которые разваливаются пополам  через неделю после покупки,  ни коробочек для ланча,  в которых лежит мокрый бутерброд с тунцом.  Товары с именем “Битлз” будут стоить  дорого,  но они будут лучшего качества.
Поначалу контора   Брайана   стала   сама   заниматься   торговыми предложениями, решая, каким отдать предпочтение, а какие отклонить, но вскоре Брайан заскучал среди кукол и ботиков и  начал  осматриваться  в поисках  того,  кому  можно  поручить  эту работу.  Он навел справки в Лондоне,  ища человека,  которому можно довериться.  Брайан нуждался  в поверенном,   который   был  бы  одновременно  и  конфиденциальным,  и официальным советником,  и все расспросы  неизменно  приводили  его  к фирме  Дэвида Джекобса.  Брайан,  разумеется,  и раньше слышал о Дэвиде Джекобсе,  знаменитом  рыжеволосом  поверенном,  чьи  дела   тщательно покрывались  прессой  Флит стрит.  Клиентами Джекобса были Даяна Дорс, Джуди Гарланд,  Лоуренс Харви, и его чаще фотографировали не за столом в конторе, а в дорогих ресторанах или выходящим из лимузина под руку какой-нибудь кинозвездой  мирового  уровня.  Он  особенно  прославился после   получения   большого   денежного   приза  “Дейли  Миррор”  под псевдонимом американского пианиста Ли  Либерейса.  Журналист  “Миррор” написал, что когда Либерейс вошел, невозможно было определить, мужчина это или женщина.
Джекобс как  нельзя  лучше соответствовал случаю.  Ростом в шесть футов два дюйма, всегда с толстым слоем ярко-оранжевого грима на лице, волосы  зачесаны назад художественной волной,  пряди волос переходят в неестественно черный цвет,  словно их покрыли гуталином. Летом грим от пота растекался по лицу. Шутили, что Дэвид Джекобс очаровывает судей и присяжных  не  только  юридической  экспертизой,  но  и   ошеломляющим представлением в зале суда.
Дэвид Джекобс боготворил Брайана Эпштейна  и  взял  его  под  свое крыло.  У  молодых людей оказалось много общего.  Обе семьи занимались мебельным бизнесом,  оба родились и  воспитывались  в  богатстве,  оба имели  обожающих  еврейских  мамочек,  оба  -  гомосексуалисты.  Дэвид Джекобс стал главным поверенным Брайана.  С той  поры  все  официальные решения  принимались  после  консультации у Дэвида Джекобса,  и именно юридическая  контора  Джекобса  взяла  на  себя   задачу   сортировать коммерческие предложения.  Джекобс поручил это одному молодому юристу, но вскоре стало ясно,  что задача непосильная, потому что вся приемная заполнилась расческами и цветиочными горшками “Битлз”. Наконец Джекобс посоветовал Брайану создать независимую компанию,  которая занялась  бы торговыми  делами,  а  Брайан  и  битлы  просто получали бы проценты от прибыли. Джекобс сказал, что знает кое-кого, кто сможет “забрать у них торговый бизнес”, и он это сделал буквально.
Звали его  Ники  Бирн.  Джекобс  знал  его  через  знакомых.   Он восхищался Бирном,  потому что тот устраивал великолепные вечеринки, а Джекобс  очень  любил  повеселиться  и  считал  себя  в  этой  области экспертом.  С  одного  из  таких  приемов известного пианиста вместе с огромным инструментом вытолкали через центральный  вход.  Бывшая  жена Бирна Кики , известный лондонский модельер по лыжным костюмам, владела шикарным салоном в Челси. Бирн когда-то являлся членом клуба “Кэндор”, так что знал о шоу-бизнесе все,  как заверил Джекобс.  Бирн согласился заняться торговыми сделками и подобрал пять компаньонов из числа своих друзей, ни одного из которых Джекобс не знал. Всем компаньонам было до 30 лет,  и одному из них разрешили купить  20%  акций  всего  за  1000 долларов. Ассоциация получила название “Страмсакт” в Великобритании, и “ЗЛТИБ” (“БИТЛЗ” наоборот) в Америке.
Бирн имел   собственных  поверенных,  через  которых  заключались контракты между “ЗЛТИБ”, “Странсактом” и НЕМЗ. Дэвид Джекобс заручился доверенностью  Брайана  на  подписание  контрактов  в  его  отсутствие. Оставался лишь  один  неоговоренный  пункт:  проценты  для  каждой  из сторон.  Брайан  и  Джекобс  знали,  что  на этом можно сделать большие деньги,  но ни один из них и понятия не имел,  сколько именно. Кое-что прояснилось,  когда  они  узнали,  что Элвис Пресли только за 1957 год заработал на  лицензировании  больше  20  миллионов.  Если  Ники  Бирн получит  10-15%  лицензий  “Битлз”,  и  он,  и  его  компаньоны станут очень-очень богатыми.
Дэвид Джекобс мимоходом спросил Ники Бирна,  сколько процентов он хочет получать.  Бирн с опаской ответил,  что для себя он хочет 90%  и ожидал,  что Джекобс начнет торговаться. Но Джекобс кивнул: “Ладно. 10 процентов - лучше, чем ничего”, и подписал контракты.
Брайан так  и  не  увидел  окончательного варианта соглашений и не задумывался об условиях до тех пор, пока не встретился с Ники Бирном в Нью-Йорке.  Недавно Ники уехал в Америку,  чтобы возглавить фирму.  Он выглядел весьма респектабельно в длинном пальто  с  роскошным  меховым воротником,  который  должен  был спасать его от зимнего нью-йоркского мороза.  Его переполняло чувство собственного достоинства.  Он заявил, что  это он помог собрать встречающих в нью-йоркском аэропорту,  когда приезжали битлы,  пообещав всем по долларовому  чеку  и  по  тенниске. Брайан  это опроверг,  зная,  что очень многие хотят быть причастными к успехам “Битлз”,  от Боба Вулера до Сида Бернштейна. Затем Ники вручил ему  чек  на  9.700  долларов.  Брайан был доволен.  Неожиданные деньги пришлись кстати,  он уже дал согласие на три  выступления  в  шоу  Эда Салливана,  примерно по 2.400 долларов за выступление. Это поможет ему покрыть некоторые расходы.
“А сколько из них я должен тебе?” - спросил Брайан, улыбаясь.
“Ничего, Брайан. Это твои 10 процентов” - ответил Бирн.
До Брайана  все  еще не до конца дошло,  он лишь понял,  что может оставить себе все 9.700 долларов.
“Замечательно, Ники. Как ты их заработал?”
И Ники объяснил,  что заработал уже  более  100.000  долларов,  и после уплаты всех налогов осталось 97.000,  из который он оставил себе 88 штук.  “И это только  начало”  -  весело  сообщил  Ники.  “Коламбия Пикчерз” предложила ему полмиллиона долларов за акции “ЗЛТИБ”,  и, как утверждал Ники,  каждому компаньону кинули по “феррари”. Он признался, что  они  обосновались  в  отеле “Дрейк” на Парк авеню и сняли офисы в лучшем квартале Пятой авеню.  Ники круглосуточно пользовался  услугами лимузина   по   вызову  и  арендовал  частный  вертолет  для  доставки бизнесменов из аэропорта и обратно.
Когда Брайан понял,  ему стало плохо. Он не мог думать об этом без тошноты.  После очередного открытия он приходил все в большую  ярость. Одну  из первых сделок Бирн заключил с корпорацией “Релиант” по пошиву мужских сорочек на  производство  теннисок,  за  что  те  должны  были заплатить  100.000  долларов.  Сначала  Брайану  показалось,  что сумма непомерно завышена,  но затем он выяснил,  что  в  течение  трех  дней “Релиант”  продала  теннисок “Битлз” на сумму свыше миллиона долларов, так что прибыль получилась трехкратной.  ПЕМКО,  один из крупнейших  и известнейших  производителей  игрушек  в  Америке,  купил  лицензию на производство кукол.  Они уже изготовили 100.000 кукол и  заказали  еще полмиллиона. А парики “Битлз” стали настолько популярны, что”Лоуэл Той Корп.” не успевала их производить,  хотя заводы выпускали свыше  35000 ежедневно.  Проводя анализ коммерческих успехов “Битлз”,  журнал “Уолл Стрит” подсчитал,  что к  концу  первого  года  их  успеха  в  Америке продукции “Битлз” купят на сумму свыше пяти миллиона долларов,  и это, разумеется, лишь начало, если им удастся сохранить популярность.
Потребовалось много  времени,  что  выяснить  все.  Доход  одного только Ники Бирна,  по подсчетам Брайана,  мог  составить  5  миллионов долларов.  Брайану стало дурно.  Подарить такие деньги! Огромные деньги ушли впустую!  Он представил, что скажут битлы, если узнают об этом, и решил,  что  лучше им ничего не говорить.  Мысль о том,  чтобы вернуть деньги,  не давала ему покоя. Это было его первым крупным провалом, и, несмотря на успехи, он чувствовал себя ослом.

 


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

                “Шестидесятые годы были не  столько  десятилетием,
                эрой,  эпохой, сколько очень долгим событием”
                Питер Эванс “До свидания,  Бэби,  и Аминь”

1

Ощущалось прикосновение озорных парижских девяностых,  довоенного берлинского декаданса. Смешались искры голливудской роскоши сороковых, сексуальных  страстей  и  dulce  vita пятидесятых.  Все это напоминало роман Скотта Фиджералда,  переписанный Яном Флемингом.  Как в  хорошей пьесе,  здесь имелись начало,  середина и конец. Это уникальный, очень важный творческий период современной истории,  безвозвратно изменивший все:  моду, музыку, мораль. И все же только в 1967 году, по прошествии большей части этого периода,  “Тайм” дал  ему  название:  “Веселящийся Лондон”.
Питер Эванс в своем хитро подтасованном комментарии к этой эпохе, который  назвал  “До  свидания,  Бэби,  и  Аминь”  полагает,  что  эра Веселящегося Лондона началась точно в 11 часов 03 минуты утра 22 марта 1963  года,  когда военный министр Джон Деннис Профьюмо в палате общин поднялся со своего места,  чтобы врать о своей  связи  с  девушкой  по вызову  Кристиной  Келлер.  “Что бы там ни говорили,  здесь нет ничего непристойного,  - сказал он в знаменитой речи, - Я без колебаний подам в  суд  за клевету,  если скандальные утверждения повторятся”.  4 июня Профьюмо опубликовал заявление,  в котором  признавался,  что  обманул коллег,  и  подал  в  отставку  с  поста  военного  министра  и  члена парламента.  Через три дня  после  ухода  в  отставку  Профьюмо,  д-ра Стефена  Уорда  арестовали за то,  что он “жил на нечестные аморальные доходы” Килера и Мэнди Райс-Дэвисов.  Убедительный судебный процесс  с опросом  очевидцев  оргий,  устраиваемых  на возвышении с двумя рядами зеркал,  уничтожил правительство. 3 августа Стефен Уорд принял большую дозу  нембутала и умер.  2 октября Гарольд Макмиллан подал прошение об отставке, находясь на больничной койке в госпитале короля Эдуарда VII, где  готовился  к  операции.  Название  “Веселящийся Лондон” формально закрепилось  через  неделю  после  выступления  “Битлз”  в   программе “Воскресный вечер в Палладиуме”.
Со всем своим  творчеством  и  развлечениями  Веселящийся  Лондон казался  шуткой,  капризным  вызовом  старым  порядкам.  Вождями  этой революции стали так называемые новые аристократы,  вышедшие из рабочей среды.  В  Веселящемся Лондоне считалось столь важным создать скромный фон,  что социально активные урожденные аристократы  скрывали  громкие титулы,   чтобы   их   признали,   и  восходящая  звезда  Мик  Джэггер прикидывался крутым парнем из Ист Энда,  являясь на самом деле  юношей из  очень  благополучной  семьи.  Дэвид Бейли,  красивый светловолосый фоторепортер,  запечатлевший эту эпоху,  был сыном  портного.  Терранс Донован,  другой  популярный  фоторепортер - сыном водителя грузовика. Самые популярные актеры нового поколения Майкл Кейн  и  Теренс  Стэмп говорили  на  кокни,  первый  был  сыном портового грузчика,  второй - капитана рыболовецкого судна.
Возникло общее   неприятие   всего,   что   имеет   отношение   к условностям.  Изменились престижные профессии.  Впервые в  современной истории  профессия  мужского  парикмахера стала достойной зависти.  На Рождество  1965  года  Дэвид  Бейли  увековечил  Веселящийся   Лондон, опубликовав  коллекцию  фотографий большого формата.  Там среди прочих можно  увидеть  портреты  двух  актеров  (Кейна  и   Стэмпа),   восьми популярных певцов (включая Джона, Пола и Джэггера), одного популярного художника,    одного    дизайнера     жилых     помещений,     четырех фотографов-дизайнеров,  одного артиста балета (Рудольфа Нуриева), трех фотомоделей,   одного   кинопродюсера,   одного   модельера,    одного миллионера,  одного  менеджера  дискотеки (Брайана Мориса из “Ад Либ”), одного художника по рекламе,  а  также  двух  братьев-близнецов  Крей, всемирно известных убийц.
Бизнес в  области  моды   и   косметики   окрестил   происходящее “молодотрясением” и, разумеется, именно в моде изменения были наиболее очевидны.  Молодой дизайнер Мери  Квант  революционировала  взгляд  на женскую  моду  сквозь  призму  того,  что получило название мини-юбка, открывшей всему миру широкий обзор ног всех размеров,  форм и  степени привлекательности.   Узенькая   Карнаби  стрит  стала  центром  модных новинок,  еженедельно выбрасывающим на поверхность  новых  дизайнеров. Длинные  волосы  для  мужчин  - направление,  имеющее непосредственное отношение  к  “Битлз”  -  сделались  обязательными.  Для  того,  чтобы считаться привлекательным, нужно было быть очень худым, очень бледным, очень скучающим и исключительно британцем.  Какое-то время криком моды считались пестрые,  как конфетные обертки,  рубашки,  но,  кажется, ни одно направление не продержалось более нескольких  недель.  Два  новых направления   в   живописи  -  Поп  Арт  и  Оп  Арт  -  представленные геометрическими формами, бросались в глаза со стен известной галереи в Мэйфэр.
В вопросах секса,  как и в вопросах нравов,  произошли  серьезные сдвиги. Секс стал “свободным”, о нем часто говорили в обществе и почти так же часто им занимались,  без стыда и смущения,  как в пятидесятых. Кеннет Тинан произнес слово “трахаться” по телевидению, гомосексуализм легализировали.  Все получило окраску непринужденности, но у некоторых это  вызывало неприятие.  Когда Дэвид Бейли фотографировал манекенщика Жана Шримптона на церемонии бракосочетания с Катрин Денев,  на нем был свитер,  она  курила.  Красавец  Мик  Джэггер  был  в  джинсах.  Лавки перестали  называться  магазинами  и  стали  именоваться   “бутиками”, изысканной формой комедии стала сатира, а объектом насмешек - чванство и традиции.
Появились и   новые  слова  типа  “прикол”,  “ништяк”,  “модный”, “клевый”.  Курили все,  сначала  сигареты,  затем  марихуану.  Наконец появилась   ЛСД  и  заменила  собой  все.  С  течением  времени  стали применяться все более сильные наркотики, героин считался высшим шиком, кого-то арестовывали,  кто-то умирал.  Слово “декадент” превратилось в комплимент,  число самоубийств возросло.  Все  это  напоминало  больше искры, чем настоящий фейерверк, но выглядело красиво. В ту зиму битлы, вернувшиеся в Лондон,  стали  лидерами  Веселящегося  Лондона  так  же естественно, как монархи возвращаются на законный престол.

2

2 марта,  меньше  чем  через  две  недели  после  возвращения  из Америки,  битлы  приступили  к работе над своим первым игровым фильмом под названием “Битломания”.  Брайан  подписал  контракт  шесть  месяцев назад,   когда   эта   идея   казалась  и  рискованной,  и  заманчивой одновременно.  Музыкальные фильмы  пятидесятых  и  шестидесятых  годов неизменно оказывались дешевкой.  Но Элвис снимался в кино, и некоторые из  его  фильмов  имели  успех,  поэтому  Брайан   решил   попробовать. Пристрастия  Брайана-шоумена не могли противиться соблазну серебристого экрана,  на котором ребята предстали бы  тридцатифутового  роста.  Это отвечало   представлениям   Брайана   о  шоу-бизнесе.  Битлы  подписали контракт,  когда успех к ним еще не пришел,  и  тогда  им  приходилось торговаться.  В  октябре прошлого года к Брайану обратился американский кинопродюсер Уолтер  Шенсон  с  благословения  ассоциации  художников. Брайан  обрадовался  приглашению  битлов участвовать в его фильме и дал согласие на встречу с Шенсоном  и  Бадом  Оренштейном,  представителем Великобритании в Соединенных Штатах.  В тот момент Брайан не понял, что ассоциации художников меньше заинтересована в  фильме,  чем  в  записи музыкального альбома с песнями из кинофильма,  даже в том случае, если фильм  станет  “бомбой”.  Ассоциация  художников  практически   всегда получает прибыль от продажи грампластинок.
Шенсон и Оренштейн сообщили Брайану,  что собираются получить  для съемок  300.000  долларов,  это  мало  для  игрового  фильма,  но  для музыкального достаточно.  Ребятам предложили  по  25.000  долларов  за участие  в  фильме  и  проценты от прибыли.  В отношении процентов они собирались проявить щедрость  и  решили  между  собой,  что  предложат Брайану аж 25 процентов.  Брайан некоторое время раздумывал над цифрой и сказал:  “Меня устроят любые проценты,  но не ниже 7,5”.  В довершение неудачи он подписал контракт на три картины, права на которые вернутся к Уолтеру Шенсону через 15  лет.  В  конце  концов,  размышлял  Брайан, “Битлз”  - поп-группа,  а какая поп-группа сохранит популярность через 15 лет?
Семь месяцев  спустя,  когда пришло время съемок фильма,  “Битлз” стали звездами мировой величины и могли потребовать пересмотра условий контракта. Но остававшийся во всех обстоятельствах джентльменом, Брайан сдержал ранее данное слово и оставил прежние финансовые условия.
Брайан и    Шенсон    выбрали   молодого   английского   директора коммерческой телепрограммы Ричарда Лестера  для  руководства  съемками фильма.  Лестера  хорошо знали по фильму “Бегать,  прыгать и стоять на месте”,  который он снял со Спайком Миллиганом.  Идея пригласить Алана Оуэнса   принадлежит  Брайану.  Этот  парень  из  Ливерпуля,  писатель, известен в Англии благодаря сценарию к телефильму “Нет поездов до Лайм стрит”.  Считалось,  что  Оуэну  особенно хорошо удаются диалоги.  Его специально отправили на несколько дней на гастроли вместе  с  битлами, чтобы  он  смог  понаблюдать  за  ними.  Сценарий  стал  самой  лучшей иллюстрацией к облику  Веселящегося  Лондона,  наряду  со  “Взрывом  и Эльфи”.   Оуэнс   мастерски   уловил  индивидуальность  каждого  битла несколькими строчками в сценарии: Джон предстал сардонически забавным, Пол - восхитительным Лотарио ,  Джордж - красивым романтиком,  Ринго - одиноким и влюбчивым.  Благодаря направлению оп-арт, быстро найденному Лестером,  битлы  превратились  в неуловимых братьев Маркс наших дней. Это явилось еще  одним  загадочным  примером  того,  как  потенциально обреченный на крах эксперимент обернулся шедевром.  Дифирамбы, которые пелись картине в прессе,  когда она вышла на экраны  летом  следующего года,   граничили  с  истерией.  Позднее  “Ньюсуик”  сум  мировал  всю информацию  в  одной  фразе:   “Законность   “Битлз”,   как   явления, неизбежна”.
Как только съемки “Вечера трудного дня” начались  всерьез,  битлырешили,  что  шестинедельный  график - черепаший шаг в сравнении с тем бешеным ритмом,  в котором они жили последние шесть месяцев.  Несмотря на  то,  что  битлы  постоянно присутствуют на экране,  им приходилось проводить по много часов в  передвижной  костюмерной  за  болтовней  и перекурами,  а  праздные руки всегда найдут дурную работу.  Приносился проектор, и ребята развлекались порнофильмами. Парни есть парни, а тут еще  к их услугам полно девиц,  которых тайно проводили в грим-уборные для кратких свиданий между съемками.
Девятнадцатилетняя Патти  Бойд никогда не заходила в костюмерную. Джордж Харрисон заметил ее в первый день съемок.  В прошлом  модель  у Мери  Квант,  Патти работала с Лестером в коммерческих передачах Смита Криспса.  Хорошенькая белокурая девушка с круглым личиком  и  большими голубыми,  похожими на пуговицы глазами олицетворяла собой Веселящийся Лондон - сексапильная кошечка с неярким  гримом,  в  забавном  меховом жакете,  в мини-юбке от Квант,  открывавшей взору целые мили роскошных ног.  Рядом с доброжелательной и уютной Патти даже самый  инфантильный мужчина чувствовал себя сильным и смелым.
Патти помнит, что в первый день съемок на вокзале Ватерлоо Джордж смотрел  на нее,  не отрываясь,  но ее не заинтересовала поп-звезда 21 года.  В тот день после съемок она попросила у каждого битла  -  кроме Джона,  напугавшего  ее своим сарказмом - автографы для младших сестер Дженни и Паулы.  “Джордж написал свое имя,  а под ним дважды поцеловал лист  бумаги,  передавая поцелуи для сестер.  Затем семь раз поцеловал автограф для меня” - рассказывает Патти.
На следующий   день   Патти  резко  осадила  Джорджа  и  отвергла приглашение в костюмерную. Когда же она ему категорически отказала и в респектабельном свидании, его это слегка задело. “Я объяснила ему, что у меня есть постоянный парень,  с которым я уже два года встречаюсь, и что  у меня старомодные взгляды на любовь,  - вспоминает Патти,  - Это означает верность”.  Но Джордж и не думал сдаваться.  О чем бы  он  ни думал,  мысли возвращались к Патти. На третий день он буквально умолил ее с ним погулять.  Он  делал  все,  чтобы  ей  понравиться,  и  Патти сдалась, приняв его приглашение пообедать.
К концу третьей недели знакомства  Патти  познакомила  Джорджа  с матерью  и  сестрами.  В конце месяца он повез ее посмотреть роскошный загородный дом в Эшере,  который собирался купить.  Он сказал,  что не хочет там жить один.  Длинный одноэтажный приземистый дом, построенный по индивидуальному проекту  и  принадлежавший  судье,  располагался  в густом  лесу.  Два  длинных крыла разделялись просторным многоугольным двориком,  в котором находился бассейн с  подогревом.  Из  полукруглых окон   от   пола   до  потолка  жилой  комнаты  открывался  живописный деревенский пейзаж.  Патти с Джорджем рука об руку бродили по дому без мебели,  и  когда Джордж спросил,  как она хочет обставить дом,  Патти мечтательно рассмеялась.  К концу четвертой недели Джордж купил дом, и они  там  поселились,  так что связь официализировали.  Джордж пытался приспособиться к Патти.  Она  привыкла  к  лощеным  молодым  людям,  с которыми  снималась,  в  их  числе Жан Шримптон и Дэвид Бейли.  Что до лоска, Джордж был его напрочь лишен. Совершенно необразованный парень, в  котором  изысканность  не  составляла  самую  сильную  сторону,  он представлял собой в ту пору  нечто  среднее  между  дурно  воспитанной провинциальной  знаменитостью и сексуально озабоченным подростком.  Он мучился  проблемами  мономании  и  неуверенности  в  себе.   Он   стал сенсацией,  но Джон и Пол обращались с ним, как с ребенком и человеком третьего сорта.  Патти,  как и все остальные, заметила, что ни одна из композиций Джорджа так и не вошда в альбомы “Битлз”.
Джордж надеялся,  что Патти оценит в  нем  личность,  ответит  на призыв его плоти,  спросит,  какие блюда он любит. Он предполагал, что она захочет стать  идеальной  женой  северянина:  преданной,  простой, услужливой.  Но  Патти  придерживалась  другого  мнения:  ему придется усвоить,  что она не северянка, никогда ею не станет, и ему придется с этим  смириться.  Тем  не менее,  он ее обожал,  всячески ублажал и по каждому поводу указывал на сходство с Бриджит Бардо.
Брайан продолжал  вести  политику  непосвещения  публики  в  связи битлов с конкретными девушками,  считая, что это разрушит имидж, но не исключено,  что таким образом проявлялось его женоненавистничество. Он попросил Джорджа встречаться со своей девушкой тайно.  Теперь это было куда  труднее,  чем  во  времена  женитьбы  Джона,  потому  что битлов постоянно  фотографировали.  Решили,  что  Джордж  с  Патти  на  Пасху совершат  тайное путешествие в Западную Ирландию в сопровождении Джона и Синтии.
Приготовления проводились  в  глубоком секрете.  Под вымышленными именами они вылетели из манчестерского аэропорта в  Хитроу  на  разных самолетах,  изменив внешность с помощью шляп, фальшивых усов и шарфов. Затем две пары приземлились в аэропорту Дромолэнд в глубине  Ирландии, а  оттуда  на автомобиле поехали в отель “Дромолэнд Касл”,  уединенный респектабельный пансионат без любопытных фанатов,  да  там  вообще  не было никого моложе шестидесяти лет.
Поездка началась чудесно.  Синтия и  Патти  очень  подружились  и находили  удовольствие  в  общении.  Женщины  в  окружении битлов были редкостью, и Синтия могла рассказать Патти много поучительного. Синтия отметила,  что  Патти  дружелюбна  и  смешлива,  а  Патти даже удалось немного сгладить ребячьи выходки Джорджа,  но не смогла заставить  его перестать  беспрерывно повторять,  что она похожа на Бриджит Бардо.  В первое утро шел проливной дождь, но это не имело никакого значения для двух  пар,  намеревавшихся  большую  часть времени провести в постели.
Около десяти утра управляющий разбудил их,  и,  извинившись,  сообщил, что  с  раннего утра в отель прибывают журналисты и фоторепортеры,  их уже двадцать человек.  Репортеры интересуются именем девушки,  которая провела с Джорджем ночь, а фоторепортеры шныряют по вестибюлю в ндежде ее сфотографировать.
В номере   наверху   четверка,   пойманная   в   капкан,   решила сопротивляться.  По личному опыту они знали,  что скандальная  история будет  передана  по  телеграфу мгновенно и разработали хитроумный план побега.  Через два часа Джон и Джордж предстали перед журналистами. Их засыпали вопросами о двух женщинах,  которые были с ними.  Одна из них Синтия?  А как зовут подружку Джорджа?  Джон и Джордж упрямо твердили, что   с   ними  никого  нет.  Они  уверяли,  что  решили  отдохнуть  и путешествуют одни.  Под проливным дождем они бросились  к  автомобилю, чтобы  поехать в аэропорт,  надеясь,  что газетчики-ищейки бросятся за ними.  Но вопреки ожиданиям почти все журналисты остались в гостинице, уверенные, что девушки остались.
Синтия и Патти,  переодевшись  в  форменные  платья  горничных  с белыми  накрахмаленными фартуками и в чепчики - гордость администрации отеля “Дромолэнд”  -  покатили  огромную  корзину  с  грязным  бельем, протащили ее по коридору вниз,  там выгрузили, а сами залезли в пустые корзины,  их закатили на платформу под бдительными взорами репортеров. Шофер  грузовика,  нанятый Джоном и Джорджем,  преисполненный важности своей миссии,  рванул с места и немедленно скрылся из  вида.  Грузовик летел на двух колесах,  как гоночный автомобиль,  удирающий от погони. Девушки не имели ни малейшей возможности вылезти из корзин до тех пор, пока   грузовик   не   достиг   аэропорта,  всю  дорогу  они  пытались освободиться и тщетно взывали о помощи.  “Синтия,  мы  задохнемся!  Мы здесь  умрем!  Кричи,  Синтия,  кричи!” В аэропорту ребета извлекли из корзин девушек,  чье счастье омрачил запах грязного белья, которым они пропитались насквозь.
Молодежь летела назад в  самолете,  довольная  тем,  что  удалось перехитрить репортеров в Ирландии,  но в Хитроу их уже караулила новая толпа журналистов.  На  следующий  день  фотографии  Патти  и  Джорджа украшали  первые  страницы  всех  газет  - и их связь стала достоянием гласности.

3

По прошествии той весны Брайан перестал задавать вопрос “Что может быть  важнее  этого?”,  потому  что всегда что-то находилось.  По мере того,  как  становилось  теплее,  истерические   припадки   учащались, внимание  к  битлам усиливалось,  беспрецедентные количества проданных пластинок стали обычным явлением.”You Can’t  Buy  The  Love”  (“Любовь нельзя купить”),  стал самым популярным в Великобритании,  Соединенных Штатах,  а также еще в двадцати странах мира.  В апреле уже пять хитов “Битлз”  побили  все  рекорды  в  Америке,  и по радио ничего другого, казалось, не передают.
Их слава  прочно  закрепилась,  и  они  стали единственной в мире темой,  которая интересовала всех.  Они научились жить  на  виду,  как рыбки в аквариуме.  Первую концентрированную дозу славы,  полученную в Лондоне,  оказалось нелегко переварить.  Нетрудно  было  привыкнуть  к лимузинам и роскошным обедам в “Ад Либ” с Миком и Крисси Шримптонами и Верушкой,  но выводило из  себя  постоянное  присутствие  журналистов, фоторепортеров  и  подхалимов,  которые  цеплялись  к  каждому  слову, анализировали каждую мелочь,  каждый жест и ежедневно обсасывали это в газетах.  Хотя битлов страшно раздражало назойливое внимание,  они тем не менее жадно читали  все,  что  имело  к  ним  отношение  -  Пол  не пропустил  ни  строчки  - а затем вели себя в соответствии с газетными характеристиками.  Они превратились в карикатуры на самих себя, считая такую  тактику  единственной  возможностью сохранить те крохи личного, что у них еще оставались, и еще потому, что от них ждали именно этого.
Джон чувствовал  себя  особенно неуютно под бременем славы.  Если Пола и Джорджа наполнял восторг,  а  Ринго  испытывал  лишь  радостное смятение,  Джон ощущал себя так,  словно его предали. Подумать только: он,  бунтарь и безбожник,  превратился в икону.  За Джоном закрепилась слава интеллектуала.  Благодаря остроумию и умению непринужденно вести беседу во время пресс-конференций и интервью,  дурь и  жеребячий  юмор подростка интерпретировались,  как ум,  и ему стало труднее оскорблять незнакомых людей, поскольку шутки воспринимались, как блестящие.
В марте  в  Англии  вышло  тоненькое  издание  его  прибауток под названием “Джон Леннон пишет сам”,  предложенным Полом  Маккартни.  Те грубые шутки и присказки,  за которые ему здорово доставалось в школе, составили  теперь  книгу,  ставшую  бестселлером.   В   приложении   к “Литературному обозрению” писали, что книга достойна внимания каждого, кто опасается,  что английский язык беднеет. Говорилось, что рисунки и записи  напоминают  Клее,  Турбера  и очень заметно,  позднего Джойса.
Книга произвела такую сенсацию,  что Джона пригласили на  литературный ланч Фойлза  по случае четырехсотлетнего юбилея Шекспира. Торжество проходило в “Ад  Либ”,  и  это  походило  на  насмешку. Замышлявшееся, как маленькая вечеринка, оно вылилось в продолжительную пьянку и закончилось лишь в пять часов утра. Джон и Синтия спали всего несколько  часов  и  на обед в отель “Дорчестер” по поводу награждения книги специальным призом пришли такие сонные,  что не могли  и  головы поднять.  Когда  репортер поднес к лицу Джона микрофон и спросил:  “Вы сознательно используете отоматопею?”, Джон открыл глаза и бессмысленно посмотрел  на  него  сквозь  темные  стекла очков:  “авто...  пью?  Не понимаю, о чем ты толкуешь, сынок”.
После скомканного ланча,  во время которого Синтия наблюдала, как Джон размачивает свое похмелье белым вином,  его попросили  произнести речь. Уже почти такой же пьяный, как и прошлой ночью, Джон добрался до микрофона и пробормотал: “Спасибо большое. Очень приятно” и направился обратно.
В комнате воцарилась  напряженная  тишина.  “Что  он  сказал?”  - спросил кто-то громко.  И другой гость предположил: “Он сказал: “У вас счастливые лица”. Новая острота Леннона передавалась от стола к столу, как  вершина  остроумия,  и  через несколько секунд комната взорвалась аплодисментами,  все восторгались изысканным блеском  юмора  Джона.  Ивновь король оказался голым, но не простудился.
Синтию, наконец, признали,  как жену битла,  даже маленький Джулиан стал  известен  всем  фанатам,  домашний  адрес Джона мог узнать любой желающий, и к этому времени постоянный отряд девиц поджидал у квартиры на Империор Гейт.  Когда Синтия волокла Джулиана на прогулку в коляске вниз по шести  пролетам  ступенек,  девицы  ежедневно  ждали  снаружи, надеясь  увидеть и потрогать мальчика,  иногда они отталкивали Синтию, чтобы дотянуться до ребенка. Жадные руки с длинными ногтями, тянущиеся к коляске, чтобы ущипнуть за щеку или похлопать по подбородку, всегда пугали и мать,  и сына.  А если Синтия не желала, чтобы ее трогали или отказывалась  подписывать  автографы,  девицы  ругались  и  плевались. Временами собиралась такая огромная толпа,  что она по несколько  дней не выходила на улицу из страха.
Телефон Джона,  так  же  как  и  домашний  адрес,  не представлял секрета,  и очень скоро грянул слаженный оркестр телефонных звонков. В основном,  шутники  развлекались,  но  были  звонки и непристойные,  и угрожающие.  Синтия устала  подходить  к  телефону,  а,  заглядывая  в почтовый ящик,  еще больше расстраивалась.  Молодые женщины предлагали Джону самые разнообразные сексуальные развлечения,  что способствовало повышению  образования  все еще неискушенной миссис Леннон,  настолько неискушенной,  что она так и не поняла, почему дружба с молодой парой, проживающей этажом ниже, растворилось облачком недовольства.
К огромному облегчению Синтии,  Джон заявил  однажды,  что  решил купить   дом.   Компания   “Брайс-Хэмнер”,  занимавшаяся  бухгалтерией “Битлз”,  посоветовала вложить часть не облагаемого налогом  дохода  в недвижимость,  и  предложила купить каждому по дому.  Джону понравился дом в Уэйбридже,  маленьком аккуратном предместье, милях в двадцати на юго-запад от Лондона.  “Кенвуд” - так он назывался - представлял собой дом стоимостью 40.000 фунтов  в  стиле  псевдо-тюдор,  построенный  на холме   в   районе   Сент-Джордж  Хиллз.  Бестолковый  дом,  несколько обветшалый и требующий ремонта.  Джон  выделил  на  ремонт  и  отделку 30.0000 фунтов,  доведя стоимость до 70.000 фунтов.  Почему поп-звезда Джон  Леннон  решил  ремонтировать  дом  в   суетливом   соседстве   с аккуратными  садами  и лужайками,  в двадцати милях от Лондона,  никто понять не мог,  и меньше  всех  сам  Джон.  Просто  там  жил  один  из бухгалтеров  “Брайс-Хэмнер”,  и  это выглядело респектабельно.  Синтия восприняла новый дом,  как дар божий. Это было подобно освобождению из заключения.  Уэйбридж казался чудесным местечком, где можно заниматься воспитанием Джулиана и попытаться создать  для  Джона  настоящий  дом, впервые  с  момента их супружества.  Сумма в 30.000 фунтов на ремонт и отделку вселила бы  ужас  в  любую  жену,  и  Синтия,  не  откладывая, переехала туда и принялась за работу.

4

Пришла слава   и   к   Брайану  Эпштейну.  Родственники  и  друзья восторгались им. Он получил мировую известность, как менеджер “Битлз”, и его фотографии появлялись в журналах так же часто, как и битлов. Его подавали,  как добрый рождественский персонаж,  нечто  вроде  любящего “творца великих дарований”,  слова “импрессарио” или “создатель идола” предваряли теперь  его  имя.  И  еще  он  стал  символом  богатства  и великолепия.  Если  кто-то  заходил  в  бар в Килбурне и выкладывал на стойку   десятифунтовую   банкноту,   кто-нибудь   из   присутствующих обязательно  заводился:  “Что  ты  о себе воображаешь,  ты что,  Брайан Эпштейн?”
Казалось, в  профессиональном  отношении  он  не знает поражений. Силла Блэк, единственное его создание женского пола, вторично вышла на первое  место  по  популярности  благодаря  песне “Любой,  у кого есть сердце” на музыку Берта Бакарака, а “Билли Крамер и Дакотас” выпустили подряд  три великолепных хита:  “Секрет”,  “Мне не везет” и “Маленькие дети”.  В апреле Брайана попросили написать  автобиографию  и  поведать миру   о  своем  пути  к  успеху.  Двадцатидевятилетний  Брайан  принял предложение с удовольствием.
Он с  гордостью  сообщил о нем битлам и Нилу Эспинолу,  когда они вместе поднимались в лифте.  “Может быть,  кто-нибудь сможет придумать название?” - спросил Брайан.
“А почему бы не назвать  ее  “Гей-еврей?”  -  предложил Джон.
Это так больно задело Брайана,  что слезы брызнули у него из  глаз прежде,  чем открылась дверь лифта,  но Джона это не тронуло. Позднее, когда  Брайан  объявил,  что  выбрал  для  книги  название  “Подземелье звуков”,  имея в виду клуб “Пещера”, Джон стал называть ее “Мальчики в подвальчике”.
У Брайана не было ни времени,  ни желания садиться за книгу,  и он нанял для этой  работы  молодого  газетного  репортера  из  Манчестера Дерека  Тейлора,  красивого,  гладко выбритого парня,  который привлек внимание Брайана и битлов еще осенью 1963 года в Сауспорте, когда он, в то  время  театральный  обозреватель  из  “Манчестер  Дейли Экспресс”, непринужденно  вышиб  ногой  дверь  костюмерной,  чтобы  взять  у  них интервью.  Битлов  настолько  ошеломило  такое безрассудство,  что они впустили его.  Он очаровал их своей непосредственностью,  и  несколько месяцев  спустя,  когда  “Дейли  Экспресс”  попросила  битлов написать гостевую колонку,  Дереку заказали текст  для  Джорджа  Харрисона.  Ко всеобщему  удовольствию,  это сработало,  и теперь выбор Брайана пал на Тейлора.  Ему предложили  1.000  фунтов  плюс  2  процента  авторского гонорара - хорошие деньги для журналиста,  получавшего всего 35 фунтов в неделю за работу в газете и имеющего жену и троих детей.
Полное интервью и предварительный исследовательский период заняли долгий уикэнд в отеле “Империал” в Терки, на юге Англии. В первый день Брайан рассказал о своем детстве без особых осложнений, но на следующий день возникли трудности.  “Он мучился, пытаясь рассказать о неуспешных школьных  днях,  беспокойно  мусолил  провал,  из-за  которого не смог дослужить в армии,  настойчиво объяснял свою неспособность преуспеть в Королевской академии театрального искусства,  - писал позднее Дерек, - Он намеревался обсудить все сложности,  возникшие в  семье  из-за  его отказа  участвовать  в  семейном  мебельном  бизнесе,  жаждал обнажить бесконечную гамму чувств,  связанных с тем,  что он “не вписывается  в
свое окружение”,  и, словно этого мало, объяснил, что плохо сходится с
людьми”.
Посреди выстраданной   истории   гетеросексуальной   любви  Брайан сказал:  “Выключи магнитофон  и  давай  позавтракаем.  Мне  надо  тебе кое-что сообщить”.
Дерек вспоминает,  как терпеливо и бесстрастно слушал  в  течение всего завтрака исповедь Брайана о том, о чем знали все, и что никого не волновало.  Но сам Брайан,  очевидно,  очень из-за этого сокрушался,  и Дерек его не перебивал.  Ему хотелось как-то утешить Брайана, взять его за руку,  жестом выражая понимания,  но он не решился. “И только после того,  как  битлы мне объяснили,  я узнал,  что обнять другого мужчину позволительно”.
“Подземелье звуков” - искрометная книга, написанная в характерной для Тейлора поэтической манере, странным образом включившая в себя все казусы,   происходившие   с   Брайаном,  правда,  без  компрометирующих разоблачений,  самое удивительное  заключается  в  том,  что  в  книге отношения  Брайана  с Полом представлены натянутыми.  Книга сразу после опубликования в “Сувенир Пресс” стала бестселлером.

5

К этому  времени  перестало  быть  тайной,  что   Пол   Маккартни ухаживает за младшей дочерью известного психиатра Ричарда Эшера,  хотя пресса беззаботно игнорировала факт,  что Пол живет у Эшеров в спальне для  гостей.  Она  также  обходила слухи об амурных приключениях Пола, которые успели доставить ему немало  неприятностей.  Слухи  имели  под собой  почву.  Один  из  владельцев клуба на Гросс Фрайхайт в Гамбурге заявил,  что его дочь забеременела от Пола,  и что он  является  отцом младенца.   Эрика  Хуберз,  хорошенькая  девушка  с  длинными  прямыми волосами, работала официанткой в одном из клубов. Пол встречался с ней во время одной из поездок в Гамбург.  Эрика утверждала, что Пол знал о ее беременности и уговаривал сделать аборт.  Она отказалась,  и в день
отъезда   Пола   из   Гамбурга  на  свет  появилась  девочка  Беттина. Официальные документы, составленные в Гамбурге, направили в Ливерпуль, и  дело  быстренько передали Дэвиду Джекобсу в Лондон.  Тот велел Полу отрицать свою причастность и переправил документы без ответа обратно в Гамбург.  Джекобс заявил, что немецкий суд имеет право заниматься этим делом,  если у  него  есть  желание,  и  если  мать  будет  продолжать настаивать  на  возмещении  ущерба,  дело  можно вести и там.  Джекобс предпочитал медлительную бюрократическую судебную процедуру  Германии, так  как  в  Англии все это могло привлечь внимание и получить широкую огласку.  Однако судебный  процесс  был  неизбежен,  и  семья  девушки угрожала завалить письмами все газеты Великобритании.  В 1966 году Пол заплатил примерно 27.000 долларов за то, чтобы существование маленькой Беттины   осталось   в  тайне.  Однако  в  1981  году  Беттина  Хуберз возобновила  дело,  требуя  от  Пола,  как  сообщалось,  6   миллионов долларов.
На этом любовные осложнения Пола не закончились. Весной 1964 годаво  время  съемок  “Вечера  трудного  дня”  впервые  всплыла еще более деликатная ситуация.  Молодая ливерпульская девушка  Алиса  Дойл  (имя вымышленное)  родила  мальчика,  который,  по ее утверждению,  являлся сыном Пола  Маккартни.  По  совету  Дэвида  Джекобса  Пол  не  признал отцовства,  и  девушку  отослали  в  контору  Джекобса в Ливерпуле,  к чиновнику Д.Х.Грину.  Алиса Дойл со своей матерью приехала в контору к Грину  в конце марта 1964 года.  В меморандуме,  который Грин направил Джекобсу,  говорилось,  что он считает их приличными и  разумными.  Он почувствовал,  что  у девушки нет намерения навредить Полу,  и что “ее единственной заботой, кажется, является получение денег на коляску для новорожденного”.
Джекобс уже собрался провести переговоры и уладить дело,  но мать мисс  Дойл  поделилась  своей  бедой  с братом Джозефом Макглином (имя изменено).  Макглин вознамерился проследить за тем,  чтобы  племянница получила  достойную  компенсацию.  Его  отослали  к  Дэвиду Джекобсу в Лондон. Джекобс записал телефонный разговор на магнитофон и переправил пленку Брайану.
“Я вас предупреждаю,  что все мало-мальски известные  газеты  уже знают об этой истории” - угрожал Джозеф Макглин.
“Вы вымогаете у меня деньги,  или как?” -  бесстрастно  спрашивал Джекобс.
Макглин отвечал,  что молчание семьи  обойдется  в  5.000  фунтов стерлингов.
Г.Х.Грин, узнав об этом требовании,  прокомментировал: “Для этого есть одно нехорошее слово”.
Джекобс сказал Брайану и Полу, что его больше всего беспокоит, что если они и заплатят девушке большое вознаграждение, это никоим образом не будет гарантией того,  что дядюшка не отправится в  газеты  или  не объявится  вновь  через  год  с  очередным требованием денег.  Джекобс считал,  что чем меньше  они  заплатят,  тем  менее  виноватыми  будут выглядеть в том случае,  если история всплывет.  Брайан согласился, что нет ничего хуже, чем стать жертвой шантажиста, и лучше всего заплатить девушке небольшую сумму и надеяться, что семья будет хранить молчание.
Джекобс составил три документа.  Дядя,  Джозеф Макглин, получал 5 фунтов  стерлингов  за  письменное  обязательство не разглашать тайну. Мать Алисы получала такую же сумму на тех  же  условиях,  самой  Алисе Дойл,   при   условии,   если   Пол  будет  продолжать  отрицать  свою причастность,  и что эта сумма ни в коем случае не означает сомнения в его  правдивости,  выплачивалось 3.000 фунтов стерлингов.  В документе отмечалось,  что в случае,  если судебный процесс все же  состоится  и будет   признано,   что  ребенок  действительно  является  сыном  Пола Маккартни,  максимальная выплата по суду на воспитание  и  образование ребенка  составит 2,10 фунтов в неделю до двадцатилетнего возраста.  В случае получения Алисой Дойл 3.000 фунтов стерлингов,  она  не  должна предъявлять Полу никаких претензий, не заявлять, что он является отцом ребенка и не пытаться пересмотреть  условия  соглашения,  в  противном случае она должна вернуть 3.000 фунтов стерлингов.
Вскоре стало ясно,  что 5 фунтов стерлингов не  заставят  дядюшку заткнуться.  Во  время триумфального возвращения битлов в Ливерпуль на премьеру “Вечера  трудного  дня”  в  толпе  из  500.000  человек  были распространены  листовки,  оповещающие об отцовстве Пола,  в то время, как битлы махали восхищенной толпе с  балкона  “Сити  Холла”.  Джекобс пообещал,  что  дядюшка  предстанет перед судом за шантаж,  но еще три года после этого дядюшка публиковал в газетах стихи о младенце.  Часть одной длинной оды, пародирующей некоторые песни “Битлз”, звучала так:
      
           Я - мальчик Марк Пол Дойл,  нас бросил папа мой,
           Как мамочка  любила - вовек ей не забыть,
           Его ж любви хватило лишь на то,  чтоб согрешить.
           Он деньги заплатил ей,  чтоб только правду скрыть.
           Но, папа, Пол Маккартни, знай: ей слез не осушить.

Однако газеты уже были сыты по  горло  слухами  и  обвинениями  в адрес  всей четверки,  и это обвинение не восприняли серьезнее прочих. Благодаря сильной зависимости  прессы  Флит  стрит  от  “Битлз”,  дело удалось  скрыть  от общественности.  Синтия Леннон позднее суммировала так:  “Как стало очевидно из документов поверенного,  в то время Пол в Ливерпуле  был  чем-то  вроде  племенного  быка.  Требования  признать отцовство сыпались со  всех  сторон.  На  него  был  спрос  во  многих аспектах. Обоснованы эти претензии или нет, пусть каждый гадает сам”.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ


               “Ну, конечно  же,  были оргии!  Оргии происходили
               в каждом городе. Просто чудо, что об этом не писали
               в прессе”
               Нил  Эспинол, 1981

1

11 августа  1964  года  я  (Питер  Браун)  приехал  в  Лондон  по приглашению  Брайана,  чтобы  принять  участие  в   пышном   торжестве, устраиваемом  Брайаном  в  честь  первого  большого  турне  “Битлз”  по Соединенным  Штатам.  Брайан  целыми  неделями  говорил  о  предстоящем праздненстве  в  деталях  и  волновался  почти  так  же,  как перед их международными гастролями.  К этому времени они  уже  почти  выполнили обязательства  по  трем  контрактам,  предусматривавшим,  что  “Битлз” выступят в 50  городах  4-х  континентов.  Турне  началось  в  июне  в Скандинавских странах и продолжалось в Гонконге и Австралии.  По плану в Америке “Битлз” должны  были  выступить  с  тридцатью  концертами  в двадцати четырех городах,  и все это за 32 дня. Им предстояло объехать всю  страну,  преодолев  22.441  милю.   Никогда   в   мире   еще   не практиковалось  гастролей  такого размаха,  потому что не было никого, кроме Элвиса Пресли,  кто мог бы гарантировать успех,  а,  быть может, потому,   что   прежде   не   было  Брайана  Эпштейна,  способного  это осуществить.
Турне проходило с триумфом,  хотя Ринго и слег с температурой 102 градуса накануне гастролей  по  Скандинавии,  заболев  тяжелой  формой тонзиллита,  и  пропустил первые концерты в Дании и Голландии,  где по улицам выстроились 100.000  человек,  чтобы  только  взглянуть  на  их машину. Его заменили застенчивым ударником Джимми Николом, о котором с тех пор никто не слышал.  Поправившись,  Ринго смог  присоединиться  к гастролирующей   труппе,   в   которую   теперь  вошли  Дерек  Тейлор, заместитель  и  публицист  Брайана,  и  тетушка  Джона  Мими,   и   они направились  в Аделанду,  Австралия,  где самая большая к тому моменту толпа в 300.000 человек выстроились от аэропорта до отеля.  В июле они вернулись  домой,  чтобы  присутствовать  на премьере “Вечера трудного дня”,  куда прибыла принцесса  Маргарет  с  графом  Сноуденом.  Тысячи фанатов   запрудили   район  театра  “Павильон”,  Пикадилли  Серкус  и буквально парализовали жизнь центра Лондона.
Вечер, посвященный турне по Америке,  устроенный Брайаном,  не мог состязаться с таким великолепием,  но Брайан рискнул попытаться.  В  то прекрасное   лето  Брайану  хотелось,  чтобы  тщательно  подготовленное торжество на всю жизнь запомнилось ребятам.  С  этой  целью  он  нанял дизайнера   по   интерьерам   Кеннета   Партриджа,  чтобы  тот  создал соответствующее оформление.  Маленького смешного  человечка  Партриджа рекомендовал  Брайану  Дэвид  Джекобс.  Он понял замысел Брайана,  и они сразу поладили.
Вместо ресторана  или  ночного  клуба Партридж посоветовал Брайану использовать   его   собственный   особняк   “Белгравия”   и   занялся переоборудованием  комнат  и чердака в роскошное помещение,  достойное праздника. На это ушло пять дней. В белой брезентовой палатке размером с цирковой балаганчик,  сделали деревянные стены с французскими окнами по  периметру,  чтобы  гости  могли  любоваться  городом.  Под  крышей соорудили  подвижной  пол  и покрыли его темно-красным ковром.  Поверх него  соорудили  сцену  для  музыкантов  и   деревянную   танцевальную площадку. Несколько тысяч белых гвоздик украсили выступы вокруг люстр, в большом  количестве  имеющиеся  в  крыше.  Центральную  ось  палатки покрыли  испанским  мхом,  в нем закрепили 700 красных гвоздик в форме пальмового  дерева.  Наняли  маленький  оркестр  и  нашли  поставщика, который  смог помимо филе говядины,  холодной утки и омаров предложить широкий ассортимент блюд еврейской кухни.
День выдался отменным - теплый,  солнечный, ни одного облачка и в помине. К вечеру Партридж в квартире Брайана вместе с рабочими завершал последние  детали,  и  тут  появились Брайан с Куини.  “Мама только что вернулась от парикмахера,  - объяснил он,  - Она хотела  бы  осмотреть шатер прежде, чем кто-нибудь придет”.
Партридж проводил их наверх.  Садовник и его  помощники  как  раз собирались  уходить.  Увидев шатер,  Куини широко раскрыла глаза:  “О, нет!  - закричала она,  - Красное с белым!  Это к несчастью!” Партридж сказал,  что не знает такой приметы,  а Брайан пояснил, что Куини очень суеверна и верит во все приметы, включая птиц на занавесках.
“Что можно сделать?  - спросил Брайан Партриджа,  - Это необходимо исправить! Нам не нужно никаких бед перед самыми гастролями”. Партридж ответил, что не представляет, что можно предпринять. Гости должны были прибыть через  несколько  часов.  “Тогда  придется  все  отменить”,  - настаивал Брайан.
Партридж выскочил из дома и бегом помчался по улицам.  Задыхаясь, он нагнал грузовик садовника на углу. Помощников садовника отправили в местные лавки за красными  чернилами.  Партридж  и  садовник  поднялсь наверх,  повытаскивали  все  белые гвоздики из бордюра и вынесли их на улицу. В течение нескольких часов они занимались тем, что макали белые гвоздики  в  баночку  с  красными чернилами.  Последняя мокрая розовая гвоздика была водворена на место белой  прямо  перед  приходом  первых гостей.  Никогда  еще  Куини  так  сильно  не  напоминала  сумасшедшую Королеву Червей из “Алисы в Стране Чудес”,  которая заставила  валетов перекрашивать цветы.
Тот вечер стал самым значительным  событием  общественной  жизни. Приглашения с выгравированным текстом получили все звезды Веселящегося Лондона.  К восьми часам вечера перед “Уэдхам  Хаус”  собрались  сотни людей поглазеть на прибывающих гостей. Два швейцара в униформах стояли у дверей дома и проверяли приглашения.  Когда подавали обед,  один  из швейцаров  доложил  Кену Партриджу,  что пришла дама в норковом манто, хотя на улице лето. Она утверждает, что ее пригласил Брайан Эпштейн.
Партридж на  лифте  спустился  вниз  и  увидел Джуди Гарланд с ее тогдашним дружком Марком Херроном.  Гарланд, нервничая, объяснила, что прошлым  вечером  в  ресторане  “Каприз”  ее  столик оказался рядом со столиком Брайана Эпштейна, и тот пригласил ее.
Партридж сказал швейцару: “Эта дама может проходить, куда угодно” и проводил ее наверх.  В гостиной  Гарланд  растерялась,  увидев,  что квартира пуста,  и все заставлено пустыми стаканами из-под коктейлей и грязными подносами.  Партридж заверил ее,  что гости не расходились, а обедают наверху.  Перспектива предстать перед таким количеством людей, похоже,  повергла ее в ужас,  она убежала в ванную  и  там  закрылась. Может  показаться  забавным,  что  Гарланд не стоило пугаться:  никто, кроме личных друзей Брайана,  таких,  как Лайонел Барт и Дэвид Джекобс, его  английский  поверенный,  даже  не  заметили  ее:  битлы  и другие поп-знаменитости с полным безразличием относились к звездам кино.
В тот  вечер  Джон  Леннон познакомился с Кеном Партриджем.  “Это сделали вы?” - спросил Леннон.  Ему так  понравилась  работа,  что  он попросил  Партриджа  приехать  на  следующий  день  в Уэйбридж,  чтобы обсудить  оформление  нового  дома.  Брайан  сопровождал  Партриджа   в “Кенвуд”.  Они  обошли  дом  вместе  с Синтией и Джоном.  Синтия сразу почувствовала неприязнь к чужому человеку,  явившемуся переделывать ее дом,  но, как обычно, промолчала. Партридж быстрым взглядом декоратора оценил дом и изложил замысел, который шел вразрез с простыми домашними планами Синтии. Он предложил сломать стены на всех этажах и сделать из двадцати семи комнат восемнадцать.  Джон пожелал оснастить  дом  самым современным  оборудованием:  музыкальным  стерео и кухонным.  Партридж предложил  сделать  кухню  на   нескольких   уровнях,   с   плавающими платформами. За несколько минут вопрос решился. Джон потребовал, чтобы Партридж сделал чертежи в течение 36 часов,  до того,  как он уедет  в Америку,  и  Партридж  с  помощником простояли за чертежным столом всю ночь,  и утром серия рисунков вместе с образцами краски  и  материалов были  представлены  Синтии и Джону.  Синтию они сразили,  все ее планы рушились,  но единственное,  что она могла позволить себе сказать, это что  она  бы  нарисовала  лучше.  В отношении бюджета Джон предоставил Партриджу полную свободу.  Он высказал лишь два пожелания: картины его однокашников из ливерпульского колледжа надо повесить в спальнях,  а в музыкальной комнате должно стоять пианино  из  дома  тетушки  Мими,  с деревянной  резьбой  впереди  и  зеленой шелковой обивкой сзади.  Джон уезжал на два месяца, и Партридж поинтересовался, что ему делать, если возникнут вопросы. Обратиться к Синтии? Джон отрезал: “Решай сам”.
На следующий день Джон отправлялся в  Америку.  Синтия  стояла  с Джулианом на руках и плакала, пока он не сел в лимузин и не скрылся из виду.  Тогда она вернулась в дом,  где художники и рабочие выделили ей крохотную  комнатку  для  прислуги,  а  весь остальной особняк вырвали из-под ее контроля. Так продолжалось почти год.

2

Если можно охарактеризовать первые гастроли “Битлз” в Америке, то это  долгий  вой на высокой ноте,  который они слышали с того момента, как самолет коснулся земли в Сан-Франциско  18  августа  и  до  своего отлета  из  Америки  четыре недели спустя.  Истерические вопли девиц в аэропорту,  гул  в  “Локхид  Электра”,  рев  сирен  сопровождавших  их мотоциклов  и  визг  фанаток,  ожидавших  в  холлах  и на улицах.  Они надеялись хоть немного посмотреть  Америку,  но  увидели  лишь  черные сиденья   лимузинов,   стерильные  номера  отелей,  традиционную  еду, доставляемую  из  ресторанов,  и  все  это  перемежалось   с   напором журналистов,  громкими выкриками диск-жокеев и безликими грим-уборными спортивных стадионов.
Нил Эспинол  рассказывал:  “Мы так уставали,  что мечтали лишь об одном:  лечь и уснуть.  Никто не поймет,  как это было ужасно. Ни один отель нас не принимал, полиция хотела, чтобы мы убрались из города, мы попадали в номера только к середине ночи, совершенно измученные. И все это   время  у  нас  на  шее  сидели  местные  покровители,  владельцы стадионов,  владельцы местных спортивных  команд,  местные  шерифы  со своими женами и детьми, постоянно требовавшие чертовы автографы”.
Они взяли с собой лишь костяк свиты.  Все заботы  в  Америке,  от
гостиницы до транспорта,  взял на себя американский агент Норман Вайс. В дополнение к постоянным сопровождающим - Нилу Эспинолу и Мэлу Эвансу - они взяли с собой Дерека Тейлора,  которого Брайан отозвал с работы в газете и сделал личным помощником и представителем прессы.
“Битлз” выступали  на  самых  больших  стадионах  страны.  В этом случае местные благодетели могли заплатить Брайану ту цену,  которую он устанавливал  сам,  и  все  же,  к  удовольствию  поклонников “Битлз”, сохранять достаточно низкие цены на билеты.  Брайан запрашивал аванс от 25.000  до  50.000  долларов  наличными за каждое выступление плюс 50% прибыли после выступления,  в зависимости от  размера  площадки.  Хотя такая  цена и была самой высокой из всех,  когда-либо запрашиваемых за выступление,  организаторы  дрались  за  них.  Арена   и   организатор выбирались в зависимости от содержимого “коричневого пакета”.
Турне вошло в разряд невероятных.  В первый вечер, после концерта в  “Кау  Пэлас”  в  Сан-Франциско,  шофер лимузина не успел достаточно быстро отъехать от барьера  стадиона,  и  машину  оседлали  истеричные подростки.   Под   тяжестью   тел  крыша  треснула.  Только  благодаря оперативным действиям службы безопасности  “Кау-Пэлас”  ребят  удалось вовремя   вытащить  и  спрятать  в  карете  скорой  помощи,  где  было относительно безопасно и где уже находилось несколько пьяных матросов, повздоривших  на  концерте.  В  ту  ночь фанаты в спальных мешках и на складных  стульях  окружили  отель  “Хилтон”.  Толпа  так  выла,   что прибывшую  в отель женщину избили и ограбили,  а криков о помощи никто не услышал.  20 августа они выступили в “Ковентин Холле” в Лас-Вегасе, а  21  уже  на  муниципальном  стадионе  в  Сиэтле,  где  одна девушка вскарабкалась на перекладину высоко над сценой,  чтобы как следует  их разглядеть,   и   рухнула   к   ногам  Ринго.  22-го  они  прибыли  на государственный стадион в Ванкувере, Канада, а 23-го дали триумфальный концерт  в  Голливуде,  где  полотенца,  которыми они вытирались после концерта,  разрезали  на  дюймовые  квадраты  и  продали  в   качестве сувениров,  26-е  застало  их в Денвере на стадионе “Ред Рок”,  27-е в “Гарденз” в Цинциннати,  где Брайан исчез на целые сутки, заставив всех страшно беспокоиться.
Ничто не сравнится с  той  ночью  в  Индианополисе,  когда  Ринго пропал и появился за несколько секунд до начала концерта в “Стейт Фэар Колизеум”.  Здесь рассказывается об этом впервые. Ринго три дня был на взводе и совсем не спал, накачиваясь “красными сердечками”, таблетками амфетамина,  заменившими  “Преллис”.  Сильный  допинг  стал  необходим битлам  и  Брайану,  чтобы  укладываться в жесточайший график.  Большой запас таблеток привезли из  Англии,  остальные  Мэл  Эванс  с  помощью устроителей   концертов  доставал  на  черном  рынке.  “Заведенные  на скорость”,  битлы  постоянно  находились   на   пределе   человеческих возможностей и могли расслабиться только с помощью виски.  В тот вечер Ринго был так взвинчен,  что сказал Нилу, что пойдет и убьет себя. Нил не  воспринял  это  всерьез,  потому что не был уверен,  что правильно понял,  что подразумевается под словами “убить себя”, и не беспокоился до  утра.  Но  к  вечеру  все  страшно  перепугались.  Ринго явился за несколько секунд до выхода “Битлз” на  сцену.  Его  сопровождали  двое полицейских.  Примерно  через 15 минут после того,  как Ринго вышел из отеля,  два молодых полицейских предложили его подвезти.  Они покатали невменяемого  ударника  по  городу,  и  Ринго мимоходом упомянул,  что всегда мечтал посмотреть  авторалли  в  Индианополисе.  Полицейские  с радостью повезли его туда.  Официально трек был закрыт, но полицейским оказалось нетрудно уговорить ночного  сторожа  открыть  ворота.  Ринго провел большую часть ночи,  катаясь на полицейской машине по треку. На рассвете полицейские отвезли его к себе домой, и одна из жен накормила его завтраком.
От семидесятидвухчасовой гонки у Ринго так ослабели ноги,  что он не в состоянии был даже нажимать на педали для басов. Ринго совершенно не мог играть,  но фанаты этого не  заметили,  потому  что  все  равно ничего  не было слышно.  Тяготы гастролей стоило бы стерпеть,  если бы они окупались творческим успехом,  но горечь иронии в том,  что  битлы ясно  осознавали,  что вопли зрителей заглушают музыку.  С той минуты, как объявлялся  их  выход,  все  звуки  тонули  в  визгах  и  рыданиях тинейджеров.  До тех пор, пока концерт не записывался и не передавался по радио,  ни единая душа не могла их расслышать, допотопные усилители не   могли   состязаться   с  толпой.  Особенно  это  угнетало  Джона, считавшего,  что он “продался” и является  лишь  марионеткой  в  руках Брайана.  На  некоторых  концертах битлы даже не утруждали себя пением. Они проговаривали слова и играли музыку насколько можно  быстро,  лишь бы  убраться  со  сцены  из-под  града хлопушек и мармелада.  Часто им бывало настолько противно, что они ухитрялись проиграть 15 песен за 25 минут.
По мере того,  как проходили гастроли,  битлам открылось еще одно странное явление.  Уродливые карлики и калеки,  которых Джон рисовал в своем школьном альбоме,  ожили и стали  их  преследовать.  Где  бы  ни появлялись битлы,  они оказывались в окружении убогих, особенно детей, скрюченных страшными болезными,  слепых.  Дети-калеки  сидели  в  пяти первых  рядах  на  всех  концертах,  и  битлы  со  сцены  видели  море инвалидных колясок.  Убогие неизменно занимали боковые  проходы  вдоль стены.  Потерявшие надежду родители приносили своих детей на концерты. Одно из самых ярких воспоминаний Джона - скрюченные руки, протянутые к нему.
Некоторое утешение    битлы    находили    в    девушках,    либо профессиональных   проститутках   по   вызову,  доставляемых  местными устроителями, либо - что происходило чаще - девиц приводили Нил и Мэл. Это  составляло первейшую обязанность Нила и Мэла на гастролях,  и они выполняли ее с готовностью. Мэл не считал зазорным предложить девушке: “Дай  мне,  тогда  я  познакомлю тебя с ними”.  Девушек мучили,  били, а на рассвете Мэл и Нил  выставляли их из номера.  Их провожали через служебный вход, наградив фотографией “Битлз” с автографами,  подделанными Нилом и Мэлом, и приказав держать рот  на замке.  Удивительно,  но девушки действительно помалкивали.  В Америке,  во всяком случае,  не рассказывали историй типа “Моя ночь  с Полом”, и никто не требовал признать отцовство. Но, может быть, ничего странного в этом не было,  поскольку очередь  из  пятнадцати  девиц  в номерах  Нила  и  Мэла  стала привычным зрелищем,  они коротали время, гладя утюгом сценические костюмы битлов.

3

28 августа в отеле “Дельмонико” в Нью-Йорке произошло  небольшое, но  знаменательное событие,  повлиявшее впоследствии на сознание всего мира.  Боб Дилан уговорил битлов попробовать марихуану. Битлы не сразу стали  наркоманами,  потребовалось еще шесть месяцев на то,  чтобы они пристрастились к травке,  но курение зелья с Диланом дало  им  чувство опьянения,  приобщив  к  священному озарению.  Прежде они с презрением отвергали марихуану,  считая курильщиков такими же конченными  людьми, что   и   героинистов.   Таблетки,   которые  принимали  ребята,  были лекарством,  доставали их  нелегально,  но  принимать  их  законом  не запрещалось.  Вскоре  после  того,  как  Дилан научил их курить анашу, битлы  стали  сочинять  музыку  под  ее  воздействием.  Это  не  очень отразилось  на  их следующем альбоме,  большая часть которого написана раньше,  но можно буквально ощутить ее  едкий  запах,  слушая  альбом, вышедший вслед за тем.  Нет ни малейшего сомнения в том, что Дилан дал им ключ от двери,  ведущей в другое измерение музыки, и через замочную скважину они протащили за собой молодежь всего мира.
Джон Леннон уже давно хотел познакомиться с Бобом Диланом, хотя и не  так  сильно,  как  с  Элвисом  Пресли.  Для  Джона  Элвис  являлся божеством,  существом недосягаемой святости.  Дилан был современником, хотя  Джон  слегка  завидовал поэтическому дару Дилана.  Только совсем недавно Джон начал проявлять интерес к собственным стихам. Свою первую интроспективно-автобиографическую  песню  “I’ll Cry Instead” (“Лучше я буду плакать”) он написал для фильма “Вечер трудного дня”,  но она  не прозвучала в фильме. Там есть такие слова: “В мое плечо попала заноза, она больше моей ступни,  я не в силах говорить с людьми,  которые  мне встречаются”.
Здесь явно прослеживается влияние  Дилана.  Познакомил  их  общий друг,  писатель Эл Аронович, один из первых журналистов, который начал писать о поп-музыке.  Аронович подружился с Джоном  в  Англии  прошлой весной,  когда  писал  о  нем  для “Сэтурдей Ивнинг Пост”.  Тогда Джон сказал Ароновичу,  что ему бы хотелось  познакомиться  с  Диланом,  но только “на своих условиях”, когда он сможет “достигнуть равного я”. 28 августа после выступления на стадионе “Форест Хилл Теннис” Джон, держа в руках “Лайф”,  с обложки которого улыбались битлы, почувствовал, что готов к встрече.
Аронович с Диланом прибыли из Вудстока на синем пикапе “форд”, за рулем  сидел  Виктор  Мамодас,  менеджер  и   приятель   Дилана.   Они припарковались   за   углом   рядом  с  отелем,  и  Мамодас,  высокий, темноволосый и величественный,  провел Дилана и Ароновича  мимо  толпы орущих подростков в вестибюль отеля,  где было относительно безопасно. Здесь их встретили  двое  полицейских,  чтобы  проводить  наверх.  Как только  дверь  лифта открылась,  Дилан и его сопровождающие,  к своему изумлению,  увидели еще полицейских и еще примерно дюжину людей -  все непринужденно болтали и выпивали,  а напитки им доставлялись из номера Дерека Тейлора.  В группе ожидающих,  чтобы  их  допустили  к  битлам, находились  репортеры,  диск-жокей,  вокальные группы “Кингстон Трио и Питер”, “Пол и Мери”.
Дилана провели в частные владения битлов. Брайан, Нил, Мэл и битлы только что отобедали в номере и все еще  сидели  за  столом,  когда  в дверях   появился   Дилан.   Он   оказался  ниже  ростом,  чем  ребята предполагали,  с крючковатым носом и веселыми  глазами  и  походил  на семитского Святого Ника.  Брайан неуклюже представил их друг другу, и в комнате воцарилось  напряжение.  Брайан  пригласил  гостей  в  комнату, стараясь поддержать разговор.  Он спросил Дилана и его друзей, что они желают выпить, и Дилан ответил: “дешевое вино”.
Брайан смущенно ответил,  что есть только шампанское,  французские вина,  шотландский виски и  кока-кола,  и  Мэла  отправили  на  поиски любимого  Диланом напитка.  В ожидании его возвращения кто-то вскользь упомянул,  что  есть  немного  таблеток,  на  что  Дилан  и   Аронович отреагировали  крайне негативно.  В то время оба они были противниками химии,  и  особенно  выступали  против  наркотических  средств.  Дилан предложил  вместо таблеток попробовать что-нибудь природное,  зеленое, произрастающее из ласковой груди матери-земли.
Брайан и   битлы   с  пониманием  переглянулись:  “Мы  никогда  не пробовали курить марихуану” - признался наконец Брайан.
Дилан с  недоверием переводил взгляд с одного лица на другое.  “А как же ваша песня? - спросил он, - Та, где “я вверх лечу?”
Битлы не поняли. Какая еще песня?” - выдавил наконец Джон.
“Ну, эта...  - напомнил Дилан - “И лишь  коснусь  тебя,  я  вверх лечу, лечу...”
Джон покраснел в замешательстве:  “Там не такие слова, - возразил он, - Там так: я скрыть хочу, хочу...”
Дилан решил  без  промедления  приобщить  их.  Подготовка  номера заняла  полчаса,  и  только тогда они разрешили Дилану достать травку. Двери заперли, все щели заткнули полотенцами, жалюзи опустили. Наконец затосковавшему Дилану позволили сделать первый косяк .
Дилан раскурил и,  объяснив,  как затягиваться, протянул сигарету Джону.  Джон  не  решился  попробовать  и  передал  Ринго,  назвав его “придворным,  пробующим блюда”.  Ринго взял сигарету и докурил  ее,  а Дилан с Ароновичем скрутили еще дюжину.
Ринго первым развеселился, затем к нему присоединились остальные. Как  многие  начинающие,  они находили массу забавного в самых обычных вещах. Несколько часов Дилан наблюдал, как битлы хохотали, иногда смех вызывался  чем-то  действительно  веселым,  но  чаще  они смеялись над каким-нибудь словом  или  паузой  в  разговоре.  Некоторое  время  все потешались  над  Брайаном,  все  время  повторявшим:  “Я взлетел,  я на потолке,  я наверху на потолке...” Когда дым рассеялся, они пригласили официанта убрать со стола, и во всем, что он делал, находили повод для того,  чтобы забиться в конвульсиях.  Через несколько месяцев “давайте посмеемся” стало означать “давайте покурим травку”.
Пола переполняло чувство значительности  события.  “Я  впервые  в жизни думаю, по-настоящему думаю”. Его не оставляла уверенность в том, что он изрекает драгоценные истины,  и потребовал,  чтобы  все  слова, произнесенные в этот вечер, были в точности записаны для потомков. Мэл Эванс ходил за ним по всему отелю,  фиксируя  каждое слово. У Мэла Эванса    хранились    три    тетради   -   в   ретроспекции, бессмыссленные разглагольствования  -  он  хранил  их у  себя  до  самой  смерти   в Лос-Анжелесе  в  1976  году.  Их  конфисковала полиция,  и они пропали вместе с другими вещами).
Тот вечер  положил  начало  непростой  дружбе с Диланом,  и битлы договорились вновь увидеться с ним в Нью-Йорке после гастролей.

4

Мелькали города:  Милвани, Чикаго, Монреаль, Джексонвиль, Бостон, Балтимор   и   Питсбург.  19  сентября  в  самолете,  пролетающем  над Хьюстоном,  штат  Техас,  чувствуя  себя  столетним  стариком,   Брайан встретил свое тридцатилетие.  В подарок он получил ковбойский пистолет и кобуру.  Празднование дня рождения слегка нарушилось,  когда самолет компании  “Электра”,  на котором они совершали перелет,  в хьюстонском аэропорту  окружили  фанаты  перед  самым   вылетом.   Визжащая   орда подростков  прорвала кордон охраны и вскарабкалась на крылья самолета, пытаясь  выбить  илюминаторы  бутылками  из-под   кока-колы,   полиции аэропорта удалось снять их оттуда.  Не менее печальным было известие о том,  что в хьюстонском отеле  горничную  зарезали  оголтелые  фанаты, пытавшиеся выяснить номера комнат, в которых живут битлы.
Тогда музыканты  заявили,  что  больше  не  могут  и  не   станут выступать, но все же они выступили еще раз. Население Канзас Сити, где “Битлз” не собирались останавливаться,  почувствовало себя обделенным, и   мульти-миллионер  Чарльз  О.Финли,  владелец  бейсбольной  команды “Канзас Сити Атлетикс” пообещал отцам  города  добыть  “Битлз”.  Финли пытался  связаться  с  Брайаном до гастролей,  но его просьбу отклонили вместе с сотнями подобных.  Огорченный Финли вылетел в  Сан-Франциско, где  благодаря  содействию  Нормана  Вайса  получил личную аудиенцию у Брайана.  Он начал переговоры о выступлении ребят в Канзас Сити с того, что  предложил  100.000  долларов  наличными  и проценты,  какие Брайан назовет сам.  Такая сумма в 1964 году была неслыханной даже за  неделю выступлений  в  Лас-Вегасе.  На  Брайана  предложение произвело сильное впечатление,  но он отказался:  ребята очень устали, да и времени нет. Финли  настаивал,  и,  наконец,  они столковались на 150.000 наличными плюс  расходы  -  самая  высокая  цена,  когда-либо  выплачиваемая  за концерт.  “Битлз”  выступили  в Канзас Сити в свой последний свободный вечер.  В этом концерте содержалась особая ирония,  поскольку публика, как  и  всюду,  едва  ли  могла  расслышать хоть один звук.  Когда они покидали город,  простыни,  на которых они спали, сняли с постелей при свидетелях и продали представителям чикагской радиостудии Ю-Би-Кей-Би. Из простыней получилось 6.000 лоскутков размером в дюйм,  и их продали по цене 1 доллар за лоскут.  Достоверно известно, что наволочки до сих пор находятся в хранилище банка, они оценены выше золота.
В последний  раз  в Америке “Битлз” выступили в благотворительном концерте в театре “Парамаунт”  в  Бруклине  для  больных  церебральным параличом,  разделив  счет  со  Стивом  Лоуренсом и Эди Гормом.  После концерта Дерек Тейлор реквизировал  взятый  напрокат  лимузин  Брайана, стоявший  у служебного входа,  где собралась толпа.  Дерек провожал на концерт журналистов, фотографировавших битлов для обложек национальных журналов,  и  собирался  отвезти  их  обратно в отель “Айдлуайд” около аэропорта,  где  битлы  останавливались  прошлой  ночью  перед  ранним вылетом   в   Лондон.   В   числе  журналистов  была  Глория  Стейнем, специализировавшаяся на Джоне Ленноне для  “Космополитана”.  Но  когда они  вернулись  в  отель,  выяснилось,  что  битлы уже находятся там и закрылись  у  себя  с  Бобом  Диланом.  Дерек   повел   разочарованных журналистов в свой номер выпить.
Уже за полночь к отелю на такси подъехал Брайан. Он бушевал, бегал взад  и  вперед  по  комнате и орал,  что заставит всех битлов выйти и посмотреть,  что случилось.  Он неистовствовал, потому что забрали его лимузин,  и  хотел устроить сцену при журналистах.  Узнав,  что машину взял Дерек,  он приказал Дереку  следовать  за  ним  в  номер,  и  там продолжил вопить, захлебываясь слезами.
“Думаю, что твое поведение не соответствует серьезности  события, Брайан,   -  холодно  отчеканил  Дерек,  -  Я  же  взял  автомобиль  не покататься. Я отвозил журналистов. Что тут плохого?” Брайан не унимался и кричал:  “Убирайся! Убирайся!” Дерек вернулся в бар к виски с кока-колой.  Он старался развлечь журналистов, все еще не расставшихся с надеждой увидеть битлов, но не мог забыть о том, как повел себя Брайан.  Как может мужчина, достигший таких высот, убиваться из-за  автомобиля?  На  рассвете  Дерек  написал  заявление об уходе и подсунул Брайану под дверь.
Утром в  самолете  Брайан  и Дерек сидели в противоположных концах салона первого класса,  оба сильно  страдали  с  похмелья.  Стюардесса передала Дереку записку от Брайана,  в которой тот просил его остаться. Дерек прочитал, направился к Брайану и опустился рядом с ним. Вернуться Дерек отказался, потому что работа отнимает слишком много времени и он совершенно не видит  жену  и  детей.  Оба  всласть  поплакали,  распив бутылку шампанского,  и Дерек взял Брайана за руку.  “Мы можем остаться друзьями, Брайан, но работать с тобой я не могу. В конце концов, это же был всего лишь лимузин”.

5

Брайан хотел  поехать  за город с новым другом,  и потеря лимузина нанесла рану  нежной  душе  Брайана,  испортив  ему  последнюю  ночь  в Нью-Йорке.  В жизни Брайана произошли серьезные перемены с тех пор, как он подружился с Натом Вайсом,  преуспевающим нью-йоркским адвокатом.Некоторые  считают,  что  эта дружба стала счастливым событием в жизни Брайана,  научив его жить в ладу  с  собой.  Другие  уверяют,  что  Нат показал Брайану путь к погибели.  В действительности Брайан давным-давно сам проложил этот путь, а Нат сыграл роль мудрого и опытного гида.
Юридическая практика   Ната   сложилась   успешно  благодаря  его громадному сочувствию к людям и  умению  точно  улавливать  характеры. Иногда  он  брался  за  заведомо “дохлую собаку” - дело по обвинению в распространении  порнографии  или  изнасиловании,  так,  смеха   ради. Высокий, в очках с толстыми стеклами, слегка лысеющий, он был примерно одного возраста с Брайаном,  как многие друзья Брайана, он происходил из добропорядочной семьи среднего класса и имел обожающую еврейскую маму.
Их познакомили на вечеринке в отеле “Пласа”,  где  приятель  Ната часто  устраивал свидания для одиноких молодых людей.  Нат вспоминает, что его сразу очаровал менеджер “Битлз”,  но как только  он  попытался втянуть  его  в  разговор,  заметил,  что  тот  не может оторваться от молодого человека,  с которым,  очевидно,  только что познакомился. На следующее  утро Нат узнал номер телефона Брайана и позвонил ему в отель спросить,  как прошло свидание.  Брайан ответил: “Парень очень скучный. Он почти не разговаривал”.  Сначала Нату показалось,  что Брайан шутит, но оказалось,  что он действительно  всю  ночь  проговорил  с  парнем, пытаясь  достичь  интеллектуального понимания.  Брайан никогда не делал первого шага.  Ната и рассмешило,  и огорчило,  что Брайан лишает  себя такого   доступного  удовольствия,  и  он  посоветовал  ему  захватить молчаливого,  но  оказавшего  на  Брайана  столь  сильное   впечатление молодого человека в путешествие по соблазнительным местам города.
Первую остановку сделали в “Келли” на Сорок  пятой  стрит,  в  ту пору самом известном баре гомосексуалистов. Брайан согласился поехать в место с  такой  сомнительной  репутацией  лишь  после  того,  как  Нат пообещал  никому  не говорить,  кто он такой.  Но после пары коктейлей Брайан сыграл “Вечер трудного дня” на пианоле двадцать  раз  подряд.  И вновь с парнем, которого Брайан привез с собой, он только разговаривал. Нат посоветовал Брайану быть более настойчивым,  но тот не внял совету. Однажды Нат заплатил официанту,  чтобы тот соблазнил Брайана,  а наутро узнал,  что они с официантом всю ночь слушали музыку,  и  Брайан  читал лекцию: “Вслушайся в аккорды в конце песни...”
Нат ничего  не  понимал.  Брайан  был  таким  милым,  романтичным, привлекательным  и  преуспевающим.  Нат  вспоминает один вечер в отеле “Пласа”,  когда Брайан заказал тридцать шесть порций мороженого,  чтобы повеселить молодого человека, которого просто обнял перед тем, как тот покинул номер.  Похоже,  Брайан проявлял интерес только к  одному  виду секса - грубому и унизительному,  с теми людьми, которые плюют на него сразу после того, как дотронутся.
Дружба Брайана    с   Натом   быстро   окрепла,   частично   из-за необходимости вести общий бизнес.  Нат оказался именно тем поверенным, который нужен Брайану:  нью-йоркский вариант Дэвида Джекобса. Не прошло и недели совместной работы  с  Брайаном,  как  Нат  обнаружил  в  делах “Битлз” страшный беспорядок.  Начать с того,  что внутренняя налоговая служба,  беспокоясь о миллионах долларах,  уплывающих из Америки после гастролей, заморозила 1 млн. долларов за концерты в Нью-Йорке. Пока не будет  подтверждена  юридическая  законность   иностранных   платежей, выплаты   не  будет.  Это  поставило  Брайана  и  ребят  в  безвыходное положение,  приходилось оплачивать все расходы за выступления в США из собственных  карманов.  Турне  обошлось  им  в  целое состояние,  куда дороже,  чем они  себе  представляли,  и  теперь  им  было  совершенно необходимо найти 500.000 долларов наличными.
Хуже того,  проблема с Ники Бирном и коммерческой схемой  “ЗЛТИБ” потерпела   полный   юридический  крах.  Сначала  Брайан  настаивал  на пересмотре процентов, и Бирн предусмотрительно согласился на это. Доля НЕМЗ  выросла  до  46  процентов,  но  и  при такой цифре битлы теряли состояние, по справедливости принадлежащее им. Затем стало происходить нечто    странное.   Лондонские   офисы   НЕМЗ   направляли   лицензии непосредственно американским производителям и  сами  получали  деньги, прошло  совсем  немного  времени,  и у американских компаний появились соглашения-дубликаты,  начались судебные разбирательства. Дж.С.Пенни и Вулворт немедленно аннулировали свои заказы на сумму 78 млн. Долларов, а Бирн предъявил судебный иск НЕМЗ.  Тогда-то  Брайан  и  передал  дело лучшему американскому адвокату Уолтеру Хоферу.
Однажды Нат,  находясь в государственном верховном суде Нью-Йорка по  своим делам,  случайно узнал,  что Брайану и НЕМЗ присудили иск в 5 млн.долларов за то,  что никто не явился в суд по делу,  возбужденному против  них Бирном.  Все еще больше запуталось после того,  как против него возбудили дело партнеры, заявившие, что он истратил более 150.000 долларов,  принадлежащие компании, на развлечения и штраф в “Саске” на Пятой авеню.
Брайан попросил  Ната  аннулировать 5 млн.долларов судебного иска, но Нат посоветовал нанять опытного адвоката,  который  “похоронил”  бы спор  с  “ЗЛТИБ”,  и порекомендовал Луиса Найзера.  Незадолго до этого Найзер написал бестселлер о судебных процессах,  и в США был  известен не меньше,  чем Дэвид Джекобс в Лондоне, но Брайан о нем не слышал. Нат договорился о встрече до отъезда Брайана из Америки.
Как только Ната и Брайана пригласили в солидный офис Найзера,  Нат почувствовал,  что быть беде.  Нат  оказался  малюсеньким  человечком, восседавшим   за   рабочим   столом   на  возвышении,  чтобы  казаться посетителям крупнее.  Встреча грозила стать столкновением амбиций,  но все обошлось.  Брайан начал разговор с вопроса: “Вы читали мою книгу?”, подразумевая “Подземелье звуков”.
“А вы мою?” - последовал вопрос Найзера.
После того,  как оба господина всласть покрасовались  друг  перед другом,  Найзер  согласился  взяться  за  дело.  Брайан поинтересовался оплатой.  Найзер запросил “пятьдесят тысяч долларов  для  начала”.  Не моргнув глазом, Брайан достал чековую книжку и выписал чек.
“Я плачу из собственного кармана,  мистер Найзер,  - сказал он, -Сделка с “ЗЛТИБ” - моя вина,  и мне бы хотелось самому расплатиться за свои ошибки”.
У Найзера  ушло  два  года  на то,  чтобы ликвидировать “ЗЛТИБ” и аннулировать иск против  НЕМЗ.  Летом  1967  года,  когда  дело  было, наконец,  урегулировано,  Ники Бирну выплатили 10.000 долларов.  Битлы учредили собственную коммерческую фирму  “Максимум  Энтерпрайсиз”,  от которой  получали 90 процентов дохода.  Но было поздно:  100 миллионов долларов от них уплыли.
 
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Четверка битлов  вернулась  в  Лондон  физически  и  эмоционально вымотанной.  Они желали только одного:  отдохнуть.  Но оказалось,  что через  восемнадцать  дней  им предстоят новые гастроли,  на сей раз по Великобритании,  продолжительностью пять  недель.  А  до  отъезда  они должны  были  записать свой четвертый альбом на студии И-Эм-Ай на Эбби роуд.  Брайан договорился с  компанией  звукозаписи  о  выпуске  нового альбома   к   Рождеству,   когда   начнется  подарочный  сезон.  После британского турне группу пригласили выступать в рождественских  шоу  в “Хаммерсмит  Одеон”  до 16 января.  Более 100.000 билетов раскупили за два месяца до представлений. Потом у них выдалось две свободные недели до съемок в новом фильме на студии “Юнайтид Артистс”.
Битлы так устали, что Брайан не дал своего согласия на выступление в  “Роял  Команд  Перфоманс”  для королевы,что вызвало досаду Бернарда Дельфонта,  написавшего Брайану в сентябре 1964 года письмо,  в котором умолял   пересмотреть   свое  решение.  Это  не  привело  к  желаемому результату, и Дельфонт написал снова, угрожая оповестить прессу о том, что королева уже направила битлам приглашение,  надеясь на то, что они смутятся и передумают. Но Брайан держался стойко. Он ответил Дельфонту, что  не видит смысла в том,  чтобы ребята повторялись,  как бы ни было почетно событие.
Альбом, на  который  им  выделили  восемнадцать  дней,  закончили вовремя,  и  это  удивительно,  хотя  в  него  и  вошло  всего  восемь композиций  Леннона-Маккартни.  Остальную  часть  составили  обработки любимых  рок-н-роллов.  Альбом  под  названием  “Beatles   for   Sale” (“Продаются “Битлз”) ничем не выдавал спешки,  в которой готовился,  и стал самым популярным,  сменив “Вечер трудного дня”.  Таким образом, у них теперь было четыре альбома под номером один подряд.
Две самые заметные песни альбома написал Джон.  Первая композиция в  стиле  блюз в ритме вальса называлась “Baby’s in Black” (“Девушка в черном”).  Совершенно  непохожая  на  остальные  песни  альбома,   она рассказывает о девушке,  оплакивающей умершего возлюбленного.  Вторая, еще  более  неожиданная,  написана  от  лица  человека,  которым   все восхищаются.  Сочиненная,  как  песня  о  любви,  “I’m  a Loser” (“Я - неудачник”) звучит,  как плач.  “Хотя я смеюсь,  хохочу  и  шучу/  Под маской  дурацкой  печаль  скрыть  хочу/  И  слезы  из глаз моих льются дождем/ О ней ли я плачу,  о ком?/ Неудачник... Неудачник/ А вы видите меня иным...”
Для каждого,  кто  близко  знал  Джона,  было  очевидно,  как  он несчастлив.   Успех  принес  чувство  раздвоенности,  ему  приходилось лицемерно  разыгрывать  роль  послушного  и  всем  довольного   битла. Семейная жизнь в первую очередь демонстрировала эту фальшь. Он женился на той,  которую,  возможно,  никогда не любил,  и воспитывал ребенка, “зачатого  по  пьянке однажды в субботу”.  Даже большой загородный дом обернулся вместо  радости  головной  болью.  В  доме  хозяйничали  Кен Партридж  и  рабочие.  С  утра  до  ночи  в  доме  толпились столяры и электрики,  а хозяевам не  оставалось  места,  где  можно  спрятаться. Однажды  Джон  подарил  старую  гитару  одному  из  плотников,  и этим спровоцировал войну  плотника  с  бригадиром,  который  хотел  забрать подарок  для  своих  детей.  Плотник отказался отдать драгоценный дар, тогда его уволили,  и дом огласился рыданиями.  После этого  инцидента Джон  закрылся  в своей комнатушке и перестал вмешиваться во что бы то ни было.
В довершение Лилиан Пауэл,  мать Синтии,  переехала из Хойлейка в Уэйбридж и поселилась в маленьком домике в нескольких милях от  Джона. Миссис Пауэл, типичная свекровь, вела себя по-хозяйски, обо всем имела собственное мнение  и  во  все  вникала.  Она  каждый  день  приходила одновременно с бригадой и следила за ходом работ и отделкой, равно как и за воспитанием Джулиана.
Джон упорно  отказывал  Синтии в просьбе взять няню для мальчика. Он не желал,  чтобы “ребенком занимался чужой человек”, поэтому Синтия почти все время находилась при сыне.  Ей повезло,  что в доме осталась экономка Дороти Джарлетт, работавшая у прежних хозяев. Дот, как ее все называли,  оказалась  доброй  и  заботливой,  и  каждое  утро помогала стирать и гладить.  Когда же стало ясно,  что ее помощи  недостаточно, Джон  сдался  и  разрешил  Синтии  нанять супружескую пару - кухарку и работника по дому. Очень скоро муж начал приставать ко всем женщинам в доме,   а   жена   в   отсутствие  Джона  кормила  Синтию  и  Джулиана гамбургерами.  В  конце  месяца  приехала  их  дочь,  которая  недавно развелась,  и начала строить Джону глазки.  Дот ненавидела кухарку,  и обвинения в  кражах  и  непорядочности  стали  обычным  делом.  “Я  не годилась  в  заговорщики,  - признавалась Синтия,  - когда приходилось противостоять  людям,  я  оказывалась   совершенно   беспомощной”.   В довершение  к  этой  компании появился небритый шофер Джок,  чья мятая одежда насквозь провоняла  сигарным  дымом.  Однажды  сосед  рассказал Синтии,   что   Джок   ночует   на   заднем   сиденье   “роллс-ройса”, припаркованного  в  квартале  от  “Кенвуда”.  Вскоре  и   кухарку,   и работника, и шофера официально уволила контора НЕМЗ.
Дом постепенно приобретал  вид,  но  Синтия  так  и  не  захотела признать,  что у Партриджа получилось лучше,  чем она бы сделала сама. “Партридж,  превратив особняк в суперсовременный дом,  унес  с  собой, неплохие деньги.  Я не сомневаюсь в этом.  Дом получился красивым,  но мама все время покупала всякие вещицы,  и через несколько  месяцев  он стал выглядеть более-менее уютно”. В столовой поставили огромный белый резной стол,  вокруг него двенадцать антикварных стульев. Джону всегда казалось,  что  они  выглядят  так,  словно  их  обгрызла злая собака. Большая спальня,  которую Синтия никогда не  считала  удобной,  заняла место трех комнат поменьше.  Гигантскую кровать украшала спинка длиной в  десять  футов,  расписанная  вручную.  Кухонное  оборудование  было настолько “космическим” и сложным, что Синтии и экономке потребовалась консультация специалиста.  Но  и  после  длинной  лекции  о  том,  как пользоваться   техникой,   Синтия  освоила  только  вафельницу.  Через некоторое время Джон позвонил Кену Партриджу и попросил  его  привезти какую-нибудь простую машину, потому что ему до смерти надоели вафли.
В тот  же  период  всплыло  еще   одно   скрытое   обязательство. Выяснилось, что давным-давно пропавший папаша, Фредди Леннон, работает мойщиком посуды в отеле всего в нескольких милях  от  Уэйбриджа.  Джон почти  ежедневно проезжал мимо этого отеля по дороге в Лондон.  Фредди мог бы никогда не узнать,  что его сын стал  национальным  достоянием, если  бы  не уборщица,  работавшая вместе с ним.  Однажды она принесла газету с фотографией Джона и сказала:  “Если это не твой сын,  Фредди, ну,  тогда  не  знаю,  что”.  На  следующий день маленький щеголеватый седеющий  человечек  объявился  у  ворот  “Кенвуда”   и   представился “папочкой  Джона”.  Во  время  двадцатиминутной встречи Джона с Фредди последний сумел высказать свое несогласие со стилем жизни  Джона,  его музыкой и оформлением дома. Потом попросил денег. Фредди выгнали.
Он бесстрашно вновь явился в “Кенвуд”,  где у  него  перед  носом захлопнули  дверь.  Он  отправился  в ближайшую газету и стал на вечер звездой,  давая интервью о своем сыне за несколько монет.  Фреду  даже удалось  продать  историю  собственной  жизни журналу “Тит Битс” за 40 долларов и записать на пластинку повесть “Такова моя жизнь”. Маленькая компания звукозаписи, занимавшаяся распространением пластинки, убедила Фреда поставить на зубы коронки,  чтобы выступать перед аудиторией,  в итого он заплатил дантисту больше, чем получил за карьеру чтеца. После этого Фредди вновь погрузился в небытие.
               
2

Зимой 1965  года  последний  из   битлов,   Ринго,   нашел   свою единственную  девушку.  Ринго  вошел  в  эту  жизнь,  как  выезжает на скоростное шоссе новичок,  только что получивший  водительские  права. Если  остальные  битлы  научились  по  крайней мере заказывать в барах шикарные напитки или в ресторанах хорошую еду,  Ринго все еще  питался яйцами  и  чипсами,  не  рискуя экспериментировать,  пробуя что-нибудь более экзотическое.  Застенчивый,  со щенячьими  глазами,  он  казался легкой  добычей  для  любой  секс-бомбы-блондинки.  Некоторое время он встречался с моделью Вики Ходж,  но друзья видели, что они не подходят друг другу.
А подходила “Ритчи” та,  что осталась в Ливерпуле.  Маурин Кокс и девушки из парикмахерского салона “Эшли Дю Пре” внимательно следили за приключениями Ринго,  и  цепкая  Маурин  решила,  что  так  просто  не отступится.  1 декабря 1964 года, когда у Ринго обострился хронический тонзиллит, и его положили в университетскую больницу в Лондоне, Маурин села в поезд до Лондона и привезла ему мороженое. Она оставалась с ним до тех пор,  пока  он  не  поправился,  и  провела  с  ним  в  Лондоне Рождество. Вики Ходж отправилась отдыхать в Швецию.
Как и всякая северянка, Маурин захомутала своего возлюбленного на северный  манер:  к  середине  января она забеременела.  Ринго,  как и положено добропорядочному северянину, поступил так, как от него ждали. В три часа дня,  пьяненький и разомлевший,  в “Ад Либ” он опустился на одно колено и под улюлюканье друзей сделал ей предложение. Новобрачные провели  короткий  медовый месяц в доме Дэвида Джекобса в Брайтоне,  а потом сняли маленькую квартирку на первом этаже на  Монтегью  сквер  к северу от Оксфорд стрит. Неудобная и непрактичная, эта квартира к тому же не позволяла спрятаться от уличного шума,  но Ринго  и  Маурин  она понравилась,  и  на  некоторое  время  они  туда  переселились.  Через несколько дней адрес узнали,  и вход в квартиру  оккупировали  фанаты. Единственной  возможностью  входить  и  выходить  незамеченными было с раковины влезать и вылезать через маленькое окошко.
И снова  Ринго  не  стал  пионером,  а  попросил  Кена  Партриджа оформить для них квартиру,  предоставив ему всего четыре недели на то, чтобы  все  -  от  пола  до  потолка - было готово к возвращению после съемок в новом  фильме.  Большую  гостиную  на  первом  этаже  оклеили голубыми шелковистыми обоями и обставили современной белой мебелью.  В соответствии с пожеланиями Ринго,  дом начинили новейшей электроникой: телевизорами,  стереосистемами,  сигнализацией, телефонами. Телефонные аппараты стояли  всюду,  буквально  через  каждые  четыре-пять  футов, красный телефон в спальне был напрямую связан с конторой НЕМЗ.
Маурин отнеслась более снисходительно  к  усилиям  Партриджа.  Он ждал  их в квартире.  Ринго вышел из лимузина вслед за Маурин.  Маурин держала в руках плюшевого медведя и  дорожную  сумку.  Она  ходила  из комнаты  в комнату,  ничего не видя перед собой,  и не могла поверить, что вся эта роскошь принадлежит ей.

3

Битлы приступили к работе над вторым фильмом “Восемь рук обнимают тебя”   в   конце   зимы  1965  года.  Бюджет  составил  сумму,  втрое превосходящую стоимость “Вечера трудного  дня”,  съемки  велись  вдвое дольше,  но  фильм  заслужил  втрое  меньше похвал.  Попытка повторить первый  успех  не  оправдались.  Сценарий  к  фильму   “Помогите!”   - окончательное  название  -  написали  Марк  Бем  и Чарльз Вуд,  сделав пародию на шпионский сериал про Джеймса Бонда.  Глупый сюжет  вращался вокруг  полоумного  ученого  и  секты  индуистов,  которые ищут ценное кольцо,  которое почему-то оказывается на пальце  у  Ринго.  Идиотская погоня, занимающая полфильма, снималась в Австрии и на Багамах.
Здесь впервые объясняется,  почему для этой цели выбрали  Багамы. Причины оказались чисто финансовыми. Д-р Страх из “Брайс-Хэмнер” нашел выход,  как битлам избежать огромных  налогов.  Он  решил,  что  нужно вывести  из  Англии  как  можно  больше  денег  прежде,  чем чиновники налоговой службы приберут их к рукам.  Для этого д-р  Страх  отбыл  на Багамы  и попросил разрешения на временное проживание.  Битлы оплатили поездку Страха на Багамы,  где он вместе с Уолтером  Шенсоном  основал компанию  по  производству  зонтиков  “Кавалкад  Продакшн”.  Д-р Страх оформился  сотрудником  этой  компании.   Множество   сцен   снималось бесплатно  на  Багамах  специально  для  того,  чтобы  убедить  всех в законности мероприятия,  чтобы ни у кого не осталось сомнения  в  том, что фильм действительно снимался не в Англии, а на Багамах. Хотя такое решение и не абсолютно однозначно,  д-р  Страх  заверил,  что  это  не незаконно.  Когда  значительную  сумму  перевели  в багамский банк,  в Лондоне разразился  небольшой  скандальчик.  Оказалось,  что  один  из руководящих  чиновников  “Брайс-Хэмнер”  Джеймс  Айшервуд  использовал фонды  “Вудфол  Продакшн”  на  собственные  нужды.  Айшервуд  ушел  из компании,  но  скандал встревожил Брайана.  Он отправился к поверенному премьер-министра лорду Гудману за советом. Гудман предложил распустить “Кавалкад”, немедленно заплатить налоги, что и было сделано. Багамская схема не сработала, и битлы не сэкономили ни пенни.
На съемочной  площадке  нельзя  было не заметить,  что с ребятами что-то происходит.  Директор  Ричард  Лестер,  разумеется,  знал,  что практически  в  течение  всех  съемок  битлы  находились под действием анаши.  Их постоянное хихиканье и периодические отлучки в  костюмерную “посмеяться” подсказывали причину сладковатого запаха, следовавшего за ними повсюду. Семена, посеянные Бобом Диланом прошлым летом, проросли, и  теперь  все  четыре  головы  были  полностью одурманены.  Результат действия марихуаны и самого Дилана прослеживается в песнях, написанных для фильма “Помогите!”, они не просто смеялись под влиянием марихуаны, они находили вдохновение в этом состоянии.  “You’ve Got to  Hide  Your Love  Away”  (“Ты  должен  скрывать свою любовь”),  написанная Джоном, ошеломляюще напоминает Дилана,  как по  образам,  так  и  по  мелодии, акустическая гитара заменяет Дилановскую гармонику.  Джорджу Харрисону впервые разрешили выйти из тени,  и на альбоме появились две его песни “You Like Me Too Much” (“Я слишком тебе нравлюсь”) и “I Need You” (“Ты мне нужна”).
Две песни  представляют особый интерес.  Одна,  написанная Полом, стала откровением для публики и новой вехой  в  жизни  “Битлз”.  Летом 1965  года,  когда  они заканчивали музыкальное озвучание фильма,  Пол однажды утром, встав с постели, направился к пианино и написал песню в один  присест.  Он  напевал мелодию под “Шалтая-Болтая”,  и лишь потом придумал слова для песни “Yesterday” (“Вчера”).  Пол любит говорить об этом сочинении,  как о чудесном творении,  словно яйцо:  гладкое,  без швов - чудо.  (“Вчера” не вошла в американскую версию “Помогите!”,  но была  включена  в  английский  альбом.  В сентябре 1965 года “Кэпитол” выпустила сингл).  “Вчера” понравилась не только фанатам “Битлз”,  она пришлась  по  вкусу  людям  всех возрастов и пристрастий.  Она сделала попытку завоевать  взрослый  рынок  и  принесла  Полу  признание,  как композитору.   Естественно,   пресса,   специализирующаяся   на  роке, критиковала песню,  и,  разумеется,  этот сингл  вышел  самым  большим тиражом, к 1980 году вышло больше 2.500 вариантов обложки.
Другая песня,  на стихи Джона,  дала название фильму. И поскольку она  написана  исключительно  ради названия,  никто не обратил особого внимания на необычные стихи - крик боли,  одиночества и  отчания,  еще громче,  чем в “Я - неудачник”, и никто не спросил, почему их написала знаменитейшая поп-звезда, живущая в Уэйбридже.

           Когда я был моложе и так полон сил,
           Ничьей поддержки никогда  я не просил.
           Но дни прошли, и я не так самоуверен.
           Я передумал, распахнул я настежь двери
                ***
           Теперь же жизнь моя так сильно изменилась,
           И  независимость поспешно испарилась.
           Я так растерян и беспомощен порой.
           И я хочу, как никогда, вновь быть с тобой.
           Помоги, мне нужен  кто-то.
           Помоги, мне ужасно плохо.
           Помоги!

4

Весной того года,  когда снимался фильм “Помогите!” Джон, Синтия, Джордж и Патти непроизвольно заглянули в будущее.  Джордж подружился с дантистом  битлов  Эриком  Казинсом.  (Имя  вымышленное.  Что касается настоящего,  ни Джордж, ни Патти, ни Синтия не помнят его). С тех пор, как битлов начали постоянно фотографировать,  им приходилось проводить у  стоматологов-протезистов  большую  часть  времени.  Казинс   ставил коронки  всем  четверым  битлам и их женам.  Он жил в красивом доме на Бэйзуотер роуд за Мраморной Аркой со своей  подружкой  Энни,  курчавой блондинкой,   вербовавшей   милашек   для  клуба  “Плейбой”.  Битлы  с подозрением относились к желанию дантиста дружить с ними,  но  он  так настаивал, что Джордж и Джон приняли наконец его приглашение пообедать у него дома.
Четверо гостей  помнят,  что  заметили  аккуратные кубики сахара, сложенные в ряд на камине,  но  никто  ничего  не  сказал.  За  обедом разговор  вращался  вокруг  секса и американца Тимоти Леари,  которого никто не знал,  кроме Джона, слышавшего краем уха о каком-то наркотике под  названием ЛСД.  По окончании обеда дантист,  не объясняя важности своего поступка,  положил по кусочку сахара  в  каждую  чашечку  кофе. Патти  не  хотела  допивать  свой кофе,  но Казинс настоял,  чтобы она допила все до капли. “Допей, давай, допей до конца”.
После кофе  все  вернулись  в  гостиную,  и  только  тогда Казинс объяснил,  что именно проделал.  Синтия и Патти пришли в ужас,  но  не потому,  что  знали  действие  ЛСД,  а  потому,  что  решили,  что это какой-нибудь афродизиак,  разжигающий половое влечение,  и что  сейчас начнется оргия. Джордж, Джон и девушки извинились и собрались уходить, но дантист настаивал  на  том,  что  им  лучше  остаться,  небезопасно оказаться  на  улице,  когда наркотик начнет действовать.  Но битлы не пожелали  остаться  ни  на  минуту,  оделись  и  стали  спускаться  по ступеням.
Казинс, тревожась за них,  последовал за  ними  вместе  со  своей подружкой.  Джордж  и  Джон  с девушками уселись в малолитражку Джона, специально не оставив места для дантиста.  Он заявил,  что  поедет  за ними  на своей машине,  и Джордж понесся на бешеной скорости по улицам Лондона,  пытаясь  оторваться  от  преследования.  По  дороге  в  клуб “Пиквик”, популярное ночное заведение, где они решили послушать Пэдди, Клауса и Джибсона - модное в ту пору рок-трио - Казинс сидел у них  на хвосте.   Больше   раздраженные,   чем   обеспокоенные,  они  вошли  в переполненный клуб.  Казинс не отставал.  Для них освободили столик  у сцены.
В “Пиквике” с ними начали происходить необычные  вещи.  Помещение вытянулось,  расширилось,  тусклые светильники замигали.  Толпа вокруг них слилась в  единую  массу  и  начала  пульсировать,  им  стало  так неуютно,  что  они  через  несколько  минут ушли.  Казинс шел за ними, предлагая вернутьс я к нему на квартиру,  две пары направились  в  клуб “Ад Либ”,  надеясь, что знакомое окружение поможет им успокоиться. Всю дорогу Патти боролась с искушением перебить все витрины магазинов.
Они припарковали  машину  за углом,  недалеко от того места,  где должен был быть вход в “Ад Либ”,  но вместо маленькой вывески  увидели нечто похожее на гигантскую афишу, оповещающую о кинопремьере, и толпу фанатов на улице.  Лишь подойдя к двери вплотную,  они поняли, что это обычные  отблески  света.  “Вот  дерьмо,  - подумал Джон,  - Что здесь происходит?”
“Когда мы вошли в лифт,  - вспоминает Джон, - нам показалось, что начался пожар,  но это была всего-навсего  красная  лампочка.  Мы  все истерически завопили, и когда лифт прибыл на этаж, где была дискотека, двери открылись, мы все еще продолжали орать”.
Они пробыли  в  “Ад  Либ”  всего несколько минут,  когда дантист, вошедший вслед за ними и усевшийся за их стол,  превратился в  свинью. “Ко  мне  подошел  один певец и спросил:  “Можно мне сесть рядом?” и я ответила: “Только если ты не будешь со мной разговаривать”, потому что я не могла собраться с мыслями”, - рассказывает Патти.
Им каким-то образом удалось выйти из клуба  без  дантиста  и  его подружки.  Джордж  повез  всех  в  Эшер.  Сорокаминутная дорога заняла несколько часов:  Джордж не мог ехать быстрее пятнадцати километров  в час. Синтия на заднем сиденье сжала пальцами горло, пытаясь избавиться от сахарного кубика.  Джон болтал без  умолку.  “Я  всю  дорогу  сыпал истерическими  шуточками,  меня  сильно разобрало”,  - вспоминал Джон. Напуганная Патти умоляла остановить машину и высадить ее где-нибудь на открытом месте. А Джон все продолжал смеяться и повторять: “Сейчас ты, Патти, в футбол не сыграешь”.
Наконец они  добрались до дома Джорджа,  заперли ворота,  двери и окна.  Джордж взял гитару и начал играть, удивляясь, что вместо звуков из инструмента извлекались цветные пластмассовые полосы. Джон рисовал. На одной из картинок он изобразил лица четырех битлов,  они  говорили: “Мы все с тобой согласны”.  Оригиналы он подарил Ринго. “В тот вечер я сделал много рисунков,  -  рассказал  Джон,  -  А  потом  дом  Джорджа превратился в большую подводную лодку. Я ею управлял, а остальные ушли спать. Стены выросли до восемнадцати футов, лодка плыла выше дома, а я ее вел”.
На самом деле Патти и Синтия не  спали  и  не  видели  счастливых снов.  Патти обнялась с кошкой на полу спальни,  уверенная,  что разум навсегда ее покинул.  Она все время  спрашивала  себя:  “Как  все  это объяснить?” Синтия,  лежа в постели, пыталась логически осмыслить, что с ними случилось, связывая таинственный сахарный кубик с Тимоти Леари. Она надеялась,  что ей удасться избавиться от этого состояния, ее тоже не покидала страшная уверенность в том,  что все  происходящее  с  ней необратимо.  Большую  часть  ночи Синтия не спала,  а потом постепенно краски поблекли,  и она  провалилась  в  беспамятство,  уставшая,  как никогда в жизни.

5

В начале 1965 года я,  Питер Браун, по просьбе Брайана, переехал в Лондон,  чтобы помочь ему вести дела Джона, Пола, Джорджа и Ринго. И в течение следующих пяти лет мы с битлами жили параллельными жизнями.  Я следил за их личными делами и бизнесом,  от подписания  контрактов  до вызволения  из  тюрьмы.  Я помогал им жениться и разводиться.  На моем столе находился  красный  телефонный  аппарат,  номер  которого  знали только они,  в ящике рабочего стола хранились их паспорта.  Но когда я ехал в Лондон, они были лишь поп-звездами, и никто из нас еще не знал, что ждет впереди.
Лондонская контора  НЕМЗ  превращалась  в  миниконгломерат,  куда вошло   с   полдюжины   новых  отделов,  включая  отдел  транспорта  и ангажементов, на работу приняли почти двадцать новых служащих. Когда я прибыл  в  Лондон,  в конторе на Арджил стрит оказалось слишком тесно, поэтому мы с  Брайаном  обосновались  в  тихом  современном  здании  на Стэффорд  стрит  под  названием  “Хилли Хаус”.  В конторе все блестело кожей и хромом,  стояли  столы  темного  дерева.  Предполагалось,  что местонахождение  и  телефонные номера новой конторы представляют собой секрет, так распорядился Брайан, намеревавшийся устраивать здесь тайные встречи и говорить с битлами без опасения быть потревоженным фанатами, вечно подстерегающими их на Арджил стрит.  Но переехав в “Хилли Хаус”, Брайан немедленно начал названивать всем своим друзьям, приглашая зайти на выпивку в его новый офис.
Клайв, брат   Брайана,   не   захотел  уезжать  из  Ливерпуля,  но согласился помочь в  части  финансового  администрирования,  продолжая вести  семейное  дело  в Ливерпуле.  Для административной работы Брайан нанял  своего  давнишнего  ливерпульского  приятеля  Джеффри   Эллиса. Выпускник   Оксфорода,   Джеффри   работал  в  нью-йоркской  страховой компании.  Приезжая в Америку,  Брайан всякий раз встречался  с  ним  и уговаривал оставить страховую компанию.  В ту пору Эллис не имел опыта работы  в   развлекательном   бизнесе,   но   его   обязательность   и педантичность   явились   самыми   нужными   качествами  для  главного администратора НЕМЗ. В телевизионный отдел НЕМЗ взяли Вивьен Мойнихэн, сотрудницу телепрограммы “Редифьюжн”, маленькую женщину, по-матерински заботливую,  обладавшую важными качествами руководителя - твердостью и добротой.  Для Брайана она стала второй Куини,  она умела все прощать и не выходить из роли сотрудницы.
Брайан купил театральное агентство по ангажементам,  возглавляемое круглым джентльменом с тоненькими прямыми усиками по имени Вик  Левис. Левис  не  упускал  возможности  высказать свое мнение.  Помимо прочих артистов,  он ангажировал поп-певцов Донована и Мэта  Монро,  и  Брайан ввел его в совет директоров НЕМЗ. Но сразу же пожалел об этом: работая бок о бок с Левисом,  он понял,  что не выносит его. Чрезмерно высокое мнение  о  себе  и  напыщенность ежедневно сталкивались с царственными повадками Брайана.  Левис обожал давать советы,  Брайана  это  задевало. Тони Бэрроу,  обозреватель, которые вел колонку о новостях звукозаписи и который направил Брайана  в  “Декку”,  когда  тот  пытался  подписать первый  контракт  для  битлов,  теперь  работал вместо Дерека Тейлора. Наняли агента по ангажементам Берни Ли, а также еще четырех постоянных работников.  В 1966 году бухгалтерия разрослась, и в штат вошел Мартин Вессон, работавший прежде помощником президента “Рэнк Органайзейшн”. И еще  одна  контора  на  Монмаут  стрит с шестью сотрудниками выпускала еженедельный  журнал  “Клуб  поклонников  “Битлз”  тиражом  в  300.000 экземпляров, приносивший ощутимую прибыль.
Корпорация НЕМЗ разрасталась  не  только  в  размерах,  но  и  по количеству  направлений деятельности.  Структура так усложнилась,  что многие ливерпульские группы,  доверившиеся персонально Брайану,  теперь чувствовали  себя  несчастными,  потому  что  их дела вел какой-нибудь третьесортный клерк.  В течение первого года  процветания  НЕМЗ  Брайан уделял им изрядную долю внимания, ему нравилось опекать музыкантов. Но вскоре он понял,  что они не могут по таланту сравниться с “Битлз”,  и артисты  один  за  одним  уходили  в  сторону,  страдая  от отсутствия внимания - ненужный багаж в поезде битлов:  Билли  Дж.Крамер,  “Джерри энд зе Пейсмейкерз”, “Зе Биг Три”, Томми Куикли.
Лишь Силла Блэк оставалась в глазах Брайана все  той  же  звездой. Хотя ее профессиональный успех базировался в основном на чужих песнях, в частности,  “Любовь влюбленных” Пола,  ее дружба с Брайаном и битлами обеспечивала стабильную карьеру в звукозаписи, и Брайан продолжал в нее верить.  Всем,  кто видел Брайана и Силлу вместе, становилось очевидно, что  его  вера не имеет никакого отношения к ее таланту.  Брайан просто любил добрую,  забавную,  независимую,  “надежную” Силлу.  Она  любила своего  дружка  Бобби Виллиса,  красивого ирландца-блондина,  которого Брайан тоже обожал.  С Силлой Брайану как-то удалось преодолеть  барьер, всегда существовавший между ним и большинством женщин. Силла оказалась
тем человеком, с которым Брайан всегда чувствовал себя непринужденно, и он продолжал преданно заниматься ее карьерой.
Словно у НЕМЗ было мало заботы, Брайан в тот год ввел новую схему, открыв  собственное  агентство по продаже автомобилей “Брайдор Авто” в Хаундслоу,  Миддлэсекс. За последний год Брайан, битлы и другие артисты НЕМЗ истратили целые состояния на дорогие машины,  и Брайан решил,  что через собственное агентство можно покупать машины по оптовым ценам,  а потом получать большую прибыль, продавая автомобили рок-звездам, а они купят их хотя бы  потому,  что  владельцем  агентства  является  Брайан Эпштейн. Сомнительное умозаключение полностью подтвердилось. “Брайдор” преуспевал.  Брайан пригласил еще одного ливерпульского приятеля  Терри Дорана   на   должность  директора  агентства,  название  “Брайдор”  - аббревиатура двух имен. Доран продавал автомобили в Ливерпуле, там его прозвали “машиноторговец”.
Через “Брайдор”   Брайан    купил,    помимо    своего    красного “роллс-ройса”,   серебрянный  “бентли”  с  откидным  верхом  и  черный “мини-купер”.  Ринго приобрел два “мини-купера”,  “лендровер” и “фасел вега”,  о которой признался газетчикам, что смог позволить себе купить эту машину, но не знает, как пишется название. Джордж Харрисон сначала катался  на  “ягуаре”,  затем  на  белом “масерати”,  как Джеймс Бонд. “Масерати” ему надоела прежде, чем он наездил 40.000 миль, и он вернул автомобиль  Терри Дорану,  чтобы тот его продал.  Джон наконец-то сдал экзамен по вождению и купил зеленый “феррари” и “мини-майнор”, которыйпоставил  в  гараже  рядом  с  “роллс-ройсом”.  “Феррари”  вернулся  в “Брайдор”,  не пройдя и 1000 миль.  Нилу Эспинолу на Рождество  ребята подарили серый “ягуар”.
Но Брайан продолжал расширять свои владения  и  5  апреля  взял  в аренду  театр  “Савиль” с красными бархатными стульями и позолоченными ложами. Он располагался на Шафтсбери авеню, директором стал сам Брайан. Он  собирался  там  ставить  пьесы  молодых  драматургов  и приглашать рок-музыкантов. В финансовом отношении он планировал, что рок-концерты принесут средства, необходимые для постановки качественных спектаклей. Первым  представлением  стала  вестэндовская  премьера  пьесы  Джеймса Болдуина  “Да  будет  поворот”  - престижное начало,  хотя спектакль и получил немало критических отзывов.  Далее последовал вечерний концерт группы  “Фор  Топс”,  прошедший  с  аншлагом.  Когда заболел режиссер, ставивший следующий спектакль,  Брайан взял его функции на себя до  его возвращения.
К несчастью,  мы быстро  поняли,  что  рок-концерты,  пусть  даже проходившие   с   аншлагом,   не  покрывают  расходов  на  театральные постановки.  Брайан взял театр в  аренду,  не  задумываясь,  по  совету Бернарда Дельфонта,  и,  не торгуясь,  подписал контракт,  по которому цена аренды была такой высокой, что не позволяла получать прибыль.
В течение трех лет “Савиль” являлся важнейшей сценой Веселящегося Лондона.  По воскресным вечерам там  происходили  представления  самых известных   поп-звезд,   дизайнеров,   модных   моделей;  собиравшиеся знаменитости демонстрировали последние  модные  новинки  и  изысканные манеры. Брайан и битлы смотрели спектакли из “королевской ложи”, справа от сцены.  В ней стояли длинные современные диваны с обивкой под шкуру леопарда.  В  приемной  за бархатной занавеской стояли живые цветы.  В стену был вмонтирован бар с причудливой резьбой и холодильник.  В ложу вел  отдельный  вход  с  улицы  через квартал от толпившихся у входа в театр людей.  Брайан и битлы выходили из лимузинов  и  через  несколько секунд появлялись в театре в обход фанатов. Публика пялилась на ложу в надежде увидеть Пола с  Джейн  Эшер,  Джона,  Джорджа,  а  чаще  всего прославленного антерпренера, создателя звезд.
Но теперь,  когда слава и  богатство  стали  рутиной,  с  Брайаном произошло то, что можно было легко предвидеть. Ему этого было мало. Он почувствовал разочарование.  Радость от успеха улетучивалась с  первым утренним  вздохом.  Как  в  Хойлейке,  или  театральной академии,  или магазине  грампластинок  он  заскучал.  Ни  театры,  ни  автомобильные агентства   не   унимали   тоску.   Даже   любовь   к  Джону  Леннону, поддерживавшая его в самые тяжелые периоды жизни, трансформировалась в отеческую нежность, испытываемую им ко всем битлам.
По ночам битлы уходили к женам и  любимым,  друзья  и  сотрудники разбредались по домам, а Брайан оставался наедине с собой. Возбужденный разноцветными  таблетками  биоамфетаминов  с  черного  рынка,   сильно пьяный,  он читал ночи напролет, страдая от бессонницы, унаследованной от  Куини.  Оба  они  читали  по  ночам,  проглатывая  за  неделю   по четыре-пять  автобиографий.  В  Лондоне Брайану порекомендовали доктора Нормана Кауана. Тот выписал ему барбитурат секонал. Пара красных ампул обычно сваливала его к рассвету,  и он просыпался к вечеру, несчастный и разбитый.  Он приводил себя в чувство горстями биоамфетаминов. Когда доктор  Кауан,  женатый  практикующий  врач  с безупречной репутацией, познакомился с Брайаном,  он понятия не имел о  том,  что  его  пациент
принимает амфетамины. После того, как Брайан в этом сознался, д-р Кауан убедил его от них отказаться,  поскольку они наносят огромный вред его здоровью.  Брайан с готовностью пообещал, что больше не выпьет ни одной таблетки,  но вместо этого стал принимать все большие дозы,  поскольку толерантность к ним возросла.
Вечерами он чувствовал сильное возбуждение, и ему хотелось что-то делать.  Тогда  он  садидся  в  серебрянный  “бентли”  и  ехал  в клуб “Клермонт” на Беркели сквер. Швейцар ставил его машину прямо у входа в белое  здание в георгианском стиле,  чтобы прохожие видели,  что у них находится импресарио “Битлз”. Брайан проводил ночь за игрой в “железку” или  “бакару”,  пил бренди,  курил сигары и периодически глотал разные таблетки в вечном  усилии  достичь  равновесия  и  не  чувствовать  ни заторможенности, ни возбуждения. При таком веселом времяпрепровождении легко потерять за игорным столом большие деньги,  и  он  их  терял,  в среднем,  5.000 фунтов в неделю, но бывали вечера, когда он проигрывал и  17.000  фунтов.  Он  держал  свои  проигрыши  в  секрете,   поэтому подсчитать  их невозможно,  но они составляли,  конечно же,  несколько сотен тысяч фунтов.
Чтобы удовлетворить  свою  страсть  к  игре,  Брайан  стал снимать большие суммы  с  личного  счета  НЕМЗ,  но  через  несколько  месяцев
бухгалтеры  забеспокоились,  и Брайан придумал другой,  менее заметный, источник. Он звонил Терри Дорану в “Брайдор” и спрашивал, продал ли он какие-нибудь  машины и получил ли за них деньги.  Если набегала нужная сумма,  Брайан сам приезжал в Хаунслоу  вечером  и  требовал  чеки  или наличные   деньги.  Когда  брат  Брайана  Клайв  приезжал  в  “Брайдор” проверить бухгалтерские книги, Доран никогда не говорил ему о десятках тысяч фунтов, которые забирал Брайан, и вычеркивал их из книг.
Случалось, что и после закрытия клуба “Клермонт” Брайан не находил сил  вернуться домой и ехал в казино “Белый Слон” выпить.  На рассвете он ехал в сторону дома  с  надеждой  подобрать  по  пути  караульного, возвращающегося с дежурства, но чаще приезжал один.
Несмотря на деньги и признание,  романтические  увлечения  Брайана оказывались  опасными  и  бесперспективными,  грозя  принести беду.  И однажды беда пришла.  Это случилось  весной  1965  года,  когда  Брайан познакомился и влюбился в молодого американца, проживающего в Лондоне, по имени Дизз Джиллеспи.  Дизз делал карьеру, как певец, ему было чуть больше  двадцати,  черноволосый,  с  нахальными  глазами  и вздернутым носом.  Брайан увлекся и схватился за возможность сделать Диззу имя. Он подписал  с ним контракт,  сделав его артистом НЕМЗ,  и купил для него новый гардероб.  Несколько лондонских  газет  опубликовали  фотографию Дизза, назвав новым открытием Брайана. Пользуясь тем, что Дизз - артист НЕМЗ,  Брайан оплатил большую часть его долгов и стал  ему  выплачивать небольшое содержание из собственного кармана.
Все друзья Брайана,  естественно,  предупреждали,  что парень  его просто  использует.  “Может  быть,  он мной и манипулирует,  - ответил
Брайан,  - но он не такой,  как другие.  В нем есть что-то такое,  чего словами не выразишь”.
Возможно, он имел в виду жестокость.  Много вечеров Дизз проводил с Брайаном в его квартире,  они принимали допинг и пили коньяк.  Пьяные или в наркотическом трансе,  они часто ссорились.  Стычки начинались с незначительных  разногласий  и  переходили  в  драку,  они били вазы и зеркала.  Однажды  вечером,  страдая  от  великодушия   Брайана,   Дизз разозлился. Брайан потребовал, чтобы он ушел, а Дизз бросился на кухню, схватил большой нож,  перерезал Брайану вену на шее и забрал деньги  из бумажника.
После этого инцидента Брайан перестал  видеться  с  Диззом,  но  в разлуке тосковал по нему. Однажды вечером я пришел к Брайану и встретил Куини  и  Гарри  Эпштейнов,  они  уже  собирались  уходить.   Родители сорвались  из Ливерпуля,  потому что по телефону им показалось,  что у сына подавленный голос,  а то,  что они увидели,  повергло их в  ужас. Утром после попойки и наркотиков он не мог смотреть на свет, родителям он признался в своей любви к Диззу Джиллеспи.  Куини настояла на  том, чтобы  Брайан уехал на юг Франции отдохнуть и забыть парня.  В тот день мы с Брайаном уложили чемоданы и уехали из Лондона,  оставив  на  время Дизза Джиллеспи позади.
Вернувшись в Лондон,  Брайан решил избавиться от своей квартиры на Уэдхэм стрит,  где был так несчастлив с Диззом. Через несколько недель он приобрел за 64.000 фунтов кирпичный дом  в  георгианском  стиле  на Чэпел стрит, 24, сразу за Белграв сквер. Он представлял собой красивое пятиэтажное здание с  гаражом,  комнатами  для  прислуги,  официальной столовой и садом на крыше.  Стараясь забыть Дизза,  Брайан занимал себя тем,  что переделывал дом от  фундамента  до  крыши  под  руководством Кеннета Партриджа.

5

15 июня  1965  года  имена  битлов включили в наградной список Ее Величества Королевы Елизаветы по случаю Дня Рождения.  Битлам  вручали медали  Членов  Британской  Империи,  или ЧБИ .  Это самый низкий ранг Ордена  -  награда,  вручаемая,  в  основном,  филантропам,   но   для рок-группы   и   вообще   для  кого-либо  моложе  тридцати  это  честь неслыханная.  “Может ли быть что-либо важнее этого?” - спросил  Брайан. Он слегка удивился,  что его не включили в список ЧБИ, в то время, как для всех британцев его имя неразрывно связано  с  “Битлз”.  Он  принял это,   как  должное,  привычно  объяснив  это  тем,  что  он  еврей  и гомосексуалист.  Джордж собирался сказать репортерам, что ЧБИ могли бы постоять за “мистера Брайана Эпштейна”. То же самое сказала и принцесса Маргарет в день вручения награды.
Пола, Джорджа и Ринго честь потрясла.  Что же касается Джона, ему была  противна  даже  сама  мысль  о  получении  медали.   Королевское семейство  и  классовые  английские  структуры всегда были его любимой мишенью и вступление в их ряды наполняло его чувством вины  и  злости. Когда  ему  сообщил  о  чести  представитель  Королевы  в персональном уведомлении,  он с отвращением вышвырнул   письмо    в    кучу      писем     фанатов и не затруднил себя
ответом.  Через  несколько недель обеспокоенный Букингемский Дворец спросил Брайана о том,  что думает по этому  поводу Джон,  и  Брайан  настоял на необходимости отправить любезное письмо от имени Джона.
Больше всего  Джона взбесило,  что известие о вступлении битлов в число избранных вызвало бурю в рядах старших ЧБИ. Писатель Ричард Пейп вернул  свою  медаль Букингемскому Дворцу,  так же поступили армейские офицеры,  заявив представителям прессы, что не собираются делить честь с  “вульгарными  придурками”.  Гектор  Дюпиус,  член  канадской палаты общин,  также предложил вернуть свою медаль.  Джордж в интервью сказал репортеру:  “Если ему не нужна медаль, пусть он лучше отдаст ее нашему менеджеру Брайану Эпштейну”.
Джон вел  себя  менее  дипломатично.  Он  заявил,  что  армейские офицеры “получают свои награды за то,  что убивают людей. Мы заслужили свои  тем,  что развлекаем публику.  Думаю,  мы имеем на медаль больше прав”.  Джон также подчеркнул, что деньги сыграли главную роль в таком решении.  “Нам  дали  МБИ  за экспорт...  если кому-то дают награду за экспорт машин, то все аплодируют. Почему же нас освистывают?”
Следующей осенью  самая большая толпа молодежи в истории окружила Букингемский Дворец с криками “Боже,  храни “Битлз”! Битлы прохихикали всю  церемонию  точно  так  же,  как  прохихикали  все  съемки  фильма “Помогите!”,  накурившись травки. В день награждения Джон тайно пронес сигареты в ботинках.  Перед самой церемонией они закрылись в туалете и выкурили по  косяку,  выпуская  дым  в  маленькое  окошечко.  У  Джона оставалась   одна   лишняя   сигарета,   и   он   надеялся   встретить шестнадцатилетнего принца Чарльза,  конечно  же,  поклонника  “Битлз”. Чарльза они не нашли,  поэтому неизвестно,  что произошло бы,  если бы эти двое в тот день встретились.


 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

                “Ничто, в самом деле, ничто с тех пор не шло,
                как надо, ни для одного из нас”
                Нил Эспинол

1

В августе 1965 года тетя Мими совершила одну из редких поездок  в Лондон,   чтобы   присутствовать  на  премьере  фильма  “Помогите!”  и остановилась в Уэйбридже.  Мими гордилась успехами Джона, но, несмотря на его известность,  не собиралась скрывать от племянника свое мнение. У нее были собственные мысли по поводу славы Джона  и  того,  что  она принесла, ей, по крайней мере, она принесла беспокойство. Мими все так же жила в аккуратном домике на Менлав авеню с кошкой.  Этот  дом  стал главной примечательностью для туристов,  а журналисты и фанаты звонили в дверь днем и ночью и спрашивали, действительно ли она и есть Джонова тетя Мими.
Джон много раз умолял ее приехать по  разным  поводам,  предлагая купить любой дом,  какой ей понравится,  хотя бы переделать “Мендипс”. Но Мими  только  улыбалась.  “Зачем?  Дурачок  ты  этакий,  нет  нужды вытаскивать меня из болота”.
Утром после премьеры “Помогите!” за завтраком Джон сказал: “Мими, я собираюсь купить тебе дом. Где ты хочешь?”
Не придумав ничего  лучше,  Мими  ответила:  “В  Борнемуте”.  Это живописный  городок  на морском берегу.  Джон велел шоферу Лезу Энтони принести карту.  Через полчаса они были уже в пути.  Местное агентство по  продаже  недвижимости “Рэмсиз” с радостью сообщило им,  какие дома продаются.  Наконец Мими выбрала то,  что ей понравилось:  белый дом с верандой,  откуда открывался чудесный вид на Пулский залив. Узнав, что владельцы не уехали, она смутилась и отказалась войти и осмотреть дом, потому что Джон был в дырявых джинсах,  пиджаке на размер меньше,  чем надо,  и шапочке с козырьком.  “Дом  слишком  красив,  чтобы  вот  так свалиться им на голову”, - объяснила она.
“Это всего лишь пошленький буржуазный домишко,  стоит зазеваться - и тебе  придется  подстраивать под него мозги”,  - предупредил Джон.  Он вылез из машины и позвонил в  дверь.  Владелец  дома  и  его  супруга, увидев  Джона  Леннона,  всячески  старались ему угодить.  Мими и Джон обошли дом.  Ей особенно  понравилась  терраса  за  домом,  с  которой ступени вели вниз,  к воде, и оттуда можно было наблюдать, как лайнеры пересекают залив.
“Тебе нравится, Мими? - спросил Джон, - Если нет, я куплю его для себя”.  Позвонив бухгалтеру в  “Брайс-Хэмнер”,  он  сразу  же  оформил сделку.  Без особого восторга Мими покорно продала дом на Менлав авеню за 6.000 фунтов,  но деньги эти так и не истратила,  словно хотела  бы вернуться туда. Но не вернулась, ничего уже нельзя было вернуть.

2

Летом Брайан всегда  оживал.  Ведь  лето  -  время  гастролей,  и, занятый круглосуточно,  он видел перед собой постоянную цель. Битлы не пускали его ни в студию,  ни на съемочную площадку,  но гастроли - его конек.  Он с нетерпением ждал второго международного турне. В июне они отправились по Европе,  начав с триумфального выступления в  парижском дворце спорта, транслировавшегося по всей Франции. Затем дали концерты в Лионе,  Милане,  Генуе и Риме,  где Брайан исчез, и битлы вылетели на самолете на юг Франции без него.  Они выступили в Нице и Мадриде,  где Брайан появился вновь,  с синяком  под  глазом  и  байкой  о  том,  как ударился о шкаф.
Душным жарким днем 13 августа битлы со  своей  свитой  прибыли  в Нью-Йорк, где начиналось их третье турне по Соединенным Штатам. На сей раз график оказался менее напряженным:  всего тринадцать  концертов  в девяти   городах,  и  у  них  оставалось  больше  недели  на  отдых  в Лос-Анжелесе.
15 августа   битлы  предприняли,  наверное,  самое  захватывающее путешествие из всех.  Вертолет поднял их в воздух с реки Ист и  пронес над стадионом “Ши”, где их уже ждали 56.000 человек. Вертолет доставил их на вертодром,  а оттуда они выехали на стадион в бронемашине “веллс фарго”.  Их  высадили  на  поле,  откуда они перебежали по бейсбольной разметке к сооруженной сцене.  Пятьдесят шесть тысяч зрителей -  самая большая  аудитория в истории - присутствовали на концерте под открытым небом,  этот  рекорд  так  до  сих  пор  и  не  побит.  Сырая   погода способствовала обморокам,  и вскоре машина скорой помощи переполнилась зрителями.
Семнадцатого “Битлз”   выступили   в  Торонто,  восемнадцатого  в Атланте, потом в Хьюстоне, Чикаго и Минеаполисе.
В понедельник  16  августа  перед  отбытием  в  Торонто  в  отеле “Уорвик”  они  встретились  с  “Зе  Сьюпримз”,  “Зе  Иксайтерз”,   “Зе Ронеттс”,  и  вновь с Бобом Диланом.  В последующие дни быстро сменяли друг друга города:  Атланта,  Хьюстон,  Чикаго и Минеаполис.  Пока  не добрались до Калифорнии,  где они дали два концерта в Голливуде и один в Сан-Диего,  они не имели отдыха.  Брайан снял большой  дом  “Бенедикт Каньон” на Беверли Хиллз на шесть дней.  Понадобилось немного времени, чтобы этот адрес  стал  всем  известен,  и  дом  превратился  в  место паломничества  сотен  фанатов  “Битлз”,  приезжавших  на  автомобилях, создавая пробки на дороге до бульвара Сансет. Огромный дом в испанском стиле возвышался на склоне горы.  Плавательный бассейн с зеленой водой и клубами пара над поверхностью, казалось, готов выплеснуться на город внизу.  Восторженные фанаты,  рискуя жизнью, пытались вскарабкаться на гору,  и специальный отряд полиции Беверли Хиллз вызвали защищать  дом от  оккупантов.  Самые экстравагантные почитатели арендовали вертолеты и,  кружа над домом,  фотографировали своих  любимцев,  загорающих  на солнышке во дворе.
Вместо того,  чтобы  самим  выезжать   -   фанаты   сделали   это невозможным  -  они  почти все время принимали гостей у себя.  Актриса Элеонора Брон,  сыгравшая злодейку  в  фильме  “Помогите!”,  приехала, чтобы  провести  несколько часов с Джоном.  Позднее в тот день прибыло несколько музыкантов фолк-рок группы “Бридз”,  а потом появился  актер Питер Фонда. Его привезли в “Каньон” на “ягуаре” и он оказался в толпе фанатов, облепивших машину и барабанивших по ней железяками.

Фонда рассказал о своем визите журналу “Роллинг Стоун”:

“Наконец-то мне  удалось  пробиться  сквозь  толпу  подростков  и охранников.  Пола  с  Джорджем  я  нашел  на заднем дворике,  над ними кружили вертолеты.  Они сидели за столом под  зонтиком,  пытаясь  хоть как-то уединиться,  что выглядело комично.  Потом мы приняли кислоту и погрузились в грезы на всю ночь и большую часть следующего  дня.  Все, включая “Бирдз”, очнулись в огромной пустой ванне в туалетной комнате.      Мне повезло,  поскольку я услышал,  как четверка пела и играла, а потом обсуждала,  что они еще сочинят.  Они такие восторженные,  такие веселые.  Джон - самый остроумный и самый проницательный из  них.  Мне нравилось   просто   слушать,   как   он  разговаривает,  без  всякого притворства.  Он просто сидел с нами,  читал стихи и думал  -  у  него удивитеольный  ум.  Он  много  говорил,  но  все  равно  казался очень скрытным.
Все находились  под  действием  кислоты,  и  им  всюду мерещились девушки,  вылезающие из-под стола и из других мест,  одна плюхнулась в комнату  для  игры  в  пул  из окошка,  а в это время обалдевший Ринго пытался загнать шар в лузу,  держа кий не той  стороной.  “Не  той?  - спросил он, - Да какая, к черту, разница?”
В тот день все они спрятались в  большой  ванной  комнате.  Фонда никак не мог дорассказать анекдот о том,  как ему делали операцию,  от которой он чуть не умер. И он стал развивать эту мысль дальше, пытаясь объяснить, что думает о смерти, пока Джон не рявкнул на него: “Знаешь, парень, лучше заткнись, не нравится мне эта тема” .
Кто-то из музыкантов вспомнил,  что они целый день не ели,  тогда они решили перекусить на кухне, но Джон все время ронял нож и вилку, и ему  никак  не удавалось удерживать тарелку,  она опрокидывалась и еда вываливалась на пол.
Эксперимент с ЛСД стал вехой новой эры для битлов. Влияние ЛСД не слишком явно сказалось в течение нескольких месяцев,  но вскоре эффект отразится и на их музыке, и на их мышлении.
С тех  пор,  как  группа  прибыла  в  Лос-Анжелес,  им  приносили множество просьб голливудских звезд.  Список имен впечатлял, но битлов не интересовали “скучные” киноартисты.  Подобно большинству рок-звезд, их интересовали только другие рок-звезды.  Однако Брайан  понимал,  как важно,  чтобы  ребят  признали голливудские знаменитости,  и предложил “Кэпитол Рекордз”  устроить  для  них  шикарную  вечеринку.  Торжество организовали  в  саду  представительского  дома  “Кэпитол  Рекордз”  в Беверли Хиллз.  Ребят усадили на стулья в ряд,  их  развлекло,  но  не повергло в восторженный трепет  то,   что именитые голливудские звезды и их дети выстроились в очередь,  чтобы пожать им руки  и  перемолвиться словом.  В число знаменитостей вошли Гручо Маркс,  Тони Беннет, Ричард Чемберлен,  Джин Бэрри, Рок Хадсон, Дин Мартин, Джеймс Стюарт, Грегори Пек и Кирк Дуглас. Некоторых битлы очаровали настолько, что они встали в очередь по второму разу.
Единственной знаменитостью, с которой битлы хотели познакомиться, был  Элвис.  Брайан  давно  уже  пытался  организовать  знакомство,  но увядающий  Король  не  давал согласия на встречу,  втайне боясь угрозы громадной  популярности  “Битлз”.  Вместо  того,  чтобы  оповестить  о встрече,  полковник  Паркер прислал Брайану и всем ребятам по красивому ковбойскому костюму, кобуре и настоящему       пистолету. В тот август Элвис тоже   находился  в  Лос-Анжелесе,  он  снимался  в  фильме  “Парадиз, гавайский стиль”, и полковник Паркер пытался уговорить его встретиться с битлами, пока они в городе. Элвис дал свое согласие при условии, что битлы сами придут к нему.
О встрече  битлов  с  Элвисом очень занимательно рассказал Алберт Гудман в книге “Элвис”. Воздушные силы полиции в связи с этим звездным событием  поднялись  по  тревоги.  Битлы  с  Брайаном,  Нилом,  а также английским журналистом Фредериком Джеймсом прибыли.  Элвис сам  открыл дверь,  на  нем  была  красная  рубашка  и  узкие серые брюки.  В доме находилась вся мемфисская мафия - музыканты, телохранители. Поочередно звучали хиты “Битлз” и Элвиса. Минуло уже несколько лет с тех пор, как появление Элвиса провоцировало беспорядки,  и  примерно  тогда  же  он записал  свой  последний  хит,  вошедший  в десятку,  но битлы все еще благоговели перед ним.  Прошло уже пять  минут,  а  четверка  все  еще сидела  и  молча  рассматривала  его,  и хозяин взорвался:  “Слушайте, парни,  если вы собираетесь всю ночь на меня пялиться,  я лучше  пойду спать”.
Полковник Паркер,  к немалому удовольствию Брайана, достал рулетку из потайного ящичка в кофейном столике. В Брайане полковник нашел очень азартного игрока,  чувствовавшего себя в  своей  тарелке:  два  творца королей  играли  с Госпожой Удачей на большие ставки.  А потом битлы с Элвисом играли джэм.  Когда Элвис сыграл на гитаре басовую партию Пола в  композиции  “I Feel Fine” (“Мне хорошо”),  Пол многословно заметил: “Ты делаешь большие успехи в игре на бас-гитаре,  Элвис”. Когда первый лед  был  сломан,  битлы и Элвис стали сравнивать истории тягот звезд.
Уходя,  битлы пригласили Элвиса к себе на следующий день,  а полковник подарил им сувениры: зажигалки в форме вагончиков.
Вечером следующего дня появились некоторые из  мемфисской  мафии, но  Элвис не пришел.  Пол играл роль любезного хозяина и водил всех по дому.  Он открыл одну из дверей,  и взглядам пришедших предстала Джоан Баэз,  вытянувшаяся  на  кровати,  она разговаривала с Джорджем.  Люди Элвиса ошиблись, сообщив, что она приехала повидаться с Джорджем, ведь это была спальня Джона.  Баэз давно уже гонялась за Джоном и следовала за ним повсюду.
Битлы с  неохотой  покинули  “Бенедикт  Каньон”  и  отправились в Сан-Франциско,  где им предстояло дать последний концерт в Америке. Он состоялся 31 августа в “Кау Пэлис”.

3

По мере   того,   как   приближался   последний  день  гастролей, настроение Брайана падало,  как барометр в пустыне. Тот август оказался долгим  и  трудным,  и  Нат Вайс,  проведя почти весь месяц с Брайаном, начал беспокоиться за него. Брайан снимал номер 35Е в “Уалдорф Тауэрз”. Нат  с  восторгом  наблюдал за его работой:  двадцать четыре часа само внимание и сосредоточенность.  Телефонные звонки из самых экзотических точек земного шара не прекращались: клуб фанатов, учредители концерта, фоторепортеры,  радиостанция,   приглашающая   битлов   выступить   за “кадиллак”.  Над  некоторыми  предложениями Брайан смеялся:  “Только за золото” и плавно вешал  трубку.  Иногда  звонков  оказывалось  слишком много,  и Брайан переезжал к Нату в маленькую двухкомнатную квартиру на Тридцать третьей ист стрит и Третьей авеню,  чтобы чуть-чуть отдохнуть и прийти в себя.  Всякий раз,  как Брайан туда перебирался,  он, всегда оставаясь торговцем мебели с Уолтон роуд,  переставлял в квартире  все до последней мелочи на свой вкус.
Нат не уставал удивляться,  как удается Брайану не спать всю ночь, слушая пластинки “Битлз”, и утром вставать бодрым и свежим. Однажды за обедом Нат чувствовал себя совсем разбитым и сильно страдал с похмелья после вечерней попойки. Брайан полез в карман за ручкой, и Нат заметил, что у него на пиджаке с  внутренней  стороны  нашит  ряд  карманчиков. Брайан спокойно объяснил,  что это “для таблеток”,  в каждом карманчике находились биамфетамины и транквилизаторы.
Только тогда  до  Ната  окончательно  дошло,  что Брайан полностью зависит от лекарств.  С помощью  таблеток  он  погружал  себя  в  сон, лекарства будили и заставляли двигаться. Это объясняло хотя бы отчасти недавние вспышки Брайана и отсутствие самоконтроля. Накануне он устроил безобразную  сцену  после  премьеры Силлы Блэк в Персидском зале отеля “Пласа”.  Силла в Америке не записала ни одного хита,  а ее успехи  на родине  не давали ей права на выступление в Персидском зале.  Но Брайан воспользовался своим влиянием и договорился с нью-йоркским  агентством по ангажементам о ее выступлении в Персидском зале в ту же неделю, что “Битлз” выступали на стадионе “Ши”.  В день премьеры Брайан вызвал Ната в  свою контору.  Он злился и жаловался на то,  что “вынужден” брать с собой на премьеру секретаршу, в то время, как Нат может позволить себе роскошь пойти с мальчиком.  Брайан уверял, что вечер будет испорчен, но выбора у него нет.
“Да возьми с собой кого хочешь,  Брайан,  - повторял снова и снова Нат, - Будь верен себе”.
“Не могу,  ведь я же менеджер “Битлз”.  Если я приду с мальчиком, все начнут судачить”.
“Ну, тогда постарайся найти красивого мальчика” - сказал Нат.
После концерта Силлы,  которую приняли тепло, но выступление явно не  стало сенсацией в Нью-Йорке,  Брайан устроил в ее честь вечеринку в номере отеля. Пришло множество журналистов и нью-йоркских коммерсантов шоу-бизнеса,  и  в  разгар  веселья  какая-то  женщина рядом с Брайаном заметила, что вестибюль отеля “Пласа” выглядит “по-еврейски”.
Брайан пришел в негодование.  Он визжал:  “Мадам,  между прочим, я еврей!” Женщина извинилась и ушла, но Брайан еще несколько часов трясся от  ярости  и  выглядел  несчастным.  Просто удивительно,  что об этом инциденте не написала ни одна газета.
А в   некоторых   напряженных  ситуациях  Брайан  сохранял  редкое хладнокровие.  На следующий  день  после  премьеры  Силлы  Блэк  Брайан пригласил  ее  и  мужа  Бобби на обед в “21”,  один из самых дорогих и престижных ресторанов на Манхэттане. После долгого обеда, где подавали самые  изысканные  блюда,  Брайан  обнаружил,  что  оставил  бумажник в “Уалдорф Тауэрз” и не смог оплатить счет. Взбешенный официант помчался за старшим официантом, а тот привел управляющего.
Брайан встретил их царственным взглядом:  “Я -  Брайан  Эпштейн,  - отчеканил  он  вежливо  и  холодно,  -  Пришлите  мне  счет в “Уалдорф Тауэрз”.  Нату  казалось,  что  самой  большой  проблемой  для  Брайана остается личная жизнь. Нат не сомневался, что если бы Брайан смог найти удовлетворение в личной жизни, он нашел бы в своей душе мир и научился бы  радоваться  профессиональным  успехам.  Но романтические увлечения Брайана становились все более убогими.  В Нью-Йорк Брайан приехал на два дня  раньше  битлов.  У  него  возникла  проблема:  в  Нью-Йорке вновь объявился Дизз Джиллеспи.  За обедом в “Уалдорф Тауэрз” Брайан  поведал Нату  всю  историю  с  Диззом,  начиная  с  первой  встречи  и  кончая расставанием после удара ножом.  Дизз вновь позвонил Брайану и попросил разрешения с ним увидеться.  Брайан понимал,  что не надо этого делать, но выхода не видел.  Битлы вот-вот приедут,  и Брайан боялся,  что Дизз вытворит что-нибудь,  что может всех скомпрометировать,  и он попросил Ната избавиться от Дизза.
Нат согласился  помочь.  Немного времени ушло на то,  чтобы найти Дизза и пригласить его в контору на переговоры.  Нат  оценил  молодого человека  с  первого  взгляда.  “Я  встречал  тысячи  ему подобных,  - рассказывает Нат,  - Садовая  разновидность  дельца.  Если  вам  нужно охладить пиво, приложите кружку к его сердцу”.
Дизз изложил свою версию следующим образом:  “Я люблю  Брайана,  - сообщил  он  Нату,  -  Мне  ничего от него не надо.  Я просто хочу его повидать”.
“Ну и  хорошо,  -  обрадовался Нат,  - раз тебе ничего от него не нужно, то и видеться вам ни к чему. Держись от него подальше”.
“Ну, что ж, тогда поговорим по-другому, - сказал Дизз, - У Брайана куча денег.  Если он хочет,  чтобы я держался подальше... ну... будь у меня машина, я мог бы уехать”.
Нат Вайс передал разговор Брайану.  Брайан попросил Ната дать Диззу 3.000  долларов на машину.  Нату это очень не понравилось:  если Диззу дать деньги,  это не значит, что он не вернется и не потребует еще. Но Брайан  очень  хотел  подарить  Диззу  машину,  и Нат заключил с парнем сделку.  За 3.000 долларов Дизз согласился оставаться в отеле “Уорвик” на Шестой авеню,  вместе с нанятым Натом охранником,  до тех пор, пока битлы с Брайаном не покинут город.  Потом Дизз исчез. Но никто не знал, надолго ли.

4

История пленников  славы стара,  как мир,  но никто не сыграл эту роль так драматично, как “Битлз”. Несмотря на известность и богатство, по  временам  я  жалел  битлов.  Если обычные люди отмечают вехи жизни днями рождения,  окончания учебных  заведений,  поступления  на  новую работу,  дни  битлов таяли в бесконечной череде гастролей и концертов, прерываемой записями альбомов в Лондоне.  Только зимой 1967-66  битлам удалось  впервые  провести  несколько месяцев дома и извлечь пользу из своего успеха.
А извлечь  было  что.  “Северные  песни”,  издательская  компания “Битлз”,  учрежденная в  1963  году,  превратилась  в  государственную компанию.  Стало  очевидным,  что  поскольку  нет средств уберечься от налогов обычными  средствами,  по  крайней  мере,  Пол  и  Джон  могли заставить   часть   капитала   приносить   прибыль.  “Северные  песни” необходимо было использовать с этой целью, но прежде никто не продавал песни,  как  товар.  Хотя  авторские  права на песни давно уже сделали издателей миллионерами, стоимость прав на пятьдесят девять музыкальных композиций  в  “Северных  песнях”  в  тот  период  казалась финансовой общественности чем-то эфемерным.
Человек, которому   принадлежит   заслуга  того,  что  он  убедил финансистов в том,  что “Северные песни” дело прибыльное - Дик Джеймс, музыкальный издатель “Битлз”. Дик Джеймс первым оценил перспективность “Северных  песен”,  потому  что  музыка  “Битлз”   уже   сделала   его мультимиллионером.  Брайан  познакомился  с  Джеймсом,  когда к “Битлз” только пришел успех,  и песня “Love Me Do” завоевала  первое  место  в рейтинге.  Ноты и слова “Love Me Do” пытался продать издатель И-Эм-Ай, но неудачно.  Тогда Джордж Мартин порекомендовал Брайану Дика  Джеймса, владельца небольшой издательской компании.
Для битлов  Дик  Джеймс  стал  символом   музыкального   бизнеса. Лысеющий еврейский дядюшка с большой сигарой и хитрой улыбкой,  он дал Джону и Полу самый серьезный в  жизни  урок.  Дик  Джеймс,  урожденный Ричард Леон Вапник, сын мясника-еврея, посмотрев фильм с Бингом Кросби в возрасте четырнадцати лет,  бросил школу в Ист  Энде  и  стал  петь. Ричард Вапник превратился в Ли Шеридана,  а потом, по мере перехода из одной группы в другую,  в Дика Джеймса.  В конце 50-х  годов  он  спел главную  тему  в  телесериале  “Робин Гуд”.  Песня стала международным хитом, но Джеймс получал 17 фунтов за серию. Когда ему минуло тридцать два  года,  его  осенило,  почему  одни  люди  в  музыкальном  бизнесе богатеют,  а  другие  нет.  Тогда-то   он   и   занялся   издательской деятельностью.  В 1962 году, когда они познакомились с Брайаном, у него была маленькая ободранная контора из двух комнат на Чэринг Кросс роуд.
Джеймс сразу  же  оценил  сочинителей песен Леннона и Маккартни и предложил Брайану толковую сделку. Джон и Пол образуют парнерскую фирму “Северные  песни”.  Каждый  из  них  будет получать по 20 процентов от дохода компании,  а Брайан вместо своего 25-процентного гонорара станет владельцем 10 процентов. Дик Джеймс за свои обязательства музыкального издателя получит 50 процентов.  Это означает,  что  Брайан  отдал  Дику Джеймсу  50  процентов дохода Леннона-Маккартни от издания песен ни за что.  Это сделало его за восемнадцать месяцев таким богатым,  что  это даже трудно представить.
Через три года пять миллионов акций “Северных песен” выставили на биржу. Джон и Пол получили по 15 процентов акций, в то время оцененных в 640.000 фунтов.  НЕМЗ получили 7,5 процента,  и в порыве великодушия Дик Джеймс подарил Джорджу Харрисону и Ринго Старру 1,6 процента акций на двоих.  Дик Джеймс и  его  партнер  Чарльз  Сильвер  получили  37,5 процента стоимостью 1.687.000 фунтов.
По иронии,  полученный капитал ушел у Джона и Пола на  налоги,  а Джордж  и  Ринго  все еще испытывали серьезные финансовые затруднения. Впрочем,  судя по тому,  как они тратили деньги,  об этом никто бы  не догадался.
Ринго впервые стал отцом,  когда родился сын Зак, и казалось, что он  совершенно  доволен  жизнью.  Готовясь  к рождению ребенка,  Ринго переехал из своей квартиры  на  Монтегью  сквер  в  дом  в  Уэйбридже, купленный  за  37.000  фунтов,  он  находился  чуть  ниже дома Джона и назывался “Санни Хайтс”.  (Квартиру он сдал Джимми Хендриксу,  который перекрасил в ней в черный цвет все, включая мебель и шелковые обои. На всех столах жгли свечи,  и горячий воск  испортил  поверхности.  Ринго потребовал  у  Хендрикса  возмещения ущерба,  и дело решили без суда). “Санни  Хайтс”  сразу  же  обновили  под  звон  40.000  фунтов.  Ринго обратился  к  Кену  Партриджу,  но  Брайан убедил его,  что тот слишком занят,  поэтому Старры пригласили другого оформителя, и тот постарался удовлетворить их творческие замыслы.  Ринго тратил деньги, как бедняк, выигравший на скачках,  отчасти,  так оно  и  было.  Чтобы  произвести серьезные  строительные работы,  Ринго просто учредил свою собственную строительную компанию  (она  лопнула,  построив  несколько  загородных омов),  и  перестроил  дом  на  свой вкус:  там стену ,  там еще одну омнату .  За домом он устроил террасы и пруды и возвел стену в  форме полукруга  стоимостью  в 10.000 фунтов.  Потом появилось новое крыло с еще одной гостиной,  третьей спальней для гостей, мастерской с видео и адиоаппаратурой,  кинозалом  и  комнатой для игры в пул,  для которой стол  был  доставлен  из  Соединенных  Штатов.  (Когда   Ринго   решил приобрести стол для игры в пул, в Великобритании были лишь биллиардные столы,  и из Америки в течение дня ему прислали то,  что он хотел,  за двойную цену. Он рассказывал об этом всякий раз, как играл. Игра в пул стала одной из самых продолжительных страстных увлечений Ринго).
Остальная часть  дома  оформлялась  в  таком  же духе,  без учета затрат.  Вилтонский ковер шоколадного цвета,  украшавший гостиную, был сделан на заказ и покрывал пол от стены до стены:  Ринго не нравилось, как выглядят места соединений - столь экстравагантный вкус смутил даже самого  Ринго.  В  доме  установили шесть телевизоров,  стереосистемы, больше двадцати телефонов,  по два аппарата в каждой комнате,  включая горячую  линию с конторой Брайана,  и всевозможные электронные приборы, пульты и приспособления,  которые существовали на  рынке.  Он  накупил фотоаппаратов  всех  размеров  и  начал фотографировать,  как турист в экзотической стране.
Джордж оказался чуть более практичным.  На Рождество 1965 года он наконец-то сделал предложение Патти Бойд,  когда они  ехали  в  Лондон обедать.  Они  поженились  21  января  1966  года,  Пол  Маккартни был свидетелем. Для Джорджа начались самые счастливые годы. Он любил и уже не  чувствовал  невыносимого  давления  Пола и Джона.  Все восхищались красивой молодой парой.  Патти превратилась в самую элегантную женщину в Лондоне. К тому же за изысканной внешностью пряталась добрая любящая девушка,  здравомыслящая и  с  хорошим  вкусом.  После  замужества  ее карьера  стремительно взлетела вверх,  но она отказалась почти от всех контрактов,  чтобы быть с мужем.  Почти  все  время  она  проводила  в
загородном доме,  купленном для нее Джорджем, украшая его и наводя там порядок.  Изысканно  скромная  обстановка   дома   отражала   характер молодоженов,   поселившихся   в  нем.  Несмотря  на  огромные  деньги, потраченные Джоном и Ринго  на  свои  дома,  жилище  Патти  и  Джорджа вызывало большее восхищение.
 
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

                “Что же я буду делать, если они перестанут
                гастролировать? Что мне  останется?”
                Брайан Эпштейн
1

Битлы практически  владели  студией И-Эм-Ай на Эбби роуд.  За два последних года они записали девятнадцать золотых дисков,  восемнадцать из которых заняли первое место в рейтинге самых крупных журналов.  Как только битлы говорили, что хотят записать пластинку, их слова звучали, словно   звон   гигантского   кассового  аппарата,  студия  немедленно освобождалась.  Все их прихоти предупреждались, словно они царственные особы, и когда Ринго пожаловался, что в туалете И-Эм-Ай слишком грубая туалетная бумага,  об этом  на  первой  полосе  написали  все  газеты. (Авторы  книги  присутствовали  на аукционе на Эбби роуд в 1981 году и видели, как разгорелась жестокая схватка за тот рулон туалетной бумаги с держателем,  на который жаловался Ринго.  Один счастливчик купил его за 65 фунтов).  Битлы провели в студию большую  часть  зимы  и  весну, записав   важнейшие   альбомы   “Rubber  Soul”  (“Резиновая  Душа”)  и “Revolver” (“Револьвер”).
Альбомы стали  первыми шедеврами будущей серии.  Битловед Николас Шаффнер сравнивает этот момент их музыкального роста с тем моментом  в фильме  “Волшебник  Стары  Озз”,  когда  черно-белые  краски сменяются цветными.  Простенькие песенки о любви  уступают  место  удивительному спектру  образов,  от  самых банальных до сказочных.  Даже сама музыка совершенно изменилась,  став богаче,  мелодичнее,  загадочнее.  Теперь вместо того, чтобы записывать разрозненные хиты (как это проделывала в Америке “Кэпитол”,  перебрасывая понравившиеся песни с одного  альбома на другой), “Битлз” создавали альбомы, объединенные общим настроением, чувством, целостностью.
Но в то время “Резиновая Душа” разочаровала часть критиков.  Хотя он входил в десятку лучших альбомов  в  течение  более  семи  месяцев, подростков,  ожидавших песенок типа “ей-ей-ей”, он смутил. Альбом стал одним из многих вызовов  фанатам.  Мало  кто  из  поклонников  “Битлз” понимал, что новое музыкальное направление напрямую связано со ставшим уже привычным для битлов курением анаши.  Перемена особенно заметна  в песнях  Джона,  словно  пропущенных сквозь дым марихуаны.  Элегическая “Norwegian Wood” (“Норвежский лес”) впервые заставила  нас  задуматься над тем, что же мы слушаем. На этом альбоме его интроспекция достигает расцвета.  “In My Life” (“В моей жизни”) -  первая  композиция  Джона, документально подтверждающая его гениальность,  это автобиографический вояж.  Обманчиво простая песня - шедевр по лаконичности  выразительных средств и по живым образам.  Джон исполнял ее нежным,  гипнотизирующим голосом.  “Есть места,  что буду помнить  я  всю  жизнь,  хоть  многие изменились/  Некоторые  навсегда,  и  не к лучшему/ Некоторые исчезли, некоторые  остались/  Эти  места  хранят  воспоминания/  О  любимых  и друзьях,  я  и сейчас о них помню/ Кто-то умер,  кто-то жив/ Я всех их любил”.
Конечно же,  самый  большой коммерческий успех выпал на долю Пола благодаря песне “Michelle” (“Мишель”),  еще одной сладчайшей  песне  о любви, намеренно переходящей во французский припев.
К концу работы над записью “Резиновой Души”  опыты  с  ЛСД  стали регулярными. И музыка снова изменилась, приобретя резкий электрический звук.  “Paperback Writer”  (“Будущий  классик”)  с  придуманным  Полом квакающим  хором предвещает то,  что появится позднее.  Звучание песни Джона   “Rain”   (“Дождь”)   усиливается    индийскими    музыкальными инструментами  в  исполнении Джорджа,  впервые здесь использован прием проигрыша записи в обратную сторону.  Этот простенький трюк  проигрыша записи  в  обратную  сторону  на  магнитофоне  и  перезаписи на другой магнитофон никогда не рассматривался, как серьезный прием. Джон первым обратил внимание на этот странный звук,  когда однажды ночью балдел от кислоты,  и ему это понравилось.  Работая поздно  в  маленькой  студии
“Кенвуда”,  он поставил рабочий вариант “Rain” в обратную сторону. Так на последующих альбомах  “Битлз”  появились  отрывки,  где  записанные слова и музыка проигрываются в обратную сторону.
Тогда же появилась  рожденная  ЛСД  “Yellow  Submarine”  (“Желтая подводная  лодка”),  где  звучит  речетатив  Ринго,  и “Eleanor Rigby” (“Элеонора Ригби”), созданный Полом портрет отчаянно одиноких людей. В английский  вариант  “Револьвера”  вошел  также “Dr.  Robert” (“Доктор Роберт”) Джона,  написанный под вдохновением наркотиков,  в  ней  речь идет о реальном враче, лечившем витаминами богатых и знаменитых людей, и еще одна миленькая слезоточивая песенка Пола “For No One”  (“Ни  для кого”).  Джорджу  тоже позволили записать две песни для этого альбома, это довольно непримечательные “Love You Too” (“Я тоже тебя  люблю”)  и “I  Want to Tell You” (“Я хочу тебе сказать”),  а вот в Америке к нему пришел огромный успех в связи в песней “Taxman”  (“Налогоплательщик”), оправданной жалобой на английскую налоговую систему.
“Револьвер” возвестил новый период.  Остальные песни написаны под влиянием ЛСД,  но песня Джона “Tomorrow Never Knows” (“Никто не знает, что будет завтра”) - первая композиция, являющаяся абсолютной наркотической  галлюцинацией.  Ее первоначальное название “The Void”, (“Нереальный”) Джона вдохновила на ее написание “Тибетская книга мертвых”, которую он читал, наглотавшись кислоты.  Джону  очень хотелось записать ее с хором тибетских монахов, он, без сомнения, слышал их песнопения в ту ночь.
“Битлз” никогда не были пионерами, но всегда становились твердыми последователями.  Ведь не они изобрели марихуану,  и,  конечно же,  ее курили  и  до  них,  как принимали до них ЛСД,  но им всегда удавалось возглавить направление и популяризировать его  на  мировом  уровне,  и тогда  их  имя  начинало  ассоциироваться  с  самим  явлением.  Группы Сан-Франциско,  творившие под действием кислоты,  конечно  же,  делали больше,  чем  битлы,  чтобы  обратить  в  свою  веру,  но именно битлы перевели этот опыт и все,  что  с  ним  связано  -  одежда,  прически, сексуальная  революция  -  на коммерческую основу.  “Резиновая Душа” и “Револьвер” показали,  что битлы обладают  огромной  силой,  способной повести за собой. Вскоре она проявится вновь.

2

В то  время,  как мир взрывался и распадался вокруг них,  образуя мандариновые деревья и мармеладные  небеса,  а  Лондон  превратился  в лучшее место на земле,  и сами они чувствовали себя самыми выдающимися людьми на свете,  им надо было сделать то, чего хотелось меньше всего: уезжать.  Наступило  лето,  а евангелие от Брайана гласило,  что лето - время гастролей.  Близоруко и,  возможно,  эгоистично, Брайан не считал нужным  менять ежегодный ритуал,  доставлявший ему такое удовольствие, хотя ребятам гастроли больше не были нужны ни для популярности, ни для денег. Наверное, так впервые проявилось неспособность Брайана правильно оценить перспективы того,  чем  стали  “Битлз”.  Они  не  нуждались  в деньгах,  и им,  конечно же,  ни к чему были тяготы гастролей.  Что же касается их музыки, то она настолько усложнилась, что ее больше нельзя было воспроизвести на сцене.
Но машину уже запустили,  и постоянную свиту собрали 23 июня  для вылета   в  Мюнхен,  Эссен  и  Гамбург,  Германия,  откуда  начиналось международное турне.  На сей раз Брайан настоял на том,  чтобы  я  тоже поехал  и  занялся всеми административными и личными вопросами битлов. Мне не хотелось надолго оставлять контору в Лондоне, и я не подозревал о  том,  что  к  осени  гастроли  закончатся,  но  я  знал,  что  могу понадобиться,  поскольку в последнее время Брайан был невнимательным, и вспышки раздражительности участились.
Остановку в Гамбурге наметили  исключительно  по  ностальгическим соображениям.  Мы  летели на самолете,  потом ехали на частном поезде, битлы  все  время  вспоминали  былые  времена,  Рипербан  и  выглядели возбужденными.  Но,  как  и  многое  другое,  Гамбург  для них потерял прежнее очарование.  Больше они не могли неузнанными гулять по улицам, заглядывать  в  секс-шопы  и к проституткам в витринах.  Больше они не устраивали вакханалий на всю ночь и не любовались тем, как над крышами Герберштрассе   занимается  рассвет.  Бары  и  клубы,  в  которых  они выступали всего лишь четыре года назад, оказались закрыты, клуб “Стар” стоял,  заколоченный досками.  То,  что манило и казалось экзотикой по ночам,  меркло при свете дня. Астрид Кирхнер, красивая молодая подруга Сту Сатклиффа,  некогда так сильно изменившая внешность битлов, теперь работала в баре  для  трансвеститов.  Она  ни  цента  не  получила  за известные  всему миру фотографии ребят в кожаных костюмах и ковбойских шляпах,  и ей ничего не досталось за знаменитые  прически,  положившие начало революции в мужской моде. В ее маленькой квартирке одна комната вся целиком  обита  черным  бархатом,  под  фотографией  мертвого  Сту Сатклиффа она ставит свечи .
Из Гамбурга  мы  летели  в  Токио  через  Северный  Полюс,  но  в
Анкоридже  посреди  ночи  самолет  сделал  вынужденную  посадку  из-за тайфуна,  свирепствовавшего в Китайском море. Стоял мороз, шел сильный снег.  Брайан  и битлы очень расстроились,  что их поселили в маленькой гостинице.  Брайан нервничал и  чувствовал  клаустрофобию,  находясь  в тесном  номере  гостиницы.  Он  решил  позвонить Нату Вайсу в Нью-Йорк через три временных пояса,  за 8.000 миль. Он разбудил сладко спавшего Ната и спросил:  “Нат, кому принадлежит Аляска?” и “Ты не знаешь здесь какого-нибудь хорошего бара?”
Лишь на   закате   следующего  дня  мы  добрались  до  Токио  уже замученные,  хотя путь только начинался.  Мы хотели немного отдохнуть, расслабиться,  посмотреть  город,  но  в аэропорту нас ждал неприятный сюрприз.  Невысокий,  официальный,  но  вежливый  комиссар  полиции   в гражданском  костюме  проводил нас в зал для важных гостей,  объяснив, что  отряд  камикадзе  правого  крыла   учащихся   военного   училища, возражавших против проникновения западной культуры в Японию, поклялся, что битлы не покинут Японию
живыми.  Учащиеся  тем  более  негодовали, поскольку   три   вечерних   концерта   “Битлз”   давали  в  Будокане, национальной святыне-памятнике,  посвященном  погибшим  героям  войны. Комиссар  считал,  что к угрозам студентов-фанатиков нельзя относиться легкомысленно, они непременно  битлов  убьют,  если  у  них  возникнет возможность,  по  крайней мере такую попытку они предпримут.  Японское правительство не хочет оказаться в  центре  международного  инцидента, такого,  как убийство любимых поп-музыкантов на японской земле,  и оно выделило несколько тысяч солдат в помощь полицейским.
Битлы уже  попадали  в  самые  разнообразные опасные и неприятные истории,  но так сильно  они  испугались  впервые.  Полицейский  отряд провел  нас  к  месту  получения  багажа,  где  нас встретили японские организаторы гастролей,  они проводили нас  к  двум  лимузинам  1950-х годов,  и  мы поехали в отель.  К несчастью,  машина,  в которой ехали битлы,  оказалась белого цвета,  что привлекало к ней внимание. Брайана повезли в розовом лимузине. Вдоль всего маршрута до города выстроились фанаты,  их собралось не меньше десяти тысяч,  не заметить наши  яркие машины с эскортом мотоциклистов впереди и позади было невозможно. И мы не  могли  проскользнуть  незамеченными  мимо  студентов  с  плакатами “БИТЛЗ” УХОДИТЕ ДОМОЙ”, присоединившимся к толпе фанатов.
Токийский “Хилтон” превратился в вооруженный лагерь. Верхний этаж отеля  занимали  вооруженные  отряды,  лифты останавливались только на первом этаже,  где полицейские проверяли приходящих и пропускали в дом по  единственной  лестнице.  Битлов поселили в президентском номере из шести или семи комнат,  а мы с Брайаном  разместились  в  императорском номере  на  другом  конце  коридора,  он  был  поменьше,  но  такой же роскошный. Как только мы оказались в отеле, администрация заявила, что в  целях  безопасности  битлы  не  должны  покидать отель,  исключение составляют только  поездки  в  Будокан  на  концерты.  Японию  они  не увидели,  но Япония пришла к ним сама.  Недовольные тем,  что казалось излишними  предосторожностями,  битлы  уселись  в  номере,  одетые   в церемониальные  кимоно,  и  перед  ними,  словно  перед четырьмя юными римскими  императорами,  представали   богатства   страны.   Директора крупнейших    компаний   Японии   прибыли   в   отель,   чтобы   лично продемонстрировать свои товары.  Через  несколько  часов  сотни  тысяч фунтов  ушли на фотоаппараты,  одежду,  часы,  драгоценности и прочее. Прямо в номер им доставляли специально для них приготовленную  рыбу  и приводили гейш, чтобы сделать массаж спины и доставить другие радости.
На следующий день,  когда  мы  с  Брайаном  занимались  последними приготовлениями к концерту в “Будокане”, в дверях появился полицейский комиссар в штатском.  На сей  раз  он  не  расшаркивался.  Его  крайне раздасадовало  то,  что  Пол и Мэл Эвансом утром улизнули из отеля,  и несколько часов болтались по городу.  Все это время  за  ними  следили агенты службы безопасности.  В то утро Пол проснулся, чувствуя, что не сможет выдержать  еще  один  день  взаперти,  они  с  Мэлом  прилепили фальшивые  усы,  напялили  широкополые  шляпы  из  своей  коллекции  и выскользнули  из  отеля.  Секретные  агенты  позволили   им   погулять несколько  часов  на  свободе,  а  потом отвезли на полицейской машине обратно  в  отель.  Комиссар  полиции  предупредил  Брайана,  что  если кто-нибудь еще раз нарушит правила безопасности,  то всю охрану снимут в  мгновенье  ока,  и  пусть  тогда  битлы  сами  себя   охраняют   от воинственных  студентов.  Брайан  отреагировал  на слова комиссира так: “Они не посмеют”.
Возможно, Брайан  не ошибался,  но я рад,  что нам не пришлось это проверить.  Ребята вели себя паиньками до  концерта.  В  “Будокан”  их повезли  по  дороге,  перекрытой для всего остального транспорта,  что создало в Токио такие пробки,  каких еще  не  видел  город.  По  всему маршруту  стояли  снайперы,  равно  как  и в оркестре,  и на балконе в “Будокане”.  Но  самое  жутковатое  впечатление   произвела   вежливая японская публика.  Была пара крикунов,  но по большей части мальчики и девочки вежливо и с  энтузиазмом  аплодировали  с  мест  после  каждой песни.  Тот концерт оказался одним из немногих,  где ребята могли себя слышать.
Мы покинули Японию без тени сожаления и двинулись на Филиппинские острова.  Теплое солнце и экзотическая природа Манилы обещали приятную перемену после напряжения большого города Токио.  “Битлз” пользовались у филиппинцев огромной популярностью,  и  билеты  на  два  концерта  в “Аранета Колизеум” раскупили очень быстро. В аэропорту собралась самая большая толпа,  какую мы  когда-либо  видели,  больше  50.000  человек приветствовали наше прибытие.  Эскорт военных провел всю группу сквозь толпу к лимузинам, предоставленным местным организатором концерта.
Затем произошло  нечто  странное,  о чем полностью рассказывается здесь впервые.  Нас повезли не в отель,  а на причал,  где посадили на катер.  Катер  отплыл  на пару миль в море,  потом вернулся.  Никакого отношения к ритуалу правительственной встречи это не имело,  и сделано было лишь с одной целью: удалить нас от багажа примерно на полчаса. Мы все растерялись,  поскольку знали,  что битлы теперь  всегда  возят  с собой несколько фунтов марихуаны в чемоданах. Обычно таможня проверяла багаж формально или вообще не проверяла,  нас повсюду  встречали,  как дипломатов.  Нас высадили на берег и без объяснений и вопросов вернули багаж. Мы догадались, что наркотики нашли, и что чиновники помалкивают об  этом  из  любезности.  Никто  не хотел ввязываться в международный конфликт, но именно это и произошло.
На следующее  утро  полдюжины сотрудников президентского дворца в формах появилось у двери Вика Левиса,  агента  по  ангажементам  НЕМЗ, организовывавшего  часть международных гастролей и присоединившегося к нам в Японии.  Полицейские желали знать,  в какое время битлы прибудут на “торжество”.
“Какое еще торжество?  - не понял Левис,  - Не знаю я ни о  каком торжестве”.  Он  направил военных к Брайану,  с которым мы завтракали в кафетерии отеля.  Трое полицейских  в  формах  цвета  хаки  еще  менее любезно  повторили  вопрос.  Выяснилось,  что Имельда Маркос,  супруга президента Фердинанда Маркоса, устраивает обед в честь “Битлз”, и их в ближайшее  время ожидают в президентской крепости “Малачанг”.  Имельду Маркос боялись больше, чем самого диктатора, она была чем-то вроде Евы Перон,   такая  же  требовательная,  как  та  корыстная.  Ее  особенно привлекали знаменитости, и на торжество она пригласила 300 детей.
Брайан заявил,  что  впервые  слышит  о  торжестве.  Уже  потом он выяснил,  что  в  Токио  Тони  Бэрроу,  занимавшийся   протокольными мероприятиями,  получил приглашения,  но почему-то ответ не отправили. Кто бы ни был виноват - Брайан, Вик Левис или Бэрроу,- но битлы никуда не собирались.  Они мирно спали в номере наверху, и им требовался хороший отдых.  Брайан и не думал их будить и сообщать,  что через полчаса  они должны быть во дворце.
Через несколько  минут  Брайану  позвонил  английский   посол   на Филиппинах,   считавший,   что   проигнорировать  прием,  устраиваемый госпожой  Маркос  -  не  самая  удачная  идея.  Вся  помощь  и  защита оказываются им в Маниле исключительно благодаря любезности президента, и это не та страна,  где можно не отвечать на  приглашение.  Лучше  не наносить  оскорбления.  Брайан  извинился,  но  подтвердил,  что ребята никуда не пойдут.  Даже если бы они получили приглашение вовремя,  они все  равно  бы отказались.  Давным-давно,  еще в Вашингтоне,  во время первого турне по Америке он принял решение проводить в НЕМЗ  политику: “Битлз” отклоняют все официальные мероприятия, кто бы их ни устраивал, дипломаты, короли или диктаторы.
Битлы в полном неведении о новом повороте событий сладко проспали всю церемонию. Днем их разбудили Нил и Мэл, принесшие завтрак, а потом они   поехали  на  футбольный  стадион  “Аранета”  в  двух  одинаковых лимузинах.  В тот день они дали два концерта,  один днем и другой рано вечером,  где  собралось  100.000 человек и,  как обычно,  двухчасовое выступление  сопровождалось  счастливыми   воплями   и   истерическими приступами.  А  мы  с Брайаном тем временем смотрели телевизор в номере отеля.  Начались вечерние новости. На экране горестно прогуливалась по дворцу Имельда Маркос,  обиженная битлами.  Комментатор объяснял,  что они не явились на церемонию,  устраиваемую в их честь, и чтобы подлить масла в огонь,  сообщалось, что 300 детей - все сироты ветеранов войны и инвалиды - тоже страшно расстроились.  Представитель дворца  сказал, что битлы “плюнули в глаза народу”, или что-то столь же эффектное.
Новости не успели закончиться,  а Брайан уже бросился к  телефону, он  говорил  с менеджером правительственной телепрограммы,  прося дать ему возможность  выступить  перед  филиппинским  народом  и  объяснить случившееся.  Мы с ним немедленно прибыли на телестудию, где, к нашему удивлению,  Брайана тут же усаддили перед камерой.  Программу прервали, Брайан  вышел  в  живой  эфир,  и  его  увидела  вся  страна.  Он начал извиняться,  когда пришли инструкции из крепости  “Малачанг”,  и  звук пропал. Извинений Брайана так никто и не услышал.      Битлы ни о чем не  подозревали.  После  концерта  они  прибыли  в отель.  Вечером,  как обычно, поиграли в карты, выпили немного виски с кока-колой и покурили травку.  Ребята решили лечь пораньше, потому что рано утром они вылетали в Нью-Дели. В Индии они намеревались несколько
дней передохнуть.
Посреди ночи  Вика  Левиса  вытащили из номера трое полицейских и увезли в участок.  Почти всю  ночь  его  допрашивали  два  похожих  на гестаповцев  офицера,  все  время  повторявших  вопрос:  “Почему вы не пришли на торжество?”
Рано утром битлов разбудили Нил и Мэл,  чтобы они успели одеться. Нил заказал по телефону завтрак на шестерых,  и ребята,  приняв душ  и одевшись,  ждали,  пока  его  доставят.  Но завтрак не приносили,  Мэл позвонил снова через несколько минут, но телефон дежурного не отвечал. Тогда  он  пошел  узнать,  в чем дело.  В вестибюле он не обнаружил ни полицейских,  ни охраны.  На улице стояли  арендованные  лимузины,  но эскорт  исчез,  осталось  лишь  два  водителя.  Когда  же Мэлу наконец удалось разыскать кого-то из сотрудников,  тот грубо и зло сказал, что битлов  здесь  больше  не  обслуживают.  Какой-то  безымянный чиновник запретил оказывать все услуги, включая коридорных. Крайне озадаченный, Мэл  побрел  по  коридору  и  наткнулся на газету на английском языке. Заголовок гласил: “БИТЛЗ ОСКОРБИЛИ ПРЕЗИДЕНТА”.
Когда Мэл  вернулся  в номер с газетой,  ребята уже по телевизору узнали,  что стали предметом всенародного обсуждения.  Мы решили,  что лучше  поскорее  убраться  из страны,  и Тони Бэрроу,  Мэл и Вик Левис принялись грузить оборудование и багаж в машину.  Нам надо было успеть к  рейсу КЛМ 862 на Нью-Дели и ясно,  что без посторонней помощи мы бы опоздали.  Брайан позвонил в представительство КЛМ и попросил соединить его  напрямую с пилотом самолета по радиосвязи.  Он обратился к нему с личной просьбой не улетать без нас и не оставлять  нас  во  враждебной стране, сообщив, что мы уже мчимся в аэропорт. Пилот согласился ждать, сколько сможет,  пока хватит топлива для перелета  в  Индию,  а  потом
покинет Манилу, с битлами на борту или без них.
Начались гонки. Без полицейского сопровождения, утром, в час пик, дорога заняла,  наверное, несколько часов. Случайно или нарочно, но не говорящие по-английски шоферы раза два сбивались с  дороги.  Когда  же наконец   показался  аэропорт,  мы  все  равно  не  смогли  облегченно вздохнуть: в гражданском аэропорту расположились военные. В стороне от того,  что оказалось несколькими тысячами солдат с винтовками,  стояло несколько сотен озлобленных  горожан.  Когда  мы  вышли  из  машины  и направились к зданию аэропорта, толпа образовала проход, они толкали и пинали нас,  пока мы продвигались к двери, мы старались не поддаваться панике и не переходить на бег.
Внутри здания аэропорта все  эскалаторы,  подъемники  и  табло  с расписанием авиарейсов выключили.  Несколько драгоценных минут ушло на беготню по зданию в попытках выяснить,  какая дверь ведет к ожидающему нас самолету компании КЛМ.  Армейский офицер повел нас в таможню. Пока он медленно и дотошно сверял паспорта и визы, злобная толпа с площадки для наблюдения взирала на нас.  Через несколько минут они уже колотили по стеклу и требовали крови.  Солдаты отдавали нам команды и гоняли из конца в конец по комнате,  подталкивая прикладами,  а сверху орали все громче.  Мэл попытался защитить битлов от солдат,  тогда в  ход  пошла дубинка.  На Мэла набросились шесть солдат и повалили на землю. Брайана несколько раз ударили по  спине  и  по  плечам,  а  Ринго  так  сильно толкнули, что он уронил дорожную сумку.
Казалось, это тянется целую вечность, мы ждали, что нас бросят на съедение разъяренной толпе. Но вот наконец-то нас проводили в самолет, где атмосфера создалась ненамного дружелюбнее,  поскольку напуганным и рассерженным  пассажирам не терпелось вылететь в Нью-Дели.  Мы упали в кресла, надеясь, что кошмар позади, но вошел офицер и сказал, что надо перепроверить  паспорт  Тони  Бэрроу.  Тони вывели из самолета.  Пилот попросил разрешения переговорить с Брайаном,  и я вместе с ним прошел в кабину.  Пилот сказал,  что ждал, сколько мог, и придется взлететь без Тони.  Брайан страстно молил не оставлять  Тони,  ведь  его  непременно посадят в тюрьму.  Пока Брайан спорил с пилотом,  вернулся Тони.  Двери закрылись,  и  огромный   авиалайнер   начал   отъезжать   от   здания аэровокзала.
Вся наша группа пыталась унять дрожь в салоне первого класса.  Мы все  еще  видели  злобную толпу,  выпущенную на взлетную полосу,  люди бежали за самолетом, выкрикивая проклятия и потрясая кулаками.
Брайан принял происшедшее очень близко к сердцу.  Он тяжело дышал, обмахиваясь носовым платком,  пока самолет набирал  скорость.  “Как  я допустил,  чтобы такое могло произойти с ребятами? - говорил он мне со слезами на глазах,  - Как?  Никогда не прощу себе этого.  Им  угрожала опасность. Никогда не прощу себе”.
В проходе  неожиданно   возник   Вик   Левис.   Пока   стюардесса уговаривала  его  занять  место и пристягнуть ремень,  он наклонился к Брайану и спросил:  “Ты деньги получил?” Он  имел  в  виду  “коричневый конверт”,  наличные  деньги  - почти 50 процентов стоимости концерта - которые Брайан получил от организатора выступлений в Маниле.  Остальную сумму перевели в лондонский банк, и о ней знала налоговая служба.
Брайан взорвался из-за того,  что Левис думает только  о  деньгах. Ребят  чуть не избили,  все мы едва спаслись,  а у Вика одни деньги на уме.  “А кто заныкал приглашение?  - заорал на него Брайан,  - Не  смей говорить о деньгах!”
Я пытался успокоить Брайана,  пока его не услышали битлы и  другие пассажиры.  Но было поздно.  Вик Левис перегнулся через меня,  схватил Брайана за горло и завопил:  “Нет,  я буду говорить о деньгах! Я вообще тебя  сейчас  убью!”  Мне удалось оторвать руку Левиса от шеи Брайана и вытолкать его в проход.
Через несколько  минут  после  взлета  Брайана  затошнило,  у него поднялась температура. Когда самолет подлетал к Нью-Дели, Брайану стало так   плохо,   что   он   не   мог   сам  дойти  до  машины.  В  отеле “Интерконтиненталь” все четыре дня его ежедневно посещал врач.
Битлы страшно  разозлились на Брайана.  В этой злополучной истории они винили его.  В своем номере этажом ниже Брайана они  пили  виски  с кока-колой, покуривали травку и обсуждали кошмарные события в Маниле и истерическую сцену в самолете.  Все пришли  к  единому  мнению:  Брайан выдохся и больше не может контролировать ситуацию.
“А он уже запланировал международные гастроли на будущий  год,  - сообщил Нил, - Нам придется снова все это пройти”.
Все заворчали.  “Это проклятущее турне что,  ежегодный ритуал?” - разозлился Джордж.
“Всем и слышать об этом противно,  -  сказал  Джон,  -  Я  больше никуда не поеду. Хватит гастролировать”.      О своем решении они оповестили Брайана  в  самолете  по  дороге  в Лондон.  После  окончания американской части гастролей они не захотели продолжать выступать,  по крайней мере,  в обозримом будущем.  Это так расстроило Брайана,  что он весь покрылся сыпью. В Хитроу его встречала скорая помощь. “Что я буду делать, если они перестанут гастролировать? - повторял он в бреду, - Что мне останется?”
“Не глупи,  - успокаивал я,  - У тебя масса дел”. И я сам верил в это.  Брайану  открывались  такие  перспективы,  которым позавидовал бы любой деятель шоу-бизнеса.  Но если битлы перестанут занимать все  его время  -  это конец,  так он считал.  Решение перестать гастролировать явилось для него страшным ударом. Сыпь оказалась крапивницей, и Брайана уложили в постель на месяц. Доктор Норман Кауан прописал ему отдых. Он уехал  один  в  роскошный  отель  в  Портмерионе  на   северо-западном побережье Уэльса. Все давали ему один и тот же совет: “Не волнуйся”.

3

Но на  пятый  день  пребывания в Портмерионе до него дошла весть, что вокруг “Битлз” в Америке разразился страшный скандал. Все началось вполне невинно несколько месяцев назад,  когда журналистка Маурин Клив из “Ивнинг Стэндард” опубликовала беседу  с  Джоном  Ленноном.  Весной прошлого  года  она  побывала  у  всех битлов дома и взяла пространные интервью.  Раз в неделю появлялся прелестный нестандартный  рассказ  о каждом,   включая  Брайана.  В  разговоре  с  Джоном  Клив  перешла  на философские темы,  обычно не  обсуждаемые  с  рок-звездами.  Говоря  о религии,   Джон   заметил:  “Христианство  уйдет.  Обязательно  уйдет. Отцветет и опадет.  Я даже не собираюсь спорить об  этом.  Я  прав,  и жизнь  докажет  мою  правоту.  Сейчас мы популярнее Иисуса.  Я не могу сказать,  что уйдет первым - рок-н-ролл или  христианство.  Иисус  был хорош, но его ученики - обыкновенные и толстокожие”.
В Англии,  привыкшей к неожиданным  высказываниям  Джона,  статья прошла  без  комментариев со стороны публики и прессы,  но когда через несколько месяцев появились выдержки интервью в журнале для подростков “Дейтбук”,  разразилась  буря.  Американские  церковники  вооружились. Разъяренные высказываниями Джона,  они буквально и фигурально  открыли охоту на “Битлз”.  Пластинки “Битлз” сжигались целыми грузовиками.  По крайней мере, в шести южных штатах Америки церковь уничтожала все, что напоминало  о  “Битлз”.  У  каждого  дома  выставили мусорные корзины. Магазины грампластинок,  даже  самые  крупные,  отказывались  покупать альбомы   группы.   В   первые   пять  дней  конфликта  тридцати  пяти радиостанциям   запретили   передавать   музыку   “Битлз”,    опасаясь недовольства  церкви.  Пастор  баптистской  церкви Х.Баббс в Кливленде грозил проклятием всем прихожанам,  кто пойдет на концерт  “Битлз”.  В Южной  Каролине Большой Дракон ку-клукс-клана прибил альбомы “Битлз” к горящим  крестам  и  обещал  битлам  всевозможные   беды,   если   они когда-нибудь   явятся   в   Америку.  Даже  ватиканская  газета  сочла необходимым  прокомментировать  заявления  Джона,  предостерегая,  что “есть вещи, над которыми нельзя глумиться, даже в мире битников” .
В Америке организаторы концертов, подписавшие контракты с “Битлз” на  следующее  лето,  грозили  аннулировать  турне.  Брайан  поднялся с постели в Портмерионе. Из аэропорта в Честере частный самолет доставил его прямо в Хитроу.  Отсюда он вылетел в Нью-Йорк первым же рейсом,  и встретивший его в аэропорту лимузин доставил в контору Ната Вайса.  Со времени первого звонка,  оповестившего о бе де, не прошло и двенадцати часов.  “Во что обойдется  аннулирование  гастролей,  Нат?  -  спросил Брайан,  -  Ребята за этот год и так сильно настрадались”.  Нат считал, что Брайан поступает непрактично.  “За миллион долларов  наличными  ты, возможно,  рассчитаешься  с организаторами,  которые,  в свою очередь, может быть, вернут тебе миллионы”, - сказал Нат.
Нат уговорил  Брайана  не  аннулировать  все турне полностью.  Все можно уладить,  если Джон принесет публичные извинения. По телефонному аппарату  на  столе  у  Ната Брайан позвонил Джону в Уэйбридж и изложил свой план.  Джон пришел в ярость от одной  мысли  о  том,  что  должен извиняться за то,  что считал правдой: “Битлз” популярнее Иисуса.  Он заявил, что предпочтет не гастролировать, чем извиняться. После долгих уговоров  Брайан вынудил Джона согласиться по крайней мере объяснить на пресс-
конференции, что он имел в виду.      Тем временем   Брайан   собрал   собственную     пресс-конференцию      в    Нью-Йорке     и         сообщил
собравшимся  журналистам:  “Слова  Джона  Леннона, произнесенные  в Лондоне почти три месяца назад,  были процитированы в отрыве  от  контекста  статьи,  которая  превозносила   Леннона,   как человека, и которая была написана исключительно для “Ивнинг Стэндард”. Никто не подозревал, что часть статьи, в отрыве от контекста, появится в американском молодежном журнале.  Маурин Клив,  вернувшись в Лондон, сожалела,  что создала столько проблем и сделала собственное заявление для прессы:  “(Джон),  разумеется,  не сравнивал “Битлз” с Христом. Он просто заметил,  что положение христианства столь  слабо,  что  многие люди лучше знают “Битлз”. Он это просто констатировал, а не одобрял”.
Когда 11  августа  битлы  прибыли  в   аэропорт   О’Хара,   кучка разгневанных  газетчиков  и  дискжокеев уже поджидала их.  В тот вечер репортеров пригласили в отель на пресс-конференцию. Джон был бледным и нервным.  Взяв микрофон, он сказал: “Если бы я сказал, что телевидение популярнее Иисуса,  все,  возможно,  и обошлось  бы.  Но  поскольку  я говорил с другом,  я сказал “Битлз”,  как обобщение,  я не имел в виду “Битлз”, как “Битлз”, а то, как другие люди нас воспринимают. Я сказал “они”, потому что “Битлз” имеют большое влияние на подростков, больше, чем  кто-либо,  включая  Иисуса.  Я  просто  так  выразился,   а   это неправильно.  Я же не говорю,  что мы лучше или известнее, я вообще не сравниваю нас с Иисусом,  как человеком,  или Богом,  или кем бы он ни был.  Я  сказал,  что  сказал,  это было неправильно,  или меня поняли неправильно, а теперь все это началось”.
Репортеры переглянулись.  Они  были недовольны.  Последовал новый вопрос: “А вы готовы принести извинения?”
Джон не  сомневался  в  том,  что именно это он уже сделал только что. Он терял терпение: “Я не анти-Бог, анти-Христос, анти-религиозный человек,  - сказал он твердо,  - Я не говорил,  что мы более известные или более великие.  Я верю в Бога,  но не как во  что-то  одно,  не  в старика  на облаке.  Я думаю,  что то,  что мы называем Богом,  есть в каждом из нас...  я не говорю,  что “Битлз” лучше Бога или  Иисуса.  Я воспользовался  сравнением  с “Битлз”,  потому что о “Битлз” мне легче говорить...”
Но вопросы не прекращались. Сдасться он или нет? Брайан бросал ему беспокойные взгляды.
“Я не говорил того,  что они говорят, я говорил..., - не унимался Джон,  но потом сломался, - Я сожалею о том, что сказал это, правда. Я не имел в виду ничего против религии...  Я извиняюсь, если это сделает вас счастливее.  Я все еще не могу понять,  что я такого  натворил.  Я пытался объяснить,  что именно имел в виду, но если вы хотите, чтобы я
извинился, если это вас порадует, ну ладно, я сожалею о сказанном!”
Джон достиг   переломного   момента,  он  устал  продавать  себя, угождать прессе и публике,  подавлять свои истинные чувства и скрывать свои  мысли.  Он  пообещал  себе,  что  больше  этого  не будет.  И на пресс-конференции,  состоявшейся несколькими минутами  позднее,  почти никто  не заметил,  как Джон сделал свое первое политическое заявление против войны во Вьетнаме. Но Брайан обратил внимание на замечание Джона и мягко попросил в будущем воздержаться от высказывания крайних мнений в конфликтных ситуациях. Джон только посмотрел на него.
Извинение Джона  по  поводу  Иисуса слегка сгладило волнение,  но некоторое  напряжение  все  еще  оставалось.   Гастроли   по   Америке превратились в такой же кошмар, что и предшествующее турне по Японии и Маниле. 14 августа “Битлз” выступили на городском стадионе в Кливленде под   проливным   дождем  на  открытой  сцене,  и  оборудование  плохо заземлили.  Брайану пришлось остановить выступление через десять  минут после начала,  чтобы ребят не убило током.  Потом они вяло выступили в Вашингтоне и Торонто прежде,  чем отбыть в Теннесси,  где  19  августа куклуксклановцы  пикетировали  “Колизей”  в  Мемфисе.  В большой толпе высока вероятность покушения,  и полиция присматривала  за  зрителями, нет  ли  у  кого-нибудь  оружия.  Посреди  концерта  из толпы на сцену бросили  хлопушку,  и  Джордж  Харрисон  чуть  не  потерял  от  страха
сознание,  когда  она  взорвалась.  Двадцатого  в  Цинциннати  Пол так
нервничал,  что уронил на сцене задник.  Двадцать четвертого они снова выступали  в  Нью-Йорке  на  стадионе  “Ши”  с  аншлагом.  Когда после концерта им принесли огромный  торт,  Джон  спросил,  не  спрятана  ли внутри голая женщина. Узнав, что там ничего нет, он ответил: “Ну, и не нужен нам ваш дурацкий торт” и гордо удалился. Двадцать пятого августа они выступали в Сиэтле,  а затем вылетели в Сан-Франциско на последний концерт в “Кау Пэлис”.

4

“Я хочу сделать заявление,  - сказал Брайан Нату Вайсу в  гостиной отеля “Беверли Хиллз”.  Нат,  ненавидевший Лос-Анжелес, поехал туда по просьбе Брайана.  “Завтра вечером в Сан-Франциско  состоится  последний концерт “Битлз”, - мрачно произнес Брайан.
“Я тебе не верю”,  - ответил Нат,  считая это одним из  невеселых пророчеств.  В  последнее  время  Брайан  постоянно  делал  театральные
заявления.  Он так  и  не  вылечился  окончательно  после  болезни,  и состояние  ухудшилось  из-за  постоянного употребления наркотиков.  Он присутствовал не на всех концертах “Битлз” в Америке,  часто оставался в  номере 35Е в “Уалдорф Тауэрз”,  одурманенный наркотиками.  Любовные похождения  стали  более  открытыми,  но  и  более  опасными.   Ночной управляющий  “Уалдорф  Тауэрз”  останавливал не одного подозрительного посетителя,  направляющегося к номеру Брайана. Обычно Брайан спускался в вестибюль  сам,  чтобы  уладить дело.  И говорил:  “Этот человек - мой
желанный гость” и провожал молодого  рабочего  к  лифту.  Когда  Брайан покидал  отель,  ему  выставили счет за испорченный грязными башмаками рабочего белый ковер в гостиной.
“Но это   правда,  послезавтра  они  прекращают  гастроли,  -  не унимался Брайан,  наливая Нату виски,  - Это очень печально,  но больше они не желают гастролировать”.
“Они передумают”,  - успокаивал его Нат.  “Меня всегда кто-нибудь чем-нибудь приободрит, - сказал Брайан, Дизз Джиллеспи мне звонил. Он в Лос-Анжелесе”.  Нат сначала не поверил,  потом разозлился.  “Брайан, не связывайся с ним”. “Ну, ну, - перебил Брайан, - он проделал такой путь, чтобы меня найти.  Он сказал, что приехал потому, что любит меня”. Нат вздохнул  и  промолчал.  Как  ни  нелепо  думать,  что  Дизз Джиллеспи испытывает к Брайану настоящую привязанность, по блеску глаз Брайана Нат понял,  что  он верит в это.  Ему хотелось верить.  В любом случае,  в последнее время Брайан был на таком взводе,  что любое  неверное  слово могло выбить его из колеи дня на три.  В течение следующих суток Нат в молчании наблюдал за тем, как разворачивается неизбежная трагедия.
С Диззом  они  встретились  в доме на Беверли Хиллз,  из которого битлы уехали в Сан-Диего.  Нат с Брайаном перебрались туда.  Для Брайана наступила кратковременная идилия.  Он водил Дизза из комнаты в комнату и показывал одежду битлов и постели.  Потом они сидели у  бассейна  на калифорнийском  солнцепеке.  Впервые  они остались одни:  ни слуг,  ни газетчиков,  ни битлов.  Потом они отправились в супермаркет купить  к обеду жареных цыплят с овощами.
За обедом Брайан повторил:  “Я должен  сделать  заявление.  Завтра вечером “Битлз” дают свой последний концерт, и я хочу, чтобы вы оба на нем присутствовали”.  Нат все еще не верил,  но согласился  поехать  с Брайаном и Диззом в Сан-Франциско на следующий день.
Утром после ночи,  проведенной в  арендованном  доме,  Дизз  рано отправился в отель за своим чемоданом.  Приехав туда позднее,  Брайан и Нат там его не застали.  Не нашли они и своих “дипломатов”. В портфеле Ната находились важные документы, а в портфеле Брайана компрометирующие улики.  Прежде всего,  там,  конечно же,  были таблетки - полный набор наркомана.  И  еще  там лежали письма и с полдюжины фотографий молодых друзей Брайана.  И, наконец, там хранилось 20.000 долларов в коричневом конверте,  которые предназначались битлам в качестве премии.  Любое из этих разоблачений превратило бы Джонова “Иисуса” в забавную шутку.      Нат уже  видел Брайана в мрачном настроении,  но в таком состоянии он застал его впервые. Он не мог вынести того, что его опять надули, и что ему грозит скандал.  К ночи он занимался самобичеванием и бросался к каждому, кто хотел его утешить. По иронии, он так ослаб, что не смог присутствовать на последнем концерте “Битлз”.
Нат уговаривал его обратиться в полицию,  но Брайан и  слышать  об этом  не желал.  Он не хотел рисковать,  ведь мог разразиться скандал. Лучше все оставить Диззу бумаги,  деньги,  таблетки,  чем дать  прессе тему  для  обсуждений.  Брайан  уже видел заголовки.  На следующее утро Брайан с высокой температурой летел в Лондон вместе с битлами.
Когда он  добрался до дома на Чэпел стрит - впервые за два месяца - позвонил  Нат  Вайс  из  Нью-Йорка.  Нат  получил  письмо  от  Дизза Джиллеспи. Шантажист требовал еще 17.000 долларов наличными в обмен на фотографии и письма.  “Заплати ему,  - просил Брайан, - Заплати ему эти чертовы деньги”. Он так волновался, что Нат не стал на него давить, но сам вовсе не собирался становиться жертвой шантажа.  Ничего не  говоря Брайану, Нат нанял частного детектива и назначил Диззу встречу. Дизз не появился,  но  прислал  напарника,  которого  частный  детектив  легко выследил  и  доставил  в  полицию.  За  обещание  не  привлекать его к ответственности, напарник привел их к “дипломату”, где осталось 12.000 долларов,  но  таблетки,  письма  и  фотографии исчезли.  Дизз с 8.000 долларов исчез тоже.
Узнав об этом,  Брайан перепугался и каждую минуту ждал,  что Дизз передаст письма  и  фотографии  в  какую-нибудь  газету.  Он  был  так безутешен, что личный врач Норман Кауан попросил меня под каким-нибудь предлогом  переехать  на  Чэпел  стрит  и  не   оставлять   Брайана   в одиночестве.  Куини  от  такого  предложения  пришла  в  восторг,  она надеялась, что мое присутствие окажет на сына благотворное действие.
Но влиять на Брайана не удавалось.  Он весь день слонялся по дому, иногда даже к обеду выходил в пижаме,  вел  ностальгические  беседы  и походил  на  человека,  окончательно  потервявшего  веру.  Спать он не ложился до рассвета,  а потом отсыпался до пяти вечера, игнорируя свои обязанности.
Однажды вечером после обеда Брайан ушел в свою комнату.  Это  было необычно,  поэтому  через  полчаса  я зашел к нему,  и через некоторое время еще раз заглянул.  Оба раза я застал его спящим, но поскольку он не  менял  позу,  я  попробовал  его  разбудить.  Он был без сознания. Хлопанье по щекам не привело его  в  чувство,  и  я  позвонил  доктору Кауану  с  аппарата рядом с кроватью Брайана.  Доктор Кауан находился в госпитале в Ричмонде.  минутах в тридцати пяти езды, дежурный соединил меня  с ним.  Когда я сообщал доктору о том,  что Брайан бледный и едва дышит,  Кауан  велел  вызвать  скорую  помощь  и  доставить  Брайана  в госпиталь  Сент-Джорджа,  ближайшее  медицинское  заведение  на  Чэпел стрит, где ему промоют желудок.
С минуту  я  это  обдумывал,  потом  отклонил  совет.  Из опыта с битлами мне было известно,  что в полицейских участках и  в  больницах существуют платные осведомители, поставляющие газетам информацию, если там  появляется  кто-либо  из  знаменитостей.  Если  Брайана  не  убило лекарство,  огласка  его  точно  убьет.  И я принял опасное решение не отправлять его в больницу и сказал д-ру Кауану, что буду его ждать.
Кауан добирался  почти  час,  и  все  это  время мне не удавалось привести Брайана в чувство. Вместе с доктором Кауаном и шофером Брайана, бывшим  военным  по  имени  Брайан Бэррет,  мы вынесли Брайана из дома и осторожно усадили в серебрянный “бентли”.  Я  поехал  на  машине  д-ра Кауана в ричмондский госпиталь вслед за несущимся на безумной скорости “бентли”,  где доктор Кауан на заднем сиденье пытался заставить Брайана дышать.  В  Ричмонде  Брайану  промыли  желудок и в полубессознательном состоянии уложили в постель.
“Что с тобой происходит,  Брайан?  Как ты мог такое выкинуть? Ведь тебе есть ради чего жить”, - говорил я ему.
“Это всего лишь глупый несчастный случай, - слабо возразил Брайан, - Я просто принял чуть больше таблеток.  Я этого не хотел. Обещаю, что впредь буду осторожнее”.
Но когда в тот вечер я вернулся на Чэпел стрит,  я узнал, что это не  несчастный  случай.  На  тумбочке рядом с пустой бутылочкой из-под таблеток лежала  прощальная  записка,  не  замеченная  мной  ранее.  В частности,  там были слова:  “Я не могу больше все это выдерживать.  С меня довольно”.  Далее шло короткое завещание, по которому дом, дело и деньги  переходили  матери  и  Клайву.  Мне он тоже оставлял некоторую сумму.
На следующий день я принес письмо Брайану в госпиталь и потребовал у него ответа.  Он благодарил меня за то,  что я  никому  об  этом  не сообщил,  но я сильно сомневался,  что поступаю правильно,  не показав письмо д-ру Кауану.  Брайан забрал письмо и пообещал его сжечь.  Но  он так и не сжег его.  Наверное,  он полагал, что в другой раз оно сможет пригодиться.
Было решено,  что после выписки из госпиталя Брайан на время ляжет в специализированную клинику в Путни, где ему произведут детоксикацию, и он отдохнет.
 
  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
          

“Думаю, что проблема заключается в том,  что мы
                недооценили сумасшедшую японочку”
                Нил Эспинол


1


Осенью 1966 года  каждый  битл  нашел  свой  путь.  Для  четверых молодых  людей,  которые так долго и в таких необычных обстоятельствах находились вместе, первый разрыв за почти десятилетний период оказался трудным  испытанием.  Они  предполагали в декабре вновь объединиться и начать работать над следующим после “Револьвера” альбомом,  а  пока  у них оставалось четыре месяца на устройство собственных дел.
Они попытались создать третий  фильм,  но  не  нашли  подходящего сценария,  который понравился бы и битлам,  и Брайану.  Вместо игрового фильма  американская   студия   “Кинг   Фичерз”   предложила   сделать полнометражный   мультипликационный  фильм,  впоследствии  он  получил название “Желтая подводная лодка”, и Брайан решил, что это удовлетворит требования  контракта.  Никакого  отношения  к съемкам фильма битлы не имели,  они лишь написали несколько песен,  когда работа  над  фильмом почти  завершилась.  Хотя  “Юнайтид  Артистс”  не  восприняли  “Желтую подводную лодку”,  как третий фильм “Битлз”, он принес им коммерческий и творческий успех.
По странному совпадению,  не сговариваясь,  они отпустили  усы  и длинные волосы. И все молодые люди вокруг тоже отрастили усы и длинные волосы.
Лучше всех  устроился  Пол.  Он  нашел  массу дел и постоянно был чем-нибудь занят. Они с Джейн стали воплощением роскошной молодой пары в  Веселящемся  Лондоне.  Слишком  взрослый,  чтобы жить в комнате для гостей в доме  Эшеров.  Пол  купил  свой  первый  дом.  В  отличии  от остальных  битлов,  Пол  приобрел  дом  в городе,  на Кавендиш авеню в прелестном лондонском районе Сент-Джон Вуд.  Квадратный белый  особняк отгораживался  от  улицы  высоким  кирпичным  забором  с  электронными воротами.  В старинном доме было 3 ванных  комнаты,  две  спальни  для гостей  и  отдельные  комнаты  для  пары,  помогавшей  Полу и Джейн по хозяйству. Решив не обращаться к дизайнерам, Пол и Джейн обставили дом сами,  им  нравилось  ходить  по  магазинам  и  покупать каждую вещь в отдельности,  кое-что они покупали в комиссионных магазинах,  а  потом сами   реставрировали.   Пол   с  гордостью  рассказывал  о  том,  что викторианские часы обошлись ему всего в 7 фунтов,  а диван  и  кресла, которые он обтянул бутылочно-зеленым бархатом, стоили всего 20 фунтов. Разумеется,  не обошлось без сверкающей бронзовой скульптуры Палоцци - она называлась “Соло” и стоила много тысяч фунтов,  и часов 1854 года, и бесценной коллекции тиффанского стекла.  Полы покрывали мягкие ковры спокойных коричнево-серых тонов, а в спальне Пола, выходящей окнами на передний дворик,  стояла царских размеров кровать с постельным  бельем фирмы “Портхаулт”,  которое ежедневно меняла экономка Роза. Встроенный шкаф проходил через всю комнату в двадцать два  фута  шириной,  в  нем висела  самая модная одежда,  пошитая у первоклассных модельеров Кингз Роуд.  В большой ванной  комнате,  полностью  выложенной  бело-голубой мозаикой, находилась утопленная в пол ванна, достаточно большая, чтобы там поместилось двое.
Еще Джейн   уговорила   Пола  купить  дом  вдали  от  собирателей автографов и бесконечных телефонных звонков, где бы они могли остаться одни.  Пол  выбрал  Хай Парк”,  уединенную ферму на торфяных болотах в Шотландии,  старый деревянный дом,  рядом с которым  стояло  несколько сараев,  а  на много миль вокруг - поля.  Никого из посторонних,  даже битлов,  не приглашали.  Надо отметить, что Пол стал первым из битлов, кто  продемонстрировал  свою  обособленность  от  остальных.  Одним из редких визитеров “Хай Парка” стал менеджер НЕМЗ Элистайр  Тейлор.  Пол пригласил  Элистайра,  чтобы  тот  съездил в местную аптеку.  Элистайр рассказал, что Пол заразился лобковыми вшами, и ему требовалось от них средство. Знаменитому Полу Маккартни было неудобно самому обратиться к фармацевту маленького городка,  и в аптеку  отправился  Элистайр.  Пол торопился  поскорее  избавиться  от паразитов,  пока они не передались Джейн,  а уж она,  конечно,  догадалась бы, что он ей изменял. Просьба поставила фармацевта в тупик,  у него не было ничего, проме пестицидов для скота. Полу пришлось довольствоваться этим раствором.
Пол упорно   занимался   самообразованием.   Он   читал,  смотрел зарубежные фильмы,  стал более  утонченным  и,  в  своем  роде,  очень буржуа.  Когда  остальные  битлы  уехали  на  солнечные  острова,  Пол отправился в Африку на учебное сафари и взял с собой Мэла,  чтобы  тот защищал  его  от  львов и людоедов.  Еще он начал писать претенциозный сценарий для фильма  студии  “Вутлинг  Бразерз”  под  названием  “Путь семьи”,  в котором снялся молодой,  очень популярный Хейли Миллз.  Так появилась первая сольная работа битла.
Избавившись от  давления  Джона  и  Пола,  Джордж  Харрисон  тоже расцвел.  Рядом с Джоном и Полом Джордж оставался лишь третьеразрядным битлом,  и с этим ничего нельзя было поделать.  Когда  они  записывали альбомы,  все  его  композиции забраковывались,  а те несколько песен, которые вошли в альбомы,  не стали  ключевыми.  Только  “Taxman”  стал коммерческим  хитом.  Похоже,  что  и  по  популярности Джордж занимал только третье место,  в одной связке с Ринго. Лишь один талант отличал его от остальных:  все возрастающие способности к индийской музыке.  С тех пор,  как он впервые услышал ситару во время съемок “Help!”, где в одной  из  сцен  индийские  музыканты играли на Багамах,  Джордж начал упорно осваивать инструмент с двадцатью  одной  струной,  напоминающий гитару.  Впервые  инструмент  зазвучал в печне Джона “Норвежский лес”, потом в песне “Дождь” в конце звучат нео-индийские пассажи Джорджа.
Как-то раз   в  Лондоне  Джорджа  познакомили  с  Рави  Шанкаром, индийским знаменитым музыкантом-виртуозом,  играющим на ситаре,  тогда его  еще мало знали на западе.  Шанкар пригласил Джорджа в Индию.  Так началось  долгое   плодотворное   содружество   двух   музыкантов.   В последующие  годы Джордж сделает индийскую музыку - и Шанкара - частью коммерческого музыкального течения.  В  октябре  1966  года  Харрисоны уехали  на  два месяца в Кашмир.  Первую ночь они провели в Бомбее,  в доме Шанкара,  но дом окружили неизбежные фанаты “Битлз”,  и Шанкар  с гостями  были  вынуждены  перебраться  в другое место.  Следующие семь недель они провели в Гималаях, где у Шанкара находилось убежище, и там Джордж  с  Патти  изучали  индийский  мистицизм  и  религию,  а Джордж осваивал новый инструмент.
Ринго, всегда  ждавший  от  жизни  значительно меньше,  чем,  как казалось,  ему уже преподнесли на серебрянном блюде,  той весной ни  о чем  не беспокоился.  Он играл в дорогие игрушки,  катался на машинах, наслаждался ночной жизнью Лондона.  Маурин,  любящая и преданная жена, допоздна ждала его возвращения с готовым горячим ужином. К зиме Маурин благополучно забеременела вторым ребенком.


2


Джон Леннон больше всех страдал от разрыва.  С одной стороны, ему стало   легче,   избавившись   от  давления,  но  он  чувствовал  себя потерянным.  “Мне казалось,  это конец,  - скажет он потом,  - Никаких гастролей.  Жизнь без “Битлз”...  словно впереди - черная пустота”.  К тому моменту он уже решил,  что расстанется с “Битлз”,  но  еще  очень зависел от Пола,  если не в музыке, то в части силы воли и трудолюбия. “Что же выбрать?  -  думал  он,  -  Чем  заняться?  Куда  податься?  В Лас-Вегас?”
Жить с Синтией в  “Кенвуде”  казалось  нелепостью.  Вечерами  она готовила  для  него  обед  и  подавала  в  солнечную комнату,  где они смотрели телевизор, молча переключая программы каждые несколько минут. Унылый   портрет  семьи  изобразил  Хантер  Дэвис  в  авторизированной биографии “Битлз”.
“Джон открыл большое окно и присел на подоконник глотнуть свежего воздуха,  глядя на бассейн.  Вокруг бассейна  проходил  автоматический фильтр,  напоминающий  только  что приземлившийся космический корабль. Вышел Джулиан и направился к бассейну.  Он бросил в него весла,  затем выловил  их  и  направился  обратно  к дому.  Синтия убирала со стола. Приехал Терри Доран, и ему все страшно обрадовались, даже Джулиан.   
“Ты хочешь,  чтобы  тебя  уложил  в  постель папочка?  - спросила Синтия, улыбаясь Джону, а тот ухмыльнулся в ответ, - или лучше Терри?”
Джулиан ответил, что лучше Терри. Но она взяла Джулиана на руки и сама понесла укладывать спать.
“Может, покурим  травку?  -  предложил  Джон.  И  Терри  ответил: “Давай”. Джон принес коробку из-под инструментов и открыл ее. Внутри в серебрянной  фольге  хранилась  марихуана  и папиросная бумага.  Терри скрутил пару косяков, и они их выкурили, передавая друг другу.
Джон держал  траву  в  коробке  в  саду на случай,  если прибудет полиция.  Анаша хранилась в коробке  из-под  инструментов,  но  тайник сделать он так и не собрался.
Вернулась Синтия.  Телевизор  все  еще  работал.  Все  продолжали сидеть и смотреть до полуночи,  тогда Син принесла какао.  Терри ушел, Джон и Синтия отправились спать.  Джон сказал, что собирается почитать книгу,  которую ему кто-то дал,  а Синтия
 

возразила: “Ах, нет, дай мне почитать первой” .
Хотя Джона  завалили  предложениями,  он  ничего  не  делал.  Его умоляли писать книги, сценарии, стихи, пьесу для Национального театра, сделать  рисунки  для  художественной  выставки,  придумать дизайн для поздравительных открыток. Не зная, “чем заняться в течение всего дня”, он  согласился  сыграть  маленькую  роль  в антивоенном фильме Ричарда Лестера “Как я выиграл  войну”.  Джон  обрадовался  возможности  снова работать с Лестером, поскольку тот знал его артистические возможности, а места съемок - короткая остановка в Германии и два месяца в Алмерии, Испания  -  казались  интересными.  Джон  взял  с  собой Синтию,  Нила Эспинола и чемодан с наркотиками. В Германии Джону остригли битловские локоны  и  сделали  прическу  новобранца  -  это явилось решительным и символичным разрывом с традицией. И он впервые расстался с контактными линзами,  заменив  их  овальными  очками  в  тонкой проволочной оправе армейской моды времен Первой Мировой войны.  Очки стали  его  торговой маркой,  как прежде прическа “Битлз”,  и во всем мире “бабушкины очки” стали криком моды.
В Алмерии,  прибрежном  городке  на  северо-востоке Испании,  они сняли роскошную виллу в горах вместе с  другой  звездой  кино  Майклом Крауфордом  и  его  женой.  Хотя  их  и навестили Ринго с Маурин,  эти полтора месяца в Алмерии стали для Джона уроком скуки.  Большую  часть времени  он  проводил  в костюмерной в плетеном кресле или на солнце в армейской форме в ожидании съемок следующего кадра.  Это было  не  так приятно,  как съемки в предыдущих фильмах, где он снимался с битлами и был звездой.  Роль Гринвида,  которую он играл,  оказалась маленькой и неинтересной.  Хотя  его игра заслужила хорошие отзывы в прессе,  Джон получил удовольствие,  лишь играя сцену смерти,  когда его застрелили. После  просмотра фильма Синтия истерически разрыдалась и сказала,  что именно так Джон будет выглядеть, когда умрет.
К тому  времени,  как  Джон  и Синтия вернулись в Лондон,  стояла поздняя осень, и долгий отпускной сезон заканчивался, самое подходящее время   Джону  забеспокоиться.  Пошла  бесконечная  череда  коктейлей, многолюдных вечеринок в  Челси,  собраний  в  психоделических  клубах, литературных  вечеров.  Та  осень положила начало серьезному увлечению психоделиками.  Веселящийся Лондон  заинтересовался  кислотой  так  же сильно,  как  и всем остальным в тот год.  Кислота вызвала в мерцающем мире настоящий фейерверк. Джон, естественно, был в авангарде, принимая кислоту ежедневно,  он видел,  по собственному признанию, тысячи грез. Он искал с помощью кислоты ключ,  ответ.  Она была  тем  инструментом, посредством  которого  он собиралсся решить многие проблемы.  Тогда на полке в солнечной комнате появилась ступка  с  пестиком  и  наркотики, которые  он  либо  покупал  сам,  либо  получал в подарок.  Куда бы ни
приходил Джон,  ему вручали наркотики, они были символом славы, словно лавровые венки.
По вечерам он  катался  по  городу  в  “мини-купере”  с  шофером, занавесив окна черными шторами, с ним находился кто-нибудь из служащих “Битлз”,   обычно   Терри   Доран.   Трудно   было   узнать   в   этом двадцатишестилетнем   мужчине,   глубоко   несчастном  и  одурманенном наркотиками,  одного из лидеров “молодого поколения”,  чья  фотография украшала  обложку  американского  журнала “Лук”.  Толпы в Челси не так привлекали его,  как беспокойные богемные художники  в  вечном  поиске денег, работы, наркотиков. Где-то в этой постоянно меняющейся толпе он познакомился  с  Джоном  Дунбаром,  двадцатичетырехлетнем   владельцем “Индика  Гэллери”,  авангардной  художественной галереи в Мейсонз Ярд. Невысокий,  красивый и остроумный,  Дунбар некогда был женат на певице Марианне Фейсфули, сексапильной блондинке, теперь известной в качестве подружки Мика Джэггера.  Мир тесен:  младший брат  Джейн  Питер  Эшер, ставший  известной  поп-звездой,  вложил деньги в “Индика Гэллери”,  а Дунбар являлся другом детства семейства Эшер,  а Пол еще до знакомства с Эшер встречался с одной из приходящих нянь Дунбаров и Фейсфули.
Выпускник Кембриджа,  Дунбар  в  1964  году  объездил  автостопом Америку, а, вернувшись в Лондон, открыл “Индику”, как салон, где могли бы встречаться и выставлять свои  работы  художники  авангарда.  Джону очень нравились бойкая речь и добродушный юмор Дунбара, и ему хотелось познакомиться с кем-нибудь  еще  из  его  окружения.  Аллан  Джинсберг занимал  квартиру  рядом  с  галереей,  а  Роман Полянский,  заказчик, частенько захаживал в галерею по вечерам что-нибудь купить.  Одного из продавцов  звали  Джон  Алексис  Мадрас.  Это  был худой грек двадцати одного года,  с рыжевато-каштановыми волосами. Сын греческого офицера, сделавшего карьеру при последней хунте,  Алекс,  как все его называли,
говорил по-английски  с  сильным  акцентом  так  быстро,  словно  язык
ударялся о каждый слог.  Акцент не мешал его болтовне. Он называл себя кругосветным  путешественником  и  электронным  гением,  приехавшим  в Лондон на каникулы, но на самом деле его жизнь текла не столь шикарно. В  Англию  он  прибыл  по  студенческой  визе  с  ограниченным  сроком действия,  потом заявил, что у него украли паспорт, а срок визы истек. Посол Греции не поверил ему и обвинил в том,  что паспорт  он  продал. Тем  временем  Алекс  нелегально  устроился на работу в службу ремонта телевизоров “Олимпик Телевижен”.  Примерно в это же время Джон  Дунбар познакомился с Алексом и решил, что его знания электрики и электроники могут найти полезное практическое применение. Кинетическое искусство и скульптура  входили  в моду,  и молодой скульптор Танис недавно сделал себе целое состояние на шоу  подвижной  скульптуры.  Дунбар  предложил Алексу  войти  в  дело.  Первым  проектом Алекса стал ящик с закрытыми прозрачными   мембранами   мерцающими    лампочками.    Его    назвали “психоделическим светящимся ящиком” - новая в ту пору идея - и продали “Роллинг Стоунз”,  которые сразу же включили  его  в  свою  программу. Брайан  Джонс,  гитарист  с  детским  лицом из группы “Роллинг Стоунз”, особенно привязался к Алексу.  Он познакомил его с битлами,  сначала с Джоном, потом с Джорджем.
Обоих битлов,  научившихся к тому времени осторожно относиться  к болтунам  с  грандиозными  проектами,  Алекс  околдовал.  Он  оказался чудесным   компаньоном   и   обладал   энциклопедическими   познаниями бесконечного  разнообразия  предметов.  Джорджу  он  рассказывал массу историй и читал лекции об Индии,  мистицизме и религии. Джона он увлек идеями   о   волшебных   изобретениях:   воздух,  окрашенный  цветными лампочками,  искусственные лазерные солнца, подвешенные в ночном небе, силовое  поле,  отпугивающее  фанатов,  стенная газета - стереодинамик толщиной в бумажный лист.  Однажды Алекс  принес  Джону  пластмассовый ящик  с  мигающими  елочными  гирляндами,  он  работал,  пока  не сели батарейки.  Джона  это  потрясло.  Лучшего  подарка   для   наркомана, потребляющего ЛСД,  нельзя придумать.  В благодарность Джон ввел его в избранное общество.  Он придумал  всевозможные  световые  эффекты  для “Битлз”,  и  его  окрестили  “Волшебным  Алексом”.  Джон попросил меня уладить  проблемы  Алекса,  и  я  оформил   легальную   иммиграцию   в Великобританию.
Как только Синтия Леннон увидела Волшебного Алекса, у нее мурашки поползли  по  спине  от  предчувствия несчастья.  Не то,  чтобы она не верила в успех его фантастических изобретений,  просто  ее  беспокоило то,  что он полностью завладел Джоном. Ей лучше других известно, каким опасным соперником за внимание Джона он оказался.  Хотя его ухаживания не  носили  сексуальной окраски,  он вел себя,  как сильная и властная группи,  совсем как те женщины,  что всегда велись вокруг  битлов.  Он стал  постоянным  спутником  Джона,  вежливо и почтительно обращался с Синтией,  но она всегда держалась настороже, ожидая когда-нибудь удара в спину.

3

9 ноября,  когда  я  уже  устал отбиваться от телефонных звонков, вновь позвонил организатор гастролей по  Англии  Артур  Хауэз.  Брайан, никак  не  желавший  смириться  с реальностью,  все же наконец сообщил Хауэзу,  что “Битлз” больше не будут выступать с концертами. Через час информация  просочилась в газеты,  и в офисе поднялся шквал телефонных звонков.  Большинство газет сообщало,  что битлы  собираются  работать индивидуально. Во многих статьях содержались намеки на то, что это шаг к давно ожидаемому разрыву.
Пока мы с Брайаном успокаивали репортеров,  заверяя,  что битлы не намерены расставаться,  Джон Дунбар беседовал  по  телефону  с  Джоном Ленноном.  Тот  лежал  на диванчике канапе в “Кенвуде”.  Он три дня не спал,  принимая ЛСД, и семьдесят два часа не мылся и не брился. Дунбар приглашал  Джона  на частный просмотр вечернего шоу в “Индику”.  Джону показалось,  что намечается нечто  сексуальное,  что-то  вроде  оргии. Красивые  молодые люди соберуться в одну большую кучу - что-то в таком роде.  Выставка называлась “Незаконченные картины  и  предметы  автора Йоко Оно”. Джон согласился приехать.
В тот вечер в 10 часов Джон приехал в “Индику” на своем “мини”  с шофером.  Дунбар встретил его у входа.  Выставка не походила ни на что из того,  что Джону  доводилось  видеть  прежде.  Экспонаты  оказались такими  простыми  и  спорными,  что  казалось,  в  них  есть  какой-то подтекст.  На подставке лежало  обыкновенное  яблоко  с  ценником  200 фунтов.  Джон  высказал  мнение,  что  можно  заплатить  200 фунтов за удовольствие видеть,  как композицию с яблоком  демонтируют.  Еще  там стояла  стремянка,  к  верхней  ступеньке  которой цепью прикреплялась лупа.  Если подняться по стремянке и посмотреть в круг на потолке,  то можно прочесть слово “Да”,  написанное крошечными печатными буквами. И еще там была доска с наполовину забитыми  гвоздями,  надпись  гласила: “Забей гвоздь”.
Дунбар повел Джона  на  первый  этаж  взглянуть  на  живую  часть экспозиции.  Несколько длинноволосых молодых мужчин и женщин сидели на полу вкруг и штопали дыры в большом мешке.  Дунбар пересек  комнату  и подошел  к  художнице.  “Пойди  и поздоровайся с миллионером”,  - тихо сказал он ей,  и перед Джоном предстала любопытная  фигура:  крошечная японка  ростом  меньше  пяти  футов,  в  черных брюках и старом черном свитере,  с бледным мрачным лицом,  обрамленным с двух сторон  черными прямыми  густыми волосами,  струящимися почти до пояса.  Звали ее Йоко Оно.
“А где  же  оргия?”  -  спросил  Джон,  несколько  разочарованный отсутствием каких-либо  признаков  секса.  Не  говоря  ни  слова,  она протянула Джону карточку со словом “Дыши”.  “Ты имеешь в виду, так?” - сказал Джон и часто задышал.  На маленькую  японку  это  не  произвело никакого впечатления.
Они вместе побродили по выставке.  Дунбар говорил за  них.  Когда Джон  захотел  забить гвоздь,  Йоко не разрешила:  выставка официально откроется завтра,  и она не хочет ничего портить.  Дунбар  растерялся. “Пусть забьет.  Может быть,  он купит доску”,  - уговаривал он.  После короткого совещания с Дунбаром Йоко согласилась позволить Джону забить гвоздь. За пять шиллингов.
Раздраженный и заинтригованный,  Джон включился в игру. “О’кей, - сказал  он,  -  Я  дам  тебе  пять  шиллингов понарошку и гвоздь забью понарошку”. Йоко Оно наконец-то улыбнулась.

Йоко Оно - “Дитя Океана” - родилась в Токио 18 февраля 1934  года в семье крупного банкира и аристократки. По словам Йоко, семья Йасудас по линии матери  в  Японии  равнозначна  Ротшильдам  или  Рокфеллерам. Родители не хотели, чтобы дочь выходила замуж за буржуа. Йоко не очень хорошо знала отца:  он уехал в Сан-Франциско,  чтобы возглавить филиал “Йокохама Спеси Банк” еще до ее рождения. Она познакомилась с ним лишь в 1936 году,  когда они с матерью переехали в Сан-Франциско. Семья Оно прожила в Сан-Франциско и Нью-Йорке четыре года, пока нападение Японии на Пирл Харбор не превратило их в  нежеланных  гостей  в  Америке.  Их выслали на родину, что очень их огорчило.
В Японии Йоко с младшими  братом  и  сестрой  отправили  в  целях безопасности  на  ферму,  подальше  от  городов,  но  когда  они  туда добрались, выяснилось, что это просто сарай, где нет даже запасов еды. Мать  вернулась в Токио,  оставив детей с прислугой,  которая сразу же сбежала,  оставив детей без гроша. Йоко пришлось добывать еду и одежду для себя и младших детей, пока они не воссоединились с родителями.
В 1951 году,  когда война закончилась и всех простили,  отец Йоко стал  президентом  нью-йоркского  филиала  Банка Токио,  и семья снова приехала в Нью-Йорк и поселилась в большом доме в Сирдсейле.  Йоко три года проучилась в колледже Сары Лоуренс с философским уклоном, пока ей не наскучила школьная  дисциплина.  В  двадцать  три  года  она  очень расстроила родителей, сбежав с нищим японским композитором и пианистом по имени Тосчи Ичийапапачи,  и мать  немедленно  перестала  давать  ей деньги.  Прошло  немало  лет,  прежде  чем они вновь заговорили друг с другом.
Она прожила  в  браке  с  Ичийапапачи  семь  лет,  снимая дешевые квартиры  недалеко  от  Риверсайд  Драйв.  Теперь  она  и  сама  стала музыкантом  авангарда  и  художницей,  а  муж  поощрял  ее к сочинению музыки.  Художнику авангарда нелегко  удержать  ведущую  роль  в  мире конкуренции.  На  какое-то  время  она сдружилась с музыкантами Джоном Кейджем и Ла Монтом младшим. В 1960 году состоялась ее первая выставка в маленькой галерее на Мэдисон авеню, принадлежащей Джорджу Макуниасу. Макуниас  одним  из  первых  начал  создавать   живые   картины,   это направление   получило  название  “Fluxus”   и  явилось  предвестником получивших известность сцен из шоу Йоко Оно в художественной  галерее, они воспринимались,  как жанр концептуального искусства, отмеченный ее торговой маркой, и к ним относились с иронией. Одно из ее произведений -  “Вечные  часы”  -  представляло  собой  часы  с  минутной стрелкой, завернутые в целлофан.  Тиканье прослушивалось только через стетоскоп, входящий в эту скульптурную композицию.  Еще ей принадлежит постановка в “Карнеги Рисайтал Холле”, где в одной из сцен исполнителей связывали ремнями  спиной  к  спине  и  заставляли бесшумно пройти по сцене.  На другом “концерте” в  Виллидж  Гейт  в  туалете  установили  спрятанные микрофоны,  и на сцене было слышно,  как посетители мочатся и спускают воду.  Йоко  изо  всех  сил  старалась  выделиться,  но   вскоре   мир конкуренции безжалостно поглотил ее.  В 1961 году она вернулась к мужу в Токио и поставила несколько танцевальных программ.  “На меня  писали ужасные   рецензии,  -  вспоминает  Йоко,  -  Консервативная  часть  - художники и критики - решили  меня  бойкотировать.  Пресса  все  время писала   ядовитые  рецензии.  Мне  было  просто  ужасно”.  Когда  один токийский критик обвинил ее в  плагиате  идей,  она  попыталась  убить себя. “Когда я была подростком, мне все время хотелось перерезать себе вены или проглотить таблетки,  - рассказывает она,  - А позднее...  я всегда чувствовала себя потерянной,  как художник.  Я чувствовала, что меня не принимают, как ни старайся”.
В двадцать девять лет она развелась с Тосчи Ичийапапачи  и  вышла замуж за авангардного художника Тони Кокса,  с которым познакомилась в Японии.  8 августа 1963 года родилась дочь Киоко.  Йоко не очень-то  и хотела   иметь   ребенка.   Она  считала,  что  еще  не  готова.  Мать предупреждала ее,  что замужество и дети  погубят  ее  карьеру,  но  в пятидесятые   годы   она   сделала  уже  столько  абортов, 
что  врачи посоветовали ей остановиться, и появилась Киоко. “Я думала, что, может быть, если я рожу ребенка, то почувствую себя как-то иначе, потому что существует миф о том,  что всем женщинам  надо  иметь  детей.  Но  это только миф.  Вот появилась Киоко, и я действительно к ней привязалась, я ее полюбила, но мне снова пришлось бороться за место в жизни”.
Они с Коксом вернулись в Нью-Йорк и поселились на чердаке, где не было горячей воды,  а окна закрывали декоративные  оранжевые  решетки. Дом   находился  в  немодном  тогда  рабочем  районе  в  нижней  части Манхэттана,  известном под названием Сохо. “В Нью-Йорке я растерялась, -  рассказывала Йоко,  - Я не знала,  что делать”.  В начале 1966 года английский   журналист   упомянул   о   ней   в   своей    статье    о художниках-авангардистах.  Вскоре  их  с Коксом пригласили в Лондон на симпозиум “Разрушение искусства”.  Они прибыли в Лондон в октябре 1966 года, почти без денег. Она сразу же позвонила старинному американскому другу Дэну Рихтеру и попросила  найти  для  них  жилье.  Рихтер  нашел квартиру  по-соседству  со  своей в большом викторианском доме на Парк Роу.  Йоко вынесла всю мебель и истратила последние деньги  на  ковер, застелив  им пол от стены до стены.  Она заявила,  что любит свободное
пространство.  Через  несколько  недель  она  познакомилась  с  Джоном Ленноном в “Индика Гэллари”.
Вторая встреча Йоко с Джоном  Ленноном  не  такая  памятная,  как первая.  Это  произошло  на  выставке  скульптуры  в  Клес Олденбурге. Накачавшись смесью наркотиков из своей ступки,  Джон устало брел  мимо гигантского  макета чизбургера,  потягивая белое вино,  и наткнулся на маленькую фигурку в черном.  Они робко кивнули друг  другу  и,  сильно смутившись,  так и не заговорили. Остаток вечера они простояли, застыв в нескольких ярдах один от другого.
Несколько недель  спустя Йоко утром заявилась в контору “Битлз” и потребовала,  чтобы ее пропустили к Джону.  Ей нужна  была  финансовая поддержка для монументального проекта:  она хотела завернуть одного из львов на Трафальгарской площади в циновку. Ей не удалось встретиться с Джоном,  она лишь пообщалась с Нилом Эспинолом.  Нилу показалось,  что она разыграла перед ним спектакль.  Потом Йоко сумела отловить  Ринго, но  ее  философские  и  концептуальные  изыскания показались ему столь туманными, что с тем же успехом она могла бы говорить по-японски.
Потом она   отправила  Джону  брошюру,  опубликованную  маленьким тиражом в 500 экземпляров в 1964 году в Токио издательством “Вунтернум Пресс”  под  названием  “Грейпфрут”.  Книга представляла собой сборник стихотворных инструкций.  Каждая  страница  содержала  по  предложению типа:  “Нарисуй карту,  чтобы заблудиться”, “Кури все, что можно, даже волосы на лобке” или “Ковыряйся членом в мозгах до тех пор,  пока  все как  следует  не  перемешается.  Прогуляйся”.  У  Джона  книга сначала вызвала  раздражение,  затем  ярость,  и,  в  конце  концов,  она  его рассмешила.  И  он  согласился поговорить с Йоко.  Она уговорила Джона профинансировать ее следующую выставку в “Лиссом Гэллери”  “Наполовину взведенное  шоу”,  где  были  представлены половинки вещей:  полстула, полкровати,  полчашки. Джон из осторожности не позволил упоминать свое имя  в  качестве  спонсора,  лишь  разрешил назвать шоу “Йоко плюс я”. Позднее в том году он видел одно из  ее  шоу  в  театре  “Савиль”,  на котором  зрители подходили к сидящей на сцене Йоко и отрезали по куску от ее  одежды.  Однажды  вечером  он  пригласил  ее  в  квартиру  Нила Эспинола,  но они там только разговаривали.  Йоко уснула,  свернувшись калачиком на диване, а Джон остался в спальне один.
Между Йоко  и  Джоном  не  возникло  физической  страсти,  но  их объединял интеллектуальный интерес, и такое общение длилось целый год. Джон  стал  благодетелем ищущей художницы,  ее зыбкой,  но необходимой опорой.  Она считала, что он слишком зациклен на рок-н-ролле, себя она чувствовала  в  этом  мире  чужой,  но  он  старался ее приобщить.  Ее восхищал его острый,  как  молния,  ум.  Его  воображение  дразнила  и будоражила  ее  оригинальность,  а  ее художественные проекты вызывали неизменный смех.  Йоко с мужем хотела поставить  фильм  под  названием “Причина”.  Джон прочитал о нем статью Хантера Дэвиса в “Санди Таймс”. Йоко и Кокс сняли номер в отеле “Парк Лейн”,  куда  приглашали  людей, уговаривали  их,  сняв  штаны,  на  несколько  секунд  замереть  перед камерой,  и снимали голые задницы.  Но Джон никогда не воспринимал  ее всерьез. В ней он не находил ответа на свои вопросы.
Большую часть  ночей  он  проводил  в   “Кенвуде”,   одурманенный наркотиками.  Наверху  в  детской спал Джулиан,  а Синтия ждала его на большой кровати в огромной спальне.  Иногда на рассвете он приходил  к ней,  но  чаще  устраивался  на диванчике канапе в солнечной комнате и листал журналы и альбомы с репродукциями сюрреалистов, выписывал слова или отдельные предложения, например “Я - морж” из стихотворения Льюиса Кэррола,  или набрасывал то,  что приходило  в  голову  под  действием кислоты,   типа  посвящений  Харе  Кришне,  превратившихся  позднее  в “элементарных пингвинов”.  Часто  он  неотрывно  смотрел  на  мигающий “просто ящик”, подарок Алекса, или на стены и тени до тех пор, пока не пройдет действие  наркотиков.  Где-то  глубоко  в  подсознании  он  со смутной  иронией  слышал  диалог,  которым  битлы утешали друг друга в трудное время.
- Куда мы идем, парни? - Наверх, Джонни! - А где это, парни? - На Кудыкиной горе!


4

С наступлением весны состояние Брайана,  похоже,  ухудшалось.  Его несчастья продолжались. Солдат, которого он привел однажды, разозлился и,  перед тем,  как его выставили,  переломал все перила. В другой раз Брайан  привел  в  дом  молодого человека за 20 фунтов.  Уходя,  парень прихватил с собой золотые часы за 1000 фунтов, которые через несколько часов  продал в метро за 5 фунтов.  Ничего не подозревающий покупатель прочел на корпусе выгравированное имя Брайана Эпштейна и отнес  часы  в полицейский участок на Савиль Роу. Брайан заплатил человеку, вернувшему часы,  5 фунтов плюс 10 фунтов в благодарность, что, по иронии, меньше той суммы, что получил подлый ворюга.
Весь на  нервах,  легко   впадающий   в   уныние,   Брайан   начал путешествовать без остановки,  каждые несколько недель проделывая один и тот же маршрут:  Лондон - Нью-Йорк  -  Испания.  Какое-то  время  он развлекался  тем,  что  был  менеджером  тореодора,  англичанина Генри Хиггинза.  Но любимым допингом  оставались  наркотики.  Той  зимой  он открыл  ЛСД.  Однажды  вечером  в  субботу  на Чэпел стрит я признался Брайану,  что принял кислоту,  и она начинает действовать.  Брайан  тоже захотел попробовать. Она подействовала на него мгновенно, и мы балдели всю ночь.  Ему настолько понравилось ощущение,  что,  как т  олько  он проснулся в воскресенье в полдень,  немедленно принял новую дозу. Я не раскаиваюсь,  что дал Брайану кислоту  в  первый  раз,  но  меня  очень огорчило, что он захотел принимать ее так часто и неосторожно.
Психоделики в сочетании с антидепрессантами  и  стимуляторами,  а также  со спиртным оказывали на Брайана сильнейшее действие.  Иногда он мог находиться  на  подъеме  трое  суток  без  сна.  И  психически,  и физически он постоянно находился на грани срыва. Не вызывало сомнения, что ему необходима профессиональная медицинская помощь,  но  Брайан  не желал  даже говорить об этом.  Он фанатично ненавидел психиатров с тех пор,  как по приговору суда прошел  курс  лечения  в  Ливерпуле  после первой  истории  с  шантажом.  Мы  все  продолжали  осторожно намекать Брайану,  что ему нужна помощь,  но существовало несколько вопросов, по которым никто,  даже самые близкие друзья, не смели на него давить. Но однажды я рискнул это сделать. Произошло это в Нью-Йорке, в номере 358 “Уалдорф Тауэрз”,  Брайан по третьему кругу принимал кислоту. В то утро у Брайана была назначена встреча с дискжокеем Мюреем  К  в  студии,  на которой  Брайан намеревался в очередной раз развеять сомнения публики и заверить,  что битлы и не думают расставаться.  Брайан не  проснулся  к завтраку,  я  постучал  в  его дверь и вошел.  Он крепко спал,  приняв несколько  часов  назад  снотворное  туинал,  и  не  мог  даже  сесть. Прибывший  проводить  Брайана  в  студию  Нат Вайс попытался мне помочь привести его в чувства. Как только это удалось, я набросился на него с такой злостью,  что это потрясло Ната.  “Ты что,  не соображаешь,  что болен,  - орал я,  - Так не  может  больше  продолжаться!  Тебе  нужно остановиться!   Ты  меня  слышишь?  Иди  к  врачу,  в  больницу,  тебе необходима помощь!”
“Успокойся, -  слабо  защищался  Брайан,  -  Уймись”.  Он постоял, держась одной рукой за  тумбочку,  и  медленно  направился  в  ванную, сказав:  “Я  приму душ и оденусь для интервью”.  “Нельзя тебе ехать на это интервью.  Ты станешь посмешищем.  У тебя же язык  заплетается  от таблеток”. Но менять планы Брайан не собирался. Он принял душ, оделся и пошел к лимузину в сопровождении Ната. Я отказался принимать участие в этом балагане и поклялся,  что даже не включу радио.  Нат довез Брайана до студии и в течение  всей  передачи  сидел  рядом  с  ним,  подпирая плечом,  чтобы тот не свалился. Мюррей К не мог не заметить, что Брайан напоминает зомби,  но виду не подал и все время непринужденно  называл Брайана “Эппи”, как близкого друга.
В “Уалдорф Тауэрз” я, конечно же, включил радио. Мюррей К спросил о  будущем  “Битлз”.  Через  усилители  голос  Брайана звучал глубоко и отчетливо,  но слова не убеждали. “Думаю, они еще будут играть вместе, -  говорил  он,  -  но  в другой концепции...  Сейчас они записывают в студии нечто замечательное.  Теперь им требуется больше времени на то, чтобы  записать  пластинку...”  По  мере того,  как он говорил,  голос становился тверже,  убежденность в  будущем  “Битлз”  и  в  молодежном движении росла.  Его речь содержала то,  что всем хотелось слышать.  И даже меня она вдохновила.
В конце   интервью   Мюррей   К   спросил,   что   именно  “нечто замечательное” собираются создать битлы.  Я  почти  видел,  как  Брайан
устало  улыбнулся,  говоря:  “Хорошую  мелодию.  Хорошая мелодия - это всегда нечто замечательное”.
Брайан вернулся в “Уалдорф”, и больше никто и никогда не вспоминал о случившемся.  Из Нью-Йорка мы выехали в Акапулько,  затем в  Мехико, где  отдыхали  три  недели.  Брайан  вернулся на время в Нью-Йорк,  а я вылетел в Лондон составить для  Брайана  бумаги:  недавно  он  приобрел загородный  дом.  “Кингсли  Хилл” в Сассексе был прелестным домиком 18 века из кирпича и дерева стоимостью 35.000 фунтов,  и там Брайан  хотел найти покой, спрятавшись от всех.

5

Осенью, когда  битлы расстались,  каждый из музыкантов нашел свою дорогу и практически вся  ответственность  с  Брайана  была  снята,  он принял невероятное решение: уйти от руководства НЕМЗ и заняться только делами битлов и Силлы Блэк. В конце концов, лишь это его действительно заботило,  а  все  прочие  обязанности  не  приносили  радости.  Найти покупателя ничего  не  стоило.  Последние  несколько  лет  предложения продать  компанию  приходили  ежедневно.  Но  никто  из  потенциальных покупателей не устраивал Брайана.  Год назад одна крупная  американская компания предлагала 20 млн. долларов, но подразумевались и битлы тоже, к тому же предполагалось,  что в дальнейшем Брайан не будет иметь права голоса в руководстве.  Брайан искал такого человека,  который оценил бы НЕМЗ и которому Брайан мог бы доверять.  В ту осень на одной  вечеринке он познакомился с таким человеком.
Произошло это в субботу вечером.  Мы с Брайаном прослышали, что по субботам   Роберт   Стигвуд  устраивает  вечеринки  в  большой,  модно обставленной квартире на Уолдон Корт,  где жил  вместе  с  Кристофером Стэмпом,  братом актера Терренса Стэмпа.  Румяный кудрявый австралиец, Стигвуд в свои тридцать два года  завоевал  репутацию  предприимчивого бизнесмена. Он был менеджером популярной группы тяжелого рока “Крим” и Грэхама Бонда.  И еще он  создал  прецедент,  модифицировав  процедуру звукозаписи  в  Англии,  введя  “аренду  записи”.  Вместо того,  чтобы приобретать студии и записывать альбомы с помощью штатных  продюсеров, а  проценты  от  прибыли  выплачивать  менеджерам и артистам,  Стигвуд финансировал и записывал собственные  кассеты,  а  затем  продавал  их компаниям  звукозаписи,  сохраняя,  таким образом,  значительную часть прибыли - обычно 15% - для себя и артистов. Позднее это стало нормой в британской индустрии звукозаписи.
К тому же Стигвуд прославился  шикарным  образом  жизни,  который довел  его  последнюю  компанию до банкротства.  Брайан знал также сэра Джозефа Локвуда,  друга битлов,  работавшего в И-Эм-Ай,  что всего  за несколько  дней  до ликвидации компании Стигвуд занял у И-Эм-Ай 10.000 фунтов,  чтобы расплатиться с собственными долгами.  Сэр Джо  уверяет, что он взял деньги,  зная, что компания тонет, и сумму эту он так и не вернул.  Сэр Джо не простил ему этого и запретил И-Эм-Ай иметь  с  ним дело.
Недавно Стигвуд основал  новую  компанию  под  названием  “Роберт Стигвуд   Органайзейшн”.   Его   компаньоном  стал  маленький  нервный человечек  по  имени  Дэвид  Шоу.   О   Шоу,   известном   бизнесмене, неоднократно  писала  “Файненшиал  Таймс”  в  связи  с  его  компанием “Констеллейшн”.  Эта   компания   представляла   собой   нечто   вроде гигантского пенсионного фонда для известных людей шоу-бизнеса, имевших кратковременный  большой  доход,  который  обычно  съедался  налоговой службой.  И чтобы не ждать, пока огромные налоги начнут кусаться - как это случилось с битлами - доходы откладывались на будущее. Однажды Шоу уже пытался поговорить с Брайаном о вступлении в “Констеллейшн”. Мы все случайно встретились в Изе,  на юге Франции,  куда  уехали  с  Брайаном после  первого  инцидента  с  Диззом Джиллеспи.  Шоу находился на яхте “Фридиана”,  принадлежащей “Констеллейшн” и пригласил  нас  с  Брайаном пообедать  в  ресторане  отеля.  Возвращаясь из мужского туалета,  Шоу прошел  сквозь  стеклянную  дверь,  ведущую  на  террасу,   и   сильно порезался,  что помешало завершить деловой разговор. Позже выяснилось, что битлам повезло, что они не успели ничего вложить в “Констеллейшн”. Компания  прекратила  свое  существование  после  введения  в действие закона,  который закрыл лазейку,  через которую действовала  компания. Налоговые   эксперты   смотрели   на  “Констеллейшн”,  как  на  “схему пирамиды”,  куда должен поступать доход в течение длительного времени, чтобы  сохранилась  стоимость  акций,  а не как на солидные финансовые вложения.
Возможно, менее  известен  факт,  что  летом 1966 года Дэвида Шоу публично обвинили в причастности к скандалу с “отмыванием  облигаций”, в  котором  оказались  замешаны Англиканская церковь и Государственный Банк Канады. Скандал сконцентрировался вокруг Тоби Джессела, кандидата от   консерваторов   из  Халл  Норт,  директора  “Констеллейшн”.  Имея несколько подмоченную репутацию в  городе,  Шоу  хотел  укрепить  свои позиции. Примерно в это время он познакомился с Робертом Стигвудом.
Но ни одна из неудач ни Стигвуда,  ни Шоу не смутила  Брайана.  На вечеринке  у  Стигвуда  родился  план  всем  вместе поехать в Париж на уикэнд.  В  Париже  в  трехместном  номере  отеля  “Ланкастер”   Брайан рассказал Стигвуду,  что собирается уйти от дел, которые его больше не увлекают,  и  что  он  хочет  уехать  в  Испанию  работать  менеджером тореодоров. Брайан решил, что Стигвуд и Шоу - самые подходящие люди для руководства НЕМЗ.  Он почувствовал в Стигвуде  достаточный  творческий потенциал,  а в Шоу проницательный ум финансиста.  Но еще важнее,  что Брайан находил Стигвуда интеллектуальным,  оригинальным  и  элегантным, подобно самому Брайану.
Брайан предложил Стигвуду  и  Шоу  следующее:  он  продаст  им  51 процент  НЕМЗ  -  контролируемый  пакет  -  и  передаст им руководство компанией.  Брайан останется  президентом  совета  директоров  и  будет заниматься Силлой и битлами, ничем больше. Цену он установил ничтожную - 500.000 фунтов,  если  учесть,  что  всего  два  года  назад  Брайану предлагали 20 млн. долларов. Стигвуд и Шоу обязывались внести деньги в мае 1967 года,  но  когда  срок  прошел,  Брайан  согласился  ждать  до сентября.  Почему Брайан согласился на такие условия,  особенно в части продажи контролируемого пакета акций,  остается  загадкой.  Существует только одно объяснение:  Брайан имел твердое намерение продать компанию именно Стигвуду и Шоу.  Он  так  боялся  недовольства  персонала,  что скрывал  свое  решение до тех пор,  пока сделку не заключили.  Однажды вечером после закрытия контор НЕМЗ я тайно встретился со  Стигвудом  и Шоу  на  Арджил  стрит,  чтобы  они  выбрали  для  себя комнату,  и на следующий день выселили крайне раздасадованного Джеффри Эллиса.
Новость о  предстоящей продаже НЕМЗ Стигвуду и Шоу с неодобрением встретила общественность шоу-бизнеса.  Брайан  выслушал  немало  резких замечаний от сэра Джо и от Грейдов, называвших Стигвуда “банкротом, да еще и австралийцем”.

 
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

                Представь себя  в  лодке,  плывущей по реке
                среди мандариновых деревьев под мармеладными
                небесами
                “Люси на небе в алмазах”

1


К двадцати пяти годам Пол Маккартни превратился в самоуверенного, слегка  чопорного  “искателя  культуры”,  как  назвала   его   “Ивнинг Стэндард”,  отмечая, что он не пропускает ни одной премьеры в театре и не   отказывается   от   важных    приглашений.    Молодой    красивый мультимиллионер  и  кумир  своего  поколения,  он так часто именовался гением,  что,  естественно,  и сам в это поверил и пребывал в глубокой убежденности,  что  так  оно  и  есть.  У  него  было все:  красивая и знаменитая подруга,  породистая собака бедлингтон по кличке Марта, дом в   Сент-Джон   Вуд,  постепенно  заполнявшийся  оригиналами  Бирдели, платиновые альбомы,  которые он посылал своему отцу  в  Вирраль,  все, кроме   одного,   того ,чего  больше  всего  хочется  иметь  каждому северянину:  жены  и  детей.  Потому  что  несмотря  на  роскошную   и налаженную жизнь, Джейш Эшер не собиралась с ним оставаться.
А он был от нее без ума.  Для него  она  была  “here,  there  and everywhere” (здесь,  там и повсюду), не просто вдохновляя на написание
песен,  но и оказывая реальное влияние.  Только ей удавалось осторожно сбить  с  него спесь,  не задев самолюбия.  Она одна могла разбудить в Поле качество,  которое успех полностью уничтожил:  терпимость.  Джейн любила Пола,  он много для нее значил, он стал бы прекрасным отцом, но не мог стать всем на свете. А жить в тени битла она не могла.
Ни Джон, ни Ринго не знали таких проблем: жены-северянки понимали их.  Джордж, женившись на девушке из Лондона, делающей карьеру, просто запретил ей работать,  как только ему это стало мешать. Патти Харрисон призналась репортерам:  “Жена битла - всего лишь багаж,  и  бесполезно притворяться, что это не так”.
Но с Джейн все обстояло иначе.  Хотя официально  они  объявили  о помолвке и даже отпраздновали это событие на Рождество у родственников Пола в Ливерпуле,  и хотя Джейн говорила репортерам  что-то  типа:  “Я крайне удивлюсь,  если выйду замуж за кого-нибудь другого”,  он не мог заставить ее назвать день свадьбы.  Напротив, она работала все больше. Теперь она стала ведущей инженю в театре “Старый Вик”.
16 января 1967 года Джейн уехала  на  три  месяца  в  Америку  со “Старым Виком”. Оставшись без нее, Пол растерялся и бросился с головой в работу на студиях Эбби Роуд,  где битлы усиленно работали над  новым альбомом  “Клуб  одиноких  сердец сержанта Пеппера”.  Они приступили к работе в декабре,  и Пол просил закончить запись до  5  апреля,  чтобы сделать  Джейн  сюрприз  и  приехать  к  ней в Америку:  в тот день ей исполнялся 21 год.  Желая угодить Полу,  Брайан взял на  себя  хлопоты, связанные  с  транспортом и жильем,  вплоть до аренды личного самолета Фрэнка Синатры.
(Нат Вайс  вел кое-какие дела в Соединенных Штатах и,  по просьбе Пола,  снял дом в Сан-Диего на уикэнд. Поскольку ни один дом на уикэнд не сдавали, он снял его на месяц. Семья, проживавшая в нем, с радостью предоставила его Полу и Джейн за очень высокую  цену.  Но  проблема  в том,  что  Полу  нечего  было  делать  в  Сан-Диего,  он  перепутал  с Сан-Франциско.  “Я и не  знал,  что  это  такая  большая  разница”,  - признался он Нату. Домом в Сан-Диего так никто и не воспользовался).
Мэл Эванс выехал в Америку вместе с Полом 3 апреля,  на следующий день  после завершения работы над альбомом “Сержант Пеппер”.  Во время остановки в Сан-Франциско Пол  познакомился  с  “Джефферсон  Эрплейн”, лидером  кислотного  рока.  Из  Сан-Франциско  он  вылетел в Денвер на “Лире” Синатры,  чтобы сделать Джейн сюрприз  ко  дню  рождения.  Весь следующий день они провели в горах Колорадо, а вечером пошли в театр в Денвере.  На следующий день Пол видел игру Джейн в спектакле “Ромео  и Джульета”   и  долго,  стоя,  аплодировал  вместе  с  залом.  А  утром современные  влюбленные  расстались,  и  Пол  вылетел  на   “Лире”   в Лос-Анжелес.  Там он познакомился с Джоном Филлипсом и Кассом Эллиотом из “Мамаз энд папаз” и  присутствовал  на  записи  “Бич  Бойз”.  Брайан Уилсон работал тогда над своим “шедевром” - сюитой в четырех частях.
По дороге домой в самолете Пол перебирал в памяти впечатления  от путешествия по Америке,  самого праздного за все время.  Особенно Полу понравилась Калифорния, где сотни тысяч молодых людей сплошным потоком шли в грязный район Сан-Франциско Хайт Эшберри,  чтобы там поселиться. Мощь так называемого движения хиппи,  сросшегося с движением  за  мир, поразила  Пола.  В  Лондоне  он  не  видел  ничего  похожего.  Там все выглядело ярко,  красочно, модно - ведь хиппи одевались пестро, но Пол решил, что они лишь кузены американцев. Забавно, что они собрались под одним и тем же зонтом из цветов,  борьбы за мир и ЛСД.  И удивительно, что  только что завершенный альбом “Сержант Пеппер” все это объединил. Пол покидал Америку,  уверенный,  что альбом станет хитом,  но даже не подозревал, что он ознаменует одно из самых удивительных и беспокойных десятилетий ХХ века.
В самолете вдохновленный Пол начал делать наброски к новой работе “Битлз”,  следующей за “Сержантом Пеппером”.  Эти  мысли  приходили  в голову  писателю Кену Кесли во время путешествия на автобусе по стране вместе с группой хиппи,  называвшими себя  Веселыми  Шалунами.  Шалуны являли  собой  фантастическое  сборище клоунов,  полоумных фокусников, едва различимых в свете ярких дневных грез.  В салоне  первого  класса Пол  рисовал  клоунов,  толстых дам,  лилипутов.  Он хотел назвать это “Волшебное таинственное путешествие” и собирался поговорить с  Брайаном о том, чтобы немедленно начать над ним работу.

2

Но Полу  не удалось обсудить “Волшебное таинственное путешествие” с Брайаном,  потому что тот проходил курс  лечения  в  частной  клинике “Прайори”  в Ричмонде.  У Брайана наблюдались такие серьезные нарушения циклов сна и бодрствования, что иногда он по несколько дней не спал, а потом  вдруг валился с ног:  наркотики совершенно сломали его.  Доктор Норман Кауан уговорил Брайана  проконсультироваться  у  психиатра  д-ра Джона  Флада,  и  тот  ответил:  “Но только один раз!” 13 мая д-р Флад записал главные жалобы Брайана:  бессонница, раздражительность, тревога и  депрессия”,  и  Брайана  сразу  же  положили  в  “Прайори”,  где его собирались “лечить сном”.  Предполагалось,  что его  будут  держать  в состоянии  глубокого  сна и кормить внутривенно.  Когда его выведут из состояния сна, он почувствует себя бодрым и свежим.
В первую ночь к Брайану зашла сиделка проверить, все ли в порядке, и увидела,  что он сидит в постели и пишет  письма,  хотя  он  получил такую дозу седативных препаратов,  что они усыпили бы троих. В ту ночь он и мне написал письмо,  в котором были такие  слова:  “Если  бы  они только  знали,  чего  стоит  уложить в постель это несчастное тело...” Наконец огромная доза наркотиков свалила его,  и  он  проспал  неделю. Когда его вывели из состояния сна,  он позвонил мне в Лондон и сказал, что эффект от  лечения  в  лучшем  случае  незначительный.  Нат  Вайс, прибывший  в  Лондон  по  делу,  специально  приехал вместе с Робертом Стигвудом в “Прайори”, чтобы навестить Брайана.
Стигвуд и  Шоу,  похоже,  нашли  500.000 фунтов для покупки НЕМЗ. Недавно Брайан и Роберт поспорили из-за новой группы, с которой Стигвуд подписал  контракт,  это  были  “Би  Джиз”.  Три британца из Австралии однажды пришли к дверям НЕМЗ  в  надежде  встретиться  с  Брайаном.  Их отправили к Стигвуду,  отвечавшему за новые сделки.  На Стигвуда такое сильное впечатление произвело красивое своеобразное звучание  и  яркая внешность  поп-идола  Бэрри Джибса,  что он немедленно подписал с ними контракт.  Брайан сразу же возненавидел “Би Джиз”, скорее всего потому, что  не сам их открыл.  Когда Стигвуд сообщил Брайану по телефону,  что закупил для НЕМЗ 51%  изданий “Би Джиз” за 1.000 фунтов, Брайан заорал: “Это  все равно,  что выбросить 1000 фунтов в окно!” и швырнул трубку.
Почти сразу же “Би Джиз” выпустили сингл “Нью-Йорк  Майнинг  Дизастер, 1941”, ставший хитом, и это еще больше разозлило Брайана.
В тот день,  когда Стигвуд приехал с Натом  Вайсом  в  “Прайори”, Брайан  говорил  раздраженно и убедительно.  Он обвинял Стигвуда в том, что тот на стороне ливерпульской мафии.  Он открыто критиковал Джеффри Эллиса и намекал, что непрочь от него избавиться. Стигвуд с презрением относился к Вику Левису и утверждал,  что тот неделями не появляется в конторе,  отсутствовал  он и сейчас,  возможно,  подписывал контракт с “Манкиз” на  турне  по  Англии.  Брайан  разразился  лекцией.  Он  учил Стигвуда,  как  надо  обращаться  с людьми,  которые работают с тобой. “Будь с ними душевнее,  - поучал Брайан из постели, - Я больше не желаю слышать о том, что ты невнимателен к людям”.
Лекцию прервало  появление  громадного   букета   цветов.   Брайан нетерпеливо распечатал конверт и вслух прочел записку: “Ты знаешь, что я тебя люблю,  это  правда...”  Подпись:  Джон.  Брайан  разрыдался,  и медсестра выгнала Стигвуда и Ната в коридор.
Стигвуд обратился к Нату: “Ты сам понимаешь, что мы не должны его слушать”.
“Почему?” - удивился Нат.
“Потому что он не в своем уме,  вот почему. Во всяком случае, я с ним считаться не собираюсь”,  - заявил Стигвуд, и именно так он всегда и поступал.
Там же,  в “Прайори”,  лежа в постели,  Брайан  впервые  прослушал новый  альбом  “Битлз” “Сержант Пеппер”.  Я привез для него из Лондона специально изготовленный диск и стереопроигрыватель.  Мы слушали его с восторгом,  и  с  таким  же  восторгом  альбом  восприняли  потом  все остальные люди.
Двенадцать песен  “Сержанта  Пеппера”  установили  новый стандарт достижений рок-музыки.  Запись заняла 4 месяца и  обошлась  в  100.000 долларов.  Альбом  настолько  отличался  от  всего  ранее слышанного и поначалу так поразил,  что Брайан Уилсон из группы “Бич Бойз”,  услышав его  впервые,  прекратил работу над собственным альбомом,  решив,  что добавить ему уже нечего.  “Сержант Пеппер”  стал  не  только  альбомом лета,  но  и  точным  отражением  бурных  разноцветных психоделических шестидесятых.  Он сыграл роль объединяющего гимна и вознес  битлов  из героев в пророки.  Альбом восхваляли, разбивали на фрагменты, изучали, как  толмуд  или  коран,  даже  наша  ливерпульская  семья   изумилась высочайшим уровнем альбома.
При выпуске альбома не  обошлось  и  без  проблем.  Идея  обложки принадлежит  художнику  Питеру  Блейку,  она представляла собой коллаж фотографий: в середине - битлы в ярких викторианских военных формах, а вокруг  шестьдесят  два  портрета,  среди  них  Мерилин Монро,  Марлон Брандо,  Карл Джанг,  Эдгар Аллан По,  Боб Дилан и Сту Сатклифф. Брайан ужасно расстроился,  увидев обложку.  Он сразу представил себе,  какие юридические   последствия   вызовет   использование   фотографий   без официального  разрешения.  Он умолял ребят заменить обложку на гладкий коричневый конверт,  но битлы настояли на том, чтобы все осталось, как есть.   В  конце  концов  битлам  пришлось  гарантировать  И-Эм-Ай  20 миллионов фунтов на случай возможных исков.
На многие  песни альбома различные радиостанции сразу же наложили запрет,  в том числе Би-би-си,  поскольку там  упоминались  наркотики. “Один  день  жизни”  запретили  в  Англии  из-за стихов Пола “Поднялся наверх и покурил/ И кто-то заговорил,  и я вошел в  сон”  -  все  ясно указывало  на  употребление  марихуаны,  хотя  “четыре  тысячи дырок в Блэкберне,  Ланкашир” в той же песне никакого отношения  к  следам  от уколов  на руке новобранца не имеют,  как это пытались представить.  И хотя Ринго действительно  поет:  “Я  взмываю  вверх  с  помощью  своих друзей”,  битлы в то время заявили, что имеется в виду парение души. А уж стихи Джона о “Люси на небе в алмазах” и  “мандариновые  деревья  и мармеладные  облака”  -  явное  порождение  ЛСД.  Но  лишь  по  чистой случайности название песни “Lucy in the  Sky  with  Diamonds”  явилось анограммой ЛСД.  Люси училась в одном классе с маленьким Джулианом,  и фразой “Люси на небе в алмазах” он описал  то,  как  однажды  в  школе нарисовал свою подругу.  И точно также дырка,  о которой говорит Пол в песне “I’m Fixing the Hole” (Я заделываю дырку) не имеет ничего общего с   уколом   героина,   равно   как  и  в  словах  “Henry  the  Horse” (Генри-лошадь)  из  сюрреалистического  цикла  Джона  “Being  for  the Benefit  of  Mr.Kite” (Бенефис мистера Кайта) не зашифровывалось слово “героин”.  Название Джон взял  с  постера,  купленного  в  антикварном магазине.
“Один день жизни” -   пожалуй,  самая запоминающаяся песня альбома, потребовавшая   участия   симфонического   оркестра   из  сорока  двух инструментов,  собранного в гигантской студии на Эбби  Роуд  в  черных галстуках.  Джордж Мартин подключил все двадцать четыре диапазона,  от “пианиссимо” до “фортиссимо”.  Сорок два  инструмента  переписывались, вновь  и  вновь удваивались,  создавая громоподобный финал.  Последняя нота альбома тянется сорок пять секунд,  микрофоны настроены на  такую чувствительность,  что  слышны  замирающие  звуки  и шум работаюющих в студии кондиционеров. В конце добавили звук в 20.000 гц, который могла бы уловить лишь собака.

3

Брайан вернулся  из “Прайори” 19 мая,  в тот же день в доме Брайана на Чэпел стрит состоялась пресс-конференция. Организацией занимался я. Я  ограничил  количество  гостей  десятью  известными  представителями прессы,  они слушали новый  альбом  и  остались  на  “семейный”  обед. Приглашение  на  такое мероприятие для журналиста дороже золота,  и за две недели до торжества меня закидали просьбами.
Позвонила и   молодая   американка   Линда   Истман.   Мы  с  ней познакомились в Нью-Йорке,  где ее лучше  знали,  как  группи,  чем  в качестве фотографа,  специализирующегося на рок-звездах. В 1967 году в возрасте двадцати пяти лет она  являла  собой  удивительное  сочетание праздной  бездельницы-бродяжки  и  обольстительницы  звезд.  Она  была высокой длинноногой блондинкой с прямыми волосами.  Ее отца Ли Истмана хорошо    знали   в   Нью-Йорке,   как   преуспевающего   адвоката   в развлекательном бизнесе,  к которому  обращались  такие  клиенты,  как Томми Дорси,  телешоу “Хопалонг Кассиди” и художник Роберт Раушенберг. Линда и ее младший брат Джон выросли,  путешествуя из  одного  дома  в другой   по  маршруту  Вестчестер  -  Ист  Хэмптон  -  Парк  авеню,  в зависимости  от  погоды  и  желания  семьи.  Когда  Линде  исполнилось восемнадцать,  мать погибла в авиакатастрофе, а отец женился вторично. Потеря матери сильно на нее  подействовала,  и  вскоре  она  уехала  в Денвер   и   поступила  в  колледж.  Потом  вышла  замуж  за  студента геологического факультета Боба Си.  В 1962 году у  нее  родилась  дочь Хезер,  но брак не удался,  и Линда перебралась в Тусон,  Аризона, где прожила год,  а потом  вернулась  в  Нью-Йорк.  Здесь  она  устроилась работать  ассистентом  в  журнале “Таун энд Кантри”.  Однажды в журнал пришло приглашение на пресс-конференцию “Роллинг Стоунз”  на  яхту,  и Линда   его   прикарманила.   На   пресс-конференцию   она  явилась  с фотоаппаратом и умудрилась подружиться с Миком Джэггером.  С этого все началось. Фотографирование и рок-звезды стали ее главным занятием.
Если она не болталась по Гарлему с Эриком Бурдоном  и  “Энималз”, значит,  ее  можно было найти за сценой в “Филмор Ист”.  Детство Хезер прошло необычно. Однажды Линда проговорилась, что ребенка нянчили Майк Блумфилд, Стефен Стиллз и Эл Купер. Ее квартира и портфель заполнялись рок-звездами.  В мае 1967 года в  Лондоне  она  фотографировала  Стиви Винвуда и “Энималз”, тогда-то она и позвонила.
В один из вечеров Чэс  Чэндлер,  бывший  бас-гитарист  “Энималз”, пригласил  Линду  в  популярный  клуб “Бэг оф Нейлз” послушать ДжорджиФэйм и “Блю Флеймз”.  Мы с Полом зашли в этот клуб выпить после долгих часов  работы  в студии,  и я представил ему Линду.  Линда отправилась вместе с Полом в другой клуб “Спикизи”,  но в тот вечер их  разлучили, когда  к  ним присоединились Эрик Клэптон,  Кит Мун,  Питер Тауншенд и Роджер Далтри.  Линда ушла домой одна. На следующий день она позвонила мне  на  работу  и  сказала,  что у нее есть новые фотографии “Роллинг Стоунз”,  а я,  как поклонник группы,  попросил ее подъехать ко мне  в офис и показать их.  Я пришел в восторг от фотографии Брайана Джонса, с которым мы случайно  встретились  прошлым  вечером,  и  Линда  мне  ее подарила.  А  я  вручил  ей  приглашение  на  конференцию по “Сержанту Пепперу”.
Девушка, появившаяся на Чэпел стрит девятнадцатого мая, ничуть не напоминала ту небрежно одетую девицу,  что приходила  ко  мне  в  офис всего  несколько  дней  назад.  Блестящие  светлые  волосы,  вымытые и уложенные,  спадали  красивой  линией  до  подбородка.  На  лицо   она тщательно наложила грим и даже приклеила длинные накладные ресницы. На ней был двубортный полосатый жакет с Кингз Роуд и  короткая  юбка,  не скрывающая  длинных ног.  Она держала “Никон” перед собой и агрессивно наводила   объектив.   Прошло   совсем   немного   времени,   и    она сосредоточилась на Поле.  Он сидел у камина,  одетый в узкие полосатые брюки и серый в полоску пиджак,  и нервно курил.  Он наблюдал за  тем, как  Линда опустилась на колени перед его стулом и начала его снимать. Хотя  ей  очень  не  хотелось,  но  ей  пришлось  уйти  с   остальными фоторепортерами.
Она пыталась связаться с Полом по телефону и выяснила, что номер, указанный  в  справочнике,  установлен  у  Гарри Пинскера,  сотрудника компании “Брайс Хэинер”:  все телефонные номера битлов по соображениям безопасности подключались к его квартире.  В тот вечер Линда позвонила и попросила позвать Пола.  Пинскер ответил,  что она ошиблась номером, но Линда не поверила. Она настойчиво звонила снова, утверждая, что Пол ее разыгрывает.  Тогда Пинскер выключил все  телефоны,  чтобы  немного поспать.
Когда Линда  вернулась  в  Америку,  Лилиан  Роксон,  ее  близкая подруга, известный критик, пишущий о рок-музыке, нашла фотографию Пола и Линды,  сделанную другим фотографом на том вечере.  Она прислала  ее Линде,  а  та  увеличила  ее  и повесила на дверь ванной комнаты.  Два месяца она смотрела на нее, словно хотела его приворожить.
4

Брайана завалили  предложениями  те,  кто считал,  что знает,  чем должны  заняться  битлы  вместо  гастролирования.   Многие   из   этих
потенциальных менеджеров кружили вокруг Брайана,  как акулы, выжидающие подходящего момента, чтобы напасть. Самым агрессивным из них был Аллен Клейн, болтливый сквернослов, толстый и неряшливый, в возрасте чуть за тридцать. Совсем недавно он вырвался на рок-сцену Англии с грандиозным шоу  культуристов.  Брайан познакомился с ним в 1964 году,  когда Клейн был менеджером американского певца Сэма Кука.  Клейн заявился к Брайану на  Арджил  стрит,  чтобы  обсудить  возможность  для Кука выступать с битлами  во  время  следующих  гастролей  по  Америке,  и  между  нами состоялся  следующий  разговор.  Клейн заявил,  что слышал о том,  что
гонорары,  получаемые битлами от И-Эм-Ай - “просто дерьмо”,  и что  он готов провести переговоры о пересмотре контрактов.  Клейн сказал,  что сделает им,  как минимум,  миллион фунтов за 10 процентов их гонорара, если только Брайан доверит ему это дело, а сам получит за это деньги.
Брайан по-королевски  оскорбился,  что  кто-то  другой  собирается взять на себя его работу,  и указал Клейну на дверь. В 1964 году Клейн стал менеджером английской фолк-рок-звезды Донована, а летом 1965 года заграбастал  настоящее  золото:  “Роллинг Стоунз”.  Клейн шумно провел переговоры с “Деккой”, о чем сообщили все газеты, и выбил для них 1,25 миллиона  долларов  аванса для “Роллинг Стоунз”,  эта цифра так широко освещалась,  что Брайана это очень задевало.  Когда  Пола  спросили,  о каком  моменте  в  отношениях  с Брайаном он больше всего сожалеет,  он ответил,  что это произошло в  лифте,  когда  битлы  с  Брайаном  ехали вместе,  и  Пол спросил:  “Послушай,  это правда,  что Клейн выбил для “Стоунз” миллион с четвертью?  А как же мы?” Паранойя Брайана усилилась после  того,  как  Клейн в интервью,  данном в номере отеля “Хилтон” в Лондоне зимой 1967 года заявил, что “получит” битлов. Это высказывание породило столько слухов,  в частности, о том, что Аллен Клейн сольется с НЕМЗ,  что Брайан наконец сделал  формальное  сообщение  для  прессы, назвав притязания Клейна “нелепыми” и “необоснованными”.
Но в глубине  души  Брайан  испугался.  Во-первых,  он  не  сказал ребятам, что продает контролируемый пакет акций НЕМЗ Роберту Стигвуду. Битлы  даже  не  подозревали  о  его  существовании.  Во-вторых,   его беспокоили признаки недовольства битлов.  Они уже кое-что прослышали о фиаско с “ЗЛТИБ”,  а теперь узнали, что Брайан не в состоянии подняться с   постели  раньше  пяти  часов  вечера  из-за  огромного  количества барбитуратов в организме.  Но больше всего его пугало то,  о чем почти никто  не знал:  контракты Брайана с битлами истекали осенью 1967 года. Всегда существовала возможность,  что  ребятам  понравится  чье-нибудь предложение,   и   они   “уволят”   Брайана.  Поздно  ночью,  пьяный  и одурманенный наркотиками,  Брайан делился своими страхами с Натом.  Нат считал,  что  самое  худшее,  что может произойти,  это битлы сократят комиссионные Брайана с 25%  до 20 или 15,  поскольку его  обязательства без  гастролей  значительно  уменьшились.  Время от времени он намечал дату для обсуждения вопроса по продлению с ними контрактов и даже один раз собрал всех в своем загородном доме, но вопрос так и не всплыл.
Вместо этого  Брайан,   не   говоря   битлам,   заставил   И-Эм-Ай пересмотреть  условия  его  контрактов,  истекающих в конце 1967 года.
Брайан включил пункт,  по которому НЕМЗ получал все деньги  битлов,  из которых  Брайан  забирал  свои 25 процентов.  И эти контракты с И-Эм-Ай действовали на срок девять лет:  полные  восемь  лет  после  истечения срока контракта на работу Брайана менеджером.  И теперь,  даже если его уволят,  он будет продолжать получать  гонорары  за  записи  альбомов. Брайан  не  рассказал  им об этом пункте.  Он попросил меня подписать с ними контракты,  когда болел крапивницей,  и я приехал с контрактами в Испанию,  куда приехали Ринго и Маурин навестить Джона и Синтию.  Джон тогда снимался в фильме  “Как  я  выиграл  войну”.  Они  без  вопросов подписали контракты, а потом в Лондоне подписи поставили Джордж и Пол.
Я не сомневался в том,  что Брайану не стоило  волноваться.  Битлы относились  к  нему так же лояльно,  как и он к ним.  Из всей четверки Брайану следовало  бы  по-настоящему  опасаться  только  Пола,  открыто высказывавшего критические замечания в его адрес.  Если Джон мог грубо оборвать Брайана,  а Джордж держался тревожаще  отстраненно,  лишь  Пол вызывал  беспокойство.  Ежедневно  Пол  звонил ему и выражал различные претензии.  А недавно он заинтересовался подробностями работы НЕМЗ, и, неожиданно  появляясь в офисе,  все вынюхивал.  Он прослышал,  что они потеряли кучу денег на сделке с “ЗЛТИБ”, но лишь много лет спустя Полу удалось выяснить, сколько именно.
Когда Пол,  наконец,  сам совершил ошибку,  Брайан  воспользовался этой возможностью и бросился на помощь.  В интервью для журнала “Куин” в Англии и позднее в интервью журналу “Лайф” в Америке Пол  признался, что  экспериментировал с опасным наркотиком ЛСД.  Еще хуже то,  что он превозносил его.  “ЛСД открыла мне глаза,  - говорил он, - Она сделала меня лучше,  честнее, более полезным членом общества”. Такое заявление оказалось слишком опрометчивым.  Когда однажды Джордж капризно сказал, что любит мармелад, битлы провели последующии три года под мармеладным ураганом.  Если каждую мармеладину приравнять к таблетке  ЛСД,  вокруг появилось бы очень много детишек-наркоманов благодаря Полу Маккартни.
Не желая брать на себя ответственность, Пол на вопросы газетчиков “Куин”  отвечать  не захотел:  “Если вы заткнетесь и не будете к этому возвращаться,  то и я сделаю то же. Это попало в газеты по вашей вине. И вы обязаны принять меры к тому, чтобы это не пошло дальше”.
Брайану тоже беспрерывно звонили репортеры на Чэпел стрит. Слишком поздно   было   делать   опровержение   или  объяснять,  что  возникло непонимание,  как это произошло с замечанием Джона об Иисусе,  поэтому Брайан  из  самых благих побуждений сделал самое худшее.  Он признался, что тоже  принимал  ЛСД,  и  что  не  видит  в  этом  ничего  плохого. Репортерам он сообщил: “В стране ЛСД создала другое настроение. Я всей душой за нее”.  Журналу для подростков “Мелоди Мейкер”  он  дал  более пространное интервью,  где,  в частности,  говорил:  “У меня возникали некоторые сомнения,  но я рискнул.  Думаю,  что ЛСД помогла мне  лучше себя узнать и думаю,  что у меня теперь не такой плохой характер,  как прежде”.
После этого на него обрушились все. Брайана критиковали в газетах, по телевидению,  его осуждали  родители,  церковь.  Его  признание  по полной программе обсуждали в парламенте, а министерство внутренних дел опубликовало официальное заявление о том,  что оно “в ужасе” от  того, как Эпштейн относится к страшному наркотику.
Пол Маккартни меньше всех чувствовал  благодарность  за  то,  что Брайан  привлек  столько  внимания  к  его  ошибке.  Он  звонил  Брайану бесконечно,  и когда тон телефонных разговоров  принял  оскорбительную форму,  он  перестал  подходить  к телефону и,  погрузившись в уныние, винил себя за то,  что не  справился  с  проблемой.  Пол  оказался  не единственным,  кто сердился на Брайана за его поступок. Силла Блэк и ее муж Бобби Виллис были взбешены.  Аудиторию Силлы Блэк составляли  люди более взрослые,  чем “Битлз”,  и их оскорбило высказывание Брайана. Имя Силлы всегда связывали с именем Брайана,  и ей казалось, возможно, и не совсем справедливо,  что карьера продвигается не так быстро, как могла бы.  Прошлым летом Брайан устроил для нее выступления в  Театре  Принца Уэльского, где она пела в варьете-шоу вместе с Фрэнки Говардом, вместо четырех недель концерты затянулись на девять месяцев,  и только  тогда Брайан освободил ее от этого контракта.  Следующим проектом Силлы стала собственная   телепрограмма.   Первая    цветная    телепрограмма    в Великобритании  являлась  большой  честью.  Но  все то время,  что шли репетиции,  Брайан провел в Испании,  снимая фильм о матадорах  и  боях быков, а в НЕМЗ всю работу за него делала Вивьен Мойнихэн. В тот день, когда транслировали шоу,  Брайан не появился, а прислал Силле в подарок цветной   телевизор.   На  Силлу  это  не  произвело  впечатления.  “Я чувствовала себя, как ребенок на спортивном празднике, чьи родители не приехали”. И в довершение Брайан признался, что принимает наркотики.
Чтобы помириться с Силлой и Бобби, Брайан пригласил их пообедать в “l’Etoile”,  заказал  шампанское,  но Силлу не так-то просто оказалось умаслить.  “Что ты там наговорил газетчикам,  Брайан?” -  спросила  она недовольно.
“Это репортеры  виноваты,  что  опубликовали  признание  Пола,  - неуклюже  оправдывался  Брайан,  -  После того,  как джина выпустили из бутылки, я чувствовал, что с моей стороны будет лицемерием не сказать, что я тоже принимаю наркотики”.
“Знаешь, я чувствую себя так,  словно  меня  предали,  -  сказала Силла, - Что должны подумать мои папа и мама? Что я тоже принимаю ЛСД? С твоей стороны очень эгоистично было такое заявлять”.
Брайан рассыпался в извинениях.  Принесли шампанское,  и он поднял тост за них с Бобби.  Его раскаяние казалось таким искренним, а сам он выглядел таким беспомощным, что она вновь его простила.

5

После успеха  “Сержанта Пеппера” битлы стали еще чувствительнее к тому,  какое сильное влияние оказывают на огромное количество людей, и мы  вступили в новую эру песен-посланий.  Битлы решили,  что посланием лета станет  любовь.”Любовь  -  это  то,  что  вам  нужно”.  Наивно  и банально, но почему-то это прозвучало серьезно и подарило нам надежду. Такова магия “Битлз”:  они  умели  воскрешать  веру  и  нейтрализовать цинизм.  Это  послание они вложили в свой новый альбом песней “All You Need Is Love” (“Все,  что вам нужно,  это любовь”),  премьера  которой состоялась   25   июня   в   международной   программе  “Ауар  Уорлд”, транслируемой по спутниковой связи,  ее видели 200 миллионов зрителей. “Это  просто,  -  пели они снова и снова,  - Все,  что вам нужно,  это любовь”.
Воодушевленный Брайан устроил вечер в Кингсли Хилл в ознаменование нового настроения,  любви и ЛСД,  которые охватили всех нас. У него не было  намерения  устраивать  вечер  с кислотой,  но шансов,  что в тот июньский вечер обойдется без нее,  почти не оставалось.  В тот  период для   семьи   “Битлз”   готовили  специальную  ЛСД.  Ее  заказывали  в Сан-Франциско  у   известного   производителя   химической   продукции “Оулсли”. Для доставки кислоты в Англию разработали хитроумный план. В июне того года в Монтерее,  Калифорния,  должен был  состояться  первый крупный  фестиваль  под  открытым  небом,  это недалеко от лаборатории Оулсли в Сан-Франциско.  Хотя битлы прекрасно знали,  что все права на съемки   фестиваля   проданы   одной  американской  кинокомпании,  они отправили в Сан-Франциско съемочное оборудование.  Когда операторам не разрешили  снимать  фестиваль,  как они и ожидали,  в объективы залили жидкую  кислоту  и  без  проблем  отправили  оборудование  в   Англию. Несколько  пузырьков  с  ЛСД  емкостью в пинту заняли место на книжных полках в солнечной комнате  в”Кенвуде”,  в  то  время,  как  остальную кислоту  превратили  в  удобные  для  употребления  маленькие  розовые таблетки,  вошедшие в обиход битлов и их круга.  Эта кислота оказывала очень сильное галлюциногенное действие и “электризовала”.
Список гостей  включал  битлов  и  самых  близких  друзей,   Мика Джэггера,  Марианну  Фейсфул,  Лайонела  Барта,  дирижера  лондонского филармонического  оркестра  сэра  Джона  Притчарда,  героя   радио   и телевидения  Кенни  Эверетта  и Ната Вайса,  прилетевшего из Нью-Йорка специально ради этого события.
Дерека Тейлора  и  его  жену  Джоану  тоже пригласили,  обеспечив билетами на самолет первого класса  из  Лос-Анжелеса.  Дерек  уехал  в Калифорнию  год  назад  и  там  открыл компанию по рекламе рок-звезд и преуспевал.  Среди прочих в список  его  клиентов  входили  “Бирдз”  и поп-фестиваль Монтерей. Брайан случайно встретил Дерека в отеле “Беверли Хиллз”.  Брайан только что прочел хорошие отзывы на фильм “Помогите!” и находился  в  прекрасном настроении.  Чувствуя за собой некоторую долю вины,  он сказал Дереку,  что  книгу  “Подземелье  звуков”  продолжают хорошо   раскупать,  и  что,  возможно,  Дерек  получил  недостаточное вознаграждение.  Когда же Дерек признался,  что  у  него  давно  истек контракт,  Брайан  немедленно  вытащил  чековую книжку и выписал чек на 1000 фунтов.
Дерек и Джоана прилетели в Хитроу в субботу на рассвете. Их ждало удивительное зрелище.  Джон, Синтия, Джордж и Патти прибыли в аэропорт их  встретить  и  вели  себя так,  словно тронулись умом.  На них были костюмы колдунов и принцесс из пурпурного и желтого  сатина.  На  шеях висели  гирлянды из цветов и колокольчиков,  они шуршали и звенели при движении. С ними приехали те, кто придумал эти одеяния. Группа из трех человек  называлась  “Шут”.  Ими  оказались  Симон  Постума,  кудрявый мужчина,   немного   не   от   мира   сего,    и    две    хорошенькие женщины-компаньонки Джосже Лиджер и Мериджайк Коджер.  Их познакомил с битлами публицист театра “Савиль”,  и недавно  они  стали  придворными модельерами  битлов.  Битлы  и шуты бегали и прыгали по залу ожидания, подбегали к Дереку и его жене,  обнимали их и целовали,  а те никак не могли понять, что происходит.
Джон и Джордж сказали,  что сразу поедут в “Кингсли Хилл”,  чтобы прибыть  раньше остальных гостей.  Все девять человек залезли в Джонов “роллс-ройс”,  недавно расписанный вручную психоделическими картинками цветов  и  завитушек,  и  автомобиль  тронулся.  Вдоль  всей дороги им встречались  яркие  воздушные  шары,  указывающие   гостям   путь,   а улыбающиеся   селяне   показывали  пальцем  на  проезжающий  мимо  них переполненный “роллс-ройс”.
Салон автомобиля  показался  Дереку  таким  же  необычным,  как и раскрашенный кузов.  Джон установил внутри не  обычный  магнитофон,  а студийную  аппаратуру,  закрепленную на платформе.  На дверях динамики столь же высокого качества.  Джон поставил новый альбом Прокола Хэрума “A  Whiter  Shade Of Pale” (“Светлый оттенок бледного цвета”),  и шуты завибрировали в экстазе.  Передали по кругу термос с  чаем,  и  вскоре Дерек  тоже почувствовал,  что музыка звучит необыкновенно,  а деревья приобрели ярко-зеленый цвет  и  запульсировали.  Дерек  уже  собирался спросить,  что  происходит,  но Джон его опередил:  “Сегодня я впервые позавтракал кислотой.  И ты тоже.  В чае была ЛСД”. Джоана, беременная на седьмом месяце третьим ребенком,  засомневалась,  не вредно ли это, но ей так понравилось ощущение,  что она добровольно приняла следующую дозу. Достали коробочку с таблетками и стали передавать друг другу.
Зажатая на заднем сиденье между Джоном  и  Патти,  Синтия  Леннон оставалась единственной из всех,  кто не принимал наркотик.  Мягко она отказалась и от чая,  и  от  таблеток,  и  никто  не  обращал  на  нее внимания.  Розовые  таблетки  вновь  пошли  по кругу.  С тех пор,  как дантист подмешал им в  кофе  кислоту,  она  лишь  один  или  два  раза пробовала  наркотик,  и  всякий  раз  у  нее оставалось отвратительное чувство.  Ей не открывались,  как другим, космические откровения, лишь усиливалась  тревога.  Но  в тот день в “роллс-ройсе” она видела,  как счастливы остальные,  как  они  уверены  в  будущем,  воздушные  шары, указывающие дорогу,  предвещали праздник, и она решила попробовать еще раз.  “Может быть, я наконец-то услышу то, что слышит Джон, - подумала она,  -  Теперь или никогда”.  И когда ей предложили таблетку,  она ее проглотила.
Вечер был  похож  на сказку.  Здесь находились пророки,  мастера, прекрасная еда, напитки и друзья. “A Whiter Shade of Pale” чередовался с “Сержантом Пеппером” до вечера.  Но,  конечно же,  Брайан снова нашел повод для горя.  В тот день позвонил Пол и  под  каким-то  благовидным предлогом  отказался  прийти.  Из-за Пола у Брайана уже и так развилась паранойя,  а тут все его эмоции усилила ЛСД.  Его  убивало  отсутствие Пола.  Он  ходил  большими  шагами  по гостиной в тоске и,  театрально облокачиваясь на пианино, восклицал: Пол... Не пришел... В такой день. Уж в такой-то день... он должен был прийти...”
Джон и Джордж бросились его утешать.  “Ну,  ладно тебе,  Брайан, - успокаивал Джордж,  гладя его, - Мы же все здесь, мы - твои друзья, мы тебя любим!”
В какой-то  момент  праздника  Джордж  обнаружил  Дерека и Джона, свернувшихся на заднем сиденье Джонова “роллс-ройса”,  они в сотый раз слушали “A Whiter Shade Of Pale”,  и присоединился к ним.  Трое мужчин чувствовали, что вместе им уютно и безопасно, и им показалось, что они провели вместе очень долгое время.  Джону привиделось что-то страшное, и Дереку пришлось его успокаивать,  пока видение не исчезло.  Потом  в окне появился моток проволоки,  обернувшийся Лайонелом Бартом.  Джордж сказал Дереку:  “Не беспокойся,  Дерек,  тебе ни  о  чем  не  придется тревожиться  до  самой смерти.  У тебя всегда будем мы”.  Через девять месяцев Дерек и Джоан продали дом и мебель в Лос-Анжелесе и  переехали обратно  в  Лондон.  Дерек  стал  работать  на  битлов.  С  тех пор он постоянно работал на кого-нибудь из  них,  за  исключением  нескольких коротких периодов.
Лишь два человека на  том  вечере  не  радовались  действию  ЛСД. Джоана Ньюфилд,  помощница Брайана,  в ярости бросилась на башмаки Ната Вайса под кроватью в спальне для гостей.  А вторым,  как  можно  легко догадаться,  оказалась  Синтия.  С  того момента,  как она приехала на праздник,  ее не отпускала тревога.  Вокруг нее таяли сады, незнакомцы ухмылялись  резиновыми губами,  и вновь она испугалась,  что это будет длиться вечно.  По временам становилось так страшно,  что она даже  не могла говорить или попросить о помощи.  А иногда она чувствовала,  что ее  парализовало,  и  лишь  присутствие  Джона  действовало   на   нее успокаивающе.  Пытаясь сохранить разум,  она молча бродила за ним, как привязанная.  Джон с яростью посмотрел на нее,  она отстала и  ушла  в дом.  Поднялась  на  второй  этаж,  вошла в спальню и села на кровать, совершенно потерянная.  Потом подошла к окну и посмотрела  вниз,  где, как в кино, шел праздник и веселились гости. Мысли не давали ей покоя. Почему она не такая,  как они?  Ведь они совсем рядом,  эти  смеющиеся люди.  Она  может шагнуть к ним и полететь.  Она открыла окно пошире и высунулась.
“Синтия!, -  позвала  ее  Патти  Харрисон  из сада,  - Что ты там делаешь? Спускайся!”
Синтия отошла  вглубь  комнаты  и  легла  на  кровать.  Так она и пролежала до ночи,  пока не прошло действие кислоты.  Но на сей раз  у нее осталось только одно ощущения от действия наркотика:  страх.  Одна мысль владела ее умом:  брак безнадежно обречен.  И  уж  если  кислота открыла ей эту истину, у них с Джоном нет будущего.

6

Синтия нашла  неожиданного союзника в борьбе с наркотиками в лице Волшебного Алекса. Волшебный Алекс вызывал в ней панический ужас, но в части наркотиков они находили понимание. Волшебный Алекс не сомневался в том,  что ступка и пестик в солнечной комнате - единственная причина несчастий  Джона  и невозможности для Алекса влиять на него.  Джон под действием наркотиков не подчинялся Алексу.
Волшебный Алекс повидал немало безумств, совершенных наркоманами. Однажды Джон отправил Синтию с матерью в Италию,  чтобы  ненадолго  от них  избавиться,  и  Алекс  переехал в “Кенвуд” с австралийкой,  чтобы Джону не было одиноко.  Джон уговаривал их принять с ним  кислоту,  но они  отказались.  Тогда он сам принял дозу,  и они втроем просидели до утра за болтовней и вином.  Алекс  с  девушкой,  наконец,  отправились спать,  а  Джон  остался один раскрашивать акварельными красками белую рубашку Алекса.  Когда ему  надоело  ловить  кайф  в  одиночестве,  он разбудил Алекса и девушку,  позвав пить чай.  “Один кусочек сахара или два?” - спросил Джон, предлагая кислоту.
Алекс ненавидел  наркотики,  но,  по крайней мере,  знал действие ЛСД.  А девушка-австралийка никогда прежде не  пробовола  наркотики  и страшно  испугалась.  Когда  кислота  подействовала,  у  нее  началась клаустрофобия,  она выбежала на улицу и начала срывать с себя  одежду. Потом она увидела,  что шнур пылесоса превращается в гигантскую змею и забралась на  крышу.  Джон  и  Алекс  полезли  за  ней.  Они  дали  ей транквилизатор и заперли в спальне.
Через пятнадцать минут,  к замешательству  Волшебного  Алекса,  в Уэйбридж приехала полицейская машина. Очевидно, австралийка, оставшись в комнате с телефоном,  позвонила подруге в Лондон и сказала, что двое мужчин  взяли  ее  в  заложницы,  и  один  из  них считает себя Джоном Ленноном.  Подруга узнала адрес и  позвонила  в  полицейский  участок. Звонившую  заверили,  что  человек,  проживающий  по этому адресу - не самозванец,  но все же решили  туда  заглянуть.  Джон  встретил  их  в цилиндре  и  смокинге  у  входной  двери:  он  надел их,  когда увидел подъезжающую машину.  Полицейских это повеселило, а когда Джон заверил их,  что все в порядке, они уехали, не задавая вопросов. Но Алекса это встревожило:  даже  поверхностный  осмотр  дома  выявил   бы   столько наркотиков,  что  позволил  бы  их обоих упрятать за решетку на долгие годы.
Летом 1967   года  произошло  важное  событие,  пополнившее  ряды противников наркотиков.  Джордж Харрисон  бросил  принимать  наркотики после   поездки   на   западное   побережье   Америки.  Вернувшись  из Сан-Франциско после дня рождения Джейн,  Пол рассказал такие  чудесные сказки о хиппи и Хайт-Эшбери, что казалось - это земной рай. 1 августа Джордж с Патти отправились туда,  чтобы собственными глазами  все  это увидеть.  С  ними  поехали Нил,  Волшебный Алекс и сестра Патти Дженни Бойд.  Они  прилетели  прекрасным  солнечным   днем   в   субботу   на арендованном   “Лире”,   и  в  аэропорту  их  встретил  Дерек  Тейлор, вызвавшийся стать гидом.  Не успели они устроиться на  заднем  сиденье взятого напрокат лимузина,  как Джордж достал знаменитую кислоту Оулси и, одурев, они отправились смотреть на благословенных хиппи.
“Я ожидал  увидеть  что-нибудь  вроде  Кингз  Роуд,  - вспоминает Джордж,  - но только больше.  Почему-то  мне  казалось,  что  все  они владеют маленькими магазинчиками,  потому что слышал, что они закупили жилые  кварталы.  Я  предполагал,  что  все  они  милые,   чистенькие, дружелюбные и счастливые”.
Вместо этого  сквозь  затемненные  стекла  лимузина  они  увидели мрачный  район,  населенный  множеством  потерянных  и  разочарованных подростков.  Все находились в  наркотическом  трансе.  Они  стояли  на углах,  просили милостыню, продавали безделушки, нежились на солнышке. Почти все  были  босыми  и  немытыми.  Лимузин  остановился  рядом  со знаменитым  перекрестком  улиц  Хейт  и  Эшбери,  и пассажиры вышли из машины.  Джордж Харрисон,  ступивший из лимузина на Хайт-Эшбери  летом 1967   года  был  подобен  Христу,  выходящему  из  летающей  тарелки.
Длинноволосые юнцы  расступались,  давая  ему  дорогу.  На  первом  же повороте к Джорджу и его свите подошел некто Фриско Пит,  Ангел Ада, крепкий парень с татуировкой,  в безрукавке с  изображением  черепа  и костей  на  спине.  Из-за  действия ЛСД Фриско Пит казался еще больше, хотя и так был впечатляющих размеров.  Джордж дрогнул. Выяснилось, что Фриско Пит всего лишь желал пожать руку молодому Богу, как и остальные люди из толпы.  Почувствовав облегчение из-за того,  что Фриско Пит не собирался   причинить  ему  вреда,  Джордж  пригласил  его  в  Лондон. “Приезжай  к  нам  как-нибудь.  Мы  тебя  хорошо  встретим”.  Об  этом предложении Джордж будет сожалеть всю жизнь.
Джордж, Патти  и  их  друзья  брели  мимо  грязных  лавочек,  где продавали   психоделики,  обшарпанных  бутиков,  торгующих  поношенным тряпьем, через Голден Гейт Парк, где впоследствии построили знаменитую гостиницу для влюбленных.  В тот летний день парк заполнили подростки,  в воздухе носились пчелы.  Весть о том,  что прибыл  Джордж  Харрисон, мгновенно  облетела  парк.  Балдеющую  от  ЛСД  знаменитость  сразу же окружила,  наверное,  тысяча подростков,  находящихся в  наркотическом трансе,  они  толкались  и  пихались.  Пахло  потом.  Из толпы Джорджу бросили гитару.
“Нет... нет,   пожалуйста”,  -  пробормотал  Джордж  и  попытался вернуть ее.
“Играй! - выкрикнул кто-то из толпы, и все начали скандировать, - Играй! Играй! Играй!”
Джордж посмотрел на Патти тоскливым взглядом.  Он попытался взять несколько аккордов,  но из-за действия кислоты дешевая гитара в  руках звучала не лучше, чем кусок сыра. Он попытался спеть “Беби, ты богат”, последний  хит  “Битлз”,  но  у  него  ничего  не  получалось.   Толпа сомкнулась,  образовав круг диаметром не больше пяти футов прежде, чем он вернул гитару с извинениями и попытался пробиться к машине.
Обиженная толпа заворчала,  стали раздаваться угрожающие выкрики. Джордж  со  свитой  буквально  слышал  по  звуку  шагов,   как   толпа превращалась  в  бандитскую  шайку.  Джордж и его друзья заторопились, толпа не отставала.  К лимузину они уже бежали. Нил пытался загородить их  собой.  Они  прыгнули в лимузин и захлопнули дверцу.  Теперь банда окружила машину, навалилась на стекла, колотила по крыше и раскачивала лимузин  из  стороны  в  сторону.  Шоферу удалось сдвинуться с места и медленно проехать сквозь толпу,  но вряд  ли  ему  удалось  никого  не задеть.
Вернувшись в Англию, Джордж с таким отвращением вспоминал то, что увидел  в  Сан-Франциско,  что  поклялся,  что никогда больше не будет принимать наркотиков.  Это обещание он,  конечно же, не сдержал. И все же для Джорджа этот момент оказался очень важным,  он осознал, что ЛСД - не ключ к истине и должно существовать нечто более высокое и чистое, что   может  принести  покой.  Он  сообщил  Джону,  что  завязывает  с наркотиками, но Джон только пожал плечами: “Ну, мне они никакого вреда не причиняют, так что я пока подожду”.

7

Но иногда невозможно было сказать наверняка, вызваны их безумства наркотиками или это просто каприз.  В то лето в мою контору  позвонили по  личному  телефону битлов.  Джон сообщал,  что они покидают Англию! Мысль об этом пришла ему в голову прошлым вечером в студии,  когда там же  на репетиции присутствовал Волшебный Алекс.  Битлы говорили о том, как им надоела слава,  и как им опостылело жить в  Лондоне,  вечно  на виду.  И  Джон  предложил  создать свое маленькое королевство,  что-то вроде острова. На этом острове они могли бы настроить красивых домов и создать самые лучшие и дорогие студии,  даже школу,  где будет учиться Джулиан вместе с детьми Боба Дилана,  которого тоже пригласят.  Алекс, почувствовав  для  себя  великолепную возможность,  заявил,  что знает
очень подходящее место  на  побережье  Греции,  там  тысячи  островов,
которые можно купить “дешевле грязи”.
И уже на следующий день я отправил Волшебного Алекса и  Элистайра Тейлора,  ставшего  к  тому времени директором конторы,  в Грецию,  на поиски острова.  Не прошло и двух дней,  как позвонил Алекс и сообщил, что нашел место,  Богом созданное специально для них:  группа островов на расстоянии двадцати милей от берега в Эгейском море,  площадью  100 акров.  Самый  большой  остров с четырьмя уединенными пляжами окружало пять островов меньшего размера.  И еще там на шестнадцати акрах  росли оливковые деревья, и Алекс подсчитал, что благодаря им стоимость шести островов окупится всего через семь  лет.  Сделка  обойдется  в  90.000 фунтов. Битлы решили отбыть в Грецию немедленно.
Волшебный Алекс не потрудился напомнить битлам,  что в 1967  году Грецией  правило  самое  консервативное милитаристское правительство в мире.  Военная хунта,  стоящая у власти, запретила и длинные волосы, и рок-музыку,  и на рок-группу, прибывающую в Грецию, посмотрят с тем же подозрением,  с каким смотрят на длинноволосых американских хиппи, что перевозят контрабандой гашиш из Стамбула через Афины. Длительные сроки и  пожизненное  заключение  были  обычным  наказанием   за   небольшие провинности.  И  если  битлы  привезут с собой в Грецию наркотики,  их немедленно обнаружат на таможне.
Здесь впервые рассказывается об этом.  По словам Алекса,  прежде, чем битлы вылетели в Афины,  он позвонил  высокому  правительственному чиновнику,  которого  он  назвал  “вице-президентом Греции” и спросил, знает ли он,  что такое “Битлз”. “Да, это поп-группа, - ответил тот, - Но я-то здесь при чем?”
“Они могут сделать вам потрясающую рекламу,  если вы сделаете  их путешествие   приятным”,   -   ответил   Алекс.   И   он   заключил  с правительственным  чиновником  сделку:  битлов  встретят  по   высшему разряду  и  не  станут  обыскивать  на таможне,  а они взамен позволят сфотографировать себя в рекламных целях для Министерства туризма,  что докажет  миролюбие Греции,  фактически,  он потребовал дипломатическую неприкосновенность в обмен на лояльность к хунте.
Алекс до  отъезда  из Англии предупредил Джона,  что он не должен делать критических замечаний в адрес хунты ни в Лондоне,  ни в Афинах, и прилично себя вести в Греции. Но когда самолет коммерческой компании приземлился в аэропорту, в дверях возник Джон в военном кителе и начал отдавать честь солдатам.  Алекс подошел ближе и понял по остекленевшим глазам,  что тот в глубоком наркотическом  трансе:  Алекс  едва  успел увести его, пока он не оскорбил генерала, подошедшего поздороваться.     У Алекса сразу же  начались  проблемы.  Через  пять  минут  после прилета  в  Грецию Джон обнаружил,  что весь свой запас ЛСД он забыл в Лондоне.  Его отчаянию не было предела.  “На кой черт мне Парфенон без ЛСД?”  -  спрашивал он.  Волшебный Алекс даже представить себе не мог, где в Греции добыть ЛСД.  Единственная возможность -  привезти  ее  из Лондона.
Прекрасно понимая,  что телефон  прослушивается,  Алекс  позвонил Мэлу  Эвансу  в  НЕМЗ  и  сказал:  “Джон неважно себя чувствует,  Мэл. Привези ему лекарство”.
“Какое еще   лекарство?”  -  опешил  Мэл.  “Ну,  знаешь,  то,  от кислотности...” Вечерним рейсом Мэл уже летел в Афины,  и на следующий день    Джон    смотрел   грезы.   Греческое   правительство   нещадно эксплуатировало битлов. Их возили по всему побережью Средиземного моря в  жару  четырнадцать  часов подряд.  Их фотографии разошлись по всему миру.  Неожиданное признание битлами правительства Греции явилось  для всех загадкой, но никогда не комментировалось.
Битлы влюбились в остров,  выбранный для них  Алексом,  и  решили обустроить  его  на  свой  вкус,  для  чего  все закупалось в Лондоне. “Брайс-Хэмнер” дали указание приобрести  у  английского  правительства “премиальные  доллары”  на  покупку  собственности за границей.  Битлы попросили 95.000 фунтов,  с которых должны были платить  25  процентов комиссионных   с   фунта.   Бухгалтерия  битлов  произвела  расчеты  и обнаружила,  что у них всего 137.000 фунтов наличными,  и что если они купят  на  эти деньги острова,  то разорятся.  Но битлы настаивали,  и просьба о покупке поступила непосредственно к  канцлеру  казначейства  Джеймсу  Кэллагану.  В  письме,  направленном  Кэллаганом  битлам,  он сообщал,  что 95.000 фунтов - максимальная  сумма,  которую  он  может позволить   им   вывезти  за  пределы  страны.  В  конце  он  приписал собственноручно:  “И больше ни пенни...  Интересно,  как  вы  там  все устроите?”
Затея с островом провалилась точно так же,  как и  многие  другие начинания,  они  очень быстро устали от проблем и продали недвижимость за доллары по новому курсу,  выросшему на 37 процентов,  что  принесло немалую прибыль в 11.400 фунтов.

8

Брайан на Чэпел стрит,  24 мучился  из-за  диких  планов  ребят  с греческим островом.  Он никогда особенно не доверял Волшебному Алексу, К тому же они не пригласили Брайана поехать с ними в Грецию.
Он  писал Нату,  что  считает затею с греческим островом бредом.  “Но они уже не дети и должны идти своей дорогой”.
У Брайана дела шли все хуже. Он уже полностью раскаялся в том, что заключил соглашение со Стигвудом и Шоу. С каждым днем его недовольство экстравагантностью  Стигвуда  росло:  для  сотрудников  НЕМЗ в местной мясной лавке открыли счета,  и там они получали индюшек к воскресенью, за  личную  одежду  компания  переводила деньги на счет “Харродз” ,  а когда Стигвуд повез “Би Джиз” в Нью-Йорк,  он заказал  для  них  яхту, чтобы  покатать вокруг острова Манхэттан.  Стигвуд велел Нату записать судно на его персональный счет, и Нат сообщил об этом Брайану в Лондон.
“Какой  еще  персональный счет?  - взорвался Брайан,  - Когда “Би Джиз” станут такими  же  известными,  как  “Битлз”,  тогда  пусть  Роберт  и арендует  для  них  яхту!” Брайан затаил надежду,  что Стигвуд и Шоу не смогут найти 500.000 фунтов на сделку.  Но Стигвуд заверил
его,  что с деньгами  проблем  не  возникнет,  и  Брайану  предстояло информировать битлов о происходящем.
Как раз тогда Силла Блэк сказала Брайану, что уходит из НЕМЗ. Если для битлов не имело значения поведение  Брайана  и  то,  что  часы  его работоспособности  нельзя  предугадать,  то для карьеры Силлы Блэк это было важно.  Всякий раз,  как Силла звонила ему по телефону, подходила секретарша  или  швейцар и смущенно извинялись.  Он отменял или просто пропускал назначаемые встречи,  а на следующий день присылал  конфеты, цветы или записки.  Иногда он присылал вместо себя Вика Левиса.  Брайан называл ее “моя звезда”, что ей не нравилось. Силла никогда не считала себя звездой Брайана.
В последней отчаянной попытке сохранить их дружбу, Брайан отправил Клайва  лично  пригласить  Силлу  с  Бобби на прощальный обед на Чэпел стрит. Утром в среду, когда планировался обед, я лично позвонил Силле, и она подтвердила, что они приедут. В то утро Брайан очень нервничал, и я тоже пришел на обед,  чтобы морально его поддержать. На столе стояло серебро  и  лучший  фарфор,  подавали вырезку и шампанское.  Вообще не говорили об уходе Силлы.  Позднее Брайан,  Силла и Бобби вышли в сад на крышу,  они  стояли  и  смотрели на город.  “На свете есть только пять человек,  которых я люблю,  - признался Брайан со слезами на глазах,  - это четыре битла и ты,  Силла”.  Силла крепко его обняла. “Пожалуйста, не покидай меня, Силла, пожалуйста...” - прошептал он.
На следующий день Брайан договорился о встрече на Би-би-си,  чтобы обсудить  новую  телепрограмму  Силлы.  Через  несколько  месяцев  она состоялась   и  произвела  сенсацию.  “Шоу  Силлы  Блэк”  стало  самой популярной женской телепередачей  в  истории  Великобритании,  а  сама Силла  получала несколько лет подряд приз лучшей телевизионной актрисы года, что укрепило за ней прочную репутацию большой звезды.
Брайану казалось,  что  несмотря на все его усилия,  все уходят от него.  В июле того года умер отец  от  сердечного  приступа  во  время отдыха   в   Борнемуте.  Небритый  Брайан  поехал  в  Ливерпуль,  чтобы находиться рядом с Куини на похоронах. Куини очень горевала из-за этой трагедии,   положившей  конец  ее  тридцатичетырехлетнему  замужеству. Вернувшись с похорон,  Брайан с Куини сели на  диван  в  гостиной  дома Куини.
“Что ты теперь будешь делать,  мама?” - тихо спросил  Брайан.  “Не знаю”  - ответила Куини.  “Поедем со мной в Лондон,  - стал умолять ее Брайан,  - Будешь жить со мной в Лондоне. Что тебе нужно в Ливерпуле? Я подыщу  для тебя квартиру рядом с моим домом,  мы ее красиво обставим. Нам будет так хорошо!”
Куини обняла  его и заплакала.  “Ты нужен мне,  Брайан,  - сказала она, - Ты так нужен мне”.
“Ну, ну, мама, - мягко ответил Брайан, - ты нужна мне куда больше, чем я когда-нибудь был нужен тебе”.
14 августа  Куини приехала в Лондон и осталась жить у Брайана.  Он сразу изменился.  Куини  будила  его  по  утрам,  входя  в  комнату  и раздвигая занавески.  Он принимал душ, одевался, они вместе завтракали в его комнате и обсуждали планы на день.  Он ходил в офис  и  прилежно работал.  По вечерам он водил Куини в театр или ресторан.  Барбитураты он принимал тайно, и, казалось, они перестали влиять на его работу или сон.   Он,  безусловно,  полностью  владел  собой,  и  близкие  друзья вздохнули с облегчением.  Однажды он  порадовал  Силлу  Блэк  и  Бобби Виллиса,  встретив их на Юстонском вокзале,  когда они возвращались из Ливерпуля.  Брайан сказал,  что приехал просто для того, чтобы выразить свою любовь.  В тот день он пригласил ее обедать,  и на какое-то время показалось,  что вернулось прошлое.  А потом он сообщил,  что  у  него сюрприз:  он договорился об ее участии в конкурсе Евровидения, который будет транслироваться по всему континенту.  Силла и  Бобби  удивились, считая  это  смешным.  Ведь  всего  лишь  год  назад английская певица получила на этом конкурсе первое место.  У Силлы  нет  никаких  шансов победить.  Но  Брайан  не  унимался,  он  лучше  знает,  что делать,  и настаивал на участии  Силлы.  После  обеда  Силла  и  Бобби  пришли  к окончательному решению: контракт с Брайаном надо разрывать.
Однажды теплым вечером в воскресенье  в  конце  августа  Брайан  с матерью  выходили  из  театра  “Савиль”,  и  их  обступили  репортеры, защелкали  вспышки,  как  встревоженные  светлячки.  “А  когда   будут фотографии?”   -   спросила   Куини,   усаживаясь  на  заднее  сиденье “роллс-ройса” рядом с Брайаном.

“Когда я обанкрочусь или умру” - ответил Брайан.
На следующий день, 24 августа Куини уехала из Лондона.

9

В то время,  как Куини ехала на поезде в Ливерпуль,  Джон,  Пол и Джордж направлялись в отель “Хилтон” на Парк Лейн,  где Махариши Махеш Йоги делился своими откровениями.  Впервые они узнали  о  Махариши  от Патти  Харрисон,  познакомившейся с трансцедентальной медитацией,  как средством достичь “благодати” во время своей первой поездки в Индию  с Джорджем.  Хотя  Джордж увлекся индийской музыкой и едой,  религиозные аспекты культуры его пока не волновали.  А Патти изучала мистицизм  по книгам,  и  в  феврале  прошлого  года она удивила Джорджа,  вступив в Движение Духовного Перерождения.  Она ходила на собрания раз в  неделю без него.  А когда сообщила Джорджу,  что ее “индоктринировали” и дали ей “мантру” - заветное слово для молений -  Джордж  почувствовал  себя обделенным.  “Что  же  это за люди,  если они заставляют тебя скрывать что-то от друзей?” Когда Патти услышала, что Махариши Махеш Йоги будет читать  лекцию  24  августа в “Хилтоне”,  она начала проводить широкую кампанию по  привлечению  битлов.  Последним  доводом  стало  то,  что Волшебный  Алекс  слушал  лекции  Махариши  много лет назад в Афинском университете,  и он помог Патти уговорить битлов пойти его  послушать. Джон  привел  Синтию,  Пол  притащил Джейн Эшер и своего брата Майкла, Джордж пришел с  Патти  и  ее  сестрой  Дженни.  Единственным  битлом, который не слушал лекцию, был Ринго: он находился в госпитале королевы Шарлотты,  навещая Маурин и своего второго сына Джесона пяти  дней  от роду.
Вошедших в  “Хилтон”  битлов  сразу  же  провели  в  первый   ряд танцевального зала,  в котором собралось больше 1.000 людей.  Махариши оказался крохотным,  смуглокожим человечком с пронзительным  протяжным голосом,  в свободной белой хлопчатобумажной робе, делавшей его фигуру выше.  Черная с сединой шевелюра переходила в длинную бороду  с  белой бахромой под нижней губой,  что придавало ему сходство с козочкой.  Он рассказывал битлам об Иисусе,  Будде,  о Боге,  о всеобщем  счастье  имире, о внутреннем “я” и подсознании, о том, как погрузиться в нирвану - и все без наркотиков.  Короче говоря,  схема сводилась к тому,  что, занимаясь  трансцедентальной  медитацией два раза в день,  можно стать лучше, счастливее во всем.
Махариши лишь  касался  поверхности  сложной  и  туманной древней индийской школы, но битлам трудно было найти более подходящую цель. Он предложил  им  немедленное  облегчение и спасение,  как врач Банд-Аид. Демонстрируя свой метод,  Махариши прямо у них  на  глазах  на  десять минут  погрузился в состояние,  похожее на глубокий транс.  Битлов это потрясло.  Святой человек,  который подарит им  магическое  слово  для молитвы,  погрузит в мистический транс, уводящий в страну грез. Больше всех разволновался Джон.  Нашел!  Ключ,  ответ,  который искал.  Новое Большое Открытие.
Битлам Махариши мог показаться глубоко духовным маленьким гуру  с Гималаев,  но  он  был  далеко не деревенщиной.  Он закончил колледж и получил степень врача.  После колледжа он  выучил  санскрит  и  изучал священные  книги  с  Гуру  Дэвом,  самым известным индийским мудрецом. Титул Махариши,  что означает святой,  он,  как говорят, присвоил себе сам.  В  1959  году Махариши объехал различные западные страны,  где в течение восьми лет устраивал за деньги сеансы мистического исцеления и читал лекции.
После лекции,  прекрасно  осознавая  выгоду,  которую  принесет реклама,  если  битлы  станут  его учениками,  Махариши пригласил их в гостиничный номер для частной аудиенции.  Он обратился к  битлам  так: “Ваше  имя  окружено  магией.  Вы  должны  правильно использовать свое влияние на людей.  Это огромная  ответственность”.  Уходя  вечером  от Махариши,   Джон   смог  сказать  репортерам  только:  “Я  все  еще  в изумлении”.  На  следующий   день   представитель   Махариши   сообщил газетчикам,  что  битлов пригласили на десятидневные курсы медитации в колледж Нормал в Бангоре, Северный Уэльс. Они поедут туда вместе с еще 300 записавшимися на курсы,  и не на лимузине со свитой,  а, впервые в истории, одни, на поезде, отбывающем с Юстонского вокзала.
Вечер пятницы, когда   они   уезжали,  совпал  с  началом  отпуска банковских служащих в конце лета,  и обычно переполненный вокзал  стал почти   непроходимым:  толпы  путешественников,  семьи  с  чемоданами, визжащие дети.  Последней каплей стали съемочные группы  и  репортеры, решившие провести праздничный уикэнд, следуя за битлами в Бангор. Флит стрит  предвкушала  лакомое  блюдо  для  читателей  и  не   собиралась выпускать  битлов  из  виду.  Репортеры еще больше оживились,  когда к битлам присоединились Мик Джэггер и Марианна Фейсфул.
Хотя и   решили,   что  битлы  доберутся  до  Юстонского  вокзала самостоятельно,  мне показалось, что в качестве меры предосторожности, нам  с  Нилом  лучше  подскочить  на  вокзал,  чтобы убедиться,  что с ребятами все в порядке.  Джон с Синтией приехали на  “роллс-ройсе”,  и толпа сразу же узнала машину.  Шофер открыл дверцу,  и Джон решительно направился    сквозь    толпу,    изображая    рядового    горожанина, отправляющегося за город. Перед глазами Синтии засверкали фотовспышки, на время ослепив ее. Когда зрение вернулось, Джон уже исчез. Она пошла к 8 платформе,  но оказалась на 12-й и стала продираться сквозь толпу. “Мистический экспресс”,  как окрестили  его  репортеры,  стоял  на   платформе,  в  купе первого класса,  скрестив ноги,  на белой простыне сидел Махариши собственной персоной.  Кондукторы ходили взад и  вперед по перрону с криками: “Проходите на посадку! Проходите на посадку!”, и Джон прыгнул в вагон.  Поезд тронулся.  Джон осмотрелся и увидел,  что Синтии нет.
“Куда она подевалась?” - громко произнес он,  высовывая голову  в окно  медленно движущегося поезда.  К удовольствию репортеров,  другие поп-звезды пошли за вагоном.  А на вокзале, оттесненная полицейскими и  фанатами,  осталась Синтия. “Скажи ему, чтобы пропустил тебя! - кричал Джон,  - Скажи ему, что ты с нами!” Но Синтия лишь разрыдалась, потом, наконец,  ей удалось вырваться,  и она побежала за поездом.  “Быстрее, Синтия, быстрее! - кричал Джон, но поделать ничего было нельзя. Синтия замедлила  шаг и остановилась,  а поезд скрылся из виду.  Тогда-то я и подошел к ней.  На следующий день во всех газетах на  первой  странице появилась фотография молодых поп-звезд,  отбывающих в духовный рай,  и Синтии, всхлипывающей на моем плече. Я пообещал ей, что Нил отвезет ее в Бангор на машине, и, возможно, она там окажется раньше поезда.
Но Синтия плакала не из-за огорчения,  что не едет в  Бангор.  “В глубине души я знала,  - писала она в своих воспоминаниях, - что люди,
которых я люблю,  исчезающие вдали -  это  мое  будущее.  Одиночество, испытанное  мной  в  тот  день  на  вокзале,  станет  очень скоро моим постоянным спутником, и от этой мысли я содрогнулась”.
Бангор в Северном Уэльсе - город на побережье,  где зеленые холмы ведут к воде.  Махариши организовал курсы медитации  во  время  летних каникул  в  учебном  колледже,  и  300  слушателей ночевали в спальнях учащихся. Это лишь усилило ощущение приключения, и теплая волна былого товарищества нахлынула на них. В первый же вечер после обеда в местном китайском ресторанчике они обнаружили,  что  ни  у  кого  из  них  нет наличных денег заплатить по счету.  Подобно королевской семье,  они не носили с собой кошельков.  Джордж Харрисон спас  их  от  необходимости мыть  посуду,  признавшись,  что  спрятал  десятифунтовую банкноту под стельку своей сандалии.  Достав деньги с помощью  кухонного  ножа,  он оплатил чек.
Утром на пресс-конференции, вдохновленные Махариши, битлы сделали потрясающее заявление: они перестают принимать наркотики. Джон, Джордж и Пол объяснили,  что невозможно достичь  душевной  гармонии,  если  в организме  инородное  вещество,  а  поскольку они хотели быть честны с Махариши,  они бросали наркотики окончательно.  Джон  говорил  так  же искренне,  как  и  все остальные.  И по крайней мере несколько дней он держал слово.
               
10

Брайан не  перестал  принимать  наркотики.  Джон  с Полом не очень сердечно пригласили его в  Бангор,  полагая,  что  отдых  и  медитация пойдут ему на пользу,  но они знали,  что он не приедет.  В тот уикэнд банковских работников Брайан собрался провести три дня в  Кингсли  Хилл со  мной  и Джеффри Эллисом.  Брайан замечательно себя вел,  пока Куини жила на Чэпел стрит,  а теперь искал возможность отыграться. Несколько новых  знакомств  сулили  веселых гостей на выходные,  и когда я сажал битлов на поезд в Бангор,  Брайан отправлялся  за  город  в  настроении радостного предвкушения.
К тому времени, как мы с Джеффри приехали в Кингсли Хилл к обеду, настроение  Брайана изменилось:  он был мрачен,  поскольку приглашенные позвонили  и  аннулировали  встречу,  и  перед   Брайаном   открывалась невеселая  перспектива  провести  праздник  в  обществе двух старинных приятелей.  После мирного обеда, на котором ели жареную свинину и пили много вина,  Брайан направился к телефону и начал звонить в Лондон, ища веселую компанию,  которую можно пригласить в Кингсли Хилл. Но все уже были  заняты  или  уехали  из города.  В десять часов вечера в пятницу Брайан заявил,  что едет кататься.  Это почти не удивило нас с Джеффри: мы  привыкли  к  колебаниям настроения Брайана и его исчезновениям.  Я, конечно же,  сказал,  что глупо садиться за руль таким пьяным,  но  уж если  Брайан  что-то  решил,  его  ничто  не могло остановить,  и через секунду он вышел, завел свой серебрянный “бентли” и умчался прочь.
Я полагал,  что Брайан покатается по окрестностям и вернется, но к полуночи он не вернулся,  и я позвонил на Чэпел стрит.  Я долго  ждал, наконец,  подошел  Антонио,  швейцар-испанец.  Он  сказал,  что  Брайан недавно вернулся и сразу же отправился спать.  “Бентли” он припарковал рядом  с  домом.  Антонио  пытался разбудить Брайана по селектору,  но, очевидно,  он крепко спал.  Я подумал, что Брайану полезно отдохнуть, и попросил его не будить. Мы не беспокоили его весь следующий день.
В пять часов вечера в Кингсли  Хилл  зазвонил  телефон.  Это  был Брайан.  Он  только  что  проснулся  и  мучился  с похмелья.  Собирался позавтракать,  просмотреть почту и посмотреть  “Джук  Бокс  Джури”  по телевизору  и вернуться в Кингсли Хилл.  Я посоветовал ему не садиться за руль,  а приехать поездом,  поскольку он слишком вялый от  туинала. Брайан согласился и пообещал сообщить позднее,  каким поездом выезжает. Но он так и не позвонил.
В воскресенье  в полдень машина Брайана оставалась там,  где он ее припарковал - перед домом. Антонио и его жена Мария пытались разбудить Брайана  по  домашнему  селектору.  Он  не  отвечал,  и они позвонили в Кингсли Хилл,  но мы с Джеффри обедали в местной пивной. Тогда Антонио позвонил  секретарше  Брайана  Джоан Ньюфилд,  а она сообщила Элистайру Тейлору и попросила его подъехать вместе с ней на Чэпел  стрит.  Когда они прибыли на Чэпел стрит, я уже вернулся в Кингсли Хилл, и, позвонив по телефону,  они застали меня.  Я попросил их не звонить врачу Брайана Норману  Кауану,  чья  клиника далеко,  а привезти моего личного врача д-ра Джона Голуэя, живущего в двух кварталах в “Белгравии”. Пятнадцать минут спустя он уже был на месте. Джоан, Элистайр Тейлор и шофер Брайан Бэррет все еще ждали у закрытых двойных дубовых дверей спальни Брайана.
Д-р  Голуэй  по  телефону спросил меня,  что делать.  Я велел взломать дверь.  Я не стал вешать трубку и слышал  кряхтенье  Антонио  и  Брайана Бэррета,  навалившихся  на дверь,  под тяжестью их веса она подалась и открылась.
Драпировки были  опущены,  в  комнате  темно.  В блеклом свете из коридора они увидели,  что он лежит на правом боку,  в позе  эмбриона. Рядом  с  кроватью лежала субботняя почта.  Все вошедшие сразу поняли, что он мертв,  и все же Джоан сказала: “Все в порядке, он просто спит. С ним все в порядке”.
Через мгновение я услышал крик Марии: “Почему? Почему?”

Клайв Эпштейн  снял телефонную трубку в Ливерпуле.  Джеффри Эллис сообщил ему о случившемся.  “Это неправда!  Ты лжешь!”  -  истерически завопил Клайв.  Всхлипывая, он помчался к дому матери. Куини упала, ей пришлось дать успокоительное. Потом, собравшись с силами, она вылетела в Лондон к сыну.

А в   Бангоре,   Северный   Уэльс,  битлы  после  позднего  обеда прогуливались по зеленым  лужайкам  и  наслаждались  последним  летним уикэндом,  отрабатывая  новые  мантры.  В  спальне настойчиво зазвонил телефон - единственное средство контакта с внешним миром.  Я  заставил Патти Харрисон поклясться,  что как только они прибудут в Бангор,  она обязательно мне позвонит и сообщит номер ближайшего телефона на случай чрезвычайных обстоятельств. Это и был платный телефон в спальне. Битлы слышали звонки с улицы,  наконец подошла Джейн Эшер.  “Позови Пола”, - попросил я.
“У меня плохие новости,  - сообщил я Полу,  - Брайан умер. Недавно его нашли на Чэпел стрит. Пресса уже знает, так что вам лучше приехать в Лондон”.
Пол был поражен и опечален, но неестественно спокоен, и остальные битлы тоже.  Они растерялись.  Словно дети,  лишившиеся родителей, они обратились к самому высокому на тот момент авторитету за успокоением и руководством - к Махариши.  Он мог многое сказать о  смерти  Брайана  и объяснил,  что  смерть  Брайана  -  благо,  и что не надо скорбеть.  Он рассказал о том, что духовный мир важнее материального, дал каждому по красивому цветку,  велел его смять,  чтобы понять,  что красота - лишь иллюзия,  создаваемая несколькими клетками воды. Он велел им смеяться, потому  что  смех очищает плохую карму и поможет душе Брайана совершить свое путешествие.  Он отправил их,  глупо  хихикающих,  на  встречу  с репортерами, прибывшими в Бангор.
“Медитация дала нам уверенность,  чтобы пережить  этот  удар”,  - холодно  сообщил  Джон  репортерам,  хотя  медитировал  всего два дня. Синтия стояла рядом и плакала, закрывая лицо носовым платком.
Лицо Пола  не  выражало  ничего.  “Это серьезный удар,  и я очень огорчен”,  - сказал он,  усаживаясь вместе с Джейн на  заднее  сиденье автомобиля.
“Смерть существует только  в  физическом  смысле,  -  рассказывал Джордж  группе  репортеров,  - Мы знаем,  что теперь он в порядке.  Он
вернется, потому что хотел счастья и благодати”.
Вот и  все,  что  получил Брайан в благодарность от битлов.  И уже через несколько дней,  когда шок  прошел,  они  уже  отпускали  о  нем дурацкие шуточки.
Следующий телефонный   звонок   раздался   у   Дэвида   Джекобса, поверенного Брайана,  проводившего уикэнд в  своем  загородном  доме  в Брайтоне.  Первым  поездом  он приехал в Лондон.  К тому времени,  как Дэвид Джекобс,  Джеффри и я собрались в доме на Чэпел стрит,  у дверей уже толпились газетчики. Скорее всего, их позвал Джекобс, поскольку он вызвался сделать заявление для прессы.  В связи со смертью Брайана,  на Джекобса  официально  возложили  обязанности,  связанные  с последними долгами  в  НЕМЗ.  Осенью,  два  года  спустя,   Джекобс   умрет   при таинственных  обстоятельствах.  Его  найдут повешенным на высоте всего несколько футов от земли на сатиновой занавеске,  привязанной к нижней балке в его гараже.
В Монте Карло Роберт Стигвуд находился на яхте,  арендованной для “Би Джиз”,  отмечавших окончание работы над первым  альбомом.  Стигвуд отправил   помощника   к   телефону-автомату  проверить  его  домашний автоответчик в Лондоне.  Он обедал с “Би Джиз” и их подружками,  когда помощник прибежал на причал с криком: “Брайан умер! Брайан умер!”. Дэвид Джекобс приехал в Монте Карло через несколько часов, чтобы встретиться со Стигвудом. Теперь им не придется платить 500.000 фунтов. И “Битлз”, и НЕМЗ принадлежат им.
В Нью-Йорке  Аллен  Клейн  ехал  на  машине  через  мост  Джорджа Вашингтона  домой  в  Нью-Джерси.  За  ним  переливался  яркими огнями Манхэттан.  По радио передавали новости:  Брайан  Эпштейн  умер.  Клейн щелкнул пальцами: “Попались!”

11

Для газет  смерть  Брайана  оказалась  золотой  жилой.  Со  времен скандала,  связанного с Профьюмо и Кристиной Киллер, эта история стала самой  захватывающей  и  интересовала практически всю Англию.  В жизни Брайана были  все  составляющие  сенсации:  деньги,  роскошь,  пафос  и трагедия.  Жалостливая история,  которая тем не менее дарила читателям удовлетворение  и  уверенность.  Некоторые  даже  злорадствовали.  Жил человек,  имевший  власть,  славу  и успех,  и все же не был счастлив. Религиозные  люди  увидели  в  этом  пример  того,  как   Бог   карает гомосексуалистов.  Никто  не  сомневался,  что Брайан покончил с собой, хотя вскрытие показало,  что он скончался от передозировки  карбитола, компонента снотворного, накопившегося в организме за несколько недель.Слухи о самоубийстве  возникли  из-за  того,  что  нашли  предсмертную записку.  Записку  и  правда  нашли,  но  она сохранилась с предыдущей попытки, и ее обнаружили позднее, когда разбирали вещи.
Похороны в Ливерпуле прошли тихо.  Битлов попросили не приходить, чтобы не  привлекать  толпы.  Его  похоронили  на  еврейском  кладбище Лонглейн, недалеко от свежей могилы отца. Куини так и не оправилась от потрясения и много лет лечилась у психиатров,  виня себя в его смерти. Она   и  сейчас  живет  в  Ливерпуле,  в  маленьком  доме,  окруженная фотографиями Брайана.  В шкафу она  хранит  коробочку  с  сувенирами  и надеется,  что  когда-нибудь  сможет в нее заглянуть.  Она называет ее “коробкой памяти”,  в ней лежат те фотографии,  на которых запечатлены они с Брайаном в тот вечер, когда они выходили из театра “Савиль”.
Нат Вайс,  прилетевший из Нью-Йорка,  бросил  в  открытую  могилу подсолнух,  переданный ему Джорджем Харрисоном.  Рабби Сэмюэл Вулфсан, глава ливерпульской синагоги на Гринбэнк Драйв,  едва знавший  Брайана, произнес  речь  на панихиде.  “Брайан Эпштейн стал символом боли нашего поколения”, - сказал он скорбящим.
Нат Вайс  сидел  в  часовне  и  горько  плакал.  До него начинала доходить самая трагическая часть смерти  Брайана.  Этот  человек  своей
страстью воспламенил развлекательный бизнес и повлиял на курс истории, но мир вспомнит лишь то,  что он страдал, а не те мечты, что заполнили стадионы.
 

 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

                “Знаете, вот когда вы переворачиваете страницу
                и видите, что глава закончилась,  и переходите
                к следующей. Так выглядела смерть Брайана. Конец
                главы”.
                Джордж Харрисон, из книги Хантера Дэвиса “Битлз”

1

Предсмертная записка Брайана и его завещание держались в  секрете, и о них знали только Клайв,  Куини и я.  Он хотел, чтобы все имущество перешло “семье”,  а поскольку по английским законам все и так  досталось Куини,  мы решили, что его воля исполнена. Но там содержались и другие пожелания,  поэтому,  никому не объясняя,  что делают,  Куини и  Клайв решили   все   раздать  по  списку.  Джеффри  Эллису  и  мне  подарили значительные денежные суммы,  Нату Вайсу и  каждому  битлу  предложили выбрать  что-нибудь  из  его вещей.  Я взял себе любимый стул Королевы Анны,  Джон выбрал две картины английского художника Лоури,  а  Нат  - столик черного мрамора.
Стоимость имущества Брайана намеренно занизили  из-за  налогов  на наследство, которые дают возможность налоговым службам обирать мертвых наравне с живыми. Но даже при оценке состояния в 800.000 фунтов налоги оказались  убийственными,  и Клайву пришлось продавать вещи,  чтобы их заплатить.  Он избавился от аренды театра “Савиль”, продал серебрянный “бентли”,  загородный  дом,  мебель и хрустальную люстру.  Последним с молотка пошел городской дом, где Клайв даже взвешивал уголь в подвале, чтобы взять за него плату с новых владельцев.
В НЕМЗе  началась   ожесточенная   борьба   за   власть.   Старая ливерпульская  гвардия,  куда входили Джеффри,  Нил и я помимо прочих, ополчились против новых  партнеров  типа  Стигвуда  и  Шоу,  пришедших позднее.  Все  бремя ведения дел битлов пало на мои плечи,  к великому моему огорчению.  И вдруг я почувствовал,  что стал объектом неприязни со  стороны  служащих,  считавших,  что  мне  не терпится занять место Брайана.  Это совершенно не соответствует действительности. Я занимался этим только потому, что больше никто этого не умел.
Стигвуд с Шоу продолжали утверждать,  что смерть Брайана не  может помешать  им  купить  НЕМЗ.  С  другой  стороны,  Вик Левис намекнул в интервью для “Ландон Таймз”,  что он может стать руководителем. “Брайан Эпштейн передал мне большую часть операций компании за рубежом”. Клайв созвал совет директоров НЕМЗ,  надеясь не допустить Стигвуда и  Шоу  к руководству,  и Стигвуд сказал репортерам, что если состоится борьба в совете директоров, то он найдет “крепкого союзника в лице Дэвида Шоу”.
Но  у  Стигвуда  с  Шоу  оставалась серьезная проблема:  им предстояло уговорить битлов остаться с ними.  Стигвуд почти не был с ними знаком. Битлы были в шоке,  узнав, что Брайан хотел продать НЕМЗ. Как бы там ни было,  а сделка все равно не включала  “Битлз”.  Услышав  о  том,  что Стигвуд  и  Шоу утверждают обратное,  битлы встретились со Стигвудом и выяснили  вопрос  напрямую.  “Мы  не   продаемся,   как   какая-нибудь недвижимость,  -  заявил  Пол,  -  Нас не может купить ни Стигвуд,  ни королева-мать”.
Клайв Эпштейн  дипломотично  оговорил мирный уход Стигвуда и Шоу. Решили,  что они останутся в компании до тех пор,  пока не  заработают денег  на основание собственной компании “Роберт Стигвуд Органайзейшн” при поддержке немецкого развлекательного концерна  “Филлипс”.  Сти гвуд настоял на выплате компенсации,  и получил от НЕМЗ 25.000 фунтов,  что ускорило его уход.  Он взял с собой мебель из офиса и “Би  Джиз”.  “Би Джиз”,  разумеется,  стали величайшим событием в поп-музыке,  а Роберт Стигвуд  -  всемирно  известным  импресарио,  постановщиком  рок-оперы “Иисус  Христос - суперзвезда” и фильмов “Лихорадка субботнего вечера” и “Сало”.
“Наверное, Брайана никто не заменит”,  - повторял Пол. Может быть, кроме самого Пола.  2 сентября,  через шесть дней после смерти Брайана, Пол взял бразды правления  в  свои  руки  и  погнал  нас  галопом.   Он попросил  меня  собрать  всех  битлов  в доме на Сент-Джон Вуд,  чтобы обсудить проект.  Пол хотел немедленно начать  работу  над  “Волшебным мистическим путешествием”,  которое он выдумал в самолете по дороге из Америки.  Он полагал,  что это будет часовой телефильм. Он уже написал часть  главной  темы  и,  добавив еще песен шесть,  можно приступать к фильму,  что-то  вроде  “Сержанта  Пеппера”  в  картинках.  Записывать музыку, ставить фильм, писать сценарий будут битлы - точнее, Пол.
“Я знал,  что мы в беде,  - признавался позднее Джон, - у меня не было  никаких иллюзий в отношении способности делать что-либо,  помимо музыки,  и я испугался и подумал:  “Черт возьми...  Я никогда не делал фильм.  Писать  какой-то  сценарий...”  Потом мы с Джорджем поворчали, кино какое-то,  ну,  ладно,  попробуем,  мы понимали,  что должны  это сделать для публики”.
Сценарий они  так  и  не  написали.  Появились  кое-какие  мысли, наброски,  штрихи  и  характеры  в стиле Феллини,  созданные фантазией Пола.  Джон нехотя согласился с идеей  о  толстых  дамах  и  спагетти. Наиболее четко идею создания фильма выразила газета:  “Где-то высоко в небе, за облаками, живут 4 или 5 музыкантов. Благодаря чудесной муз ыке они  превращают  самую  обыкновенную  поездку  на автобусе в волшебное мистическое путешествие”.
“Волшебное мистическое путешествие” обратилось сплошным сумбуром. Был бы жив Брайан,  все пошло бы совершенно  иначе.  В  понедельник  11 сентября желто-синий автобус на шестьдесят мест, украшенный символикой “Волшебного мистического путешествия”, отправился в Девон и Корнуолл с артистами  и  съемочной группой из сорока трех человек.  За ними ехали машины  с  репортерами  Флит  стрит  и  десять-пятнадцать  фанатов  на собственных   автомобилях.  Автобус  остановился  в  Девоне,  где  они надеялись найти ярмарку,  но это был всего лишь городок.  В Тигене  их остановил  констебль за нарушение общественного порядка.  Они изменили направление и двинулись в Брайтон, где сняли двух калек, загорающих на пляже.  Во  время обеда оказалось,  что не хватает тридцати порций для артистов  и  операторов.  В  первую  же  ночь  не  хватило  номеров  в гостинице,  и  Пол  с  Нилом  часами  разбирались  с толстыми дамами и карликами, уговаривая потесниться. На следующий день караван по дороге на   север   создавал  пробки,  потому  что  за  ними  на  целую  милю пристроились  еще  машины.  Потерявший  терпение  Джон  велел   шоферу остановить автобус, выскочил из автобуса и сорвал с корпуса символику, кипя от ярости.
“Надо это убрать”, - рявкнул Нил.
Пол хотел снять финальную сцену - танцевальный номер в  цилиндрах и  с  тросточками  -  в  студии “Шеппертон” за Лондоном,  но никому не пришло в голову заранее забронировать время.  В отчаянии они  взяли  в аренду  старый  аэродром  в Вест Мейлинге,  Кент,  и на нем установили декорации.  В кульминационном эпизоде принимают участие больше  сорока лилипутов,  дюжина  младенцев и марширующий военный оркестр при полном параде.  Пол забрал весь отснятый материал и исчез в монтажной на Оулд Комптон стрит.  Каждый битл высказался по поводу того, что получилось, и фильм перемонтировался тысячу раз. Случалось, что четыре раза на дню он  перекомпановывался и вновь возвращался к первоначальному утреннему варианту.
Однажды в  моем  офисе  зазвонил личный номер битлов.  Голос Пола звучал откуда-то издалека. “Ты где?” - спросил я.
“В Ницце, Франция, - ответил Пол, - “вместе со съемочной группой. Здесь  есть  очень  подходящий  холм,  но  мы  не   захватили   нужных объективов. Ты не можешь их нам прислать? И денег тоже?”
Я поразился.  “Ницца?  Подходящий холм? О чем ты говоришь? Как ты мог оказаться во Франции? У тебя же нет паспорта”.
Пол объяснил,  что хотел  включить  в  фильм  сцену,  где  он  на живописном  холме поет песню “Fool on the Hill” (“Чудак на холме”),  и улетел во Францию,  не говоря никому ни слова. В аэропорту “Хитроу” он сказал,  что паспорт ждет его во Франции,  в Ницце заверил французских чиновников,  что паспорт привезут  нарочным,  и  прославленного  гостя пустили  в  страну по специальному разрешению.  Сцена на холме в Ницце обошлась в 4000 фунтов.
Когда же,  наконец,  фильм  смонтировали,  Пол устроил просмотр в НЕМЗ.  Реакция  оказалась  единодушной:  ужасно.  Нет  четкой   формы, какие-то  обрывочные  куски,  любительщина.  Я  сказал Полу,  что надо поставить на этом крест.  “Ну,  подумаешь,  потеряли 40.000 фунтов,  - успокаивал я, - Уж лучше оставить эту затею, чем потом краснеть”.
Но самолюбие Пола не желало мириться  с  таким  решением.  Он  не сомневался,  что “Волшебное мистическое путешествие” публика воспримет так же тепло,  как и все,  что делали “Битлз” до  этого.  Неохотно  мы продали  права  на  телепоказ  компании Би-би-си,  и фильм показали 26 декабря, в тот день, когда миллионы англичан отмечают праздник дома.
Реакция критиков была поистине замечательной. Они взорвались.
“... Ужасная ерунда,  - надрывался “Дейли Экспресс”,  -  ...  чем выше   взлетишь,  тем  больнее  падать...”  За  девять  тысяч  миль  в Лос-Анжелесе “Дейли  Вэраети”  обобщила  реакцию  в  одном  заголовке: “Критики и обозреватели негодуют:  “Битлз” впервые провалились, сделав отвратительный фильм”.  Пресса так много писала отрицательных отзывов, что  впервые  в  истории  художник почувствовал необходимость принести публичные извинения за свою работу.  И на  следующий  день  на  первой странице  “Ивнинг  Стэндард”  появилась  фотография  Пола  в свитере и пиджаке в елочку.  Заголовок гласил:  “Битл Пол  говорит:  мы  сваляли дурака”.  “Это  словно  удар  по  лицу,  -  жаловался он Конноли,  - В следующий раз будем умнее.  Некоторых раздражает,  что  мы  прыгаем  в самую  гущу,  не осознавая,  чего хотим,  но именно так мне и нравится действовать.  Полагаю, что если вы взглянете на “Волшебное мистическое путешествие”,  как на рождественское развлечение,  вы поймете,  что мы просто шутили”.
В обзорной статье о провале “Волшебного мистического путешествия” “Тайм” сообщила,  что фильму удалось собрать 2  миллиона  долларов  на прокате  в  колледжах.  В  Америке “Волшебное мистическое путешествие” принесло 8 миллионов долларов за первые десять дней  после  выхода  на экраны.  Все,  к  чему они прикасались,  всегда превращалось в деньги. Деньги и стали их главной проблемой.


2

А деньги продолжали течь рекой. А, может быть, нет? Когда был жив Брайан,  битлам достаточно было снять телефонную трубку  или  подписать чек,  и  все  оплачивалось.  Они  ни на секунду не задумывались о том, сколько тратят,  а сколько зарабатывают.  И вот Брайана не стало,  и им пришлось  столкнуться  с  массой сложностей.  Их доходы облагались 96% налогом.  Если “Северные песни” приносили Полу и  Джону  некоторый  не облагаемый  налогами доход,  то в сравнении с ними Ринго и Джордж были просто  бедняками.  Но  деньги  тратили  все,  не  считая.  Документы, подготовленные  в  июне  1967  года,  свидетельствуют  о том,  что они израсходовали примерно 750.000 фунтов  на  дома,  машины  и  роскошную жизнь.  Из-за  порядка  налогообложения,  введенного в 1965 году,  они больше не могли получать деньги из своих компаний без того,  чтобы  их немедленно  не  обложили  налогом.  А  также миллионы фунтов авансов и гонораров, которые должны были им выплатить И-Эм-Ай.     Эксперты давали простой совет: расширяйтесь. Вкладывайте деньги в бизнес,  имеющий реальную практическую ценность.  Нужен  перспективный план,  расчитанный  на  обогащение битлов по мере того,  как они будут становиться старше. Битлы поняли это по-своему: надо тратить.
Несколько месяцев они носились с идеей о смежном бизнесе, но само слово “бизнес” им не нравилось.  Похоже на школу. Бизнесменов называют “белые воротнички”,  и даже близких знакомых,  таких,  как я, они тоже воспринимали “белыми воротничками”.  Почему нельзя заниматься бизнесом так,  чтобы  он  приносил  удовольствие?  Почему  бы  не  назвать дело как-нибудь забавно?  Например,  Apple  (Яблоко)?  Ведь  всем  известна детская  считалочка:  “С  Я  начинается  Яблоко”...  Яблоко станет тем местом, где бизнесмены смогут развлекаться.
Старую компанию  “Битлз  лтд” преобразовали в “Эппл корп.”,  идея названия  принадлежит  Полу.  Она  должна  была   “руководить”   новой партнерской    фирмой    “Битлз    и   Ко”.   Меня   попросили   стать директором-администратором “Эппл”,  к тому же я должен был  руководить компанией  “Битлз  и  Ко”.  Нил Эспинол стал директором-распорядителем “Эппл  корп.”.  “Эппл  корп.”  приобрела  80  процентов  акций  старой компании.   Для   учреждения   новой  компании  требовалось  подписать партнерское соглашение,  что они и сделали. Потом выяснилось, что Джон находился  в таком глубоком наркотическом трансе,  что не помнил,  что подписывал какие-то бумаги.
Для того, чтобы получить прибыль от вкладываемых денег и избежать на время налогообложения,  нужно было вкладывать средства  в  “смежную отрасль”,  или,  если  говорить проще,  во все,  чем занимаются битлы. Сначала они хотели открыть сеть магазинов грампластинок “Эппл”,  и  не столько,  чтобы  продавать  пластинки,  просто  можно  было под каждый магазин  приобрести  недвижимость.  Но  такое  занятие,  как  торговля пластинками,  битлы нашли слишком коммерческим,  и отмели предложение. “Эппл” должна отражать дух  современности.  Они  должны  стать  чем-то большим,  чем  владельцами  магазинов.  И  уже  на следующий день идея приобрела масштаб,  достойный “Битлз”.  “Эппл” станет  многопрофильным источником   вложений   во   все  области  творчества:  музыку,  кино, книгоиздание, моделирование и электронику.
Прямо под носом оказались прекрасные возможности: Волшебный Алекс и “Шут”.  Волшебный Алекс получит мастерскую,  где будет разрабатывать свои замечательные изобретения.  “Шут” будет придумывать и шить одежду на массовом уровне и продавать в  своем  магазине.  В  сентябре,  пока снимался  фильм  “Волшебное  мистическое путешествие”,  битлы выделили “Шуту” 100.000 фунтов на  то,  чтобы  они  создали  пошивочный  цех  и открыли  модный  магазин,  “красивое место,  где можно купить красивые вещи”.  Битлов не смутило,  что прошлый  опыт  “Шута”  по  превращению парикмахерской   в   бутик,   оказался  неудачным:  в  Амстердаме  они обанкротились, потому что личные расходы “Шута” превысили возможности. Волшебному   Алексу  поручили  провести  в  магазин  освещение,  и  он заговорил об искусственном солнце, пообещав успеть к открытию.
Бухгалтеры битлов приобрели в качестве долгосрочного вложения дом на пересечении Бейкер стрит и Пэддингтон стрит напротив Оксфорд стрит, как  раз  рядом  с  часто  посещаемыми  лавочками,  где  можно  начать строительство магазина “Эппл”. На верхних этажах сделали офисы “Эппл”. Терри  Дорана назначили директором-распорядителем издательской конторы “Эппл”.  Давний приятель  Джона  Пит  Шоттон,  владелец  супермаркета, купленного  для  него  Джоном,  занялся  экспертизой  товаров магазина “Эппл”.  Когда  в  доме  на  Оксфорд  стрит   стало   тесно,   открыли дополнительные   офисы   в   здании   на  Вигмор  стрит.  Рона  Касса, вице-президента “Либерти рекордз” в Европе, пригласили для руководства департаментом  звукозаписи  в  “Эппл  рекордз”.  Питу Эшеру предложили должность директора отдела талантов.  Создали также департамент  кино, руководителем  которого  назначили  Денниса О’Деллу,  бывшего партнера Ричарда   Лестера.   Брайан   Левис,   известный   юрист   в    области развлекательного   бизнеса,   возглавил   департамент  по  юридическим вопросам и контрактам.  Стефен Мальтц,  бухгалтер  из  “Брайс-Хэмнер”, также перешел в фирму.  И почти все они наняли помощников, а помощники - секретарей.
Строительство магазина   заняло   гораздо   больше  времени,  чем ожидалось.  Наняли группу учащихся художественного  училища  расписать пятиэтажное  здание в психоделических мотивах,  разработанных “Шутом”, интерьер весь заново переоформили.  Пол приходил каждое утро, бодрый и свежий,  и  заставлял рабочих буквально передвигать стены.  Вечером он приходил опять  и  требовал  вернуть  стены  на  прежнее  место.  А  в раскроечный  цех,  что  находился наверху,  привозили на десятки тысяч фунтов тканей, и закройщики превращали их в одежду.
Двери магазина  открылись  7  декабря  1967  года.  Самоуверенное приглашение на открытие гласило: “Приходите в 7:46, показ мод в 8:16”. Пришли  только  Джордж  и Джон.  Никакого “волшебного солнца” на улице Алекс так и не сделал,  оно оказалось  слишком  сложным,  освещение  в магазине  он  придумал  очень  дорогое,  но ничего необычного в нем не было.  Картина, изображающая женское лицо и звезды, а под ними радугу, должна   была,   по  замыслу,  привлекать  покупателей,  но  этого  не произошло.  Ассоциация граждан потребовала,  чтобы ее сняли.  Бродя по только  что  открывшемуся  магазину,  газетчики  и  зрители все больше недоумевали.  Магазин оказался  забитым  безделушками,  которые  можно купить в любом большом универмаге. Духи, браслеты, одежда из бархата и сатина - все казалось вышедшим из моды,  словно обноски, оставшиеся от цветастой моды прошлого лета. Огромные примерочные привлекали внимание только одним: лифтом. С момента открытия магазин начал терять деньги.      Но ведь  именно ради траты денег все и затевалось,  так что битлы не особенно беспокоились.

3

В феврале 1968 года,  когда “Эппл” только  набирала  силу,  битлы сообщили   мне,   что   собираются  закончить  курс  трансцедентальной
медитации,  начатый прошлым августом в Бангоре, Северный Уэльс. На сей раз битлы дали согласие отправиться в Ришекеш,  глушь на севере Индии, для серьезного трехмесячного обучения.  Они  надеялись,  что,  овладев искусством  трансцедентальной  медитации,  смогут обрести мудрость для руководства “Эппл”.  Они сказали,  что будут жить в ашраме и не станут принимать ни наркотиков, ни алкоголя.
Вера битлов в крошечного Махариши казалась неколебимой.  Всю зиму они  оставались его почитателями и часто навещали гуру в Лондоне.  Они продолжали посещать его лекции,  Джордж и Джон  стали  вегетарианцами, правда,  почти  сразу  после смерти Брайана Джон вернулся к наркотикам. Битлы даже подумывали профинансировать большой фильм о Махариши, сборы от  которого  пойдут на основании фонда университета трансцедентальной медитации в Лондоне.
Я сомневался  в  целесообразности  отъезда битлов в Индию посреди забот,  связанных с “Эппл”,  особенно в связи  с  тем,  что  некоторые случаи  привели  меня  к  мысли  о том,  что Махариши использует имена битлов  в  своих  личных  целях.  Однажды  мне  позвонили  юристы   из американской   телепрограммы  Эй-би-си.  Они  сообщили,  что  Махариши договорился с ними о съемке  телефильма,  в  котором  появятся  битлы. Эй-би-си хотела удостовериться в том,  что битлы действительно обещали сотрудничество. Я заявил, что у битлов нет намерения участвовать в шоу Махариши.  Но не прошло и недели, как юристы вновь позвонили: Махариши продолжал настаивать на том, что битлов он приведет.
Я связался  с  Махариши,  читавшим  лекции  в Мальме,  Швеция,  и рассказал ему о  возникшей  проблеме.  Отвечал  он  туманно.  Я  решил вылететь к нему в Мальме и потребовать,  чтобы он не вовлекал битлов в свои проекты.  В Мальме Махариши встретил меня сердечно, но в ответ на мои  требования  он  только  хихикал  и верещал,  как мышонок,  пока я излагал ему юридические аспекты. На следующей неделе, когда я вернулся в  Лондон,  ко  мне  вновь  обратился юрист из Эй-би-си,  уверяя,  что Махариши подтвердил желание битлов участвовать в  телешоу  и  заставил спонсоров в это поверить.  Я вновь отправился в Мальме,  на сей раз со мной поехали Пол и Джордж.  Встретившись с Махариши, мы попытались ему объяснить,  что  он не должен использовать имена битлов для улаживания собственных дел,  и что они НЕ станут участвовать в телепрограмме,  но Махариши  лишь  кивал и хихикал.  “Он несовременный человек,  - сказал Джордж,  пытаясь снять с него вину,  когда мы летели домой, - Он таких вещей просто не понимает”.
18 февраля битлы отправились в Ришекеш. В группу путешественников вошли Синтия,  Джордж с Патти, Пол, Джейн Эшер, Ринго с Маурин, Дженни Бойд,  Донован и Мэл Эванс.  Они долетели самолетом  до  Дели,  оттуда ехали на такси и джипе и, наконец, на ослах. Когда же дорога сделалась непроходимой даже для ослов,  они  прошли  последние  полмили  пешком, пересекли  узенький  веревочный мостик через грязный проток и достигли ворот ашрама.  Багаж  прибыл  позже  на  телеге,  запряженной  волами. Впервые битлы оказались отрезанными от мира,  а пресса - отрезанной от битлов.  Отсутствие  новостей  о  происходящем  в  ашраме  интриговало публику.  Кажется,  весь мир знал о том, что битлы отправились в Индию за “истиной”,  и миллионы с нетерпением ждали,  когда они спустятся  с гор и поведают о ней миру.  Здесь впервые рассказывается о том, что же на самом деле случилось в ашраме.
В ашраме к битлам присоединился Майк Лав из “Бич Бойз”,  джазовый музыкант Пол Хорн,  американская актриса Миа Фэрроу,  ее сестра Тайа и брат  Джон,  еще  примерно двадцать ничем не прославившихся студентов, бунтующие американцы из Калифорнии,  и несколько престарелых  вдов  из Швеции.
Ашрам больше напоминал  отель,  чем  спортивный  лагерь,  который предполагали увидеть битлы. Спальни располагались в живописных бунгало из камня,  в каждом стояли  огромные  кровати  и  солидная  английская мебель.   Комнаты   оказались   оснащенными   современными  ванными  и туалетами, были даже электрокамины, чтобы согреться в холодные вечера. Ели  все  вместе,  за  длинными  столами с ручной резьбой под навесом, увитым виноградом,  рядом с Гангом.  Блюда подавало бесконечное  число слуг,   пищу   готовил   повар  в  современной  кухне.  Дом  Махариши, расположенный на некотором расстоянии от комплекса,  представлял собой длинное,   низкое,   современное   здание   с   собственной  кухней  и обслуживающим персоналом.  Даже  держали  женщину,  делавшую  девушкам ежедневно  массаж.  Из  всех  аттрибутов роскоши больше всего поражала взлетная полоса: Махариши летал на встречи по всей Индии на вертолете. И  такого  человека  Джордж  пытался оправдать в моих глазах,  называя “несовременным”.
В ашраме  начали  заниматься  со  всей серьезностью.  Вставали на рассвете,  чтобы успеть к  раннему  завтраку,  потом  отправлялись  на долгие лекции,  вечера проводили в медитации.  Между ними развернулось дружеское  состязание,  кто  дольше  может  медитировать,  разгорались жаркие дебаты за обедом о том, “кто впал”, а кто нет. Похоже, что Джон действительно “впадал”,  а  остальные  притворялись.  Джордж  оказался наиболее  духовно  подготовленным  из  всей  группы.  Они  одевались в традиционную индийскую одежду,  и хотя незадолго до отъезда они сбрили усы,  волосы  они  не стригли.  Прибыли они в конце сезона дождей,  но через несколько недель установилась теплая  солнечная  погода,  и  они могли  купаться  в  чистой  прозрачной воде Ганга.  По ночам в бунгало доносился шум реки, ритмично бьющейся о берега.      По вечерам  после  обеда,  не  прибегая  к  помощи  наркотиков  и алкоголя,  ребята брали свои гитары и при лунном свете пели  и  писали песни.  Количество и качество песен, сочиненных в Индии, поразило даже их знакомых.  Тридцать из них составят следующий альбом. Кажется, всех посетила  муза.  Донован  написал  свою самую красивую песню “Jennifer Juniper”(“Дженнифер  Джанипер”),   посвятив   Дженни,   сестре   Патти Харрисон.   Царила   любовь   и   благостность,   и,  возможно,  самым замечательным торжеством за  многие  годы  стало  двадцатичетырехлетие Джорджа, и Махариши подарил ему огромный торт и устроил фейерверк.
Прибыв в ашрам,  Синтия узнала,  что Джон договорился о том,  что спать  они  будут  в разных комнатах.  Джон объяснил,  что это поможет медитации, а видеться они непременно будут  постоянно в таком маленьком лагере.   Несмотря   на   отсутствие   романтики,  Синтии  в  Ришекеше понравилось.  Она возлагала надежды на то,  что  Махариши  поможет  их браку. Ее отношения с Джоном зашли в тупик. Он редко появлялся дома, а когда приходил, дом наполнялся торговцами наркотиков.
А недавно  Синтия  почувствовала  присутствие маленькой японки по имени Йоко Оно. Казалось, что она повсюду: поджидала на улице, ехала с ними в машине. Ее маленькая книжечка стихотворных инструкций лежала на ночном столике Джона рядом с кроватью, как талисман. И хотя Джон много раз  клялся,  что не испытывает к ней чувственного интереса,  Синтия с облегчением  увезла  его  подальше  от  Йоко  Оно   и   от   торговцев наркотиками.
Синтия и не подозревала о том,  что Джон хотел вместо нее взять в Индию Йоко Оно,  а, может быть, даже их обеих, если бы только смог это устроить. Поехать в Ришекеш с Йоко Оно было бы гораздо забавнее. Он не испытывал вины из-за Йоко,  потому что не обманывал Синтию:  отношения носили интеллектуальный характер,  а  не  любовный.  Оригинальность  и сумасшедшинка  будоражили  его.  Умная  и  имеющая  по  каждому поводу собственное мнение,  она благоприятно  контрастировала  с  раздражающе доброй Синтией.  Всякий раз,  как Джон собирался сообщить Синтии,  что хочет расторгнуть брак,  она  доверчиво смотрела  на  него  печальными  голубыми глазами,  и у него не хваталло духу.  И отправились они в Ришекеш вместе, а Йоко осталась с нетерпением ждать его возвращения.
Ришекеш позволил   Синтии   восстановить   чувство   собственного достоинства вдали от давящего “Кенвуда”.  Она  медитировала  и  часами рисовала.  Со стороны она наблюдала, как к Джону возвращается здоровье и сила.
На короткий  миг  Махариши  даже  преуспел,  всколыхнув  в  Джоне сентиментальность. Синтия и Джон сказали Махариши, что через несколько недель   Джулиану,  оставшемуся  с  Лилиан  Пауэл  и  миссис  Джарлет, исполнится пять лет.  Через неделю Махариши  пригласил  их  к  себе  и подарил  для  Джулиана  сшитый  на  заказ халат,  достойный индийского принца. Супругов растрогала забота Махариши, и они вернулись в лагерь, держась за руки.  Джона охватили нежные отцовские чувства. “Ах, Син, - сказал  он,  -  Как  прекрасно  будет  снова  увидеть  Джулиана.   Это замечательно, правда? Я просто не могу дождаться, Син, а ты?”
Но краткая вспышка нежности прошла,  и Джон  стал  снова  от  нее  отдаляться.  Даже в таком маленьком ашраме он ухитрялся не встречаться с ней по несколько дней. Он все чаще запирался в своей комнате. Синтия решила,  что  он  медитирует.  Но он был занят другим:  писал длинные, пространные послания японской художнице, что ждала его в Лондоне. Рано утром  он  отправлялся к почтовому ящику,  чтобы взять письма от Йоко, аккуратно отвечавшей.  “Посмотри на небо, - писала она, - Если увидишь облако, вспомни обо мне”.
“Меня восхищали ее письма,  - рассказывал Джон,  - В них не  было ничего  похожего на то,  что могли бы понять жены или тещи.  С Индии я начал думать о ней, как о женщине, а не интеллектуалке”.
На десятый  день  Ринго  с  Маурин  отбыли  домой.  Репортерам  в Лондоне,  которые их встречали,  они объяснили,  что вернулись, потому что нежный желудок Ринго не выносит острой пищи,  но на самом деле они не вынесли ашрама. Главным раздражителем для Маурин сделались москиты. Берега Ганга - не лучшее место для тех, кто боится летающих насекомых. Каждый вечер перед сном она заставляла  несчастного  “Ритчи”  перебить всех  мух  и  москитов  в комнате и установить сетку.  В Лондоне Ринго рассказывал друзьям,  что те десять дней,  что он провел в ашраме,  не идут  ни в какое сравнение с веселым времяпрепровождением в воскресном доме отдыха в Бутлине.
Пол с  Джейн выдержали шесть недель.  Пол не понимал этого.  И не верил.  Напускная серьезность Махариши и сеансы  медитации  напоминали ему школу.  Умные и образованные,  Пол и Джейн не принимали эту игру в мистицизм.  Но когда в  Хитроу  их  встретили  газетчики,  они  ничего подобного не сказали,  а просто признались,  что соскучились по дому и Лондону.
А Джон   и  Джордж  оставались  преданными  учениками  и  верили, несмотря  на  возрастающий  скептицизм  друзей,  в   частности,   Нила Эспинола.  Нил регулярно прилетал из Лондона в ашрам и сообщал о делах в “Эппл”. Во время одного из таких визитов Нилу предстояло заключить с Махариши  сделку  о  съемках  фильма.  Нил  ожидал,  что  ему придется потратить немало времени на то, чтобы объяснить духовному лицу деловые моменты,  но оказалось,  что у Махариши есть бухгалтер. Довольно долго Нил с гуру ломали голову над двумя дополнительными рунктами.  “Вот это да,  - подумал Нил,  - Да этот парень лучше меня знает,  как совершать сделки. Он соображает, этот Махариши”.
Самым строгим   критиком   Махариши   оказался  Волшебный  Алекс, которого привез в Ришекеш Джон,  поскольку без него скучал.  Прибыв  в ашрам,  Алекс поразился увиденным.  “Массажисты, слуги, подающие воду, дома со всеми удобствами,  бухгалтер  -  никогда  не  видел  святых  с бухгалтерией!”
По словам  Алекса,  милые  старушки  в  ашраме,  вызвавшие  такую симпатию  Синтии  своей  добротой  и  откровенностью,  -  “сумасшедшие швецкие старухи, завещавшие Махариши деньги. И еще там находилась пара второсортных  актрисулечек-американок.  Масса народа ехала в Индию,  - рассказывал он,  - в поисках того,  чего не могли найти дома,  в числе прочих  и  запутавшиеся  хорошенькие  девушки”.  Алекс  с  отвращением наблюдал,  как Махариши усаживает всю группу фотографироваться, словно школьников, намереваясь потом использовать снимок для рекламы.
Влияние Махариши  на  Джона  казалось  неограниченным.  Джон   не принимал  наркотиков  и  не  пил спиртного уже больше месяца к моменту приезда Алекса,  выглядел он здоровее,  чем когда-либо,  но Алекса  не покидало чувство,  что Махариши больше получает,  чем отдает. Примерно через неделю после прибытия в лагерь Алекс услышал, что Махариши ждет, что битлы переведут на швейцарский счет Махариши от 10 до 25 процентов своего годового дохода.  Алекс обвинил Махариши в том,  что у  него  к битлам  слишком  меркантильный интерес.  Алекс заявляет,  что Махариши пытался  его  завербовать,  предлагая  за  деньги   построить   мощную радиостанцию на территории ашрама, чтобы транслировать свои  проповеди.
К концу десятой недели Алекс надумал подорвать влияние  Махариши. Начал  он  с  того,  что  стал  проносить  в лагерь вино из ближайшего селения.  Мужчины пить отказались,  а  девушки  пили.  По  вечерам  он раздавал  женщином вино,  пока Джон и Джордж сочиняли песни.  Во время одной из таких  тайных  попоек  хорошенькая  блондинка,  медсестра  из Калифорнии,  призналась,  что во время частной консультации у Махариши ей на обед подали цыпленка.
Меню Махариши  с жаром обсуждалось всю следующую неделю,  когда в ашрам просочилась информация о  том,  что  его  обвиняют  в  нарушении правил вегетарианской общины.  Странно,  но вопрос о том,  нарушает ли порядок Алекс,  принося вино,  так и не поднимался. Вообще-то в лагере никого  не  волновало,  съел  ли  Махариши  на  своей половине кусочек цыпленка или нет,  но  позднее,  на  одиннадцатой  неделе  пребывания, ситуация приняла новый оборот.  Та же девушка поведала Алексу,  что во время частной консультации ей не  только  подавали  цыпленка,  но  еще Махариши  и  домогался  ее.  Начал он с того,  что попросил разрешения взять ее за  руку,  чтобы  передать  ей  свою  духовную  силу.  Вскоре выяснилось, что он пользуется более сложным, но очень древним способом передачи энергетического потока.  Пять раз  во  время  встречи,  желая угодить великому учителю,  девушка откидывалась назад, закрывала глаза и вспоминала Калифорнию, пока гуру проникал в ее плоть.
Когда на   следующий  день  Алекс  рассказал  об  этом  остальным женщинам,  они пришли в ужас.  Мысль о  том,  что  Махариши  -  жалкий лицемер,  вызвала  у  них  слезы разочарования.  Синтия не поверила ни единому слову.  Она уже сталкивалась с ревностью  Алекса  в  отношении тех,  кто привлекал внимание Джона,  и не сомневалась, что Алекс лжет,  чтобы ослабить влияние Махариши.  Что касается свидетельских показаний медсестры,  Синтия  заявляет,  что  видела  девушку  однажды вечером у Алекса,  сидящую на ночном столике со свечами. Любой другой заподозрил бы  любовную  связь,  но  Синтия  не сомневалась,  что Алекс соблазнял девушку с помощью “черной магии”.
Алекс решил заманить Махариши в ловушку.  Когда на следующий день медсестра отправилась в дом Махариши,  в кустах под окнами  спрятались “свидетели”.  Как  только  Махариши начнет приставать,  девушка должна завизжать,  и все бросятся к ней на помощь.  И  битлы,  и  их  жены  с неодобрением отнеслись к такой тактике, но поделать ничего не могли, и события продолжали развиваться.
Той ночью Алекс и медсестра вернулись с очередной байкой. Девушке опять подавали цыпленка,  потом Махариши начал к  ней  приставать,  но девушка почему-то кричать не стала.  Вся сцена разворачивалась на виду у Алекса,  и он устроил шум под окнами, отвлекая Махариши. Испугавшись разоблачения, Махариши поправил одежду и сразу же отпустил девушку.
Джон, Джордж и Алекс всю ночь спорили. Джордж ни слову не поверил и  страшно  рассердился на Алекса.  А Джон засомневался всерьез.  Ведь Махариши оказался таким же корыстным, как и все остальные. Джон мечтал обрести покой,  но,  оказывается,  таблетки ЛСД, оставшиеся дома, куда эффективнее.  Пришли к  решению  утром  уехать.  Алекс  опасался,  что Махариши  помешает  им,  отказываясь  помочь  с  транспортом.  Они так торопились,  что Синтия и Патти не смогли  упаковать  сувениры.  Сразу после завтрака в лагерь пришел Махариши и уселся,  скрестив ноги,  под балдахином.  Синтия видела, что ему не до смеха. Трое мужчин подошли к нему.  Джона  выбрали парламентером,  но его угнетала эта обязанность. “Мы уезжаем, Махариши”, - сказал он.
Человечек сжался,  как от боли.  “Но почему?” - спросил он. Джону не хватило мужества с ним препираться.  Он уклончиво ответил:  “Ты  же существо космическое, сам должен знать”. Махариши выглядел так, словно готов его убить.  Гуру привел все возможные доводы, чтобы уговорить их остаться,  не  вдаваясь  в  истинные причины отъезда.  Не называя вещи своими именами,  он сказал,  что истина - айсберг,  лишь 10  процентов которого видны.  Но это не помогло. Алекса отправили в ближайший город  Дерадун за такси.
По словам  Алекса,  как  он  и предполагал,  Махариши предупредил жителей,  чтобы они  не  помогали  битлам.  Алексу  дали  понять,  что Махариши пригрозил,  что наложит проклятие, если они ослушаются. Алекс даже предлагал купить два такси,  наконец ему удалось  взять  напрокат старые развалюхи и нанять водителей.  Машины прибыли в ашрам,  и в них покидали багаж,  который поместился в чемоданы.  Они сели в  машины  и тронулись, оставив грустного Махариши у ворот.
Машины ломались через каждые несколько километров, у машины Джона и  Синтии  спустило  колесо.  Все  решили,  что  Махариши  их проклял. Запасной шины не нашлось,  и пока Патти с Джорджем ходили за  помощью, Джон,  Синтия  и  шофер сидели на солнцепеке посреди пустынной дороги. Лишь через три часа два образованных восточных путешественника  узнали Джона и остановились, предлагая подвезти.
Измотанные и  злые,  они   наконец-то   добрались   до   Дели   и
остановились в “Хилтоне”, где их сразу же узнали. Не прошло и двадцати минут,  как иностранные корреспонденты и репортеры наводнили вестибюль отеля,  пытаясь  разузнать,  почему  они  уехали из ашрама.  Они мудро поступили,  решив не обнародовать случившегося, пока они в Индии. Джон и Джордж заявили журналистам, что в Лондоне их ждут неотложные дела, и что они не собираются сниматься в фильме, как того хотел Махариши.
Вернувшись в  Лондон,  битлы  договорились  хранить  молчание  об инциденте.  Они подумали, что если историю рассказать в полном объеме, это  на них плохо отразится.  Через годы некоторые детали происшедшего выплыли на поверхность, но в сильно измененной форме. Часто в качестве подружки  Махариши  неправильно  называли  Майю  Фэрроу.  Каждый  битл отреагировал так,  как можно было предугадать: Ринго - добродушно, Пол - в духе ну-вот-я-же-говорил, а Джордж остался упрямым верным учеником и последователем.  И теперь Джордж,  как и многие другие, убежден, что Алекс  врал,  пытаясь оклеветать Махариши,  чтобы отбить у него Джона. Тяжелее  всех  переживал  Джон:  он  чувствовал  себя  обманутым.  Его использовали в миллионный раз,  и он злился,  как черт. Часть гнева он
выплеснул в песне о Махариши, но в последний момент переименовал ее на “Sexy  Sadie”  (Сексапильная Сэди),  во избежание возможного судебного иска.  Махариши пополнил коллекцию разочарований,  и Джон  снова  стал ждать Нового Большого Открытия.

4

Мало кто   мог  предполагать,  даже  Синтия,  что  Новым  Большим Открытием станет Йоко Оно.  В самолете по дороге домой из Дели Джон  и Синтия заговорили об их браке.  Синтия не помнит точно, как они на это вывернули,  но все началось с виски с кока-колой, а они давно не пили, а закончилось тем,  что Джон признался, что в течение всей женитьбы он ей изменял.
“Не хочу  слышать  об  этом,  -  сказала  Синтия  и отвернулась к иллюминатору с отрешенным видом,  - Лучше  не  знать”.  Ее  обеспокоил неожиданный приступ откровенности Джона.
“Нет, уж ты лучше,  черт возьми, послушай, Син, - настаивал Джон, взяв  ее  за  локоть,  -  А что,  ты думаешь,  я делал все эти годы на гастролях? Была чертова уйма девиц...”
“В Гамбурге, - перебила Синтия, - Да, я знаю...”
“И в Ливерпуле тоже!  Дюжины,  дюжины,  все то время, что мы были вместе”.
Слезы брызнули из глаз Синтии и потекли по щекам. Она смахнула их пальцем под стеклами очков.
“Их не счесть,  - настойчиво продолжал Джон,  - в  гостиницах  по всему  этому чертову миру!  Но я боялся,  что ты узнаешь.  “Норвежский лес” об этом, стихи никому не понятны. Эта абракадабра для того, чтобы ты не догадалась.  А помнишь ту,  как бишь ее,  ту хлюпающую жену, что заявилась к тебе, когда я находился на гастролях? Угу, и она тоже”.
“Я больше не хочу слушать”,  - молила Синтия,  но Джон уже не мог остановиться.  Пламя  честности,  подхваченное   порывом   ветра.   Он продолжал называть имена, среди которых оказалась известная английская журналистка,  в Америке - Джоан  Баэз  среди  прочих.  И  еще  краткий романчик с английской актрисой.  Остальными были девушки на одну ночь, иногда красотки из  “Плейбоя”,  которых  приводили  для  него  в  дома друзей.
Когда самолет  приземлился  в  Хитроу,  Синтию  охватила  паника: признание  Джона  лишило  ее уверенности,  она готова была вцепиться в него и не отпускать.  Она  стала  такой  беспокойной,  что  в  течение последующих недель он просто не мог находиться с ней рядом.  На уикэнд Джон один поехал навестить Дерека с женой и четырьмя детьми. Весь день он провел, балдея на ЛСД, впервые после Индии. Дерек весь день пытался вернуть Джону уверенность в себе,  напоминая о том, какой он удачливый и  талантливый.  На  какое-то время день,  проведенный в благополучной семье,  поднял  Джону  настроение.  Он  вернулся  домой,  все  еще   в наркотическом трансе,  и заявил, что хочет еще детей. Обняв Синтию, он сказал:  “Боже мой,  Син, это здорово. Нам надо нарожать много детей!” Синтию  так  расстроила  вспышка  нежности,  хорошо  знакомая ей,  как побочный эффект действия ЛСД, что она разрыдалась.
“Какого черта?” - разозлился Джон.
“Твой кислотный кайф не обеспечит  моего  будущего!  -  закричала она, - Что это решит?”
“Будь ты проклята, Пауэл” - заорал Джон.
“Не я  тебе  нужна,  а  эта японка,  Йоко Оно,  - выдавила Синтия сквозь слезы,  - Возможно,  ты и прав,  возможно,  это как раз то, что тебе нужно”.
Джон ответил,  что это нелепо.  Йоко  Оно  сумасшедшая.  Она  ему совершенно не интересна.
Атмосфера в доме накалилась.  Синтия нервничала, чувствовала себя подавленной,  на грани срыва.  “Мне казалось... что я нахожусь на краю  вулкана,  - рассказывала она,  - И  Джон  решил,  что  пока  он  будет работать  долгими  часами  в  студии в течение нескольких недель,  мне лучше съездить с Дженни и Алексом в Грецию отдохнуть”.
Джулиана отправили к миссис Джарлет, а Джон остался дома один. Он погрузил  пальцы  в  свою  магическую  ступку,  побродил  по  Лондону, посмеялся  с  Терри  Дораном и Дереком.  Потом позвонил Питу Шоттону в бутик “Эппл” и  предложил  ему  переночевать  в  “Кенвуде”,  чтобы  не смотреть   телевизор  в  одиночестве.  Поздно  вечером  они  сидели  в солнечной комнате, работал без звука телевизор, играла стереомузыка. И вдруг Джон сказал: “Я встретил ту женщину, Йоко Оно. Она японка”.
Ближе к полуночи Джон позвонил ей и пригласил в  Уэйбридж.  Через час Йоко приехала на такси.  Они всегда стеснялись друг друга. Джон не знал,  чем заняться,  и повел ее по дому с остановкой перед ступкой  с пестиком,  оба  приняли ЛСД.  Потом Джон проводил ее наверх в студию и проиграл несколько записей электронной  музыки,  с  которой  он  тогда экспериментировал.  Джон  при случае пытался продемонстрировать записи остальным битлам,  предлагая вставить  отрывки  в  альбом,  но  Пол  и слушать  не  захотел.  А  Йоко музыка очень понравилась,  поскольку не очень сильно отличалась от ее собственной авангардной “музыки” из  воплей  и визга. Йоко то хихикала , то улыбалась, и это ему бесконечно льстило.
“Давай сочиним что-нибудь вместе”,  - предложил он. Под действием ЛСД они провели остаток ночи, записывая музыку.
Восточное чувство музыки Йоко  сбивало Джона с  толку, бросая вызов его коммерческому подходу к искусству.  Запись напоминала совокупление мужчины и женщины в наркотическом  трансе  жаркой  ночью. Когда взошло солнце,  они занялись любовью и назвали свое произведение “Два девственника”, потому что чувствовали себя переродившимися.
А через  несколько  дней  Синтия  вернулась из Греции с Волшебным Алексом и Дженни и увидела,  что Джон с Йоко удобно  устроились  в  ее кухне.
Синтия и сейчас сокрушается из-за того,  что в ту  ночь  легла  в постель   с  Волшебным  Алексом,  но  тогда  ей  казалось,  что  месть достойная.  Утром  она  проснулась  с  чувством  отвращения  к   себе, намереваясь  бороться за мужа.  Через несколько дней Синтия приехала  “Кенвуд” за вещами, и они почти помирились. Йоко уехала. Джон заверил, что она ему надоела, и предложил Синтии вернуться, если она хочет. Она пробыла там несколько дней,  когда Джон сообщил,  что должен поехать в Нью-Йорк  вместе  с  Полом,  чтобы  присутствовать на открытии “Эппл”. Синтия умоляла взять ее с собой,  но Джон сказал,  что  будет  слишком занят, к тому же, вернувшись, он сразу же отправится в студию работать над новым альбомом.  И вновь Джон отправил ее  прочь,  на  сей  раз  с матерью и Джулианом,  в Песаро,  Италия. Неохотно Синтия попрощалась с Джоном и поцеловала его, теперь уже в последний раз.
 
 ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

                “Я привык  к  тому,  что мне подносили газеты,  и только                после того,  как я прочту, разрешалось взять кому-нибудь  еще... Думаю, именно это убивает таких людей, как Пресли и других... Короля всегда убивают подданные, а не враги.Короля перекармливают,  загружают наркотиками,  ему всячески потворствуют, делают все, чтобы привязать к трону.Многие  люди в такой ситуации так и не просыпаются.  Они  умирают либо умственно,  либо физически,  иногда и то, и другое.  И что сделала для меня Йоко,  помимо того,  что                освободила, сделав феминистом, так это то, что она вытащила меня из этой ситуации. И на этом кончились “Битлз”.Не то,  чтобы Йоко расколола “Битлз”,  она лишь показала мне,  что значит быть Элвисом-битлом в окружении лицемеров и рабов, заинтересованных лишь в том, чтобы ситуация не менялась. А это подобно смерти”
Джон Леннон, “Ньюсуик”, октябрь 1980

1

В мае того года,  вновь  собравшись  в  студии  на  Эбби  Роуд  с Джорджем Мартином,  чтобы записать материал,  собранный в Индии, битлы обнаружили неожиданное присутствие Йоко Оно.
Йоко постоянно находилась рядом с Джоном. Буквально рядом, словно ее к нему пришили. Странно выглядела маленькая фигурка с растрепанными волосами, вся в черном, которая садилась, вставала, ходила шаг в шаг с Джоном,  выглядывала из-за гитары, когда он играл. Поначалу мы думали, что Йоко уйдет,  когда начнется серьезная работа, но скоро стало ясно, что Джон хочет, чтобы она осталась.
Это было   более,  чем  необычно,  и  нарушало  одну  из  главных заповедей битлов,  соблюдавшихся неукоснительно:  никого не пускали  в студию,  когда  они  работали,  кроми  Нила  и  Мэла.  Когда  в студии появлялся Дик Джеймс,  его вежливо выпроваживали.  Даже Брайану  давали ясно  понять,  что лучше ему заниматься своими делами,  а здесь ему не место.  Однажды,  когда Брайан привел молодого  человека,  на  которого хотел произвести впечатление, и сделал по селектору какое-то замечание Джону в отношении музыки,  Джон отреагировал  так:  “Считай  проценты, Брайан. А мы займемся музыкой”.
Йоко еще можно было бы выносить,  если бы она держала  дистанцию, но  она  во  все вмешивалась.  Если она имела собственное мнение об их музыке, она его высказывала. И не один раз, а постоянно. Она выступала с убежденностью невежды,  поскольку ничего не понимала в рок-музыке, и их это раздражало.  Однажды вечером битлы предавались воспоминаниям  о концерте  на  стадионе  “Ши”,  а  Йоко спросила,  что ребята делали на бейсбольном стадионе. Когда ей объяснили, что они там дважды выступали с  аншлагом,  Йоко  задумалась:  “Это  в  1966 году?  У меня тогда был концерт в ...” Ее рассказ встретили молчанием.
Поначалу Пол пытался разобраться,  что такое Йоко, и не устраивал из этого трагедии.  Пол - шоумен, поэтому альбом прежде всего. Но Йоко его  достала.  И он,  и остальные потеряли терпение,  и это вылилось в открытую враждебность.  Она вели себя холодно, за спиной саркастически называли ее “японский аромат месяца” и отпускали шуточки о том,  что у нее влагалище такое же косое,  как глаза.  Когда Нила кто-то  спросил, забыл  ли  он  побриться  или  отращивает  усы,  Нил ответил:  “Мы все  отращиваем усы,  даже Йоко”.  Немало возникало предположений и о  том, почему Йоко следует за Джоном в мужской туалет всякий раз, как он туда направляется. Решили, что она ему помогает.
Ринго даже  заехал к Джону в Уэйбридж.  “Послушай,  Джон,  а Йоко должна там находиться постоянно?” - спросил он.
“Ты просто  не  понимаешь,  -  ответил  Джон,  - У нас с Йоко все иначе”.
Джон каждую пошлую шуточку в отношении Йоко воспринимал, как удар в спину. Сильные северные мужчины видели в этой маленькой женщине реальную угрозу,  и они замкнулись. Что до Джона, он совершенно растерялся: за последние несколько недель Йоко предложила Джону больше жизненных альтернатив,  чем битлы за восемь лет.  Она воскресила в нем бунтарский  дух,  пробудила  художника,  каким  он   хотел   стать   в ливерпульском  художественном  колледже.  Она  убедила его в том,  как суетно бытие поп-звезды.  Жизнь  с  Йоко  напоминала  ее  стихотворные инструкции  -  эксцентричная,  глупая,  часто  провоцирующая.  Да,  он навязал ее битлам,  хотя она их и раздражала,  но она для него важнее, чем они могут представить. Она давала ему силу, новый взгляд на жизнь. То, что происходило между Джоном и Йоко, называется классическая форма любви, легенда, такая же громадная, как и “Битлз”.
В начале мая,  когда Синтия все еще  находилась  в  Песаро,  Джон вывел Йоко из тени в свет. Они устроили первую совместную выставку деревянных “предметов, к которым нужно что-либо добавить или что-то от них отнять” в художественной лаборатории на Друри Лейн, которую быстро размонтировали и растащили зрители.  В тот месяц  Йоко  вместе  с  ним пришла на пресс-конференцию по поводу открытия ателье пошива “Эппл”, а 18 июня она явилась на премьеру “Пишет Сам”.  Книгу Джона с шаржами  и каламбурами  великолепно  адаптировал  и  поставил на сцене друг Джона артист Виктор Спинетти.  (Сначала Джон встретился  с  сэром  Лоуренсом Оливье, в то время директором Национального театра, но Джон явился под действием ЛСД,  и Оливье не понял ни слова из того,  о чем он говорил. Проект передали Виктору Спинетти). Спектакль “Пишет Сам” открыл летний театральный сезон в Национальном театре.
Пресса Флит стрит знала о Йоко,  но не поняла, ее роль. Поскольку он оставался женатым человеком,  Йоко не фотографировали,  и о ней  не писали.  Но  вечером  перед  премьерой  в  Национальном  театре пресса проявила любопытство.  Когда Джон с  Йоко  вышли  из  “роллс-ройса”  в сопровождении    Нила   Эспинола,   перед   ними   защелкали   вспышки фотоаппаратов.
“Где ваша  жена?  -  выкрикнул  репортер,  -  Где  Синтия?”  Джон остолбенел и не ответил:  ему и в голову не приходило, что его любви к
этой  женщине  кто-то  посмеет  бросить  вызов или хотя бы потребовать объяснений.  Он  предполагал,  что  о  Йоко  могут  упомянуть  в газетах,  но не думал,  что его станут порицать. И вновь вопросы: “Где Синтия?”, “Где ваша жена?”, “Что случилось с вашей женой, Джон?”
“Не знаю!” - взорвался Джон и стал расталкивать толпу, пробираясь к театру.
15 июня  они  вместе  появились в кафедральном соборе Ковентри на выставке  современной  английской  скульптуры.  Йоко  удалось   выбить приглашение   на   участие   в  выставке.  Йоко  и  Джон  намеревались осуществить идею “живой скульптуры”,  устроив церемонию  посадки  двух желудей,  на  месте  которых  собирались установить бронзовую табличку “Джон,  автор Йоко Оно” и “Йоко,  автор Джон Леннон”.  Прибыв в собор, они предстали перед каноником Верни.  “К сожалению, - огорчил он их, - администрация собора решила,  что не может  позволить  вам  установить ваше  произведение  на  основной территории выставки,  поскольку это - освященная земля”. К тому же каноник не считал желуди скульптурой.
Йоко пришла в бешенство и превратилась в маленький вулканчик. Она с  пафосом  произнесла  целую  речь  и  пообещала,  что  все   ведущие английские  скульпторы  прибудут для освидетельствования правомерности идеи с желудями.  И она действительно бросилась к дому Генри Мора, но, к  счастью  для  великого  скульптора,  он  в тот момент отсутствовал. Пришли к компромисному решению: им позволят посадить желуди на лужайке рядом с собором,  где выставляются скульптуры нового поколения.  Через неделю желуди ночью вырыли и  украли.  Джон  и  Йоко  отправили  новый комплект и наняли охрану на все время работы выставки.
1 июля  Джон  публично  заявил  о  своей   любви   художественной выставкой “Ты здесь”, посвященной “Йоко, от Джона, с любовью”, которую он финансировал.  Открытию посвятили галаторжество в  галерее  Роберта Фрейзера напротив Оксфорд стрит,  где присутствовали ведущие критики и репортеры Флит стрит.  Джон и Йоко прибыли  все  в  белом,  что  стало началом  их цветовой фазы.  На Джоне был костюм с широкими лацканами и рубашка,  волосы расчесаны на прямой пробор.  На  Йоко  -  шаровары  и туника  из одного материала.  Они улыбнулись гостям и репортерам,  как кошки, только что проглотившие по канарейке.
Помню, как я в недоумении ходил по выставке и думал:  “О чем Джон думает?” Выставка представляла собой коллекцию  емкостей:  коробка,  в которую слепые собирают милостыню,  загон для ослов,  клетки для птиц, для  прокаженных.  Механическая  собачка  лаяла,  виляла  хвостиком  и поднимала лапку,  если в нее бросить шестипенсовик. Лишь один экспонат мог хоть как-то претендовать на оригинальность: белый круг шести футов в  диаметре,  в  центре  которого  аккуратными  печатными буквами было написано:   “Ты   здесь”.   Событие   снималось   на   видеокамеры   и транслировалось  по телевидению.  У студентов художественного колледжа Хорнси выставка вызвала такое отвращение,  что они принесли в  галерею Фрейзера   ржавый   велосипед   с   запиской:  “Этот  экспонат  забыли выставить”.  Джон установил велосипед  на  подставку  и  рядом  с  ним расположил туфли с табличкой: “Снимаю перед вами туфли”.
Кульминацией открытия стали 365  воздушных  шаров,  выпущенных  в лондонское  небо.  К  каждому шарику привязали карточки:  “Пожалуйста, напишите Джону Леннону, как вам понравилась выставка в галерее Роберта Фрейзера”.
Отзывы в прессе о выставке были  еще  строже,  чем  о  “Волшебном таинственном путешествии”,  но не хуже,  чем сотни писем от тех людей, которые  нашли  воздушные  шарики.  В  большинстве  содержались  яркие расистские эпитеты в адрес японки,  что возникла в жизни их героя. Что за чушь с какими-то желудями,  коллекцией коробок и воздушными шарами? Все  недоумевали.  Общественное  мнение гласило:  “Верните нам старого Леннона!  И больше всего всех интересовало:  что случилось с Синтией и Джулианом?
Для Джона начался поворот  на  180  градусов:  от  любимого  сына народа  до  объекта  насмешек и споров.  “Полагаю,  беда в том,  что я испортил свой имидж,  - рассказывал Джон  журналисту,  -  Люди  хотят, чтобы  меня  можно было носить в сумке.  Они просто хотят,  чтобы меня можно было любить. Но я таким никогда не был. Еще в школе я был просто “Леннон”.  И  никто никогда не представлял,  что из меня можно сделать игрушку”.
В Песаро  в  отеле  “Крузер”,  Синтия в английской газете увидела фотографию Джона с Йоко и погрузилась в глубокое уныние.  Она слегла в постель,  и несколько дней не ела и не спала. Лишь через неделю матери удалось ее уговорить  выйти  из  отеля  пообедать.  С  ней  отправился Роберто Бассанини, нежный сын владельцев отеля и официантка, с которой они подружились.  В прошлый приезд  Синтии  в  Песаро  Бассанини  спас маленького  Джулиана  от  толпы  на  пляже,  хотевшей потрогать “Битла бамбино”.  В первый же вечер  Синтия  с  головой  бросилась  в  загул, поставив перед собой задачу забыть про все невзгоды. Синтия, Бассанини и официантка отправились выпить и переходили из клуба в клуб до  утра, к отелю они возвращались, смеясь, когда уже взошло солнце.
Перед зданием отеля на тротуаре сидел и ждал Волшебный Алекс.  Он приехал вечером,  предполагая найти безутешную жену,  но ему сообщили, что Синтия отправилась в город с молодым холостяком. Он сказал Синтии, что  Джона это заинтересует.  Джон прислал Алекса с ультиматумом:  ему нужен развод,  чтобы жениться на Йоко Оно,  и, если Синтия откажется и устроит шум, он отберет у нее Джулиана, а ее отошлет в Ливерпуль.
“Развод?! - закричала Синтия,  - Да на  каком  основании?”  “Джон обвиняет  тебя  в  супружеской измене,  - холодно произнес Алекс,  - Я согласился выступить свидетелем  на  суде  со  стороны  Джона”.  Алекс напомнил,  что и сам с ней спал,  а теперь видит, как она возвращается на рассвете в отель с Роберто Бассанини,  и Алекс не уверен,  что этот список полный.
Синтия примчалась в  Лондон,  чтобы  попытаться  объяснить  Джону историю с Волшебным Алексом, но увиделись они только две недели спустя и были не одни.  Джон настоял на том,  чтобы при  выяснении  отношений присутствовала Йоко.  Синтия сдерживала слезы, готовые выступить из-за унижения,  что приходится обсуждать свои дела при Йоко,  и  попыталась объяснить,  что Волшебный Алекс заворожил ее с помощью свечей и черной магии  точно  так  же,  как  загипнотизировал  медсестру-американку  в Ришекеше,  заставив  ее  выдумать все эти сказки про Махариши.  А Джон просто  вновь  и  вновь  повторял  условия  развода:  широкая  огласка неизбежна,  это может ему здорово повредить, и Синтии надо помалкивать и  не  возражать,  когда  он  предъявит  ей  обвинение  в  супружеской неверности.  Он заплатит ей небольшую компенсацию. Встреча закончилась тем,  что Джон,  извинившись,  отправился в ванную,  а Йоко немедленно последовала за ним.
Синтия помалкивала  и  не  возражала,  когда  Джон  предъявил  ей обвинения.  Меня попросили заняться условиями развода. Все шло гладко, но  в  начале  сентября  Джон  проговорился,  что  Йоко  беременна.  Я посоветовал ему не оглашать этот факт,  но объяснил, что раз Йоко ждет ребенка,  нелепо выдвигать Синтии какие-то претензии. Роли поменяли, и Синтии  разрешили самой потребовать у Джона развода.  Это ее нисколько не обрадовало.  Синтия словно обезумела. В ноябре 1968 года ей вручили официальное  уведомление,  вступающее в силу через шесть месяцев.  Она получила всего лишь 100.000 фунтов,  из которых ей пришлось  истратить 25.000 фунтов на дом, где бы они смогли жить с Джулианом и матерью.
Синтию быстро и аккуратно отрезали от битлов и их семей. Мало кто из  сотрудников  или  друзей  битлов  решался  поддерживать Синтию или высказываться против Йоко, боясь недовольства Джона Леннона. Я от всей души  сочувствовал  Синтии,  и  хотя меня чрезвычайно огорчил поступок Джона,  я понимал,  что для них обоих это у лучшему.  Улаживать  дела, связанные  с  разводом,  было пренеприятным занятием.  Единственным из ливерпульской компании,  кто реально поддерживал Синтию,  был Пол.  Он приезжал  в  Уэйбридж  на  своем  “астон  мартине”  повидать  Синтию с Джулианом.  По дороге он сочинил для  малыша  песню.  Там  были  такие слова:”  Эй,  Джулиан,  все  не  так  плохо/ возьми грустную песенку и переделай на веселую”. Со временем она стала одним из величайших хитов “Битлз” “Hey, Jude”.
Самые близкие друзья Синтии  оставили  ее.  Она  купила  домик  в Кессингтоне и уединенно провела там все лето, пакуя вещи для перевозки из Уэйбриджа.  Через несколько месяцев  она  решила  устроить  обед  и пригласить  в  свой новый дом тех,  с кем ей пришлось делить радости и горести,  но гости чувствовали себя неуютно,  и вечер  не  удался.  Мы редко  получали  о ней известия.  31 июля 1970 года она вышла замуж за Роберто Бассанини.  Синтия и Бассанини открыли в Лондоне ресторан,  но дело не пошло. Брак тоже оказался неудачным. В 1974 году она развелась и уехала в Северный Уэльс. Четыре года спустя она вышла замуж за Джона Твиста,  и они открыли маленький ресторан и гостиницу в Рутине.  Через два года она развелась с  Твистом.  И  до  смерти  Джона  верила,  что когда-нибудь они снова будут вместе.
Как только я закончил оформлять  развод  Джона  с  Синтией,  меня попросили  заняться  разводом  Йоко с Тони Коксом.  Дело о разводе вел лондонский  юрист  Чарльз  Левинсон,  хотя   большинство   переговоров проводилось  в  моей  конторе в компании “Эппл”,  где собирались Джон, Йоко,  Кокс и юристы,  чтобы в дружеской обстановке обсудить  условия. Джон  согласился  оплатить  все издержки,  связанные с разводом Йоко и Кокса, что составило примерно 100.000 фунтов. Сюда вошли аренда, счета всевозможных  кинематографических лабораторий и выплата личных долгов. Джон также взял на себя стоимость развода,  включая  отъезд  Кокса  на Виргинские острова, где он хотел поселиться.      Взамен Киоко,  дочь Йоко, передавалась в опеку Йоко. За несколько месяцев  до  этого Джон с Синтией купили черный итальянский автомобиль “револто” за 6.000 фунтов.  Джон отправил его Волшебному Алексу в знак благодарности  за труды.  Волшебный Алекс еще какое-то время оставался близким другом Джона - до тех пор, пока Йоко не возражала.
Несколько месяцев   Джон  и  Йоко  жили,  словно  бездомные.  “Мы скитались  по  разным  местам,  -  рассказывала  Йоко,   -   Мы   были любовниками, которым некуда деться”. Несколько дней они провели в доме Пола на Кавендиш авеню, но присутствие Пола на них сильно давило. Ночь или  две они провели в моей квартире,  а потом на неделю уехали к Нилу Эспинолу. Наконец обосновались в старой квартире Ринго на первом этаже в доме на Монтегью сквер.
Там, чувствуя себя потерянной и отверженной,  Йоко решила, что им нужно  принимать  героин.  Как  позднее  это сформулировала Йоко,  они начали принимать  героин  “в  ознаменование  своего  становления,  как художников”.  “Конечно же,  - говорит Йоко, - Джордж уверен, что это я посадила Джона на героин.  Но это неправда.  Джон никогда не  стал  бы делать  что-нибудь  против  воли”.  И  все  же  многие  близкие друзья считают,  что только благодаря героину Йоко смогла полностью подчинить Джона.  Если искать главную причину разрыва битлов, то это зависимость Джона от героина.
“Джону было  интересно,  -  объясняет  Йоко,  -  Он спросил меня, принимала ли  я  его  когда-либо.  Я  ему  рассказала,  что  когда  он находился в Индии у Махариши,  я понюхала на одной вечеринке, не зная, что это такое.  Мне просто дали что-то,  и я спросила:  “Что это было”. Ощущение было прекрасным. Однажды Джон говорил о героине и спросил: “А ты когда-нибудь пробовала?”,  и я рассказала ему о Париже.  И сказала, что это приятно.  Думаю,  что,  поскольку доза была маленькой,  мне не стало  плохо.  Просто  очень  приятное  ощущение.  Об  этом  я  ему  и рассказала. Когда вы его принимаете “правильно” - не совсем подходящее слово - но когда вы примите чуть больше,  вам сразу же  станет  плохо, если  вы к нему не привыкли.  Так что я думаю,  что,  может быть,  мой рассказ о том,  что это приятно,  как-то связан с тем,  что Джон начал его принимать”.
Что бы ни послужило поводом, идея не прошла мимо. Почти весь июль того  бурного  лета  они  пролежали  в ступоре на первом этаже дома на Монтегью сквер.

2


Пока Джон встречался с Йоко Оно,  пятилетняя любовная связь  Пола Маккартни  с  Джейн  Эшер подходила к концу.  Джейн,  к большой досаде Пола,  снова стала работать,  на сей раз она  уехала  на  гастроли  по Великобритании с Бристольским “Старым Виком”. Очевидно, Полу постоянно требовалась женщина, и в ее отсутствие на лице его читалось страдание. Когда Пол впервые сыграл Джону песню “Hey,  Jude”,  Джон, не зная, что она написана для Джулиана,  по ошибке решил, что Пол написал о разрыве с Джейн.  “Вот это да,  - подумал Джон,  - оказывается,  у него сейчас происходит то же самое, что и у меня”.
12 мая  Пол  и  Джон  прибыли  в  Нью-Йорк,  чтобы  с  остальными служащими “Эппл” принять участие в церемонии  открытия  компании.  Это путешествие фактически представляло пятидневное рекламное мероприятие, проводимое фирмой “Солтерз энд Роскин” и  включало  пресс-конференцию, совещание   совета   директоров   “Эппл”   на  китайском  паруснике  в Манхэттанской гавани,  где я председательствовал, большую фотографию в журнале   “Лайф”  и  выступление  в  “Тунайт  шоу”  для  25-миллионной аудитории.
Джон и  Пол  расстроились,  узнав,  что  постоянного ведущего шоу Джонни  Карсона   заменили   бывшим   бейсболистом   Джо   Гарджиолой, симпатичным  прямолинейным  парнем,  которому  польстило,  что “Битлз” выступают в его шоу,  но он явно не понимал,  о чем они  говорят.  Они совершенно серьезно объясняли ему свои планы в отношении “Эппл”.  “Это -  контролируемое  чудо,  -  вещал  Пол,  -  что-то  вроде   западного коммунизма.    Мы    хотим    помогать   людям,   но   не   заниматься благотворительностью.  Нам всегда приходилось кланяться большим шишкам и  спрашивать:  “Можно  мы  сделаем  так и так?” Сейчас мы находимся в выгодном положении,  нам больше не нужны деньги,  и впервые боссов  не интересует прибыль. Если вы придете ко мне и скажете: “У меня есть вот
такая мечта”, я отвечу: “Иди и воплощай”.
Гарджиола усмехнулся  и  продолжал  усмехаться,  когда  включился Джон: “Наша цель - не золотые зубы в банке. У нас есть все. Нам просто интересно  посмотреть,  можем  ли  мы  совместить  свободу художника с коммерческой структурой, мы хотим посмотреть, сможем ли что-то создать и   потом   продать  без  потерь  за  цену,  в  пять  раз  превышающую себестоимость”.
Америка загудела.  Все мечтатели, мошенники, художники-неудачники поняли одно:  битлы так богаты,  что раздают деньги.  Все, что нужно - это принести им какой-нибудь проект,  и они скажут:  “Иди и воплощай”.  Джон и Пол не подозревали,  какого джина  в  тот  вечер  выпустили  из бутылки.
После шоу Пол Маккартни отправился на встречу  с  Линдой  Истман. Линда  заявилась  до  начала пресс-конференции и нахально всучила Полу свой номер телефона.  Он позвонил ей позднее и договорился о  встрече, но  боялся,  что  их  вместе сфотографируют,  если она придет к нему в номер  отеля  на  Сент-Реджис,  а  Джейн  Эшер  увидит  фотографии.  И встретился  с ней на квартире Ната Вайса в Ист-Сайде,  где они провели несколько дней.  На двери спальни они оставили свои подписи. Эта дверь сейчас висит на стене в квартире Ната.  Как-то Пол упомянул, что очень любит детей,  и Линда привела свою шестилетнюю дочь Хезер.  Счастливый Пол нянчился с ребенком, пока мать уезжала фотографировать рок-концерт в Филморе.  Когда Пол вернулся в Лондон на той неделе,  Линда прислала ему огромного резинового пупса Маккартни с поджатыми губами,  а сверху водрузила фотографию, на которой Хезер целует его.
Несколько недель   спустя   Пол   вновь   приехал   в  Америку  в сопровождении Рона Касса. Эту поездку организовали специально ради его выступления  на  совещании  “Кэпитол рекордз” в Лос-Анжелесе.  Из всех битлов только Пол не отказывался от выступлений на деловых совещаниях, где  собираются  напившиеся  пивом  дельцы  и  проходимцы  в  выходных костюмах.  Пол осознавал важность общественных отношений и к  тому  же хотел,   чтобы   его   “западный  коммунизм”  работал,  а  в  вопросах звукозаписи  компании  Эппл”  дистрибьютеры  “Кэпитол  рекордз”  могли помочь. Рона Касса позабавило, что Пол целый день развлекал этих людей и раздавал автографы для их детей.  Он делал все,  только что сигарами не угощал.
Но без развлечений Пол  заскучал  бы,  и  он  находил  достаточно времени на то,  чтобы позабавиться в бунгало отеля “Беверли Хиллз”.  В тот уикэнд он создал постановку,  которую Рон  назвал  “Черно-белое шоу Пола Маккартни”.  В одной спальне Пол поселил красивую молодую голливудскую  кинозвезду.  В  другой  держал  самых  известных лос-анжелесских темнокожих девушек по вызову. Касс, проживавший вместе с Полом в бунгало  с  тремя  спальнями,  приходил  посмотреть  на  эти забавы.  Весь  уикэнд  Пол  путешествовал  из одной спальни в другую и останавливался только для того,  чтобы подписать счета.  В воскресенье утром это занятие прервал телефонный звонок.  Линда Истман на собственные средства прилетела в Калифорнию и находилась в вестибюле отеля.
Пол нимало не смутился и пригласил ее в бунгало.  Через несколько минут она появилась.  Пол провел ее в гостиную. Постучав в двери обеих спален,  он  велел  девушкам  одеться  и  разбежаться.  Они  с  Линдой непринужденно болтали,  сидя на  диване,  пока  артисты черно-белого шоу “   собирались  и  уходили,  заливаясь  слезами.  Трудно  было отнестись к ситуации более непринужденно.  Линда и  Пол  вели  себя   не менее великолепно,  когда  американская  актриса  Пегги  Липтон, снимавшаяся в то  время  в  популярном  телесериале  “Мод  Скуэд”,  без предупреждения возникла на ступенях бунгало и призналась Полу в любви. Пол объяснил,  что сейчас занят,  и захлопнул дверь у нее перед носом. Линда провела у него ночь, а на следующий день он повез ее кататься на яхте Джона Келли, который тогда возглавлял студию “Уорнер Бразерз”.
Именно  Линда  Истман  сопровождала  Рона  Касса и Пола назад в Нью-Йорк,  прихватив сумку с марихуаной. Это была ее первая выходка из многих,  связанных с наркотиками, в дальнейшем ее безрассудства не раз приведут к столкновениям с законом.  Оказалось, что анашаодин из самых любимых пороков Линды. Рон Касс узнал об этом, когда они втроем сидели перед вылетом в  зале  ожидания  для  важных  персон  в  международном аэропорту Лос-Анжелеса.  По системе оповещения объявили, что в связи с возможным нахождением в аэропорту бомбы, ручная кладь пассажиров будет очень тщательно досматриваться.
Касс сразу же обратился к Полу:  “Есть у тебя что-нибудь в сумке, что лучше не показывать?” Пол отрицательно покачал головой. Тогда Касс обернулся к Линде Истман. Она сообщила, что в сумке, стоящей у ее ног, есть “пара кило”.
Касс направился к начальнику аэропорта и пожаловался,  что Пола и его подругу очень смущает то, что их будут проверять прилюдно. Ведь не думают же они, что у Пола Маккартни с собой бомба, и нельзя ли сделать для  них исключение?  Непреклонные чиновники заявили,  что таможенному досмотру подлежат  все.  Однако,  если  их  это  так  шокирует,  можно провести  досмотр  в  отдельной  комнате.  В зале ожидания Касс пинком загнал  сумку  под  ряд  пластмассовых  стульев,  где   она   осталась незамеченной во время общего досмотра.  После того,  как Пола, Линду и Касса вежливо обыскали,  Линда схватила сумку и пронесла  в самолет. Разъяренный  Касс  с трудом дождался,   того момента,  когда они наконец-то смогли от нее избавится в Нью-Йорке и сели в самолет до Лондона.
Когда Пол вернулся домой, Линда обрушила на него шквал телефонных  звонков и  писем  через  Атлантический  океан,  но  как  удержать  его внимание, находясь за три тысячи миль?
Пол, влюбленный в Джейн и ждущий ее с гастролей,  все же  находил возможности развлечься.  Однажды летом молодая американка Фрэнси Шварц из Нью-Джерси появилась в конторе “Эппл”.  По рассказу Барбары Беннет, секретарши,  дежурившей  в тот день на проходной,  она была в джинсах, без косметики,  с грязными волосами.  Подобно тысячам других  девушек, она  привезла с собой письмо и сценарий,  которые хотела показать Полу Маккартни.  Обычно Барбара отправляла таких девиц прочь,  но  тут  под действием  необъяснимой  вспышки  доброты,  она  сказала Фрэнси Шварц, чтобы та пришла в полдень, когда Пол будет на месте.
Девушка, вернувшаяся в контору несколько часов спустя, изменилась до неузнаваемости. Фрэнси провела целый день в поисках нового платья и в парикмахерской.  Барбара Беннет представила ее Полу, а тот пригласил ее в свою контору. Позднее они отправились вместе выпить по коктейлю и пообедать,  а затем она осталась на ночь в Сент-Джон Вуд. Через неделю Пол попросил,  чтобы для Фрэнси подобрали работу в “Эппл” и,  несмотря на  всеобщее  неодобрение,  она  обосновалась  в  отделе  общественных связей.  Прошло три недели, а у Фрэнси не нашлось других обязанностей, помимо тех,  что она выполняла в качестве пташки Пола.  Казалось,  что она прочно утвердилась в  доме  на  Кавендиш  авеню.  Пока  неожиданно однажды вечером не приехала Джейн.      Постоянная стайка группи,  стоявшая в карауле у дверей дома Пола,  пыталась  предупредить  его  о  том,  что  Джейн  вернулась из турне и вот-вот откроет дверь своим ключом, но Пол решил, что его разыгрывают. Как  и  Синтия  до  нее,  Джейн обнаружила постороннюю женщину в своем банном халате. Джейн пулей вылетела из дома и умчалась на своей машине прочь. Вечером того же дня приехала миссис Эшер, чтобы забрать одежду, ложки, сковородки и кастрюли Джейн.
Хотя Пол  с  Джейн  еще  появлялись  вместе  пару раз после этого случая, и Пол счел своим долгом присутствовать на ее премьере в театре “Форчун”,  чтобы  не  испортить  ей  радость  вечера  вопросами  о его отсутствии,  отношения на этом  закончились.  Через  месяц  это  стало достоянием  гласности,  когда  Джейн  вскользь упомянула на “Саймон Ди шоу” для Би-би-си, чтобы их помолвка расторгнута - по инициативе Пола.
Джейн почти  не  видела  Пола  с  тех  пор.  С  годами  она стала категорически отрицать свою связь с  ним  и  в  интервью  отказывалась
обсуждать этот вопрос.  Сейчас это одна из самых знаменитых английских актрис. Она замужем за карикатуристом Джеральдом Серфом, и живут они в Лондоне с сыном и дочерью.
После ухода Джейн Пол  явился  на  следующий  день  в  контору  с 
намерением  в  отместку  уволить Питера Эшера.  Рону Кассу удалось
его отговорить .
Фрэнси Шварц  вскоре убрали.  Вернувшись в Америку,  она написала книгу  о  своем  коротком  романе  с   Полом,   которую   опубликовало издательство “Роллинг Стоун Пресс”.
Линда Истман продолжала звонить и  писать.  В  начале  осени  Пол пригласил  ее  погостить  в  Лондоне на Кавендиш авеню,  7,  где она и осталась.
3

Как только ко мне стали поступать финансовые отчеты,  стало ясно, что “Эппл бутик” прогорает.  За  семь  месяцев  существования  магазин потерпел  убытки  в  размере  почти 200.000 фунтов.  Причина неудачи - плохое планирование и некомпетентность.  “Битлз” с “Шутом” расстались, разругавшись.  В  январе  прошлого  года  Джон Линдон,  сменивший Пита Шоттона в должности управляющего магазином,  присылал письма “Шуту”  и их руководству,  обещая убрать их из магазина, если они опять влезут в долги.  Битлы,  оправдываясь тем,  что они все сделали по закону, тихо отстранили их от дел,  во избежание публичного скандала.  Вскоре “Шут” уехал в Америку и подписал контракт со студией  “Меркьюри  Рекордз”  в качестве вокальной группы. Никто о них больше никогда не слышал.
Местный городской   комитет  все-таки  добился  того,  что  яркую
картинку соскребли со стены магазина.  Похоже, что в магазин приходили только  для  того,  чтобы  покататься на лифте или поглазеть на Дженни Бойд,  сестру Патти,  работавшую там продавщицей вместе  с  фокусником Калебом,  соответственно одетым. Калеб в перерывах между сеансами спал за сундуком с реквизитом.  Иногда  магазин  посещала  толстая  дама  в цыганском  наряде.  Надувная  мебель  с  ценниками,  на  которых цифры казались непомерно завышенными,  пылились по  углам,  яркая  одежда  - ностальгическое  напоминание  о моде прошлого летнего сезона - висела, невостребованная,  на вешалках.  На полу складского  помещения  этажом выше  хранились  в    несколько  рядов заказанные “Шутом” рулоны шелка и бархата.  В подвале сотни “просто ящиков” Волшебного Алекса  мигали  в темноте, пока не садились батарейки.
Но последней каплей стало  общественное  мнение.  Одна  из  газет написала,  что  битлы  превратились  во владельцев магазинов.  Это так возмутило Джона и Пола,  что  они  решили  немедленно  закрыть  бутик. Характерно,  что,  решив ликвидировать магазин, они не распродавали, а раздавали товары. Мне сообщили, что Джон и Пол приняли решение 31 июля в  среду  обеспечить  свободный  доступ  в  магазин  всем  желающим  и позволить каждому взять все, что понравится.
В понедельник вечером, перед раздачей товаров, в магазин приехали Йоко Оно с Джоном.  К изумлению сотрудников магазина,  Йоко развернула на полу огромную тряпку и стала туда складывать товары.  Затем связала углы, водрузила этот мешок себе на спину, словно Санта Клаус и понесла к “роллс-ройсу”.
Утром в день раздачи - а  мероприятие  широко  рекламировалось  в прессе и по телевидению - выстроилась очередь на три квартала. Открыли дверь подвала,  чтобы люди могли войти через основной вход,  побродить по  магазину  и  выйти  через другую дверь.  Согласно четким указаниям битлов,  количество товаров, которые можно вынести, не ограничивалось. Тюки яркой одежды остервенело расхватывали. Люди вставали в очередь по два-три раза и хватали все подряд с жадностью  акул.  Когда  разобрали одежду,  начали  раздирать  рулоны  шелка и бархата.  Унесли плечики и подставки, и никого не останавливали до тех пор, пока какая-то женщина не  попыталась  сорвать  ковровое  покрытие  с  пола.  К  полудню  все закончилось.
Не прошло  и  месяца,  как “Эппл корп.” переехала в новое здание, больше соответствовавшее грандиозности планов. Почти за 500.000 фунтов битлы  купили  красивый пятиэтажный дом в георгианском стиле на Савиль Роу в центре района,  где традиционно располагались ателье  пошива.  В этом  внушительном  кирпичном  здании  некогда  находилось  популярное казино “Албани” и поговаривали,  что  когда-то  оно  служило  любовным гнездышком   леди  Гамильтон  и  лорда  Нельсона.  Азартные  игроки  и страстные любовники,  битлы решили переделать здание  так,  чтобы  оно стало их новым домом.
Каждому сотруднику предоставили отдельное просторное помещение  и разрешили   оформить   по  своему  вкусу.  На  первом  этаже  напротив сверкающего зеркалами зала для посетителей в ослепительном белом офисе с  белым  столом,  кабинетом-баром  и  креслами,  обитыми белой кожей, расположился Рон Касс.  На втором этаже,  куда вели ступени,  покрытые коврами  цвета  зеленого  яблока,  находилась большая контора битлов и Нила, ее окна выходили на Савиль Роу. Это помещение так окончательно и не  оформили.  Битлы  столько раз меняли мнение о том,  как оно должно выглядеть,  что так и не продвинулись.  Я вспоминаю,  как почти  сразу после  того,  как  в  кабинете  положили ковер от стены до стены,  они приказали его убрать и покрыть пол лаковым паркетом.  На третьем этаже находился  офис прессы под руководством Дерека Тейлора.  Моя контора - огромный прямоугольный кабинет  с  красивой  причудливой  лепниной  на потолке  - располагалась напротив конторы битлов.  Вместе люстры Ринго принес мне огромные хромированные  фары,  сделанные  фирмой,  куда  он вложил  деньги.  В  одном  конце  кабинета находился мраморный камин и четыре  комфортабельных  кресла,  а  в  другом  конце  стоял   большой продолговатый  стол  розового  дерева.  За этим столом начнется разлад среди битлов,  и в течение следующих двух лет будут происходить  сотни крайне неприятных встреч. Верхние этажи занимали отдел кинематографии, бухгалтерия,  отдел музыкальных публикаций, кинолаборатория и офис для директоров  под  руководством  всегда  лояльного Элистайра Тейлора.  В глубоком подвале Волшебный Алекс с конструкторами начал  проектировать частную студию битлов, где пообещал сделать 78 дорожек звукозаписи.      А еще там был лифт для сотрудников,  обшитый сталью, а на третьем этаже  современно  оборудованная  кухня с холодильниками,  забитыми до отказа всем на свете, от бекона до икры. Два повара готовили в течение всего  дня разнообразные блюда,  от ветчины и яиц для Ринго до жареной бараньей ноги для деловых  обедов.  Фасад  здания  очистили  песком  и отмыли добела,  над входом водрузили флаг, что придало дому сходство с посольством.  Наняли швейцара в ливрее.  На ступеньках в любую  погоду круглосуточно  дежурили  четыре девушки.  Битлы окрестили их “яблочные очистки”, а Джордж потом увековечил в своей песне. Так они и стояли на посту  на  ступеньках у входа,  пока на нас обрушивались все несчастья мира.
В дополнение  к  неосторожному  заявлению  Джона и Пола в “Тунайт шоу” в Америке,  когда они попросили приносить в “Эппл” новые проекты, прошла  кампания:  битлы  пригласили  подающих  надежды  художников со своими произведениями в “Эппл”. Элистайра Тейлора сфотографировали для рекламы,  нарядив  уличным музыкантом.  В руки ему дали гитару,  у рта закрепили губную гармошку,  на спину привязали барабан,  а к башмаку - стиральную  доску.  Заголовок  гласил:  “У ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА БЫЛ ТАЛАНТ”. Далее шел такой  текст:  “Однажды  он  записал  песню  на  магнитофон/ который одолжил у соседа/...  отправил запись,  письмо и фотографию...
если вы хотите так сделать, СДЕЛАЙТЕ ЭТО СЕЙЧАС! Теперь он катается на “БЕНТЛИ”!
Очень многие тоже захотели иметь “бентли”,  и большая часть  этих людей явилась на Савиль Роу, 3.   Количество посетителей со схемами,  проектами и планами  поистине поражает.  Среди них - американец,  который хотел,  чтобы битлы купили анонимно шесть квадратных миль земли в  Аризоне,  чтобы  устроить  там оргию  на  три недели,  куда придут три миллиона людей,  чтобы принять участие в живом представлении.  Еще появился человек,  который изобрел формулу таблетки,  способной превратить вас в кого угодно. Не обошлось без нескольких мессий и пары пророков. Принесли план по спасению китов и построению коммуны в Индии. Пришла женщина, создававшая осязательные произведения искусства из кусочков кожи,  покрытых маслом.  Здесь были те,  кто видел летающие тарелки и Бога,  и те, кто нуждался в деньгах, чтобы  улететь,  прилететь  или  продолжить  путешествие.   Часто   их задерживали в аэропорту Хитроу из-за отсутствия денег или паспортов, и тогда они просто называли Джона Леннона или Пола Маккартни в  качестве своих спонсоров. Семья хиппи-наркоманов из Калифорнии прибыла к зданию “Эппл” и сообщила,  что они едут на острова Фиджи. Они просили у Джона денег,  чтобы основать там коммуну. Мать семейства, Эмили, женщина лет сорока,  кормила грудью  младшего  ребенка  в  приемной,  а  полдюжины остальных детей, абсолютно голых, носилось по всем офисам. Предложения и  схемы,  присылаемые  в  “Эппл”,  могли  заполнить  все  здание.  Их укладывали  пачками  в “темной” комнате,  где они грозили обрушиться и насмерть задавить того, кто подойдет близко.
Если на  Савиль  Роу  3  и  был  генератор энергии,  то это Дерек Тейлор,  в чем-то самый блестящий из руководителей отделов, а в чем-то самый  плохой.  Если говорить о хорошей стороне,  он оказался одним из немногих,  кто целиком и полностью верил в цель и идеалы “Эппл корп.”, и  его  энтузиазм заражал других.  Природа щедро одарила его обаянием, умом и фантазией. Но Дерек очень много пил и употреблял наркотики. Под действием  психоделиков  он  видел  “Эппл”  в самом радужном свете и в своем вдохновенном безумии представлял себе весь мир,  как  прекрасное поле   деятельности   для   “Эппл”.  Но  вряд  ли  это  можно  назвать деятельностью.  На  втором  этаже  Дерек  развел  полную  анархию.   В обязанности  Дерека  входили  контакты  с  прессой,  что  само по себе представляет огромный объем  работы,  но,  поскольку  не  существовало структуры, которая занималась бы всеми этими придурками в холле, Дерек вызвался их сортировать.  Он сидел  за  столом  в  плетеном  кресле  с сигаретой  или косяком в руке и шотландским виски или кока-колой перед ним и принимал бесконечный поток посетителей.  Драпировки  в  кабинете всегда  были  опущены,  а  недостаток  света  компенсировался световой проекцией гигантской амебы на стену.
Дерек вел себя сумасбродно. Если кто-нибудь заявлялся в компанию, представляясь Адольфом Гитлером,  Дерек  мог  пригласить  его  к  себе выпить и интересовался здоровьем Евы.  Некто,  или нечто,  по прозвищу Стоки  с  его  разрешения  провел  целый  день  в  канцелярии,   рисуя гениталии.  Дежурная  на  проходной и бровью не повела,  когда однажды привели ослицу по имени Саманта и отправили на лифте в контору Дерека. Помощник Дерека, взъерошенный молодой американец Ричард Де Лелло, стал собирать все обрывки, записи, вырезки для своей будущей книги, которая вызывала  истерический  хохот  и  называлась  очень подходяще:  “Самый долгий коктейль”.
Это действительно  походило  на  веселую вечеринку.  На кухне без устали готовили закуски и великолепные обеды. Пятнадцатидневные запасы только  для  конторы  Дерека  составляли  600  пачек сигарет “Бенсон и Хеджес”,  четыре бутылки бренди “Курвуазье”,  три бутылки  водки,  две дюжины пива,  три дюжины тоника,  две дюжины лимонов, дюжина томатного сока,  три бутылки лимонного сока и четыре  ящика  немецкого  светлого пива.  Менеджер  конторы  Элистайр  Тейлор с облегчением заметил,  что список  уменьшился:  в  прошлый  раз  в  него  вошло  еще  два   ящика шотландского  виски.  Расход  на выпивку наконец установился в размере 600 фунтов в месяц.
Вначале, когда  битлы  только  переехали  на  Савиль  Роу 3,  они чрезвычайно интересовались делами компании, особенно Пол. Он вел себя, как  ребенок,  которому  купили дорогую игрушечную железную дорогу.  В течение первых месяцев он приходил рано утром и вникал во все  детали, его  интересовало  даже,  достаточно  ли  туалетной  бумаги в уборной. Однако предметом его  особой  гордости  стал  отдел  звукозаписи.  Пол настойчиво требовал,  чтобы компания выпускала лишь высококачественную продукцию.  Рон Касс заключил  сделку  с  И-Эм-Ай  на  распространение пластинок в Англии.  И-Эм-Ай совсем не обрадовались,  узнав, что битлы намерены выпускать пластинки с собственной торговой маркой. В то время пластинки  “Битлз”  продавались  в  Великобритании  только  через них. И-Эм-Ай было совершенно  не  выгодно  распространять  пластинки  с  их собственной торговой маркой,  и они не собирались уступать без борьбы. Касс пригрозил подписать контракт на распространение пластинок “Битлз” в  Америке  не  с И-Эм-Ай,  а с другой компанией,  и,  в конце концов, работники И-Эм-Ай сдались и  подписали  новое  соглашение  на  продажу пластинок  “Эппл”  по  всему  миру.  Касс  поставил перед собой задачу выкупить обратно все издания Джорджа Харрисона в Америке,  которые  по неопытности продал Терри Мелхиору Терри Доран.
Аудиокассеты для “Эппл рекордз” прибывали на Савиль  Роу  сотнями тысяч,  их было так много,  что Рон Касс подсчитал, что пять человек и за пять лет их не прослушают.Доминирующим мнением  на  “Эппл  рекордз” стало:  “Подписываем  контракт!”  Обнаружив  в  себе  новый  талант  в качестве создателей  звезд,  практически  каждый  работник  “Эппл”  не сомневался,   что  “открыл”  новую  великую  поп-звезду.  Терри  Доран подписал контракт с группой подростков “Грейпфрут”,  и они приступил к записи альбома.  Мэл Эванс открыл Ивайса,  с которым подписал контракт после просмотра видеокассеты и отправил ее в студию.  Джордж  Харрисон подписал контракт с Джеки Ломаксом, певцом из Ливерпуля, певчими храма Харе   Кришна,   Дерисом   Троем,   чернокожим   американским   певцом рок-энд-блюз  с  хриплым голосом,  и договорился о встрече с пианистом Билли Престоном,  шведская группа “Бамбу” прилетела на  прослушивание. Джон  заключил  контракт  с  группой  “Контакт”,  они  исполняли песню “Lovers From Sky” (Небесные  любовники)  о  летающих  тарелках.  Чтобы расширить сферу деятельности под торговой маркой “Эппл”,  Пол подписал контракт с “Зе Блэк Дайк Миллз Брас Бэнд”,  победившими на конкурсе  в Англии  и  с престижными “Модерн Джаз Квортер”.  И еще придумали серию “Литературное слово”:  на  пластинки  записывали  поэтов  и  известных писателей,  читавших  свои  произведения.  Американский  писатель  Кен Кейси,  отчасти вдохновивший Пола на  создание  концепции  “Волшебного таинственного  путешествия”,  тоже  прибыл  в Лондон,  где ему вручили машинописный текст и контракт на звукозапись.
Некоторые открытия       “Эппл”      представлялись      особенно многообещающими.  Питер Эшер подписал контракт с американцем  Джеймсом Тейлором.  Тейлор играл на акустической гитаре и пел жестокие любовные песни с выражением покорности перед беспощадным миром,  хотя  был  так молод,  что рядом с его подписью на контракте стояла подпись его отца. Эшер так верил в Тейлора, что хотел стать его менеджером. Единственное сомнение возникло из-за того,  что Тейлор употреблял героин,  а это не вселяло больших надежд на будущее музыканта.  Тейлор записал в  студии песню  “Carolina  On My Mind” (Думаю о Каролине),  а позднее и большую пластинку.  Пол возлагал надежды на семнадцатилетнюю певицу из  Уэльса Мери   Хопкин.  Узнав  о  ней  от  фотомодели  Твигги  -  Мери  трижды становилась победительницей телеконкурса  “Оппортьюнити  нокс”  -  Пол записал сингл, на котором Хопкин исполняет песню “Those Were the Days” (Было  время),  песня  фолк-рок  с   восточно-европейским   колоритом, написанная   Джином   Раскином.  “Those  Were  The  Days”  включили  в специально подготовленный  альбом  “Первые  гастроли”,  представляющий “Эппл”.  Один экземпляр “Первых гастролей”,  как полагается, отправили нарочным в  Букингемский  дворец.  В  альбом  также  вошли  композиции Джорджа Харрисона “Sour Milk Sea” (Сладкое молочное море) в исполнении Джеки Ломакса и Леннона-Маккартни  “Thingumybob”  в  исполнении  “Блэк Дайк Миллз Бэнд”.
Персональным вкладом “Битлз” в альбом стал сингл “Hey,  Jude”, на обороте   записали   “Revolution”   (Революция)   Джона.  “Hey,  Jude” превратилась в эпическую поэму в стиле поп.  Ее начинает  бесстрастным голосом  Пол  под простой аккомпанемент,  затем композиция переходит в меланхолический гимн,  исполняемый сорока инструментами и хором в  сто голосов,  и  завершается  песня  четырехминутной кодой.  Чтобы создать рекламу пластинке “Hey,  Jude” Пол решил использовать магазин на  углу Бейкер стрит и Пэддингтон стрит. Поздно ночью он проник внутрь и вымыл витрины.  Затем наискось печатными буквами написал “Hey, Jude”. Наутро владельцы  пришли  открывать  магазин  и страшно рассердились:  они не слышали  песни  и  восприняли  слова  “Hey,Jude” ,  как  антисемитский лозунг. Прежде, чем надпись успели стереть, в стекло полетел кирпич.
Потом выяснилось,  что Полу не стоило беспокоиться  о  рекламе  с помощью  таких  трюков.  “Hey,  Jude” в течение двадцати лет прекрасно раскупался в Англии.  “Those Were The Days” в исполнении  Мери  Хопкин пользовалась  почти  такой  же  популярностью,  и  все  лето обе песни боролись за первое место в рейтинге,  общее число пластинок, проданных за лето, составило 13 миллионов.
Новый альбом  под  названием  “Битлз”  пользовался   не   меньшим успехом. Он известен публике, как “Белый альбом” из-за белой глянцевой обложки,  на которой выпуклыми буквами написано “Битлз”. Пол предложил каждому  альбому  присваивать  номер.  “Белый  альбом”  стал настоящим произведением искусства.  Потребовалось  пять  месяцев  на  то,  чтобы написать  тридцать  песен  для  двойного  альбома  и  скомпоновать их. Критики поразились разнообразию и  изысканности  вкуса  альбома,  куда вошли   столь   разные   песни,  как  “Revolution  9”  Джона  в  стиле экспериментальных записей с сильнейшим влиянием  Йоко,  и  сладчайшая, как пудинг, “Об-ла-ди, об-ла-да” Пола. Тони Палмер в “Ландон Обзервер” захлебывался:  “Если и возникали какие-то сомнения в том, что Леннон и Маккартни - величайшие создатели музыки после Шуберта,  то ...  (Белый альбом),  безусловно,  станет свидетелем  того,  как  поток  радостной музыки  смоет  культурный снобизм и буржуазные предрассудки...” Однако ни один критик не отметил, что, возможно, разнообразие альбома вызвано тем,  что над ним работали отдельные личности,  а не четверка битлов в содружестве.  Ко времени записи  “Белого  альбома”  рабочие  отношения битлов  вышли  на  тот  уровень,  когда  можно создать в студии что-то связное лишь при условии,  что один из них возьмет на себя контроль за записью   собственных   композиций,  а  остальные  будут  играть  роль аккомпанирующей группы.  По большей части  контроль  обеспечивал  Пол.  Джон  занимал  второе  место,  Джордж  оказался  на жалком третьем,  в готовый альбом вошли лишь четыре его композиции.  Джордж так  старался привлечь к себе внимание Джона и Пола,  что даже привел прославленного гитариста Эрика Клэптона в качестве “гитариста для записи”.
Ринго почти  никакого  вклада  в альбом не внес.  Он стал ненужен “Битлз”.  Большую часть времени в студии он играл в карты  с  Нилом  и Мэлом.  Близкие  знакомые  битлов  почти не скрывали,  что после ухода Ринго на барабане часто стучит Пол.  На следующий день Ринго в  студии делал вид, что не замечает, что игра не его. Фанаты так и не узнали об этом,  но он очень переживал.  Пол и остальные  явно  намекали:  этому малышу  здорово повезло,  что он попал в группу и пережил вместе с ней сильные потрясения,  но он недостаточно хороший музыкант, чтобы играть с ними.
Однажды Ринго вернулся домой после записи,  где Пол  поучал  его, как надо играть,  и со слезами сказал Маурин, что он “больше не битл”, его уволили.  Маурин пришла в ужас.  Несколько дней Ринго провел дома, сидел,  погруженный в печальные думы, или играл с детьми, а запись шла без него.  Когда ему надоело ждать, пока битлы сделают попытку вернуть его,  он  робко  заявил,  что  “возвращается к битлам”.  По случаю его возвращения остальные трое украсили его барабан цветами  на  несколько сотен фунтов.  Ринго обрадовался и все забыл,  но трещина в фундаменте группы уже появилась, и никакие цветы скрепить его не могли.
 

                ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

                И оба были наги, человек и его жена, и не стыдились
                Бытие 2:25

1

В октябре  1968  года молва Флит стрит разнесла весть,  вызвавшую негодование  во  всех  кухнях  и  гостиных  Великобритании:  Йоко  Оно беременна от Джона Леннона.  И фанаты, и их родители возмущались: Джон обвинил  свою  порядочную  жену-англичанку   в   неверности,   приплел какого-то иностранца,  а у самого - беременная любовница. В довершение полиция,  очевидно,   пронюхала,   что   Джон   и   Йоко   употребляют сильнодействующие наркотики, но публика об этом еще не знала.
Общественное мнение обрушило на них железный кулак.  18 октября в половине  двенадцатого утра в дверь на Монтегью сквер постучали.  Джон только проснулся и пытался привести себя в надлежащий вид, чтобы пойти в  “Эппл”  на пресс-конференцию по поводу выпускаемого сингла.  Он был бледен,  чувствовал себя плохо,  волосы уже  несколько  дней  не  мыл. Открыв  дверь,  он  увидел  сержанта  Нормана  из  отдела  по борьбе с наркотиками Скотленд Ярда и с  ним  шесть  полицейских,  из  них  одна женщина и еще две собаки, тренированные на наркотики. Пока Джон и Йоко сидели друг против друга, команда перевернула все вверх дном в поисках контрабанды.  Одна  из  полицейских  собак  нашла марихуану в чехле от бинокля  и  несколько  семян  марихуаны  в  кофемолке,  спрятанной  за зеркалом  в  ванной.  Большое  количество  анаши нашли позже в коробке из-под пленки в старом футляре фотоаппарата в кладовке.  Джон  и  Йоко уже  много  слышали о детективе Нормане Пилчере,  создавшем себе славу фанатичного борца с наркотиками.  Пилчер развернул яростную кампанию в ту  наркотическую  эру,  а  главной  мишенью стали те,  в ком он видел опасный пример для подростков:  рок-звезды. Мик Джэггер и Кейт Ричардз уже  стали  жертвами  отдела по борьбе с наркотиками.  Весной прошлого года они нагрянули к Кейту Ричардзу  в  загородный  дом  “Редлэндз”  в Уиттерлингзе. Патти и Джордж Харрисон провели в “Редлэндзе” целый день вместе с Джэггером,  Марианной Фейсфул,  агентом Робертом Фрейзером  и международным  агентом  торговли рок-музыкой.  Часть гостей балдела на ЛСД и героине.  Патти и Джордж поспешно уехали поздно  вечером,  после того,  как  голая  Марианна  Фейсфул  вышла  из ванной и завернулась в шкуру,  лежавшую на полу.  Вскоре после их  отъезда  нагрянул  Пилчер. Некоторые газеты считали, что знаменитая рок-звезда и его жена пробыли в доме целый день,  но борцы с  наркотиками  специально  дождались  их убытия,  чтобы  устроить  проверку.  Это  приписывали репутации Брайана Эпштейна,  а также Дэвида Джекобса. Но оба умерли, и новый сезон охоты на поп-звезд открылся. Следующей логической мишенью стал Джон.
Я находился в репетиционном зале и  наблюдал  за  тем,  как  Мери Хопкин  готовится к предстоящему телешоу,  когда мне позвонил Нил.  Он сказал,  что звонил на Монтегью сквер,  и чужой мужской голос ответил, что Джона нет.  “А вы кто?” - спросил незнакомый голос.  “Нет,  это вы кто?” - требовательно спросил Нил. Через несколько минут подошел Джон. “Лучше отмени сегодняшнюю пресс-конференцию” - попросил Джон.
“О’кей, но почему?”
“Представь себе самый страшный сон, - ответил Джон, - Он сбылся”.
Я немедленно отправился на Монтегью сквер и вошел как раз  в  тот момент,  когда Джону и Йоко предъявляли формальное обвинение. Джон был в черном кителе,  черных брюках и белых тапочках, с серым и испуганным лицом,  курил  одну  сигарету за другой.  Йоко тоже была в черном.  Их вывели  из  квартиры,  на  улице  ждала  толпа   репортеров,   и   под сочувствующими  взглядами  они  прошли к полицейской машине.  Йоко шла последней в сопровождении женщины-полицеского.
Находясь дома,  Пол  Маккартни  узнал  о том,  что Джона увезли в Марилебонский полицейский участок,  и поспешил на выручку.  Он  срочно позвонил сэру Джозефу Локвуду в И-Эм-Ай и попросил его употребить свое политическое  влияние  и  связи.  Сэр  Джо  согласился   позвонить   в Марилебонский  полицейский  участок.  К тому моменту Джон уже пришел в себя и сам схватил трубку:  “Алло!  Сержант Леннон слушает,  чем  могу помочь?”
К вечеру Джона и Йоко отпустили, и по дороге домой Джон рассказал Нилу  в подробностях о том дне,  и здесь впервые рассказывается о них. Джона и Йоко предупредили об облаве  заранее.  Джон  решил  “почистить дом”  и избавиться от больших запасов наркотиков.  Вот почему не нашли героин и по этой же причине Джон не  возражал  против  обыска,  он  не открывал  дверь  до  тех  пор,  пока  не  утопил  остатки наркотиков в унитазе.  Джон также рассказал Нилу,  что когда  прибыла  полиция,  он находился  под  действием героина,  но Йоко позднее это отрицала.  Что касается марихуаны, Джон просто не знал, что она там. Он так методично очищал дом, что даже вымыл банку, в которой обычно находилась анаша. А коробка из-под пленки,  найденная полицией,  провалялась там три года, про нее просто забыли.  В кладовку ее забросил шофер, и Джон понятия о ней не имел.
Через несколько  часов  после  ареста  у  Йоко  чуть не произошел выкидыш, и ее уговорили лечь в постель. 18 октября ее срочно доставили в  родильный  дом  Королевы  Шарлотты  с  сильным кровотечением.  Джон потребовал,  чтобы  ему  разрешили  находиться  при   ней   постоянно. Несколько   ночей  он  спал  на  соседней  кровати,  а  когда  кровать понадобилась для новой пациентки, он стал спать на подушках, брошенных на пол.  21 ноября стало ясно,  что Йоко не доносит ребенка до срока и он умрет в утробе,  не родившись.  Джон потребовал, чтобы ему принесли магнитовон  “Награ”  в  больницу.  С  помощью  стетоскопа они записали затухающие удары сердца эмбриона.
Поскольку ребенок   умер   достаточно   большим,   Йоко  получила официальное свидетельство о смерти,  и нужно было дать ему  имя.  Джон назвал  его  Джон  Оно  Леннон  II.  Он  заказал  крошечный  гробик  и похоронил, никому, кроме Йоко, не сказав, где. В ту ночь в больнице он плакал на полу у ее постели, пока не забылся сном.
“Таймс” кратко осветила событие.  Сообщалось,  что 22  ноября  “У Йоко  Оно,  японской  художницы  и  подруги  Джона  Леннона, состоялись преждевременные роды в родильном отделении больницы Королевы Шарлотты. Мистер Леннон признал себя отцом ребенка”.
Позднее, 28 ноября,  все еще больная и  слабая,  Йоко  явилась  в Марилебонский  суд  вместе с Джоном.  Они не отрывались друг от друга, выглядели убитыми,  подавленными,  с остекленевшими глазами, в которых застыла боль. Джона признали виновным в хранении конопли,  подразумевалось, что признание Джона виновным освободит Йоко от всякой ответственности.  Его оштрафовали на 150 долларов.  Казалось бы,  сумма ничтожна,  но Джон и Йоко утверждали,  что  арест  убил  их ребенка.
В день суда  Джон  и  Йоко  вызвали  недовольство  истэблишмента, выпустив  первый  совместный  альбом  “Незаконченная  Музыка N 1 - Два Девственника”.  Альбом составили,  в основном,  магнитофонные  записи, сделанные  в  ту  первую ночь в “Кенвуде” под действием ЛСД.  Длинная, кажущаяся бесконечной,  запись характерных воплей Йоко  и  раздирающая уши  обратная  запись Джона.  Но даже не сам альбом вызвал протест,  а обложка.  Когда фотографии доставили в “Эппл”,  я принял это за шутку. Снимки  выглядели  столь  скандальными,  что я запер их в ящик стола и никому не показал.  Несколько недель спустя мне позвонил Джон  узнать, запущены ли они в производство. Я попытался его убедить, что он делает ошибку,  и фотографии вызовут серьезные проблемы с  цензурой  и  общее недовольство, но он и слушать не хотел.
Снимки были сделаны в спальне на  Монтэгью  сквер  автоматическим фотоаппаратом. Спальня напоминает свинарник, вокруг на полу разбросаны грязные мятые простыни,  несвежие предметы одежды, газеты, журналы. На одной фотографии Джон и Йоко ухмыляются через плечо, совершенно голые. На другой их лица смотрят в объектив,  и они держатся  за  руки.  Йоко застенчиво  улыбается,  груди  висят  до  пола,  весьма  смелая  поза. (Возможно, Йоко фотографировалась  беременной).  Джон  с  бессмысленным взглядом,  под  действием  героина,  усмехается  идиотской  улыбкой  и демонстрирует с гордостью всему миру свой повисший необрезанный  член. Вот уж поистине два девственника.
То, что Джон Леннон - Ленни Брюс рок-н-ролла,  сумасшедший  гений разрушения,  никому  не пришло в тот момент в голову.  Никого в “Эппл” фотографии  не  рассмешили.  Невозможно передать  словами негодование   Пола Маккартни. Он воспринял это, как личное оскорбление, возможно, Джон на это и рассчитывал.  Когда фотографии увидел Ринго,  он просто  закатил глаза и сказал,  что не надо расстраиваться.  “Джон есть Джон”.  Когда обложку отправили сэру  Джозефу  Локвуду,  он  не  поверил,  что  Джон действительно намеревается выпустить пластинку в таком оформлении.  Он умолял Джона и Йоко изменить решение. “Зачем вам это нужно?” - спросил он.  Йоко заявила, что это искусство. “Ну, тогда почему бы не показать голого Пола?  Он гораздо красивее”.  Окончательным решением  сэра  Джо было:  к сожалению,  он вынужден огорчить Джона, но не может разрешить И-Эм-Ай продавать пластинку с такой обложкой, хотя И-Эм-Ай очень хочет выпустить  альбом  по  обычной  цене.  Пластинку  выпустили с торговой маркой  “Эппл”,  дистрибьютером  стала  фирма   “Трэк”,   владелец   - рок-группа  “Ху”.  При  продаже  пластинку  заворачивали  в оберточную бумагу,  скрывая обложку, воспринятую во всем мире, как порнография. В Америке  полиция  Нью-Джерси конфисковала 30.000 экземпляров со склада магазина.  Но пластинки раскупались быстрее,  чем выпускались,  и  все недоумевали, почему Джон поступает так безрассудно.
В день выпуска альбома Гарри Пинскер,  рассудительный  аккуратный глава  фирмы  Брайс-Хэмнер,  занимавшийся  всеми финансовыми расчетами битлов со дня основания,  ушел с поста финансового консультанта  “Эппл корп.”  и  умыл  руки,  не  желая  больше  заниматься никакими делами, связанными  с  “Битлз”.  теперь,  когда  Джон  и   Йоко,   пренебрегая моральными  принципами,  увлеклись  наркотиками и порнографией,  он не хотел иметь дела с группой.  И стал первым  из  многих  сторонников  и друзей, отошедших от битлов. Произошел раскол.

2

4 декабря  1968  года сотрудники “Эппл” получили памятную записку от Джорджа Харрисона следующего содержания:  “Падшие  Ангелы  будут  в Лондоне  на  следующей  неделе  по  дороге  из Чехословакии.  Их будет двенадцать человек в черных кожаных  куртках  и  с  мотоциклами.  Они несомненно  заедут  в  “Эппл”  и,  как  я  слышал,  могут  попытаться воспользоваться  всеми  техническими  средствами  “Эппл”.  Они   могут выглядеть  так,  словно  собираются вас убить,  но они очень честные и доброжелательные, так что не пугайтесь и не сдерживайте их инициативы. Постарайтесь  им  помочь,  не  забывая о делах “Эппл” и не позволяя им контролировать Савиль Роу”.
Казалось, что  встреча  Джорджа  с Фриско Питом, Ангелом Ада, который пристал к нему на углу Хайт-Эшбери,  приносит кошмарные плоды. Фриско  Пит не забыл приглашения Джорджа и приехал к нему в Лондон.  К счастью,  их оказалось не двенадцать человек,  в Хитроу прибыли  всего двое:  Фриско  Пит  и  его  приятель  Билли  Тумблвид  в татуировке со свастикой.  Остальным не дали визы,  поскольку они совершили различные уголовные   преступления   и  либо  находились  в  тюрьме,  либо  были освобождены условно.  Фриско Пит и Билли Тумблвид привезли с собой два мотоцикла,  за  которые  требовалось заплатить пошлину в 250 фунтов (и “Эппл” заплатили) и свиту вонючих пьяных длинноволосых  калифорнийских хиппи  с  колокольчиками и бусами.  Пресса окрестила их Калифорнийским Экипажем Удовольствий.
Прибытие Ангелов  Ада и  Калифорнийского Экипажа Удовольствий блокировало всю работу на Савиль Роу.  Сотрудники толпились в дверях и коридорах, стараясь не слишком пристально их разглядывать, в то время, как те прошествовали по  ступеням,  покрытым  зелеными  коврами,  мимо золотых дисков на стенах в отдел по контактам с прессой,  где их ждали мы с Дереком Тейлором.
После недолгой паузы,  вызванной страхом,  я протянул руку Фриско Питу и сказал,  по возможности,  любезно: “Я очень рад познакомиться с вами” и быстро вышел из комнаты.
Дерек потянулся  за  виски  с  кока-колой.  “Так,  -  сказал   он торопливо,  - вот вы и здесь,  и мы здесь, а вот это Сэлли, она совсем недавно пришла к нам работать,  а вон там Кэрол,  она все время с нами работает, а это Ричард, и если вы хотите выпить чашку чая, пожалуйста, пейте,  но если вы предпочитаете пиво или бутылочку вина или  виски  с кока-колой  или джин с тоником,  или водку с лимонным соком,  то у нас все это есть,  а если чего-то  не  хватает,  то  мы  принесем,  но  вы садитесь,  покурите сигарету или травку, а я вернусь через три минуты, так что,  пожалуйста,  не  уходите,  потому  что  нам  надо  о  многом поговорить и многое выяснить, ведь впереди такие странные дни”.
У Дерека на тот  момент  накопилась  масса  неотложных  вопросов. Несколько  месяцев назад он слегка превысил свои полномочия,  пообещав ежемесячному журналу достать для них оригинальную запись Джона и Йоко. Они  хотели  сделать гибкую грампластинку,  которая вошла бы в журнал. Текст послания мог бы стать призывом  к  миру  и  окончанию  войны  во Вьетнаме. Звучало гениально, но в течение всей осени, до того момента, когда надо иметь готовую пластинку,  Дереку так и не удалось связаться с Джоном.  Мы решили, что большую часть времени он находился под таким сильным действием наркотиков,  что просто не  в  состоянии  подойти  к телефону.   Вскоре,  в  начале  декабря,  журнал  начал  рекламировать пластинку,  хотя никакого послания не было и в помине.  Юристы журнала уже звонили мне, угрожая предъявить солидный иск.
После того,  как Дерек буквально умолил прислугу,  Джона все-таки позвали  к телефону.  Дерек объяснило ему суть проблемы и сказал,  что необходимо срочно записать текст послания,  можно даже наговорить  его по  телефону.  Голос Джона звучал устало и заторможенно от наркотиков: “У меня есть для тебя запись,  - сказал он Дереку,  - Пусть кто-нибудь подъедет и заберет”.
Несколько дней спустя Дерек пригласил издателей и юристов журнала на  Савиль  Роу,  3.  Дерек попросил всех занять места перед огромными студийными  динамиками  и  сказал:  “Это  -  вклад  Джона  и  Йоко   в рождественское  послание”  и  включил магнитофон.  В комнате раздались звуки ударов детского сердца.  Они становились все слабее и,  наконец, совсем стихли. Дерек сказал: “И ребенок умер”.
Сотрудники журнала не могли поверить:  “Это,  очевидно,  какая-то чудовищная шутка”, - предположил один из них.
“Нет, это не шутка,  - убеждал Дерек,  - Это - нечто  уникальное, это они,  это подлинная запись,  и она принадлежит вам бесплатно.  Что мне еще добавить? Это все”.
Журнал предъявил “Эппл” иск за нанесение ущерба.  Дело решалось в суде.  В то время,  когда рассматривалось дело, Дерек написал памятную записку, которая обошла всю компанию “Эппл”. В ней говорилось: “Если я несу ответственность за это,  вычтите деньги из  моего  жалованья.  Вы знаете, где меня искать. Дерек”.

3

Канун Нового  года выдался весьма невеселым.  Они еще не осознали окончательно приближения конца,  но уже было очевидно, что все идет не так,  как  прежде.  Еще с Ливерпуля они по традиции вместе собирались, чтобы встретить Новый год,  часто это происходило в Портленд Плейс,  в квартире  Силлы  Блэк  с большой террасой.  Праздники обычно проходили шумно и весело.  По северному ритуалу,  непосредственно перед тем, как часы пробьют полночь, самого “черного” из компании отправляли на улицу с кусочком хлеба и угля,  что символизирует еду  и  тепло,  а  первого встречного  приглашали  в  дом  после  полуночи.  В  прошлом  году  на заснеженную улицу Лондона  вышел  Ринго,  а  мы  так  веселились,  что совершенно  о  нем забыли,  он звонил в дверь добрых полчаса,  пока мы услышали.
Но в  том году праздничное настроение нас покинуло.  Ушла Синтия. Разумеется,  ушел Брайан.  Джон с Йоко не появлялись.  Ринго все больше скучал  с Маурин.  Теперь исчезла и Джейн Эшер.  Ее место заняла Линда Истман,  мертвой хваткой вцепившаяся в битла.  Джордж с Патти, похоже, тоже переживали тяжелые времена. По слухам, Джордж имел массу подружек на стороне,  а Патти сидела  дома,  разыгрывая  роль  примерной  жены. Большую  часть  вечера  перед  Новым  годом они ругались,  а в полночь Патти, рыдая, заперлась в ванной.      
Настроение битлов  не  улучшилось,  когда  2  января  они  вместе собрались в холодной студии “Твикенхэм Филм”,  чтобы начать работу над новым  альбомом  с  рабочим  названием  “Get Back” (Вернись),  позднее получившим название “Let It Be” (Пусть так будет).
Идея “Get  Back”  принадлежит  опять-таки  Полу.  Пол  все больше сожалел о том,  что  битлы  прекратили  гастролировать.  Они  потеряли контакт  с  аудиторией,  и  он  считал  это  ошибкой.  Его  творчество нуждалось  в  непосредственной  реакции  слушателей.  Отклик   публики составлял  половину  радости  музыканта,  а  его  потребность  в живых аплодисментах  была  настолько  сильна,  что  однажды,  находясь   под действием ЛСД, он заехал в придорожное кафе в Бедфордшире и, к радости его владельцев,  сел  за  фортепьяно.  Пол  решил,  что  битлам  нужно “вернуться к истокам”, и этим возвращением должен стать “Get Back”.
Однако остальные не одобрили план  больших  гастролей  .  Наконец решили снять документальный фильм о том,  как они записывают альбом, и один раз выступить вживую.  Пол хотел  оправдать  идею  одного  шоу  и организовать   его   в   каком-нибудь  шикарном  месте.  Рассматривали возможность выступления в Тунисском амфитеатре,  но идею  отмели,  как непрактичную,  точно так же,  как и идею концерта на океанском лайнере посреди Атлантического океана.  Что касается Джона,  то  он  предложил организовать  концерт в приюте для душевнобольных,  и,  возможно,  был прав.  Битлам следовало бы проверить мозги перед тем,  как взяться  за этот проект.
Злоба и напряжение нависли над проектом с самого начала. С января битлов  каждое  утро  привозили  в “Твикенхэм” - хотя они предпочли бы собираться по вечерам - и две  16  мм  камеры  фиксировали  каждое  их движение.  “Мы никак не могли к этому привыкнуть,  - вспоминал Джон, - Это ужасно,  отвратительное  чувство,  что  тебя  все  время  снимают. Невозможно играть в восемь утра,  или десять,  да в любое время, когда вокруг люди, и работают камеры, и эти яркие разноцветные огни”.
Пол выступал  в  роли  школьного  учителя,  который заставляет их работать.  Он взял на себя  обязанности  объяснять  Джону,  Джорджу  и Ринго,  как  играть  каждую  песню,  вести партию ударных,  гитары или вокала,  и,  совершенно  очевидно,  пытался   сделать   из   остальных аккомпанирующую  группу.  Это  выглядело тем более оскорбительно,  что камеры работали  без  перерыва.  Большинство  разногласий  между  ними вырезали,  но фильм заканчивался тем, что Пол разглагольствует: “Мы от всего отказывались с тех  пор,  как  ушел  из  жизни  мистер  Эпштейн. Единственная  возможность для нас не остановиться на достигнутом - это всем вчетвером подумать: перестать ли от всего отказываться или забыть о росте?  Мистер Эпштейн говорил нечто вроде: “Будьте терпеливы”, и мы терпели.  Мы  всегда  не  любили  дисциплину,  но  теперь,  когда   мы принадлежим  себе,  глупо  бороться  с  дисциплиной.  Думаю,  что  нам придется  стать  еще  более   дисциплинированными,   если   мы   хотим преуспеть”.
Через десять   дней   студия   “Твикенхэм”   записала   несколько композиций,  большинство из них,  такие, как “Johnny B. Goode” и “Roll Over Bethoven” написаны еще в Гамбурге. Но очень скоро стало ясно, что они ни к чему не пришли, и согласились, что живая запись в “Твикенхэм” невозможна,  и лучше перебраться либо на Эбби Роуд  в  И-Эм-Ай  или  в новую студию “Эппл”.
Но в студии “Эппл” их ждало разочарование:  78 дорожек, обещанных Волшебным Алексом,  оказались не готовы.  Фактически,  не было сделано вообще ни одной.  Записывающие устройства по проекту Волшебного Алекса не были смонтированы. На записывающих устройствах стояло имя немецкого производителя,  хотя  Алекс  и  утверждал,  что  они  сделаны  по  его спецификациям.  В довершение,  обогреватели и кондиционеры так гудели, что  записывать  не  представлялось  возможным.   Алекс   даже   забыл установить селекторную связь со студией.
На Савиль Роу прибыла команда акустиков.  Чтобы сэкономить время, в  студию  доставили  переносную аппаратуру.  И вновь включили камеры, освещение,  и  битлы  вернулись  в  студию.  Еще  через  неделю  стало очевидно,  что дела идут не лучше,  чем в “Твикенхэм”. Этим репетициям не хватало огня,  и стала проявляться враждебность.  Как-то утром  Пол велел всем остановиться и сказал: “Мы все время ходим вокруг да около. Вопрос в том,  чтоит ли нам продолжать или разойтись по домам”.  Потом он объяснил Джорджу, как играть на гитаре, и Джордж вышел из себя.
“Послушай, - ответил он зло,  - Я сыграю  все,  что  угодно,  или вообще не буду играть.  Как тебе больше нравится. Я все сделаю!” Затем разошлись на обед, Джордж сел в машину и поехал в Эшер. Дома он сказал Патти: “Я ушел из группы. “Битлз” больше нет”.
Как и Ринго до него,  Джордж просидел дома,  пока шла  запись,  а съемки  откладывались.  Но  через  несколько дней на рабочее совещание Джордж пришел вместе со всеми, словно ничего не произошло.
Последний концерт,  которым  завершается  фильм,  состоялся  не в шикарном месте,  а на крыше Савиль Роу,  3.  На  жестоком  морозе  они исполнили  несколько номеров в ироничной манере.  Шум на крыше привлек толпу  прохожих,  люди  останавливались  и  слушали,  наконец,  прибыл полицейский и попытался положить конец происходящему.  Но было поздно. Последнее публичное выступление “Битлз” закончилось.
К концу  съемок  получилось  двадцатидевятичасовая  магнитофонная запись и девяносто шесть часов звукового фильма.  Все это  долго-долго хранилось на полках.  “Никто не мог на это смотреть, - вспоминал Джон, - Я просто не мог этого выдержать”.
 

 ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

                “Я - не новый Эпштейн, я - старый Аллен”
                Аллен Клейн

Попытаться ограничить расходы “Эппл” было все равно, что оседлать тигра: удержаться трудно, а стоит отпустить, тигр развернется и сожрет. Не  было  бы ничего особенно плохого в том,  что “Эппл” превратилась в цирк  с  тремя  манежами,  если  бы  нашелся   способный   организатор представления.  Поскольку  финансы не контролировались,  деньги просто уплывали.  Битлы  уже  вложили   400.000   фунтов,   в   основном,   в перспективные  проекты.  Среди  прочих  выгодных планов,  они выделили деньги на разработку модели нового “костюма для демобилизованных” и на кукольный  театр  в Брайтоне.  Каждый битл в отдельности тоже истратил кучу денег:  Джон - 64.000 фунтов,  Пол - 66.000,  Джордж и Ринго - по 35.000.
Щедрость битлов вкупе с желанием многих людей нажиться за их счет создавали  почти  криминальную  ситуацию.  Выпивка  продолжала  литься рекой,  все  также  доставлялись  роскошные  обеды  от  “Кордон  Блю”. Постоянно  держали  икру для Йоко Оно,  и ежедневно присылали счета от “Форнум энд Мейсон”. Волшебный Алекс так до сих пор и не создал ничего конкретного.  Для него сняли дом за 20.000 фунтов,  где он жил, и дали собственную лабораторию на Бостон стрит,  где бы он мог творить. После того,  как  “Эппл  бутик”  закрыли,  Пит  Шоттон  уехал  на  “ягуаре”, принадлежащем корпорации.  Прошло несколько месяцев,  прежде,  чем это заметили.  Пластинки,  которые  они  выпускали,  исчезали  в  огромных количествах и оказывались на черном рынке.  Телевизоры выносили  прямо через главный вход,  так же,  как и конверты с жалованьем, оставляемые иногда на рабочих столах.  При таком  интенсивном  движении  в  здании воровали даже посыльные,  они отрывали куски крыши прямо от здания и в здоровенных мешках относили скупщикам металлолома.
К огромным  расходам уже пытался привлечь внимание битлов молодой бухгалтер Стефен Мальц,  и в октябре предыдущего года уволился в  знак протеста против того,  как ведутся финансовые дела компании. В письме, которое он отправил каждому  битлу,  Мальц  писал:  “После  шести  лет работы,  большую  часть  времени  из  которых  вы  находились на самой вершине музыкального мира и дарили удовольствие бесконечным  миллионам людей всех стран, где только слушают пластинки, что же вы получили?...  Ваши личные финансы в беспорядке. “Эппл” - это полная неразбериха...”
И тогда  начались  злополучные  поиски человека,  который смог бы возглавить “Эппл”.  Пол решил, что раз уж “Эппл” нужен глава, то пусть им станет кто-то из самых известных людей. По мнению Пола, таким шефом мог бы стать,  как это ни невероятно, лорд Бичинг. Именно его компания “Бичинг  Экс”  слилась  с  Британской железной дорогой и оздоровила ее финансы. Битлы отправили ему предложение, но он его сразу же отклонил. Тогда они обратились к лорду Пулу,  президенту банка “Лазард”, который предложил им привести в порядок финансовые дела “Эппл” бесплатно и без официального  оформления  его  в  каком-либо качестве.  Пол немедленно потерял всякий интерес  к  благородному,  но  формальному  банкиру,  и никогда  больше  к нему не обращался.  Они также советовались с лордом Гудманом,  адвокатом премьер-министра,  и с  Сеслом  Кингом,  газетным магнатом, но оба отказались.
И вдруг Пола осенило,  что самый подходящий  папочка  для  “Эппл” находится  у  него  под самым носом.  Отец Линды Истман Ли недавно дал Полу несколько советов относительно его личных  средств  и  финансовых дел фирмы,  и Полу они понравились.  Солидный консервативный юрист, Ли вел дела в музыкальном мире  для  таких  известных  групп,  как  Томми Дорси.  К  предложению  Пола  обратиться за помощью к Ли Истману битлы отнеслись с недоверием.  Полу ответили,  что он  сильно  заблуждается, думая,  что тот,  кто, похоже, станет его тестем, сможет взять на себя не только музыкальное,  но  и  финансовое  руководство.  Пол  не  стал особенно упираться,  лишь посоветовал хотя бы встретиться с Истманом и послушать, что тот скажет.
Ли Истман  недооценил  серьезности  встречи  и  сам на  совещание  не явился,  а прислал своего двадцативосьмилетнего сына и  компаньона Джона Истмана. Джон совершенно не походил на свою младшую сестру.  Он говорил об урбанизации и старых  деньгах.  Аккуратно  подстриженный  и красивый в силе Кеннеди,  он представлял собой то, что привлекало Пола и отталкивало остальных битлов.  Во время первой встречи Джон  и  Йоко решили,  что он резонер, когда тот попытался навязать им изотерическую беседу о Кафке.
Однако Джон дал весьма практичный,  простой и умный совет. Прежде всего им нужно  купить  НЕМЗ,  теперь  компания  называлась  “Немперор Холдингз”. Клайв Эпштейн мечтал сбыть “Немперор Холдингз” с рук. До 31 марта 1969 года требовалось выплатить  все  налоги  на  наследство,  а наличных  денег  не  хватало.  Джон  Истман подчеркнул,  что дело надо форсировать,  поскольку “Немперор Холдингз” не оказывает никаких услуг битлам,  но  продолжает  получать  25  процентов  дохода от записи.  И действительно,  бумаги предусматривали,  что “Немперор Холдингз” будут получать 25 процентов их прибыли в течение еще девяти лет, несмотря на смерть Брайана,  и даже в  том  случае,  если  Клайв  продаст  компанию совершенно  посторонним  людям.  Поскольку  Клайв  все  равно  продает “Немперор”, то уж лучше, черт возьми, им самим ее выкупить.
Тем временем Клайв Эпштейн оповестил город о том,  что “Немперор” вместе с 25  процентами  “Битлз”  продается.  Незадолго  до  этого  он получил серьезное предложение от Леонарда Ричеберга, очень энергичного директора-распорядителя  преуспевающей  компании  “Трайамф  Инвестмент Траст”.  Риченберг  давал  за  “Немперор”  один  миллион  фунтов,  что позволяло заплатить  налоги  на  наследство  и  обеспечивало  солидную прибыль.  Клайв рассказал об этом битлам, добавив, что если их устроит такая же сумма,  они могут забрать  “Немперор”  себе.  Клайв  пообещал подождать  несколько  недель,  чтобы  битлы смогли сделать официальный запрос. Теперь нужны были только деньги.
Битлы попросили  сэра  Джозефа  Локвуда  встретиться с ними.  Вся четверка плюс Йоко Оно  и  Джон  Истман  выпила  чай  с  сэром  Джо  в конференцзале  И-Эм-Ай  и  после  короткой беседы Джон Истман объяснил сэру Джо причину визита.  “Нам срочно нужны деньги  в  размере  одного миллиона   двухсот   пятидесяти   тысяч  фунтов  авансом  под  будущие гонорары”.
Сэр Джо  и  глазом  не  моргнул:  “Когда  они вам понадобятся?” - спросил он.
“В среду вечером”, - ответил Истман.

2

Вот тогда-то  и  выплыл  на  поверхность  Аллен Клейн.  Несколько недель назад Джон говорил издателю английского журнала  “Диск”:  “если “Эппл”  будет  продолжать  с  такой скоростью терять деньги,  то через шесть месяцев мы разоримся...” Хотя большинство людей  восприняли  это высказывание,  как  типичную для Леннона гиперболу,  Аллен Клейн понял это,  как сигнал того,  что в его услугах  нуждаются,  и  бросился  на помощь.
После смерти Брайана Аллен Клейн часто звонил в “Эппл”,  и я с ним неоднократно  беседовал.  Однажды  я  даже согласился принять его.  На встрече присутствовал и Клайв Эпштейн,  но Клейн так  много  болтал  и хвастал, что уже через несколько минут я указал ему на дверь точно так же, как несколько лет назад это сделал Брайан. После заявления Джона “о банкротстве” Клейн обрушил на “Эппл” новый град телефонных звонков.  Я по обязанности разговаривал  с  ним,  но  теперь  Клайн  настаивал  на переговорах лишь с одним человеком - Джоном Ленноном.  Я объяснил, что это невозможно.
В начале  февраля  Тони  Кэлдер,  бывший второй менеджер “Роллинг Стоунз” подвозил Дерека Тейлора на вокзал.  Кэлдер незадолго до  этого слышал, как Клейн жаловался, что Дерек Тейлор стоит у него на дороге и не пускает к Джону.  Дерек очень не любил, когда из него делали “бяку” и  пообещал  поговорить  со мной.  В тот день Дерек обратился ко мне с просьбой о личной услуге: передать Джону телефонограмму от Клейна. И я сдался.
Не сообщив остальным битлам,  Джон с Йоко в тот же вечер  поехали на встречу с Клейном в отель “Дорчестер”. Джон встречался с Клейном на съемках фильма Роллинг Стоунз “Цирк в ритме рок-н-ролла”, но не помнил его.  Джон не понимал,  почему.  Человек, которого они увидели в отеле “Дорчестер”,  безусловно,  запоминался: толстый коротышка с нездоровым цветом   лица   и  несколькими  подбородками,  свисавшими  на  грязную растянутую  водолазку.  Носки  болтались   вокруг   щиколоток,   туфли стоптанные.  Он заполнял собой все пространство.  Говорил громко,  без остановок,  грандиозными обобщениями и с  таким  сильным  нью-йоркским еврейским акцентом,  что речь грубоватого Джона казалась по-королевски безупречной.  Джону и Йоко он понравился. В своем роде, у него были те же   этнические  корни,  что  и  у  ливерпульских  парней:  простой  и неотесанный. Этакий в доску свой парень. Он даже часто употреблял одно неприличное  слово  при  обращении  к  Йоко,  чем  ее и восхитил,  она смотрела на него так,  как смотрит один  уличный  драчун  на  другого. Больше  всего  на  Джона и Йоко подействовало то,  как искренне Клейну нравится музыка Джона.  В глубине души Клейн был настоящим бизнесменом в области звукозаписи, это вошло в кровь, он любил своих клиентов и их музыку.  Он мог процитировать любую песню Джона,  хотя их накопилось к тому  времени очень много.  Это так польстило Джону,  что у него мозги поплыли, и он созрел для того, чтобы превратиться в игрушку Клейна.
Они провели весь вечер за долгим обедом,  Клейн предусмотрительно заказал  рис,  продляющий  жизнь.  В  процессе  беседы  Клейн  изложил потрясающую историю своей жизни. Он рос сиротой, и, так же как и Джон, жил с тетей,  но история Клейна наполнена еще большим  трагизмом.  Его безжалостный  отец,  мясник-венгр  из Нью-Джерси,  после смерти матери отдал ребенка в еврейский сиротский приют в Ньюакре,  где он и жил  до пятнадцати  лет,  пока  его  не забрала тетушка.  Он закончил вечернее училище,  готовящее бухгалтеров.  Он родился для этой профессии: в уме умножал,  складывал  и  делил,  представляя себе всевозможные варианты того,  как можно в жизни использовать все эти суммы. Как бухгалтер, он имел  прекрасный  подход  к  клиентам.  “Вы станете богатым,  - обычно говорил он,  разрубая воздух толстым пальцем,  - Позвольте мне сделать для вас деньги”.
Однажды Клейна пригласили на свадьбу,  где в  качестве  почетного гостя  присутствовал  поп-звезда  Бобби  Дэрин.  Клейн  представился и спросил Дэрина: “Хотите получить сто тысяч долларов?”
“За что?”  -  удивился  Дэрин.  “Просто так,  - ответил Клейн,  - Позвольте мне вести вашу бухгалтерию”.
Клейн посадил  жену и тещу в конторы Дэрина в качестве помощников и,  как сообщалось,  получал неслыханные гонорары. С этого времени его слава  бизнесмена  росла вместе со списком клиентов,  куда скоро вошли Конни Фрэнсис, Стив Лоуренс и Ида Горме и, наконец, он стал менеджером Сэма Кука, это произошло, когда он познакомился с Брайаном. В 1965 году Клейн слился с конторой “Роллинг Стоунз”, куда потом вошли также Эндрю Олдхэм и его компаньон Эрик Истон.  Вскоре Клейн взял бразды правления в свои руки и стал штурмовать “Декку”, компанию звукозаписи “Стоунз” и явился для обсуждения аванса в 1 миллион 250 тысяч долларов, о котором так много говорили и который так огорчил Брайана и битлов.
Клейн заверил  Джона и Йоко,  что он сделает для них то же самое. Он проведет новые  переговоры  и  сделает  для  битлов  более  высокий процент  гонораров  от И-Эм-Ай плюс огромный аванс наличными,  который решит все их финансовые проблемы. И в довершение пообещал, что добудет для  них  “Немперор  Холдингз” -
б е с п л а т н о - и не спрашивайте, как,  он сделает это.  И еще он заверил Йоко,  что  заставит  “Юнайтид Артистс”  продавать фильмы,  которые они снимали с Джоном и выбьет для нее аванс в один миллион долларов,  эту  цифру  Джон  повторил  мне  с гордостью  утром  в  конторе.  Это  показалось  мне  весьма  странным, учитывая,  что последнее совместное кинематографическое творение Джона и Йоко - это пленка, где они не в фокусе долго-долго умильно улыбаются друг другу.
Перед тем,  как  Джон  и  Йоко ушли из номера Клейна в тот вечер, Джон написал записку:  “Отныне все мои дела  ведет  Аллен  Клейн”.  На следующий  день в конторе “Эппл” он продиктовал новую памятную записку для сэра Джозефа Локвуда в И-Эм-Ай,  который собирал для  них  миллион фунтов.  Записка гласила:  “Мне не нужны эти придурки,  я нанял Аллена Клейна”.
Теперь началась  настоящая  война.  Как  позднее уверял Джон,  он просто хотел,  чтобы битлы встретились  с  Алленом  Клейном,  как  они встречались  с  Джоном  Истманом.  Конференцию устроили в номере отеля “Дорчестер”.  Джордж и Ринго приехали с Джоном и Йоко,  Пол  прибыл  с Джоном  Истманом.  Клейн  начал  собрание с обещания отобрать у Клайва Эпштейна “Немперор Холдингз” прежде, чем они закончат отчет. Он назвал идею  Джона  Истмана  купить  “Немперор”  за  миллион  фунтов  “куском дерьма”.  Он популярно объяснил,  что если сэр  Джо  даст  им  миллион фунтов  в  счет  гонораров,  то  им  придется  отработать примерно два миллиона фунтов,  чтобы выплатить налоги.  Он  обозвал  Джона  Истмана дураком  и “башкой с дерьмом”.  Истман стиснул зубы и не ответил,  но, отлучившись в ванную,  вернулся,  держа в руке стакан со  слабительными свечами, которые хранил там Клейн, и сказал: “Слушай, Аллен, ты просто задница, вот ты кто”.
Пол и  Джон  Истман  ушли с собрания рано.  Они выбрали неудачную тактику,  потому что Клейн,  оставшись наедине  с  Джорджем  и  Ринго, получил  возможность высказать все,  что накопил со дня смерти Брайана. Во-первых,  они - квартет “Битлз”,  а не один битл  и  аккомпанирующая группа.  Если Клайну предоставят свободу, то они, то есть Джон, Джордж и Ринго,  перестанут зависеть от Пола.  Во-вторых, он снова сделает их богатыми. Он начнет с проверки бухгалтерских книг, а затем уволит весь этот балласт,  который они притащили с  собой  из  Ливерпуля.  Им  это понравилось.
На стороне Клейна  неожиданно  оказалась  тройка  битлов,  и  ему открылся  доступ  к бухгалтерии.  Вскоре после этого,  14 февраля   1969 года  Клайв   Эпштейн получил письмо от Джона Истмана следующего содержания: “Как вам известно, мистер Аллен Клейн проверяет дела “Битлз” с НЕМЗ и “Немперор Холдингз, Лтд.”. Когда он закончит, предлагаю  встретиться  для  обсуждения  результатов  проверки мистера Клейна,  а также переговорить о девятилетнем соглашении между И-Эм-Ай, “Битлз” и НЕМЗ”.
Получив записку,  Клайв и Куини пришли в ярость.  Клайв сразу  же отправил ответное письмо, где, в частности, были такие слова: “Прежде, чем мы встретимся,  будьте столь любезны пояснить, что именно вы имели в виду под девятилетним соглашением между И-Эм-Ай, “Битлз” и НЕМЗ”.
Тогда отец Джона Истмана решил,  что лучше ему самому  слетать  в Лондон и встретиться с Клейном и битлами. Почтенный и невозмутимый, Ли Истман намеревался поставить Клейна на  место.  Встреча  состоялась  в моем кабинете.  Нил Эспинол и Йоко тоже присутствовали.  Дело дошло до крика.  Клейн провел расследование и выяснил,  что Ли Истман  когда-то давным-давно изменил фамилию, а настоящая его фамилия Эпштейн. Клейн и Джона подготовил к этому,  и в течение всей встречи оба  обращались  к Истману  “Эпштейн”.  Если Ли Истману удавалось сохранять спокойствие в течение этого афронта,  то он уже не  мог  сдерживаться,  когда  Клейн начал  его  перебивать,  беспрерывно повторяя одно и то же неприличное слово.  Ли Истман вскочил  со  стула  и  по-детски  завизжал.  Так  он проиграл сражение.  Они с Полом пулей вылетели из конторы. После этого Пол перестал ходить на собрания и стал отправлять вместо себя адвоката Чарльза Кормана, нанятого Истманами.
Через три дня после получения письма  Джона  Истмана,  в  котором ставилось   под   сомнение   девятилетнее  соглашение,  Клайв  Эпштейн быстренько продал “Немперор Холдингз” вместе  с  25%  битлов  Леонарду Риченбергу  из “Трайамф Траст” прежде,  чем истек год выплаты налогов. По  условиям  сделки,  “Трайамф”   стала   владельцем   90   процентов “Немперор”.  Клайв  Эпштейн,  освободившись  от  дел,  упаковал вещи и вернулся в Ливерпуль растить детей дома,  рядом с Куини.  Он и  теперь там живет, преуспевающий и уважаемый бизнесмен.
Битлы очень расстроились,  что потеряли “Немперор”. Они ругались, обзывали  друг  друга,  искали виноватого.  Клейн,  трое битлов и даже Леонард Риченберг решили,  что виноват Джон Истман:  слишком  молод  и мягок. Клейн заявил, что не о чем беспокоится, он вернет им “Немперор” - бесплатно.  25 февраля Клейн в мятом клетчатом пиджаке  и  водолазке прибыл в контору Леонарда Риченберга в Сити. Поначалу Риченберг принял Клейна за “мелкого гангстеришку”.
“Вы поступили очень умно,  что прыгнули первым и купили НЕМЗ,  но вот чего вы не знаете,  так это что  Эпштейны  задолжали  битлам  кучу денег  от  гастролей”,  - сказал ему Клейн.  Затем Клейн стал угрожать всевозможными судебными тяжбами,  которые  уничтожат  и  “Трайамф”,  и “Рикенбойгера”- он предпочитал называть его так. Риченберг, однако, не испугался, и Клейну вновь указали на дверь.
Когда Клейн  вернулся  к  битлам  и заставил всех,  включая Пола, подписать письмо в И-Эм-Ай,  в котором,  в частности, говорилось: “Сим письмом   уведомляем   вас  в  необходимости  выплатить  все  гонорары непосредственно Генри Ансбакеру и Ко., либо “Битлз”, либо “Эппл Корп.” На это письмо пришел ответ Риченберга, в котором их информировали, что “Немперор” больше не ведет никаких дел от лица “Битлз”.
Сэр Джо тоже не сидел,  сложа руки. Клейн выбрал очень подходящее время:  “Немперор” нужно было срочно заплатить гонорары на  сумму  1,3 миллиона  фунтов.  Во-вторых,  сэр  Джо  знал,  что Клейн намеревается пересмотреть контракты битлов на звукозапись за более высокие гонорары и   не   хотел  сразу  наживать  себе  врага.  Стараясь  быть  честным “цыпленочком”,  как называл его Риченберг,  сэр Джо  решил  ничего  не предпринимать: он просто “сидел” на деньгах.
Риченберг не медлил:  он сразу передал дело  в  суд.  И  снова  о “Битлз” писали все газеты, аршинные заголовки оповещали об их делах. В переполненном  зале  суда  мистер  Джереми  Хармон,  доверенное   лицо “Трайамф Траст”,  сказал судье Баркли, что “Эппл”, похоже, попала “под влияние некого господина Аллена Клейна.  Это - сомнительная личность”. Полагали,  что если И-Эм-Ай выплатят гонорары битлам, деньги попадут к Клейну,  а тот с ними скроется.  Процитировали угрожающие высказывания Клейна  в  адрес Риченберга во время их встречи,  а также сообщалось о делах,  возбужденнных против него в Америке и Англии.  Хармон закончил свою речь так:  “Если на горизонте появляется манипулятор,  приносящий неприятности “Битлз” и “Немперор”, мы вполне обоснованно тревожимся”.
Сидни Темплман, выступающий от лица И-Эм-Ай сказал, что возражает против “необоснованных обвинений в адрес кого бы то ни было (Клейна)”. И-Эм-Ай  четко сформулировали свою позицию:  после 5 мая 1969 года они никому не заплатят гонораров. В свою очередь, судья не нашел оснований не заморозить счета.
Теперь Риченберг  рассердился  по-настоящему.  Если  Клейн  любит уличную  драку,  он ее получит.  Риченберг тайно обратился к “Бишопс”, чтобы те  составили  на  Клейна  досье.  “Бишопс”  -  частное  сыскное агентство,  осуществлявшее  финансовые  и  правовые проверки отдельных людей, работающих в банковских учреждениях Сити. Им не пришлось копать глубоко,  чтобы собрать информацию о Клейне. Через неделю досье лежало на столе Риченберга.  Он прочитал его и,  счастливый,  передал  его  в “Санди  Таймз”.  13 апреля 1969 года появилась статья Джона Филдинга в колонке  расследований  под   названием   “Взгляд   изнутри”.   Статья называлась  “Самый большой мошенний в поп-джунглях” и начиналась она с того,  что операции Клейна  -  “потрясающая  смесь  обмана,  напора  и финансовых  махинаций,  а  также стремления быть на виду и бессовестно врать”.  Он -  ветеран  около  сорока  судебных  процессов,  игрок  на американской бирже.  Одним из его самых известных достижений стало то, что он взял на себя  руководство  одной  из  компаний  и  сделал  себе капитал в 15 миллионов долларов. В статье далее говорилось, что “Аллен Клейн и Ко.” купили 297.000 акций компании, близкой к банкротству, под названием “Камео-Паркуэй” за 1,75 долларов каждая.  Пошли слухи о том, что Клейн станет директором гигантской  корпорации  “Чэпел  Мюзик”,  и акции “Камео-Паркуэй” выросли до 72 долларов. Вскоре стало ясно, что у “Камео” нет средств.  В конечном итоге “Клейн и Ко.” обвинили  лишь  в обороте капитала.  Клейну грозил штраф в 5 миллионов долларов,  но иск отклонили.
История отношений  Клейна  с “Роллинг Стоунз” выглядела ненамного привлекательней. Клейн подписал контракт со “Стоунз” летом 1965 года и устроил им аванс в 1,4 миллиона долларов под гонорары,  но “Стоунз” их нескоро увидели.  “Стоунз” предполагали,  что деньги переведут на счет их фирмы “Нанкер Фельдж Мюзик лтд.”. И деньги действительно поступили, только на  счет  компании  “Нанкер  Фельдж  Мюзик  инк.”,  учрежденную Клейном в Соединенных Штатах. Позднее обнаружилось, что деньги вложены в “Дженерал Моторз”,  и хотя принесли высокую прибыль, она не попала в карманы “Стоунз”.  Клейн заявил,  что по условиям соглашения он обязан им выплатить 1,4 миллиона долларов  в  течение  двадцати  лет.  Статья заканчивалась  перечислением  штрафов  и судебных исков,  возбужденных против Клейна,  и  еще  тем,  что  Клейн  каким-то  образом  продолжал получать  деньги  за певца Донована.  Часть всех гонораров Донована от записей  выплачивалась  непосредственно  компании  Клейна,  “ситуация, несколько сходная с той,  в которой оказались “Битлз”,  она показалась Клейну весьма удобной”.
Клейн предъявил    иск    “Санди    Таймз”,    но   поздно,   его скомпрометировали.   (Дело   против   “Санди   Таймз”   было   позднее остановлено.  Досье вместе с отчетом “Бишопс” исчезло,  когда писалась эта книга.  Журналист Джон Филдинг,  автор статьи,  пришел работать  к Клейну, когда он снимал фильм “Греческий магнат”). Но Клейн не сдался. Проникшись уважением к Риченбергу,  он быстро согласился на компромис. Битлы  выкупят  у  “Трайамф”  90 процентов акций “Немперор” за 800.000 фунтов плюс четверть  замороженных  средств  в  размере  1,3  миллиона фунтов,  включая долю “Немперор” в кинематографической компании битлов “Суба  Филмз”  в  размере  50.000  фунтов.  В  довершение  они  должны заплатить  “Трайамф”  5 процентов общей суммы гонораров с 1972 по 1976 год.  Однако Риченберг сам себя переплюнул,  уговорив битлов купить 10 процентов  акций “Немперор”,  которые им и так принадлежали,  почти за миллион долларов, аккуратно сделав битлов акционерами “Трайамф”.
Клейн победоносно заявил,  что только его мастерство позволило им вернуть свои 25 процентов, но Джон Истман быстро его разоблачил. “Пока не поздно,  - написал он каждому битлу,  - я бы хотел всем напомнить о том,  что мы имели возможность очень дешево  урегулировать  это  дело. Клейн  загубил  мою  сделку,  обвиняя НЕМЗ во всевозможных нарушениях, которые он обещал выявить и отдать вам НЕМЗ бесплатно.  Все мы отлично знаем,  что  никаких  нарушений  Клейн  не  нашел,  если  он вообще-то занимался расследованием.  Зато мы отлично знаем, что НЕМЗ прикарманил 1.400.000  фунтов гонораров битлов за звукозапись,  и Клейн не смог их вернуть...  Таковы факты, я с огромным удовольствием дам вам подробный отчет о делах, если вы пожелаете...”
Но это только начало.

3

Неожиданно события стали разворачиваться с огромной скоростью. 12 марта  1969  года  я  был  свидетелем на бракосочетании Линды Истман с Полом Маккартни.  Примерно за месяц до  этого  Линда  обнаружила,  что беременна,  и  точно  так  же,  как  и  два других битла,  Пол,  как и полагается северянину,  согласился сделать подругу женой. Он приехал в Марилебонский  отдел регистрации браков до десяти часов утра на черном “даймлере”.  Стоял холодный промозглый день, но это не помешало толпам молодых женщин рыдать и бить себя в грудь, оплакивая величайшую потерю последнего свободного битла.  Кроме брата Майкла,  Мэла Эванса и меня, никто из близких друзей Пола не пришел.
Джон и Йоко сказали,  что не могут прийти, потому что заканчивают свой альбом под названием “Неоконченная Музыка N 2:  Жизнь со львами”, который они записали на концерте авангардного джаза в Зале Леди Митчел Кембриджского  университета.  Ринго и Маурин что-то задержало дома,  а Джордж Харрисон пробурчал что-то о том,  что ему  надо  на  работу  на Савиль Роу, 3.
В то же утро Патти Харрисон поехала в Лондон забрать новое платье для   вечеринки,  устраиваемой  в  Челси  художником  Рори  Макэвэном. Предполагалось,  что придет принцесса Маргарет с лордом  Сноудоном,  и Патти  специально  заказала  платье  у  модельера  Оззи Кларка.  Патти прапарковала машину за  квартал  до  салона  Кларка.  Вернувшись,  она увидела,  что  кто-то  в  ее отсутствие положил на капот пачку сигарет “Ротманс”.  Внутри пачки было написано имя и номер телефона,  а  также слова:  “Позвони  мне”.  Еще  там оказался подарок:  крошечный кусочек гашиша.  Патти положила коробочку в книгу и поехала в  “Кинфаунс”,  их дом в Эшере, принять ванну. Она вытиралась полотенцем, когда позвонили в дверь. Выглянув в окно, она увидела три или четыре машины. “Странно, - подумала она, - кто это может быть?” и пошла открывать дверь.
За дверью стоял детектив сержант  Норман  Пилчер,  с  ним  восемь полицейских и собака по кличке Йоги.  Сержант Пилчер сказал:  “Мы ищем наркотики”.
Патти вежливо  ответила:  “Страшно  сожалею,  но у нас нет ничего подобного”.
Тем не менее, они принялись тщательно обыскивать весь дом и почти сразу же направились к пачке “Ротманса” с гашишем. Патти вдруг поняла, что  ее  выследили  и  терпеливо  объяснила,  каким  образом она к ней попала.  Затем подошла к телефону и позвонила  мне  в  контору.  Но  я отсутствовал,  находясь  с Полом и Линдой,  и ее соединили с Джорджем. “Угадай, что происходит? - спросила она весело, - У нас обыск”.
“Прекрати, - сказал Джордж, - Что еще за шутки?”
“Я говорю совершенно серьезно.  Хочешь поговорить?”, - и передала трубку  сержанту  Пилчеру,  подтвердившему,  что это серьезно.  Джордж пообещал немедленно приехать в Эшер, но в час пик на дорогу ушло целых два часа.
Тем временем Патти пыталась выяснить у сержанта Пилчера, зачем он это  делает.  “Хочу спасти вас от героина” - ответил он.  Прежде,  чем приехал Джордж, один из полицейских принес брикет гашиша. Патти прежде его не видела. Он весил 570 граммов. Сержант Пилчер заявил, что собака по кличке Йоги нашла этот брикет в спальне, в ботинке Джорджа.
“Вы лжете,  -  мило улыбнулась Патти,  - Будь у нас гашиш в таком количестве,  мы не стали бы прятать его в ботинки.  А  если  вы  ищете травку, то она в гостиной в сигаретнице”.
Когда приехал Джордж,  полицейские бросились к нему,  расталкивая друг друга,  чтобы рассмотреть поближе.  Джордж и Патти удивились, что они не попросили автографы.
Их проводили  в  тюрьму  для  допроса,  и  адвокат Мартин Полден, который вел дело Джона и Йоко,  освободил их. Этот инцидент не помешал им броситься в Эшер,  чтобы принять ванну и переодеться для вечеринки. Принцесса  Маргарет  и  лорд  Сноудон  уже  прибыли.  Джордж  с  Патти направились  прямиком  в  их  кружок  и  поздоровались.  “Вы просто не поверите,  что с нами случилось,  - сказал Джордж,  - У нас был обыск. Пилчер подбросил мне в ботинок гашиш”.
“Ах, какой стыд”, - вежливо отреагировала принцесса Маргарет. “Вы нам  не  поможете?  -  спросил ее Джордж,  - Не могли бы вы как-нибудь повлиять на то, чтобы это не пошло дальше?”
“Ой, вряд  ли”  -  испугалась  принцесса.  В  этот момент подошла младшая сестра Патти Паула.  Ко  всеобщему  смущению,  она  достала  из ридикюля сигарету с марихуаной и закурила. Осознав, что все пристально на нее смотрят,  Паула решила, что поступила непочтительно, не передав косяк по кругу. Она протянула сигарету принцессе Маргарет: “Хотите?”
Принцесса Маргарет развернулась  и  выбежала  вон,  за  ней  -лорд Сноудон.
Патти и Джорджа оштрафовали  за  хранение  наркотиков  31  марта. Обвинитель  Майкл Уэст сказал судье,  что репутация у Патти и Джорджа безупречная. По дороге в суд Мартин Полден заявил репортерам: “Полиция должна  принять во внимание,  что на этом заканчивается сезон охоты на битлов”.
Но Джон и Йоко представляли собой более уязвимую мишень.

4

20 мартя,  спустя  всего  лишь  восемь  дней после свадьбы Пола и Линды Джон с  Йоко  предприняли  решительный  шаг.  Йоко  окончательно развелась с Тони Коксом 2 февраля и могла делать все,  что вздумается. Джон выбрал место,  где можно организовать скромную церемонию и быстро оформить брак,  не привлекая газетчиков.  Он знал, во что превратилась свадьба Пола,  и хотел избежать подобных сцен.  Меня  попросили  найти “тайное” место для бракосочетания. Я выяснил, что Джон, как английский подданный,  может без промедления жениться в Гибралтаре,  Джон и  Йоко находились  тогда  в  Париже.  Я  заказал для них билеты на самолет из
Парижа и  встретил  их  в  гибралтарском  аэропорту  с  фоторепортером Дэвидом Наттером, не имевшим ни малейшего понятия о том, какое событие ему предстоит запечатлеть.  Мне выпала честь быть  почетным  гостем  у Джона и Йоко.
Джон и Йоко прибыли  в  маленький  аэропорт  Гибралтара  в  белых костюмах  из одинаковой ткани,  на Йоко - юбка до середины бедра.  Вся церемония  заняла  меньше  десяти  минут,  после  чего  они  сразу  же отправились в аэропорт. На земле они провели всего несколько часов.
Как они и хотели,  свадьба была немноголюдной  и  скромной,  зато медовый   месяц  превратился  в  буффонаду.  Казалось  бы,  совершенно неожиданно, Джон поднял антивоенное знамя и стал самым заметным борцом за мир,  известным человечеству. Это не явилось сюрпризом для тех, кто его знал, но, хотя движение против войны во Вьетнаме уже давно вошло в моду,   такую   приверженность   антимилитаристскому   движению  можно приписать исключительно  влиянию  Йоко.  Выбор  казался  безопасным  и достойным  восхищения,  поскольку  борьба  за  мир  не содержит в себе ничего безнравственного и могла быспасти  его  от  серьезных  бед.  Мы надеялись,  что  пацифизм  Джона сгладит враждебность прессы,  которую испытали на себе Джон и Йоко,  но Джон исхитрился в свой медовый месяц и из святого дела устроить балаган.
Джон с Йоко вылетели в Амстердам и поселились в роскошном  номере за  100  фунтов  в  день  в  ничего  не подозревавшем отеле “Хилтон” и объявили первую из своих печально известных  “забастовок  в  постели”. Газетчиков  со  всего  мира  пригласили  посмотреть  на  пару.  Многие ринулись в Амстердам,  надеясь увидеть нечто  вроде  полового  акта  в стиле  “двух  девственников”,  но  их  ожидало  сильное разочарование. “Забастовка в постели” означала  только,  что  Джон  и  Йоко  сидят  в постели  в  чистых  пижамах  с  букетами цветов в руках,  демонстрируя мирную инициативу, и поедают обильные завтраки, обеды и ужины, которые им подают служащие буфета в белых жакетах. Джон и Йоко вставали только для того,  чтобы принять ванну.  Само по себе это  событие  не  стоило освещать  в  статьях  под  громкими  заголовками,  но  прессу  это так развлекало,  что она сделала из этого самую нашумевшую историю Джона и Йоко до наших дней. Новобрачные пускали журналистов и фоторепортеров в свой  номер  практически  в  любое  время  суток,  давали  интервью  и позировали.    Дома,   в   Англии,   фанатам   преподносилась   весьма благожелательная информация .  Любимым заголовком стал “Джона  и  Йоко выгоняет из постели Дева Мария”.
Однажды Джон,  лежа в постели в Амстердаме,  читал  в  английских газетах о своих приключениях и наткнулся на информацию о том,  что Дик Джеймс,  давний  издатель  “Битлз”  продает  все  37  процентов  акций “Северных  Песен”  сэру  Лью  Грейду с телевидения.  Грейд намеревался получить контроль над  “Северными  Песнями”,  купив  остальной  пакет. Состояние достойное,  предлагаемая цена за “Северные Песни” составляла ни больше ни меньше, как 19,5 млн. Фунтов.      Джона это потрясло, так же, как и Пола, когда он услышал об этом. Как мог Дик Джеймс,  добрый “дядюшка”,  курящий сигары,  которому  они помогли стать мультимиллионером,  продавать “Северные Песни”,  даже не проинформировав  их,  не  спросив,  не  хотят  ли  они  сами  выкупить компанию?  Для  Джона  и  Пола  “Северные  Песни”  являлись  не просто собранием 159 композиций,  это их дитя, творчество во плоти, и продать его  какому-то  коммерсанту  сэру  Лью Грейду - все равно,  что отдать ребенка в сиротский приют.  Но Дик Джеймс с появлением Алленам  Клейна решил выйти из игры. Он увеличил ценность “Северных Песен” собственным тяжелым трудом.  К тому же он пополнил каталог, приобретя такие песни, как  “Stardust”  (“Звездная  пыль”)  и  “Those  Were  The Days” (“Было время”).  Но знал он и то,  что “Северные Песни” существуют не  только благодаря  159  песням,  написанным  Ленноном-Маккартни,  а зависят от желания  и  способности  Леннона  и  Маккартни  и  дальше  сочинять  в соавторстве.  Джон  и  Пол  уже  отказались продлить контракт на новые песни,  так что у Дика Джеймса имелась серьезная причина сомневаться в том,  что  их рабочие отношения продержатся долго.  Во время одного из редких визитов к битлам в период съемок фильма “Let It  Be”  в  студии “Твикенхэм” он собственными глазами убедился в том,  что между Полом и Джоном образовалась ледяная стена,  и  в  сравнении  с  ней  замерзшая студия  куда  теплее.  Дик  Джеймс  еще мог бы колебаться,  если бы не вклинился Аллен Клейн,  усугубив и без того сложную  ситуацию.  Джеймс знал  об  обилии  судебных  разбирательств  в отношении Клейна и о его привычке разрывать контракты,  а во время нескольких встреч с Джеймсом Клейн вел себя безобразно.  Стало ясно,  что пора покидать корабль.  В конце концов,  решать предстояло акционерам “Северных Песен”.  Так что он продал свои акции Лью Грейду, не сказав ни слова битлам.
Джон с  Йоко  находились  в  Амстердаме.  Пол  с  Линдой   Истман проводили   медовый   месяц   в  Нью-Йорке,  Клейн  был  в  отпуске  в Пуэрто-Рико.  Оставалось только Джорджу отправиться к Дику  Джеймсу  и попросить его отложить продажу до тех пор, пока Пол и Джон не вернутся в Лондон.  Нил Эспинол и Дерек Тейлор отправились  вместе  с  Джорджем выполнять   щекотливую  дипломатическую  миссию.  Я  советовал  им  не нарываться,  но Дерек и Нил были полны решимости вправить Дику мозги и перед уходом из конторы выпили изрядное количество виски с кока-колой.      Они и двух минут не провели в  конторе  Дика  Джеймса  на  Чэринг Кросс  Роуд,  когда  поняли,  что  все идет не так,  как они задумали. Джеймс сказал, что не намерен дожидаться, пока Джон встанет с постели, ему необходимо сбыть акции, пока цены не упали. “Это весьма серьезно”, - сообщил он им доверительно.
Джордж вышел из себя,  вскочил и завопил: “Это чертовски серьезно для Джона и Пола,  вот что!”.  Дерек с Нилом стали  ему  подпевать,  и разговор  превратился  в  поток брани,  которую годами приберегали для Джеймса Джордж,  Нил и  Дерек.  Закончилось  тем,  что  они  в  ярости вылетели из конторы, а Джеймс предостерег их на прощанье: “У вас очень плохие советчики, если можно это таким образом сформулировать”.
И снова  битлы  ввязались  в  финансовую  войну,  на  сей раз под предводительством Клейна.  Клейн поручил чиновнику коммерческого банка Генри  Ансбакера  Брюсу  Омроду вести дело.  “Сержант” Омрод,  как его называли в шутку, был высоким респектабельным господином, искушенным в судебных  баталиях.  Но Омрод и не подозревал о том,  во что ввязался, дав согласие на участие в перехвате  “Северных  Песен”.  11  апреля  в пятницу  битлы  официально  сообщили о своем плане обжаловать сделку с телекомпанией Эй-Ти-Ви.  Газеты уговаривали  акционеров  не  принимать предложение телекомпании. Омрод известил “Файненшиал Таймз” о том, что битлы  готовы  предложить  значительную  сумму  за  “Северные  Песни”. “Единственная деталь - это найти деньги, но это не более, чем деталь”.
Именно эта деталь и провела окончательную черту  между  Джоном  и Полом.  Для  того,  чтобы  собрать  деньги,  Джону  и  Полу  надо было выставить свои акции “Северных Песен” на аукцион.  Даже  Клейн  вносил свою лепту,  продавая 115.000 предусмотрительно припасенных акций МГМ. Но по совету Истманов Пол отказался продавать свои акции.  Сначала  он оправдывался тем,  что Истманы считают это рискованным, а 20 апреля на совещании  у  Ансбакера  выяснилась  действительная   причина.   Когда подсчитали  доли  битлов  в “Северных Песнях”,  оказалось,  что у Пола 751.000 акций “Северных Песен”, а у Джона 644.000. От лица Пола по его поручению  я  тайно приобретал для него акции.  Недавно Пол с огромным удовольствием узнал стоимость песен.  Как он выразился,  “надо же было вкладывать  деньги  во  что-то,  во  что  веришь,  а  не  в магазины и мебельные лавки... я вложил в себя”.
“Подонок! - взорвался Джон, - Ты скупал акции за нашей спиной!”
Пол покраснел и пожал плечами. “Ууупф, извините,” - улыбнулся      он.
“Это чертовски подло,  - не унимался Джон,  - Впервые один из нас делает что-то по секрету от остальных”.
Пол снова пожал плечами.  “Я почувствовал себя  так,  словно  мне подарили  несколько  золотых,  и мне захотелось еще,” - сказал он.  Не ставя в известность ни телекомпанию,  ни  битлов,  лондонские  брокеры выявили  основных акционеров “Северных Песен” и организовали совещание для тех,  кому принадлежали самые  большие  доли,  чтобы  защитить  их вложения.   Приняли   решение  объединить  все  акции  в  общий  фонд, составивший 14 процентов - решающий голос.
Джон и Пол сделали первый шаг,  заявив, что в случае, если сделка с телекомпанией состоится,  они перестанут сочинять вместе песни и  не станут  выполнять  условия  контракта  с “Северными Песнями”,  который предусматривал 6 песен в год.  Перепуганный Лью Грейд счел необходимым заявить  акционерам  через “Файнэншиал Таймз”:  “Я совершенно уверен в творческих возможностях ребят.  Они просто  не  смогут  сидеть,  сложа руки, и писать всего по шесть песен в год. Кроме того, сочинение песен составляет значительную часть их дохода”.
Вторым спорным вопросом стал:  кто сядет в совет директоров, если Джон и Пол получат контроль над “Северными Песнями”?  Аллен Клейн? При его  репутации  акционеры  вряд ли согласятся с такой кандидатурой.  К Пасхе стало очевидно,  что консорциум примет битлов  с  их  акциями  в случае продления контракта с “Северными Песнями”,  но лишь при условии выборов нового совета директоров,  куда войдут трое,  и ни один из них не  будет  Алленом  Клейном.  Одной из приемлемых кандидатур,  как для акционеров,  так и для Джона с Полом,  была кандидатура Дэвида Платца, уважаемого   главы   “Эссекс   Мюзик   Корпорейшн”,  четырнадцать  раз награжденного  премией  “Новелло”  в  качестве  лучшего   музыкального издателя Великобритании.  Второй кандидатурой стал Ян Гордон,  один из директоров “Констеллейшн”,  имеющий хорошие  отношения  с  теми,  кого консорциум назвал “деловыми людьми в области шоу-бизнеса”,  к которому принадлежали люди, подобные Джону и Полу.
3 мая  телекомпания  сделала  заявление  о  том,  что откладывает сделку с “Северными Песнями” до 15 марта.  Если к этому времени они не смогут обеспечить контроль над компанией, то уступят свои столы битлам и примут их долю по цене сорок два шиллинга и шесть пенсов за акцию.
На следующий  день  цена  на  акции “Северных Песен” поднялась на девять пенсов.  За два  дня  до  срока,  определенного  телекомпанией, казалось,  что  они проиграли борьбу,  и сообщение об этом подготовили для опубликования в прессе.  На  первой  странице  “Файнэншиал  Таймз” Эй-Ти-Ви заявляли,  что их 150.000 акций составили 47 процентов пакета “Северных Песен”. Выяснилось, что битлы победили.
Пока Ян Гордон,  чиновники “Эстейр и Ко.”,  Истман,  Клейн, Джон, Йоко и  Пол  томились  на  пятичасовом  совещании,  пытаясь  прийти  к соглашению,  Джон  потерял  терпение.  “Не  понимаю,  почему  я должен работать на компанию,  в которой у меня нет права голоса.  Я не  хочу, чтобы меня трахали все эти толстозадые дяди из Сити”.
Заявление Джона мгновенно возымело действие, и консорциум перешел в  руки  Эй-Ти-Ви.  Хотя  Эй-Ти-Ви  уже заявила в газетах о поражении, консорциум подписал сделку  незадолго  до  3  часов  дня,  когда  срок соглашения  с  битлами  истекал.  С помощью различных махинаций сделку протянули до октября, после чего ее окончательно закрыли. Джону и Полу ничего не оставалось, как оплакивать утрату. Они потеряли свое детище. Чтобы подсыпать соль на рану,  Эй-Ти-Ви ввело в совет директоров  Дика Джеймса.
Джон и Пол остались со счетом на 5.000 фунтов за услуги “Ансбакер и Ко.”

5

Теперь пришло  время  Клейну попытаться провести новые переговоры по контрактам битлов с И-Эм-Ай и “Кэпитол” и выбить для них гигантские авансы,  в чем он был мастак, но оставалась одна мелочь: он не являлся их официальным представителем.  Все это время  Клейн  выступал  от  их лица,  не имея с ними контракта.  Он загодя составил договор,  но пока что на нем не стояло ни одной подписи.  Он составил документ на 3 года с  возможным  расторжением в конце каждого года по инициативе одной из сторон.  Зарплата Клейна составляла не обычные 20%  от дохода -  того, что они получали, пока не появился Клейн - а 20% от любой прибыли, как бы  он  ее  для  них  не  извлек.  Поэтому  пересмотр  контрактов   на звукозапись  представлял собой потенциальный источник огромного дохода для Клейна.
Что до Пола,  Истманы даже не стали обсуждать,  подписывать ему с Клейном контракт или нет.  Ни  в  коем  случае.  Пол  все  еще  лелеял надежду,  что ему удастся открыть глаза остальным битлам на те грязные методы,  к которым прибегает  Клейн,  но  как  бы  там  ни  было,  они предпочитали  иметь дело с Клейном,  только бы не доверить свою судьбу Истманам.  Джон высказал свое мнение о Клейне так: “Ни один даже очень плохой человек не может быть совсем уж плох во всем”.
Однажды вечером в начале мая,  когда битлы собрались в студии  на Эбби Роуд,  что теперь происходило редко, прошел слух, что под занавес появится Клейн.  Пол опасался разговаривать с Клейном. Ему даже снился Клейн  в  ночных кошмарах:  Клейн-дантист гонялся за ним с бормашиной. Клейн действительно появился,  держа подмышкой контракты на ведение их дел в качестве менеджера.
Он сунул контракты Полу под нос  и  сказал:  “Давайте-ка,  парни, подпишите эти бумажки. Мне, парни, нужны контракты с вами”.
“В пятницу вечером? - невинно спросил Пол, - Почему такая спешка? Оставь контракты, а в понедельник...”
Все загудели.  “Уфф, ну, вот, он опять начинает, - заворчал Джон, - Ты опять заводишься, Пол”.
“Но все же,  почему такая  спешка?”  -  не  унимался  Пол.  Клейн объяснил,  что  сейчас  вылетает  в Нью-Йорк на уикэнд,  чтобы принять участие  в  совещание  совета  директоров  АБККО.  АБККО  -  компания, принадлежавшая лично Клейну,  начальные буквы взяты по именам Аллена и Бетти  Клейн,  и,  как  выразился  Пол,   “Клейн   представлял   совет директоров,  столы  и  стулья”.  Пол  покажет  их  своему  лондонскому адвокату Чарльзу Хорману. А поскольку Хорман, очень верующий еврей, не работал по субботам, он не мог переговорить с ним до воскресенья.
“Хм, да?  Ну,  что ж,  ждать мы не можем.  Не подпишешь  -  будем действовать по закону большинства!” - противным голосом  завопил Клейн, стараясь восстановить всех троих против Пола.
“Да брось  ты,  -  не  испугался Пол,  - Ты никогда не заполучишь Ринго”.  Пол подмигнул Ринго,  но ударник лишь  посмотрел  на  него  с тоской.
“Я с ними”, - тихо ответил Ринго.
“Черт возьми,  совсем как с Юлием Цезарем!  - расстроился Пол,  - Мне нанесли удар в спину!  Значит,  так получается...” Полу так  и  не удалось  вызвать  сочувствие  у кого-либо из битлов,  особенно в свете того,  что он тайно скупал акции “Северных Песен”. Клейн вылетел в тот вечер из Лондона без подписи Пола,  но это не имело значения.  Самолет не успел приземлиться, а мне уже позвонили в Нью-Йорк, где я находился в  командировке  вместе  с Нилом Эспинолом.  Звонил Джон.  Он вместе с Джорджем и  Ринго  дал  нам  указание  подписать  контракты  Клейна  в качестве директоров “Эппл корп.”.  Так что 8 мая 1969 года Пол попался в паутину Клейна.
К несказанному  огорчению  Пола,  плохие  отношения  с Клейном не предотвратили его участия на стороне этого человека,  когда дело дошло до переговоров о новых условиях контрактов с И-Эм-Ай и “Кэпитол”. Хотя сэра Джозефа Локвуда не радовала  перспектива,  что  придется  платить битлам больше денег,  сэр Джо считал,  что поскольку они уже выполнили свой минимум по записи  альбомов  и  синглов,  нечестно  не  выплатить вознаграждение за дополнительную продукцию. В мае Аллен Клейн явился в контору сэра Джо со всей четверкой.  “Я не возражаю против  обсуждения этого  вопроса,  -  сказал  сэр  Джо,  -  Если это будет выгодно обеим сторонам”.
Клейн довольно хмыкнул.  “Ты не понял,  - грубо оборвал он,  - Мы получаем все, а ты ничего”.
Сэр Джо решил,  что это,  конечно,  шутка,  но время шло, а Клейн продолжал угрожать и хамить.  Сэр Джо положил конец  беседе,  попросив Клейна уйти.  Клейн зашагал к двери,  за ним шли Йоко, Джордж и Ринго. Пол  задержался,  бросив  сэру  Джо  извиняющийся  взгляд  за   спиной остальных.
“Ничего, - успокоил своего помощника сэр Джо,  -  Они  вернутся”. Вполне  естественно,  что  через  полчаса Клейн позвонил по телефону и принес извинения,  позднее переговоры возобновились. Заключение сделки тянулось до сентября.  Когда же,  наконец, пришли к соглашению, битлов оно потрясло.  По новым  условиям  они  брали  на  себя  обязательства выпускать по два альбома в год до 1976 года. Новые альбомы принесут им беспрецедентные 58%  гонорары до 1972 года и 72% после 1972, вплоть до 1976  года  вместо  предыдущих  39%  за  альбом.  За  переиздание  уже выпущенных пластинок они будут получать 50%  гонораров до 1972 года  и 72%  после.  Клейн впервые в истории “Битлз” дал согласие на повторный выпуск старого материала, Брайан поклялся, что никогда не согласится на это.  Теперь  в  магазины  грампластинок  хлынут  “Лучшие из” альбомов дешевого оформления.  И все же за счет огромного количеества пластинок доходы битлов значительно возросли. Пола это обрадовало не меньше, чем остальных:  он никогда не жаловался на  чрезмерное  количество  денег. “Если  ты  нас  и  отжимаешь,  -  сказал  он  Клейну,  - то я этого не замечаю”.
Но это  не  означало,  что  Истманы позволят Полу подписать новые контракты,  об условиях  которых  Клейн  уже  провел  переговоры.  Они боялись,  что если Пол их подпишет,  это воспримется так, словно Клейн представляет Пола,  и поэтому он будет забирать 20%  дохода  Пола.  Пол пришел на подписание контрактов,  где присутствовали фоторепортеры.  И его сфотографировали у  стола  рядом  с  Клейном  и  тремя  остальными битлами,  как  будто  и его подпись стоит на контрактах.  Так весь мир продолжал верить, что “Битлз” - единое целое.

6

Как только Клейн получил власть, началось кровопролитие, которого никто не ожидал.  Первой задачей Клейна стали массовые увольнения. Пол и в этом пытался сдержать Клейна.  Несколько месяцев назад Пол объявил о своем намерении почистить “Эппл”. Он попросил нескольких сотрудников составить списки ненужных сотрудников,  но просьба всех так  огорчила, что   мы   отложили  выполнение  задания,  притворившись,  что  забыли составить или потеряли список,  когда Пол о нем спросил.  Актуальность указания прошла. Все решал Клейн.
Брайан Левис   из   отдела   контрактов   стал   первой   жертвой. Издательская    контора    закрывалась,    и    Деннис    О’Делл    из кинематографического отдела увольнялся. Волшебный Алекс, вернувшись из Парижа,  обнаружил, что его вышвырнули из лаборатории на Бостон Плейс, а его бесценные изобретения продали скупщику электронного хлама. Клейн подсчитал,  что  Алекс  обошелся компании в 180.000 фунтов,  не считая 20.000 фунтов стоимости здания  на  Бостон  Плейс.  Из  100  патентов, которые Алекс через опытных специалистов по патентованию оформлял, как изобретения,   каждый   оказался   модификацией    уже    существующих изобретений.
Кое-какая грязная работа выпала и на мою долю.  Меня  обвиняли  в том,  что  я прислуживал Аллену Клейну,  выполняя эти функции,  но я с грустью согласился взять это на себя,  надеясь,  что смогу преподнести дурную весть тактично, в отличие от Клейна.
Шесть начальников вместе со всем штатом ушли в один  день.  Одним из самых печальных увольнений того дня стало увольнение Рона Касса.  В солнечный весенний день я попросил  его  пройтись  со  мной  пешком  и передал ему грустную новость. Касса это глубоко задело, но не удивило. Казалось,  Клейн особенно враждебно отнесся к Кассу с  самого  начала. Касс  прекрасно  справлялся  с  работой  компании  звукозаписи и гордо возглавлял  подразделение,  сохраняя  соответствующую   автономию   от Клейна.  Но  Касс  полагал,  что  неприязнь  к  нему Клейна вызывалась борьбой за влияние, а не желанием Клейна занять роскошный дом, где жил Касс.  По  условиям контракта с Кассом,  “Эппл” оплачивала счет за его живописный дом на Саус стрит в Мейфэр,  а Клейн  подыскивал  для  себя подходящее жилье в Лондоне.
Клейн развернул  мощную  кампанию  против  Касса.  Однажды  Клейн потребовал собрать совещание в моей конторе, на котором присутствовали битлы, Йоко, Нил и Рон Касс. Клейн открыл папку и достал из нее чек из “Кэпитол  Рекордз”  на  сумму  1.250  долларов  на имя Касса,  который показался Кассу знакомым.  Посмотрев на дату,  Касс  вспомнил,  что  в первый  день его работы в “Эппл Рекордз” Джон и Пол прибыли в Нью-Йорк на презентацию “Эппл”.  Английские законы  разрешали  своим  гражданам провозить  только 50 фунтов наличных денег,  а двум битлам требовалось гораздо больше.  Касс попросил у “Кэпитол Рекордз” небольшой аванс для них,  но  бухгалтерия побоялась неприятностей с английскими налоговыми службами.  Они согласились выдать Кассу чек на его имя, по которому он бы  получил  деньги в нью-йоркском банке.  1.250 долларов выплатила им впоследствии компания “Эппл” в Лондоне.
“Где деньги?” - вопрошал Клейн, размахивая чеком.
Касс припомнил  этот  случай.  Все  закончилось   тем,   что   он встретился  с  Нилом и передал ему 1.250 долларов на китайском судне в Манхэттанской гавани.  Нил пожал плечами. “Я и не помню, что находился в Нью-Йорке, не говоря уже о тысяче двухстах долларов”, - сказал он.
Рон оскорбился:  “Уж не думаете ли вы,  что я украл тысячу двести пятьдесят долларов в свой первый рабочий день?” Все битлы сказали, что верят ему,  но по выражению их лиц  Касс  понял,  что  Клейну  удалось посеять  зерно  сомнения,  и они никогда больше не будут ему полностью доверять.
Вернувшись на Савиль Роу,  3,  я подписал договор на аренду дома, который Клейн так хотел отобрать у Рона Касса.  Клейн так и не простил мне этого и,  наверное, тогда-то и занес меня в черный список, но меня это не волновало.  Я получил огромное удовольствие от мысли,  что Касс получил  этот  дом.  Он  живет в нем по сей день вместе со своей женой актрисой Джоан Коллинз и двумя дочерьми.
Другой горькой   потерей   того  дня  стал  Элистайр  Тейлор,  не расстававшийся с Брайаном с того  момента,  как  тот  положил  глаз  на четверку  парней  в  клубе  “Пещера”.  Элистайр был не только другом и сторонником,  но, возможно, и самым ценным работником. Когда я сообщил ему  об  увольнении,  он  чуть не заплакал.  Сначала он не поверил,  и остаток дня провел на телефоне, пытаясь дозвониться до Пола или Джона, чтобы  услышать  непосредственно  от  них,  но  ни  один  не подошел к телефону.  Элистайр больше никогда с ними не  говорил  и  не  виделся. Репортер  из “Дейли Мэйл” пришел взять у Элистайра интервью,  когда он собирал вещи из рабочего стола.  “Для меня это сильный удар”, - сказал он,  качая головой. Когда Пола попросили прокомментировать событие, он произнес:  “Невозможно оставаться  хорошим,  увольняя  кого-то”,  а  я удивился, откуда ему известно, ведь занимался этим я.
Главным помощником Клейна  стал  Питер  Ховард.  Он  переехал  на Савиль Роу,  3 и стал вести все финансовые дела.  Приемную очистили от сумасшедших и оригиналов,  и чувство радости, царившее здесь когда-то, сменилось гнетущейтишиной.  Все сотрудники обязывались делать записи о приходе и уходе в специальном журнале.  Когда Клейн  со  своим  штатом подъезжал  на лимузине к входу,  Яблочные Очистки просовывали голову в дверь и визжали “Мафия приближается!”
Приятель Клейна  по  имени  Джек Оливер возглавил “Эппл Рекордз”. Очень скоро Питер Эшер ушел из компании, взяв с собой Джеймса Тейлора. Эшер стал одним из ведущих продюсеров в музыкальном бизнесе,  особенно известны его работы с Линдой Ронштадт.      Савиль Роу,  3 превратился в мавзолей,  оставалось лишь дождаться смерти.
 
                ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

“Ну, конечно,  я знаю,  что Джон считает,  что мы ее ненавидим, и что все мы - двуличные лицемеры, которые злословят о ней за его спиной и прокалывают фигурки Йоко Оно, пытаясь наслать на нее порчу, но и вы, и я знаем, что на самом деле было, а чего не было. Никто в этом здании ее не ненавидел.  Ненавидел! Это слишком серьезное обвинение, и оно не обосновано.  Не скажу,  что я виню его за то,  что он  так  думал,  но причина,  по которой он так считает,  заключается в том,  что мы ее  не любили.”
Дерек Тейлор

1

Посреди всех этих внутренних сражений и  воинственных  совещаний, фиаско  с  “Немперор”  и  “Северными Песнями”,  Джон и Йоко ухитрялись заниматься  еще  миллионами  немыслимых   проектов.   Это   и   записи экспериментальной  музыки,  и  16мм фильмы,  и продолжение кампании за мир, во время которой фанатов просили присылать желуди со всего света, которые  потом  отправлялись  главам правительств по почте.  И еще они появлялись на публике в огромных мешках и устраивали шум, и еще купили остров   Дорниш,   куда   собирались   уехать,  но  потом  отдали  его путешествующим хиппи, чтобы они там устроили коммуну. А 22 апреля 1969 года Джон сменил имя Джон Уинстон Леннон на Джон Оно Леннон на краткой церемонии,  состоявшейся на  крыше  Савиль  Роу,  3.  Счастливый  Джон объяснял пришедшему репортеру:  “Йоко поменяла свое имя ради меня, а я поменял ради нее...  Теперь между нами девять О,  это к счастью... Три имени  вполне  достаточно  для  кого  бы то ни было,  четыре - это уже чересчур”.
Джон и  Йоко  создали  собственную  компанию  под  названием “Бэг Продакшн” и заняли контору на первом этаже, где прежде работал Касс.   Некогда   сверкающая   белая   комната  стала  превращаться  в беспорядочный склад журналов,  газет,  сувениров, подарков от фанатов, кофейных  луж и пепельниц с окурками.  Белые стены покрылись надписями “Мир”,  “Волосатый Мир”, “Мешочный Мир”. В этой конторе они продолжали с  удовольствием  принимать  любопытных газетчиков,  и радовались всем профессиональным  журналистам,  которые   могли   бы   предложить   им какую-нибудь  платформу.  Волосы  Джона  стали  еще длиннее и грязнее, иногда они с Йоко  выглядели  так,  словно  приехали  из  какой-нибудь коммуны нищих хиппи.
9 мая 1969 года в маленькой студии “Эппл” под  названием  “Зэппл” Джон  и  Йоко  записали  альбом  “Незаконченная  Музыка N 2 - Жизнь со Львами”.  Он представлял собой следующее издание музыкального дневника приключений пары и охватывал период с первого выкидыша Йоко до момента выхода альбома. Обложка также имела несчастную судьбу. Лицевую сторону украшала  фотография  Йоко,  сделанная  в родильном отделении больницы Королевы Шарлотты,  рядом с ее  кроватью  лежит  безутешный  Джон,  на обороте - жалостная фотография пары в окружении полицейских после суда по делу о наркотиках. Сам альбом не намного приятнее. На одной стороне -  двадцатишестиминутная  запись  выступления  Джона  и Йоко в “Митчел Холле” в Кембридже,  сделанная в марте прошлого года,  Йоко  визжит  и пищит  под  аккомпанемент гитары Джона,  записанный наоборот.  Сюда же включался первый вариант того,  что  потом  назовут  автографом  Йоко: шокирующая “Не волнуйся, Киоко, мамочка просто ищет свою руку в снегу” - посвящение дочери Йоко. На другой стороне Йоко поет газетные тексты, а  Джон ей вторит,  там же звучит четырехминутная запись ударов сердца умершего   ребенка   Йоко.   Газеты   разгромили    альбом,    публика проигнорировала,  у  кого-то  он вызвал любопытство.  Остальные битлы, несмотря на  то,  что  он  явно  вызывал  у  них  отвращение,  хранили молчание.
В следующем месяце Джон  и  Йоко  продолжили  выпуск  музыкальных историй  о  своих  приключениях,  сингл  назывался  “Баллада о Джоне и Йоко”.  Лирическая драма об их злоключениях представлена  соло  Джона.
Когда Джон собрался в студию записать ее,  Джордж записывал песнопения буддийских монахов,  а Ринго снимался вместе  с  Питером  Селлерсом  в фильме “Удивительный Кристиан”. Один лишь Пол любезно согласился пойти с Джоном в студию и помочь сделать  запись.  Он  стучал  на  барабане, единственном инструменте,  на котором Джон не умел играть сам. Если не вникать  в  суть,  “Баллада  о  Джоне  и  Йоко”   представляла   собой старомодный  рок  в  ленноновском  стиле,  и  сразу стала хитом.  Лично меня увековечили в стихах: “Питер Браун позвонил и сказал / все в порядке / вы можете пожениться в Гибралтаре недалеко от Испании”.
К сожалению,  каждый куплет заканчивался припевом “Христос знает, что  это  непросто”,  из-за  этого на песню наложили запрет Би-би-си и несколько религиозных радиостанций  в  Америке,  и  все  это  в  свете предыдущего заявления Джона об Иисусе.
Не успев отдышаться,  Джон и Йоко решили продолжить кампанию мира новой  забастовкой  в  постели.  Прекрасная возможность представилась, когда Патти, Джордж, Ринго и Маурин отправились на теплоходе “Королева Елизавета  II”  в  Америку.  Ринго  по  пути  должен был сняться еще в нескольких сценах фильма.  Джон с Йоко  решили  присоединиться  к  ним после того, как откроют кампанию за мир в Нью-Йорке, где можно собрать самую широкую и доброжелательную аудиторию.
Но Джона  и Йоко ждало горькое разочарование,  когда они сошли на причал в Саусгэмптоне вместе с Киоко,  Дереком Тейлором,  новым личным референтом  Энтони  Фосеттом,  съемочной  группой  из двух человек,  в обязанности которой входило снимать на пленку каждый их шаг, и багажом из  26  мест:  Джону не дали временную визу из-за обвинения в хранении наркотиков.  Его восприняли,  как нарушителя закона. Расстроенный Джон не  сомневался  в  том,  что Клейн и иммиграционные службы утрясут это недоразумение.  Отказываясь  признать  поражение,  они  с  Йоко  сразу направились в Хитроу и вылетели на Багамские острова,  заплатив тысячу двести долларов за рейс.  Багамы выбрали  потому,  что  они  входят  в состав  Британского  Содружества,  и Джона не могли не принять,  и еще потому,  что это достаточно близко к Соединенным Штатам, и Джон решил, что им удастся получить доступ к американским средствам информации.
Но Багамы оказались не совсем готовы помочь Джону  в  организации забастовки  в  постели.  Близость  к  США  не  превратила  их  в центр международной журналистики,  и большинство американских  издателей  не собиралось  отправлять своих сотрудников любоваться на то,  как Джон и его жена сидят в постели. И еще больше Джона огорчило то, что в номере отеля  кровати оказались вмонтированы в пол на расстоянии 3 футов друг от  друга  -  для  Джона  и  Йоко  равноценно   гигантской   пропасти. Круглосуточное  сидение  в  постели,  в  то время,  как за окном такая красота и яркое солнце, даже для них представляло суровое испытание, и два  дня  спустя  они уже летели в Торонто с багажом из двадцати шести мест и всей свитой.
В Торонто Джона снова задержали чиновники иммиграционной службы и продержали четыре часа,  прежде, чем позволить въехать в страну. После беспокойной  ночи в Торонто,  пока Аллен Клейн всячески пытался помочь Джону прорваться в Соединенные  Штаты,  они  отправились  в  Монреаль, чтобы устроить там десятидневную забастовку в постели в отеле Королевы Елизаветы.  Это  еще  больше  походило  на  цирк,  чем  в  Амстердаме. Беспрепятственный доступ американской прессы привлек толпы репортеров, пришли и такие светила,  как поэт Аллен Джинсберг  и  карикатурист  Эл Кэпп.  Они  дали  около  шестидесяти  интервью  за  десять дней,  и по американскому радио  транслировали  их  выступления.  И  снова  пресса забавлялась, хотя никто не сомневался в искренности их намерений.
Монреальская забастовка в постели в воскресенье вечером переросла в  забастовку с песнями,  куда пришли,  помимо прочих,  Томми Смотерз, Тимоти  Леари,  Рабби  Абрахам  Фейнберг  и  все  канадское   собрание каноников  храма  Кришны.  Три  кинооператора фиксировали это событие, один из Би-би-си,  один из Би-си-би-си и один из компании  “Мюррей  зе Кейс  Продакшн”  в  дополнение к съемочной группе Джона и Йоко.  Новая песня Джона называлась “Give Peace a Chance” (“Дайте миру  шанс”),  ее записали  на  магнитофон  в  отеле  “Награ”,  а  позднее  в  “Эппл”  в музыкальном сопровождении того,  что  получит  название  “Плэстик  Оно Бэнд”.   Песня  стала  утопической  музыкальной  темой  эпохи,  сменив “Балладу о Джоне и Йоко” в  рейтинге  популярности,  а  мир  продолжал следить за тем, что превращалось в международную мыльную оперу.


2

Лето 1969  года  стало  последним  всхлипом   шестидесятых.   Оно подытожило все, что мы узнали, и поставило точку на всех наших мечтах. Летом 1969 года  миллион  учащихся  рок-поколения  собрался  на  ферме “Ясгур” в Вудстоке,  чтобы устроить трехдневный праздник,  посвященный музыке и любви.  Американский  астронавт  Нил  Армстронг  стал  первым человеком,  оставившим свой след на луне.  В Лондоне бывшего музыканта “Роллинг Стоунз”  Брайана  Джоунза,  которого  хладнокровно  выгнал  из группы  Мик Джэггер,  нашли мертвым в бассейне особняка,  он плавал на поверхности,  переполненный барбитуратами и спиртным.  В Лос-Анжелесе, услышав  песню  “Битлз”  “Helter Skelter” на Белом Альбоме и восприняв ее,  как призыв к разрушению,  Чарльз Мэнсон со своей группой  позорно связался с убийцами из Тейт-Ла-Бианка.
То лето стало поворотным пунктом  для  Джона  и  Йоко.  Устав  от забастовок в постели,  которые со стороны выглядели,  как отдых, но на самом деле отбирали все силы,  они решили уехать от всех  и  отдохнуть по-настоящему. Они пригласили с собой Киоко и Джулиана, забрав детей у Тони  Кокса  и  Синтии.  Джон  и  Йоко  всерьез  надеялись,  что  дети подружатся,  и  все  они  смогут  жить вместе,  создав новый тип семьи атомного века.  Они собирались поехать на  автомобиле  в  Шотландию  к одной  из сестер тетушки Мими.  Хотя Джон никогда сам не водил машину, потому что почти не видел дорогу,  но тут захотел сам сесть за руль  и ехать  до Шотландии.  Я пытался его отговорить,  но безуспешно,  и они отбыли на “остин мини”.  Через три дня Джон позвонил мне  и  попросил, чтобы  его  шофер  Энтони приехал за ним на другой машине,  побольше - “остин макси”.  А еще через день мне передали очень тревожные новости: Джон  съехал  с  дороги  и  угодил  в  кювет.  Пострадали все,  и всех отправили  в  шотландский  госпиталь.  Больше  всех  досталось  Джону: семнадцать травм. У Йоко - четырнадцать, у Киоко - четыре. Не прошло и часа,  как  новость  передавалась  всеми   радиостанциями,   позвонила обеспокоенная  Синтия.  Я  согласился  взять  ее  утром  в Эдинбург за
Джулианом, но, когда мы приехали, его уже не было: сестра тетушки Мими увезла  его  к себе домой в Эдинбург.  Синтия в госпитале являла собой зрелище самое жалкое: искалеченного ребенка отняли у нее, не сказав ни слова.  Она  спросила,  можно  ли  повидать  Джона и Йоко,  но сиделка ответила, что их нельзя тревожить.
Йоко в  аварии  серьезно  повредила  позвоночник,  на носилках ее донесли до частного вертолета,  приземлившегося  на  газон  госпиталя. Потом  частный  самолет,  заказанный для нее Джоном,  довез до Хитроу. Другой вертолет завершил путешествие,  доставив ее домой,  в Уэйбридж. Автомобиль  “остин  макси”  с  пятнами  крови Джона и Йоко на переднем сиденье спрессовали в куб,  переправили в  “Кенвуд”  и  установили  на постамент, как садовую скульптуру.
В то лето,  еще не придя в себя окончательно после аварии, Джон и Йоко  перебрались  в  свой  первый настоящий дом,  “Титтенхарст Парк”, имение за 150.000 фунтов,  которое Джон  приобрел  за  Аскотом.  Белый особняк  располагался  на  семидесяти  четырех акрах лесистых холмов и садов с собственным озером и экзотическими растениями свыше пятидесяти видов.  Прежде, чем они туда переехали, в доме почти все переделали, в частности   оборудовали   огромную   современную    кухню    новейшими приспособлениями    и    оснастили   студию   звукозаписи   прекрасной аппаратурой.  Все хозяйственные помещения дома  перекрасили  в  черный цвет, на полы постелили черные ковры, а жилые помещения решены в белых тонах.  И еще у Джона и Йоко появился свой островок с  построенной  на нем  вышкой  посреди  озера,  и там они валялись на солнышке в хорошую погоду или устраивали пикник.
Но в   то   лето   пикники   устраивали   нечасто.   Переехав   в “Титтенхарст”,  они буквально пропали,  и не только для публики, а для всех.  У работников по контактам с прессой в “Эппл” возникли в связи с
этим проблемы,  поскольку шла рекламная кампания “Баллады  о  Джоне  и Йоко”,  и результаты в рейтинге обнадеживали.  Они так уже исчезали на Монтегью сквер,  а это  означало  только  одно:  опять  героин.  Здесь впервые рассказывается об этом.  Йоко объясняет,  что авария заставила их вернуться к героину.  Они закрылись в большой спальне  “Титтенхарст Парк” и не выходили. Ели они там же, с подносов. Сообщения для них или от них передавались только  через  повара  Вэла,  Энтони  Фоссета,  их нового помощника, или друга Йока Дэна Рихтера, поселившегося в комнате для гостей.
Заставил Джона выйти из спальни Пол, с энтузиазмом приступивший к разработке планов выпуска нового альбома под  названием  “Эбби  Роуд”. Несмотря на то,  что королевство распадалось, и злость, которая теперь явно ощущалась в группе,  Полу все  же  удавалось  удерживать  усталых битлов, Джорджа Мартина и Мэла в студии для последнего прорыва.
Йоко тоже находилась здесь.  Она опять была  беременной  и  очень слабой.  Джон отказался быть от нее вдали, так что кровать перенесли в студию,  где она  дремала,  читала  или  вязала,  пока  Джон  с  Полом работали.
Вернувшись к августу в “Титтенхаст”, Джон с Йоко решили перестать принимать героин, пока не наступила полная зависимость. Они собирались сделать это сами,  без чьей-либо помощи.  “Мы в  некотором  роде  были невежественными,  -  рассказывает  Йоко,  -  Мы  не  хотели ложиться в госпиталь,  потому что не хотели,  чтобы кто-нибудь  знал.  Мы  просто перестали  принимать  героин.  Дело  в  том,  что  раз  мы  никогда не кололись,  то мы - ну,  словом,  не совсем наркоманы,  не настоящие. И все-таки это было тяжело”.
Друзья Джона и Йоко Волшебный Алекс,  Рей Коннолли и Нил  Эспинол вспоминают  это событие иначе.  Они навещали Джона и Йоко в лондонской клинике,  где оба проходили курс лечения  от  героиновой  зависимости. Алекс,  часто  заходивший  в “Титтенхарст”,  помнит,  что видел в доме шприцы.
В любом случае,  все закончилось к утру 24 августа, когда Джон на одном дыхании сочинил песню “Cold  Turkey”  (“Холодная  индюшка”).  Он репетировал  ее весь день,  а вечером записал вместе с Ринго и Клаусом Вурманом.  Песня очень грустная,  Джон с присущей ему  прямотой  сразу приступает к сути предмета: “Температура поднимается/ Жар все сильнее/ Не видно, что впереди / Не вижу неба/ Ноги неподвижны/ Тяжелая голова/ Я  хотел  бы  стать  ребенком/ Я хотел бы умереть”.  Джон по наивности предложил Полу записать “Cold Turkey”, как следующий сингл “Битлз”, но Пол отнесся к проекту скептически.  “Ну, и черт с тобой,” - разозлился Джон и записал, как продукцию “Плэстик Оно Бэнд”. Отрицательные отзывы можно  было предвидеть.  Джону здорово досталось.  Но хотя музыкальная часть “Cold Turkey” несовершенна, и тема не самая подходящая для стиля поп,  песня  стала  очередным  примером  храбрости  и честности Джона, пытавшегося превратить свою работу в отражение жизни,  как это  делают художники  и  писатели.  Но  пластинку  не  покупали.  Ее запретили на Би-би-си,  а в Америке она с трудом заняла тридцатое место в рейтинге. Лояльные,  хотя  и  растерянные,  английские фанаты поставили песню на двадцатое место, потом она исчезла с прилавков магазинов окончательно.

3

В начале  сентября  Джону  позвонил  Джон   Брауэр,   организатор концертов,  который устраивал 12 сентября в Канаде нечто под названием Фестиваль рок-энд-ролла в  Торонто.  Он  пригласил  Джона  приехать  в качестве  зрителя,  а  Джон  дал согласие прилететь за счет Брауэра на самолете лишь в том случае,  если им  с  Йоко  позволят  выступить  на сцене.  Джон сразу же пожалел о своем предложении, ведь у него не было ни аккомпанирующей группы,  ни подготовленного материала, и чувствовал он себя очень плохо из-за наркотиков. Тем не менее, его поддержал Эрик Клэптон,  они набрали еще несколько музыкантов,  в  том  числе  Клауса Вурмана, и отправились в Торонто.
На свой рейс они  опоздали  и  прибыли  на  стадион  “Вэрсити”  в Торонто  всего за полчаса до выхода.  На репетицию времени не хватило. Джон так нервничал,  и его так тошнило от наркотиков,  что вырвало  за сценой  прямо перед выступлением.  Выйдя на сцену,  он понял,  что его осудят за этот концерт - первое соло битла и первое выступление  битла после исполнения программы “Let It Be” на крыше.
Одно лишь появление Джона и Йоко на  сцене  вызвало  на  стадионе бурю восторга.   Публика  пришла  в экстаз.  Как только толпа успокоилась,  Джон робко подошел к микрофону и сказал дрожащим  от  страха  голосом:  “Мы просто сыграем кое-что, что знаем, понимаете, мы ведь раньше не играли вместе”.  За сим последовал третьесортный концерт музыкантов с мировой славой,  пытавшихся без подготовки исполнить старые мелодии типа “Blue Suede Shoes” (“Синие замшевые туфли”), “Dizzy Miss Lizzie” (“Слезливая мисс  Лиззи”).  Публика  не  замечала,  как  ужасно  это выглядело,  и наслаждалась.  Затем состоялась премьера “Cold Turkey”.  Аудиторию она озадачила и шокировала, но все аплодировали с энтузиазмом. И тогда, ко всеобщему изумлению,  все музыканты, кроме Джона, покинули сцену, а из большого  мешка  в  конце  сцены  выползла  Йоко  Оно.  Она  исполнила семнадцатиминутную композицию “Не волнуйся, Киоко, мамочка просто ищет свою  руку  в снегу”,  которая закончилась надрывающими душу воплями и взвизгиваниями Йоко.  Публика  была  совершенно  сбита  с  толку,  но, конечно  же,  зрители  не зря заплатили деньги.  Как ни странно,  Джон почувствовал себя окрыленным.  Он вспомнил радостный озноб  от  живого выступления,  и  теперь  мощные  усилители  позволяли зрительному залу услышать каждый звук.  Он так  обрадовался,  что  по  дороге  домой  в самолете  решил  официально заявить в прессе,  что уходит из “Битлз” и организовывает группу с Эриком Клэптоном и Клаусом Вурманом.
Аллен Клейн,  присоединившийся  к  Джону и Йоко в Торонто,  чтобы вместе лететь  в  Лондон,  отговаривал  Джона  от  этого  шага.  Новые контракты на звукозапись,  по которым Клейн вел переговоры с И-Эм-Ай и “Кэпитол” еще не вступили в силу,  и огромные авансы не были полностью выплачены.   Клейн   просил  Джона  подождать,  пока  все  не  решится окончательно, а потом уже делать заявления о расколе группы.
Но это не помешало счастливому Джону сообщить Полу.  Вскоре после возвращения из Торонто он потребовал собрать совещание в  “Эппл”.  Пол прибыл, как обычно, полный планов для будущей работы битлов. Но что бы ни  предлагал  Пол,  Джон  отвечал  только:  “Нет,  я  не  хочу   этим заниматься”,   “Нет,  мне  это  неинтересно”.  Дискуссия  переросла  в  перебранку,  которой Пол положил конец любимой присказкой  битлов  про Кудыкину гору.  “Пусть все уже сказано и сделано, - подытожил он, - но мы ведь все равно остаемся “Битлз”, правда?”
“Да пошел ты, - зашипел Джон, - Я больше не битл”.
Пол не понял:”Да что ты,  ты,  конечно,  с нами...” “Нет!  - заорал Джон, - Ты что,  не понимаешь? Все кончено! Кончено! Я хочу развестись, точно так же, как с Синтией! Чего ты не понимаешь, дурья твоя башка?!”
Совешание закончилось тем, что Джон выбежал из комнаты и бросился вниз по ступеням.  Йоко рванулась за ним,  а Джон  продолжал  кричать: “Все кончено! Это конец!”
Но Джон ничего не сказал прессе,  и когда они с Йоко в  тот  день уезжали  с Савиль Роу в белом “роллс-ройсе”,  Пол еще верил,  что Джон успокоится и “Битлз” снова будут вместе.

4

9 октября в тот день,  когда Джону  исполнилось  двадцать  девять лет,  Йоко  забрали  в  больницу  “Кингз  Колледж”  на Денмарк Хиллз в Лондоне с сильным кровотечением. Через четыре дня газеты сообщили, что у нее снова выкидыш.
Расстроенные и уставшие после второй потери, Джон и Йоко вместе с Волшебным  Алексом  поехали  в  Грецию  отдохнуть.  Они  сняли  яхту с немногочисленным  экипажем  и  поплыли  по   Средиземному   морю   без определенного  маршрута,  просто  хотелось отдохнуть от людей.  Джон и Йоко поклялись,  что в  течение  десятидневного  круиза  очистятся  от наркотиков и алкоголя и не будут пить ничего,  кроме воды. Но здоровье поправить  не  удалось,  столь  радикальный  подход   только   ухудшил самочувствие   и   настроение.   Алекс  стал  свидетелем  всевозможных вариантов  насилия  между  ними,  а   также   серьезных   повреждений, нанесенных  судну.  Неоднократно  Джон срывался и сильно избивал Йоко, точно также он прежде поступал с Синтией.
Вернувшись в  Лондон,  Джон выпустил “Свадебный Альбом” на студии “Эппл”.  Это еще один  экспериментальный  альбом,  включающий  записи, сделанные во время амстердамской забастовки в постели, и композиции, в которых Джон и Йоко повторяют имена  друг  друга  долгим  речетативом. Дорого  оформленный  альбом,  продававшийся  по цене 9 долларов,  в то время,  как большинство альбомов стоило 4 доллара,  содержал  газетные вырезки,   пластмассовый  кусок  свадебного  торта  и  копию  брачного свидетельства. Следом за альбомом вышел сингл “Cold  Turkey”. (Ломка).
Утром 26 ноября, читая в газетах о войне во Вьетнаме и голодающих детях, Джон пришел к выводу, что стыдно быть Членом Британской Империи и нужно вернуть награду Королеве в знак протеста.  Он отправил  своего шофера Леза Энтони в Борнемут за медалью ЧБИ, которая лежала у тетушки Мими на телевизоре.  Позднее Мими призналась:  “Если бы я знала, зачем ему медаль, я бы ни за что не отдала”.
Джон продиктовал письмо  Королеве:  “Ваше  Величество,  возвращаю медаль ЧБИ в знак протеста против того, что Великобритания ввязалась в это дело с Нигерией-Биафра, против нашей поддержки Америки во Вьетнаме и против того,  что “Cold Turkey” падает в рейтинге. С любовью.  Леннон из Мешка”.
Про “Cold  Turkey”  он  добавил  сгоряча и потом всерьез жалел об этом.  Это  обесценило  жест,  превратив  в  очередную  выходку  Джона Леннона.  Джон  и  Йоко  сами  привезли  медаль в Букингемский дворец. Представитель Дворца сказал газетчикам,  что по иронии “он  возвращает медаль,  хотя первыми свои медали ЧБИ вернули те, кто был против того, чтобы господина Леннона... награждали этой медалью”.
“Не думаю,   чтобы   Королеву  это  смутило”,  -  сказал  Леннон.
“Королева выше смущения”, - ответил представитель.
Вскоре после   возврата   медали   ЧБИ  Джон  начал  свои  мирные инициативы.  Его  деятельность  началась  с   кампании   международных объявлений во всем мире, в двенадцати крупных городах появились афиши: “Война закончена,  если вы этого хотите. Счастливого Рождества. Джон и Йоко”.  Эту  кампанию  прервал  благотворительный  концерт  для  сбора средств в Фонд Детей ООН, устраиваемый в Лондоне театром “Лайсиум”. На следующий  день  после  концерта Джон и Йоко снова вылетели в Торонто, чтобы организовать грандиозный бесплатный “концерт мира”  летом,  пока неизвестно,  на  какой площадке.  Концерт организовывали Джон Брауэр и его компаньон Ритчи Йорк,  которые устраивали выступление Джона и Йоко на Фестивале в Торонто. Более тридцати афиш возвещали о прибытии Джона и Йоко.  Канадская пресса освещала  каждый  шаг  с  момента  въезда  в страну,  а Джон и Йоко не давали им сидеть,  сложа руки.  Они устроили пресс-конференцию в научном центре Онтарио,  где возвестили о том, что концерт   мира   станет   частью  всемирного  “голоса  мира”,  и  люди проголосуют за мир или за войну,  а Джон и  Йоко  передадут  бюллетени Соединенным  Штатам.  Джона  и  Йоко также снимали для документального фильма во время  их  встречи  с  маршалом  Маклубаном  в  университете Торонто.  Затем  они  сняли экскурсионный поезд со стеклянной крышей и поехали  в  Монреаль,  куда  доставил  их  “роллс-ройс”.  В   Монреале состоялась часовая встреча с канадским премьер-министром Пьером Трудо, который с энтузиазмом поддержал их  кампанию.  “Если  бы  было  больше таких   лидеров,   как   мистер  Трудо,  -  сообщил  Джон  собравшимся корреспондентам, - в мире наступил бы мир”. А Йоко добавила: “Это была замечательная встреча. Мы получили хорошую поддержку”.
На Рождество Джон и Йоко вернулись в “Титтенхарст Парк”, затем на самолете вылетели в Данию, город Аалборг, куда 29 декабря приехал Тони Кокс с Киоко и новой женой,  молодой американкой по имени Мелинда. Уже несколько  месяцев  Тони  не  разрешал  Йоко  выдеться с Киоко.  После развода они не составили по поводу дочери  никакого  соглашения.  Тони знал о том,  что Йоко и Джон наркоманы и не хотел,  чтобы Киоко видела их в состоянии транса.  А теперь еще он очень рассердился  в  связи  с дорожной аварией в Шотландии,  когда Киоко сильно пострадала.  Сначала Кокс сказал,  что такое могло произойти с кем угодно,  и что,  значит, такова  “карма”  Киоко и ей было суждено попасть в аварию,  но у Киоко возникли посттравматические осложнения,  и она  задыхалась  по  ночам. Джон  и Йоко настойчиво приглашали ее весной в “Титтенхарст” и поехали в Данию уговаривать Кокса.
Добравшись до  фермы  Кокса где-то в датских льдах,  они увидели, что Кокс и сам находится в наркотическом  трансе.  Он  всегда  яростно возражал  против  любых  наркотиков,  сигарет  и алкоголя,  так что им пришлось выбросить все это из чемоданов,  прежде,  чем их  пустили  на ферму.   Кокс  связался  с  группой  “Предвестников”  -  что-то  вроде космической коммуны, и двое из них вызвались гипнозом отучить Джона от курения. Джон, почти не расстававшийся с сигаретой, согласился на этот ритуал,  отчасти,  чтобы угодить Коксу.  Затем,  чтобы  придать  этому событию еще более сюрреалистический эффект, Джон и Йоко согласились на то, чтобы женщина, работавшая у Кокса на конюшне, коротко их остригла. Без  волос  они выглядели ужасно.  Волосы сложили в целофановый пакет, чтобы потом использовать для каких-то целей.
Тем временем  организатор  концерта  Джон  Брауэр и его компаньон Ритчи Йорк вылетели в Аалборг за официальным одобрением Джона и Йоко в отношении планов предстоящего концерта мира. Аллен Клейн, приехавший в Аалборг  помочь  договориться  о  приезде   Киоко   в   “Титтенхарст”, председательствовал  на  собрании.  Брауэру  и  Йорку велели вывернуть карманы,  прежде чем пустить к Коксу в простую деревенскую кухню,  где они  увидели  практически  лысых  Джона  и  Йоко  и растерянную Киоко, которая вцепилась в пиджак Брауэра, шепча: “Я девочка, я девочка”.
Джон и  Йоко просматривали привезенные Брауэром и Йорком газеты с информацией  о  концерте  мира,  и  вдруг   Джон   прочел   сообщение: “Бесплатный (за один доллар) фестиваль мира Джона Леннона в Торонто 3, 4, 5 июля. Война закончена, если вы этого хотите”.
“Нет, нет,  нет!  -  заорал  Джон,  - Бесплатно значит бесплатно, ребята! Ни одного паршивого доллара!” Брауэр и Йорк стали спорить, что нецелесообразно  устраивать  концерт  для  сотен тысяч людей,  не имея возможности оплатить хотя бы уборку зала и туалетов. Они сообщили, что контора “Карма Продакшн” уже занимается продажей билетов.  Джон пришел в ярость.  Он отказался  давать  концерт,  если  не  будет  обеспечено совершенно бесплатное посещение для тех, кто за мир. Хэмрик и Леонард, гипнотизеры от  “предвестников”,  отправились  в  “Карма  Продакшн”  в качестве парламентеров Джона.
Через месяц Джон опять курил и принимал наркотики в  “Титтенхарст Парк”, Киоко осталась с Коксом, а мирный концерт заглох. Брауэр и Йорк не нашли возможность устроить бесплатный концерт,  а Леонард из  секты “предвестников” давал пресс-конференцию и рассказывал,  что на концерт мира прилетят летающие тарелки,  а Джон и Йоко прибудут на  “воздушном автомобиле”,   работающем   на   психическом  топливе.  Джон  отправил телеграмму Брауэру в Торонто  следующего  содержания:  “Мы  не  желаем иметь ничего общего с вашим фестивалем.  Пожалуйста, не используйте ни наши имена, ни наши идеи, ни символику. Джон и Йоко Леннон”.
Так закончилась кампания мира для Джона и Йоко.  Утром 26  января Джон  написал  песню “Instant Karma” - предупреждение всем злым людям, что они будут наказаны за грехи.  Фил  Спектор  записал  композицию  в студии  “Эппл” с “Плэстик Оно Бэнд”.  Песня имела большой коммерческий успех,  особенно в Америке,  где раскупили свыше  миллиона  пластинок. Однако,   успех  приписывали,  в  основном  Филу  Спектору,  сумевшему обогатить звучание песни. В благодарность Джон отдал Спектору черновую запись “Let It Be” и попросил сделать из этого альбом.
Целеустремленный человек    блестящего   ума,   Джон   неожиданно растерялся.  Существуют люди,  постоянно  нуждающиеся  в  поддержке  и советах добрых друзей.  Джон принадлежал как раз к этой категории,  но мало кому удавалось найти к нему подход. Обладая огромным богатством и властью,  он  не  признавал над собой контроля.  Жена,  похоже,  имела возможность оказывать на него влияние, но Йоко только подстрекала его. Странно, но Джону, видимо, нравилась роль отверженного.
К сожалению,  в  начале  семидесятых  годов  Джон  превратился  в одиозную  фигуру,  над которой все смеются,  и потерял доверие прессы. Последней каплей стала пресс-конференция,  устроенная Джоном и Йоко, с целью  объявить об открытии Черного Дома,  культурного центра в Кэмден Таун,  финансируемого Майклом Абдулом Маликом,  больше известным,  как Майкл  Х,  одним  из  самых свирепых лидеров движения Черной Пантеры в Лондоне.  Джон и Йоко подружились с ним и дали согласие помочь собрать деньги на Черный Дом.  Дерек Тейлор собрал газетчиков на крыше Черного Дома для короткой церемонии,  во время которой Джон  и  Йоко  подарили Майклу Х пакеты с волосами, остриженными на ферме Кокса в Дании. Майкл Х намеревался продать волосы с аукциона Сотби  и  передать  вырученные деньги “братьям”.
Над церемонией можно было бы посмеяться,  если бы все это не было так печально.  Газетчики наблюдали в полном молчании. Джон был явно не в духе,  волосы у него еще не отросли после варварской стрижки,  глаза остекленевшие. Дерек посмотрел вокруг и понял, что в толпе журналистов нет ни одного человека,  кто не знал бы,  каком именно наркотик принял Джон.  Утром  следующего  дня  за  всю  историю  “Битлз”  в газетах не появилось ни одной фотографии.
К середине  марта 1970 года Йоко снова забеременела.  Врачи сразу же отправили ее в дорогую частную клинику в Лондоне  на  лечение.  Это держалось  в  строжайшем  секрете  от  битлов и работников “Эппл”,  но доверенные друзья Джона и Йоко навещали их в госпитале ,  в  их  числе Волшебный  Алекс,  журналист  Рей  Конноли  и  Майкл  Х,  принесший  в госпиталь в качестве подарка чемодан с марихуаной.  Йоко уверяет,  что ее  поместили  в  госпиталь исключительно в связи с беременностью,  но Алекс помнит,  что ей давали метадон, препарат, лечащий зависимость от героина.  Рей  Конноли  помнит,  как однажды вошел в палату Йоко,  где собрались врачи,  и когда они стали давать ей какое-то лекарство, Джон остановил их: “Не давайте ей это! Она наркоманка!”
Беременная Йоко вернулась в “Титтенхарст Парк”.  Она  чувствовала себя  очень  плохо,  и  ей  велели  соблюдать постельный режим.  Джону казалось,  что его заперли в четырех стенах.  Грандиозный ремонт  дома продолжался,  и все время раздавался стук молотков и визг пилы. Джон и Йоко  начали  ссориться,  и  это  не  прибавляло  Йоко  здоровья.  “Мы находились вместе двадцать четыре часа в сутки, - вспоминает Джон этот тяжелый период их жизни,  - Нужно было защитить нашу любовь,  нам было душно вместе...  Наш союз находился в опасности, ну, не знаю, Зельда и Скотт... Мы сорвались, не могли продолжать путь, на который встали”.
Джона спасло  Новое Большое Открытие.  Его принесли однажды утром по почте.  Это была  книга  “Первобытный  крик,  первобытная  терапия: лечение невроза”.
“Сами слова,  название книги заставили  мое  сердце  дрогнуть,  - рассказывал  Джон,  -  В  смысле,  Йоко долго кричала.  Потом я прочел письмо,  знаете, там “Я, Чарли, и прочее”, я стал читать дальше, и вот что со мной случилось.  Я подумал:  “Это я, это мое. О’кей, это лучше, чем жрать таблетки или кислоту, и я решил попробовать”.

Автор книги  Артур  Янов  -  известный  терапевт   новой   волны, преуспевший   в   Калифорнии   в   шестидесятых  годах.  Теория  Янова
заключается в том,  что “первоначальная картина”,  возникающая в жизни человека  в  возрасте  примерно пяти лет,  является самым травмирующим моментом.  Поскольку мы подавляем негативные эмоции почти с  рождения, пациента  надо  вернуть  к  первоначальной картине для того,  чтобы он заново пережил эту травму и освободился от нее.  Когда пациенты входят в “первоначальное состояние”, они истерически кричат, выплескивая весь свой гнев и горечь в отношении родителей.
Для Джона это было словно крещение.  “Я решил, что это как яблоко Ньютона.  “Это то,  что надо”,  - сказал я  себе.  Но  я  уже  столько ошибался в прошлом,  с наркотиками и Махариши...  что отдал ее (книгу) Йоко. Она согласилась со мной, и мы позвонили по телефону...”
Первобытная терапия Янова,  хотя и действенная, стала тем же, что Махариши,  наркотики или Волшебный Алекс - очередная панацея. Янов это тоже  почувствовал,  услышав голос Джона через океан.  Он настоятельно посоветовал им с Йоко хорошенько все взвесить,  прежде,  чем  что-либо предпринимать.  Он  также  потребовал,  чтобы  они  написали подробные письма о детстве и изложили  бы,  что  именно  они  надеются  найти  с помощью  первобытной терапии.  Должно быть,  письма произвели на Янова сильное впечатление,  потому что через несколько  недель  он  временно оставил практику в Лос-Анжелесе и приехал в “Титтенхарст”.  “Он прибыл подобно седому Джеффу Чэндлеру,  - рассказывал  Джон,  -  впечатленный нашей известностью”.
Янов велел им за сутки до своего прибытия разойтись в  отдаленные комнаты,  не  видеться  и  не  разговаривать  друг с другом.  Он также запретил им принимать  наркотики,  лекарства,  подходить  к  телефону, слушать радио или смотреть телевизор. Терапевтические сеансы оказались жестокими.  Джон лежал на  спине  посреди  комнаты  на  полу,  а  Янов проводил его через все обиды и горечь детства.  Вопли слышал весь дом. Неделю спустя терапевтические сеансы в “Титтенхарст Парк” прервал  шум строительных  работ,  и лечение перенесли в большой гостиничный номер. Через три недели,  когда Янов решил,  что  наблюдается  улучшение,  он пригласил   их   в   Калифорнию  пройти  официальный  курс  терапии  в лос-анжелесском институте первобытной терапии (вспомним Махариши). Это решало  иммиграционные  проблемы  Джона,  а они и волновали его больше всего: из всех возможностей попасть в страну лучшая - специальный курс лечения.
Перед отъездом  в  Калифорнию  Янов  решил,  что  Джону   полезно разобраться  в  противоречивых  чувствах  к  Джулиану,  проживавшему с Синтией и Роберто Бассанини.  Джон не  видел  сына  с  аварии  в  июле  прошлого года.  Договорились о встрече,  и Джон на своем “роллс-ройсе” один приехал к Синтии в Кессингтон повидаться  с  мальчиком.  “Он  вел себя   удивительно  мило,  -  вспоминает  Синтия,  -  Почти  сразу  же направился наверх в комнату Джулиана,  и  там  они  провели  несколько часов за играми.  Я была счастлива, Джулиан тоже. Потом Джон спустился вниз выпить чашку чая и рассказал мне о первобытной терапии. О Йоко не упоминал.  Потом  раздался  телефонный  звонок:  экономка  в  истерике сообщила,  что Йоко пригрозила принять большую дозу снотворного  из-за того,  что Джон так задерживается.  Джон швырнул трубку и заорал: “Эта глупая сука грозит убить себя!”
С тех пор все переговоры о Джулиане вела Йоко Оно. Синтия никогда больше не слышала голоса Джона.

На следующий день они вылетели в Лос-Анжелес, где сняли маленький домик с аккуратным газоном на Беверли Хиллз.  Йоко рассказывает, что в Лос-Анжелесе  она сразу же выкинула третьего ребенка Джона.  Несколько дней она пролежала в постели,  а потом присоединилась к  Джону.  Почти три  месяца два дня в неделю они с Яновым занимались терапией.  Сеансы крика,  которые Джон считал очень эффективными,  заставляли его вопить от  горя  на  полу  в  кабинете  доктора  Янова.  “Мы сходим на сеанс, хорошенько поплачем,  а потом  вернемся  и  поплаваем  в  бассейне,  - говорил  Джон,  - После сеанса чувствуешь себя,  как после кислоты или травки,  звон в ушах,  и все прекрасно. Но потом все проходит, так как кончается действие наркотика, и нужно добавить еще”.
Йоко совершенно не верила в терапию Янова. Позднее Джон объяснял, что  она ходила,  чтобы угодить ему,  чувствуя,  что Джону нужен новый “папочка”.  Но она считала,  что терапия мужчинам полезна,  потому что позволяет выплакаться для разрядки. Такая форма самовыражения для Йоко не нова, она визжала и плакала и в жизни, и на пластинках, и на сцене.
Как прежде  с  Махариши,  настал  момент разочарования и в Янове. Однажды Янов принес на сеанс две 16  мм  камеры.  Джон  даже  не  стал обсуждать  вопрос  о  съемках.  “Я не собираюсь сниматься,  тем более катаясь по полу в рыданиях”.
Янов накинулся  на  него:  “Некоторые люди так знамениты,  что не желают сниматься”.  Он заверил, что выбор случайно пал на Джона и Йоко и  никакого отношения к их славе не имеет.  “Кого вы хотите одурачить, мистер Янов?” - спросил Джон.
Джон и Йоко много обсуждали профессионализм Янова.  “Я относилась к нему скептически,  - говорит Йоко, - Я наблюдала за отношениями Арта Янова и его жены Вивьен и чувствовала, что Вивьен несчастна. Но мы оба решили,  что терапия замечательная, а люди не могут быть совершенными. Мы  все  гадали,  когда  же  это  закончится,  и  однажды  в  бассейне посмотрели друг на друга и поняли,  что думаем  об  одном  и  том  же, каждый из нас хотел сказать другому,  что пора положить этому конец. И Джон сказал:”Если мы выходим из игры, я им так и скажу”.
В июне  Джон пришел в центр первобытной терапии к Янову и сказал: “Ну,  мы  вылечились.  Спасибо”.  На  следующий  день   они   покинули Лос-Анжелес.
Если первобытная терапия и  не  стала  тем  волшебным  эликсиром, который искал Джон,  то,  по крайней мере,  она оказалась одним из его немногих Больших Открытий и способствовало длительному  улучшению  его состояния.  Первобытная  терапия  показала ему страх,  гнев и тяжесть, которые он нес в  себе  всю  жизнь.  Научившись  понимать  собственные чувства в такой форме, он выплеснул свой артистизм и перевел эмоции на более  понятный  язык.  Результат  очевиден  на  первом  сольном,  так называемом,  “первобытном” альбоме “Джон Леннон Плэстин Оно Бэнд”. Это - одна из самых сильных и значительных автобиографических  работ.  Одной из  самых  волнующих  песен альбома является песня “Mother” (“Мать”) - дань матери,  но совсем иная,  чем “Джулия”.  В этой строгой  скорбной песне  Джон  поет:  “Я был у тебя,  но тебя у меня никогда не было/ Ты была нужна мне,  но я тебе не был нужен/...Отец, ты оставил меня, но я тебя  никогда  не  оставлял”.  Песня  завершается  жалобными  криками, пронзительными и поэтическими одновременно: “Маааааама! Маааааама!”. И все заметили, что с этой песней перекликается “Three Blind Mice” (“Три слепые мыши”) со словами “Моя мама умерла”.
В “Джон Леннон Плэстик Оно Бэнд” также вошла песня “Working Class Hero” (“Герой рабочего  класса”),  где  есть  строки  “Как  только  ты рождаешься/Тебя  заставляют почувствовать себя маленьким/Не давая тебе времени”.  Самый  большой  коммерческий  успех  принесла  песня  “God” (“Бог”),   в  которой  слышится  разочарование  Джона  “Я  не  верю  в Иисуса.../Я не верю в библию...  Я не верю в Элвиса...  Я  не  верю  в “Битлз”... Я верю только в себя... Я проснулся...”.

5

В течение всего года Пол следил по газетам за приключениями Джона и Йоко с нарастающим чувством тревоги  и  отвращения.  Джон  выставлял себя на посмешище,  и наступила пора разорвать с ним отношения,  иначе он и Пола потянет за собой.  Поскольку казалось глупо надеяться на то, что  когда-нибудь  выйдет  новый  альбом  “Битлз”,  то Пол решил,  что последним шагом,  означающим окончательное размежевание,  мог бы стать его  собственный  альбом.  Той осенью посреди всех этих склок в “Эппл” Пол собрал всю свою семью -  жену,  драгоценную  доченьку  Мэри,  дочь Линды  Хэзер  и бедлингтона Марту - и отправился на ферму в Хай Парк в Шотландию записывать свой первый сольный альбом.  Он уехал, не сообщив никому, кроме Дерека и меня, куда.
Одной из причин,  по которой  Пол  так  рвался  из  города,  стал недавний  успех  лебединой песни “Битлз” “Эбби Роуд”.  Альбом оказался последним шедевром “Битлз”  и  в  него  вошло  семнадцать  композиций, представляющих  собой  коллективную работу - настоящее маленькое чудо. Об “Эбби Роуд” писали  восторженно,  особенно  впечатляли  музыкальные проигрыши  в  стиле  рок-н-ролла  и  современного  стиля поп,  а также потрясающие  персонажи,  такие,  как  подлый  мистер  Мастард  и   его сестра-трансвеститка  Политин  Пэм.  Джорджа  Харрисона  настиг  самый большой за всю его карьеру успех благодаря  красивой  песне  о  любви, посвященной  Патти  “Something”  (“Что-то”).  Об  этой  песне  напишут больше,  чем обо всех других песнях “Битлз”,  а сингл  с  этой  песней станет самым раскупаемым.  Энергичная рекламная кампания,  развернутая Алленом Клейном, сделала альбом самым успешным за всю историю “Битлз”, и в течение первого года было продано пять миллионов пластинок, что на два миллиона превзошло “Сержанта Пеппера”. Огромная популярность “Эбби Роуд”  переключила  внимание  с  Джона  на  Пола,  а  Пол тем временем скрывался в Хай Парк.
Этот тайный  отпуск  имел любопытный побочный эффект.  12 октября 1969 года американский дискжокей Расс Джиббс сообщил по радио, что ему позвонил  некто  и сообщил,  что Пол Маккартни умер.  В доказательство приводилось  окончание   песни   “Strawberry   Fields”   (“Земляничные поляны”):  если  пустить  пленку  в обратную сторону,  можно различить слова Джона:  “Я похоронил Пола”.  Что касается чувств  Джона  на  том этапе, вряд ли это соответствовало действительности.
Вскоре после сообщения Расса Джиббса по детройтской  радиостанции в “Эппл” начали названивать репортеры и фанаты,  которых интересовало, правда ли,  что Пол умер.  Никто из нас не нашел в этих слухах  ничего смешного.  Мы  всех  заверяли в том,  что Пол жив и здоров и прекрасно проводит время,  но чтобы не нарушить  его  уединение,  мы  никому  не говорили,  где  он находится.  Это только подлило масла в огонь,  и не успели мы опомниться,  как  слух  о  смерти  Пола  облетел  весь  мир. Создавалось впечатление, что за одну ночь создали целую индустриальную отрасль “смерть Пола”.  Один подлый издатель  выпустил  целый  журнал, полностью   посвященный   этой  теме.  В  соответствии  с  проведенным расследованием сообщалось,  что Пол погиб в дорожной катастрофе и  эта трагедия представлена в песне “A Day In The Life” (“Один день жизни”). Произошло это в ноябре 1966 года,  “в глупый вторник” из песни  “I  Am The  Walrus”  (“Я  морж”).  Полу  “вышибло  мозги”,  потому что он “не заметил, что светофор поменял цвет”, и погиб.
На самом  деле,  если кому-то и вышибло мозги,  то Джону Леннону. Джон с Терри Дораном вечером ехал из  Лондона  в  Уэйбридж,  за  рулем находился  Джон под таким сильным действием кислоты,  что не разобрал, переключился сигнал светофора  или  нет.  Однако  песня  посвящена,  в основном,   смерти   Тары   Браун,   наследницы  Гинесса,  погибшей  в автомобильной катастрофе.
Копаясь во всевозможных намеках и символах, обнаружили также, что обложка “Сержанта Пеппера” изображает похороны  Пола,  и  битлы  стоят вокруг  свежевырытой могилы.  Изображенный на обложке Пол Маккартни на самом деле,  якобы, актер Вильям Кэмпбэлл после пластической операции, а  делалось это для того,  чтобы скрыть правду и сохранить группу.  По иронии,  все домыслы  прямо  противоречили  действительности.  Обложка “Эбби  Роуд”  являла собой аллегорическую похоронную процессию,  а Пол босой,  потому что  он  “труп”.  На  заднем  плане  номерной  знак  на фольксвагене  28IF ,  как предполагали,  означал,  что ЕСЛИ БЫ Пол был жив,  ему  бы  исполнилось  двадцать  восемь  лет.  Правда,  посчитали неправильно,  живому Полу на самом деле тогда было двадцать семь, но в тот момент все догадки не имели никакого смысла.
Наконец, Дерек Тейлор стал сообщать репортерам, что Пол находится на своей ферме в Шотландии,  но и  это  не  удовлетворило  любопытных. Наконец  я  позвонил  Полу  на  ферму  и  сказал,  что  работа  “Эппл” прерывается тысячами телефонных звонков с вопросами о его здоровье.  Я спросил,  что предпринять,  и он ответил:  “Да ничего,  пусть все идет своим чередом”.  Так я и поступил.  Но через несколько  дней  ситуация усугубилась,  я  вновь связался с ним и попросил сделать сообщение или как-то иначе опровергнуть слухи.  Но Пол отнюдь не  собирался  никому  ничего объяснять и намеревался оставаться в Шотландии.
Это не понравилось журналу “Лайф”. Его издатели непременно хотели опубликовать  фотографии,  свидетельствующие  о  том,  что Пол жив,  и отправили в Шотландию репортеров выследить Пола.  Группа  добровольцев прошагала  четыре  с  половиной  мили  по болотам и добралась до фермы Пола. Их сразу обнаружила собака Марта, на лай прибежал Пол. Он пришел в  ярость  из-за  того,  что  кто-то грубо вторгается в его владения и нарушает покой,  и велел  всем  убираться  вон  с  территории  частной собственности.  Тогда они направили на него объективы и стали снимать, а Пол продолжал орать.  Еще больше разозлившись, он схватил ведро воды и облил фоторепортера.
Уже через несколько минут после того,  как  представители  “Лайф” убрались,  Пол осознал,  что натворил.  Опомнившись, он прыгнул в свой джип “лэндровер” и рванул за репортерами по Кэмпбеллтаунским холмам. И вновь стал само обаяние,  извинился за свою вспышку,  спросил, нельзя ли договориться.  Вместо тех фотографий,  которые они сделали, он даст им  эксклюзивное  интервью 
и подарит им новые фотографии его самого и новорожденной Мэри, сделанные семейным фотографом Линдой. Это интервью и   фотографии  стали  главной  темой  журнала  “Лайф”.  Мы  в  “Эппл” развлекались,  читая  слова  Пола:  “Слухи  о   моей   смерти   сильно преувеличены. Однако, если я и умер, мне об этом ничего не известно”.
В марте 1970 года,  почти  через  шесть  месяцев  отсутствия,  он вернулся  в  Лондон  со своим сольным альбомом “Маккартни”.  Это очень симпатичный, добротно сделанный альбом с такими хитами, как “Maybe I’m Amazed” (“Возможно,  я удивлен”) и “Every Night” (“Каждый вечер”). Пол воспроизводил  студийные  эффекты  домашними  средствами,  даже  делал запись в ванной и гостиной,  чтобы достичь нужного резонанса.  Кое-где прослушивается звук хлопающей  двери  и  детские  голоса  из  соседней комнаты.
Вернувшись в Лондон, Пол позвонил Джону. “Я делаю то же, что вы с Йоко,  - сообщил он,  - Выпускаю свой альбом и ухожу из группы”.  Джон изумился, что Пол считает, что еще существует группа, из которой можно уйти.  “Ну и правильно, - ответил он, - По крайней мере, нас уже двое, кто это понял”.
По личным  соображениям  Пол  хотел  выпустить альбом 10 апреля в “Эппл”.  Клейн объяснил,  что эта дата  под  вопросом:  в  апреле  Фил Спектор  будет  записывать  “Let  It Be”.  Он так удачно поработал над синглом Джона “Instant  Karma”,  что  Джон  и  Клейн  отдали  ему  все черновые  записи  “Let It Be”,  больше года провалявшиеся на полке,  и попросили сделать альбом. Он должен был опередить документальный фильм “Let  It  Be”,  премьера  которого планировалась на 20 мая.  Поскольку фильм снимала студия “Юнайтид Артистс”,  дату изменить нельзя.  И  еще Ринго   записал  простенький  слезливый  сольный  альбом  “Sentimental Journey”   (“Сентиментальное   путешествие”),   куда    вошел    такой классический образец, как “Love Is A Many Splendored Thing” (“Любовь - это прекрасно”). Альбом Ринго должен был выйти вслед за “Let It Be”.
Придется Полу ждать своей очереди. Разгневанный Пол позвонил сэру Джозефу в И-Эм-Ай. “Меня саботируют, сэр Джо, вот как это называется,” - с пафосом заявил он.  Сэр Джо обещал попытаться помочь,  но, в конце концов, решение за битлами.
Однажды вечером  к  Полу  домой  на Сент Джонз Вуд приехал Ринго. Самый дипломатичный из битлов, он умел достигать компромиса. Уже через несколько   минут   после  егоприхода  Пол,  по  свидетельству  Ринго, “совершенно не владел собой”.  Он тряс перед  носом  Ринго  пальцем  и визжал:  “Я вас всех урою!  Вы мне заплатите!” Потом швырнул Ринго его пальто и выставил за дверь.
Рассудительный Ринго  передал  остальным,  что  если для Пола так важно, чтобы альбом вышел в апреле, почему бы по дружбе не помочь ему. Запись альбома Ринго отложили, “Let It Be” ускорили, и все три альбома попали на рынок один за  другим  с  интервалом  в  три-четыре  недели, заполнив  все  магазины  продукцией “Битлз”.  Более неудачное рыночное решение трудно придумать.
Пол разозлился,  но  еще  больше  рассвирепел после прослушивания альбома “Let It Be”.  Фил Спектор в корне изменил звучание “Битлз”.  И хотя что-то от настроения осталось, “Let It Be” стало продукцией чисто Фила  Спектора  с  мощным  хором  и  громким  оркестром.  Пола  добили визгливые  женские  подголоски  -  первые  женские голоса на пластинке “Битлз” и вконец расстроило то,  что Спектор сделал с одной  из  самых красивых  его  песен  “The  Long And Winding Road” (“Долгая извилистая дорога”),  которую Клейн наметил выпустить первой в  качестве  сингла. Первоначально Пол записал песню под простой аккомпанемент акустической гитары,  примерно так,  как она звучит в документальном фильме,  песня построена лишь на красивом вокальном исполнении. Спектор разукрасил ее по полной программе струнными инструментами, рожками и хорами.
Пол всячески пытался это изменить,  говорил со Спектором, потом с Клейном,  но поздно:  пластинку уже выпускали  массовым  тиражом.  Это стало последней каплей.
20 мая на премьере “Let It Be” не появился ни один  битл.  Вместо фильма  о  том,  как создается альбом,  получилась картина о том,  как распадается группа.  Во сто крат больнее было от того, что распадалась дружба, сменяясь недоверием и враждебностью.
В день премьеры Джордж Харрисон вошел в  студию  вместе  с  Филом Спектором,  чтобы  начать  работу над своим сольным альбомом,  который появился через шесть месяцев.  Он назывался  “All  Things  Must  Pass” (“Все должно пройти”).  Стараясь не отставать,  Ринго с Питом Дрейком, продюсером “Нашвил”,  отправился в студию  записывать  свой  следующий сольный  альбом  “Beaucoup of Blues”,  что заняло не шесть месяцев,  а шесть дней.
17 апреля  вышел  сольный  альбом  Пола “Маккартни” с фотографией рассыпаных вишен на обложке,  получивший тепленькие отзывы критиков. В альбом  вложено  интервью,  которое  Пол  взял сам у себя,  придумав и вопросы,  и ответы.  Трусливое и тщеславное, оно выставило его в самом невыгодном свете. Но оно ясно говорило: “Битлз” умерли.
               

  * * *


Р: Что  вы  думаете  о борьбе Джона за мир?  О”Плэстик Оно Бэнд”? Возврате медали ЧБИ? Влиянии Йоко?
А: Я люблю и уважаю Джона, меня все это огорчает.
Р: В ваши планы входит сделать новый альбом или  сингл  вместе  с “Битлз”?
А: Нет.
Р: Как   вы   полагаете,  соавторство  Леннона-Маккартни  создаст когда-нибудь новые песни?
А: Нет.
Р: Вы  скучаете  по  “Битлз”  и  Джорджу  Мартину?  Бывают  такие моменты, когда вы думаете: “Хорошо бы здесь сейчас был Ринго”?
А:Нет.

10 апреля Пол заявил в газетах  о  том,  о  чем  Джон  уже  давно собирался сказать.  Он оставляет “Битлз” в связи с личными, деловыми и творческими разногласиями.

6

В течение  всей  осени  1970   года   Пол   и   Истманы   вежливо спрашивали  остальных  битлов,  согласны ли они расторгнуть с Полом
партнерское соглашение.  В связи с  расторжением  контракта  возникали серьезные  проблемы  огромных  налогов,  которые  придется выплатить в ближайшем будущем в случае разделения фондов “Битлз”. Истманы не могли точно  назвать  сумму,  потому что Клейн упорно не допускал Истманов к бухгалтерским книгам.  “Меня соображения о налогах не  колишат.  Я  не желаю работать на индустрию АБККО. Странно, что мои альбомы выходили с пометкой “компания  АБККО”,  ведь  Клейн  даже  не  мой  менеджер”,  - кипятился Пол.
Однажды Пол необдуманно  бросил  Клейну:  “Лучше  отпустите  меня по-хорошему,  не то я подам на вас в суд”. Клейн, на которого подавали в суд больше сорока раз,  рассмеялся. Пол еще раз попытался поговорить индивидуально с каждым битлом, но Джон и Джордж даже слушать не стали. Он пригласил Ринго к себе домой на  Кавендиш  авеню,  чтобы  он  опять выступил в роли арбитра.  “Послушай, - убеждал Пол, - Это не связано с группой,  я просто не хочу  иметь  дело  с  Клейном.  Вся  проблема  в Клейне”.
Не только в Клейне,  - возразилРинго,  - но и в Истманах”.  Линда истерически разрыдалась,  и Ринго пришлось замолчать.  Всякий раз, как Ринго пытался защитить Клейна,  Линда  обливалась  слезами.  Дискуссия зашла в тупик.
Тогда Пол написал длинное письмо Джону с просьбой согласиться  на формальное  разделение.  В  ответ  он  получил  от Джона карикатуру со словами: “Как и почему?”
Пол ответил:  “Подпишите  бумагу,  что вы согласны на расторжение партнерского  соглашения  “Эппл”.  Почему?  Потому  что   больше   нет партнерства”.
Джон на открытке “ПОПРАВЛЯЙСЯ СКОРЕЕ” нацарапал: “Пускай подпишут остальные, а я подумаю”.
Большую часть ноября и весь декабрь Пол слонялся по дому  в  Сент Джонз  Вуд,  размышляя над тем,  хватит ли у него духу подать в суд на “Битлз”.  Он хотел наказать Клейна,  но  как  его  достать,  не  задев остальных?  Мысль  работала так.  “Я не могу так поступить.  Я не могу судиться со своими товарищами.  Это испортит мою  репутацию.  Из  меня сделают злодея.  Нет, это совершенно невозможно, я не могу подавать на остальных в суд”.
Но он это сделал.  В канун Нового года. Джон, Джордж и Ринго получили судебные  повестки  31  декабря  1970  года,  и  дело поступило в канцлерское отделение высокого суда.
В тот день я подал в отставку. Пол умолял меня не уходить, потому что  в  “Эппл” я единственный ему сочувствовал.  Но помочь ему не мог. Мой уход назревал давно.  Роберт Стигвуд уже  приглашал  меня  в  свою преуспевающую  компанию,  а  Клейн  давно  мечтал  меня выжить.  Клейн собирался уволить нас  с  Нилом  Эспинолом,  но  знал,  что  битлы  не возволят.  Хотя  они и не защитили Элистайра Тейлора,  без нас с Нилом они не могли обойтись,  и к тому же в нас они видели последние звенья, связывающие  их  с  Ливерпулем.  В  любом  случае,  за  последний  год обстановка в “Эппл” стала такой мерзкой,  что я думал,  как  выйти  из игры. Подача заявления об уходе была только формальностью.
Когда началось разбирательство, Нил растерялся. Он не мыслил себя без  битлов.  Он  походил  на человека,  падающего с огромной высоты в бездонную пропасть.  Сначала он перестал являться на  работу,  сказав, что   взял  отпуск.  В  1968  году  он  женился  на  Сьюзи  Оренштейн, симпатичной американке,  и у них родилось  трое  детей,  так  что  дел хватало.  Но вскоре ему надоело сидеть дома, и он почти ежедневно стал ходить в гости к кому-нибудь из битлов. На какое-то время он поселился у Джорджа,  монтируя экспериментальный фильм, и поставил целью сделать документальный фильм о “Битлз”,  собрав воедино все киноленты,  снятые за  многие  годы,  большинство кадров неизвестно публике.  Осуществляя грандиозный проект,  Нил целыми днями простаивал за аппаратурой, глядя на  свою  молодость на маленьком экране.  На документальный фильм ушли годы, но его так никто и не увидел, кроме близких друзей.
Нилу продолжали   платить  жалование.  И  совершенно  заслуженно, потому что,  хотя Джон,  Пол, Джордж и Ринго отрицали это, он в той же степени битл,  что и каждый из них. А теперь, когда все это кончилось, эти четверо выжили,  как личности,  как звезды,  а Нил, исполнительный директор  “Эппл”,  ушел  в забвение.  “Эппл” стала просто этикеткой на пластинках,  существующая с единственной  целью:  получать  деньги  от продажи  нескончаемых альбомов “Битлз”.  Сам Нил сказал об этом:  “Я - кладбищенский сторож”.
Судебное разбирательство   началось   10   января   1971  года  и продолжалось девять дней. В зале суда появлялся только Пол, выигравший пари  у служащего суда,  уверенного,  что Джон с Йоко тоже придут,  не желая упустить возможности выяснить с Полом отношения на  публике.  Но всех троих представляли доверенные лица. Три свидетеля громко излагали детали, которые на следующий день обсуждали все газеты. Таким образом, наименее  грязное  белье  битлов  выстирали прилюдно,  упоминалось и о напряжении, царившем в студии “Твикенхэм” и о том, как Пол выставил из дома Ринго.
Адвокаты Пола,  прекрасно подготовленные  Истманами,  утверждали, что  Аллен  Клейн - бессовестный человек,  и что они защищали интересы Пола. Они всячески клеймили Клейна, предъявляя свидетельства того, что недавно  в  Соединенных  Штатах  он  заплатил по судебным искам десять штрафов. Суд заморозил фонды.
У Джона,  Джорджа,  Ринго  и адвокатов Клейна была другая версия: предъявили доказательства того, что Клейн получил всего 150.000 фунтов комиссионных с тех пор, как стал работать с группой, это действительно небольшая сумма,  если учесть,  что за последние девятнадцать  месяцев доходы битлов возросли на 9 миллионов фунтов.  Фактически Клейн удвоил гонорары битлов за записи альбомов последних восьми с  половиной  лет. Подчеркивалось,  что  сюда  не  включаются  доходы  Пола  и  Джона  от сочинения песен.
10 марта    суд    назначил   господина   Дж.Д.Спунера   судебным исполнителем  по  денежным  средствам  битлов.  Аллен  Клейн  уже   не
представлял  группу,  но  все  еще продолжал выступать от имени Джона, Джорджа и Ринго.  Как только огромные суммы денег потекли к  судебному исполнителю,  обе  стороны стали решительно искать средства остановить этот процесс.  Главной проблемой,  как и всегда, стали налоги. Большую сумму  требовалось  заплатить  сразу,  и Джон,  Джордж и Ринго хотели, чтобы  Пол  дал  письменное  обязательство  лично  возместить  убытки. Истманы не желали даже слышать об этом. Деньги ушли.
За этим последовала череда разоблачающих  гадких  интервью.  Если фанаты  и  так  уже  разочаровались  в  “Битлз”  из-за отвратительного судебного разбирательства,  Джон и Пол  продолжали  разрушать  остатки уважения  к  себе,  если  таковые  еще оставались.  Самое значительное событие этого периода - интервью Джона в 30.000 слов  “Герой  рабочего класса”, которое он дал Дженну Веннеру из “Роллинг Стоун”, где впервые правдиво обсуждаются причины разрыва “Битлз” и затрагиваются отношения Джона с Брайаном и Йоко.  О разрыве говорится: “мы устали быть для Пола подпорками”.
В ответ  Пол  дал интервью английской газете “Мелоди Мейкер”.  “Я просто хочу,  чтобы мы вчетвером подписали лист бумаги, где говорилось бы,  что  все  закончилось,  и  мы  хотим  разделить капитал на четыре части...  Но Джон не хочет.  Все считают  меня  агрессором,  но  я  не агрессор, я просто хочу уйти”.
Джон пришел в ярость,  прочитав это интервью,  надиктовал “Мелоди Мейкер”  длинное  письмо  и  попросил опубликовать в следующем номере. Несколько  строк  убрали  по  соображениям  цензуры.  Джон  вопрошает: “Миллион раз я говорил... и повторю: как быть с НАЛОГАМИ? Очень хорошо играть в “простого честного парня Пола” в “Мелоди Мейкер”,  но  ты  же знаешь, черт возьми, что мы не можем просто подписать клочок бумаги... Если ты не агрессор (как ты утверждаешь), то кто же потащил нас в суд, чтобы при всех разбирать по косточкам?”
Спор продолжили на виниле.  Пол в ответ на критику своего альбома “Маккартни”,   как   сырого,  выпустил  второй  сольный  альбом  “Ram” (“Баран”).  Его записали на Эбби Роуд  лучшие  музыканты.  Это  четкий мелодичный компактный альбом, простоватый по музыкальной наивности, но не по стихам.  На обложке большая фотография,  на которой  Пол  держит барана за рога, и фотография поменьше, на которой сношаются два жука - не очень прозрачный намек на то,  как, по мнению Пола, друзья обошлись с ним.  В текстах песен намеки уж совсем прямые. Джон понял, что слова “многие люди проповедуют” Пол поет ему,  и что он  и  есть  тот  самый “глупый  мальчик,  расколовший  счастливый  шанс пополам”.  И именно к Джону обращается Пол:  “милый мальчик,  я надеюсь,  что ты никогда   не поймешь,  как  тебе  не  хватает меня”.  “Роллинг Стоун” назвал альбом “перепевами  рока  шестидесятых  нижайшего  уровня”.  Одна  английская газета  задала  вопрос:  “Как можно сообщить экс-битлу,  что он сделал паршивый альбом?”
Джон Леннон  ликовал.  В  сентябре  1971 года он ответил альбомом “Imagine” (“Представь себе”),  записанным  на  студии  в  “Титтенхарст Парк”.  В отличие от предыдущего альбома,  полного горечи, “Imagine” - приятный мелодичный альбом с несколькими старомодными  композициями  в стиле рок-н-ролла.  В песне “How Do You Sleep?” (“Как тебе спится?”) с жизнерадостным    гитарным     аккомпанементом     Джон     обращается непосредственно  к  Полу:  “правду  говорили  о том,  что ты умер/ ... Единственное,  что ты сделал, произошло вчера/ С тех пор, как ты ушел, настал  новый  день  / Приятное лицо обманет на год или два/ но вскоре все узнают,  что  ты  умеешь  делать/звуки,  которые  ты  производишь, звучат,  как  “Мьюзак”  Ты должен был чему-то научиться за эти годы/ О, как тебе спится?”
Еще появилась  песня “Crippled Inside” (“Урод изнутри”).  И очень хорошо,  что никто не обратил внимания на то,  что оформление  альбома пародирует обложку альбома Пола “Ram”:  Джон борется с огромной жирной свиньей, держа ее за уши.
Сарказм затмил  самую  популярную песню Джона “Imagine”,  которая даже не выходила,  как сингл,  в Англии до 1975 года. “Imagine” - одно из  прочувствованных,  но  безнадежно  наивных  видений  мира без зла. “Представь себе, что нет рая / Это легко, если постараться / И нет ада /  Только небо над головой...  Нет ничего,  ради чего надо убивать или умирать / И нет религии / Представьте себе, что все люди живут в мире/...  можете  сказать,  что я мечтатель / Но я не один такой / Надеюсь, когда-нибудь и ты будешь с нами  /  И  весь  мир  станет,  как  единое целое”.
Критик “Роллинг  Стоун”  Бен  Джерсон  писал:  “Боюсь,  что  Джон представляет  себя  в роли правдолюбца и в этом качестве,  прикрываясь  правдой, пытается оправдать собственную грубость”.
Когда Мика   Джэггера   спросили,   расстанутся  ли  когда-нибудь “Роллинг Стоунз”,  он ответил:  “Нет.  Но  если  мы  когда-нибудь  это сделаем, то не так по-скотски”.
“Три музыканта  поп-группы  “Битлз” вчера отказались от аппеляции против решения высокого суда передать  дела  компании  “Эппл”  в  руки судебного  исполнителя.  Джон  Леннон,  Джордж  Харрисон и Ринго Старр теперь должны оплатить расходы в размере 100.000 фунтов”.

 
                ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

                Самой большой твоей ошибкой было то,
                Что ты взял да и сломал свой счастливый шанс.
                Что ж теперь поделаешь?
                Ты сам разломал его пополам
                Пол Маккартни “Too Many People”
ДЖОРДЖ
Куда бы они ни пришли,  прохожие на улицах,  чиновники в  офисах, интервьюеры  спрашивали  одно и то же:  “Когда “Битлз” воссоединятся?” Все экс-битлы ненавидели и вопрос,  и частоту, с которой он задавался. Если  сказать  “никогда”  -  что правда - вас могут принять за плохого парня,  так что и Пол, и Джордж, и Ринго вообще на него не отвечали, а у Джона имелся готовый ответ: “Когда вы вернетесь в школу”.
Если кто-то и выиграл  от  разрыва,  то  это  Джордж.  Он  всегда жаловался,  что  Джон и Пол притесняют его,  а теперь у него появилась
возможность  проявить  себя.  Освободившись  от  ига  “Битлз”,  Джордж отправился  в  студию  с  Филом Спектором,  чтобы записать свой первый сольный альбом “All Things  Must  Pass”  (“Все  должно  пройти”),  что заняло шесть месяцев.  Этот красиво оформленный альбом состоял из трех пластинок,  четыре стороны содержали новый материал Джорджа,  а третья пластинка полностью представляла импровизации суперзвезд,  таких,  как Эрик Клэптон,  Дейв Мейсон и Билли Престон,  которые подыгрывают  и  в остальной  части  альбома.  Выпущенный перед Рождеством 1970 года,  он продавался по невероятной розничной цене 13,98 долларов и  сразу  стал самым  популярным  в  Америке и Англии.  Со времени “Сержанта Пеппера” этот альбом получил,  пожалуй,  самые хвалебные отзывы,  и  совершенно заслуженно.  Джордж  доказал  всем,  что  он  в своем роде музыкальный гений.  С помощью Фила Спектора и его высоко профессиональной  техники оркестровки   “All   Things   Must   Pass”  получил  очень  интересное музыкальное звучание.  “Мелоди Мейкер” писала:  “Гарбо говорит! Джордж Харрисон свободен!”
Несмотря на свой неожиданный сольный успех,  Джордж  выглядел  не счастливее   прочих.   Признание  его  таланта  не  сняло  внутреннего напряжения,  он сделался еще более,  чем прежде,  подверженным плохому настроению и разочарованию. Он сосредоточился на своем духовном мире и отошел от друзей.  Он стал очень религиозным,  и известно, что однажды провел несколько дней на вершине горы в Корнуоле в поисках истины.
В 1970 году Джордж  купил  огромный  дом  в  Хенли  на  Темзе,  в тридцати  милях  на запад от Лондона.  Это поместье стоимостью 300.000 долларов под названием “Фрайер Парк”  было  в  сильном  запустении,  и Джордж  истратил сотни тысяч,  чтобы привести его в порядок,  и все же оно  стало  самым  сказочным  и  эксцентричным  домом  в  мире.  Около восьмидесяти  лет  назад его построил мультимиллионер сэр Фрэнк Крисп, юрист и адвокат партии либералов.  Чувство юмора сэра Фрэнка  достойно огромного  дома  из  восьмидесяти  комнат.  Каждая  следующая  комната роскошнее предыдущей.  Все двери,  рамы и потолки  покрыты  деревянной резьбой  или  лепниной  на  религиозные темы.  Здесь серафимы,  цветы, маленькие круглые лица монахов. Монашеские головы всюду, куда бы вы ни взглянули:   на  дверях,  ручках,  бронзовых  выключателях.  Некоторые комнаты огромные,  как танцевальный зал,  а ванные комнаты размером со среднюю квартиру в Лондоне.
На территории сада - искусственные озера и декоративные  посадки. Через одно из озер ведут каменные ступеньки так близко от поверхности, что создается впечатление,  словно вы идете по  воде.  В  садах  росло около  40.000  видов  цветов  и  деревьев,  так что потребовалось пять садовников на полный рабочий день.  И еще там был  комплекс  подземных пещер со скелетами и кривыми зеркалами. Его украшали скульптуры гномов (которых можно увидеть на обложке “All Things Must Pass”,  а  в  одной пещере,  освещенной  гирляндами крошечных лампочек в форме виноградных гроздей, хранилось вино.
В таком  причудливом  полурелигиозном  окружении Джордж продолжал путь духовного совершенствования, теперь это граничило с одержимостью. Он  поддерживал  движения  кришнаитов во всем мире и нашел нового гуру Бхактиведеданта    Свами,    семидесятилетнего    духовного     лидера международного   общества   сознания   Кришны.  Он  пригласил  гуру  и нескольких монахов в шафрановых одеяниях пожить в одном  из  маленьких домов на территории “Фрайер Парк”.  Он поднимался на рассвете, купался в холодной воде и изучал “Бхагавад-Гита”.  Со временем он  все  больше влюблялся  в  сады  “Фрайер  Парк” и часами гулял там,  изучая цветы и деревья.  Он стал находить особенное удовольствие в том,  чтобы самому сажать  растения  и  ухаживать  за  садом.  Тем,  кого он считал менее просвещенными,  он читал лекции.  Он  пространно  говорил  о  карме  и пользовался   растительными  метафорами.  Он  размышлял  о  проблемах, связанных с тем,  что рок-звезда  и  миллионер,  окруженный  роскошью, ценит  только  духовный  мир  и не замечает материальных благ.  Друзья стали за спиной называть его “Его Величество  Лектор”,  и  его  добрые намерения никого не увлекали.
Патти Харрисон страдала.  Через шесть лет  после  того,  как  она вышла  замуж,  Патти почувствовала себя нереализованной,  ей запретили делать карьеру, почти все время она чувствовала себя одиноко в мрачном доме  в  окружении монахов.  Ей очень хотелось иметь семью,  но она не беременела.  Джордж оставался единственным битлом, не ставший отцом, и его это беспокоило.  Джордж и Патти прошли медицинское обследование, и Джордж,  обсуждая это  со  своими  ближайшими  друзьями,  сказал,  что проблема в нем.  Но в “Эппл” подозревали,  что это неправда,  и дело в Патти,  а Джордж по-рыцарски берет вину на себя.  (У Джорджа во втором браке  родился  сын,  а  Патти  до  сих  пор  бездетна).  Патти хотела усыновить ребенка,  но Джордж не соглашался.  Они горячо  из-за  этого ссорились,  И  Патти стала его избегать,  уезжая на всю ночь в Лондон. Как-то раз после особенно жаркой ссоры Патти залезла на  крышу  самого высокого здания “Фрайер Парк”,  сняла с купола символ ОМ (За Заслуги), который там всегда развевался,  и прикрепила пиратский череп и  кости. Началась война.
Самым сильным оружием Патти против Джорджа  стал  ближайший  друг Джорджа  с  тех пор,  как битлы ушли:  Эрик Клэптон.  Недавно Клэптона признали самым величайшим гитаристом-виртуозом.  Ни у кого из тех, кто видел  Эрика и Патти вместе,  не вызывало сомнения - включая Джорджа - что  Эрик  без  ума  от  нее.  В  ее  присутствии  он  превращался   в романтический  студень,  а  она  смотрела  на  него  своими  огромными голубыми глазами и посмеивалась.  Теперь, когда Патти чувствовала себя такой   несчастной   с  Джорджем,  она  стала  заигрывать  с  красивым влюбленным рок-гитаристом.  Она подогревала  Клэптона,  чтобы  позлить Джорджа.  “Она меня использовала,  - скажет позже Клэптон, - а я в нее влюбился, как сумасшедший”.
Это не мешало всем втроем общаться, однако опасное взаимодействие по временам приводило к взрывам.  Одним из самых  неприятных  моментов стала премьера “О,  Калькутта” в Лондоне. Спектакль поставил в Лондоне Роберт Стигвуд,  он также был  менеджером  Эрика  Клэптона.  Поскольку Джордж работал в ночь премьеры над альбомом “All Things Must Pass”,  я отвез Патти на премьеру.  После спектакля Стигвуд  устраивал  вечер  в своем новом поместье “Оулд Барн” за 100.000 фунтов в Стэнморе.
Закончив работу в студии под  утро,  Джордж  отправился  в  “Оулд Барн”,  чтобы  присоединиться  к  нам  с Патти.  Он не нашел места для парковки и поехал на своем  “феррари”  до  самого  дома.  Уставший  от ночной работы,  он хотел только отвезти жену домой.  Он поискал ее, но нигде не нашел.  Он подошел ко мне и  спросил,  где  Патти.  Мне  было трудно  признаться,  что  не  знаю,  где Патти,  но ее видели с Эриком Клэптоном.
Джордж страшно рассердился,  что они вдвоем исчезли так надолго и до сих пор не вернулись.  Он сел в машину и собирался отбыть.  Отъехав всего  на  несколько  ярдов,  в  тусколом утреннем свете он увидел две фигуры,  шедшие рука об руку вдоль дороги.  Это  были  Патти  и  Эрик. Джордж  остановил  машину  так резко,  что завизжали тормоза и чуть не  загорелись шины, вылетел из машины и разразился такой громкой тирадой, что  его  слышали  все  гости.  Он  запретил им когда-нибудь видеться, буквально втолкнул Патти в машину и умчался с ней в ночь.
Возрастающая страсть  к  Патти  изматывала Эрика.  Он уединился в своем особняке “Хартвуд Эйдж” в Эухарсте и  начал  колоться  героином, чтобы убить боль желания. В отчаянии он завел роман с Элис Ормсби-Гор, дочерью лорда Гарлеха,  которая,  говорят,  немного похожа  на  Патти. Закрывшись  в “Хартвуд Эйдж” на месяцы,  Эрик убивал себя героином.  В это время он прочел персидскую поэму “Лейла и Маджнум” Низами о  любви мужчины  к  замужней  женщине.  Патти  стала его Лейлой.  В тяжелейшем состоянии  Эрик  полетел  в  Майями  записывать  выстраданный   шедевр “Лейла”,  посвященный ей, это, возможно, самая страстная песня о любви эпохи  поп-музыки.  Даже  когда  альбом  взлетел  на  первое  место  в рейтинге,  он вернулся в “Хартвуд Эйдж” и продолжил колоться героином. Мы тогда очень боялись, что он умрет.
Летом 1971  года  весь  мир  бурно выразил свой восторг по поводу концерта Джорджа в поддержку  Бангладеш,  состоявшегося  1  августа  в Мэдисон Сквер Гарден. Благотворительное мероприятие организовывалось с целью сбора средств для голодающих пакистанцев, пострадавших от войны, и  он  пригласил для участия в концерте блестящее собрание суперзвезд, включая Ринго,  Леона Рассела,  Рави Шанкара и Боба Дилана в  качестве сюрприза.  В его план входило собрать деньги не только за счет продажи билетов,  но и за счет выпуска альбома и документального фильма.  Даже Эрик Клэптон,  несмотря на болезнь, вышел на сцену. Джордж пригласил и остальных битлов принять участие в концерте, но Пол вежливо отказался, не желая вызывать кривотолки,  ведь совместное появление публика могла
бы принять за воссоединение. Джон принял приглашение Джорджа и вылетел в Нью-Йорк,  остановившись в отеле “Парк Лейн” вместе с Йоко.  Утром в день концерта Джон и Йоко поссорились,  а потом подрались.  Узнав, что Джордж  не  хочет,  чтобы  Йоко выходила вместе с ними на сцену,  Джон взбеленился.   Джордж   считал   оскорбительным   просить   величайших музыкантов  разделить  сцену с женой Джона.  Разозлившись,  Джон через пятнадцать минут уехал из отеля, решив продолжить схватку в Лондоне, и оставил  Йоко  одну.  Она  догнала его через сорок восемь часов другим рейсом.
Концерт имел  огромный  успех,  но  для  Джорджа радость по этому поводу длилась недолго.
Началась страшная путаница со сборами для Бангладеш. Все артисты, с  готовностью  подписавшие   контракты   на   запись   и   съемки   в документальном  фильме,  попались  в  сети  бюрократического аппарата, связанные  обязательствами  с   различными   компаниями   звукозаписи. Разбирательства   затянулись   на  годы.  Опять  возникла  проблема  с налогами.  Налоговая служба страны настаивала на выплате всех  налогов прежде,  чем  выйдут альбом и фильм,  и Джордж заплатил из собственных средств.  25 июля  1973  года  он  встретился  с  Патриком  Дженкином, министром финансов,  канцлером казначейства,  и выписал чек на миллион фунтов в национальный вестминстерский банк.  Еще об одном  скандальном происшествии   в   связи  с  бангладешским  концертом  написал  журнал “Нью-Йорк”:  сообщалось,  что часть средств от бангладешского концерта осела в карманах Аллена Клейна.  Клейну предъявили судебный иск на 100 миллионов долларов, но дело замяли.
Для Джорджа  Харрисона  наступила  пора неудач.  Его долгожданный сольный альбом “Living In The Material World”  (“Жизнь  в  материальном мире”),  вышедший  в  1973  году,  явился  творческим  провалом.  Хотя вдохновенный сингл “Give Me Love/Give Me Peace  On  Earth”  (“Дай  мне любовь/Дай  мне  мир  на  Земле”)  вывел  альбом  на  первое  место по популярности,  в  целом  он  представлял  собой   длинные   монотонные обращения к Богу, Кришне и индуизму. Стихи поучительные, ханжеские, но еще хуже то,  что они скучные. Казалось, что на “All Things Must Pass” Джордж выдохся.
Еще больше  страданий  принес  Джорджу  безобразный   конец   его супружества.  Разрыв  с Патти происходил столь бурно,  что даже вовлек Ринго и Маурин.  Джордж в  этот  период  часто  изменял  Патти.  Мягко говоря,  он  вернулся  к  своим  дон-жуанским  привычкам.  Создавалось впечатление,  что он поставил  своей  целью  соблазнить  всех  женщин, которые  попадаются  ему  на  глаза.  Однажды  он  даже предложил Нилу Эспинолу махнуться женами.  Каким бы забавным ни показалось Нилу такое предложение, счастливый муж отказался. Новым объектом интереса Джорджа стала Маурин Старки,  о чем здесь говорится впервые.  Зачем ему  вдруг понадобилось  обольщать жену своего самого близкого друга,  которую он знал уже десять лет, так и осталось неразрешимой загадкой.
Маурин и  Ринго  переехали  в “Титтенхарст Парк” после того,  как Джон отбыл в Америку, и однажды вечером они пригласили Джорджа с Патти на  обед.  После  обильного  угощения  и  большого количества вина все сидели за длинным белым обеденным столом,  а Джордж играл на гитаре  и пел  любовные  песни.  Неожиданно  он  отложил  гитару и выпалил,  что влюблен в Маурин.
Все остолбенели.   Маурин   густо   покраснела  и  затрясла головой. Ринго разбушевался, а Патти разрыдалась и заперлась в ванной. Супруги очень скоро покинули “Титтенхарст”.
Прошло всего несколько недель.  Патти вернулась во “Фрайер  Парк” из Лондона,  куда ездила за покупками, и, по слухам, застала Джорджа в постели с Маурин,  точно так  же,  как  прежде  Синтия  и  Джейн  Эшер заставали  своих любимых с другими женщинами.  Ни Маурин,  ни Патти не признаются в том,  что этот случай имел место в действительности, но и не отрицают этого.  Патти по этому поводу отвечает:  “Я не хочу никому причинять неприятностей”.
Когда позднее Джорджу задали вопрос о том,  почему из всех женщин на земле он выбрал жену своего ближайшего друга, Джордж пожал плечами: “Кровосмешение”.
Ну, и  хватит  мистики.  В  отместку  Патти  начала  вести   себя независимо  и,  вопреки желанию Джорджа,  вернулась к работе и приняла участие в показе мод “Оззи Кларк шоу”.  Впервые после  замужества  она завела  роман  с  Роном  Вудом,  гитаристом из группы “Фейсиз”,  потом собрала вещи и уехала  из  “Фрайер  Парк”,  пока  Джордж  находился  в Лондоне.  Она  сказала,  что  едет  отдохнуть,  и  он не стал задавать вопросов.  Патти на какое-то время приехала  в  Лос-Анжелес  к  сестре Дженни,  которая  вышла замуж за рок-звезду Мика Флитвуда.  Неслучайно Эрик Клэптон в то время тоже находился в Соединенных Штатах, в Майями.
Эрик Клэптон почти чудом исцелился.  Обеспокоенные друзья отвезли его  к  доктору  Маргарет  Паттерсон,  ее  экспериментальное   лечение зависимости   от   героина   с  помощью  электроиглоукалывания  давало обнадеживающие результаты.  Говорят,  этот метод не  только  облегчает процесс  отвыкания,  но  и  предотвращает  зависимость  от наркотика в будущем.  Клэптон,  обрадованный сообщением о разрыве между Джорджем и Патти,  прошел курс лечения у доктора Паттерсон. В 1973 году абсолютно “чистым” он отправился в Майями, чтобы записать свой, как его называли “альбом   после  возвращения”  “461  Ocean  Boulevard”  (“Бульвар Оушен, 461”). Альбом имел колоссальный успех и так окрылил Клэптона, что  он  отправился  на  гастроли  по  США  и  Англии.  Вскоре  к нему присоединилась Патти,  и с тех пор они не разлучались.  Поженились они лишь 27 марта 1979 года, но это была лишь простая формальность. Трудно встретить двух людей,  так глубоко привязанных друг  к  другу.  Они  и теперь так же счастливы и влюблены, как и прежде. И до сих пор живут в “Хартвуд Эйдж”, а Клэптон все также преуспевает в своей профессии .
Вскоре после   отъезда   Патти   Джордж   стал   встречаться    с двадцатичетырехлетней Кейси Симмондз,  говорят,  что прежде она жила с Родом Стюартом.  Джордж стал много пить  и  еще  глубже  погрузился  в религию.  Хотя он и считал себя любимцем женщин,  но был очень одинок. Пытаясь вернуться к музыкальной карьере,  он выпустил следующий альбом осенью 1974 года,  который назывался “Dark Horse” (“Темная лошадка”) и отправился в Северную Америку на гастроли по  двадцати  семи  городам, став  первым  битлом,  выступающим с сольными концертами в Соединенных Штатах.  И  альбом,  и  турне  провалились.  Альбом   оказался   новым религиозным   трактатом,   а   концерты   больше  напоминали  собрание индуистов. Представление открывал Рави Шанкар в сопровождении двадцати четырех индийских музыкантов,  в течение часа исполнявших красивую, но скучную  изотерическую  индийскую  музыку.  Молодежная  аудитория,   с нетерпением  ожидавшая возможности  впервые  увидеть  на сцене живого битла,  поначалу вежливо скучала, а потом возмутилась. Когда, наконец, на сцену вышел сам Джордж, он попытался заставить публику вместе с ним повторять мантры и петь “Харе Кришна”.  Они не  отозвались,  и  он  их отчитал,  как  школьный  учитель.  Он изменил стихи своих лучших песен так,  чтобы  они  отражали  его  религиозные  верования,  а   концерты превратил в псевдорелигиозные ритуалы.
В октябре 1975 года вышел такой же занудливо-поучительный  альбом “Extra  Texture  -  Read  All  About  It” (“Невидимая микроструктура - почитайте все о ней”,  но и это не помешало  компании  А&М  Рекордз  в Лос-Анжелесе  подписать  с  Джорджем сделку на продажу его пластинки с новой торговой маркой “Блэк хорс”. Наиболее лакомый кусок для компании представлял  сам Джордж,  обязавшийся представить альбом в январе 1976 года,  когда истекут его контракты с “Эппл”.  Когда же альбом “33 1/3” вышел   с  опозданием  на  семь  месяцев,  Джордж  получил  письмо  от президента А&М Джерри Мосса,  в котором сообщалось,  что  либо  Джордж предъявляет  альбом,  либо ему предъявляют иск на 10 млн.  долларов за убытки.  На помощь пришли “Уорнер Бразерз Рекордз”, предложив выкупить альбом  у  А&М.  “Уорнер” разослали пластинку в магазины,  но “33 1/3” тоже потерпел фиаско.
Но Джорджу   еще   предстояло   столкнуться   с   самой   крупной неприятностью,  связанной с карьерой. После выхода альбома “All Things Must  Pass”      неоднократно        писали,   что  “My  Sweet Lord” (“Мой добрый Бог”),  сингл,  ставший хитом,  напоминает  сингл  шестидесятых  годов Чиффоне  “He  Is  So  Fine”  (“Он  так счастлив”).  В 1976 году “Брайт Тьюнз”,  выпускавшие “He Is So  Fine”  обвинили  Джорджа  в  плагиате. Судебный процесс широко освещался в прессе. Джордж явился в зал суда с гитарой и продемонстрировал суду,  как сочинял песню.  Джорджу вынесли обвинение  в  “непреднамеренном  плагиате”,  обязав  заплатить  “Брайт Тьюнз” 587,000 долларов.  Чрезвычайно  забавно,  что  когда  шел  этот процесс,  никто  иной,  как  Аллен Клейн купил “Брайт Тьюнз”,  так что деньги достались его компании.
Во время частых визитов в А&М прежде,  чем официально заключить с ними контракт,  Джордж познакомился с двадцатисемилетней  секретаршей, мексиканкой  по  происхождению,  Оливией Тринидад Ариас.  Приветливая, темноволосая и симпатичная,  она  легко  вызвала  бы  любовь  и  более циничного  мужчины.  Возможно,  Оливия  стала  первой женщиной в жизни Джорджа,  которую он по-настоящему полюбил, а не прельстился сходством с Бриджит Бардо.  Она поселилась вместе с ним в доме,  который он снял на Беверли Хиллз, потом они уехали на Гавайи, а оттуда в Лондон. Через четыре  года  1  августа 1978 года Оливия,  к большой радости Джорджа, родила  ему  первенца,  сына  Джани.  Через  месяц  Джордж  и   Оливия поженились и тихо отпраздновали это событие в “Фрайер Парк”.
Джордж прячет Оливию от знакомых.  Он тщательно оберегает их союз и,  возможно, поступает мудро. Она не участвует в жизни звезды и знает только самых близких друзей.  Супруги мирно  живут  во  “Фрайер  Парк” именно  так,  как хотел Джордж.  У него масса времени для сына Джани и садоводства.
Тем не  менее,  Джордж  не  кажется  довольным.  Как  и остальных битлов, его что-то гложет. Некоторые думают, что ему не хватает старых знакомых и утраченной славы “Битлз”,  но это неверно.  Наоборот,  тени прошлого незримо присутствуют во всем,  что бы он ни делал.  Ему так и не   удалось   решить  свои  духовные  проблемы,  хотя  он  все  также последователен в индуизме.  В последний  раз  мы  виделись  с  ним  во “Фрайер  Парк”.  Он  рассуждал  о  карме  и садоводстве и будет читать лекции всем,  кто согласится слушать.  Но музыку он  больше,  увы,  не пишет. Недавно он увлекся гоночными машинами и участвовал в нескольких благотворительных гонках.  Джордж - третий по  богатству  битл.  Он  с успехом  вкладывает деньги в кинематограф.  Большую прибыль ему принес фильм Монти Питона “Жизнь Брайана”,  на котором он заработал  5,5  млн. долларов.  Пока  писалась эта книга,  фильм успел принести еще 70 млн. долларов.  Другие  вклады  Джорджа  в  фильмы  “Бандиты”   и   “Долгая счастливая пятница” имели почти такой же успех.
В 1981 году в Англии Джон издал  очень  дорогую  автобиографию  в кожаном переплете.  Ее написал Дерек Тейлор, который и сейчас работает на него.  В книге много цветных  репродукций,  оригинальных  стихов  к песням,   несколько   фотографий,   но  текста  очень  мало.  В  своих воспоминаниях  о  времени,  связанном  с  “Битлз”,  он  опускает   все упоминания  о  Джоне Ленноне,  словно его и не существовало.  Когда-то очень давно,  в другом времени,  молодой  Джордж  Харрисон  боготворил Джона Леннона, ходил за ним по пятам, одевался и причесывался, как он. Больше они не нужны друг другу и не  увидятся  за  то  время,  которое станет пятью последними годами Джона.


 

РИНГО

Если Джон  и  Пол  стали  сказочно богаты,  а Джордж почти достиг этого,  все беспокоились о том,  что станется с бедным Ринго.  Хотя он тоже  миллионер,  но  куда  беднее остальных,  а вкусы у него человека богатого.  Его первые два сольных альбома  трудно  назвать  успешными. Поэтому  остальные  три  битла  решили  помочь ему записать пластинку. Работа над записью напоминала воссоединение,  но в другом  месте  и  в другое  время.  Магия  “Битлз”  на  этом альбоме присутствует,  хотя и отдаленно.  Благодаря блестящей работе продюсера Ричарда Пени,  каждый экс-битл внес свой вклад,  написав,  по крайней мере,  по одной песне. Альбом “Ринго” стал одним из самых популярных альбомов  года,  за  ним последовали три сингла,  два из них “Photograph” (“Фотография”) и “You Are Sixteen” (“Тебе шестнадцать лет”) стали самыми популярными хитами. Успех  альбома  удивил  самого  Ринго,  а  у  остальных  битлов вызвал зависть.  Джон прислал Ринго полушутливую телеграмму:  “Как ты посмел? Может быть, ты и для меня напишешь хит?”
У Ринго голова пошла кругом от успеха,  и он начал  выпускать  по альбому   в   год.   За   небольшими   исключениями,   все  они  столь невыразительны, что на них никто бы не обратил внимания, не будь Ринго экс-битлом.  В  декабре  1974  года  вышел  альбом  “Goodnight Vienna” (“Спокойной ночи,  Вена”) с дурашливой песенкой “No, no” (“Нет, нет”), ставшей на время хитом, и песней “Only You” (“Только ты”). В 1975 году он стал выпускать  пластинки  со  своей  собственной  торговой  маркой “Ринго  Рекордз”,  судьба  которой  сложилась  несчастливо.  Он закрыл компанию после того,  как понял,  что нужно очень  много  работать,  а результаты   появятся   нескоро.   Ринго  вложил  деньги  в  компанию, проектирующую  мебель,  под  названием  “Ринго  ор  Робин  Лтд.”,  они выпускали  предметы типа стола в форме “роллс-ройса” или хромированные круглые обогреватели. Эта компания тоже заглохла.
К 1976  году,  не связанный больше контрактными обязательствами с “Эппл”,  Ринго заключил сделку с “Полидор Рекордз” в Англии и выпустил еще один сольный альбом “Rotogravure”.  Хотя альбом хорошо раскупался, все восприняли его,  как коммерческий и творческий провал. В 1977 году появился альбом “Ринго-4”,  отчаянно примитивный альбом в стиле диско, не просто неудача, а настоящий позор. В 1978 году он выпустил еще один альбом,  на  сей  раз  в  “Коламбиа  Рекордз”  под названием “Bad Boy” (“Плохой мальчишка”), и снова безуспешно, контракт с ним аннулировали. “Роллинг Стоун” писал: “Bad Boy” не идет даже под коктейль”.
Ринго сыграл большие  роли  в  фильмах,  самые  заметные  из  них “Настанет  День”  и  последний фильм Мея Уэста “Секстет”.  Хотя отзывы были положительными,  но совершенно ясно,  что он  не  актер.  Попытав счастья  в  качестве  продюсера,  он  сделал  фильм-концерт с участием рок-звезды  Марка  Болана  “Рожденный  для  буги”,  но  и  этот  фильм провалился.
Таков бедный Ринго,  артист без роли. Мировая знаменитость, богач без  цели в жизни.  Он всегда считал,  что выглядит подкаблучником и в 1975 году развелся с Маурин.  Бедняжка убита горем. Даже если и правда то,  что  она не устояла перед Джорджем и изменила ему,  Маурин все же любила своего “Ритчи” со всей  страстью  и  преданностью,  на  которую способны  только северянки.  Она была ему верной служанкой и подругой, готовила и стирала,  успокаивала,  когда он уставал и  нервничал.  Она закрывала  глаза  на  то,  что он развлекался с другими женщинами,  но удержать его не смогла. Ринго сделал Маурин богатой, после развода она получила  500.000  фунтов  с  последующей выплатой сумм гораздо больше того,  что можно  истратить  за  долгие  годы.  Вскоре  Маурин  решила переехать  в  Лондон,  и  Ринго  купил  для нее и детей дом за 250.000 фунтов в Маленькой Венеции.  И еще купил у Джона и  Йоко  “Титтенхарст Парк”,   где   устроил   студию   звукозаписи.   Затем,  по  налоговым соображениям,  переписал недвижимость стоимостью 1,7  млн.долларов  на детей.  Маурин  тоскует по нему до сих пор и,  как Синтия ждала Джона,  так и Маурин мечтает о том, что когда-нибудь Ритчи вернется домой.

Ринго оставил  свой  дом в Англии из-за налогов и стал скитаться. Он купил этаж роскошного здания в Монте-Карло,  где и поселился, но на самом  деле  это  человек  без  родины и дома.  В жизни его привлекает  скорость.  Он носится  по  всему  свету  на  самолетах.  Ему  нравятся красивые молодые женщины и какое-то время он встречался с американской манекенщицей Нэнси Эндрюс.  Он увлекся рулеткой в казино Монте-Карло и перепрыгивал  с  одного  континента  на  другой.  Казалось,  что Ринго проводит все время в самолете,  ища новые развлечения.  “Да,  я  люблю самолеты,  -  признается  он,  -  Что бы там ни говорили,  а я полгода провожу в самолете, путешествую по разным местам... Куда бы я ни ехал, это потрясающие места,  ребята”. Нэнси Эндрюс очень скоро утомилась от такого ритма и вернулась в  Лос-Анжелес,  где  позднее  хлестнула  его судебным  иском  на 7 млн.  долларов,  как отца своего ребенка.  Ринго покупал дома в Амстердаме и Лос-Анжелесе,  там он снял дом за  300.000 долларов  в  Сансет  Хиллз  чуть  выше  бульвара Сансет и оттуда часто хаживал в свои любимые заведения типа частного рок-клуба “Он зе рокс”. Он  кружил  по  Лос-Анжелесу  с  кем-нибудь  из  известных  рок-звезд, например,  Кейсом Муном или Гарри Нильсоном. При нем всегда находилась какая-нибудь  красотка.  Его видели с актрисами Вивьен Вентура и Шелли Дюваль, с певицей Линдси Де Пол.
Одним из  самых  верных  товарищей  по  ночным клубам стал не кто иной,  как  Мэл  Эванс,  дорожный  менеджер   “Битлз”.   Когда   битлы расстались,  Мэл растерялся и не знал,  чем заняться. Как сказал о нем Нил Эспинол:  “Он десять лет  жил  среди  звезд  и  вдруг  снова  стал обыкновенным человеком”. Ему надоели жена и дети, и он уехал из Англии в Лос-Анжелес в начале семидесятых, куда переместился рок-н-ролл. Но в США  он не смог найти работу,  которая могла бы приносить ему такую же радость,  как работа с “Битлз”,  и жизнь Мэла покатилась под откос.  В 1976  году  он  жил  в Вест-Голливуде вместе с одной молодой девушкой, много пил и употреблял наркотики.  Время  от  времени  он  видел,  как кто-нибудь из бывших друзей - Ринго или Джон - проходят по городу.
Мэл был крупным и  всегда  считал,  что  ему  всего  нужно  вдвое больше,  чем другим людям:  вдвое больше еды, выпивки, наркотиков. Нил вспоминает,  что когда они  впервые  попробовали  кислоту,  Мэл  сразу принял пять таблеток,  и их действие продолжалось два дня.  Однажды он проделал то же самое в Лос-Анжелесе.  Обезумев,  он накинулся на  свою подружку.  Известно,  что он целился в нее из пистолета, и она вызвала полицию.  Когда прибывшие  полицейские  стали  колотить  в  дверь,  он забаррикадировался. Дверь вышибли, и этот великан направил пистолет на вошедших,  тогда они открыли по нему огонь и убили мгновенно. Подружка потом  прислала  счет  за чистку ковра в “Эппл”,  но Нил отказался его оплатить.
В этой  страшной  истории  есть  еще  один  зловещий штрих.  Мэла кремировали,  а прах потеряли. Узнав об этом, Джон не удержался и едко пошутил, что Мэл остался в отделе невостребованных писем.
Стремительный темп жизни не смог не сказаться на Ринго, и в конце апреля  1979  года его в критическом состоянии поместили в госпиталь в Монте-Карло. С детства слабый желудок не выдержал огромных доз гашиша, и врачам Монте-Карло пришлось удалить часть кишечника. Через несколько месяцев отдыха он вернулся к прежнему образу жизни. Большое количество свободного  времени представляло для него самую большую проблему,  ему стало немного полегче в конце зимы 1980 года,  когда он уехал в Мехико сниматься в фильме “Пещерный человек”.  Умный,  но наивный фильм почти лишен настоящих диалогов,  артисты общаются рычанием  и  междометиями. Перед  Рингой  поставили задачу валять дурака,  и он с ней великолепно справился.  Он  получил  прекрасные   отзывы   и   почувствовал,   что действительно чего-то достиг.
Во время съемок “Пещерного человека” он познакомился  с  Барбарой Бах, длинноногой веселой актрисой. Бах известна, как партнерша Джеймса Бонда по фильму “Шпион,  который меня любил”.  Как и Ринго,  она  была разведена,   у  нее  остались  дети,  и,  несмотря  на  свою  шикарную внешность,  она оказалась прекрасной матерью.  Они стали  встречаться, когда  начались  съемки,  а  через  месяц  Ринго  привез  ее  в Лондон познакомить с детьми, чем сильно огорчил Маурин. Ринго с Барбарой чуть не  погибли  во  время  этого  визита,  когда  машина  Ринго  потеряла управление  и  снесла  три  фонарных  столба,  прежде,   чем   удалось затормозить. Осколки ветровика Ринго вставил в золотую оправу, и они с Барбарой носят их на шее.  Как  и  Джон  несколько  лет  назад,  Ринго спрессовал машину в куб и установил ее, как скульптуру.
Ринго и Барбара поженились в Лондоне 27 апреля 1981 года. Отчасти это  походило  на  воссоединение “Битлз”,  потому что и Пол,  и Джордж присутствовали на церемонии. Не пришел только Джон.

 
ПОЛ

Пол Маккартни стал всерьез сомневаться  в  своем  таланте.  И  не только   потому,   что   Джон  обозвал  его  “рок-версией  Энгельберта Хампердинка”,  что его больно задело,  но и потому, что два его первых
сольных   альбома   “Маккартни”   и   “Рэм”   стали   объектом  иронии рок-критиков.  Рок-критики нападали на Пола,  обвиняя  его  в  распаде “Битлз”.  Многие  критики  находят  особое  удовольствие в том,  чтобы побольнее ударить того,  кто их разочаровал. За Полом (равно, как и за Йоко)  прочно закрепился ярлык злодея,  расколовшего группу,  отзывы о нем появлялись столь язвительные,  что  разрушили  бы  карьеру  любого другого  артиста  рангом  пониже.  “Это  стало  для  меня  вызовом,  - вспоминает Пол,  - Я подумал,  что или надо лечь на дно,  или  сделать что-нибудь вместе”.
Но когда они были вместе, Пол хотел все начать сначала, вернуться к  публике  и  снова  стать маленькой рок-группой,  и теперь,  похоже, наступил подходящий  момент  попробовать  это  сделать.  Пол  поступил мужественно,  создав  новую  группу  под названием “Уингз”,  в которой собрал неизвестных музыкантов и платил им зарплату, ни много ни мало - 450  долларов  в неделю. Первым он пригласил ударника Денни Сейвелла из Нью-Йорка,  прослушав его на старом ветхом чердаке в Нью-Йорке. Вторым стал   Денни   Лейн,   солист  из  “Муди  Блюз”,  который  к  тому  же профессионально и необычно играл на гитаре.  Последним членом  группы, который играл на клавишных, стал не кто иной, как миссис Пол Маккартни собственной персоной, к радости насмешливых рок-критиков.
Пол подумал,  что  раз  Джону можно проделывать такое с Йоко,  то почему бы ему  не  взять  Линду?  Конечно,  Йоко  обладала  кое-какими музыкальными способностями и вдохновением,  а Линда - фоторепортер. Но он настаивал на ее участии в  его  профессиональной  жизни.  Если  Пол считал,  что критики говорили о нем подло, то по отношению к Линде они вели  себя  бесчеловечно  жестоко.  Ее  умение   играть   на   пианино минимально, вокальные данные и того хуже, критиковали даже то, как она одевается,  внешность  обсуждалась  по  полной  программе,  вплоть  до волосатых ног. По Лондону ходила шутка: Как зовут собаку с крыльями? - Линда Маккартни
Пол почти  сразу  же  вступил в борьбу с Лью Грейдом и “Северными песнями”  из-за  музыкальных  способностей  Линды.  Призыв  к   оружию раздался   после  выхода  сингла  “Another  Day”   (“Еще  один  день”). Авторство принадлежало мистеру и миссис Маккартни, как и большая часть альбома  “Ram”.  Это означало,  что 50 процентов авторских гонораров - как потом выяснилось,  миллион долларов  -  поступит  сразу  в  карман Линде,  минуя “Северные песни”. Лью Грейд пришел в ярость от того, что он  приписал  хитрости  Пола,  ведь  совершенно  очевидно,  что  Линда совершенно  не  может  писать песни вместе с Полом.  Грейд понял,  что авторство на 100 процентов принадлежит Полу, и подал на него в суд. Но еще  более неприятный общественный суд развернулся на страницах газет. Суть обвинения Грейда заключалась  в  том,  что  у  Линды  отсутствуют музыкальные  способности,  и  это  предстояло  доказать в суде.  Линда храбро  продержалась  до  конца  судебного  процесса,  пока  свидетели утверждали,  что  ее  способности к музыке минимальны.  Защитники Пола заявляли,     что      музыкальные      способности      Линды      не являются сутью  дела,  и  что  Пол вправе сочинять песни с кем угодно, независимо от музыкального опыта.  Все удивились и обрадовались, когда Пол  выиграл  дело.  Чтобы  уладить  отношения  с  Грейдом  после  его поражения,  Пол дал согласие на  съемки  в  телевизионном  фильме  Лью Грейда “Джеймс Пол Маккартни”, который им обоим принес прибыль.
Если рок-критики  хотели  попировать  Полом,  то  он  им сам себя поднес на серебрянном блюде вместе с  первым  альбомом  “Уингз”  “Wild Life”   (“Дикая   жизнь”),  ординарный  студенистый  альбом,  лишенный интересных мелодий и стихов (бип боп бим боп бип боп бим бом бам).  Не успев  отдыщаться,  Пол  ввел  в  “Уингз”  гитариста Генри Маккалафа и вернулся в студию записывать новый сингл “Give  Ireland  Back  To  The Irish”  (“Верните  Ирландию  ирландцам”),  сочиненный под впечатлением фильма  “Кровавое  воскресенье”,  который  шел  тогда   в   лондонских кинотеатрах.   Сингл   восприняли,   как   желание  завоевать  доверие молодежной аудитории,  слабую попытку сделать  серьезное  политическое заявление (что без проблем делал Джон в Америке).  Песню сочли слишком провокационной, чтобы исполнять по британскому радио и телевидению, и, хотя в Великобритании было продано несколько сот тысяч пластинок,  это все равно провал.
В начале  февраля  1972 года Пол с новой группой поехал в фургоне по английским пригородам,  как одиннадцать лет  назад  битлы  с  Нилом Эспинолом.   Без  предупреждения  Пол  предстал  перед  администрацией Ноттингемского  университета  и  спросил,  можно  ли  ему   установить аппаратуру  и дать бесплатный концерт для студентов вечером следующего дня.  Он просил только об одном:  ничего не сообщать  студентам  и  не оповещать  прессу.  8  февраля  Пол  устроил  концерт-сюрприз  для 700 ошалевших  от  счастья  студентов,  отметив  таким   образом   восьмую годовщину первого выступления “Битлз” в шоу Эда Салливана.
Пол наслаждался  каждой  минутой  этого  концерта.  Он   вспомнил радость  живого  контакта  с  аудиторией,  не сравнимую ни с чем.  Все следующее лето и осень они с Линдой и “Уингз” разъезжали по  Англии  и Европе на двухэтажном автобусе,  разрисованном радугой и облаками. Они ввели в практику появляться без предупреждения в различных колледжах и городах и предлагать выступить.  Они ели в дороге,  иногда лишь хлеб с сыром и вино,  и чувствовали  себя  счастливыми  менестрелями.  Пол  с Линдой  блаженствовали.  “У  нас  нет  ни  менеджеров,  ни агентов,  - говорила Линда репортеру “Мелоди  Мейкер”,  -  только  мы  впятером  и дорога. Мы просто странствующие музыканты”.
И, как всякие “просто музыканты”,  они путешествовали  с  большим запасом  марихуаны.  Травка  все  еще  оставалась  любимым  снадобьем, восстанавливающим силы,  и они редко  обходились  без  нее.  Поскольку теперь  они  путешествовали  сами  по себе,  без Нила и Мэла,  которые улаживали все таможенные формальности,  то они либо носили ее с собой,  либо  просили  друзей  прислать  анашу  в различные европейские отели. Господа Маккартни не имели проблем ни во Франции,  ни в Германии, ни в Швейцарии,  ни  в Дании.  но в Гетеборге (Швеция) счастье им изменило.  Произошло  это  10  августа.  Местная  полиция   обнаружила   полфунта марихуаны,  присланной им в отель из Лондона по почте.  Пола,  Линду и Денниса Сейвелла доставили в полицейский  участок  прямо  со  сцены  в “Скандинэвиан Холле”,  где они вечером выступали.  После многочасового допроса все трое “сознались”, что курят марихуану, и заплатили штраф в 800 фунтов. Общественный обвинитель пообещал, что формальное обвинение будет им представлено позже, но этого так и не произошло.
Об их аресте широко писали в прессе,  и следующий сингл Пола “Hi, hi,  hi” вызвал,  кажется,  еще большее раздражение,  поскольку в  нем усмотрели намек на наркотики. Песню запретили исполнять на Би-би-си, а в Америке она потерпела коммерческую неудачу.  Соли на рану добавило и то,  что несколько месяцев спустя констебль в Кэмпелтауне,  Шотландия, проник на ферму Пола в его отсутствие и обнаружил в оранжерее коноплю. Судьи  проявили  снисходительность  и  оштрафовали  Пола  всего на 100 фунтов.  Пол заявил на суде,  что какой-то американский фанат  прислал ему семена, а он не знал, что это такое, и посеял.
Трудоголик Пол  занялся  вторым  альбомом   “Уингз”   “Red   Rose Speedway”  (“Скоростное  шоссе Красных Роз”).  Хотя и не выдающийся по масштабам Пола,  он все же  стал  коммерческим  хитом,  и  был  продан миллион пластинок. В него вошла очередная сладчайшая песня о любви “My Love” (“Моя любовь”). Пол также сочинил всемирно известную музыкальную тему  к  сериалу  Джеймса  Бонда  “Live  And  Let  Die”  (“Живи  и дай умереть”),  записанную Джорджем Мартином, что стало его первой работой с  битлом  после  распада  группы.  “Live  And  Let  Die”  стал  самым популярным синглом года и принес Полу “Оскара” за лучшую песню. Весной 1973  года  Пол  совершил первое коммерческое турне по Великобритании, запланированное заранее.
Во время  гастролей стремление Пола повелевать вновь принесло ему неприятности.  В свободное время группа много сочиняла и  репетировала для  нового  альбома,  который  они собирались записать в экзотических краях, таких как Нигерия и Лагос, просто ради забавы. Однажды во время репетиции  Пол  попытался  заставить  Генри  Маккалафа играть гитарную партию особым образом,  как он  хотел  -  так  он  часто  вел  себя  с суперзвездой   Джорджем   Харрисоном.   Ну,   Генри  Маккалаф  не  был суперзвездой,  но и подпоркой быть не желал. Стараясь избежать прямого выяснения отношений,  он только заметил,  что на гитаре так не играют. “Поскольку я сам играю на гитаре,  - объяснял Пол,  - и знаю,  что так играть   можно,   я,  вместо  того,  чтобы  оставить  эту  тему,  стал настаивать,  и мы поссорились.  Он ушел  с  репетиции  злой,  а  потом позвонил и сказал, что уходит...”
Еще больше дело осложнилось, когда за несколько часов до вылета в Лагос Денни Сейвелл тоже позвонил Полу и сказал, что не может больше с ним работать. Пол все равно не отказался от затеи и решительно вылетел в  Лагос  с  Линдой,  детьми  и  Денни  Лейном.  Они сняли дом рядом с аэропортом  и  в  тот  же  вечер  направились  в  студию   звукозаписи неподалеку.  Ежедневно  они  работали  до  глубокой ночи втроем,  лишь изредка  им  помогал  африканский  ударник,  которого  Пол  нанял   на несколько сеансов.
Но и  здесь  не   все   шло   гладко.   Среди   местных   жителей распространились слухи, что Пол приехал в Лагос воровать черные ритмы. Однажды вечером в одном из местных баров произошла драка. Говорят, что Пол  сказал  владельцу:  “Я прекрасно жил до сих пор без вашей музыки. Никому не нужно красть вашу вшивую музыку”. К тому же Лагос - не самое красивое место на земле,  и погода стояла не очень хорошая. Это сырое,  грязное,  иногда  опасное  место.   Из-за   влажности   Полу   однажды показалось,  что у него начинается сердечный приступ,  и Линда вызвала врача.  В другой раз ночью,  когда они возвращались из студии, за ними на  машине  последовали  несколько чернокожих мужчин.  На темной улице бандиты  загнали  их  в  подъезд  дома  и,  угрожая  ножами,  отобрали бумажники и драгоценности. Линда все время кричала: “Не бейте его! Это же битл Пол!  Он - битл Пол!” Потом городские власти им  сказали,  что если бы Линда этого не сделала, их непременно убили бы.
Напряжение, опасность,  ощущение таинственности Лагоса  вместе  с успехом  музыкальной  темы  к  сериалу  о  Джеймсе  Бонде вернули Полу уверенность и силу.  Результаты  этого  налицо.  Альбом  с  подходящим названием  “Band On The Run” (“Группа на старте”),  вышедший в декабре 1973 года,  представляет собой уникальное творческое  произведение,  в который  вошли  три  хита,  включая  заглавную песню,  давшую название альбому и “Jet” (“Реактивный самолет”).  Обе  заняли  первое  место  в рейтинге во всем мире. Было продано шесть миллионов пластинок “Band On The Run”.  Это самое большое количество проданных пластинок с  песнями экс-битла, и его можно сравнить лишь с успехом “Let It Be”.
Окрыленный успехом,  Пол  собрал  новую  группу  “Уингз”.  Нового ударника звали Джефф Бриттон,  который больше известен,  как каратист, участвовавший  в  международном  турнире  между  Англией  и   Японией. Бриттона  выбрали из двух ударников,  прошедших прослушивание.  Новому гитаристу Джимми  Маккалаху  (имя  удивительно  похоже  на  Маккалафа, которого он сменил) было всего двадцать семь лет, он играл в различных группах с тринадцати лет.
Весь следующий год Пол разъезжал с новой группой.  Лето 1974 года он провел в Нашвилле,  где записывал синглы,  а в январе-феврале  1975 года  делал новый альбом “Уингз” в Новом Орлеане,  он назывался “Venus And Mars” (“Венера и  Марс”)  и  пользовался  огромным  покупательским спросом.  В  него  вошел хит “Listen To What The Man Said” (“Послушай, что сказал этот человек”).
В то лето однажды вечером в воскресенье мне совершенно неожиданно позвонил   Пол.   Я   находился  в  командировке  от  “Роберт  Стигвуд Органайзейшн” и остановился в отеле “Беверли Хиллз”.  Пол с  Линдой  и детьми  сняли  дом  в  Лос-Анжелесе  и  проводили  свой  летний отдых, разъезжая на взятой на  прокат  машине  по  югу  Калифорнии.  Почти  в полночь  в  моем  номере  раздался  телефонный  звонок.  Пол звонил из вестибюля отеля.  Он сказал,  что у него возникли некоторые проблемы и попросил разрешения зайти ко мне.  Он появился на пороге, бледный, как привидение, и страшно расстроенный. Они с Линдой и детьми возвращались с  прогулки  на  арендованной  машине и проехали на красный свет.  Два полицейских  остановили  их  и  попросили  Пола  предъявить  права   и технический  паспорт.  Пока  полицейские  выясняли,  кого  же  это они остановили,  до них донесся явственный запах марихуаны.  Они  обыскали машину  и  в  “бардачке”  обнаружили  травку.  Поскольку  Пол  являлся иностранцем,  прибывшим по визе, и у него уже было два привода в связи с  наркотиками,  Линда  взяла  вину  на  себя,  сказав,  что марихуана принадлежит ей.  Ее арестовали и отвезли в полицейский участок.  Линду могли  отпустить  под  залог  в  пятьсот долларов,  но у Пола при себе нашлось только двести долларов наличными.  К несчастью, у меня с собой было   только   сто   пятьдесят  долларов,  а  кассир  отеля,  хотя  и посочувствовал,  но помочь не смог,  потому что  сейф  уже  заперли  и поставили  на  охранную  сигнализацию  до определенного часа.  В конце концов я занял деньги у одного друга,  и Пол поехал вызволять Линду из тюрьмы.  Джон  Истман  вылетел  из  Лос-Анжелеса,  чтобы уладить дело. Сначала судья предложил Линде полечиться у психиатра от наркомании, но потом это замяли.
Три скандала,  связанных с наркотиками,  сделали  Пола  в  глазах властей  законченным  наркоманом,  и  у  него  возникли  сложности при получении  рабочих  виз.  Тщательно  подготовленное  турне  по  Японии пришлось аннулировать из-за того, что администрация не дала Полу визу. Лишь через три года,  в январе 1980 года Пола пустили в Японию,  тогда там и состоялись первые гастроли “Уингз”.  Вы можете подумать, что Пол извлек из этого урок,  но в аэропорте Нарита в его  багаже  обнаружили полфунта  марихуаны,  которые  Линда  прихватила в Нью-Йорке по пути в Японию,  и Пол не знал об этом.  На него надели наручники и  повели  в полицию,  а он лишь умолял его не фотографировать.  Большего кошмара в своей жизни он не помнит.  Сначала ему пообещали,  что с ним поступят, как со всяким контрабандистом наркотиков,  и он получит солидный срок. И одежду,  и вещи у него забрали.  Сидя на мате  в  камере,  он  делал записи в дневнике,  чтобы успокоиться. Линда и дети поселились в отеле и делали все возможное,  чтобы его  освободить  с  помощью  юристов  и дипломатов.  Пол  провел  в тюрьме целых десять дней,  а 26 января его выслали  из  страны.  Он  собирался  опубликовать  свой  дневник   под названием  “Японский  арестант”,  но  про  себя  он называл его иначе. Поговаривали,  что  Пол  вот-вот  разойдется  с   Линдой,   что   брак распадается, но их союз стал еще прочнее, чем прежде.
Любопытно, что такое количество арестов  в  связи  с  наркотиками испортило  бы  репутацию  любого  другого артиста,  а имидж Пола,  как прекрасного семьянина,  остается незапятнаным.  Он самый преуспевающий музыкант  в  истории  и  даже  занесен в книгу рекордов Гиннесса.  Его состояние оценивается  в  500  миллионов  долларов,  и  оно  постоянно растет.  Среди  прочих  прибыльных  вложений Пол приобрел много ценных музыкальных каталогов, включая столь любимую Полом музыку Бадди Холли.
После разрыва Пол пытался связаться с Джоном,  но дружба так и не восстановилась.  Как-то раз Пол из Нью-Йорка позвонил Джону  в  Дакоту просто  поболтать.  Но  уже  после  первых  фраз  разговор  перешел  в визгливую перебранку о судебных процессах и налогах.  “А  как  быть  с этими  чертовыми  налогами?” - вопил Джон.  Пол швырнул трубку и начал быстро листать телефонную книжку в поисках номера Джона Истмана,  но в спешке  ошибся  и  снова  набрал  номер  Джона Леннона.  Джон сразу же снял трубку.
“Джон? -  начал  Пол  - Это Пол.  Ты просто не поверишь,  что эта
вонючая задница Джон Леннон мне только что заявил...”
“Это кто вонючий? - спросил Джон, - Я и есть Джон Леннон!”
Осознав свою ошибку,  Пол снова бросил трубку.  Время  шло,  дело уладилось,  все  остыли  и  опять стали видеться время от времени то в Лос-Анжелесе,  то в Нью-Йорке, но встречи были недолгими - час или два -  и  без  былой сердечности.  В последний раз я виделся с Полом в его загородном доме “Уотерфолл” примерно в 90 милях к югу от Лондона.  Это круглый  дом с комнатами в форме кусков пирога.  Необычная архитектура не  обеспечивает  возможности  уединиться,  потому   что   все   звуки передаются   по  комнатам.  Мало  что  выдает  факт,  что  перед  вами рок-звезда и богатый  человек.  Золотые  диски  и  дорогая  аппаратура находятся  в  лондонской  конторе.  Мебель  в  доме  простая и изрядно потертая,  пол завален газетами, журналами и детскими игрушками. Здесь так  много  книг,  цветов  и  украшений,  что  не сразу можно заметить большое черное пианино в углу.
Большую часть  времени Пол проводит дома с Линдой и тремя детьми. Он заботливый и любящий отец, но больше всего привязан к младшему сыну Джеймсу.   Забавно   наблюдать,  как  он  пытается  призвать  детей  к дисциплине,  оставаясь при этом битлом Полом.  Когда я приезжал к ним, Хезер,  теперь уже молодая женщина, проживающая в собственной квартире в соседнем городке, привела своего парня познакомить с папой. Полагаю, что  с  папой  нелегко  знакомиться,  если  он не битл.  В довершение, молодой человек оказался музыкантом, который только начинает выступать со  своей  группой.  Когда  его представляли Полу,  он смотрел в пол и нервно переминался с ноги на ногу.  Пол был само  очарование:  “А  как называется  твоя  группа,  сынок?”  Он  прошел  долгий  путь  от  того херувима,  что бегал  за  каждой  юбкой,  которого  я  знал  по  клубу “Пещера”.
Тогда же мы говорили о последнем альбоме Джона  “Double  Fantasy” (“Двойная  фантазия”),  который  должен  был  выйти.  Это  его  первая пластинка больше чем за пять лет,  и Пол  хотел  бы  ее  послушать.  Я чувствовал, что он все еще побаивается Джона. Джон и Йоко недавно дали интервью журналу “Ньюсуик”,  в котором без всякой  причины  ополчились против  Линды  и Пола.  Джон упомянул,  что не пустил Пола в свой дом. Линда спросила:  “А этот новый альбом,  там только музыка Джона или ее тоже?”  Когда  я сказал,  что половину альбома составляет музыка Йоко, Линда усмехнулась.
Я спросил Пола, правда ли, что Джон его не принял, и он рассказал мне,  как это произошло.  Он приезжал в Нью-Йорк по делам и захватил с собой  гитару.  Почувствовав  некоторую  ностальгию,  он  решил просто заехать к Джону в “Дакоту”.  Пол прошел в ворота,  миновав прихожую  с аркой,  и  вошел  в  маленький кабинет красного дерева,  где за столом сидел охранник.  Сначала Джон не поверил, что действительно пришел Пол Маккартни,  но Пол по селектору заверил его, что это правда. На другой стороне провода  воцарилось  ледяное  молчание.  “Сожалею,  -  сказал, наконец,  Джон,  -  но  сейчас я не могу тебя принять.  В Нью-Йорке не заваливаются к людям просто так,  это  не  Ливерпуль.  Старые  времена прошли”.

 

                ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

        “Я убежден в том,  что карьера Леннона, возможно, зависела от            каких-то более деликатных моментов, чем карьера других артистов.  Леннон  делал попытки что-то создать и жанре популярной          музыки,  и в авангардной. Сочинения Джона Леннона в некотором  роде более интеллектуальны,  чем сочинения других художников.   Я имею в виду,  что репутация Джона Леннона  и  его  жизнь  -      очень деликатный вопрос...”
Судья Томас П.Грелса Федеральный суд Нью-Йорка,  13 июля 1976           года

1

В промежутках  между  записью  альбомов  и  синглов,  концертами, забастовками в постели и различными международными предприятиями  Джон и    Йоко   еще   сняли   несколько   фильмов.   Эти   фильмы   иногда демонстрировались по европейскому телевидению или  на  кинофестивалях. Один  из  ранних опытов - фильм “Изнасилование”,  где в метафорической форме они изобразили свой  курс  лечения.  Камера  преследует  молодую девушку, заставляя ее, наконец, расплакаться. “Erection”  - всего лишь о том, как возводится здание, зато фильм “Автопортрет” - как раз о том самом:  короткий  фильм,  в  котором крупным планом и медленно снимают член Джона.  Эффект замедленного действия достигался с помощью  камеры “Миликен”,  работающей  на большой скорости.  Шумная камера так быстро работает, что ее невозможно остановить, пока вся пленка не закончится. Значит, Джону нужно было вызвать у себя мгновенную эрекцию. Джон стоял перед камерой в свете юпитеров и представлял себе возбуждающие  сцены, потом  кричал:  “Снимай!”  Но  всякий  раз,  как включали камеру,  он начинал паниковать.  Тысячи футов пленки пропали.  Наконец,  съемочной группе велели удалиться,  и Йоко стала принимать эротические позы.  Но эрекция все равно не наступала.  Тогда Джону  дали  “Плейбой”,  и  это сработало.  Когда  Джона  и  Йоко  спросили  об  этом фильме в конторе “Эппл”,  Йоко невинно сказала репортеру:  “Критики  о  нем  ничего  не говорят”. И это чистая правда.

А еще появился фильм  Джона  и  Йоко,  который  очень  обеспокоил одного человека,  а именно Тони Кокса.  Это короткий фильм,  в котором увековечили семилетнюю годовщину Киоко, дата отмечалась в “Титтенхарст Парк”.  Только вместо праздника,  свечей и пирога в фильме снято,  как Джон с Киоко голые сидят в ванне.  Говорят, что Кокс, посмотрев фильм, пришел  в  ярость  и поклялся,  что ни Джон,  ни Йоко больше близко не подойдут к его дочери.
В последующие   годы  ситуация  осложнилась.  Коксу  понадобились деньги,  и он позволил Йоко провести несколько дней с дочерью под  его присмотром.  Потом он исчез и появился через несколько месяцев,  когда ему вновь потребовались деньги.  В середине 1971  года  Кокс  с  Киоко скрылся. А Джон и Йоко решили его отыскать.
Они наняли команду лучших детективов,  но Кокс перебегал с одного континента  на  другой.  В  апреле его обнаружили на острове Майорка у побережья Испании,  где он посещал курсы старого друга Джона  Махариши Махеш  Йоги.  Йоко  арендовала  самолет и вместе со своим американским другом Дэном Рихтером прибыла на остров. Не привлекая к себе внимания, она поселилась в отеле Мелиа-Майорка и принялась за поиски Киоко.  Они выяснили,  что  Киоко  находится  в  детском  лагере  за  городом  под присмотром учеников Махариши.
Джон и Йоко прибыли в лагерь в тот же день. Киоко играла вместе с другими детьми. Йоко уверяет, что она лишь протянула к девочке руки, и та побежала к ней навстречу.  Они посадили ее в машину, Дэн Рихтер сел за руль,  и они помчались прочь,  а ученики Махариши бросились за ними бегом. Опасаясь полицейских кордонов, Джон и Йоко легли на пол машины, и  ребенка  спрятали,  так  что создавалось впечатление,  что Дэн едет один.  Они вернулись в отель без всяких проблем и спрятали  девочку  в своем номере.  Только тогда они заметили, что Киоко босая, и отправили Рихтера в магазин за туфлями.  К тому времени,  как  он  спустился  на лифте в вестибюль отеля, там уже было полно полицейских.
На следующий день  на  всех  первых  страницах  лондонских  газет появилась фотография Джона и перепуганной девятилетней Киоко на пороге полицейского участка, а рядом с ними Йоко, Кокс и полицейские. Джона и Йоко  продержали четырнадцать часов по подозрению в похищении ребенка. “Меня не то,  чтобы  задержали.  Просто  нужно  кое-что  выяснить”,  - объяснил Джон собравшимся репортерам.
Кокс был в бешенстве.  “Уж теперь-то я поймал Джона  за  яйца,  - заявил  он  в  полицейском  участке,  - Это обойдется ему в миллионы”. Когда же Леннонам разрешили,  наконец,  покинуть участок, они ушли без Киоко.  После точно такой же отвратительной проверки, которую когда-то устроили Джону Фредди и Джулия,  на вопрос о том,  с кем  Киоко  хочет остаться, она ответила: “С папой”.
“Мы вернемся  за  ней,  где  бы  она  ни  была,  -  сказала  Йоко репортерам  дрожащим  голосом,  -  Но  почему  к  нам  применяют общие правила? Разве можно похитить собственного ребенка? Я сделала лишь то, что сделала бы любая мать”.
“Мы сделали все возможное,  чтобы мирно договориться с  отцом,  - рассказывал  Джон,  -  Это  стоило  нам  кучу  денег,  масса  обещаний нарушалась.  Йоко любит дочь,  и я не могу  спокойно  смотреть  на  ее страдания.  Как  все  это  подействует  на  Киоко?  Я  помню,  как это происходило со мной... Меня это убивало”.
Леннон на самолете вернулся в Лондон,  где юристы посоветовали им получить официальное письменное подтверждение опекунства в  том  суде, где  оформлялся  развод.  В  конце  августа они вылетели на Виргинские острова,  где поверенный составил прошение на  оформление  опекунства, которое, в конце концов, было получено. Оставалось только поймать Тони Кокса.  Говорили,  что Кокс переехал в Америку.  Это было им на  руку, потому что документ на опекунство,  полученный на Виргинских островах, действовал только на территории США.  Это,  разумеется,  означало, что Леннонам придется самим ехать в Америку за Киоко.
Джона очень обрадовала перспектива переезда в Нью-Йорк. К нему не питали  большой  любви  на  родине,  а  недавно он понял,  что обожает Манхэттан. С тех пор, как он побывал в Лос-Анжелесе, где проходил курс первобытной   терапии,   иммиграционная   служба  Соединенных  Штатов беспрепятственно пускала его в страну по  временным  визам.  За  время своих  многочисленных визитов в Нью-Йорк Джон познакомился с Джоунасом Мекасом,  деканом кинематографического андерграунда,  и снял несколько фильмов.  Один  из них назывался “Вверх по ногам”,  где камера снимала голые ноги и,  поднимаясь  вверх,  доходила  до  нижней  части  спины. Собралось триста добровольцев,  желавших сняться в этом фильме, и Джон познакомился со всеми слоями нью-йоркского  общества,  включая  актера Джорджа  Сегала и художника Лэрри Риверза.  Неожиданно он столкнулся с самыми  разнообразными  людьми,  в  основном,  художниками,   поэтами, музыкантами  и  психами,  которых в одном городе оказалось столько же, сколько во всей Англии.  В  своем  интервью  “Герой  рабочего  класса” журналу  “Роллинг  Стоун” он поет дифирамбы Нью-Йорку:  “Мне надо было родиться в Америке,  в Виллидже, здесь моя родина. Почему я не родился здесь?  Париж был “то,  что надо” в восемнадцатом веке.  Лондон...  не думаю, что он когда-нибудь был “тем, что надо”, ну, может быть, только в  литературе  при  Оскаре  Уайльде  и Шоу,  и все они здесь побывали. Нью-Йорк всегда был “тем,  что надо”.  Я очень огорчен тем,  что я  не американец  и что я не родился в Гринвич Виллидже.  Мне надо было быть там... там все происходит...”
В конце  августа  1971 года юристы Джона,  занимавшиеся вопросами иммиграции,  устроили для него визу на шесть месяцев,  и в сентябре он приехал  в  Нью-Йорк,  чтобы  там поселиться.  Несколько дней он жил в отеле “Сент-Реджис”,  а потом снял дом из коричневого  камня  на  Бэнк стрит в Гринвич Виллидже. В Англию он так и не вернулся.

2

К тому времени, как Джон и Йоко переехали на Манхэттан, я уже жил в   Нью-Йорке,   занимая   должность   президента   “Роберт    Стигвуд Органайзейшн”.   Эта   компания,   как   известно,   стала   такой  же многопрофильной,  что и “Эппл” когда-то,  но во многом она еще  больше преуспевала.   Существовала   торговая   марка  звукозаписи  РСО,  она занималась различными видами деятельности,  включая “Би Джиз” и  Эрика Клэптона,  отдел  телевидения  снимал “фильмы недели” и имел авторские права на американском телевидении в таких программах,  как “Сэнфорд  и сын”  и  “Вся  семья”,  театральный  отдел  поставил  спектакли “Иисус Христос    суперзвезда”    и    “Сержант    Пеппер”    для     театра, кинематографические  компании сняли фильмы “Иисус Христос суперзвезда” и “Томми” за то время,  что я там  работал.  В  качестве  руководящего представителя  в  Америке я постоянно ездил из Лос-Анжелеса в Лондон и обратно, но Нью-Йорк я считал своим новым домом и купил там квартиру с окнами  на  Сентрал  Парк Уэст.  Я остался близким другом всех битлов, особенно Джона и Пола,  и мы часто виделись,  когда  они  приезжали  в город.
Жизнь в Нью-Йорке много обещала Джону и Йоко.  Новые  люди,  шанс начать все сначала в городе,  где можно жить инкогнито,  если ты этого хочешь,  даже если ты сам Джон Леннон, где не пристают газетчики, если самому  не  привлекать их внимания.  Но положение Джона в Америке было уязвимым.  Он  уже  превратился  в  одиозную   фигуру   -   нарушитель спокойствия и наркоман.  Его пустили в Соединенные Штаты исключительно благодаря любезности бюро иммиграции.  Так  что  же  поделывает  Джон? Сидит и помалкивает в ожидании дочери Йоко?
Джон взялся за правительство США.  За одну ночь он стал одним  из самых  шумных  политических  деятелей страны,  влиятельным и наводящим страх возмутителем спокойствия.  В этом нет вины Джона. Просто это его Новое Большое Открытие.
Встретил он Новое Большое Открытие,  “не успев сойти с  корабля”. Джон так об этом рассказывал: “Я прилетел в Нью-Йорк и первыми людьми, с которыми я познакомился,  оказались Джерри Рубин и Эбби Хоффман. Все так  просто.  Это два самых знаменитых парня в Америке,  они мне стали кричать:  “Эй,  что случилось,  что там происходит?”...  А  дальше  вы знаете,  я оказываю всякие услоги Джону Синклеру,  то одно, то другое. Как художник,  я довольно много разъезжаю.  Они со мной поздоровались, когда я спускался по трапу, и уже в следующую минуту я был с ними”.
Джон забыл упомянуть,  что “два самых знаменитых парня в Америке” являлись  еще  и  самыми  неутомимыми  политическими  деятелями.  Эбби Хоффман и Джерри Рубин завоевали международную известность,  как члены “чикагской  семерки”,  группы,  обвиняемой в нарушении Демократической Конвенции 1968 года в Чикаго.  Малосимпатичные Хоффман  и  Рубин  вели себя вызывающе и всегда все нарочно преувеличивали. В ретроспекции они могут показаться совершенно безобидными,  но в  то  время  они  являли собой  тревожный  образец радикализма для так называемого “молчаливого большинства”, и в них администрация Никсона видела угрозу национальной безопасности.
Джон как раз  созрел  для  этой  ультра-левой  скандальной  кучки политиков.  Провал  его  собственных  мирных  инициатив  настроил  его решительно в этом направлении.  Раннее  Джоново  видение  пацифистской революции  “All You Need Is Love” (“Все,  что вам нужно - это любовь”) или “Imagine” (“Представьте себе”) приобретало более  реальную  форму. Публика  уже  вкусила  его  новую  агрессивную  политическую  позицию, отраженную в сингле “Power To The People” (“Власть народу”),  вышедшем весной,  пролетарском  гимне,  начинающемся с хора и звука марширующих ног.  Политика стала для Джона еще и средством борьбы с  богатыми.  Он инстинктивно  пришел к социализму,  войдя в правое крыло Арчи Банкера. Он чувствовал,  что богатство - грех.  Но все эти политические страсти были   просто  позерством,  лицемерным  энтузиазмом  виновного.  Через несколько лет Джон заявит, что в этот период он не был радикалом и что с  самого начала имел серьезные разногласия с другими активистами,  но по его действиям нельзя утверждать,  что в то время  он  действительно так думал.
Джон погрузился в радикализм с тем же пылом,  с каким кидался  во все предыдущие Новые Большие Открытия.  Майор Дэвид Пил из Ист Виллидж устроил парадное шествие по улицам Нью-Йорка для Джона  и  Йоко.  Люди шли и пели:  “Вы уже познакомились с андерграундом,  посмотрите теперь на город чудаков”.  Они стали наведоваться в в “Максиз  Канзас  Сити”, некогда  главный  клуб,  патроном которого был Энди Уорхол.  Клуб стал домом для андерграунда рок-музыки,  там Джон стал играть с  никому  не известной  группой  “Элефантс  Мемори”.  Они  устроили  штаб  у себя  спальне в доме на Бэнк стрит,  превратив его в салон для всех  лидеров самых крайних политических и социальных направлений Америки.   Какие бы взгляды вы ни разделяли, Джон и Йоко с готовностью могли вас приютить. И  они  занимались всеми делами,  не вставая с постели,  они буквально пригласили коротышку Джерри Рубина  в  свою  постель,  к  удовольствию репортера.  “Ты  должен  стать  членом  нашей  группы,  - убеждал Джон Рубина,  - Если ты собираешься с нами работать,  тебе  нужно  заняться музыкой”.
С помощью Хоффмана и  Рубина  Джон  “выдвинулся”  в  политической жизни.  В  октябре  он  протестовал против нарушения прав американских индейцев, в ноябре появился в театре “Аполло” в Гарлеме, чтобы принять участие  в  спектакле,  сбор  от  которого  поступал  в фонд поддержки родственников погибших  заключенных.  Он  писал  колонку  для  журнала андерграунда  “Санданс”  и  проделал  путь до Мичигана,  чтобы принять участие в митинге  в  поддержку  Синклера,  основателя  Белых  Пантер, осужденного на 10 лет за продажу двух сигарет с марихуаной переодетому полицейскому.  Джон также писал для “Гей  Либерейшн  Бук”  (Журнал  за свободу  гомосексуалистов) и открыто выступал в прессе в защиту Анжелы Дэвис, осужденной за убийство лидера Черных Пантер.
Затем Джон совершил почти роковую ошибку: ополчился против Белого Дома  Никсона.  Рубин   и   Хоффман   разработали   грандиозный   план демонстрации  на  национальном республиканском съезде,  который должен был состояться в Сан-Диего летом 1972 года.  Рубин Хоффман намеревался профинансировать рок-концерт,  призванный привлечь, как они надеялись, свыше 300.000 антивоенных демонстрантов,  и это остановило  бы  съезд. Конечно же, собрания нескольких сот тысяч демонстрантов, будь то съезд или нет, не состоялось бы без громкого имени.
Джон Леннон как раз подходил. Осенью 1971 года Джон и Йоко пришли на собрание по поводу концерта,  который планировалось организовать  в Сан-Диего.  На собрании присутствовали Рубин, Хоффман, Аллен Джинсберг и Джон Синклер. Джон вспоминает: “Когда они рассказали о своих планах, мы (он и Йоко) только переглянулись. Там были поэты и политики. Мнения разделились.  Джинсберг был на нашей стороне.  Он все время  повторял: “Что мы собираемся делать, создать второй Чикаго?” Этого они и хотели. Мы сказали:  “Нам это не подходит.  Мы не собираемся заставлять  детей совершать насилие. Так ЧТО вы хотите скинуть и ЧЕМ это заменить?”
Но если Джон и Йоко отказались от этого плана,  в  прессе  писали иное. Джон уверял, что виноват Джерри Рубин, это он сообщил о концерте журналу “Роллинг Стоун”,  и об этом появилась короткая  заметка.  Джон разозлился  на  Рубина  за  то,  что он рассказал о том,  что он будет присутствовать  на  концерте,  хотя  Джон  и  не  отрицал  этого,  чем молчаливо подтвердил согласие.
Администрация Никсона,  увидев в  Джоне  угрозу,  делала  попытки выдворить  его  из  страны.  В январе 1972 года подкомиссия внутренней безопасности при судебном комитете провела расследование  и  составила меморандум  по  Джону  Оно  Леннону  и  его жене.  Он состоял из шести пунктов и поступил к сенатору Строму Турмонду.  Там перечислялась  вся деятельность Джона и его связи с Джерри Рубином,  Ренни Дэвисом, Лесли Беконом,  Джеем Кревеном и “прочими”.  В меморандуме  отмечалось,  что “эта  группа  активно  поддерживала программу “сбросить Никсона”.  Они намеревались устраивать  рок-концерты  в  различных  штатах  во  время выборов в следующих целях:  чтобы получить доступ в колледжи, добиться признания совершеннолетия с восемнадцати лет,  узаконить  употребление марихуаны,  вербовать  людей  в Сан-Диего в августе 1972 года во время республиканского национального съезда...  Дэвис и его  когорта  хотели воспользоваться   именем   Джона   Леннона,   чтобы  обеспечить  успех рок-фестивалей и митингов.  Мы  полагаем  что  это  принесет  огромные деньги  “новым  левым”  и  непременно  приведет к столкновению толпы с официальными силами Сан-Диего.  Мы полагаем,  что если  срок  действия визы Джона Леннона истечет, это станет стратегической контрмерой”.
29 февраля  адвокат  Джона  обратился  с  просьбой  о   продлении шестимесячной  визы  Джона.  Тем  временем  сенатор  Турмонт  направил меморандум судебного комитета министру юстиции генералу Джону  Митчелу с запиской:  “Это очень серьезное дело,  и я полагаю,  что его следует рассмотреть на самом высоком уровне,  думаю,  что если вовремя принять правильное решение,это избавит многих людей от головной боли”. Турмонд собственноручно приписал внизу:  “Я также направил  копию  меморандума Биллу  Тиммонсу”.  Тиммонс работал в Белом Доме:  информация о чинимых Джоном Ленноном беспорядках пошла на самый верх.
14 февраля заместитель министра юстиции генерал Клейндейнст, даже не понявший,  что Ленноны находятся  в  Америке,  направил  меморандум члену  комиссии  иммиграционной  службы  Реймонду  Фэррелу с запиской: “Рей,  пожалуйста,  позвони мне по этому вопросу.  Когда он приезжает? Можем  ли  мы,  если примем такое решение,  официально отказать ему во въездной визе” Если бы  Клейндейнст  включил  телевизор,  то  смог  бы увидеть врага правительства в качестве второго ведущего в “Майк Дуглас шоу”, который смотрели дома сотни миллионов американцев.
2 марта   Джеймс   Грин,  член  комиссии  Фэррела,  дал  указание районному директору  нью-йоркской  иммиграционной  службы  “немедленно аннулировать разрешение на въезд,  выданное Джону Леннону и его жене”. 6  марта  продление  визы  аннулировали.  Официальным  поводом   стало обвинение  в  контрабанде наркотиков,  предъявленное Джону в Лондоне в 1968 году.  Ни Джон,  ни Йоко не поверили, что причина действительно в этом,  но  не связали это с политической деятельностью.  Они подумали, что их выпроваживают потому,  что в январе они выступили на концерте в “Элис Талли Холле” без разрешения иммиграционной службы. У них не было разрешения на работу в Америке,  и им приходилось выступать  со  своих мест  в зале,  а Йоко дирижировала яблоком вместо дирижерской палочки. Адвокаты Джона обратились с просьбой пересмотреть дело и продлить срок пребывания  в стране.  Поскольку у Йоко не было приводов,  дело против нее закрыли, и Джон стал единственной мишенью.
По иронии  главной  заботой  Джона  и  Йоко  являлось  получение постоянной визы.  Чтобы окончательно оформить опекунство,  Йоко должна была жить в Америке.  Несмотря на свою бурную политическую активность, Джон и Йоко не  оставили  поисков  Киоко.  Снова  прибегли  к  услугам частных  детективов  и  выяснили,  что  Кокс переехал в Хьюстон,  штат Техас,  на родину своей второй жены Мелинды.  Далее история  принимает еще более причудливый оборот:  Кокс оставляет Махариши, возвращается к христианству и становится столь же преданным апостолом  Христа,  каким прежде был учеником гуру. Он официально поменял имя Киоко на Розмари и обратился в хьюстонский суд для оформления опекунства.
Узнав об этом, Джон и Йоко в декабре 1971 года вылетели в Хьюстон и предъявили бумаги на опекунство, оформленные на Виргинских островах, судье Питеру Солито.  Перед Солито встала дилемма: либо отдать ребенка отцу,  цитирующему библию,  либо Джону с Йоко в одну постель с  Джерри Рубином в Нью-Йорке.  Он скоренько обжаловал опекунство, полученное на Виргинских островах и вручил девочку  богобоязненному  папаше.  Однако судья  добавил,  что Йоко может часто видеть Киоко-Розмари,  но должна всякий раз платить 20.000 долларов, если вновь “похитит” ребенка.
Джон и Йоко сразу же заплатили 20.000 долларов,  чтобы заполучить Киоко - 20.000 долларов не представляли для  них  большой  проблемы  - зато  если  бы  они нарушили американские законы,  уладить это было бы невозможно никакими  деньгами.  Они  договорились  о  том,  что  Киоко пробудет  с  ними десять дней на Рождество и хотели взять ее с собой в Нью-Йорк в дом на Бэнк стрит.  Решили,  что прежде чем забрать Киоко у отца  они  проведут  с  ней  уикэнд в Хьюстоне,  чтобы она к ним снова привыкла.  Но  когда  пришло  время  Коксу  передать  им  девочку,  он отказался выпустить Киоко-Розмари из дома.
При таком откровенном игнорировании опекунских прав Йоко  Джон  и Йоко собрали команду высокооплачиваемых юристов и направили в суд дело против Кокса, не признающего решение суда. 22 декабря его арестовали и посадили в хьюстонскую тюрьму,  где он кричал:  “Молитесь за меня, все добрые христиане!” На следующий день Кокса отпустили под залог в 5.000 долларов.  Под Рождество они с Киоко-Розмари и женой Мелиндой скрылись в ночи, и больше их никто не видел.
В последующие  годы  Джон  и Йоко оставили попытки найти девочку. Сейчас ей немногим больше двадцати.  С 1972  года  Йоко  всего  дважды разговаривала   с  Киоко-Розмари,  она  дважды  звонила  сама,  всегда неожиданно.  До того момента,  когда пишется эта книга, Йоко не видела  свою дочь.

3

В течение весны и лета 1972 года Джон безошибочно чувствовал, что Большой Брат дышит ему в спину.  Началось с  того,  что  в  телефонной трубке   стали  раздаваться  щелчки,  а  звук  стал  глуше,  постоянно ощущалось присутствие  третьего  лица:  кто-то  подслушивал.  Он  стал думать,  что  за  ним  следят  серьезные  люди в костюмах и галстуках. Говоря о политике или о наркотиках дома или в номере  отеля,  он  стал уходить в ванную и включать воду, создавая шумовой фон на случай, если в комнате “жучки”.  Он рассказывал всем и  каждому,  что  вокруг  него что-то  происходит  и  что  это  не его фантазия,  он жертва какого-то заговора,  разработанного  в  кабинетах  Белого  Дома...   Джону   это действовало  на  нервы.  “Было  время,  когда  я  просто ничего не мог делать.  У меня началась мания,  мне казалось, что кто-то подслушивает телефон,  что за мной ходят...” Джон даже появился в “Дик Кэветт шоу”, чтобы публично признаться в своей паранойе,  и сказал, что его телефон прослушивается,   и   это   вызвало   тихое   неудовольствие  Кэветта. Большинству телезрителей показалось,  что это очередное провокационное заявление Джона. Он уже много раз выл волком.
Паранойя давно уже стала спутницей Джона.  Наркотики  и  паранойя идут рука об руку,  а Джон снова вернулся к наркотикам.  Йоко уверяет, что что бы ни принимал в тот  период  Джон,  это  был  не  героин.  Но какой-то  наркотик (возможно,  метадон) он принимал.  Они решили,  что нужно бросать.  В июне 1972 года  Джону  было  опасно  под  бдительным надзором  властей  снова  привлекать  к себе внимание.  Боясь,  что их отправят  в  госпиталь  на  экспертизу  и  не  решаясь  оставаться   в гостиничном номере с “жучками” они придумали необыкновенный,  чтобы не сказать гениальный, план отвыкания на заднем сиденье лимузина во время поездок  за  город.  Джордж  и Ринго собирались в тот месяц приехать в Нью-Йорк,  и Джон с Йоко, зная об этом, заранее скрылись. Джон позднее признался  Тони  Кингу,  который  работал  у него,  что им с Йоко было стыдно видеться с  друзьями  в  таком  состоянии.  Больше  недели  они провели на заднем сиденье лимузина. Личность водителя остается тайной, но это либо кто-то из друзей,  либо  человек,  которому  очень  хорошо платили. Доехав до побережья, они на несколько недель арендовали дом с бассейном в Оджаи, в стороне от Санта Барбары, а затем провели месяц в “Мийако”,  традиционном японском отеле в Сан-Франциско, где обратились к китайцу-иглорефлексотерапевту.  В  середине  лета  они  вернулись  в Нью-Йорк, готовые встретиться с новыми невзгодами.
Тем временем юристы Джона шли на  всевозможные  ухищрения,  чтобы продлить его визу. Джон все время жил в напряжении, через каждые шесть дней ожидая,  что его могут выслать.  Не решил проблему и вышедший  12 июня  новый альбом “Sometime In New York City” (“Когда-нибудь в городе Нью-Йорке”),  крикливый и неровный  сборник  песен  протеста.  В  этот альбом,  состоящий из двух пластинок,  вошли песни типа “Attica State” (“Государство Аттика”), “Born In Prison” (“Рожденный в тюрьме”), “Джон Синклер”  и  “Анжела”  - посвящение Анжеле Дэвис.  Сюда же вошла новая версия  “Cold  Turkey”  и  семнадцатиминутная  композиция   Йоко   “Не волнуйся, Киоко, твоя мамочка просто ищет свою руку в снегу”. Не стоит  и говорить о том,  что даже суперзвезда Джон Леннон не смог  заставить людей   покупать  этот  альбом.  Продалось  всего  164.000  пластинок, сравните с 1.553.000 пластинок “Imagine”.
Республиканский национальный  съезд прошел без участия Джона.  Он появился  в  другом  месте,  по  контрасту,  достойном  восхищения,  и называлось  оно  Мэдисон  Сквер  Гарден,  где  они  с Йоко на концерте помогли собрать 1,5 млн.  долларов для умственно отсталых детей.  И, к большому  удовольствию Джона и Йоко,  свидетели,  заслуживающие полное доверие,  выступили в  защиту  Джона,  среди  них  Джон  Линдсей,  Дик Кэрветт,  художники  Лэрри Риверз,  Рой Лихтенштейн,  Леонард Вудсток, президент “Юнайтид Аутс Уокерз”, конгрессмен Эд Рох и обозреватель Пит Хэмел,  написавший  в “Нью-Йорк Пост”:  “Джон Леннон сделал этот город лучше уже тем, что приехал”.
Но Джон  уже проиграл битву.  Нервный,  бледный и одутловатый,  с нездоровым цветом лица, он поднимался с постели уже в сумерках. Он безперерыва смолил сигареты “Житан” без фильтра,  едва проснувшись, много пил и почти постоянно находился в наркотическом трансе.  Вдобавок  у него начались серьезные ссоры с Клейном из-за того,  как тот ведет его дела.  Предвидя долгую борьбу,  Джон с  Йоко  явились  в  контору,  не оповестив  заранее,  и  украли  у него все свои личные документы в его отсутствие. В июне 1973 года Клейн возбудил дело против Джона, обвинив его в нарушении контрактных обязательств.  Никто не мог сказать Джону: “Я же говорил”.  В ноябре Пол,  Джордж и Ринго включились  в  судебный процесс против Клейна,  заявив,  что тот брал огромные комиссионные. А Джордж обвинил Клейна в срыве бангладешского концерта.  Клейн подал  в суд  на  Джона,  Джорджа,  Ринго,  Йоко  и  “Эппл”  и предъявил иск на 63,461,372.87 долларов.  В отдельном обвинении против Пола он  заявил, что  тот  устраивал  против  него  заговор  и  подсчитал,  что  убытки составили 34 миллиона долларов.  Судебные процессы повисли  еще  одним камнем на шее Джона.
Он попытался занять себя  работой  в  студии,  но  новый  альбом, вышедший  на  Рождество  1973  года “Mind Games” (“Игры ума”) оказался самой слабой из его работ.  Устав от борьбы,  Джон поет  “Yes  Is  The Answer”  (“Ответ  -  да”).  Тексты  песен  безнадежно банальны и сразу забываются.
В начале 1973 года Джон и Йоко навестили меня в моем доме и сразу же влюбились в тот вид,  что открывался  на  Центральный  парк.  Через несколько недель позвонила Йоко,  чтобы сказать,  что они покупают дом “Дакота” с видом на парк,  готическую крепость на  углу  Сентрал  Парк Уэст  и  Семьдесят  второй  стрит.  Здание с выступающими водосточными готическими трубами и зловещими мансардами на верхнем этаже - одно  из самых завидных на Аппер Уэст Сайд, и в нем прежде жили известные люди: Лорен Бэкол, Леонард Бернстайн и Рекс Рид.
Джон тем  не  менее не задержался в “Дакоте”.  Они с Йоко слишком долго находились вместе, это уже давно разрушило бы любой другой союз, и им необходимо было расстаться. Они постоянно пререкались, а сражения эпических любовников приобретают эпические же масштабы.  В  частности, Йоко  упрекала  Джона  за  пьянство и наркотики и требовала,  чтобы он прекратил.  Йоко уверяет, что у них не было какой-то серьезной причины для ссоры и расстались они мирно,  хотя и неожиданно. “Однажды ночью в Дакоте мы с Джоном лежали в постели, - рассказывала Йоко, - И Джон все продолжал повторять,  как он несчастен,  как ему необходимо уехать.  Я ответила,  что мы находимся вместе двадцать  четыре  часа  в  сутки  в
течение  пяти  лет,  и  что  мне нужно побыть какое-то время одной.  Я сказала: “А почему бы тебе не поехать в Лос-Анжелес?”
“А что мне там делать?” - спросил Джон.
“Делать альбом. Позвони Филу (Спектору)”.
“А с кем я поеду? - спросил Джон, - Я не могу ехать один”.
Йоко вспоминает,  что они перебрали все  варианты,  включая  Мэла Эванса,   дорожного   менеджера   и  телохранителя,  перебравшегося  в Лос-Анжелес,  и Тони Кинга, близкого друга Джона и Йоко, работавшего в “Эппл Рекордз”. Но Джон выбрал Мей Пэнг, двадцатитрехлетнюю секретаршу с  красивой  фигурой,  проработавшей  у  них  несколько  лет.   Трудно поверить,  но  Йоко  благословила  этот союз.  А будут ли их отношения платоническими или нет, ее не волновало и не интересовало.
Мей Пэнг познакомилась с Джоном и Йоко в декабре 1970 года, когда они приехали в Нью-Йорк на встречу с кинопродюсером Джонасом Мекасом в связи  со  съемками  авангардного  фильма “Муха”.  Однажды Джон и Йоко вышли из лифта и направились к конторе Клейна на Седьмой авеню,  и Мей оказалась  в приемной.  Мей Пэнг стала их ассистентом и ее отправили в китайский ресторанчик поймать несколько сотен живых  мух  для  фильма. Пэнг  также  сопровождала  Джона  и  Йоко в поездке в Англию на съемки некоторых дополнительных кадров для альбома “Imagine”.
“Мы остановили свой выбор на Мей, - продолжает свой рассказ Йоко, - Потому что она прекрасный секретарь.  Это  не  было  романом,  хотя, возможно,  физические  отношения  и были.  Но тогда у Джона было много девушек...  Мей получала зарплату  все  то  время,  что  находилась  с Джоном, и ежедневно мне обо всем докладывала”.
Излишне говорить,   что   быть   нянькой-любовницей    погибающей рок-звезды - неблагодарная работа:  весь следующий год Мей Пэнг станет единственным утешением человека,  сражающегося с самыми  страшными  из своих демонов. Джон обычно называл тот кошмарный период в Лос-Анжелесе “потерянным уикэндом”.  “Я поставил своей целью все забыть и ни о  чем не  думать,  -  скажет  Джон  позднее,  -  Думаю,  что  я был готов на самоубийство,  на  подсознательном  уровне”.  И  Джон   действительно, наверное,  был  тогда близок к самоубийству,  как никогда.  Гигантские дозы алкоголя - а рассказывали, что он за один присест выпивал по пять бутылок  “Реми Мартин” - могли убить любого мужчину,  а тут еще опасно возрастающие  дозы  смеси  наркотиков,   плюс   кокаин   -   специфика Лос-Анжелеса.  Джон  легко  чувствовал  себя  с  одной группой людей в Лос-Анжелесе,  особенно с Гарри Нилсоном,  Кейсом Муном,  ударником из “Ху”,  старым  другом  Ринго  Старром  и  иногда с Элисом Купером.  “Я чувствовал себя,  как слон в зоопарке:  понимаю,  что это западня,  но выбраться не могу”.
Он уехал в  Лос-Анжелес  записывать  альбом  с  Филом  Спектором. Альбом  призван  был  стать “возвращением к истокам”.  Джон назвал его “Рок энд ролл” и составил список своих любимых песен,  таких  как  “Be Bop   A   Luia”   Жана  Винсента,  которую  исполнял  Пол,  когда  они познаколись,  и “Stand By Me” (“Останься со мной”) Бена Е.Кинша.  Джон предполагал  переложить  всю  ответственность  на  Фила,  а  сам хотел отдохнуть и расслабиться,  только петь во время записи.  Но, приехав в Лос-Анжелесе,  он увидел, что Спектор еще меньше владеет собой, чем он сам.  В своем роде легендарный  эксцентрик  рок-н-ролла  (это  Спектор появляется  на  заднем  сиденье лимузина в начале фильма “Easy Rider”, чтобы взять допинг), Спектор из-за своих пороков дошел до предела. Его странности  начали проявляться сразу же,  как только они встретились в доме Спектора на Беверли Хиллз. Спектор запер Джона с Мей Пэнг в доме, и они просидели там пленниками девять часов.
Совместная работа Леннона и Спектора  в  студии  шла  не  намного лучше.  Спектор  все время вел себя чудно,  а у Джона голос совершенно пьяный от бренди.  Запись  в  студии  прервалась  неожиданно:  Спектор выпалил из пистолета в потолок,  а потом исчез,  прихватив с собой все записи Джона.  Когда Джон возразил,  что это его  пленки,  он  получил ответ,  что  Спектор  лично  оплатил  запись  через  компанию  “Уорнер Бразерз” и что Джону  придется  самому  вызволять  пленки.  Спектор  в буквальном  смысле  забаррикадировался в своем доме на Беверли Хиллз и всякий раз,  как приходил Джон,  швейцар сообщал,  что “мистер Спектор болен” или “мистер Спектор погиб в аварии”.
“Я псих,  он псих,  - говорил Джон, - Он еще безумнее меня, вот и все”.  Борьба  за пленки продолжалась,  это еще больше огорчало Джона, похоже,  нужно было подключать  правоохранительные  органы.  Поскольку теперь он в студии совсем не появлялся,  Джон погрузился в еще больший загул.  Поведение Джона в тот период отличает полное безрассудство. Он вытворял  такое,  на  что  может  решиться только отчаявшийся человек, взывающий о помощи.  Все его поступки широко обсуждались на  страницах газет, в том числе и английских. Нашумел случай, когда Джона выставили из ночного клуба “Трубадур” на бульваре Сансет за то,  что  он  сорвал шоу  Смузер  Бразерз.  Очевидно,  Джон  с  Гарри Нилсоном основательно налегли на бренди “Александр”,  и Джон просто не мог удержаться  и  не прерывать  шоу своими остротами.  Представление остановили,  а Джона с Гарри вышвырнули из клуба.  По  дороге  к  автомобильной  стоянке  они встретили  менеджера  клуба  и  фоторепортера.  Безобразная фотография Нилсона,  размахивающего кулаком, и Джона, пытающегося его остановить, на следующее утро появилась во всех газетах.
Другой известный случай,  имевший место в ресторане  на  бульваре Санта  Моника,  тоже  приводится часто.  Очень пьяный Джон вернулся из туалета,  прилепив на  лоб  неиспользованную  гигиеническую  салфетку. Когда официантка подошла к его столику,  он требовательно спросил: “Вы знаете, кто я такой?”
“Конечно, - ответила официантка, - Задница”.

Однажды утром Джон обратился к Гарри Нилсону: “Чем мы занимаемся? Почему   бы  нам  не  поработать  вместо  того,  чтобы  нарываться  на неприятности,  как ты думаешь?  Мое имя постоянно попадает в газеты, а тебя даже не упоминают,  и все неприятности выпадают мне, а у меня еще и  иммиграционные  проблемы.  Почему  бы  нам  не  создать  что-нибудь конструктивное?”
Как мальчишки,  собирающиеся  строить скворечник,  Джон  и  Гарри решили  записать  альбом для Гарри,  который выпустит Джон.  Они сняли большой дом в Малибу на побережье и переехали туда вместе. Ничего хуже этого придумать было невозможно. Гарри страдал теми же слабостями, что и Джон,  и Джон,  чтобы не пить,  буквально запирал себя в спальне.  У Гарри голос совсем сел от курева и алкоголя,  и только благодаря Джону этот альбом вообще-то вышел.  Его  назвали  “Pussycats”  (“Кошки”),  и вышел он без особой помпы.
А так называемые “друзья Йоко”  в  Нью-Йорке  отбросили  ее,  как горячую картофелину.  Телефон в Дакоте замолчал, и Йоко превратилась в настоящую  отшельницу.  Теперь   она   сполна   вкусила   враждебность рок-прессы,  которая все еще продолжала обвинять ее в распаде “Битлз”. Через несколько месяцев затворничества она  заставила  себя  выйти  из дома  и стала регулярно посещать антикварные магазины рядом с Коламбас и Амстердам авеню.
Меня растрогал  телефонный звонок,  когда в ту зиму она попросила меня оказать любезность и включить ее в список своих гостей. Я заверил Йоко, что ей всегда будут рады в моем доме. Она всегда вела себя очень мило,  хотя и немного робко,  и прекрасно поддерживала беседу. Однако, она  чаще  отклоняла  приглашения,  чем  принимала,  а  когда  все  же приходила,  то выглядела очень усталой.  В ней еще оставался  какой-то огонь, но где-то очень глубоко. Все кругом сплетничали, гадая, возьмет ее Джон обратно или нет.
Мало кто  тогда  понимал,  что  Йоко предстояло решить,  взять ей Джона  обратно  или  нет.  Не  знали  и  о  том,  что  она   ежедневно разговаривает  либо с Джоном,  либо с Мей Пэнг.  Йоко получала от Пэнг отчеты о поведении и психическом состоянии Джона.  Иногда Йоко  давала специфические советы, как с ним справляться в критических ситуациях. В тот период у них были очень сложные отношения. Джон скучал по Дакоте и хотел вернуться в Нью-Йорк,  но Йоко отвечала:  “Нет,  ты не готов”, и уговаривала его перестать пить и принимать наркотики.
В августе   1974   года   после   восьмичасового   пребывания   в Лос-Анжелесе Джон вернулся в Нью-Йорк.  “Я как бы проснулся, все еще в тумане,  потому  что я пил,  как сумасшедший,  а это отнимает силы.  И тогда я закончил всю работу,  которую мог сделать в  ЛА,  и  потащился обратно в Нью-Йорк. И хотя (Йоко) сказала, чтобы я не возвращался, мне все равно надо было вернуться в Нью-Йорк,  чтобы избавиться от Гарри и этого  дела,  а  затем посмотреть,  что делать дальше.  Так что первым инстинктом было перестать пить и  валять  дурака  с  этими  парнями  и закончить все то,  за что я взял ответственность.  Это мой собственный альбом и альбом Гарри Нилсона,  а это очень  трудно,  потому  что  все остальные все еще сходили с ума”.
Джон на какое-то время поселился в гостиничном  номере,  а  потом переехал в дом к Мей Пэнг, пока не нашел подходящий большой дом на Ист Ривер.Приехав в Нью-Йорк, он почувствовал такой творческий подъем, что за  один  марафон  сочинил  все песни для нового альбома под названием “Walls And Bridges” (“Стены и мосты”).  “Я удивлен,  что  там  не  все пшик,  - признавался Джон,  - у меня был такой странный год.  Я просто счастлив,  что хоть что-то из этого вышло.  Он  отчасти  отражает  тот период,  но все же не такой шизофренический,  как сам год..., в “Walls And Bridges” затронута лишь поверхность.  Вместе с  Клаусом  Вурманом, Джимом  Келтнером  и Ники Хопкинсом Джон в творческом порыве на студии “Рекорд Плант” записал альбом “Walls And Bridges”. Это его откровение, где  он  в  ладу  с самим собой.  Наиболее показательны его композиции “Scared” (“Мне страшно”) и “Nobody Loves You” (“Тебя никто не любит”), сделавшие  альбом  самым  популярным  альбомом  года  -  легкие  хиты, являющиеся блестящими образчиками философии хиппи.  Критики  пришли  в восторг,  как  и  фанаты,  и  это  дало Джону громадную поддержку,  он почувствовал себя уверенно и спокойно.
За день до того, как начать работать над “Walls And Bridges”, ему вернули магнитофонные записи альбома Фила Спектора. Эл Кури, президент “Кэпитол   Рекордз”,   вызволил  их,  заплатив  Филу  Спектору  94.000 долларов.  Джон их прослушал.  По его словам, лишь из четырех отрывков можно  было  что-то  сделать,  и  он  не  знал,  как поступить с этими пленками.  “Некоторые были ничего, но я не был уверен, что это то, что нужно.  И  я  подумал:  “Запишу еще”.  Джон вернулся обратно на студию “Рекорд Плант” и за пять дней записал еще десять классических песен  в ритме рок-н-ролла с теми же музыкантами,  которых он собрал для работы над альбомом “Walls And Bridges”.
А дальше начались осложнения, типичные для Леннона. Несколько лет назад Джона и “Битлз” обвинили в плагиате из-за песни “Come  Together” (“Собирайтесь  вместе”).  Морису  Леви,  издателю  “Биг  Севен  Мюзик” показалось,  что “Come Together” подозрительно похожа  на  “You  Can’t Catch Me” (“Ты меня не догонишь”) Чака Берри, собственность “Биг Севен Мюзик”.  Это один из многих неприятных  процессов,  с  которым  битлам пришлось согласиться, и он решался не в суде. В октябре 1973 года дело решили в пользу Леви.  Джон согласился записать три старых песни  “Биг Севен”  на  свой  новый  альбом.  Эти  песни  должны были появиться на альбоме в стиле рок-н-ролл в Лос-Анжелесе,  но Спектор украл пленки, а когда   вышел  “следующий”  альбом  Джона  “Walls  And  Bridges”,  там оказалась только одна песня “Биг Севен” “Йа,  Йа”, и Леви рассердился. Однако  Джон  взял на себя переговоры с Леви и дал ему устное обещание записать старые песни на альбом для Леви с его торговой  маркой  “Адам VIII”. Эта телевизионная компания заказов по почте часто рекламируется во время ночного сеанса.  Так это  или  нет,  но  Джон  отправил  Леви черновую запись своего альбома “Рок-н-ролл”,  правда,  на скорости 7,5 дюймов в секунду и качества,  вряд ли приемлемого для трансляции. Леви сделал из этого альбом “Roots” (“Корни”) и стал продавать,  как товар, заказываемый по почте ТВ.
Узнав об   альбоме,   “Кэпитол”   немедленно   выпустили   версию рок-н-ролла Фила Спектора и стали  продавать  магнитофонные  записи  в магазинах,  но  на  доллар дешевле,  чем альбом “Roots”.  Леви ответил судебным  иском  на  42  миллиона   долларов   за   убытки.   Судебное разбирательство  началось  в  январе  и  тянулось  три месяца.  Первое судебное слушание закончилось тем,  что  адвокат  Леви  смутил  судей, предъявив   порнографическую   обложку   альбома  “Два  девственника”. Наконец,  в июле дело решилось - в пользу Джона.  “Биг Севен” получили 6.795  долларов за нарушение Джоном условий контракта,  а Джон получил компенсацию в 109.000 долларов за ущерб от потери  гонораров  за  “Рок энд  ролл”  и  еще  35.000 долларов - компенсацию за моральный ущерб в связи с выпуском “Roots”.  Джон был несказанно счастлив.  И дело не  в деньгах  и  даже  не в том,  что он выиграл процесс,  просто впервые в жизни в том,  что касается властей, будь то школьные учителя, полиция, суд - дело решалось в его пользу. Он поверил, что все-таки в этом мире есть какая-то справедливость,  и его  намерение  иммигрировать  в  США укрепилось.
В тот период,  когда Джон почувствовал  ответственность  за  свою жизнь,  он трижды виделся с Йоко. Она приглашала его в Дакоту пить чай по трем разным  поводам.  Всякий  раз  он  приходил  с  кем-нибудь  из приятелей,  чтобы чувствовать себя увереннее, обычно с Гарри Нилсоном. Во время первой встречи разговор шел мирный,  но неуклюжий, и крутился вокруг  общих тем.  По сигналу,  о котором Гарри с Джоном договорились заранее,  Гарри встал и сказал,  что у него  назначена  встреча.  Йоко проводила  его  до  двери,  а Джон остался сидеть,  надеясь,  что Йоко попросит его задержаться.  Но она этого не  сделала  и  держала  дверь открытой,  пока Гарри ждал в лифте.  Йоко вспоминает,  какой виноватой себя чувствовала,  когда  Джон  грустно  сказал  Гарри:  “Подожди,  не уезжай. Я тоже ухожу”.
В другой раз Джон посмотрел из высокого окна на Центральный  парк и сказал: “Я и забыл, как здесь красиво”.
“Не начинай сначала”,  - попросила Йоко со слезами  на  глазах  и выпроводила его поскорее, пока не успела расчувствоваться.
Первый проблеск примирения возник  на  концерте  Элтона  Джона  в Мэдисон  Сквер  Гарден  в день памяти первых колонистов Массачузетса в 1974 году. Получился настоящий праздничный концерт. Элтон находился на вершине популярности,  и ходили слухи,  что Джон собирается в качестве сюрприза появиться на сцене вместе  с  Элтоном.  Элтон  помогал  Джону записывать  “Whatever  Gets  You  Through The Night”(“Что бы ни влекло тебя в эту ночь”),  где  он  играл  на  пианино  и  пел.  Когда  Элтон записывал Джонову композицию “Lucy In The Sky With Diamonds” (“Люси на небе в алмазах”) для своего альбома,  Джон ему подпевал. Элтон спросил Джона, захочет ли он выступить с ним на сцене, если “Whatever Gets You Through The Night”  станет  первым  хитом.  “Я  сказал:  “Конечно”,  - рассказывал Джон,  - и подумал, что она не станет первым хитом и через миллион лет”. Сингл действительно занял первое место, и Элтон напомнил об  обещании.  Джон  должен  был  выступить  во втором отделении шоу в качестве сюрприза, о котором, впрочем, все знали.
Узнав об этом, Йоко позвонила Тони Кингу, который тогда работал у Элтона.  “Мне бы хотелось пойти в Мэдисон Сквер Гарден  посмотреть  на Джона, но я не хочу, чтобы Джон знал, что я там, - сказала она Тони, - Я хочу сидеть так,  чтобы я его видела, а он меня нет”. Так и сделали. Тони усадил Йоко на место после того, как в зале погас свет.
Перед выходом Джону и Элтону за сцену принесли две корзины  белых гардений с записками:  “Желаю удачи. С любовью, Йоко”. Джон бросился к Элтону:  “Только посмотри,  что мне прислала Йоко!”,  а Элтон ответил: “Мне тоже”.  Джон сказал:  “Слава Богу,  что Йоко нет в зале.  Я бы не смог выступать от волнения”.
Элтон хитро улыбнулся. Увидев Элтона с гарденией, Йоко расплылась в широкой улыбке.
Она аплодировала  во  время  всего  концерта,  и  от  счастья вся светилась в темноте. Наконец Элтон представил своего гостя. Все люстры в  зале зажглись,  осветив 22.000 фанатов,  взревевших от восторга.  И появился Джон.  Все затаили дыхание.  Зрители  разразились  криками  и аплодисментами, которые превзошли все, что видел этот зал. Бесконечная любовь и уважение к нему растопили бы и ледяное сердце.  В своей ложе, потерявшись среди фанатов, Йоко рыдала. Все эти люди боготворили этого человека, а он оставался страшно одиноким.
После концерта  она  попросила  Тони  Кинга проводить ее к Джону. Тони постучал в дверь его уборной и сказал: “У меня для тебя сюрприз”, и вошла Йоко.
“А, привет, - нерешительно улыбнулся Джон, - Ты была в зале?”
Улыбка Йоко говорила, что она любит его, как прежде.
Мей Пэнг,  вся в черном с головы до пят, словно пантера, сидела в углу,  глядя,  как ее работа и роман приближаются к концу.  “Никому не нравится, когда их время уходит”, - дипломатично замечает Йоко.
Возвращение Джона  в  “Дакоту” произошло не сразу.  Потребовалось еще два месяца,  чтобы они выяснили необходимые условия,  за это время он  съездил  на Рождество в Диснейуорлд во Флориде вместе с Мей Пэнг и Джулианом.  Джон и Йоко пришли к соглашению по поводу старых обещаний, которые и теперь сохраняли актуальность:  не применять наркотиков,  не пить,  соблюдать диету.  Последним  требованием  Йоко  к  Джону  стало бросить  курить “Житан”.  По этому поводу он ходил к гипнотизеру,  и в кругу битлов ходила шутка,  что Йоко вернула Джона с помощью  гипноза. Но это совершенно не соответствует действительности.  Джон снова начал курить, но они с Йоко навсегда останутся в истории вместе. В то время, когда  я  пишу  эту  книгу,  Мей  Пэнг  работает секретарем в компании звукозаписи.
В одном   из  своих  последних  интервью  Джон  сказал  репортеру “Ньюсуик”  Барбаре  Граустарк,  что  “ребенок  думает,  что  когда  вы выходите из комнаты,  вы исчезаете...  меня убивало то,  что я не могу пробиться (к Йоко) по телефону,  это было  ужасно,  я  был  совершенно выбит из колеи... Можно описать эту ситуацию еще и так: тебя выпихнули из гнезда, ты мертв. Быть в разлуке все равно, что умереть. И еще есть разница  -  быть  одному  или  быть одиноким,  это совсем разные вещи. Чему-то я научился за последние десять лет.  Но что я открыл для  себя заново, так это что до “Битлз” я был Джоном Ленноном и после “Битлз” я им остался”.
 

                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Окончательно вернувшись в Дакоту,  Джон вывел  из  организма  все яды.  Они  с Йоко в течение сорока пяти дней “промывались”.  Джон стал тощим, как гончая, но обрел силу. Можно сказать, что наркотикам пришел конец.  Благодарный  за  то,  что  Йоко  позволила  ему вернуться,  он надеялся,  что  она  захочет  взять  на   себя   роль   матери.   Йоко посоветовалась  с китайским акупунктуристом,  который посадил их обоих на диету из рыбы и риса, провел курс иглотерапии, и пообещал, что если Йоко  будет выполнять все предписания,  она вскоре опять забеременеет, хотя ей было уже сорок два года.  Прошло всего  несколько  дней  после возвращения  Джона  домой,  и  Йоко,  в  соответствии с предсказанием, забеременела.  Это  произошло  в  начале  1975  года.  Джон  собирался записывать  новый  альбом,  но  когда Йоко сказала ему,  что им послан последний  благословенный  шанс  стать  родителями,  он  изменил  свое решение.  Однажды  вечером  он пришел из студии и сказал:  “У меня для тебя сюрприз,  Мамочка”.  После возвращения Джона они стали друг друга называть Мать и Отец.
“Что такое, Папа?” - спросила Йоко.
“Я хочу  аннулировать новый альбом и посидеть с тобой дома,  пока ты ждешь ребенка”.
“Ой, как славно, Паааааааапочка! - обрадовалась Йоко.

Так начался период  Джона-“домохозяина”.  Врачи  предписали  Йоко строжайший  постельный  режим,  а  Джон  ухаживал за ней днем и ночью. Когда она хотела встать с постели, Джон возил ее по Дакоте в кресле на колесах. Он делал работу по дому и научился готовить.
В период беременности Йоко сражение  Джона  с  правительством  за разрешение  на иммиграцию закончилось триумфальной победой.  Белый Дом Никсона пал.  По возвращении Джона в Нью-Йорк  тем  летом  его  юристы обратились  в  районный  суд  США  к  судье  Ричарду Оуэнсу с просьбой показать им личное дело Джона.  В  своих  письменных  показаниях  Джон заявлял:   “Я   был   объектом   неофициального   надзора  со  стороны правительства, и в результате мое дело и различные обращения оказались предрешены по причинам, не связаным с моим иммигрантским статусом”. Но департамент по делам иммигрантов заявил,  что дело Джона  -  секретная информация.
В декабре  1974   года   журнал   “Роллинг   Стоун”   опубликовал разоблачительную  статью,  в  которой  весь  механизм  грязной истории депортации Джона впервые изложен  детально.  Вдохновенный  этим,  Джон стал ходить в суд на слушания,  и впервые сам боролся за свое дело. Он даже подстригся и стал надевать галстук,  направляясь в  зал  суда.  В июне  1975  года  юристы  Джона возбудили дело против бывшего министра юстиции США Джона Митчелла и бывшего заместителя министра юстиции  США генерала  Ричарда  Клейдиенста  в связи с неправомерными действиями по депортации.
7 октября  1975  года  аппеляционный  суд  США  отменил решение о депортации  Джона  Леннона.  В  постановлении,   занимающем   тридцать страниц,  отмечалось,  что  “четырехлетняя  борьба  Леннона  за  право остаться в этой стране  свидетельствует  о  его  вере  в  американскую  мечту”  (Джон  получил  “зеленую карточку” гражданина США 26 июля 1976 года).
Два дня спустя в час дня,  когда Джону исполнилось 35 лет, у Йоко начались преждевременные роды,  ее забрали в госпиталь. Джон находился рядом  с ней всю ночь,  пока ее спасали с помощью вливаний.  Утром она родила здорового мальчика восьми фунтов десяти унций.  Они назвали его Шон Оно Леннон.
Шон Леннон подарил  Леннону  новую  надежду:  появился  крошечный человек,  с  чьей  помощью  он  хотел изменить свою жизнь,  решить все загадки,  утишить боль собственного  детства.  Малыш  Шон  стал  Новым Большим  Открытием,  одним из тех немногих,  что не подвели его.  Джон посвятил себя детству Шона. “Я хотел отдать ему пять полных лет жизни, я  должен  был  находиться с ним постоянно,  - рассказывал он,  - Я не видел  своего  первого  сына  Джулиана,  не  был  с  ним,   когда   он подрастал...  Я вообще был от него далеко,  когда он был маленьким.  Я гастролировал.  И мое детство было не таким.  Не знаю, какую цену надо платить  за  невнимание  к  детям.  И  если  я не уделю ему внимание с рождения до пяти лет,  тогда мне,  черт возьми,  придется заниматься с шестнадцати до двадцати, потому что я задолжал, это закон вселенной”.
Джон просыпался в  шесть  утра  и  приступал  к  домашним  делам, готовил завтрак для Шона и Йоко. Он занимался с ребенком целый день, а вечером купал его. Когда мальчик подрос, он стал гулять с ним в парке. Тщательно следил за правильным питанием. Занимался образованием. Нежно и заботливо отвечал на все его вопросы.  Шон  был  окружен  любовью  и вниманием   и  имел  все  материальные  блага,  которые  только  можно получить. Он даже получил в крестные отцы Элтона Джона.
Пока Джон учился печь хлеб, Йоко занялась бизнесом. Она оказалась дальновидным инвестором и дипломатом. Занялась судебными исками против битлов и путем переговоров уладила дело с Алленом Клейном, вернув пять миллионов    долларов.    Клейн    приписывает    это    исключительно дипломатичности   Йоко.   Правда,  имели  место  моменты,  когда  Йоко недипломатично являлась на встречи с еврейскими  юристами  в  арабском костюме.   Йоко  сделала  несколько  выгодных,  хотя  и  своеобразных, вложений. Она стала скупать квартиры в Дакоте, и они стали владельцами пяти  самых  лучших  этажей  дома.  Они устроили офис на первом этаже, назвав его “Ленноно Мюзик”. Йоко приходила ежедневно на работу в офис, где на потолке были нарисованы голубые облака. И еще Йоко купила ферму в 316 акров в Кэтскил Маунтейнз в Нью-Йорке,  а также дома  в  Японии, Ойстер Бей,  Лонг Айленде и Палм Бич.  Она вкладывала деньги в скот, и одну из ее коров продали на  аукционе  за  рекордную  цену  в  250.000 долларов.  Состояние  Джона  при  участии  Йоко выросло до 250.000.000 долларов.
Успех Йоко  складывался  из  хитрости,  воли и сверхъестественных сил.  Йоко всегда очень верила в астрологию, нумерологию, экстрасенсов и медиумов,  но в тот период особенно.  Куда бы они ни обратилась, все экстрасенсы в один голос предрекали несчастье.  “Все они уверяли,  что Джона преследует беда, - рассказывала Йоко, - и нам нужно было уберечь его  всеми  силами”.  Его  пытались  спасти,  отправляя  в   различных направлениях. Йоко отсылала Джона в разные страны мира на сорок восемь часов или говорила ему, что он должен уехать на 1.843 мили на север, а иногда заставляла его уехать в какую-то конкретную точку.  Они провели четыре месяца в Японии в президентском номере отеля “Окура”,  а Джон с нетерпением  ждал,  когда  же  цифры  и  экстрасенсы  скажут ему,  что опасность миновала и можно вернуться домой.
Йоко рассказала об одной из таких поездок в Гон Конг и Макао.  “Я знала,  что в астрологическом отношении Гон Конг  -  самое  подходящее место,  которое обеспечит ему безопасность,  и я сказала ему, чтобы он поехал, один”.
А Джон сказал: “В самом деле? Один? В Гон Конг? Сингапур?... Да я с двадцати лет ничего не делал сам.  Да я даже не знаю,  как  заказать номер, обслуживание...”
Джон прибыл в номер отеля в Гон  Конге.  Он  ощущал  беспокойство из-за того, что находится так далеко от Йоко и Шона. “Сидя в номере, - рассказывал Джон,  - я вспомнил,  что Йоко  и  все  женщины  принимают ванну,  когда нервничают.  Это женщины здорово придумали... Я принимал ванну раз сорок...  И вот я смотрю  на  залив,  и  словно  колокольчик звенит,  это так, словно - с чем же это сравнить? И вдруг я совершенно успокоился.  И это было как  узнавание.  Боже  мой!  Это  же  я!  Этот успокоенный человек - я.  Я вспоминаю этого парня! Чувство из далекого далеко.  Я знаю,  что делаю,  черт возьми! Я знаю, кто я такой. Это не связано  ни с чем-то внешним,  ни с возрастом,  ни с молодостью,  ни с достижениями,  неважно,  стала твоя пластинка хитом или нет.  Все  это неважно”.
Это крещение  -  такое  позднее  -   принесло   Джону   громадное облегчение  и  покой.  Впервые он ощутил безмятежность и уверенность в будущем. Ему больше не надо самоутверждаться, больше ничто не давлеет. Он   мог  творить,  когда  хотелось,  и  оставаться  Джоном  Ленноном, общественным деятелем или домохозяином, как больше понравится. Позднее Джон скажет:  “В музыкальном бизнесе вас не существует,  если о вас не пишут в колонке сплетен,  или вы не заняли ведущего места в  рейтинге, или  не  выступаете  с Миком Джэггером или Энди Уорхолом.  Я просто не хотел забывать о том, что просто существую”.
С этого  момента  Джон  и Йоко стали жить очень уединенно,  почти скрываясь. Они отошли от многих друзей и знакомых. Те, кто относился с пониманием,  просто терпеливо ждали телефонного звонка, другие злились и чувствовали  себя  обиженными.  Если  Джон  не  уезжал  в  очередную “поездку  в  определенном направлении”,  он проводил почти все время в спальне в Дакоте.  Эта комната была вся белая,  с  белыми  динамиками, белой  “лестницей,  ведущей  в никуда”,  упирающейся в стену,  с белой королевской кроватью.  Другой мебели почти не  было,  только  стул  со стороны   кровати  Йоко.  Около  кровати  Джона  находился  встроенный шкафчик,  где он держал пепельницу,  сигареты и  постоянно  включенный телевизор “Сони”.
Летом 1980 года Джон предпринял поездку на Бермуды.  Ему там  так понравилось, что он попросил Йоко прислать Шона, и он приехал с няней. Однажды Джон с Шоном бродили по  ботаническому  саду,  и  Джон  увидел прелестный   белый   цветок,  который  назывался  “Двойная  фантазия”. Прекрасное название вдохновило его на написание песни, и, вернувшись в отель,  он позвонил Йоко и сыграл ей ее по телефону.  Она сказала, что тоже пишет песню и тоже сыграла. Вдруг Джон решил, что им надо сделать совместный альбом,  первый почти за шесть лет. Йоко пришла в восторг и договорилась с крупной компанией  о  контракте.  Накануне  сорокалетия Джона  они заключили сделку с “Джелфен Рекордз” на продажу альбома,  и осень Джон провел в студии “Рекорд Плант”,  записывая  альбом  “Double Fantasy” (“Двойная фантазия”).
Альбом вызвал новый  всплеск  заинтересованности  общественности. “Ньюсуик” взял у них интервью. “Плейбой” попросил их дать интервью для рождественского выпуска,  а “Эсквайр” написал о  них  большую  статью. Сингл “(Just Like) Starting Over” (“Как будто все сначала”) из альбома сразу занял первое место  в  рейтинге.  Сам  альбом  оказался  свежим, непревзойденным,  и его хорошо приняли критики.  Джону так понравились отзывы,  что он почти сразу вернулся в  студию,  чтобы  сделать  новый сингл  “Walking  On  Thin  Ice”  (“Идя  по  тонкому  льду”).  Дела шли великолепно.  Карьера неожиданно возродилась,  он любил жену и сына  и жил  в  мире  с  собой.  На какой-то краткий миг показалось,  что Джон получил все, что хотел.

2

23 октября 1980 года,  когда “(Just Like)  Starting  Over”  занял первое место в рейтинге популярности, двадцатипятилетний охранник Марк Дэвид Чэпмен расторг трудовой контракт на высокооплачиваемую работу  в Гонолулу  и  подписался  “Джон Леннон”.  В тот день он позвонил своему адвокату и сказал,  что ушел с работы. “Ты ищешь что-нибудь другое?” - спросила она.
“Нет, - ответил он, - У меня уже есть работа”.
Казалось бы  Марк Чэпмен не отличался от многих миллионов ребят, обожавших Джона Леннона и “Битлз”, когда был подростком. Никому бы и в голову не пришло, что когда-нибудь он превратится в двух людей, самого себя и Джона Леннона и захочет привести эту цифру  к  единице.  Чэпмен принадлежал  к  тому  типу,  что убивают президентов.  Это люди низкой самооценки,  горько разочарованные  в  жизни.  Они  связывают  себя  с героями  тем,  что  историк Кристофер Ласх назвал “смертельной нитью”, сначала как поклонники, потом как подражатели и неизбежно как убийцы.
Чэпмен родился 10 мая 1955 года в Форт  Уорте,  штат  Техас.  Сын отставного  сержанта  авиации,  он  вырос  в предместье Атланты,  штат Джорджия,  где отец работал менеджером по кредитам в банке. Чэпмен рос тихим,  ничем  не выдающимся подростком,  чьи интересы простирались от летающих тарелок до “Битлз”.  Он любил “Битлз”, к огорчению родителей, отрастил волосы и выучился играть на гитаре. В старших классах он стал играть в местной группе и работал в христианской ассоциации молодежи.
В 1969   году   Чэпмен   претерпел   радикальную   трансформацию. Приобщившись к психоделикам в средней школе,  он пережил  всевозможные галлюцинации.  Родители  пытались его остановить,  но закончилось тем, что он убежал из дома  на  две  недели.  Потом  так  же  внезапно  все закончилось,  и Чэпмен стал последователем Иисуса. Он продал пластинки “Битлз”, остриг волосы, надел белую рубашку и галстук и повесил на шею большой  деревянный  крест.  Его  друзья вспоминают,  как он цитировал длинные отрывки из библии,  которую теперь всегда  носил  с  собой.  В школе  на  переменах  он  изучал  Священное Писание,  а на религиозном собрании Чэпмен  как-то  раз  заклеймил  “Битлз”,  потому  что  Леннон однажды сказал,  что “Битлз” популярнее Иисуса.  Песня “Imagine” стала любимой  песней  богомолов,  и  они  распевали  ее  на  такие   слова: “Представьте, что умер Джон Леннон”.
После окончания  школы  Чэпмен  поступил  в  колледж  “Де  Калб”, который   вскоре   бросил  и  пошел  работать  в  лагерь  христианской ассоциации молодежи,  но потом один  приятель  сказал  ему,  что  есть  работа  в  христианской ассоциации молодежи в Бейруте,  Ливан.  Чэпмен  собрал  деньги  на  авиабилет,  моя  машины  и  доставляя  товары   из бакалейной лавки, и к июню 1975 года вылетел в Ливан. Он не пробыл там и двух недель,  как началась  жесточайшая  гражданская  война,  и  ему пришлось эвакуироваться вместе с американцами.  Перед тем, как уехать, он записал на магнитофон звуки стрельбы и в Атланте крутил эту  пленку для своих друзей снова и снова.
В том же году,  только позднее, он влюбился в хорошенькую девушку с длинными темными волосами по имени Джессика Блэнкеншип.  Чувство его оставалось без ответа,  хотя он и  испробовал  все  крайние  средства, чтобы  привлечь  ее  внимание,  в  том числе написал “С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЖЕССИКА” на здании местного пансионата. И даже поступил в Ковенанский колледж,  строгое пресвиторианское учебное заведение, чтобы произвести впечатление на Джессику.  Он мечтал  о  том,  что  они  вместе  станут христианскими  миссионерами  и  поселятся  в какой-нибудь экзотической стране.  Но учеба в Ковенантском колледже ему не давалась,  и когда он его  оставил,  Джессика назвала его неудачником.  Работа в центре Форт Чэфи для  вьетнамских  беженцев  в  Арканзасе  на  время  вернула  ему душевный покой,  но когда все это закончилось в декабре 1975 года,  он растерялся.
В 1977 году он уехал на Гавайи, где жила его мать после развода сотцом.  Вскоре после прибытия он прикрепил трубу к  выхлопу  машины  и вывел  ее  в салон,  пытаясь таким образом убить себя.  Но его вовремя обнаружили и отправили на лечение  в  психиатрическую  больницу  “Касл Мемориал”,  но  вскоре выпустили.  Потом он работал в типографии “Касл Мемориал”.  В  1979  году,  получив  кое-какие  деньги  от  отца,   он отправился  путешествовать и посетил различные христианские молодежные ассоциации в Токио, Гон Конге, Париже и Лондоне. Вернувшись на Гавайи, он   женился   на   японке  Глории  Эйб,  которая  заказала  для  него кругосветное путешествие в местном туристическом  агентстве.  Хотя  он работал  охранником  за четыре доллара в час,  он накопил денег и стал собирать литографии.  Первую из них “Линкольн глазами Дали” Сальвадора Дали Чэпмен купил за пять тысяч долларов.
К этому времени Чэпмен изменился, став грузным и странным молодым человеком.  Он  неожиданно  стал  проявлять  интерес  к огнестрельному оружию,  придираться к жене, возненавидел науку, считая ее промыванием мозгов.  Он  работал  охранником  через  дорогу от научного центра,  и каждый день туда кто-то звонил по телоефону и говорил:  “Пиф,  паф, ты убит”.  Однажды  заметили,  что на его пропуске под собственным именем напечатано на машинке “Джон Леннон”.  Но Марк Дэвид Чэпмен не совершил ничего такого, чтобы подозревать его в желании убить Джона Леннона.
27 октября Чэпмен пришел в магажин “Джи  энд  Эс”  в  Гонолулу  и купил  револьвер 38 калибра.  Немногим раньше он получил разрешение на хранение оружия. Поскольку он работал в охране, проблем не возникло.
В ноябре Чэпмен навестил отца и друзей в Атланте.  Потом поехал в Нью-Йорк.  Несколько дней он провел в отеле “Уалдорф Астория” на  Парк авеню,  потом перебрался в отель “Олкотт” недалеко от “Дакоты”.  Потом Чэпмен расскажет,  что в тот период он сражался с “добрыми” и  “злыми” духами.  Похоже,  что  хорошие  духи  тогда одержали верх,  потому что Чэпмен купил билет на самолет до Атланты, где провел несколько дней, а потом  улетел  на  Гавайи.  Марк  вернулся  в Нью-Йорк 5 декабря.  Все путешествие составило 17.000 миль.
В первую  ночь  он остановился в христианской ассоциации молодежи на Шестьдесят третьей стрит,  в девяти кварталах  от  “Дакоты”,  затем переехал  в  отель “Шератон Центр” на Пятьдесят второй стрит и Седьмой авеню.  На следующий день он занял позицию перед “Дакотой”.  Он  носил при  себе  несколько кассет с песнями “Битлз”,  книжку Селенджера “Над пропастью во ржи” и револьвер 38 калибра.  Чэпмена не заметили в толпе вечно  меняющихся  фанатов,  которые  постоянно  дежурили у “Дакоты” в надежде увидеть Лаурен Бэкол или Джильду Рэднер.
Понедельник 8   декабря   выдался  необычно  теплым  для  зимы  в Нью-Йорке и очень подходил для  наблюдения  за  “Дакотой”  в  ожидании знаменитости.  Никто не может сказать, сколько времени в тот день ждал Марк Чэпмен.  Когда Джон и Йоко направились в студию “Рекорд Плант”  в пять часов вечера,  лимузин Джона стоял у тротуара,  а не во дворе,  и когда они подходили к  машине,  Чэпмен  достал  новый  альбом  “Double Fantasy”.  Джон остановился и подписал:  “Джон Леннон, 1980”. Подбежал другой фанат и достал фотографию.  Марк Чэпмен пришел в экстаз. “Я был в  шляпе  или  без?  - спрашивал он в волнении,  - Мне следовало снять шляпу. Боже, мне не поверят, когда я вернусь на Гавайи”.
Джон и  Йоко  вернулись  в “Дакоту” в 10.50 вечера в лимузине.  У Джона с собой были магнитофонные записи “Walking On Thin Ice” (“Идя по тонкому льду”).  Ворота еще  не  закрыли,  но  лимузин  он  оставил  у тротуара и дальше пошел пешком.  Йоко шла за ним.  Как только они вошли под арку, Джон услышал голос: “Мистер Леннон?”
Джон обернулся,  близоруко вглядываясь в темноту.  Марк Чэпмен  в пяти  футах от него принял боевую готовность.  Прежде,  чем Джон успел что-либо сказать, Чэпмен выстрелил в него пять раз.
Йоко услышала выстрелы и оглянулась.  Сначала она не поняла,  что Джон ранен,  потому что он продолжал идти рядом. Затем упал на колени, и  она увидела кровь.  “Меня застрелили” - закричал Джон,  падая лицом вниз в комнате охранников.
Привратник, большой  бородатый  двадцатисемилетний Джей Гастингз, бросился к Джону, у которого изо рта лилась кровь, пуля пробила грудь. Йоко  держала  голову  Джона,  пока  Гастингз  срывал с себя форменную куртку, чтобы его укрыть. Джон впал в полубессознательное состояние, а когда он попытался говорить, его вырвало.
Пока вызывали  полицию,  Гастингз  выбежал  на  улицу  в  поисках убийцы.  Искать  никого не пришлось.  Чэпмен спокойненько стоял рядом, читая “Над пропастью во ржи”.  Он отбросил пистолет  после  того,  как выстрелил. “Да ты понимаешь, что наделал?” - спросил его Гастингз.
“Я застрелил  Джона  Леннона”  -  тихо   ответил   Чэпмен.   Йоко истерически   кричала,   пока  не  прибыла  полиция.  Первым  появился
полицейский Энтони Палма.  Несмотря на  протест  Йоко,  он  перевернул Джона  на  спину.  “Я  вижу только красное,  - сказал Палма,  - парень умирает. Давайте унесем его отсюда”. Затем прибыла полицейская машина, и  Палма  вместе  с офицером Джеймсом Мораном положили Джона на заднее сиденье.  Они повезли его в больницу Рузвельта с включенными сиренами. Йоко  ехала  с ними в другой полицейской машине и все время повторяла: “Это неправда, скажите, что это неправда”.
По дороге  в  госпиталь  полицейский  Моран  посмотрел  на  Джона Леннона,  лежавшего у него на коленях и не мог поверить.  “Вы помните, кто вы?” - шепотом спросил Моран.  Джон замычал и закивал головой. Это был  его  последний  жест.  К  тому  времени,  как  они  добрались  до госпиталя,  Джон  потерял больше 80 процентов крови.  У него было семь тяжелых ранений в шею  и  плечо.  Его  доставили  в  отделение  скорой помощи,  где  несколько хирургов и медсестер занимались с ним полчаса. Др.  Стефен Линн,  заведующий отделением скорой помощи  говорит:  “Его нельзя было спасти никакими средствами”.
Когда доктор Линн вышел в комнату для  посетителей,  Йоко,  глядя безумными глазами,  спросила: “Где мой муж? Я хочу быть рядом с мужем! Он хочет, чтобы я была с ним!”
“У нас  очень  плохие новости,  - сказал др.Линн,  - К сожалению, несмотря на все наши усилия, ваш муж умер. Он не страдал”.
“Вы хотите  сказать,  что  он  спит?”  - всхлипывала Йоко.  После полуночи она вернулась в “Дакоту”.  Одна.  В  ту  ночь  она  позвонила троим:  Джулиану, потерявшему отца, которого он никогда не знал, Мими, потерявшей мальчика,  которого когда-то выдавала  за  своего  сына,  и Полу, лишившемуся возможности облегчить душу.
10 декабря все газеты мира опубликовали письмо от Йоко и Шона.
“Я рассказала  Шону  о  том,  что  случилось.  Я   показала   ему фотографию  отца  в газете и объяснила,  что произошло.  Я повела Шона туда,  где лежал Джон после выстрела.  Шон  хотел  знать,  почему  тот человек  застрелил  Джона,  если  он  его  любил.  Я  объяснила,  что, возможно,  тот человек болен.  Шон сказал,  что выяснит,  болен он или действительно  хотел  убить Джона.  Я сказала,  что это дело суда.  Он спросил, какого - теннисного корта или баскетбольного?* Именно так Шон обычно  разговаривал  с  отцом.  Они оба любили каламбуры.  Джон очень гордился бы,  если бы услышал это.  Потом Шон плакал. И еще он сказал: “Теперь  папа  -  часть  Бога.  Я  думаю,  что  когда  мы умираем,  мы становимся больше, потому что становимся частью всего”.
Йоко до  сих  пор  живет  в  “Дакоте”,  хотя  многие из ее друзей считают,  что очень больно каждый день проходить мимо того места,  где убили Джона.  Она живет активной продуктивной жизнью. Часто приходит в студию,  чтобы поработать над старыми  записями,  которые  они  делали вместе с Джоном,  или чтобы записать свои новые песни. Через несколько месяцев после смерти Джона она  подружилась  с  молодым  человеком  по имени   Сэм   Хэбитой,  который  занимается  продажей  антиквариата  и оформлением интерьеров.  Одно время ходили слухи,  что они  поженятся, или уже поженились, но Йоко это отрицает. Она живет памятью о Джоне, и ни один мужчина не сможет никогда его заменить.
Его тень  присутствует  всюду.  Она постоянно говорит о Джоне,  и всегда в настоящем времени,  словно он в соседней  комнате  и  вот-вот постучит в дверь.  Она очень философски относится к его смерти.  Когда ее спрашивают,  почему же все эти экстрасенсы и  астрологи  не  смогли предупредить их о несчастье,  которое произошло вечером 8 декабря, она говорит,  что они это предсказывали. Правда, они говорили не конкретно об этом дне,  но все говорили,  что Джона ждет беда.  “Есть судьбы,  - говорит она, - которые нельзя изменить.
      ___________________________
     * Court имеет разные значения: суд и корт (англ.)
         
 


          Я не припомню без печали ни дня,  ни часа,  эта боль
           Вросла в меня, всегда со мной. Я эту боль не замечаю

Из стихотворения Джона, которое он включил в письмо Сту Саттклифу в 1961 году.