Глава 7 Попутчики

           - Все мы едем к закату.
           - А если попробовать сойти?
           - Закат наступит раньше…   
 

       Неделю назад я вышел из очередного непланированного запоя и, наверстывая пропитое, каждый вечер уезжаю на Свинарник, так называется пруд, расположенный неподалеку от свинофермы. Карася здесь, как грязи, а грязи непочатый край.

       Пруд по краям зарос высоким камышом, и потому ветер, одуряюще-жаркий, выдувающий душу на открытых местах, рыбалке большой помехи не делает.

       Карась в подобных прудах обычно вырождается в мелких головастикоподобных монстров, или оплодотворяется другой рыбой и становится похож, скорее, на плотву. Тем не менее, это довольно вкусная рыба и пользуется устойчивым спросом у беднейших слоев населения, благодаря дешевизне. Кто побогаче, берут для кошек.

       В мелкую тройниковую сеть карась набивается гроздьями, и вся рыбалка сводится к тому, чтобы протаскивать и выпутывать из ячей золотистые тельца. Количество радует, но однообразие надоедает, а ногти на руках едва не отделяются от пальцев.

       Меня держит здесь стабильный заработок, а это важно для скорейшего избавления от долгов за минувший запой. Одна поездка дает до пятидесяти рублей чистого заработка, и мне уже почти удалось свести концы с концами.

       На выезде из города голосовали трое парней, но я подвожу только женщин – принцип - и проехал мимо.

       Вспомнился, кстати, случай десяти или более летней давности. Рассказываю, как слышал:

       Женщина возвращалась из города на попутке, и шофер то ли с согласия, то ли с полусогласия, то ли по своей инициативе взял с нее плату натурой.   Женщина, освободившись наконец, бросилась бежать, вместо того, чтобы доехать на той же машине, если за дорогу, все одно, уже «уплочено». Набежала на пастуха и поведала о своем горе, а пастух оказался человеком впечатлительным и «разрядился», как говорят, не отходя от кассы. Несчастную это так ошеломило, что, добравшись до дома, не смогла она умолчать, пока муж не вернулся с работы, и перед соседом.

       Слегка напрягая мотор, машина поднялась на пригорок, украшенный геодезической вышкой. Тесть рассказывал о проводившихся здесь до войны раскопках: искали что-нибудь древнее и, вроде бы, находили. А вдруг правда? Вода рядом, земля хорошая. Почему бы и не жить здесь питекантропам, неандертальцам и австралопитекам? Потомки выживают. Я глянул в зеркальце, и мне навстречу весело ухмыльнулся потом древних туземцев, очень довольный своей шуткой.
 
       Но вот и ферма, а следом пруд, и на моей полянке мотоцикл Урал, принадлежащий моему тезке Стежкину. Тотчас раздался голос хозяина:
- Николай? Опоздал сегодня.
- Привет! Ты мне хвост оставь.
- Плыви, поместимся.

       Из-за кустов вышел Толька Бессонов, постоянный напарник Стежкина. Кивнул мне и присел на мотоцикл. Перебрасываясь с ним новостями, я разгрузил машину, накачал лодку и загрузил в нее сети. Стежкина не видно за камышом, но плеск весел слышится неподалеку.

       В бытность мою председателем кооператива Коля Стежкин и Толик Бессонов, люди, по сути, не злые, выпили из меня несколько литров крови. Числились работниками два месяца, а наработали едва неделю. Пропивали материалы, прогуливали, клялись слезно и давали обещания под такие залоги, каких я не требовал. И забывали клятвы, стоило на секунду оставить их без внимания.
 
       Я отличаюсь ангельским терпением, особенно, если человек мне симпатичен. А Стежкин, безусловно, обаятельный парень, за это свидетельствуют три его брака, и все три жены изъявляют готовность вернуть и простить легкомысленного супруга.

       Кроме того, еще прежде кооператива мне случилось быть классным руководителем у одного из его отпрысков, который также не упустил возможности отведать моей кровушки. Можно сказать, «кровное родство».
 
       Но и мое терпение выплеснулось через край, когда «работнички» пошли купить сигарет, а вернулись через две недели и попросили дать на опохмелку. Я дал… расчет.

       С той замечательной поры прошло два года. Толька пил по-прежнему, а Николай остепенился, закодировался от пьянки, женился. По его словам, «взял интеллигентку, в садике поварихой работает». Страстью его стала рыбалка.

       Торопясь, чтобы Стежкин не уплыл далеко, я прогребся через камыш:
- Покажи, где ставил?
- Около того берега сеть видишь? А дальше чисто. Ставь не хочу.
Он бросил весла в лодку и закурил:
- Ездил куда?
- Неделю здесь пасусь. А ты?
- На Гашоне был. Килограммов тридцать взял: лини по полкило и плотвы жена чашку засолила, - он руками показал размеры чашки, более полуметра.
- Раки были?
- Ведро навыпутывал, - он затянулся так, что сигарета затрещала, как бикфордов шнур. — Место хорошее, только ездить далеко. Все кости вытряс на колчках.

       Лет двадцать назад пруд был значительно меньше, и по берегам его наросло много деревьев и кустарников, но потом плотину подняли. Вода затопила растения. Они погибли, образовав своеобразный пояс из коряг, много их и в мелких местах, где в «допотопные времена» была суша.
 
       Поэтому рыбачить в «хвостах» - занятие нервное: всегда можно крепко зацепиться или вытащить с карасями хорошую коряжину. Меня эта проблема мало стесняет, поскольку сети и без того старые и рваные, и уже через час я наставил столько, что караси могут избежать их только при условии полной своей недвижимости.

       Вечер на воде – приятнейшее время. Ветер стих, солнце коснулось деревьев. Застыли стрелки камыша, и неподвижные серые облака, протянувшиеся по небу от края до края и отразившиеся в воде, потерявшей прозрачность, начинают краснеть нижним краем.
 
       Конец дня. Не выбрасывая сигарету, потихоньку гребу к берегу, и весла, слегка волнуя воду, волнуют, кажется, и облака. Земной рай, если бы не комары.

      Стежкин, по-обыкновению, кипятит чай и уже начал свою интермедию: его хлебом не корми, дай только подшутить над компаньоном:
- Анатолий, ты, конечно, можешь упираться сколько хочешь, но, чтобы быть рыбаком, сети не нужны. Вот у тебя три сети,
- Четыре, — Бессонов в очередной раз заглотил наживку.
- Пусть пять, а ты все равно не рыбак. На рыбалке нужно все возможности использовать. Я сети ставил, а ты, тем временем, должен был не самогонку на берегу кушать, а забираться в камыши и шугать карася на сети.
- Ты что? Охренел? Иди-ка сам пиявок покорми.

      Подтянув лодку повыше на берег я подошел к ним, и Стежкин сразу включил меня в разговор:
- Николай, я ему говорю, что если на рыбалке только спать и лакать самогон – это не рыбаки.
- Да, перевелись рыбачки, - Стежкинскую болтовню я всегда поддерживаю с удовольствием.
- Вот, перевелись. Нет самого духа рыбацкого. Ты, Толик, зачем на рыбалку ездишь?

      Бессонов растерялся:
- Ну… Рыбу поймать.
- Рыбу поймать, - передразнил  Стежкин. — А знаешь, что такое меркантильность?

      Я удивленно на него уставился: не ожидал подобных словечек. Бессонов, начиная злиться, засопел.
- Стремление к личной выгоде, понял? Ты едешь на рыбалку нажиться. Тебя не волнует, - он пошинковал рукой воздух. — Сам процесс. Ухватить побольше, и домой. Это не рыбалка. Николай, подтверди.

      Уже невмоготу видеть растерянную физиономию Бессонова, но зная, что Стежкин едва миновал увертюру, и весь спектакль, соответственно, впереди, я выдавил сокрушенно:
- Перестали быть романтиками.
 
      Стежкин слегка притух, вспоминая полузабытое словечко из пионерской юности, но быстро взял себя в руки:
- Именно. Перестали получать удовольствие, утратили наслаждение от работы, от красоты, от общения с природой. Дыхание речного воздуха перестали ценить…

      Он увлекся и чесал, как по-писанному. Бессонов внимал, пораженный не столько смыслом, сколько красотой слога в речах подельника. Но Стежкин уже зарапортовался, его словарный запас подходил к концу, исчезла с губ ироническая складка. Пора помогать:
- Но согласись, тезка, рыба тоже нужна.

      Стежкин поблагодарил взглядом и достал сигарету. Бессонов расслабился и снова себя подставил:
- Можно говорить о природе, когда после каждой рыбалки по два ведра рыбы продаешь.
 
      Он и не подозревал, что главный калибр Стежкин еще не выкатил:
- Скоро можно проверять. Ты, Анатолий, главного не понимаешь. Мы с тезкой на работе, а красота придает нашей работе смысл. Рыба – результат, но не главное. Сейчас поедем проверять. Николай, я уверен, будет с рыбой: он не поленился и шугнул от берега, а ты сачканул, - Стежкин даже вверх как-то подтянулся, демонстрируя благородное негодование.
- Сам бы шугал.
- Николай в хвосте ставил, там берег чистый, а у меня надо с другой стороны камыша заходить. Ты не зашел, мы без рыбы.

      Я начал подкачивать лодку, следом оттолкнулся Стежкин, не забыв про заключительный аккорд:
- Короче, извини, Толя, но до рыбака тебе, как до Москвы этим самым.

      Бессонов, кажется, въехал, что на его счет развлеклись, и ответил добродушно:
- Давай, кати. Если крупный попадется, выкидывай: береги природу,  мать твою!

      За разговором я забыл попросить у Стежкина мазь от комаров, и «звери» своего не упустили. Едва подняв первый шнур, я охнул и начал торопливо закуривать, пока руки сухие. Комары облепляют, но дым сигареты отпугивает гнус от глаз и носа.
 
      Караси и лини висят в сетях гроздьями, и дно лодки быстро покрывается рыбой. Впереди еще три сети, а накусанные уши уже так распухли, что, кажется, похлопывают по щекам при резких движениях. Давно я не работал так стремительно, и полетел к стоянке на всех парусах, время от времени пожимая плечами, в тщетной попытке стереть с ушей кровососов.

      Николай с Толиком, устроившись у куска брезента с разложенной едой, пьют чай при свете костра. Забрав из машины помидоры и хлеб, я присоединился к ним. Стежкин придвинул крупно нарезанное сало и оставшийся зубчик чеснока.
- Как успехи? – мой вопрос дал Стежкину повод вернуться к прежнему развлечению и опять за счет Бессонова.
- Килограмм десять снял, - небрежно отвечает он. — Если б Толька не сачканул, можно б сматывать и домой ехать.
- Вот п…л! – Бессонова заело. – С десяток выпутал. Сам поставил сети, где рыбы нет.

- Я, Толя, без рыбы никогда не уезжал, а вот ты… Чай попил? Теперь покури и полезем шугать. Не хотел по-светлому лезть в воду, теперь в темноте придется комаров кормить. Николай, ты сколько привез?
- Килограмм семь-восемь…
- Усек, Толя? Человек работал. Он поймал. Это рыбак. Он на природу ездит не у достархана кверху пузом лежать.
- Ты долго на меня будешь наезжать? Ну, поймал. Ну  не поймал. Тебе надо, ты и лезь!
 
      В голосе Бессонова прослушивается обида, но для его приятеля чуткость – явление чужеродное: он недоволен, что поймал меньше меня и «прет по бездорожью». В его иронии начинает угадываться злость. Подозреваю, что он и сам готов забраться в темный камыш, только бы доставить другу пару-тройку неприятных минут.

      Типовая ситуация: односторонняя ирония часто переходит в сарказм, ударяя таким образом автора, если он недостаточно умен, чтобы вовремя остановиться. Хорошо начинался вечер, а спать пошли злые.

      Я предложил парням место в машине, и Бессонов сразу начал моститься на задних сиденьях, а Стежкин, устраивая постель возле мотоцикла, громко ворчал, что настоящий рыбак должен спать под открытым небом, впитывая природную гармонию.

      Я кратко возразил, мол, занимаюсь браконьерством профессионально, и свежее дыхание ночи может сказаться на моем здоровье самым негативным образом. В общем, извините. На свой счет принять не могу.

     Он зло ворочается на своем брезенте, потом садится и закуривает. Не дожидаясь продолжения разговора, я нырнул в кабину.
 
     Утром воздух сухой и прозрачный, но каждодневные ночевки «на природе» накопили в теле такую усталость, что из спальника выбираюсь, только взбодрив себя сигаретой. И сразу слышен голос Стежкина. Он ворчит во весь голос, явно рассчитывая на слушателей:
- Твою мать! Рыбы кучами навалено! — услышал хлопанье дверцы и закричал. - Коля, ты? А Толька спит? Зачем на рыбалку ездит?

- Что за человек? – Бессонов бубнит, но по звуку тоже не уступает коровьему мычанию. Перешагнув порог машины, он выбирается на траву и, начиная оправляться, обращается ко мне. — Всю ночь то ворчал, то храпел, то теперь поднял в чертову рань.
- Давай, давай, поворачивайся! – обилие карася в сетях дает новый толчок остроумию Стежкина, и он, похоже, готов вернуться к дискуссии на тему рыбак-не рыбак. Зная, что их не переслушать, я оттолкнулся веслами и подгребся к Николаю.

      Сеть, действительно, плотно утыкана карасем, и Стежкин, как бы ненароком ее приподняв, дает мне это увидеть.
- Хочу повыбирать, чтоб постояла, пока другие сниму. Эх, если бы не на работу!
 
      Сожаление понятно: сети освобожденные на зорьке, быстро набирают до трети ночного улова. Я покивал сочувственно и отправился к своим сетям.

      Протаскивая и выпутывая рыбу, я заметил, что тороплюсь: мне не хочется, чтоб парни уехали не попрощавшись. Дожился. Как одинокая дворняжка, стараюсь продлить минуты общения с людьми. Я успел, они еще возились со своим «двухведерным» уловом.

      А потом они уехали. Я остался один, как пассажир на обочине. Солнце поднялось на два десятка метров и тоже остановилось. Стою на дороге, почти тропинке, отмеченной двумя слабыми колейками. Хочется заорать, заблажить, выругаться погромче или сломать что-нибудь. Рассказать, как плохо одному, но потихоньку, а если громко, не поверят.
    .

      И ничего не произошло. Солнце, как светило, так и светит. На месте луг. Камыш никуда не делся. Пруд с прозеленевшей водой. Глупо так заводиться с утра. Прощай природа, пора домой.

      Погрузка не заняла много времени. Подвывая непрогретым мотором, выбралась на дорогу машина. С обочины подняла руку русских размеров казашка:
- В город подвезете?
- А как же? – постарался я быть улыбчивым и приветливым.
- Пьяненький что ли, — женщина подалась назад, а я улыбнулся еще шире:
- Дело хозяйское.

      До дома двадцать километров, и все время солнце в глаза. Затемненное, красновато-жуткое, как на закате.