Глава третья. Тайные общества. I

                НА СТРАЖЕ САМОДЕРЖАВИЯ   
                Начало правления Николая I

                Глава третья
                ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА

При Александре тайные общества составлялись так же легко,

как теперь акционерные компании...

К л ю ч е в с к и й

Сто поручиков хотят перевернуть Россию?!
Г р и б о е д о в 

                I

     «Наконец наступил роковой для меня день», — пишет в своих воспоминаниях великий князь Николай Павлович. В субботу,  12-го декабря в семь часов утра ему сообщили, что приехал из Таганрога и желает видеть его полковник лейб-гвардии Измайловского полка, барон  Фредерикс. Он привез три пакета  от начальника Главного штаба, генерал-адъютанта  Дибича и адресованный «в собственные руки Императору!».
     На вопрос великого князя, знает ли он о содержании пакета, Фредерикс, отвечал, отрицательно, но прибавил, что по неизвестности о местопребывании государя, такой же пакет послан в Варшаву. 
     «Заключив из сего, что пакет содержит обстоятельство особой важности, — пишет далее Николае Павлович, — я был в крайнем недоумении, на что мне решиться? Вскрыть пакет на имя Императора - был поступок столь отважный, что решиться на сие казалось мне последнею крайностию, к которой одна необходимость могла Принудить человека, поставленного в самое затруднительное положение, и - пакет вскрыт!
     Пусть изобразят себе, что должно было произойти во мне, когда, бросив глаза на включенное письмо от генерала Дибича, увидел я, что дело шло о существующем и только что открытом пространном заговоре, которого отрасли распространялись чрез всю Империю, от Петербурга на Москву и до второй армии в Бессарабии.
Тогда только почувствовал я в полной мере всю тягость своей участи и с ужасом вспомнил, в каком находился положении. Должно было действовать, не теряя ни минуты, с полною властию, с опытностию, с решимостию - я не имел ни власти, ни права на оную; мог только действовать чрез других, из одного доверия ко мне обращавшихся, без уверенности, что совету моему последуют; и притом чувствовал, что тайну подобной важности должно было наитщательнейше скрывать от всех...»
Доклад барона Дибича содержал сводку  донесений из среды военных, профессиональных сыщиков, членов военной полиции, после возмущения Семеновского полка в 1821 году.
     «Граф Милорадович, — пишет Николай Павлович, — казался мне, по долгу его звания, первым, до сведения которого содержание сих известий довести должно было; князь Голицын, как начальник почтовой части и доверенное лицо Императора Александра, казался мне вторым. Я их обоих пригласил к себе, и втроем принялись мы за чтение приложений к письму. Писанные рукою генерал-адъютанта графа Чернышева для большей тайны, в них заключалось изложение открытого обширного заговора, чрез два разных источника, показаниями юнкера Шервуда, служившего в Чугуевском военном поселении, и открытием капитана Майбороды, служившего в тогдашнем 3 пехотном корпусе».
     17-го июля 1825 года унтер-офицер 3-го Бугского уланского полка Шервуд в письме на Высочайшее имя сообщил, что он узнал случайно о существовании тайных обществах в некоторых полках первой и второй армии и что служащий в Нежинском конно-егерском полку прапорщик Ф.Ф. Вадковский является одним из главнейших членов.  В начале сентября он  отправился в путь для дальнейшего открытия всех нитей существовавшего тогда заговора, касающегося благополучия и безопасности императора Александра. Просил государя, чтобы в известный час 20-го сентября приехал на почтовую станцию в Карачев, Орловской губернии, фельдъегерь, которому он мог бы вручить секретное донесение о сделанных им расследованиях. 9-го сентября Шервуд прибыл в Курск к Вадковскому, с которым познакомился 1824 году. Федор Федорович искренне обрадовался его появлению. Шервуд пишет в донесении по поводу этого свидания следующее:
     «Он мне рассказывал о существующих обществах Северном, Среднем и Южном, называл многих членов; на это я улыбнулся и сказал ему, что давно принадлежу к обществу, а как я поступил в оное, я ему скажу после.
     — Ну, каково идут дела? спросил я.
     — Хорошо, отвечал он, —и, кажется, уже пора будет приводить в исполнение, только надо будет собрать сведения от Северного и Южного обществ.
     — Да скажи мне, подготовили ли солдат?
     Вадковский отвечал: — Этих дураков не долго готовить, кажется, многие в том подвинулись вперед.
     — Так чего лучше: я теперь совершенно свободен, и конечно, за обиду, мне сделанную, и по любви к человечеству употреблю весь год на разъезды от одного общества к другому.
     Вадковский от души меня благодарил; я ему написал записку, почему я имею большую надежду на возмущение в военном поселении,и, разумеется, старался описать положение поселения, основанное на истинных фактах, к несчастью, которых тогда было довольно. Потом написал письма, не касающиеся, разумеется, до заговора, так что только тот мог понять, к кому оные писаны, и к чему содержание оных клонится, а Вадковский  полагал, что идет об успехах общества, к разным генералам, полковым командирам... Я, пробыв у Вадковского несколько дней, отправился под предлогом своей надобности в Орловскую губернию, Карачевский уезда, в имение Гревса, где написал подробно графу Аракчееву все, что узнал, что существуют три общества: Северное, Среднее и Южное, наименовал многих членов и просил прислать ко мне в Харьков кого-нибудь для решительных мер к открытию заговора. Я приехал в город Карачев в назначенное место и час, несколько минут раньше, в ожидании, по назначению моему, фельдъегеря; но прошло несколько часов, фельдъегерь не явился... Через несколько дней после назначенного срока приехал фельдъегерь; я ... расспросил  фельдъегеря, почему он не приехал раньше десятью днями, на что он мне отвечал, что зарезали в Грузине Настасью Федоровну  [Шумскую, любовницу всесильного начальника императорской канцелярии графа Алексея Аракчеева], а потому Аракчеев был как помешанный... Никогда бы возмущение гвардии, 14 декабря на Исаакиевской площади, не случилось; затеявшие бунт, были бы заблаговременно арестованы. Не знаю, чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, которому сколько оказано благодеяния императором Александром I, и которому он был так предан, пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь государя и спокойствие государства...»  (Цит. по: Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).   
     «Между тем, — говорится в докладе Дибича, — приехал по Высочайшему соизволению, в Таганрог, 18-го октября, генерал-лейтенант Витт и объявил равномерно, что существует, такое общество, которое значительно увеличилось в обеих армиях... и, что из числа деятельнейших членов объявлены ему гвардейского генерального штаба капитан Муравьев, гвардейский офицер Бестужев, служивший прежде во флоте, некто Рылеев (вероятно секундант покойного поручика Чернова на дуэли с флигель-адъютантом Новосильцевым), что 18-я пехотная дивизия в особенности заражена сим духом, и что в оной играет главную роль командир Вятского пехотного полка полковник Пестель...
     Капитан Майборода говорит в письме сем, что, подозревая давно полкового своего командира, полковника Пестеля, в незаконных связях к нарушению общего спокойствия, дабы лучше о том узнать, поддавался притворно и тем открыл, что в России существует уже более десяти лет и более и более увеличивается общество либералов, корень которого в России и в некоторых принадлежащих местах ему, Майбороде известен... Он просит послать доверенную особу в квартиры роты его, Липовецкого повета, в село Балабановку, которой откроет он, где сохраняются бумаги сего общества и приготовленные уже какие-то законы под именем Русской Правды, сочинением коих занимается  генерал-интендант  Юшневскмй, полковник Пестель и в Спб. гвардейского генерального штаба (капитан) Никита Муравьев...»  (Цит. по: Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).
     «При Александре, — пишет историк В.О. Ключевский, — тайные общества составлялись так же легко, как теперь акционерные компании, и даже революционного в них было не больше, как в последних. Члены тайного общества собирались на секретные заседания, но сами были всем известны и прежде всего полиции» .
     В 1816 году в Петербурге образовалось тайное общество из нескольких офицеров, преимущественно из гвардейских офицеров генерального штаба под руководством Никиты Муравьева и князя Трубецкого. Общество это было названо «Союз спасения» или «истинных и верных сынов отечества»; оно поставило себе довольно неопределенную цель  — «содействовать в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе». Это общество, расширяясь, выработало в 1818 г. устав, образцом которого послужил статут известного патриотического немецкого общества Тугенбунд, который подготовил национальное восстание против французов. Общество тогда приняло другое имя – «Союз. благоденствия»; задача его определена была несколько точнее. Поставив себе ту же цель – «содействовать благим начинаниям правительства», оно вместе с тем решило добиваться конституционного порядка, как удобнейшей для этой цели формы правления. Оно, однако же, не считало себя революционным; в обществе долго обдумывалась мысль обратиться с просьбой о разрешении к самому государю в уверенности, что он будет сочувствовать их целям. Расширяясь в составе, общество разнообразилось во мнениях; появились в нем бешеные головы, которые предлагали безумные насильственные проекты, но над этими проектами или улыбались, или отступали в ужасе. Это разнообразие мнений повело в 1821 г. к распадению Союза благоденствия.
     Когда распался Союз благоденствия, тогда из развалин его возникли два новых союза – Северный и Южный. Северный союз в первое время имел руководителем известного нам Никиту Муравьева, офицера генерального штаба, и статского советника Николая Тургенева. Он был в то время известен как автор превосходной книжки теории налогов; он много занимался политико-экономическими вопросами; его задушевной мечтой было работать над освобождением крестьян. В 1823 г. в Северное общество вступил Кондратий Рылеев, отставной артиллерист, служивший по выборам петербургского дворянства и вместе управлявший делами Североамериканской торговой компании. Он стал вождем Северного общества; здесь господствовали конституционно-монархические стремления. Гораздо решительнее было Южное общество; оно составилось из офицеров второй армии, расположенной в Киевской и Подольской губерниях. Главная квартира этой армии находилась в Тульчине (Подольской губернии). Вождем Южного общества стал командир пехотного Вятского полка Пестель, сын бывшего сибирского генерал-губернатора, человек образованный, умный и с очень решительным характером; благодаря этому вождю в Южном обществе получили преобладание республиканские стремления. Впрочем, Пестель не создавал определенной формы правления в уверенности, что ее выработает общее земское собрание; он надеялся быть членом этого собрания и готовил себе программу, обдумывая предметы, о которых будут говорить на соборе. (Ключевский Василий Осипович. Курс русской истории. СПб. 1904).
     «В Южном обществе мыслителем был Пестель, энтузиастами — С. Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин, в Северном обществе мыслителем был Никита Муравьев — энтузиастом Рылеев; и в том и в другом влияние понемногу переходило от мозга к душе, мысль претворялась в действие...», — пишет М. Муравьев  в работе «Идея временного правительства у декабристов и их кандидаты».
     «Подобное извещение в столь затруднительное и важное время требовало величайшего внимания, и решено было узнать, кто из поименованных лиц в Петербурге, и не медля их арестовать»,  —  отмечает в своих записках Николай Павлович.
     Ввиду важности известий, сообщенных бароном Дибичем, великий князь Николай Павлович должен был прежде всего подумать, к кому обратиться за советом, кому поверить открывшуюся перед ним внезапно ужасную тайну.
     После долгого размышления выбор его остановился, наконец, на двух лицах: графе Милорадовиче, как главном начальнике столицы, и князе А. Н. Голицыне, как пользовавшемся полным доверием покойного Государя и притом начальнике почтовой части. Оба были тотчас призваны; великий князь прочел им донесение Дибича, и взаимным соглашением положили арестовать тех из поименованных в бумаге заговорщиков, которые, по месту их службы, должны были находиться в Петербурге.
     Но произведенная тотчас справка обнаружила, что никого из них здесь нет и что все они находятся в отпуску. Это обстоятельство еще более подтверждало основательность известий, доставленных из Таганрога, в которых помянутые лица значились отправившимися из Петербурга для съезда с своими единомышленниками. Такие доказательства в действительном существовании тайного сообщества поколебали даже спокойную самоуверенность графа Милорадовича и возбудили, вместе, всю вероятность, что есть в Петербурге еще и другие участники, в донесении не названные. Военный генерал-губернатор обещал употребить самые деятельные полицейские меры к их обнаружению и, сверх того, согласился послать к корпусному командиру Роту возвратившегося из Москвы адъютанта своего Мантейфеля за капитаном Майбородою, от которого, как он особенно часто упоминался в бумаге Дибича, надеялись получить еще важнейшие сведения. После сих, так сказать, предварительных распоряжений, оставалось только выжидать дальнейшего хода событий ( Корф М.А.  Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
     Распоряжение это Милорадович, однако, не выполнил, так как в списке были в основном члены Южного тайного общества. «Из петербургских заговорщиков,  — пишет далее Николай Павлович, — по справке никого не оказалось налицо; все были в отпуску, а именно - Свистунов, Захар Чернышев и Никита Муравьев, что более еще утверждало справедливость подозрений, что они были в отсутствии для съезда, как в показаниях упоминалось. Граф Милорадович должен был верить столь ясным уликам в существовании заговора и в вероятном участии и других лиц, хотя об них не упоминалось; он обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности».
     Николай Павлович не замедлил своим ответом барону Дибичу на сделанное им столь важное сообщение и в тот же день написал ему собственноручное письмо следующего содержания:
     «Полковник Фредерикс приехал сегодня поутру в 7 часов и вручил мне три пакета от вас, любезный Иван Иванович, к государю императору адресованные. Из первого письма моего к вам вы известились уже, что, не сговорясь между собою, мы оба, и я могу прибавить — за мною все, исполнили долг наш пред нашим государем. Но воля его свята, и, присягнув ему я должен свято выполнить все, что мне ни повелит, как оно не тяжело для меня, и как не ужасно и ни затруднительно мое положение. Я еще не государь ваш, но должен поступать уже, как государь, ожидая каждую минуту разрешения Константина Павловича на вступление мое на его место. Как и почему — здесь не место сказывать; скоро все объяснится и докажет, что я, прежде всего, и перед отечеством чист совестью и делами. Я открыл пакеты и в вашем докладе видел дело ужасное, но которое меня не страшит, ибо я на все готов. Обязанность моя — не теряя ни минуты, приступить к делу, для общего блага касающемуся, а потому и приступлю к назначению мер, мною принятых... »
Едва Николай Павлович окончил письмо, как во время обеда приехал из Варшавы Белоусов.
     «По обыкновению обедали мы вдвоем с женой, — пишет Николай Павлович, — как приехал Белоусов. Вскрыв письмо брата, удостоверился я с первых строк, что участь моя решена, но что единому Богу известно, как воля Константина Павловича исполнится, ибо вопреки всем нашим убеждениям решительно отказывал в новом акте, упираясь на то, что не признавая себя Императором, отвергая присягу, ему данную, как такую, которая неправильно ему принесена была, не считает себя в праве и не хочет другого изречения непреклонной своей воли, как обнародование духовной императора Александра и приложенного к оному акта отречения своего от Престола. Я предчувствовал, что, повинуясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе, и долг повелевал сообразить единственно, как исполнить сие с меньшею опасностию недоразумений и ложных наветов».
     В девять часов вечера Николай Павлович сделал в вышеприведенном письме к барону Дибичу следующую приписку:  «Решительный курьер воротился; послезавтра поутру я — или государь или без дыхания. Я жертвую собой для брата; счастлив, если как подданный исполню волю его».
12 -го декабря великий князь Николай Павлович получил письмо от цесаревича Константина Павловича, в котором тот решительно отказывался от престола.
«12 24 )декабря. Суббота... И так, впервые пишу в этом дневнике как императрица. Мой Николай возвратился и стал передо мною на колени, чтобы первым приветствовать меня как императрицу. Константин не хочет дать манифеста и остается при старом решении; так что манифест должен быть дан Николаем» (Из дневников великой княгини Александры Федоровны).
     Теперь Николаю Павловичу предстояло заняться составлением манифеста. Он продиктовал своему адъютанту Адлербергу главные мысли по этому предмету и историческую его часть, а затем к этой работе были привлечены Карамзин и Сперанский. Задача была не легкой. Нужно было объяснить России необъяснимое, изложить всю запутанную историю междуцарствия с должной ясностью. Этим актом Николай Павлович предполагал возвестить свое воцарение в торжественном заседании Государственного Совета, при Великом Князе Михаиле Павловиче, как личном свидетеле и вестнике воли Цесаревича.
     В своих записках Николай Павлович пишет: «Изготовив в скорости проект Манифеста, призвал я к себе М.М. Сперанского и ему поручил написать таковой, придерживаясь моих мыслей; положено было притом публиковать духовную Императора Александра, письмо к нему Константина Павловича с отречением и два его же письма - к Матушке и ко мне как к Императору» .
     Проект манифеста был изготовлен Сперанским к вечеру 12-го декабря. Государь, одобрив его с некоторыми исправлениями, продолжал сохранять дело в тайне до ожидаемого приезда великого князя Михаила Павловича и потому переписку манифеста поручил личному надзору князя А. Н. Голицына. Проект был переписан в ночь с 12-го на 13-е число, в трех экземплярах, Гавриилом Поповым, доверенным чиновником князя, в его кабинете, со строгим запрещением всякой огласки. Государь, подписав Манифест утром 13-го декабря, пометил его, однако же, 12-м, как тем днем, в который все решилось окончательным отзывом цесаревича.
     В приложениях к манифесту решено было поместить манифест императора Александра от 16 августа 1823 года, утверждавший отречение цесаревича Константина Павловича и назначающий наследником великого князя Николая Павловича, письмо цесаревича к покойному императору и ответ на него государя, равно как два письма цесаревича от 26 ноября 1825 года: одно к императрице-матери, а другое к великому князю Николаю Павловичу, как к императору.
     Около девяти часов вечера, в Зимний дворец  явился, как пишет барон Корф, благородный двадцатилетний юноша, горевший любовью к отечеству и преданный великому князю Николаю Павловичу.  Это был адъютант штаба Гвардейской пехоты подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Яков Ростовцев. Он явился с пакетом на имя великого князя от генерала Бистрома.
     Во врученном им пакете было письмо от него самого к Николаю Павловичу.
     «В продолжение четырех лет, — писал Ростовцев, — с сердечным удовольствием замечав, иногда, Ваше доброе ко мне расположение; думая, что люди, Вас окружающие, в минуту решительную не имеют довольно смелости быть откровенными с Вами; горя желанием быть, по мере сил моих, полезным спокойствию и славе России; наконец, в уверенности, что к человеку, отвергшему корону, как к человеку истинно благородному, можно иметь полную доверенность, я решился на сей отважный поступок. Не посчитайте меня коварным доносчиком, не думайте, чтоб я был чьим-либо орудием или действовал из подлых видов моей личности, — нет. С чистою совестью я пришел говорить Вам правду.
<..>
     В народе и войске распространился уже слух, что Константин Павлович отказывается от престола. Следуя редко доброму влечению Вашего сердца, излишне доверяя льстецам и наушникам Вашим, Вы весьма многих против Себя раздражили. Для Вашей собственной славы погодите царствовать.
Противу Вас должно таиться возмущение; оно вспыхнет при новой присяге, и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России.
Пользуясь междоусобиями, Грузия, Бессарабия, Финляндия, Польша, может быть, и Литва от нас отделятся; Европа вычеркнет раздираемую Россию из списка держав своих и сделает ее державою Азиятскою, и незаслуженные проклятия, вместо должных благословений, будут Вашим уделом.
     Ваше Высочество! может быть, предположения мои ошибочны; может быть, я увлекся и личною привязанностию к Вам, и любовью к спокойствию России; но дерзаю умолять Вас именем славы Отечества, именем Вашей собственной славы — преклоните Константина Павловича принять корону! Не пересылайтесь с Ним курьерами; это длит пагубное для Вас междуцарствие, и может выискаться дерзкий мятежник, который воспользуется брожением умов и общим недоумением. Нет, поезжайте Сами в Варшаву, или пусть Он приедет в Петербург; излейте Ему, как брату, мысли и чувства Свои; ежели Он согласится быть Императором — слава Богу! Ежели же нет, то пусть всенародно, на площади, провозгласит Вас Своим Государем»  ( Цит. по:  Корф М.А.  Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
     Около десяти минут Ростовцев ждал ответа. Наконец, дверь открылась и Николай Павлович позвал его к себе. Он запер тщательно за собой обе двери и, взяв его за руку, обнял и несколько раз поцеловал, со словами: «Вот чего ты достоин, такой правды Я не слыхивал никогда!» — «Ваше Высочество, — сказал Ростовцев, — не почитайте меня доносчиком и не думайте, чтобы я пришел с желанием выслужиться!»
Увлекая подпоручика в глубину своего кабинета Николай говорит: «Мой друг, я плачу тебе доверием за доверие. Ни убеждения матушки, ни мольбы мои не смогли преклонить брата принять корону: он решительно отрекается».
    Ростовцев настаивал на необходимости, чтобы цесаревич сам прибыл в Петербург и всенародно, на площади, провозгласил своего брата своим Государем. «Что делать, —  возразил государь, — Он решительно от этого отказывается, а он — мой старший брат! Впрочем, будь покоен. Нами все меры будут приняты. Но если разум человеческий слаб, если воля Всевышнего назначит иначе и мне нужно погибнуть, то у меня — шпага с темляком: это вывеска благородного человека. Я умру с нею в руках, уверенный в правости и святости своего дела и предстану на суд Божий с чистою совестию». — «Ваше Высочество, — сказал Ростовцев, — это личность. Вы думаете о собственной славе и забываете Россию: что будет с нею?» — «Можешь ли ты сомневаться, чтобы я любил Россию менее себя? Но престол празден; брат мой отрекается; я единственный законный наследник. Россия без царя быть не может. Что же велит мне делать Россия? Нет, мой друг, ежели нужно умереть, то умрем вместе!»  ( Цит. по:  Корф М.А. ).
     «Мой друг, — продолжает Николай, — может быть, ты знаешь некоторых злоумышленников и не хочешь назвать их, думая, что сие противно благородству души твоей? — И не называй! Ежели какой-либо заговор тебе известен, то дай ответ не мне, а Тому, Кто нас выше!»  (Цит. по соч.: Н. К. Шильдера).
     Встреча завершилась.
     Стоя перед неизбежной участью и таинственными, неуловимыми слухами о предстоящей опасности, Николай Павлович пишет 12-го декабря в Таганрог генералу от инфантерии, светлейшему князю   П. М. Волконскому: «Воля Божия и приговор братний надо мной совершается. 14-го числа я буду государь или мертв. Что во мне происходит, описать нельзя; вы верно надо мной сжалитесь — да, мы все несчастные, но — но нет несчастливее меня! Да будет воля Божия!...»
     Так наступила развязка того узла, который был еще больше затянут. Оба его брата и  Александр,  и Константин равно подготовили то положение, из которого Николай опасался не выйти живым. Ввиду неминуемой опасности, угрожавшей все государственному строю империи, а также и  для своего спасения надо было действовать.