Домострой-исцелитель

Милостивые Государыни и Государи!
Сегодня понедельник!

Последний месяц зимы стремительно теряет деньки и солнце обгрызает кромки ледяных наплывов на тротуарах, - они плачут, заливая тонкими дорожками слёз черный, вылупившийся из-подо льда, оголившийся асфальт.

Небо совершенно светлое, синее, высокое-высокое, а прохлада воздуха сама заполняет лёгкие и они обретают способность улавливать близость весны в особом вкусе и запахе живительной , зелёной свежести.

Хочется освободить сознание от тревожности, хоть ненадолго.
Навстречу идёт мужчина в шляпе и с тросточкой, мягком пальто и его лицо исцелителя улыбается сочувственно, добро, а умные, проницательные глаза видят душу насквозь и встечаются с моими родственно и светятся чуть иронично. "Понедельник?" - говорят они. "Сейчас, сейчас, вот Вам, пожалуйста, от меня, рецепт . Примите и вам станет легче - это моё, специально для вашего случая."

Он приподнимает шляпу и с лёгким поклоном протягивает мне листочек с рецептом. Я, слегка смутившись от неожиданности, принимаю рецепт и произношу , оторопело, путаясь, подбирая,  слова благодарности, а он, явно довольный, удаляется спокойным шагом.

Всматриваюсь в мелкие буквы незнакомого почерка, соединённые в слова и разделившие  чуть пожелтевший листок на аккуратные, выведенные как под линейку тонкие строчки,  удивляюсь тому, что написаны они настоящими чернилами и нахожу в конце подпись, - крупно, необыкновенно гармонично выведенные с заглавными "А" и "Ч" - Антон Чехов!

Сердце замирает и тут же радостно бъётся под рёбрами , я оборачиваюсь с глупой  улыбкой, детским ощущением чуда и счастья, но дорожка за мной уже пуста.

Не сходя с места вчитываюсь в строчки - "Мой домострой".

С почтением, глубочайшим нашим уважением, имею честь быть, И.Манырина!

 * * *

Антон Павлович Чехов.
Мой Домострой

"Утром, когда я, встав от сна, стою перед зеркалом и надеваю галстух, ко мне тихо и чинно входят теща, жена и свояченица. Они становятся в ряд и, почтительно улыбаясь, поздравляют меня с добрым утром. Я киваю им головой и читаю речь, в которой объясняю им, что глава дома — я.
— Я вас, ракалии, кормлю, пою, наставляю, — говорю я им, — учу вас, тумбы, уму-разуму, а потому вы обязаны уважать меня, почитать, трепетать, восхищаться моими произведениями и не выходить из границ послушания ни на один миллиметр, в противном случае... О, сто чертей и одна ведьма, вы меня знаете! В бараний рог согну! Я покажу вам, где раки зимуют! и т. д.
Выслушав мою речь, домочадицы выходят и принимаются за дело. Теща и жена бегут в редакции со статьями: жена в «Будильник», теща в «Новости дня» к Липскерову. Свояченица садится за переписку начисто моих фельетонов, повестей и трактатов. За получением гонорара посылаю я тещу. Если издатель платит туго, угощает «завтраками», то, прежде чем посылать за гонораром, я три дня кормлю тещу одним сырым мясом, раздразниваю ее до ярости и внушаю ей непреодолимую ненависть к издательскому племени; она, красная, свирепая, клокочущая, идет за получкой, и — не было случая, чтобы она возвращалась с пустыми руками. На ее же обязанности лежит охранение моей особы от назойливости кредиторов. Если кредиторов много и они мешают мне спать, то я прививаю теще бешенство по способу Пастера и ставлю ее у двери: ни одна шельма не сунется!
За обедом, когда я услаждаю себя щами и гусем с капустой, жена сидит за пианино и играет для меня из «Боккачио», «Елены» и «Корневильских колоколов», а теща и свояченица пляшут вокруг стола качучу. Той, которая особенно мне угождает, я обещаю подарить книгу своего сочинения с авторским факсимиле и обещания не сдерживаю, так как счастливица в тот же день каким-нибудь поступком навлекает на себя мой гнев и таким образом теряет право на награду. После обеда, когда я кейфую на диване, распространяя вокруг себя запах сигары, свояченица читает вслух мои произведения, а теща и жена слушают.
— Ах, как хорошо! — обязаны они восклицать. — Великолепно! Какая глубина мысли! Какое море чувства! Восхитительно!
Когда я начинаю дремать, они садятся в стороне и шепчутся так громко, чтобы я мог слышать:
— Это талант! Нет, это — необыкновенный талант! Человечество многое теряет, что не старается понять его! Но как мы, ничтожные, счастливы, что живем под одной крышей с таким гением!
Если я засыпаю, то дежурная садится у моего изголовья и веером отгоняет от меня мух.
Проснувшись, я кричу:
— Тумбы, чаю!
Но чай уже готов. Мне подносят его и просят с поклоном:
— Кушайте, отец и благодетель! Вот варенье, вот крендель... Примите от нас посильный дар...
После чая я обыкновенно наказываю за проступки против домашнего благоустройства. Если проступков нет, то наказание зачитывается в счет будущего. Степень наказания соответствует величине проступка.
Так, если я недоволен перепиской, качучей или вареньем, то виновная обязана выучить наизусть несколько сцен из купеческого быта, проскакать на одной ноге по всем комнатам и сходить за получением гонорара в редакцию, в которой я не работаю. В случае непослушания или выражения недовольства я прибегаю к более строгим мерам: запираю в чулан, даю нюхать нашатырный спирт и проч. Если же начинает бушевать теща, то я посылаю за городовым и дворником.
Ночью, когда я сплю, все три мои домочадицы не спят, ходят по комнатам и сторожат, чтобы воры не украли моих произведений."

фото из интернета - рукописная записка А.П.Чехова