Штаб-ротмистр

Из книги "Корреспондентские застольные"

Разведчики зашли в какой-то неприметный дом на окраине Мазари-Шарифа — четвёртого по величине города Афганистана, а я остался сидеть на броне БТР. Ибо не допущен к страшным разведчицким тайнам. Да и правильно. Впрочем, если бы даже и разрешили присутствовать при встрече на «конспиративной квартире», — секретность была бы соблюдена. Поскольку не владею ни одним афганским диалектом.

Рядом со мной несколько бойцов, которыми я сейчас формально командую и за которых фактически отвечаю, поскольку оставлен за старшего. Поэтому тащу службу серьёзно. Назначил десанту сектора наблюдения. Сам контролирую улицу впереди и дувал справа, над которым нависают большие пыльные кроны деревьев. Такие густые, что всё время кажется, будто в них кто-то засел. Что делать в случае чего –– объяснять бойцам не стал. Они это знают лучше меня.

И тут как раз с перекрёстка на «мою» улицу сворачивает дед. Высокий, прямой, как палка. Белые шаровары, длиннополая рубаха, безрукавка, чалма. На левом плече своеобразная скатка из кремового покрывала. Обыкновенная афганская одежда. Но что-то не так. Оружия не видно, только в сухой пергаментно-коричневой руке недлинный посох зажат. Дед уверенно направляется прямо к нашему бронетранспортёру. Подхватываю автомат, спрыгиваю, не забыв скомандовать:

— Мужики, внимание. Всем быть наготове.

Делаю несколько шагов вперёд и останавливаюсь. Дед замирает в метре передо мной. Вот что не так! Голубые, почти выцветшие глаза. И лицо, несмотря на смуглоту, совсем не афганское. Гость негромко откашливается и говорит, очень чётко выговаривая слова:

— Имею честь представиться. Штаб-ротмистр Иванников. Из советской России уходил с Джунаид-ханом. Увидел вас, не утерпел. Поговорить захотелось, речь русскую услышать…

А я молчу, как будто разом забыл ожидаемую собеседником русскую речь. У меня полное затмение мозга. Как раз перед выездом из мангруппы нас инструктировали до изнеможения. Чтобы были начеку, чтобы опасались вражеских провокаций, которые могут принимать самые изощрённые формы.

Ну так вот она, провокация в чистом виде. И форма-то самая что ни есть изощрённая. Ведь не может же этот человек быть настоящим живым белогвардейцем! Или может? На вид лет девяносто ему или около того. В сторону увеличения. А выправка! Невольно сам подтянулся, косясь в то же время на дувал. Вполне вероятно, что дед лишь очень нестандартный отвлекающий элемент. Мысли мои мечутся, нервы натянуты, а штаб-ротмистр (или кто он там?) продолжает:

— Вы не извольте беспокоиться. Я здесь сейчас один. Всего лишь, повторяю, поговорить хотелось…

Молчу, как рыба. И бойцы за спиной на БТРе тоже молчат, ни звука с брони не доносится. Мы все — одна большая настороженная рыба. И вовсе не хотим попасться на крючок.

— А вы, насколько понимаю, не регулярная армия, — продолжает Иванников. — У вас и служба прилично поставлена, и дисциплина присутствует. К местным женщинам, пардон, не пристаёте, патроны в духанах на барахло не меняете…

Ну точно, провокация! Хочет вбить клин между нами и армейцами. Или выведать нашу принадлежность к определённому виду войск. Вон что говорит!

— Вы ведь или Отдельный корпус пограничной стражи представляете, или части особого назначения. Я прав, не так ли?

А вдруг передо мной ДЕЙСТВИТЕЛЬНО белый офицер?! Может, последний живой белый офицер?! А я журналист и я молчу, словно язык проглотил! А надо спрашивать, спрашивать, спрашивать… В голове полный сумбур. Надеюсь, внешне это не бросается в глаза. Молчу.

— Понятно. Разговора, по всей видимости, не получится. Что ж, жаль. В таком случае вынужден откланяться, — дед коротко, с достоинством, кивнул головой. — Честь имею!

Развернулся через левое плечо и пошёл. Всё такой же прямой. Разве что шаг стал помедленнее.

Я залез на броню.

— Слышали, мужики? Ну и что скажете?

— Ложь, свистёж и провокация, — нарочито бодро сказал кто-то из бойцов. Остальные промолчали. Что бы это сейчас ни было, а впечатление на всех явно произвело. Да оно и не удивительно. Промолчавшие, похоже, испытывали чувства, аналогичные моим. Ощущения, вернее. Нечто среднее между ударом пыльным мешком по голове и попыткой разглядеть хоть что-то за возникшей пылевой завесой.

Я обязан был рассказать о происшествии по возвращении в мангруппу. Не рассказал. Оправдывая себя тем, что не местный и никому здесь не подчинён. Глупо, конечно. А насчёт бойцов — могу только догадываться. И вот до сих пор мучаюсь: прав я был тогда или не прав? Со всех возможных точек зрения. А со своей?

Не знаю. И ведь в силу понятных обстоятельств реально утраченной возможностью ту встречу не назовёшь. Не было на самом деле никакой возможности. Да и чувства свои и мысли тогдашние я, похоже, невольно подменил сегодняшними. Кому в советское время были по-настоящему идеологически или даже исторически интересны белые офицеры? Проигравшие гражданскую войну красным. Частично поддержавшие врага в Великую Отечественную.

Ну и вот ещё что: фамилию гостя я, конечно, не запомнил. А Иванников — это так, для удобства изложения. Но «дёргаюсь» до сих пор. Что это всё-таки было?
А вдруг на самом деле провокация?! И пусть даже этот дед и впрямь последний бе-лый офицер, но… всё равно провокация?! А вдруг…

Да хоть что! В любом случае — не для газеты. На её страницах в соответствии с требованиями руководства и война-то, как таковая, отсутствовала. Сплошь совместные с афганской армией учения. На «точках» народ обижался на наших заковыченных раненых. Настоящие боевые потери мы, строго следуя инструкциям и приказам, также превращали в своих материалах в условные.
И лишь где-то за полгода до вывода войск из Афганистана, на свой страх и риск, стали писать всё, как есть. Разве что «пограничность» свою по-прежнему усиленно скрывали.

Ну а в свете дня сегодняшнего, когда мы теперь как бы больше за белых, нежели за красных, написал то, что запомнил. Хотя сам-то нынче ни за белых, ни за красных — я за наших. Не очерняю красных, не превозношу белых. Мне всех их бесконечно жаль. Одинаково храбрых, стойких, изобретательных в бою, насмерть бьющихся каждый за свою правду. Намеренно, с жестоким цинизмом втравленных в братоубийственную бойню.

По всей огромной стране полыхал пожар гражданской войны, и в этом беспощадном огне сгорел цвет нации. Иногда пытаюсь представить, как бы всё обернулось в нашей истории, не будь этих кровавых лет. И вижу совсем другую Россию. Да, идеалист. Грешен.