Холод

Птица летит,               
тратит тепло на редкий полёт               
за едой, и куда не взглянь,               
всё покрыто изморозью: провода,               
ветки, торцы заборных досок,               
железные перекладины – куда не сядь,               
до чего не дотронься -               
обдаст холодом руку               
или птичью лапу.               
Еда – найти,               
расколоть, отогреть – тратить тепло.

Всё (человек, птица) перемещается               
по счёту каждого движенья,               
из точки «А»               
в точку «Б». За каждым поворотом               
трёхфазный стокиловатный вентилятор,               
порыв ветра в лицо, в спину, зависаешь               
над землёй, ловишь траекторию пути: шага, полёта.
Остановка в движении - смерть.               
Всё ломко,               
хрупко, зыбко,               
осыпающееся в прах,               
как пепел сгоревшего предмета от               
соприкосновенья.               
И главное здесь не расстояние,               
а стучащий в голове секундомер и термометр               
всего поклеточного естества.               

Усилие – миг, ещё усилие – миг.               
Жизнь – это усилие. И ты становишься               
её хозяином. Здесь нельзя жить               
не заметно для себя - на автопилоте, потому что цена               
вопроса: сон, переходящий в вечность.               
Если ты,               
отчаянно не машешь крыльями               
или интенсивно не переставляешь ноги, в ритме               
сердечного метронома, то               
ты затихаешь - метроном               
встал -               
а ты продолжаешь во сне               
лететь… идти…               
…а вне метронома, в пространстве, появится ледяная скульптура.               

Там,
далеко,               
скульптура мамонта и шерстистого носорога,               
а здесь,               
человека замершего на полушаге,               
и вороны замершей на лету -               
замерших в вечность.               
У каждого               
мастера ветра есть               
имя, не: Иван Иванович Иванов, а так,               
что сразу звучит               
как свойство неба: Баргузин, Горняк…               
Каждое               
морозное состояние – это стек               
мастера. И тысячи оттенков               
холода, различимых очень отчетливо, это               
удары стека мастера – скульптора.

Всё вокруг               
подчинилось закону               
рефрижератора как неизбежности               
и потому               
мертветски спит. Толи               
это всё усыпальница, а толи уже               
огромный морг, где всё               
с пронумерованными бирками.               
Подходишь               
к дереву – не живое. Сбоку бирка:               
отделение триста пять десят шестое, полка девяносто третья.
Подходишь               
к человеку – бирки нет? – значит               
ещё живой.               
Летит ворона, трудно               
летит – значит можно               
не смотреть - пока, бирки нет.

Солнце на небе               
есть, но смотрит               
на это всё, словно               
через никогда немытое окно.               
И всё тепло               
снаружи –               
там за окном. А здесь               
только светло и всё               
искрится сказочно, мертветски красиво.