Зазеркалье

       Модест Левин, – любят, однако, научные сотрудники давать редкие имена великих композиторов или римских консулов своим детям! - ещё в раннем детстве верил только в себя: захочется ему мороженого, представит его во всех деталях, например, белоснежное, облитое шоколадом, на плоской палочке, и мамка рада стараться, обязательно купит по дороге с работы и принесёт домой, так что ешь и наслаждайся до не хочу, глядя в её сияющие синие глаза!

       Нарушило эту естественную установку детского сознания обязательное чтение в школе, хотя уже в пять лет мальчишка доставал с полок книжного шкафа толстые тома энциклопедий и даже зачитывался некоторыми статьями, потому что чтение по желанию в корне отличается от чтения по необходимости, ибо только точное повторение пройденных текстов ценится учителями, одноклассниками, авторами учебников и в конце концов мудрыми родителями. А это в корне противоречит желаниям тех, кто берёт в руки книги и читает их лишь для себя, извлекая самое родное, светлое, важное. Впрочем, проходит время, и некоторые читатели растворяются в сюжетах обязательных достойных сочинений, сопереживают им, видят новые возможности развития действия, о которых не подозревали писатели и даже учёные, выводящие контуры важных сведений в учебниках для учащихся и читателей.

       Оказывается, невидимое наглядно существует глубинным представлением, называемым знанием, требуя от каждого из живущих особого внимания, без чего никто из людей не может существовать прилично, то есть стандартно, как все. Высшей формой является тот уровень познания, когда некоторые из читателей настолько прочно усваивают основы бытия, что начинают играть ими во вселенных собственного мировоззрения, что для Моди Левина, кстати, не составляло никаких сложностей…

       Жаль, что у него никогда не было друзей и товарищей, настолько он был самодостаточен. Зато в комнате отец поставил пятилетнему сыну зеркало в рост взрослого человека, чтобы тот всегда, выходя из дома, был опрятен, чист и застёгнут на все пуговицы.

       С этой поры, когда Левин ничем не был занят, ему не оставалось ничего другого, как садиться на стул у зеркала и разговаривать со своим отражением, ведая ему все тайны, самое главное, что волновало разум и сердце.

       Модя по жизни был отличником, любил запоминать, думать и вычислять, отчего  выбрал путь математика, тем более, что в этой области человеческой деятельности запросто мог решать какие угодно задачи, и на каждую проблему имел свой особый взгляд, видя в цифрах великолепные заповедные места для полётов, охоты и блаженства необыкновенными открытиями, принадлежащих ему одному.

       Окончив школу, университет, аспирантуру, Левин стал преподавателем, легко защитив кандидатскую диссертацию, поставив перед собой цель – стать доктором наук, не очень одобряя в глубине души весёлые рассуждения коллег о науке, как пациенте:
«- Вы кто?
- Доктор наук.
- Неужели всё так плохо с наукой?
- Почему?
- Если науке нужны доктора, значит дела с ней обстоят хуже некуда!»

       Понимая, что достижения - это всегда страдания, он не видел в этом анекдоте юмора. А может просто сомнение в здравом смысле тех, кто искал повод не стремиться к тому, чего мог достигнуть, мешало ухмыляться. Смех считал он признаком слабости: кто смешит, тот легко убивает, если не собеседника, то его мечты. Поэтому Левин не любил комедий, а тем более комедиантов.

       В отличие от науки, с которой у Моди складывались прекрасные отношения, с людьми получалось всё иначе, невольно он пугал их своей холодностью, прямолинейностью и неотвратимой логикой, обязательно даже в случайных разговорах касаясь темы индивидуальных недостатков, больше думая о своих, но невольно задевая словами визави, которые в какой-то момент вспоминали о включённых утюгах, компьютерах, телевизорах, впадая в паническое бегство. Зато студенты в его группе были самыми знающими, хотя ненавидели препода тихой ненавистью, на которую способна только молодёжь…

       Что поделаешь? Таким невесёлым человеком был Модя, но все мы, к счастью, очень разные, а значит необходимые на Земле и в нашей вселенной.

       Купив квартиру недалеко от ВУЗа, где учился и по окончании начал работать, единственное, что Левин взял из отчего дома, это своё зеркало, которое всё детство и юность стояло в его комнате. И как только установил его, на душе стало легко и спокойно. Это был единственный друг, с которым Модя мог откровенно говорить, ничего не скрывая, доверяя чужому молчанию даже планы, которые скрывал от себя.

       После одной очень тяжёлой сессии, когда его группа студиози неожиданно для него, вдруг, в одних, изучаемых ими. математических сферах проявляя коллективную гениальность, почему-то провалилась в элементарных логических областях, с трудом разумея то, что ему казалось очевидным для их уровня, и это было обидно, так как непонимание специалистов всегда хуже непонимания посторонних людей.

       Поздно вечером он сел напротив зеркала, зажёг свечу, и, разговаривая со своим отражением, углубился в суть проблемы и своих отношений с учениками. К утру, как Левин думал, ему открылись причины недопонимания идей курсом, кроющееся в переоценке возможностей каждого, когда он мыслями находился в небесах, не замечая их заминок. Если крылья поднимают тебя, это не значит, что вслед за тобой взлетят другие. Неожиданно свет свечи задрожал и озарил комнату зелёным светом, пролившемся из зеркального стекла, становясь розовым и красным, за которым Модя почему-то не ощутил преграды, наполняясь горечью и жаром.

       Он поднялся со стула и, постояв немного в нерешительности, вытянув руки, шагнул вперёд и внутрь непонятного сияния, внезапно замерев на каменной площадке величиной с его комнату, обрывающейся в пропасть, где шевелился тёмный туман. Страха не было, Модест чувствовал себя уверенным и твёрдым, как никогда, потому что был счастливым от сделанных выводов и хотел только думать, думать и думать, овеществляя в удивительном пространстве мысли, которые захватили дух и тело целиком… Ряды чисел выстраивались в необыкновенные закономерности, завершаясь мерцанием формул, по которым можно было бежать будто по ступеням выше и выше туда, где дышали галактики и звёзды, не разрушаясь мгновениями, как разные события в жизни.

       В месте, где должно было стоять зеркало, на каменной кладке слабо мерцал круг, который могла отбрасывать только Луна, но даже это было не важно, потому что Левин обрёл внутреннее зрение, которое могло созидать всё, что угодно, если не бояться вечности и себя, потому что бездна, где в глубине клубился чёрный туман, находилась неотступно рядом по левую руку.

       Время здесь чувствовалось неодолимым, независимым от случайностей, целостным. Модесту всегда хотелось уверенности в себе и одиночества, коли внезапно смог остановиться на границе тверди бытия и пропасти смерти… Главное, чтобы это не мешало сознанию быть.

       А в нашей реальности преподаватель просто пропал, исчез бесследно, как будто его никогда и не было. Полиция искала, но не нашла: нет следов – нет преступления. Мало ли, человек захотел, например, изменить жизнь, из-за чего поменял фамилию и отправился в тайгу или за тридевять земель. Это его личное дело. Вряд ли обычный человек нужен каким-нибудь рептилоидам-инопланетянам хотя бы потому, что они другой природы. Поэтому через полтора года, не получив вестей, родители продали квартиру, в которой жил их сын, чтобы он вернулся именно к ним. А новые хозяева прежде всего вывезли на свалку зеркало, где оно разбилось от удара ковша экскаватора.

       Именно в этот момент Модест Левин увидел, что лунное сияние на стене пронзили тёмные полосы и, шурша, осыпались. Зато теперь свет, как ему положено, шёл сверху – мягкий, матовый, тёплый. «Времени нет, - понял он, - а зазеркалье существует и зависит от каждого из нас!»

(6.02.24)