Бобровая падь... Глава 14

Осинка и сохатый.  -   «Волчуша» делится добычей.  -  Сойдя со ступеней храма.  -  Ещё одна мысль о спасении

Наши воспоминания нередко вяжутся с безнадёжными мечтаниями, типа «если бы, да кабы…», и запоздалыми сожалениями. И все же порой так не хочется отрываться памятью от того, что безвозвратно ушло и уходит. От того, что заставляет неистово, до радостной боли биться или вовсе замирать в сладкой  истоме наши сердца. От того, что ярким светом,  благостным теплом, а то и зимним холодом, наполняет наши души. От того, что обогащает, очищает, облагораживает нас, даёт нам силы и указывает вехи на оставшуюся жизнь. Отрываться от прожитого и пережитого тем труднее и печальнее, чем хуже настоящее. К примеру, такое, как моё. Подземельный сумрак. Голод. Одиночество… Впрочем, почему ж одиночество? Ведь я, как никогда, ощущаю присутствие Бога. Иначе, какой смысл обращаться к нему с молитвами. Истина в том, что я обращаюсь к нему, а он своею благодатью помогает мне создавать внутри себя крепкую оборону. Оборону крепости духа. Поэтому – долой все, подрывающие мою крепость мысли об одиночестве. Долой уныние!

Убежден: благодаря вездесущей Божьей энергии, Духу Святому, я не только живу здесь уже полмесяца, но и испытываю неизведанные ранее минуты радости и настоящего счастья. Господи! Какое неимоверное облегчение, какое счастливейшее наслаждение я испытал, высвободившись из холодных, смертельных объятий прорытой мною же норы! А не сравнимая ни с чем встреча с волчицей и её несмышлёными щенятами!.. Правда, жаль, что она, моя «Волчуша», ненароком лишила меня части вот того, участливо заглядывающего ко мне ласкового августовского неба. Наклонённая ею осинка, примерно, на треть закрыла окно на свет Божий. Кроме того, мой обострённый голодом слух теперь сильно оглушают трепещущиеся от ветра осиновые листья:  нежно оливковые с одной стороны и беловатые с другой.

Удивительное дерево – осина. Эти самые листья у неё крепятся тоненькими, короткими черенками к сравнительно толстым, кривым отросткам, не очень гибких веток. Поэтому осина не шумит, как берёза или, скажем, плакучая ива. Вместо шума она издаёт трепещущимися листьями частые-частые хлопки. Словно аплодирует потешающемуся на свободе ветру. Хотя, упомяни об осине иному человеку, так он сам  суеверно встрепенётся. Да ещё и перекрестится:
- Свят, Свят, Свят, на осине ж Иуда повесился!
Повесился. Это точно. Однако, когда под тяжестью висельника-Иуды на его шее захлестнулась петля, осина, по Божьей воле, склонилась так, чтоб несчастный мог стать ногами на землю. Но Иуда в порыве своего греховного, горделивого упрямства, согнул в коленях ноги. И удавился.

Древесина из осины – особенный, не поддающийся скорому гниению строительный материал. Нет, к примеру, лучшего сруба для бани, чем сруб из бревна осины. Из её же досок – банные пол и лежаки для парилки, обшивка для стен и потолков. Сказочно красивые, чешуйчато-резные покрытия из осины для церковных куполов, крыш теремов, изб и, вообще, - деревянных строений считались  на Руси одними из самых надёжных и экологичных. А какое это чудо-красота  осина, тронутая осенним багрянцем! Вот и эта, склонённая у «лаза» в моё подземелье, пока ещё зелёная, молодая осинка, скоро запламенеет красным, потом – густо-малиновым цветом. Затем её листья вовсе сгорят, превратившись в тонкие, серебристо-пепельные пластинки…
Умиления по осинке и её багрянцу резко прерываются звуками сверху:
- У-у-ф-ф,   у-у-ф-ф…
Тяжёлые вздохи сопровождаются неразмереной поступью:
- Туп-туп, топ-топ-топ…
Сердце моё обрывается. Весь я, содрогнувшись, замираю.
- У-у-ф-ф, - опять тяжёлый, горестный вздох и та же странная поступь.
Вскакиваю с лежанки. С напряжённым ожиданием нового «сюрприза» приковываюсь взглядом к просвету меж краем прорехи и вершины «воспетой» мною осины:
- У-у-ф-ф… Туп-туп…

С шорохом сыплется сверху сухая земля. Зелёная вершина осинки вздрагивает, сдвигается в сторону. Земля сыплется сильнее, гуще, попадая мне на голову и за шиворот. Шум, фырканье, вид снизу: вместо осинки – длинные, покрытые короткой, светло-серой шерстью ноги с копытами. Они сгибаются в коленях. Показывается мощная темно-бурая грудь, шея и голова, с широкими, похожими на огромные, зубчатые ковши, рогами… Мгновение, и в моё жилое пространство просовывается горбоносая лосиная морда. Её не спутаешь ни с чьей другой. Особенно – с человечьей, которую я так жду. Ужасаюсь не морды. Боюсь, что под тяжестью могучего зверя обрушится земля, и я окажусь придавленным и им, и тяжёлым сводом подземелья.

Между тем, шумно потянув воздух, лось высвобождает морду из пасти пещеры и, как ни в чём не бывало, встаёт с колен и отходит немного вбок.  Теперь обозреваю большую часть его мощного, по-своему красивого «телесного» сложения. Великолепная корона светло-коричневых, зубчатых рогов. Под горбоносой мордой тяжёлая лосиная «борода-серьга». Горбатая холка, наверное, метра два с лишним от земли. Тёмно-бурая, понижающаяся к короткому хвосту спина, более светлые бока и живот. Моё присутствие внизу, чувствуется, его волнует мало. Может, и в прореху сунулся только затем, чтобы проверить: нельзя ли напиться? А теперь вот, шевеля массивной верхней губой, он начинает аккуратно обирать и медленно жевать листья осины – вот ещё одно её полезное качество. (Кстати, она любимый корм и для моих друзей-бобров).

По мере того, как сохатый съедал листья с одной стороны и переходил на другую, я заметил, что он как-то осторожно ступает на левую заднюю ногу. Когда же повернулся ко мне вновь боком, то я увидел на той ноге, повыше колена, окровавленную рану. Вокруг неё вилась густая стая мошкары. Зверь то и дело поддёргивал кожей, чтобы согнать кровососущих тварей. А затем, покончив с листьями и тонкими веточками осинки, которая вновь распрямилась, похромал дальше:
- Туп-туп …
             И затем тяжёлый, горестный вздох:
- У-у-ф-ф…

«Бедное животное,- пожалел я. – От кого же ты пострадало? От пули-жакана безжалостного охотника? Или от своего рогатого соперника на поединке? Как сложится у тебя судбьба, после потери твоего главного защитного свойства – бега?..». Пожалуй, в таком состоянии его даже моя знакомая «Волчуша» сможет загрызть. Ради волчат она, определённо, не «пожалеет» слабого, подраненого лося. Волк необычный зверь: нападает даже на животных гораздо крупнее и сильнее его самого. Волчица-мать – тем более. И постепенно мысли целиком переключились на неё – «Волчушу». Куда пропала? Двое суток прошло после той, памятной с ней встречи.
            *                *                *
Я  верю в телепатию человека. Жизненный опыт заставил поверить. Но телепатия у животных развита ещё острее. Так или иначе, но волчица пришла ко мне  уже на следующее утро. Пришла опять одна. Без своей любопытной малышни. В полубредовом состоянии, с сильным головокружением я лежал на своей «кровати». Увидев её, пошатываясь, встал на ноги. А она вдруг быстро отошла от дыры. «Своим видом, даже зверину напугал!» - с горькой иронией подумал я о себе. И в тот же момент на меня сверху полетел рыжевато-серый, величиной с мужскую шапку, комок. Мягко шлёпается у моих ног. Вглядываюсь: неживой заяц. С погасшими глазами и капельками крови на лбу и шее. Задираю голову. А там, наверху, такая довольная собой, весёлая подруга-волчица. Сидит, оперевшись передними, когтистыми лапами почти на край прорехи.
- Волчуша! – хриплю растроганно, до слёз. – Ну, спасибо тебе. За подарок, за бескорыстную дружбу.

Поднимаю зайца. И его жалко. Да что жалеть. Закон природы. Судя по лоску мягкой шерсти, вообще, - состоянию тушки, добыча свежая. «Только, что же мне с нею делать? – ломаю голову. – Не есть же сырую зайчатину. Свою «методу» борьбы с голодом нарушу. Да и опасно после двух недель, можно сказать, абсолютно строгого поста…» Между тем, удостоверившись, что заяц мною охотно принят, Волчуша ушла. «Может, выкинуть «гостинец» в прореху, - мелькнула мысль.- Не держать же тут, пока запахи от него пойдут? Нет, нельзя: обижу добрую зверину, - прихожу к заключению.-  А то и вовсю загоню её в психологический тупик. Звери они ведь максималисты!». И решаю зарыть «подарок» под бугром земли, уже насыпанным и утрамбованным мною для водружения моего многотрудного флагштока-«удилища», с красным «пакет-вымпелом». К слову, даже с этого бугра, при всей длине гибкого, клонящегося из стороны в сторону флагштока, сам пакет поднимался над прорехой едва ли на  два-три вершка. Помимо того, я теперь опасался напугать им волчицу с её малышами. И поставил своё изобретение по диагонали к стене.
Сейчас мне надо прежде всего разрыхлить бугор. С тем, чтобы его землёй накрыть заячью тушку.

Ковырял ножом медленно, с долгими перерывами на отдых. То и дело темнело в глазах. А когда в моём воспалённом мозгу  вдруг возникла мысль о желании костерка, да кусочка жаренной на хворостинке зайчатинки, мучительные спазмы живота скрутили меня в бараний рог. Поохал, постонал с полчаса и с молитвой – снова за работу. Так, что к наступлению темноты, заяц был надёжно погребён.
Неимоверно усталый, кое-как взобрался на своё ложе. И через пару минут впал в полубредовое забытьё. А когда всё-таки уснул, как всегда, отчётливо, ясно увидел во сне то, что можно назвать метафорической проекцией на мою жизнь. Да, наверное, - не только мою.

Утро. Наш храм Святителя Николая. У Соломенной сторожки. Конец ранней службы. Поцеловав крест, одухотворённо радостный, умиротворённый, иду к  выходу. Сойдя с последней ступени паперти, оказываюсь под моросящим дождём. Липучая, чёрная грязь. Чем дальше, всё липче, чернее и непролазнее. Она уже в моих ботинках. Идти по ней трудно, противно, тягостно. Увязнув по колени, падаю ничком. Теперь грязь на руках, лице, одежде. Поднявшись, думаю: дальше идти – только людей пугать. Оглядываюсь и вижу, что с крыши храма льётся чистая, как горный хрусталь, струя воды. Возвращаюсь на ступени паперти. Омываю лицо, руки,  ноги. А вода так чудесно действует, что будто налипшая на меня и уже затвердевшая толстой, твёрдой коркой чёрная грязь сама отваливается, обнажая мою белую, чистую кожу. На душе опять радостно и покойно. Но ступать с последней ступени храма страшно. Тем более – уходить от него. Терзаемый мучительными противоречиями, просыпаюсь. Не то что удивлён, - поражён сном. Он бьёт в самую суть моей греховной повседневности. А тут ещё одно наваждение.
Уже не во сне, а наяву слышу, будто в моей пещере некий «коммунальщик» подключил воду:
- Буль-буль-буль, - утробно булькает в темноте.

Именно булькает, а не журчит, как та, чистая струя, с крыши храма. На светящемся циферблате – около пяти утра. Приподнимаюсь. Прислушиваюсь. Навострённые уши выдают пеленг: булькает вроде бы в углу, под сводом стены, опирающейся на гранитную плиту, с трещиной. Той самой трещиной, в которую предположительно вползла моя змея-«скарапея». Нащупываю в противоположном торце лежанки корзину. С трудом отыскиваю пальцами сухую, податливую лозинку-плетёнку. Опять-таки, наощупь, поддеваю её концом ножа, с хрустом выламываю и поджигаю спичкой. Вновь задвигались, заходили по стенам, полу, потолку эти страшные, уродливые тени-вурдалаки. Преодолевая тошнотворную слабость, опускаюсь на карачки, подползаю к трещине. Воды нет и в помине. Сухо. Бульканье тоже прекратилось. Неужели почудилось? А я, дурень, уже губы раскатал. Думал, напьюсь, пополню скудные, с прошлого дождя, водные запасы. И, может, даже умоюсь, чтоб волков-лосей своей немытой физиономией не пугать. Умылся! Очередной несбывшейся надеждой! Правда, ветер наверху  начал больно уж травой-старицей шелестеть. Иногда даже – подвывать. Возможно, к дождю. Значит вода будет.
               
               *                *                *

Двумя днями раньше в моём голодающем, теряющем нейроны мозгу родилась  ещё одна спасительная мысль. Вглядываясь в покачивающуюся под порывами ветра осинку, подумал: «А что если!..» И даже живо, по-молодому вскочил от этого жаркого, обнадёживающего «если». «Если разрезать на крепкие ленты мой, почти новый, рюкзак, - внутренне и наружно дрожа, размышлял я, - то, связывая их, получится связка метров в шесть. Её вполне хватит, чтобы достать до ствола осинки. Вот только, как достать? Да ещё и закрепить конец связки на стволе?». Подумал, порассуждал, до боли в висках, и пришёл к выводу, что два возможных способа для моей задумки не подходят. Первый способ – поднять конец связки к стволу  гибким, виляющим из стороны в сторону шестом для вымпела. Поднять еще кое-как можно. Завязать же связку на осине – не получится. Я не фокусник. Второй способ – привязать к концу связки подходящий для этого камень. И подбрасывать его вместе с концом связки до тех пор, пока он не захлестнётся на стволе или его ветвях. Однако, обковыряв ножом все стены и пол, я  подходящего камня не нашёл. А тот, при помощи которого я расщеплял ствол берёзки, оказался слишком тяжёлым для «подбрасываний».

- Господи! – призношу вслух, с мольбой, - на одного Тебя все мои надежды-чаяния!
Бог. Боженька.Он всё видит. Он всё знает. Он накажет за всё плохое. Он отблагодарит  за всё хорошее… В таких простых словах внушалась мне Вера в Бога с самого детства