Факельщики

     Фрося Горемыкина и муж ее Ефрем пересекли черту предпенсионного возраста. Это когда до пенсии как до морковкина заговенья, а работать уже здоровье не позволяет. Пенсионный возраст властям приходилось отодвигать. Их тоже понять можно: эпоха-то, как говорится, застыла в сладостном ожидании, но и темп роста ускоряться не хотел. Деньги-то, конечно, в стране водились, на оборону и культуру, кажись, хватало. А людям штатским в маленьких городах приходилось выкручиваться.

     Ефрем пробовал подрабатывать в котельной, но в очередную зиму все трубы в городе полопались. Хозяйство у них старое, капремонт откладывали аж с восьмидесятых, а теперь его делать поздно. Фрося работала в продуктовом магазине, но руки у нее порой так тряслись, что она роняла на пол драгоценные дефицитные яйца. А тут еще новая беда: у обоих супругов развилась дальнозоркость. Что прямо перед глазами – не разглядишь без очков, книги и газеты вообще читать невозможно, а что до телевизора — слышно его хорошо, а изображение все в темных пятнах. Да и что там смотреть — и так все ясно, лет десять без умолку кричат одно и то же. Но вот далекое, заграничное — то стало супругам видно, как на ладони.

     — На Аляске вакцинация запаздывает, — сообщал, бывало, Ефрем, — аэросаней, гляжу, маловато выделили.

     — А Хантер, сыночек Байдена, что-то кислый ходит, — вторит супругу Фрося, — видимо, комиссия сената одолевает болезного.

     — Жаль парня, при Байдене, как ни крути, дух перевели. ЖСК наш даже обещал лопнувший стояк приварить, может, еще пяток годочков дом простоит до сноса.

     — Да Байден твой на ладан дышит. В самолет ползком забирается. Хотя ты прав, при нем и подъездах меньше мочатся…

      Так и жили супруги Горемыкины, редко вникая в ту реальность, которую некогда дали господину Марксу в ощущениях. Все более привязывались они к темным делам далеких стран. Что поделаешь, таков этот страшный недуг — дальнозоркость. Но кушать-то тоже хочется, холодильник пустой. Гречки полпачки в буфете осталось, если бы ее мышь не сгрызла. Ефрем наведался на сходку озабоченных граждан. Там, в бывшем советском бомбоубежище, стариканы чесали затылки, как уберечься от западной угрозы. Сходка и подкинула Ефрему на дом работку.

     Вернулся Ефрем домой с картонной коробкой, внутри оказался прибор — последнее слово техники с оборонного предприятия. Похоже на кухонный комбайн. Назывался прибор мудрено: РЦА (репеллент целевой аудитории). Толстый шнур втыкался в компьютер, а в чашу, вроде как у миксера, требовалось закладывать… стыдно сказать, обычные фекалии. Прибор с приятным жужжанием перемалывал свой материал, подсушивал, стирал до уровня нано-частиц… А потом происходило чудо, которое супруги Горемыкины своим умом понять не могли. Вроде как вся эта нано-субстанция оцифровывалась и тонким слоем опыляла сайты, где молодежь тусуется. Те зайдут анекдоты почитать или на сиськи звезд попялиться, а в комментариях все плотно фекалиями измазано. Аудитория натурально отпугивается, тянется к патриотизму. Все бы хорошо, да платили за это занятие скудно. Да и фекалии добыть в нужном количестве трудновато. Своих-то нема с голодухи, а у соседей тоже не выпросишь, они их на огород свозят, помидоры удобрять. Разве что за собаками на улице подбирать, да не набегаешься. Собаки нынче в их городе стали больно шустрые, с пониманием.  

      Но вот как-то случайно во время зимней рыбалки к Ефрему обратился дед Аким с соседней улицы. Это произошло, конечно, после распития флакона денатурата на боярышнике, когда оба почувствовали приятное отупение и рыгали, размазывая отрыжку по пятнистым маскировочным курткам.

    — Ефрем, ты записываться будешь или как? — спросил Аким.

    — Куда? — удивился Ефрем.

    — В факельщики.

    — А что это?

    — Нужное для страны дело! Ты давай, вот тут у меня в ведомости распишись, что я тебя привлек. А тебе потом все на собрании объяснят.

    — Ну, раз нужное дело, давай, распишусь, — согласился Ефрем, он уже давно привык ставить подписи не глядя, если просили под благовидным предлогом. Так он и сбережений когда-то лишился — олигархам хотел помочь, банки дохлые поддержать.

      Сходил Ефрем на собрание. На душе потеплело. В темном подвале при свете керосинки помолились во славу термоядерных ракет, о схождении иерусалимского огня. Потом на стул взобрался угрюмый горбун в кожаной помятой тужурке. Он энергично замахал рукой, зажав в кулаке кепку. Говорил хрипло, словно каркал, но все по делу. Обрисовал положение в мире. Разгул либерализма, козни поляков. Рассказал про заговор масонов. Описал, как простым гражданам на западе мозги промывают по телеку, чтобы они в русофобы записывались. А у русских, дескать, искони на одну хромосому больше, потому они право имеют на любой беспредел, а не токмо прозябать как твари дрожащие. Велел особо опасаться тамошнего колдуна Илона Маска. Ведь имя этого гада можно трактовать как три тройки — ровно половина от числа зверя. Полузверь, значит. Ефрем и сам со своей дальнозоркостью Илона Маска недолюбливал: уж больно тот повадился блестящие ракеты в космос пускать. Не по-нашему это, не по-христиански.

      А потом Ефрема определили в эти самые факельщики. Туда как раз дальнозоркие позарез требовались. Фросю тоже разрешили с собой брать. И пошла у них настоящая работа — иностранцев и их агентов по ночам ловить. Платили по сходной цене: часть тушенкой и денатуратом на боярышнике, а остальное — деньгами.

      Ловля шла по классике — впереди шагали плечистые мужики в штатском. Лица у них застыли, словно цементом обмазаны, а в карманах — прочные капроновые сети с грузиками. За углом мотоциклеты с пулемётами дежурили. А за мужиками в штатском передвигалась толпа ходячих граждан с дальнозоркостью. На пальто и куртках у них булавкой иконки приколоты, а руках — горящие свечки. Роль факельщиков простая — своей интуицией определить, где агент скрывается, в подъезде ли, на чердаке, или у кинотеатра. А дальше — дело техники.

     Так и ходили всю зиму до весны. Иностранцев, правда, изловили негусто. Попалась пара нищих таджиков, тех пришлось отпустить, они ремонтировали аварийный фонд. Встречались черные коты, но всегда ускользали из рук, тихо, по-воровски исчезали во тьме. Студентов целыми группами сдавали в КПЗ. Это подлый народец издавна известен. Студент — это будущий интеллигент, а интеллигент — потенциальный эмигрант, а значит — гниль. Лишний раз прочистить этой падали мозги в камере — святое дело. Отчего студенты в оборону не вовлечены, отлынивают? Страна-то, как известно, застыла в сладостном ожидании окончательной победы. Потому каждый, кто не стар и еще не в могиле, должен готовиться к своей участи.

      К весне Фрося слегла от страшной эпидемии, охватившей полгорода. Называлась эта зараза как-то хитро по-научному, кажется, вирусная полимераза. И била она по мозгам безжалостно.  

     Мозги скисали, а в заболевшем закипала неукротимая злоба. К таким в автобусе или на улице не подходи, держись подальше. Могут и в лицо ядовитой слюной плюнуть или ногу прокусить. Зубы у них прочные делаются — кирпичи прогрызают. Лбом они запросто стены прошибали, тем более что кругом аварийный фонд. А интеллигента могли голыми руками придушить или шею ему свернуть, как курице. Ведь интеллигент — тот же иностранец, его не жалко. Эта братия книг больно много читает. А среди книг разные встречаются. Иные давно сжечь пора, а остальные — запретить.

      Ефрем держал супругу дома, цепью к батарее приковал. А сам все в факельщиках ходил. К концу весны в город приехал товарищ Бесковитый из самой Москвы. Привез он две диковины: копию усов маршала Будённого из винилового ворса и кость славянского святого, выкупленную за валюту у Ватикана. На усы любовались, примеривали себе, а кость лобызали по очереди.

     Потом пошла обстоятельная беседа про дела столичные. Мол, двенадцать ученых физиков заподозрили в измене, арестовали, свезли на подвал. А при обыске у одного из них нашли записную книжку, в ней — формулы и иностранные имена: Клайперон, Больцман и даже какой-то подозрительный Мандельброт. Но главная беда состояла в другом. Из-под надзора скрылся один консультант. По наводке филера его ждали здесь, в городе. Росту он был высокого, один глаз зеленый, а другой — черный. Чернокнижник, маг, а главное — русофоб. Если его не остановить, неописуемых бед натворит. Может любого ценного работника запросто под трамвай определить. Обладает талантом внушать людям мысль, что живут они неверно. Дескать, сама эпоха сладостного ожидания ни к чему хорошему не приведет. После такого даже смелый человек может бросить пить. А если кто бросит пить, того тоска сожрет за две недели, только кости останутся, да и те собаки голодные обглодают – хоронить не надо.

     Консультанта ловили всем факельным обществом целое лето, ловили с остервенением, со скрежетом зубовным. Никого, конечно, не поймали. Избили до полусмерти пяток гнилых интеллигентов — да те и без того еле на ногах стояли. Одну студентку, обработанную резиновыми дубинками, всю в синяках, заморенную, Ефрем пожалел, спрятал от расправы у себя дома. Только та не прожила долго: от денатурата ее сильно тошнило, да и дух в квартире Горемыкиных был ей непривычен. Перед смертью бедняжка вымолвила всего одну фразу: «Какая жопа». Тельце ее пришлось сдать в морг, чтобы Фрося с голодухи не соблазнилась.  

     От злости, что нет нигде консультанта, факельщики сочиняли доносы на своих. Некоторых потом увезли в неизвестном направлении. Ефрем приходил домой злой, голодный и с помутненным рассудком. А супруга Фрося, его дождавшись, бросалась навстречу, рвалась с цепи, впивалась зубами мужу в ляжку. Ефрем уж загодя обмотал ногу свиной кожей — надоело ему хромым ходить. Но и свиную кожу супруга прогрызала, впивалась до кости, рычала по-звериному. Ефрем лупил ее тяжелой чугунной сковородкой по голове, отдирал с трудом от ноги. Выпивал флакон денатурата. Садился на продавленный до пола диван, включал телевизор. От привычных звуков любимых программ Фрося затихала в углу, ковыряла когтями паркет, вздувшийся от ее же мочи. Вынимала паркетину и наслаждением обсасывала ее, урчала.

    — Ничего, Фрося, потерпи, родная, — говорил Ефрем, — вот всех агентов переловим, тогда заживем.  

    А движение факельщиков уже безудержно, как пламя, распространялось по весям и городам…