Бражник

    Попеременно втягивая то живот, то щёки, по окошку ползла гусеница, долготою с вершок. Дебелое её тело, обтянутое платьем из плотной золотой парчи с серебряными вставками от самой горловины до подола обращало на себя внимание, но сей чопорный, несколько топорный облик вызывал у окружающих опасливое почтение, что держит на расстоянии менее уверенных в себе. Ибо, не ровен час, - склонишься эдак, сдуть приставшую невзначай к платью пылинку, а получишь в ответ негодование, али колкость, либо едкое слово, будто прикосновение?! Себе дороже! Лучше обойти, не давать повода, не рекомендоваться выскочкой. Уж коли сама подзовёт, тут другое, делать нечего, - невежливо представлять, будто занят и торопишься.
   Только вот молчит, не зовёт, потому знает - нет охотников знаться с нею, а если кто и обнаруживает в себе такое намерение, сдерживает его опасливостью, что трусости или благоразумию сродни, - то уж у кого на то какой расчёт.

   Гусеница ползла по окошку, и душа ея при каждом движении разбрызгивалась поровну, не миновав ни единую из многих пят.   Больно отзывалась в ней брезгливость, с которой встречали её появление. «Пусть бы не остановили... не позвали... не обратился бы кто...» - Молила она про себя кого-то незримого, но всесильного, и торопилась спрятаться, закатиться угольком в уголок, уединиться под покровом укромной, спасительной тени.

   Намного позже, через пару-тройку лет, когда течение Леты снесёт пугливых с завистниками, осторожных с расчётливыми, а вместе с ними и преисполненных отвращения, бражник, - в новом облике солидной роскошной бабочки, - будет принят в обществе, и перелетая с цвета на цветок, непременно вздохнёт, сострадая недолгой памяти тех, в ком не нашёл сочувствия давней порой, когда был простой гусеницей:
- А что бы не думать обо мне плохо? Увидеть душу, а не только то, под чем скрывается она...