Пора говорить о социологах III поколения. Очерк 1

Я давно ощущаю, понимаю и понемногу пишу о том, что верхушка пирамиды поколений современнoй российской социологии стирается. Так, если говорить о «ленинградской социологической школе», то все ее основатели – А.Г. Здравомыслов, И.С. Кон, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов – ушли. В начале года не стало представителя второго поколения Б.М.Фирсова (1929-2024), по-моему, осталось лишь два представителя этой когорты: Я.И. Гилинский (1934 г.р.) и А.А. Русалинова (1931 г.р.). Таким образом, очевидно обострение многоаспектной проблемы «ухода первопроходцев», но до сих пор она не нашла серьезного отражения в нашей литературе. Одним из аспектов обозначенной трансформации строения нашего профессионального сообщества является то, что старейшей возрастной группой становится третье поколение советских / российских социологов, которое в разрабатываемой мною системе поколений объединяет социологов, родившихся в интервале 1935-1946 годов. Следовательно, самым молодым членам этой когорте в наступившем году исполнится 78 лет, а старейшим будет 94 лет. Естественные процессы берут свое, уже многих представителей III поколения нет, а к концу 2020-х эта группа заметно уменьшится.


У меня нет возможности сделать обзор публикаций о жизни и научном наследии социологов первых двух поколений, однако можно сказать, что о лидерах этих когорт написано немало, и у нас как профессионального сообщества есть представление о том, как они входили в науку и что ими сделано. Есть основания полагать, что в ближайшие годы о них будет сказано еще, и их вклад в нашу науку будет представлен и оценен более основательно. Третье поколение пока не стало объектом направленного изучения историками нашей науки.
Причин такого положения дел – множество, одни из них коренятся в характере, природе исторического знания, другие – в отношении нашего сообщества к своему прошлому, отчасти, и к настоящему. В первом случае имеется в виду тот факт, что история – дальнозорка, она включается в изучение тех или иных процессов лет через 20-25 после начала их развития, часто – много позже. Она «не любит» исследовать подвижную реальность, каким является III поколение.


Что касается отношения нашего российского социологического сообщества к своему прошлому, то здесь, видимо имеет смысл говорить о двух обстоятельствах. Во-первых, о восприятии III поколения   представителями других когорт социологов, прежде всего – молодыми исследователями, и во-вторых, о взгляде социологов третьей генерации на себя. Изучение всего этого – очень непростое дело, но начать – надо. Сейчас для этого есть серьезные предпосылки, во-первых, многие представители этой общности живы и активно работают, во-вторых, накоплен немалый биографический материал, который требует анализа. По большому счету, каждый рассказ человека о себе – это и рассказ о его поколении.


2 апреля 2005 года я писал Наталье Мазлумяновой, работавшей в области анализа биографий российских социологов:  «К началу зимы будет год после смерти Голофаста [В.Б. Голофаст (1941-2004)]... я все думаю к тому времени сделать заметку о поколении шестидесятилетних (не шестидесятников)... Валерий – один из сильных представителей нашего (1939-46) поколения... про шестидесятников много написано, а мы что - рыжие? шестидесятники про нас не напишут, они нас не понимают, и следующие поколения слабоваты (я имею в виду лишь наше профессиональное сообщество)... но это, Наталья, безумно сложно... даже боюсь пока думать на эту тему... это в какой-то мере осмысление моего времени...»


И на следующий день продолжил «... Вот и прикидывал, что же произошло. Затронул я эту тему по телефону с Масловой [социолог О.М.Маслова, 1937 г.р.], она говорит, что Пациорковский [В.В. Пациорковский, 1941 г.р.] называет наше поколение «потерянным». Вы помните, что это определение дала Гертруда Стайн по отношению к Хэмингуэю, Фитцжеральду, Эзре Паунду и ряду других молодых американских писателей и поэтов, начинавших после Первой мировой войны. Хотя оно и стало меткой поколения,  оно неверно. Это поколение сделало современную американскую литературу. Только близорукие люди типа Задорнова считают, что у Америки нет культуры...


Но разбираться надо, в любом случае. Действительно, когда мы говорим о советской социологии, мы закономерно называем работы (книги и проекты, лучше – проекты и книги) Ядова, Здравомыслова, Кона, Грушина, Левады, Гордона и Клопова, Римашевской, Заславской, Шубкина, Осипова, Ольшанского... запросто можно продолжать. Все они родились в конце 20-х.
А потом? Неужели действительно провал? Я знаю имена социологов (почти всех я знаю лично), родившихся в 1939-1946 годах (я не смотрел в паспорт, но могу прикинуть), я знаю работы многих, я знаю книги некоторых, но я не помню ни одного проекта, выполненного ими как руководителями и вдохновителями. Может забыл? Во всяком случае до перестройки. А ведь каждому было уже минимум 40 лет.
Что же произошло?
Не лень, не отсутствие образования, не скудность ума... Что же? <…> Пока ответов нет. Не знаю, будут ли».


Когда писалось это письмо, без малого двадцать лет назад, мое исследование прошлого современной российской социологии только-только начиналось, и не ясно было, как долго оно продлится и что будет делаться. В частности, еще не было четкого, формализованного взгляда на социологические поколения. Общая концепция поколений была обоснована лишь весной 2008 года, и при поддержке ряда друзей и благословении В.А.Ядова: «МИСТИКА, НО ВЫГЛЯДИТ УБЕДИТЕЛЬНО. ПРИВЕТ, ВОЛОДЯ», я начал в опоре на эту концепцию проводить биографические интервью с российскими социологами.


Я понимал Ядова, действительно трудно согласиться с тем (по-Ядову, мистика), что социальное явление – формирование и смена поколений – может описываться конструкцией (моделью), построенной на чисто математической, нумерологической основе. Мне же это построение представлялось теоретически корректным (по Эйнштейну, имеющим «внутреннее совершенство») и валидным (обладающим «внешним оправданием»), однако я не торопился его широко озвучивать. Отдельные фрагменты пирамиды поколений рассматривались в ряде статей, но полное описание было сделано лишь в моей книге «Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории» (2013 г.).


Многие сущностные особенности строения верхних этажей пирамиды поколений российских социологов определяются тем, что на протяжении трех десятилетий социология в СССР характеризовалась как буржуазная наука, и соответствующие исследования фактически не проводились. Поэтому, когда на рубеже 50-х – 60-х советская социология рождалась заново, то одновременно начали формироваться три поколения (I–II-III), так что история III поколения, это звучит несколько необычно, имеет ту же продолжительность, что и послевоенная советская / российская социология в целом. И в этом смысле, оно было всегда.


Приведу фрагмент интервью с Эдуардом Викторовичем Беляевым (1936 г.р.), которого с уверенностью можно назвать одним из первых (возможно, первым) в стране социологов III поколения, ведь он вошел в стартовую команду первой в СССР университетской социологической лаборатории: «“Преобразования в обществе” дошли, наконец, до факультета. В. Ядову предложили сформировать социологическую лабораторию. Насколько я знаю, первую в стране (1960 год). Он взял в лабораторию меня и Веру Васильевну Водзинскую, которая работала рядом со мной в той же комнате. Она была старше меня, одного возраста с Ядовым, и работала лаборантом уже несколько лет. Еще в лаборатории в те первые дни были А.Г. Здравомыслов, не помню, откуда он пришел <...>. Я был самым молодым в этой команде».
Большинству российских социологов Эдуард Беляев не известен, так как в начале 70-х он эмигрировал во Францию, а затем в Америку, однако его вклад в становление социологии в те годы был весьма значим. Имея философское образование, он под руководством И.С. Кона разрабатывал в высшей степени актуальную тогда тематику – использование математических методов в западной социологии, и его пионерная статья была опубликована в 1967 году в «Вопросах философии». Можно допустить, что это была своего рода визитная карточка III поколения социологов; думаю, что ни один социолог I-II когорт не осветил бы столь детально эту предметную область. Понимая новизну и сложность темы, профессор Кон подстраховал защиту Беляевым его кандидатской диссертации, оппонентами были приглашены два доктора наук, уже тогда известные своими работами: Г.М. Андреева и Ю.А. Левада.


Вскоре, весной 1962 года в той же ядовской лаборатории появилась студентка математико-механического факультета ЛГУ Галина Иосифовна Саганенко (1940 г.р.), о социологии она ничего не знала, пришла по объявлению, необходимо было закодировать большое число анкет для их последующей обработки на ЭВМ. Все это она сделала и по тематике лаборатории подготовила дипломное исследование. После окончания мат-меха она, не ленинградка, готова была поехать по распределению в один из подмосковных городков в «почтовый ящик». Но Ядов понимал, «что математик — полезный работник в деле изучения массы респондентов, помноженных на массу признаков». А на те скромные хлеба, которые он мог предложить работнику, пригласить выпускника мат-меха с ленинградской пропиской нечего было и рассчитывать; у него была лишь ставка лаборанта на 83 рубля. Он пошел договариваться с ректором ЛГУ академиком А. Д. Александровым, и в итоге Саганенко оставили по распределению в Ленинграде, предоставив ей место в студенческом общежитии. Она много лет исследовала теоретическое и эмпирические вопросы повышения качества социологического измерения, в 1974 г. стала кандидатом наук, а в 1991 г. – доктором. Всем советским / российским социологам известна книга «Человек и его работа», увидевшая свет  в 1967 году, многие годы игравшей роль учебника по теоретико-эмпирической социологии. Раздел по математической обработке информации был написан Г.И. Саганенко, он позволил многим начинающим социологам, войти эту сложную область их деятельности. Замечу, в те годы многие социологи с трудом осиливали вычисление процентов и их последующую интерпретацию.


Два сделанных историко-биографических экскурса иллюстрируют тот факт, что с самого начала своего рождения, становления представители III поколения социологов серьезно заявили о себе, осуществляя те функции, которые были практически невыполнимы их учителями, наставниками. Думая развить, продолжить рассмотрение истории III поколения, я предполагаю привести множество сюжетов, раскрывающих вклад этой когорты в науку. А сейчас хотелось бы коснуться прозвучавшей выше темы «лишнего поколения». В силу разных причин она заявила о себе в самом начале этого исследования.


Интервьюируя в 2006-2007 годах социолога первого послевоенного поколения, член-корреспондента РАН Николая Ивановича Лапина (1931-2021), я задал ему вопрос: «Многие обстоятельства, в том числе смерть друзей, заставляют меня задуматься о судьбах моего поколения социологов, идущего непосредственно за Вашим. Условно я называю его (нас) шестидесятилетними: это люди, родившиеся перед самой войной и в годы войны. Границы поколения трудно определить, ибо в науке оно определяется не только возрастом. Есть пессимистическая точка зрения – это потерянное поколение, оно мало сделало в социологии; но есть и более спокойные оценки. Что Вы скажете этому поводу?» [1]. Отмечу, на момент интервью с Н.И. Лапиным еще не было строгих, формализованных границ III поколения, они прояснились примерно через год. Вот ответ Лапина: «Между собой шестидесятники давно обсуждают тему «преемников», но без особых успехов. Сейчас я думаю, что если для шестидесятников весьма существенна характеристика их как компактной возрастной когорты, то для следующих за ними когорт российских социологов эта характеристика менее существенна. Для них более продуктивны другие ракурсы оценок. Например, принадлежность к научным школам. Социологи-шестидесятники не имели непосредственных предшественников, поэтому многие стали основателями, в дальнейшем лидерами российских социологических школ. Напротив, социологи следующих возрастов входили в профессию, когда такие школы уже возникли. Они оказались перед выбором: или присоединиться к одной из существующих школ; или создать свою школу; или оставаться сами по себе, вне школ». Ценность суждения Н.И. Лапина просматривается по крайней мере в двух аспектах: во-первых, он подчеркнул значение «компактности» первой когорты советских социологов, их было мало и практически все они знали друг друга. Во-вторых, он обратил внимание на сложности становления лидеров в следующих поколениях. С ним нельзя не согласиться. Карьерные лифты уже скрипели, да и амбиции представителей III когорты были невелики.


Тема потерянного поколения возникла и в беседе в 2008 году с петербургским социологом III поколения Людмилой Васильевной Пановой (1938 г.р.), я спросил ее: «Галина Саганенко как-то сказала Ядову, что наше поколение – потерянное для науки. Разве?» [2]. Вот ее мнение: «Нет, я так не думаю, по-моему, это довольно односторонний взгляд. Конечно, то, что мы были вне мировой науки, мягко говоря, не принесло ничего хорошего. Много было и довольно бессмысленных направлений, например, политэкономия социализма, пытавшаяся обосновать преимущества и общественной собственности, и планомерного развития и т.д., в этом русле и не могло быть развития. Но, мне  кажется, что были исследователи, и я бы сказала сильное научное сообщество, которое не только пыталось понять нашу реальность, но и держать высокую интеллектуальную планку в своей работе. А это чрезвычайно важно и для тех, кто учился у этих людей». Здесь Панова указала еще один важный фактор, сдерживавший движение в науке нашего поколения.


В 2008 году рассказал о прожитом в социологии хорошо знавший ситуацию с развитием науки в Москве и Ленинграде Игорь Иванович Травин (1936-2016). Один из моих вопросов звучал так: «Занимаясь историей отечественной социологии, я часто вспоминаю наше ИСЭПовское время [БД: Время работы в Институте социально-экономических проблем АН СССР, 70-е - 80-е гг.]. Нельзя все хаять, но, мне кажется, что в силу социальных макрообстоятельств то время оказалось для нас всех потерянным. Сказать то, что хотелось, было невозможно... согласен ли ты?» [3]. Ответ Травина был достаточно развернутым: «Если говорить о судьбе поколения, то я хочу еще раз сказать, что информационная база, особенно возможность ее критического анализа, были под жесткой цензурой идеологической. И поэтому очень многие вещи были просто невозможны. Мне в свое время, например, Шкаратан высказал такой упрек. Он сказал – смотри, ты написал книжку, а почему ты не написал ничего, ни слова о том, какую социально-дифференцирующую роль играет вещная среда в жизни людей. Я говорю, Сева, извини меня, а как я это мог бы сделать. Как я мог бы писать, скажем, о бедности в 70-е годы в советское время. А отражением бедности, индикаторов бедности естественно является – то какие вещи люди носят, чем они обставляют свое жилье, в каком жилье они, наконец, живут. Так что в том числе и это. Или скажем, социокультурные процессы. Мы все, что писали о массовой культуре, или писалось кем угодно – это критика. Но никто, никому в голову не пришло, что по другому быть не могло. Что та культура, которая была поддержана, прокламирована, продвинута – она и не могла не быть вот такой массовой, оглупляющей, одуряющей. Ведь это был способ каким-то образом удерживать население в узде повиновения, идеологического в том числе».


Анализ жизни и деятельности социологов III когорты лишь начался, трудно сказать, что выявится, и к каким выводам приведет это изучение. Но моя гипотеза: мы – не потерянное поколение, и наш вклад в российскую социологию будет служить ее развитию.

1. Н.И. Лапин: «Наша социология стала полем профессиональных исследований, свободных от идеологического диктата» // Социологический журнал. 2007.1, с. 141-175.
2.Л.В. Панова: «Самые интересные мысли были упакованы в многослойную обертку партийных окументов» // Телескоп. 2008. № 4.
3.И.И. Травин: «В социологию я пришел совершенно сознательно» // Телескоп. 2008. № 1.