Москва Родные лица Часть 6

                ГЛАВА ШЕСТАЯ
                МОСКВА
    
                1
   В  Москве дед активно включается в жизнь писательской организации. Фамилия его часто встречается в газетах, особенно в «Литературной газете» начала 30-х годов. Он активно работает в Союзе писателей[57], является секретарем и членом президиума Всероссийского общества драматургов и композиторов, сотрудничает в разных печатных изданиях (в 1929 г., например, был ответственным секретарем журнала «Новый зритель»),
как и в Ленинграде, избирается депутатом Моссовета.

___________________
[57]На разных этапах это были ФОСП, ФСПП, МАПП,
ВОАПП, РАПП и т.д.
___________________


   В творческом плане эти первые годы работы в столице для него весьма плодотворны. В  1929  г. выходит его роман «Человек у конвейера», рассказывающий о жизни и проблемах заводского коллектива, в 1934  г. – третий сборник стихотворений «Песни и баллады».
Дед не пропускает ни одного конкурса, посвященного знаменательным событиям в жизни страны, пишет о Красной Армии, флоте, о партии, Ленине, Ворошилове, Буденном, Фрунзе. Его стихи привлекают композиторов. Песни и оратории, написанные на его слова, входят в репертуар армейских ансамблей и хоровых коллективов, исполняются на концертах и по радио.
   Есть у него и стихи, посвященные Сталину. И  в этом нет ничего удивительного – писатели считали, что, рассказывая о достижениях в стране, надо показывать роль в этом партии и ее руководителей, лично Сталина. Поэт Александр Безыменский, например, выступая на секции поэтов (1936  г.), говорил: «Необходимо показать, как работают в колхозах, показать со всеми противоречиями, показать единоличника 18-го года и кол-
хозника 30-х годов. Совершенно очевидно – что во всех темах главный момент  – руководящая роль Ленинской партии. Мы должны были бы показать не только работу секретаря райкома, но и работу секретарей цехорга-низаций и миллионы наших руководящих работников, причем руководство одно  – это руководство, которое ведет компартия большевиков. Я  слышал, что т. Сельвинский пишет работу о Сталине. С большим вниманием и волнением каждый из нас будет следить за этой работой. Все мы приветствуем это начинание». Поэт К. Алтайский рассуждает об этом же в поэме о наркоме Ворошилове:
   Поэт Владимир Маяковский
   Зарисовал нам Ильича…
   Поэт-партиец Безыменский
   Дзержинского нарисовал…
   Мы от эпохи поотстали,
   Нас мелочи берут вполон.
   Еще не зарисован Сталин,
   Калинин песней обойден.
   Большая тема нас пленила,
   Звонка, как бой,
   Остра, как штык,
   Климент Ефремыч Ворошилов,
   Боец, нарком и большевик.


   Надо сказать, что до того, как Сталин развязал свой кровавый террор, у писателей к нему было совсем другое отношение. Многие из них вели с ним личную переписку, обращаясь по общественным и собственным делам, кажущимся с позиций сегодняшнего дня совершенно пустяковыми. Их письма, как правило, начина-
лись со слов «Дорогой товарищ Сталин!» Так, например, А.  С.  Серафимович (31 мая 1926  г.) просит вождя о выдаче ему пожизненного железнодорожного билета, который поставит его «в наиболее благоприятные условия работы в области передвижения». Писатель предлагает решить этот вопрос «либо декретированием СНК», либо «приравниванием его (Серафимовича.  – Н.  А.) Президиумом ЦИК  к членам ЦИК  (в области транспорта)».
   Демьян Бедный плачет Сталину в жилетку (8 декабря 1930  г.), оправдываясь в написании фельетонов «Слезай с печки» и «Без пощады», в которых ЦК усмотрело «огульное охаивание России и русского», объявление Бедным «лени» и «сидения на печке» чуть
ли не национальной чертой русского народа. Сталин посылает ему в ответ большое письмо, по пунктам объясняя Демьяну все его ошибки.
   Выше я уже рассказывала о том, как драматург Афиногенов дважды (второй раз после основательной переделки) посылал Сталину свою пьесу «Ложь», и тот терпеливо ее читал и давал автору советы. Так поступали и другие писатели. Эти отношения со Сталиным носили как бы полуофициальный или даже полудружеский характер. Через несколько лет они уже станут невозможными.
   До разгрома РАПП (да и после, так как многие руководители РАПП вошли в правление Союза писателей) Сталину и другим членам ЦК  вместе и порознь по делам организации пишут Киршон, Афиногенов, Ильенков, Фадеев, Катаев, Панферов, Безыменский и т.д.[58] Как правило, высшие руководители всегда идут им навстречу. Сам Сталин и члены Политбюро ЦК тогда редко вмешивались в дела организации, только при крайней (по их мнению) необходимости, как, например, в случае с опубликованием в журнале «Новый мир» «Повести непогашенной луны» Б. Пильняка (см. главу «Писательский дом»).

_________________________
[58] Многие писатели посылали на рецензии свои произведения М.  Калинину, Л.  Кагановичу и другим членам ЦК, вели с ними дружескую переписку. Мариэтта Шагинян, например, решила в феврале 1936 г. выйти из Союза писателей и написала по этому поводу откровенное письмо Г.  К.  Орджоникидзе, назвав СП «никчемной» организацией. Она думала, что нарком ее поддержит, а он отчитал ее, как школьницу: «Удивлен, что вы могли уйти из Союза советских писателей, ведь это наш Союз, Советский Союз, он ведь организован ЦК  нашей партии, а Вы его называете никчемным. Странно, непонятно… Ваш поступок, хотите Вы или нет, прямо направлен против нашей партии, против советской власти, а куда это годится». Только тогда до Шагинян дошел весь ужас содеянного (ее еще как следует пропесочили в самом СП), и она кается Орджоникизде: «Ваше письмо спасло меня, заставило понять, до чего докатилась, и помогло честно принять вину…. Передайте тов. Сталину и партии что искуплю свою вину перед ними».
_________________________

   Когда Сталин в конце двадцатых годов ополчился на Авербаха и хотел его снять с поста и откомандировать в Баку, Ю. Либединский, Ф. Парфенов, В. Киршон,А. Фадеев сразу направили в ЦК просьбу о «помиловании» босса. На их письме были поставлены две резолюции  – «Не возражаю» Молотова и «Не возражаю» Сталина. Рядом Сталин приписал: «Авербаха оставить в Москве. В  составе правления», но потом передумал и приписку зачеркнул. Вскоре Авербаха все-таки отослали в Смоленск, и его соратники (в том числе и В.  П.  Ильенков, бывший секретарем фракции РАПП) снова шлют письма в ЦК и лично Сталину о возвращении Леопольда Леонидовича в «распоряжение РАПП для литературной работы».
   Личные симпатии, почти «женскую» влюбленность (по словам Ю.  Нагибина), испытывал к вождю Пастернак. В  ноябре 1932  г., когда страна узнала о гибели Надежды Аллилуевой, в «Литгазете» было опубликовано соболезнование большой группы писателей «дорогому т. Сталину». Пастернак же решилвыразить свои чувства отдельно от других и сделал к письму единоличную приписку, стоявшую после всех подписей: «Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине; как художник – впервые. Утром прочел известие. Потрясен так, точно был рядом, жил, видел». И полная подпись: Борис Пастернак.
   Однако наиболее сильные чувства к вождю, желание слиться с ним в единое целое проявились в стихах, которые он сочинил по заказу Бухарина[59] в новогодний номер «Известий» (1936 г.):
   … А в те же дни на расстоянье,
   За древней каменной стеной,
   Живет не человек – деянье,
   Поступок ростом в шар земной.
   …И этим гением поступка
   Так поглощен другой поэт,
   Что тяжелеет, словно губка,
   Любою из его примет.

________________________
[59]Бухарин сам перед арестом написал поэму о Сталине и послал ее вождю, но это не спасло его от гибели.
________________________

   Обожание вождя было всеобщим, гипнотическим явлением. Об этом очень хорошо написал в своем дневнике К.  И.  Чуковский (22 апреля 1936  г.): «Вчера на съезде ВЛКСМ/ сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пришел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А  ОН стоял, немного
утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И  мы все ревновали, завидовали,  – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали: „Часы, часы, он показал часы“,  – и, потом расходясь, уже возле вешалоквновь вспоминали об этих часах.
   Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: „Ах, эта Демченко заслоняет его (на минуту)“.
   Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».

   Лирические стихи дед тоже пишет, но в меньшей степени. Однако есть стихотворение, которое стоит в особом ряду – это «В парке Чаир распускаются розы». Композитор Константин Листов, с которым дед чаще всего сотрудничает, пишет на него музыку в стиле танго. Танго сразу становится очень популярным, покорив своей мелодичностью[60]. Его распевают во всех ресторанах и на концертных площадках. Никому не известный
до того курортный поселок Чаир становится самым знаменитым в Крыму.

   В парке Чаир распускаются розы,
   В парке Чаир расцветает миндаль.
   Снятся твои золотистые косы,
   Снится веселая звонкая даль.
   «Милый, с тобой мы увидимся скоро!» –
   Я размечтался над любимым письмом.
   Пляшут метели в полярных просторах,
   Северный ветер поет за окном.
   В парке Чаир голубеют фиалки,
   Снега белее черешен цветы.
   Снится мне пламень высокий и жаркий,
   Снятся мне солнце, и море, и ты.
   Помню разлуку так неясно и зыбко,
   В ночь голубую вдаль ушли корабли.
   Разве забуду твою я улыбку,
   Разве забуду я песни твои?
   В парке Чаир распускаются розы,
   В парке Чаир сотни тысяч кустов.
   Снятся твои золотистые косы,
   Снятся мне свет твой, весна и любовь!

_______________________
[60] Неслучайно герои одного из лучших романов о Великой Отечественной войне – «Горячий снег» Юрия Бондарева – вспоминают именно эту песню. Нашла она свое место и в кинофильме «Горячий снег», поставленном по этому роману.
_______________________

   
   Много в эти годы дед работает для театра. Сейчас трудно выяснить, где и когда шли его пьесы. В то время выходили сборники Реперткома [61]  – главного цензора в
драматургии, в которых публиковались аннотации на произведения, рекомендуемые к постановкам, и мнение о них рецензентов. Пьесы[62] деда в сборниках встречаются часто, и все они в основном оцениваются положительно. Например, в сборнике №  8 за 1931  г. есть комментарий к его интермедии под названием «10  000». В  нем говорится: «Тематика интермедии довольно обширная и дает ясное представление о противоречиях капиталистического и социалистического мира. По широте охвата темы эта во всем сборнике наиболее удачная вещь. Драматургическая форма соответствует содержанию и удачно его разрешает. К  недостаткам пьесы относится перегрузка чисто речевым материалом, уклон в этом материале к внешней эффектности и местами невысокое качество стихов.В особенности это относится к прологу. Но, в общем, интермедия в целом является допустимой для профессиональной и клубной сцены».

___________________________
[61] Репертком не только давал аннотации, но и присваивал пьесам, в зависимости от своей оценки, литеры – А (высшая), Б, В, Г.
___________________________

___________________________
[62] Наиболее полный перечень опубликованных пьес деда представлен в издании «Русские советские писатели. Поэты. Библиографический указатель». Их очень много, но нет указаний, где они шли.
___________________________


   А  вот оратория «Стальная артель» (о противостоянии кулаков советской власти) вызвала у цензоров серьезные замечания. Особенно им не понравилось, что в действие вовлекается публика  – по замыслу автора классовые враги скрываются в зале. На зрителей направлен яркий свет, и актеры им кричат со сцены: «Эй вы, вредители! Как вас терпит Советская власть?», «Вот они, саботажники! Бездельники, нет у вас ни стыда, ни совести!». В  аннотации к пьесе говорится: «Такой град обличений, не подкрепленных подлинными
фактами, может только настроить аудиторию против исполнителей, но никак не будет способствовать выявлению действительных саботажников при проведении посевкампании… Ставить ораторию ни в коем случае не рекомендовано».
   Видим мы в сборниках его старые пьесы «Голгофа», «Горят монастыри» и новые  – «Музей восковых фигур» («Ба, знакомые все лица!»), «Штурм неба», «Чудо» (в соавторстве с Н.  С.  Каржанским), «Долой короля», «Три фронта», «Каучук», «Технорук» и др. В  аннотации к «Голгофе» сообщается, что эта пьеса «вошла в репертуар филиала Государственного Малого театра».
   Ряд пьес дед написал в соавторстве со своим родным братом  – Ильей Александровичем Горевым. В  1929  г. свою пьесу «Радость» они посылают в Государственный академический драматический театр (бывший Александринский). В  архивах сохранилось
письмо деда к директору этого театра З.И. Любимскому.

   «Глубокоуважаемый тов. Любимский!
   Несколько времени тому назад Вам была послана пьеса „Радость“, о постановке которой мы ведем переговоры с Малым театром в Москве. „Радость“  – современная пьеса, трактующая вопросы семьи и партийного быта. Героизм боевой эпохи переключен в мирную
обстановку, богатую коллизиями и напряженностью борьбы. Центральная роль принадлежит женщине  – партийке, вокруг которой плетется сеть интриг и злопыхательств неустойчивых, мещанских элементов. Просьба сообщить о результатах подательнице этого письма Н. И. Горевой (жене И. А. Горева. – Н. А.).
   С коммунистическим приветом. Павел Арский.
   15 ноября 1929 г. Москва».


   Сохранилась также записка Ноны Горевой к Любимскому:

   «Т. Любимский.
   Очень прошу Вас позвонить мне по существу данного письма, так как на днях я должна возвратиться в Москву и привезти ответ.
   С уважением. Н. Горева».


   Главная суть пьесы состоит, конечно, не в идейных мировоззрениях героини Нины Кудровой, а в ее личной, женской судьбе. Выйдя замуж за нелюбимого человека, занимавшего ответственный пост в каком-то учреждении, она быстро в нем разочаровывается и страдает от внутренней пустоты и одиночества, которые особенно усилились после смерти их единственного ребенка. «Вот теперь, в минуту одиночества, – говорит она, – я стараюсь глубже уйти в работу, я стараюсь заглушить в себе все чувства». И  в другом месте: «Главное, что меня душит, – странное, глухое одиночество». Вскоре Нина выходит замуж за летчика Леонида Голубева, в котором видит сильного, волевого человека. В  этот момент у нее начинаются неприятности на работе: вокруг нее ловко плетет интриги бухгалтер Комар, растративший казенные деньги. Она оставляет руководящую должность и переходит работать в цех.Нет радости и в личной жизни  – летчик оказался не таким идеалом, как ей представлялось в начале их знакомства. Она опять остается одна и берет на воспитание двух беспризорных детей, Ульку и Митю. Только в них  – ее настоящее счастье. Об этом она говорит своему первому мужу Алексею, предлагающему ей снова вернуться к нему: «Это прошло… Пойми (обнимая Ульку и Митю). Мы вместе… Еще поработаем. Солнце плавит тьму… И  дни, как пламя… Воля преображает
мир… И мир растет и ширится в глазах тех, кто должен жить и строить новое… И я верю… будет жизнь и будет радость!..»
   В  это же время братья пишут либретто для оперетты «Прыжок в неизвестность» (по «Золотому жуку» Эдгара По) и «Чек для мистера Гульда». По поводу второго либретто была заметка в «Литературной газете»: «Художественно-политический совет Московского театра оперетты принял к постановке политическое обозрение П.  Арского и И.  Горева «Чек мистера Гульдина». Обозрение построено на противопоставлении СССР и Америки. Сюжет развертывается вокруг приезда к нам 2 американских делегаций: группы капиталистов и делегации рабочих. Авторами использован материал из производственного быта наших новостроек и колхозов. В американской части обозрения выдвинута тема о положении 10-миллионной армии безработных в странах капитализма. Постановка спектакля поручена режиссеру А. Д. Дикому. Музыка заказана композитору Красину».
   Международному рабочему движению братья посвящают и другие пьесы. В журнале «Рабис» за 1930 г. (№  21) помещена аннотация на их драму в 4-х действи ях «Красный фронт», действие которой происходит в Берлине во время забастовки на крупном машиностроительном заводе. Автор заключает, что пьеса «имеет все
основания с успехом пройти в Международный красный день (6 августа)».
   Рукописи пьес деда, напечатанные на машинке или стеклографе, рецензии на них, письма и запросы хранятся во многих государственных архивах. Так, в РГАЛИ, например, я нашла его письмо к В.  Э.  Мейерхольду:

   «Уважаемый Всеволод Эмильевич!
   Посылаю Вам пьесу для театра революции. Буду счастлив, если в ней Вы найдете материал для себя, как художника-режиссера и истинного революционера.
   С коммунистическим приветом
   П. Арский»[63].


_________________________
[63] Дата письма не известна. Работники архива относят его к 20-м годам.
_________________________


                2
   Со временем дед все больше переходит к темам, связанным с пятилетними планами и социальными преобразованиями в стране. Свои взгляды на задачи драматургов он высказывает, выступая в феврале 1936 г. на совещании драматургов эстрады: «Как мы отвечаем в своем творчестве на все события, которые происходят в стране? Мы, эстрадные драматурги, должны немедленно в художественном плане, политически и идейно разрешать эти вопросы творчески. Я требую от всех, и в том числе от себя, в художественном плане отзываться на каждое важнейшее событие, которое происходит в стране…

   Что такое автор эстрадной драматургии? Это та мембрана, те силы, которые отвечают немедленно на все события: <…> передовики сельского хозяйства  – Мария Демченко, передовики текстильной промышленности – Дуся и Маруся Виноградовы. Мы на это не ото-
звались».
   Для того чтобы быть ближе к своим героям и досконально изучить их работу и жизнь, писатели в 30-е годы встают на партучет в партийные организации заводов и фабрик, ведут там литературные кружки, проводят в рабочих коллективах свои выездные заседания.Мнение рабочих считается очень ценным. Об одном таком заседании, где упоминается фамилия деда, сообщает 20 августа 1931 г. «Литературная газета»: «Третьего дня исполнительное бюро ФОСП впервые провело выездное заседание у своего шефа  – коллектива рабочих завода им. Ленина…
   …Оживленному обсуждению и со стороны присутствующих рабочих, и литкружковцев, и со стороны писателей подверглись доклады… в том числе П. Арского („Всероскомдрам“) о работе литературной организации „по художественному показу героев пятилетки“».
   Встречи на предприятиях подсказали деду тему для романа «Человек у конвейера» – единственная его крупная проза. Действие происходит на старом, технически плохо оснащенном заводе «Большевик». Инженер Самсонов настойчиво требует от администрации,
чтобы в сборочном цехе установили конвейер. Та всячески этому противится. Руководство завода поддерживают пожилые рабочие, которые боятся потерять квалификацию и заработок. Пользуясь ситуацией, директор предприятия Онуфрий Саввич Сошкин потихоньку разбазаривает казенные деньги.
   Этот старый плут привык жить на широкую ногу, ухаживать за молодыми работницами, проводить время в ресторанах и казино. Под стать ему и главный инженер завода Сергей Юльевич Шагренев  – «дворянский сын, кутила и эстет, жадно стремящийся к наслаждениям». Он завел себе двух любовниц и тоже тратит на них казенные деньги. Этим руководителям нет никакого дела до рабочих, изнемогающих от тяжелого физического труда и ютящихся в бараках. Но времена изменились. На завод пришла новая молодежь, умеющая постоять за себя и других. Комсомолец Мильтон начинает выпускать стенную газету и в каждом номере критиковать Сошкина и Шагренева. Его и еще нескольких активистов увольняют. Конфликт доходит до горкома партии, директора и главного инженера снимают. Новым директором назначен передовой инженер Самсонов. Он наводит в цехах порядок и разрабатывает план реконструкции завода. Стоит отметить, что образы старых руководителей, их образ жизни, описание сцен в казино деду удались лучше, чем рассказ о заводе и жизни рабочих.
   Роман «У  конвейера» больше не переиздавался и давно забыт, как и все производственные романы того времени. Но его всегда упоминают в учебниках по литературе, когда речь идет о произведениях советских писателей на заводскую тему.
   Так же, как и рабочие, писатели берут на себя социалистические обязательства, и их выполнение строго проверяется. В  »Литературной газете» за тот же 1931  г. попалась такая заметка: «19 сентября секретариат МАПП рассмотрел дело о членах МАПП тт. Платошкине, Колосове, Чуркине и М.  Алексееве, взявших на себя обязательство по показу героев труда и его не выполнивших. Секретариат МАПП решил: поставить всем товарищам на вид, не выполнившим взятых на себя обязательств и, несмотря на ряд вызовов, даже не явившимся в МАПП для объяснений. Секретариат МАПП решил фамилии вышеуказанных товарищей опубликовать в печати».
   
   Особыми творческими подарками в Союзе писателей встречали открытие очередного партийного съезда. Рабочие в таких случаях брали повышенные обязательства, стараясь увеличить трудовые достижения. Ну, а писатели… сочиняли новые стихи и романы. К  XVII съезду партии они, например, объявили «поход им.  17-го съезда партии» и лучшие произведения включали в «Рапорт родной партии». Предварительно эти вещи обсуждались на секциях или авторских конференциях. Дед тоже представил для «Рапорта» свои произведения. Вот отрывок из стенограммы авторской конференции от 20 января 1937 г., где обсуждались три его стихотворения, два из которых получили всеобщее одобрение.
   
   «Арский. Я написал несколько песен. Первая моя песня называется „Буденовка“ (читает песню. Аплодисменты).
    Иркутов. Единственно, что мне бросилось в гла-за, это вот такое место: „Не раз пугала (буденовка. – Н.  А.) вражий стан“. Что же получается на слух? Получается  – не распугала вражий стан. Этот сдвиг надо продумать.
    Адуев. Я  считаю, что эта песня написана очень хорошо. Она очень патетична, хоть здесь нет ни одного „громкого слова“. Она вместе с тем лирична. В  ней нет „барабана“, нет этого ощущения военного коммунизма:„ах, скорей бы война!“ В  то же время на случай войны „Буденовка“ готова. Это вещь для рапорта абсолютно годна. Кроме того, надо подумать о том, чтобы включить ее в нашу работу по красноармейской эстраде, которая будет следующей нашей работой. Эту вещь надо,конечно, омузицировать, но вот как музыкальное произведение она может быть несколько длинна.
   Типот. Мне нравится это вещь. Образ дан хорошо – эта „Буденовка“ как угроза врагу. Это хорошо. Может быть, к мелочам можно было бы придраться, но просто не хочется.
   Иркутов. Читайте следующее произведение.
   Арский. “Партизанская“.
   Голоса с мест.  Хорошо!»

   Далее дед представляет «Балладу о летчике», которая у всех вызвала резко критическое отношение.

   «Родионов. Это стихотворение на меня производит такое впечатление, как будто его написал другой автор… сейчас предугадал все рифмы, настолько бедные ассоциации, образы и рифмы. Написано слабее первых.
   Иркутов. Если в первых двух песнях подкупают простота и ясность, то здесь эта балладная нарочитость непонятна. Здесь Арский как будто ушел от самого себя. Я предлагаю Арскому сложить это стихотворение и забыть о нем. Конечно, в рапорт оно никуда не годится.
   Шиферс. Когда пишешь на военную тему, то надо знать военную терминологию. Командир обращается к летчику и говорит ему: „Пилот“. Ведь звание военного летчика выше, чем пилота. Это не одно и то же, это нужно знать».



   «Буденовка» публиковалась во многих сборниках деда и изданиях для детей. Другие стихи, которые разбирались на этой конференции, мне не попадались.

         
         БУДЕНОВКА
   
     Наган и сабля на стене –
     Товарищи в боях,
     А рядом дремлет в полусне
     Буденовка моя.
     Ей снятся звонкие года
     Сражений и побед,
     Усатый снится командарм,
     Гармонь и лунный свет…
     Под звуки маршей, с песней шла
     Не раз она в поход,
     Немало рек переплыла
     И перешла болот…
     …И если враг пойдет на нас
     И взвихрит пыль в полях,
     Мне вновь послужит в грозный час
     Буденовка моя!



                * * *
    В  Союзе писателей дед участвовал в работе нескольких секций, и какие только вопросы им не приходилось разбирать на своих заседаниях! Несколько лет, например, тянулось так называемое дело о плагиате и взяточничестве поэта В. Г. Шершеневича, занявшегося в 30-е годы переводами пьес для оперетты. Комиссия по его делу работала два года. Мне было интересно ознакомиться с этим делом, с одной стороны, потому что в его разборе принимали участие дед и директор Управления по охране авторских прав Г. Б. Хесин – того самого управления, где с 1938 г. станет работать моя бабушка
Анна Михайловна Арская; с другой – в нем хорошо видно, насколько несовершенна еще была работа по охране авторских прав и как в ходе разбирательства определялись ее основные направления (управление было создано недавно, заменив финансово-агентурную секцию при ССП).
   В  заключении комиссии от 5 июня 1936  г. говорилось: «В  последние годы Шершеневич вместе с Геркеном[64] стремились к тому, чтобы вытеснить старые
кадры оперетточных переводчиков, став на их место и заняв позицию монополиста в советских условиях. После высылки Геркена он пытался стать единственным в этой области. Когда в Ленинградском Народном доме предполагалось поставить оперетту „Ледяной дом“ (по пьесе Лажечникова) и когда он узнал, что ее постановка может быть поручена режиссеру Раппопорту, то в целях проведения своего произведения просто предложил
Раппопорту взятку, под видом доли за соавторство по переделке текста.
 
______________________
[64] Геркен, как указывалось в документах комиссии, был выслан из Москвы «за педерацию». Это был тот еще делец. Со временем выяснилось, что его единственно оригинальное либретто «Холопка» выиграно в карты у писателя Раппопорта.
______________________


   Так он и Зощенко посоветовал дать взятку провинциальному режиссеру Радову за постановку переведенного текста оперетты „Мушкетеры“. В письме ему он пишет:„…думаю, что Вам целесообразно списаться с ним (сославшись на это мое письмо) и установить с ним контакт такого рода, что со всех постановок ,Мушкетеров‘ (Вашим текстом и его поправками) Вы с ним делите в какой-то пропорции гонорар“. Пишет об этом Радов и
самому Зощенко, ставя вопрос открыто: „или делитесь со мной, или я поставлю ,Мушкетеров‘ в другом, не охраняемом за давностью переводе, и буду получать авторские полностью“. Налицо откровенное вымогательство взятки при посредничестве Шершеневича».
 
   Монополистом в оперетте Шершеневич стал не просто так. На эту благодатную ниву он попал, когда большинство пьес, написанных и поставленных еще до революции, было запрещено, и театры остро нуждались в новом репертуаре. Поэт, будучи хорошим переводчиком, рьяно взялся за дело. Репертком целиком ему доверял и разрешил ряд оперетт ставить только в его переводах и переделках. Шершеневич быстро оценил данные ему преимущества, стал диктовать режиссерам свои условия и получал авторский гонорар, независимо от того шли пьесы по его тексту или, вопреки запрещению Реперткома, по старому. А дальше уже пошли взятки и махинации. Он переделывал названия старых пьес и выдавал их за свои, присваивал себе переводы умерших или уехавших за границу авторов. Все это, конечно, не могло долго оставаться тайной, и в Союз писателей пошли жалобы со всех концов страны. Несколько раз о нем писали и газеты.
   Шершеневич упорно сопротивлялся всем обвинениям. Когда возникли сомнения по поводу его перевода французской пьесы «Корневильские колокола», он попросил разобраться драматическую секцию, та передала его заявление в секцию музыкальных драматургов.
Секция выделила для экспертизы Улицкого и Гальперина. Последнего Шершеневич попросил вывести, так как был с ним лично знаком, и вместо него назначили деда. Улицкий и дед подтвердили авторство перевода Шершеневича. Однако Хесин не согласился с их выводами, создал свою собственную, более профессиональную комиссию, и та сделала вывод не в пользу поэта.


   В  адрес Хесина звучали упреки, что УОАП плохо работает. Хесин в свою очередь просил точно определить задачи управления. Касаясь того же Шершеневича и подобных ему деятелей, он говорил, что неясно, кто должен устанавливать авторство спорных произведений – управление или конфликтные комиссии, имеющиеся при профсоюзных организациях. Раздвоение обязанностей и ведет к упущениям в работе.
   Бабушка пришла работать в управление в 1938  г. Здесь-то и пригодились сполна ее знания по литературе и искусству и великолепная память на имена авторов и их произведения. Она проработала там 20 лет – до самой пенсии, была несколько лет начальником сектора персонализации, по просьбе Хесина передавала опыт сотрудникам республиканских организаций, приезжавшим в Москву на стажировку. Хесин очень ценил бабушку и многое сделал для нее в тяжелые времена.


                3
   Вскоре после переезда в Москву у деда появилась другая женщина. Сначала это было просто мимолетное увлечение, но та стала его шантажировать, была даже некрасивая история, когда во время их встречи из-за занавески появилась ее подруга. Дед струсил и ушел из семьи, благородно оставив бывшей жене и сыну квартиру. Для бабушки это был тяжелый удар, после которого она долго не могла прийти в себя. Но она не прокляла его, не возненавидела, как часто делают покинутые жены, не восстановила против него сына. Насколько я могу судить по сохранившейся у нас переписке разных лет моего отца и
Павла Александровича, у них были хорошие отношения, они всегда держали друг друга в курсе своих дел.
   Тогда же бабушка столкнулась с предательством их общих когда-то друзей. Одни при встрече с ней переходили на другую сторону улицы, другие делали вид, что ее не замечают. Среди немногих, кто сохранил к ней прежнее отношение, был драматург Борис Сергеевич Ромашов. В советские времена на одном из домов в Нижнем Кисловском переулке, где драматург когда-то жил, висела его мемориальная доска (теперь ее уже нет), и, проходя мимо нее (этим переулком мы ходили на Арбат к моей тете), бабушка говорила: «Вот достойнейший человек!»
   Для меня всегда оставалось загадкой, как дед мог бросить Анну Михайловну. Я не знаю, какие у них были отношения после развода до войны, но при мне он к нам, в проезд МХАТа, приходил часто, и я видела, с какой нежностью и любовью он на нее смотрит. Сидел дед подолгу и уходил всегда неохотно. На прощание он целовал меня в лоб и говорил, что любит меня больше всех. Я  тогда ни о чем не задумывалась, знала только, что у него есть другая семья и две дочери, мои тети – старшая Елена и младшая Людмила.
   О многом сейчас могут рассказать подписи, которые он делал бабушке, даря свои изредка выходившие книги. В  июле 1956  г., когда уже прошло 23 года после их развода и прожита значительная часть жизни, он пишет в сборнике «Из искры  – пламя»: «На добрую память моему верному другу и спутнику Анне Арской от Павла Арского». Она по-прежнему остается для него спутником жизни и, думаю, единственным человеком,
которому можно было поверить свои самые сокровенные мысли.
   Ну, а в более ранние годы эти подписи на книгах наполнены откровенно глубокими чувствами. В  1932  г. они разводятся, а в 1935  г. он дарит ей только что вышедшую поэму «Нергиз» какого-то малоизвестного азербайджанского поэта М. Сеидзаде с надписью «Любимой и дорогой Анке от Павко». Зачем он подарил ей эту сказку, где речь идет о молодой красавице Нергиз, поднявшей вместе со своими братьями народ против
шаха, да еще с такой подписью? Может быть, таким иносказательным образом он хотел выразить свое восхищение ее молодостью и красотой, не меняющимися с годами. Ему самому уже под 50 – солидный человек, с брюшком и порядочной лысиной. Чтобы ее скрыть, он наголо бреется, как тогда было модно, «под Котовского», носит кепку. На фотографиях того времени он выглядит намного старше своих лет и везде с палкой.
   «Мы две звезды»,  – написал он ей в самую горячую пору их любви, и сам первый предал эту любовь.
   До него, наверное, доходят слухи, что бабушка вместе со своей близкой подругой Евгенией Николаевной Филимоновой неплохо проводят время. У  них есть постоянная компания, в которой присутствуют и мужчины. По сохранившимся фотографиям видно, что они ездят за город: купаются, загорают, гуляют в лесу. Как мне рассказывала тетя Женя, у бабушки был человек, который ее очень любил, они собирались пожениться, но «тянули» из-за детей, ждали, когда они окончат школу. У него их было двое – жена у него то ли умерла, то ли они были разведены, сейчас я уже всех подробностей не помню. Звали его Константин. Этим намерениям помешала война: Константин, как и мой отец, погиб на фронте.
   Но до чего же обе они, бабушка и тетя Женя, были хороши в те годы (судя по фотографиям)! Вот, например, они где-то на прогулке с компанией. Обе  – в модных, длинных пальто с высокими воротниками, на головах  – береты, из-под беретов выглядывают челки, а из-под челок  – смеющиеся, обжигающие глаза. Но, конечно, покоряли не только глаза и улыбки, а особое обаяние, присущее обеим подругам. Ни одна фотография его не способна передать. Я  сама не раз подпадала под него у тети Жени, когда она у нас временно жила в 60-е годы и ей что-нибудь от меня было нужно  – сбегать за папиросами (они обе курили) или любимой сливочной помадкой в маленьких коробках фабрики «Красный Октябрь». И побежишь под ее обвораживающим взглядом куда угодно.
   Наверняка, именно тетя Женя спасла бабушку от переживаний, связанных с изменой деда, ввела ее в круг своих друзей, убедила, что жизнь с уходом любимого мужа не кончается. Сама она в своей жизни пережила не один роман. Бывали у нее удивительные истории. Приведу здесь ее письмо[65] к бабушке с рассказом об одной ее влюбленности и рассуждениями на эту тему, которые для кого-то покажутся эгоистичными, а для кого-то – поучительными. Надеюсь, что она не обиделась бы на меня за оглашение этой исповеди, ибо ей только можно позавидовать – не каждой женщине выпадает счастье так любить и так быть любимой.

__________________________
[65] Письмо из санатория, где Е.Н. Филимонова лечилась от туберкулеза.
__________________________


   «Анка! Мой маленький мышонок! Воробушек мой нахохлившийся! А  все равно я тебя люблю, и все равно дружба наша не может рушиться. Ты же посердишься, посердишься и перестанешь. Правда? А все равно нашу любовь никто вырвать не может. Никто и ничто! Понятно? Ну и злись. Я все ждала от тебя письма, но вижу,что ты сердишься, и даже, невзирая на мою болезнь, ты „осерчала“. Ну, да ладно. Я о себе особенно распространяться не буду. Мне очень плохо. Во всех отношениях. Меня запичкали лекарствами, и ни черта не помогает. За 11 дней я потеряла 3,5 килограмма. Но это не главное. Ты, конечно, догадываешься, что здесь гнездится что-то худшее, чем ТВС. Боюсь, что я отсюда не вернусь в Москву.
   Рядом с нашим есть санаторий РКК.  И  там отдыхает друг Сергея (вернее, не друг, а однокашник) Миша Макаров. Мы сразу узнали друг друга, и тут-то началось все дело. Если случится то, – в Москву не вернусь. Он меня зовет с собою на Украину, но я хочу сначала
попробовать, как с ним. Но боюсь. И сама не знаю, чего боюсь? Знаешь мои нравы! Но во всяком случае здесь я себе шею сломаю! В этом-то я уверена.
   И тебя нет, и посоветоваться не с кем! И вообще я очень, очень несчастная. Но одно для меня ясно – я его люблю, и любила, и буду любить. Он чудный. Он синеглазый, он хулиганистый, он храбрый, он летчик-высотник. Нет его лучше во всем мире! Столько нежности, столько товарищеской мягкости и столько страсти в этом хулигане! Он высокий и сильный, но он сказал, что силой ничего завоевывать не хочет, он сказал, что он хочет меня увезти отсюда своей женой. Он в августе сюда приедет, и тогда мы с ним вместе уедем, потому что сейчас ведь я не могу уехать, я же должна долечиться. А потом… О, Анка, я умираю! Вот уж это было бы счастье.
Настоящее, полноценное.
    Анка! Напиши, посоветуй! Анка! Спаси!Сегодня первый раз в моей жизни что-то свершится! Я  сама ему скажу: „Я  твоя. Я  хочу тебя. Возьми меня“.
    Вот так откровенно я тебе обо всем пишу. Но ведь ты знаешь, что от тебя я ничего никогда не скрываю.
   Так что, когда ты получишь это письмо, я уже буду „принадлежать“ Мишке. Я уже буду Мишкиной женой.
   Но что мне делать с Володей? У меня кровь холодеет и свертывается в кровеносных сосудах.
   Ну, миленькая, я очень много натрещала о себе, а о тебе ничего не знаю. Но я думаю, вернее, хочу думать, что у тебя все благополучно. Я даже надеюсь, что ты не
ссоришься со своим Котькой (Константином. – Н. А.).
   Брось, понимаешь, чего там сердиться! Надо жить так, как хочется, а то подкрадется идиотская болезнь – и все. Я решила, так и буду поступать! Если я даже разочаруюсь в Мишке, я вернусь к Володе, но, конечно, ничего ему не скажу. Вот и все. Я буду жить для своего благополучия, а не для его. Кончено! Я так решила. А ты-то уж лучше всех знаешь, что значит, если я решу что-нибудь для себя. Мне до других дела нет. Мне важно решить для себя. Вот я и решила. К чертовой матери все добродетели!.. Буду жить так, как хочу. И  тебе, мой мышоночек маленький, наказываю жить так, как ты хочешь.Слушайся меня и наслаждайся жизнью! Понравится мужик  – бери его. Разонравится  – к чертовой матери.
Жизнь одна, и то недолговечная!
   Ну, вот и все вылила тебе. Только с тобой и могу обо всем поговорить. А другие все чужие для меня. Целую тебя и Шурика. Как его дела? Пусть напишет».


   Письмо, к сожалению, без даты, очевидно только одно  – оно написано перед войной, раз там идет речь о моем отце (он погиб в 1942  г.). Видимо, у тети Жени с летчиком ничего не получилось, так как после войны она оставалась с Володей Филимоновым, и мы – мамука,бабушка и я – часто ходили к ним в гости на Новую Басманную улицу.Володя был архитектором и, по-моему, даже большим начальником в городской архитектуре. Он мне запомнился высоким, представительным мужчиной, который, встречая нас дома, всем троим галантно целовал руки.
   В  50-х годах у тети Жени появилось новое увлечение  – военный хирург, крупный специалист в области урологии Владимир Иванович Дунашев, за которого она вскоре вышла замуж. Говорили, что в Москве было всего несколько таких хороших врачей, однако это не помешало начальству госпиталя, где он служил, устроить ему травлю за аморальное поведение, исключить из партии и перевести на работу в Оренбург. Свои усилия к этому
приложила бывшая жена Владимира Ивановича, разославшая жалобы во все партийные инстанции, вплоть до ЦК КПСС. Тетя Женя уехала с мужем в Оренбург. С Володей Филимоновым она рассталась без сожаления, а он переживал их разрыв очень тяжело: по рассказам мамуки, однажды, умоляя тетю Женю не бросать его, заплакал.
   Для В.  И.  Дунашева «партийные» проработки не прошли даром, вскоре он заболел раком и умер. Тетя Женя вернулась в Москву и поселилась у мамуки, на ул. Огарева.


        4
    С  середины 30-х годов деда начинают преследовать творческие неудачи, возможно, они связаны с кампанией, которая была развернута против РАПП. В 
послевоенном списке драматургов,хранящемя в РГАЛИ, отмечено, что с 1939 по 1947 г. нет сведений об опубликованных им работах. Конечно, он что-то пишет, но не
может нигде издать свои произведения, поэтому испытывает серьезные материальные трудности. 21 ноября
1938  г. он пишет Всеволоду Вишневскому, редактору журнала «Знамя» и своему давнему другу.
 
  «Дорогой Всеволод!
   Еще до твоего отъезда в Ленинград я хотел поговорить с тобой. Первое  – это в плане творческом. Я  за последние 2 года написал пьесу „Волжский ветер“, сделал 2 инсценировки  – „Отверженные“ по роману Гюго (вышла в издании „Искусство“) и „Семья Оппенгейм“
по роману Фейхтвангера (сдана в Государственный ев-
рейский театр).
   В  настоящее время пишу большую пьесу о Ленине, работа будет закончена через месяц.
   Кроме этого, мною написана „Песня о Ворошилове“ (напечатана в сборнике „Искусство“), песня „Командир эскадрона“ (музыка Н. Зелинского»), песня „Как на Волге, на канале“ (музыка Листова) и „Песня о красноармейце“ (музыку пишет Ю. Хайт, автор „Авиамарша“).
   Второе – о чем я хотел с тобой поделиться, это вопрос бытовой, материальный и неприятный в данном
случае.
   Все время у меня, в общем, ушло на написание больших пьес, которые пока не реализованы в театре и не дали мне пока ощутимых результатов.
   Вследствие этого я оказался в тяжелых материальных тисках с моей семьей, к тому же у меня больные
дети[66].

_______________
[66]Непонятно, о каких детях идет речь. В новой семье у него пока была одна дочь.
_______________

   Прошу тебя поговорить с т. Хесиным, как ты обещал, о поддержке, что даст мне возможность поработать месяц и закончить пьесу о Ленине. У меня есть уверенность, что пьеса выйдет неплохая. Написано 5 картин,
еще по плану надо 4 картины.
   Если бы ты решил пустить мою „Семью Оппенгейм“ в журнале „Знамя“, то нельзя было бы в счет гонорара получить аванс?
   Одно прошу тебя учесть – мне срочно необходима твоя товарищеская помощь и содействие.
   С искренним приветом П. Арский».


   Он надеется, что старый друг что-то возьмет для своего журнала, но никаких предложений не последовало. Вскоре он опять обращается к Вишневскому, но
уже в более официальной форме:


   «Дорогой Всеволод!
   Я к тебе опять за своей судьбой.
   Тов. Храпченко отказал в ссуде, и я сижу на большом декохте[67]. Если можно, прими меня в числе первых по записи к тебе.
    П.Арский».

_______________
[67] Декохт – отвар (декокт), медицинское снадобье; одесское – оставаться без денег.
_______________

   Судя по сохранившимся в архивах рукописям
произведений деда (стихи, рассказы, пьесы) и его переписке с различными изданиями, например журналами «Октябрь», «Знамя», его все меньше публиковали и,
наверное, все меньше ставили в театрах  – проследить все это по изданиям и театрам невозможно. Однако написано им до войны было много, в том числе пьес в соавторстве с Ильей Александровичем Горевым и другими
драматургами.

   В 1938 г., к очередной годовщине Красной Армии, он посылает на конкурс рассказ «Скрипка Страдивари», который получил отрицательный отзыв рецензентов. У  этого произведения о гражданской войне много недостатков и по стилю, и по языку, но лично мне оно
нравится своей романтичностью. Начинается рассказ с
повествования героини о своей боевой молодости: «Я,товарищи, была шахтерка, когда пришла Великая Ок-
тябрьская революция. Веселая и бойкая была, и в обиду
не давала ни себя, ни своих товарищей хозяину вахты, а
среди других считалась лучшей плясуньей и певуньей».
   Девушка записывается в отряд красноармейцев,
становится пулеметчицей. Ни она сама, ни ее «неразлучный» друг «максим» не знали устали и передышки,
громя белых. Однажды их отряд повстречался с другим отрядом  – красных казаков, и был там казак из станицы Мечетинская Иван Иванович. В  руках он держал боль-
шой предмет, как оказалось футляр, в котором лежала
скрипка знаменитого итальянского мастера Страдивари.
   Образ такого казака, да еще с антикварной скрипкой может показаться неправдоподобным, но в революцию чего только не бывало. К.  Чуковский, например,
рассказывает в своих дневниках о казаке Николае Макаровиче Олейникове, ставшем впоследствии известным писателем. Олейников был сыном богатого казака,
державшего в станице кабак. Николай ненавидел своего
отца и все казачество, утверждая, что это самые глупые
и ленивые люди на свете. В казачьих землях, говорил он,
умны только женщины, и работают только женщины, а
мужчины - бездельники и выдающиеся дураки. Родня его сочувствовала белым, а он стал ярым большевиком, вступил в комсомол, потом в партию. Станичники избили его за это шомполами на площади. Он даже учился и читал книги из ненависти к тупости и невежеству своих
земляков.
   Герой деда Иван Иванович тоже мог быть из богатой семьи, решившей дать сыну музыкальное образование, но судьба почему-то привела его к большевикам.
Автор ни слова не говорит о любви между шахтеркой и казаком, однако не трудно догадаться, что они сразу приглянулись друг другу. По просьбе Ивана боевая
подруга показывает, какая она «веселая плясунья и певунья». Когда же девушка просит казака поиграть на скрипке, он обещает это сделать, когда они разобьют
Корнилова.
   И  вот оба отряда наступают на станицу, где засел боевой генерал, разбивают его армию в пух и прах.
Корнилов убит. Иван Иванович выполняет обещание и играет на скрипке. Затем отряды делают тяжелейший марш-бросок через пески на город Царицын. У людей нет сил идти дальше, они падают в изнеможении, и
тогда девушка просит Ивана Ивановича поиграть на скрипке. Тот играет, люди поднимаются и идут вперед. А  в Царицыне был бой, и осколок снаряда попал в скрипку.Инструмента великого мастера не стало.

   В 1940 г. дед представляет на Конкурс лучшей пьесы под девизом «Солнце России» большую пьесу в четырех действиях «Полководец Фрунзе», которая тоже возвращает нас к гражданской войне. И  тогда, и позже
(в 1957  г. дед снова представил ее на очередной конкурс к 40-летию Советской Армии) рецензенты дали ей отрицательную оценку. «Автор, – пишет Л. Бердников,  – не смог нарисовать сложный характер Фрунзе  – человека огромной силы воли, талантливого военного
руководителя и большевика. Образ Фрунзе, как и другие, в пьесе крайне статичен, так как пьеса внутренне бесконфликтна. Фрунзе в пьесе не действует, автор прибегает к довольно наивному приему обрисования его
характера. В пьесе чувствуется влияние таких пьес, как
„Человек с ружьем“, „Любовь Яровая“, „Оптимистическая трагедия“… В пьесе отсутствует живой, образный, разговорный язык.В драматургическом и литературном
отношении пьеса написана слабо».
   Другой цензор Дм. Попов был краток: «Пьеса о Фрунзе не вышла. Вообще пьесы не вышло. В архив!»

   На мой взгляд, рецензенты далеко не правы в своих оценках, особенно упрекая автора во влиянии других пьес. Здесь, видимо, имеется в виду сходство его
героини, комиссара партизанского отряда Ольги Струговой, с другими образами женщин-комиссаров. Однако у деда намного раньше указанных пьес были написаны «Комиссар Настя», «Конец Романовых» и др., где созданы яркие типы таких же героинь[68].

______________
[68] Образы этих «железных» женщин создала сама революция. Как тут не вспомнить рассказ лейб-казака Тимофея Ксенофонтовича Ящина о женщине-комиссаре, производившей обыск с командой солдат в имении (в Крыму)
вдовствующей императрицы Марии Федоровны. «Она была
так активна и изобретательна, – говорил он, – что перевернула в доме содержимое шкафов и чемоданов и советовала солдатам вспарывать подушки и одеяла, чтобы посмотреть, не скрыто ли что-нибудь внутри».
______________

  Скорее здесь дело в другом. В  пьесе говорится о Троцком и его военной политике, что могло вызвать
настороженность цензоров – для них лучше было перестраховаться и запретить пьесу, как это уже было со
многими другими авторами, чем ее разрешить и потом
ждать удара сверху, а недостатки у любого драматурга всегда найдутся. Троцкий уже был убит, главные троцкисты расстреляны, а тень этого человека все витала над
людьми.

   Пишет дед пьесы и на социально-бытовые темы. В 1938 г. он представляет в Репертком комедию в одном действии «Семейное счастье», которая напоминает
его водевили предреволюционных лет. Главные герои –
Петр Петрович Звонкин и его жена Марья Ивановна задумали разводиться, поэтому все действие происходит в
кабинете начальника загса Ровного. Супруги выясняют свои отношения, предъявляя друг другу претензии. Он обвиняет ее в ревности, она его  – в грубости и измене.
Звонкин мечтает освободиться от жены, получить личную свободу. Но, как и должно быть в водевиле, они в конце концов мирятся и уходят счастливые домой.
   Цензор Фальков оставил о пьесе такое заключе-
ние:«О несостоявшемся разводе мещанской пары. Написано в тоне обывательского смакования обыватель-
ских же скандалов. Запретить!»
   Конечно, сюжет «Семейного счастья» довольно примитивный, но водевили всегда отличались своей незамысловатостью, а дед, видимо, рассчитывал на
определенную сцену и определенных актеров. Легкий жанр в нашей стране всегда был очень популярным.
В мое время,например, большим успехом пользовались
эстрадные актеры – супруги Мария Владимировна Миронова и Александр Семенович Менакер, разыгрывавшие сцены, подобные дедову «Семейному счастью».
В  зале всегда стоял хохот, который вызывал не столько
остроумный текст, сколько интонация и мимика актеров, особенно Марии Мироновой, создавшей на долгие годы образ глупой, необразованной мещанки с большим
самомнением. Марья Ивановна Звонкина была из того же теста.

       * * *
 
   После ухода деда бабушка, до этого бывшая домохозяйкой, устроилась во Всесоюзное театральное
общество машинисткой  – единственное, что она умела делать, работая когда-то в канцелярии Александринского театра, а потом, как я уже писала выше (думаю,не без участия Павла Александровича), перешла во Всесоюзное управление по охране авторских прав. Зарплата там была невысокой, дед им материально помогал мало, и бабушка еще подрабатывала дома, перепечатывая рукописи знакомых писателей. Она не была профессиональной
машинисткой, никаких курсов не кончала, но с годами наловчилась печатать очень быстро и, что особенно ценили авторы, без ошибок.
   
   Когда росла я, денег у нас тоже не хватало (государство за погибшего отца платило мне мизерную
пенсию[69]), и ей приходилось подрабатывать все тем же способом. Помню, что у нас был специальный стол для
машинки, на котором стоял немецкий «Ундервуд». Еще две машинки, отработавшие свой срок, были спрятаны в шкафу. В  1958  г., когда бабушке исполнилось 55 лет, дед купил ей новую машинку – портативную «Москву». Мы все вместе ездили за ней в магазин «Канцелярские товары» на ул. Горького. Павел Александрович сам ее нес и был горд, что смог сделать такой дорогой подарок. Я  до сих пор помню, что стоила она 110 руб. Конечно, это была далеко не лучшая машинка, но сами
мы никогда бы ее не купили. Со временем мы заменили на ней мелкий шрифт на более крупный, и она верно
прослужила еще три десятка лет, пока мой сын не купил
компьютер.


________________

   [69] Средний месячный заработок моего погибшего отца
(кормильца) был определен в 26 руб., и, исходя из этой суммы, с 1955 по 1960 г. (до окончания 10-го класса) я получала 16 руб. 90 коп. Среднемесячная зарплата рабочих и служащих, например, в 1960 г. составляла 80 руб. 60 коп. (по данным ежегодника «Народное хозяйство СССР за 70 лет».Финансы и статистика. М.,1987). Бабушка в эти же годы получала пенсию 53 руб. 40 коп.
_______________ 

   А тогда… машинка была неотъемлемой частью нашей жизни. И, засыпая вечером в своей комнате, я слышала, как за стеной быстро-быстро стучат клавиши, постепенно превращаясь в далекую пулеметную дробь.