Тоннель. Полный вариант

      

      Никакие другие ступеньки, эпизоды или целые фрагменты жизни не отложились в моем восприятии так, как первые пять лет пребывания на этой земле. И не знаю, то ли случайно, то ли нет,  но они совпали с примечательным периодом жизни всей нашей небольшой семьи в том старом двухэтажном доме, расположенном в тихом уголке города.
      Через пять лет после моего рождения мы переехали оттуда в шумный, перенаселенный район, и все, что случилось позднее, уже не было окутано тем таинственным флером удивления и сказки. Именно сказки, полуреальности, фантастичности. А потом этот флер исчез, и все обратилось в  обыденное движение дней.

      Над нами, на втором этаже, жил известный художник. Конечно,  я не знал этого. Его сын, младший школьник, любил на задворках ловить разных насекомых. Однажды он поймал красивую бабочку, и попросил меня окликнуть мою маму, чтоб та передала из окна пустую стеклянную банку – будущую тюрьму пленницы. Мне было жалко бабочку, но и не слушаться своего старшего друга не хотелось. И тогда я схитрил: позвал маму чуть не шепотом, чтобы она меня не услышала. «Нужно громче», - пояснил друг. Я повысил тон, но ненамного, прикидываясь, что не очень понимаю, чего хочет от меня сын художника. Так я спас бабочку от пленения, и парень ее выпустил.
      Обширная поляна за домом плавно опускалась далеко вниз, к ручью. Зимой подростки устраивали здесь ледяные горки, и моя мама с радостью вместе со мной принимала участие в крутых спусках на фанерках. Что ж, ей не было и двадцати пяти – с моей теперешней точки зрения она сама была еще несмышленой девчонкой. Но тогда я не догадывался об этом. Она была мама, и все. А когда снег уходил, жильцы дома обустраивали там грядки и садили кто лук, кто морковь…
      Я нередко гулял теплыми летними днями один. Меня все время тянуло на какое-то изобретательство. Так я нашел жестяную крышку из-под консервов, подобрал у сараек подходящую круглую палочку, и к концу ее приколотил  эту крышку гвоздиком с помощью молотка, обнаруженного в отцовском чемоданчике. И носился по двору, катая это «колесо» на палочке и изображая автомобиль. Потом таким же образом сконструировал мухобойку из найденного обрезка резины… Но никто не верил, что маленький ребенок сам сделал эти вещи. К моей досаде, все думали, что я обманываю их.
      Кстати, об автомобилях. Я никак не мог понять, что их движет. На мои вопросы отец отвечал: «Мотор». Но мне это ничего не объясняло. Ведь их сзади никто не подталкивал, а они ездили! И при чем тут пустое рычание мотора!  Но объяснять мне что-нибудь про трансмиссию, про привод на колеса отец не стал – посчитал, рано еще. А  напрасно. Думаю, я бы сумел кое-что понять. Зато отец любил пофилософствовать. Впрочем, как и я. Однажды он сказал, что наука говорит о том, что пространство вокруг кривое. Я представил себе кривые белые облака. Это было очень странно. А как-то и я поставил его в тупик, так как он не знал, как отвечать на мои вопросы. Разговор зашел о том, что дети похожи на своих родителей. «Вот мы живем вместе, и ты похож на нас с мамой». «Так наш сосед дядя Слава тоже рядом с нами живет, а почему я на него не похож?» Отец счел нужным уйти от этой темы.
      Впрочем, меня мучили и многие другие вопросы, ответа на которые тогда не было. Например: откуда мы все взялись?.. И отсутствие ответа доставляло мне истинные муки.
      Долгими летними днями я играл на задворках на заросшей высокой травой поляне. Попадать туда приходилось через калитку в заборе. Как-то из-за этой калитки на меня наскочил белый петух, казавшийся огромным, замахал крыльями, взлетел и несколько раз клюнул в лицо. Теперь у меня во дворе появилась опасность, которая могла неожиданно поджидать, но я все равно, хоть и остерегаясь, посещал любимую поляну. Как защититься от «клевачей» и грозной птицы, еще не приходило мне в голову.
      На тыльной стороне дома за мной часто наблюдал какой-то дядька с балкона второго этажа. Фамилия у него была необычная, и потому я ее хорошо запомнил – Лермо. Дядька был добрый, и кидал мне конфетки. А потом дядька пропал. Я донимал маму, где он. И она, в конце концов, устав от вопросов, сообщила ужасное: ему отрубили голову. Лишь многими годами позже узнал я подробности той истории. Теща у моего старшего покровителя оказалась шизофреничкой, и действительно ночью отрубила топором спящему зятю голову.
       Но тогда мне стало страшно. Я стал бояться играть на той поляне один. То, о чем я узнал, было страшнее супостата-петуха. Некогда приветливые окна дома стали излучать холод и таящийся за ними страх и неизвестность. Чувство ужаса вызывала какая-то тряпка, торчащая из окна, где жил Лермо.
      Также мне становилось страшно, когда меня оставляли на весь день в комнате одного. В основном, из-за соседского пацана Кольки. Он подкрадывался к двери и рычал, изображая волка. Я знал, что это  не волк, а Колька, но мне все равно было страшно, я прижимался спиной к стене.
       Над простеньким письменным столом у нас висел радиоприемник. Я забирался на стол и слушал песни. Особенно нравилась «На безымянной высоте». Там были такие слова: «Тот не забудет, не забудет атаки яростные те…» Но вместо «яростных атак» мне слышалось «яростный отец», и причем в этой песне отец, оставалось для меня  долгое время большой загадкой. Кстати, любовь к этой песне я пронес через всю жизнь.
      Помню новый год, когда меня, трехлетку, первый раз отвели на елку в дом культуры, где происходили настоящие чудеса. Там были и Дед Мороз, и Снегурочка. А еще девочка, моя ровесница, одетая снежинкой. Я в нее почему-то влюбился со страшной силой. И это была моя первая любовь. Многие дни я думал о том, как бы с ней подружиться. Воображал себе, что женился на ней, и мы живем в нашей маленькой комнатке в коммуналке. Мамы с папой уже нет, они умерли, и в углу комнаты в их честь стоят два черных обелиска (такие я видел на кладбище, где похоронили бабушку; причем, что такое смерть, я, наверное, не понимал совсем). Я прихожу с работы, как дядя Слава, пьяный. Причем, каждый день. Непременно пьяный, ведь это было так круто: дядя Слава, особо-то и неприметный, в таком виде казался настоящим орлом, грубоватым, веселым и разбитным. Так что обязательно пьяным!.. До сих пор смешно, как все это приходило мне в голову!

      У Кольки были две сестры. Вечно сопливая Светка и старшая Наташка –  совсем взрослая. Наташке, по моим теперешним прикидкам, было лет, наверное, двенадцать, если не больше. Как-то раз эта зрелая девица с вьющими локонами цвета льна и оформившейся грудью позвала меня в их комнату помочь перебрать картошку. Она почему-то заперла дверь на ключ, открыла люк, и мы спустились в неглубокое подполье. Уселись на земляной пол друг напротив друга. Про картошку Наташка сразу как-то позабыла. Она распахнула халат, под которым больше ничего из одежды не оказалось, раздвинула ноги и раскрыла два небольших набухших бугорка, обильно поросшие завитушками темных волос. «А теперь ты спусти трусики», - сказала она. Я повиновался. Она жадно вперилась, изумив меня своей неожиданной выходкой. Взгляд ее мутноватых голубых глаз был пристальный и при этом отстраненный, будто бы направленный внутрь себя.
      Тут в дверь постучали. Натка всполошилась, быстро запахнула халат и вытолкала меня наверх. На пороге стояла моя мама. Она быстро увела меня в нашу комнату и устроила «допрос с пристрастием». «Что вы там делали?» -  «Перебирали картошку». - «Нет, вы не перебирали картошку. Что Наташка с тобой делала?» По строгости тона я начинал догадываться, что в Наткиных действиях скрыто некое табу, и потому молчал, «как партизан». И мать явно чувствовала что-то нехорошее. Я смотрел на лежащую на столе бумагу с изображениями разных повторяющихся кубичков для раскраски и молчал.
      С тех пор мама перестала доверять водиться со мной Наташке, заподозрив ее в пробуждающейся похоти. А вот играть со Светкой разрешала. И зря, потому что та оказалась не менее инициативной барышней. Я Светку спросил: «А у тебя эта штука тоже волосатая?» «Нет еще!» - обрадовалась Светка и в доказательство тут же стянула с себя трусы. Она разлеглась на диване и сообщила, что мы будем играть в доктора. Она будет больной, а я доктором. И я должен делать ей операцию. Понарошку, конечно. То есть водить пальцем по ее животику.
     Вообще их странные интересы меня крайне удивляли, и это тоже была одна из неразрешимых загадок того времени. Я никак не мог понять, почему девиц так пристально интересуют какие-то части тела. Что тут такого? Да еще, собравшись вместе, они с хохотом обсуждают, как украдкой подсмотрели нечто у того или у другого парня, и что меньше, а что больше.

      На заре моих времен я очень любил одинокие путешествия и исследования ближайших окрестностей. Я шел по дороге, обочины которой поросли репейником, и ярко-красные цветки представлялись мне чуть ли не инопланетными диковинами. Я заплутал, и вдруг оказался на широкой улице с огромными домами. По ней медленно ехал грузовик со спущенными бортами, на нем стоял покрытый пурпурной материей гроб; вслед за импровизированным лафетом шествовали музыканты духового оркестра, а далее двигалась многолюдная процессия (тогда машин в городе было настолько мало, что подобные шествия не могли вызывать каких-либо заторов).
По тротуарам спешили люди. А домов таких я еще не видал. Открыв для себя невероятный и большой новый мир, лежавший за пределами тихого дворика,  я вдруг понял, что заблудился. Я не знал, как вернуться назад. Но у меня не было страха, а лишь растерянность. Наверное, из-за глубокой убежденности, что все в этом волшебном мире будет хорошо, и все вещи имеют положительный исход. Так произошло и на сей раз. Ведь я увидел запыхавшуюся, плачущую навзрыд маму, взявшую вдруг меня за руку… И чего она так плакала?!.

           Прошли годы, показавшиеся громадным куском вечности. Мне исполнилось восемнадцать, и мы уже успели поменять две квартиры. Отец узнал, что кто-то тоже меняет квартиру в том нашем старом доме, и решил разведать обстановку, взяв меня за компанию. Он признался, что его всегда тянуло вернуться в тот тихий уголок города.
      С обменом ничего не вышло, зато мы встретили кое-кого из старых жильцов. Светка, которая в далеком детстве была выше меня  на голову, теперь едва доставала мне до плеча, и с нескрываемым любопытством меня разглядывала. Наташка давно выскочила замуж и куда-то уехала, как и брат Колька. А дядя Слава умер.
Двор же  почти не изменился. Но все равно стал каким-то не таким. Легковушки заездили всю песочницу, в которой я когда-то играл, снесены были сараи и забор. Но главное – что-то в нем пропало удивительное, не поддающееся на первый взгляд никакому определению. Однако все равно он оставался для меня необычайно дорогим. И в моей привязанности к этому месту было нечто совсем иное, чем в привязанности отца, почти культовое.

      В странствиях по земной юдоли иногда встречаются удивительные города и миражи, в которые уже никогда не попасть физически. Вот также невозможно прилететь в галактику, расположенную от вас в миллиарде световых лет. Но теоретики говорят, что существуют червоточины, тоннели времени, в мгновение ока соединяющие немыслимые расстояния и делающие нереальное реальным.
     На протяжение своей жизни я не раз еще приходил сюда просто так – тогда, когда уже не осталось никого из прежних свидетелей моего оазиса времен. Ведь в нем для меня по-прежнему живут мама, почти девчонка, отец, вернувшийся с военной службы в Китае, и наши соседи по коммуналке. Ну и конечно я, маленький первооткрыватель миров.