Глаз смотрящего

Геворг Тер-Габриэлян
Перевела с армянского Зульфа Оганян

Глаз смотрящего
Из цикла «Декавирон»

Воскан был сведущ в вопросах сельского хозяйства, вспомнил Гурген, решил позвонить ему, лет десять не виделись, нашел номер телефона в своей книжице, номер той самой съемной квартиры, помнил наизусть и номер телефона его матери 34-56-78, помнил со школьных времен, но ту квартиру продали давно.
- Да, - ответил нежный голос.
- Простите, могу я поговорить с Восканом?
- Воскан, тебя к телефону – это Гурген.
- Сара, ты?
- Ну, конечно.
- Как узнала мой голос спустя 15 лет?
- Мы всегда узна;ем твой голос.
- И я твой узнал, но не был уверен, подумал, может, дочь ваша. Очень молодой голос.
- Да так, молодеем.
***
- Говорю с Гургеном? – каркающий голос.
- Да.
- Здравствуй, Гурген, я новая вожатая вашей школы, зовут меня Сара. Завтра субботник, в десять часов все соберемся во дворе школы.
Низкорослая студентка, толстозадая, ноги кривые и побритые. На верхней губе усики. Волосы черные, сама в розовой блузке, поверх которой завязан красный галстук, орет во дворе, требует хриплым голосом упорядочить что-то…
Как-то шел со школы домой, уже в десятом классе, увидел у Лебединого озера сидящую на скамье пару. Первое, на что упал взгляд Гургена, была толстенькая, почти круглая низенькая девушка, на лице усики. Статный юноша рядом обнимал ее за плечи, а девушка льнула к нему. Гурген остолбенел.
Впервые на это решились парень и девушка, то ли влюбились, то ли «гуляли», и девушка решилась на подобную вольность, случай исключительный. Но такая девушка? Гурген ни раньше, ни вообще никогда, не сидел так с девушкой, и не знал, хотел бы того или нет, завидовал или нет, и неужели девушка может быть такой? Неужели среди ереванских девушек мало других, с большинством из них он постыдился бы сидеть в обнимку, а этот статный парень не стыдился, нет, он так обнимал ее за плечи и так она льнула к нему.
Прошел мимо, и только, когда пара на скамье осталась позади, понял, что это был Воскан. Сидел с вожатой старше себя. Хорошо, что не смотрел в их сторону. Хотя вряд ли они заметили бы его.
Когда Гурген пришел в первый класс, его посадили рядом с Восканом, и с тех пор они стали верными друзьями. Мать Воскана работала в типографии, Воскан не особенно был силен в учебе, лишь по истории армянского народа получал пятерки, вместе где-то болтались, друг приходил к нему поесть, затем в кафе близ оперы пили кофе с мороженым на мелочь, оставшуюся у Гургена после покупок; Гурген поливал кофе мороженым, называл это кафе-глясе, подражая матери, Воскану это очень нравилось. Об университете речи быть не могло, Воскан десять месяцев проработал с матерью в типографии, после этого несколько месяцев в подвальном ресторане на улице Амиряна – кулинарный техникум, смеялись все, Хазанов был тогда в моде, но Воскану перед армией надо было получить специальность. Гурген провожал его вместе с его братом, матерью и Сарой, стоял рядом с поездом, пока тот не тронулся, вокруг было суматошно, один брат недавно вернулся из армии, и вот поезд с другим ушел на два года.
Вернулся, рассказал кое-что интересное, поскольку мама говорила «расскажи об армии», но говорил «мам джан, не могу, все это звучит лишь на армейском русском», мы с ребятами смеялись. Зенитная батарея в Украине, доволен – девочки понравились, и вдруг вместе с Сарой явились к нам, и стало ясно – это пара, она была и осталась, но еще и женаты, неважно по какому обряду.
В дни землетрясения Сара работала переводчицей, Воскан в области сельского хозяйства, началось Движение, и Гурген после этого окончательно отошел от них.
Другим его другом был Серик, толстый, медлительный, со двора близ фотостудии рядом с афишами кинотеатра «Пионер», иногда после уроков шли к нему, играли в шахматы; Серик с четвертого класса полюбил шахматы, некий ювелир из каких-то камней сделал фигуры и подарил отцу Серика. Гурген отказывался, «ты же вечно выигрываешь, зачем тебе играть со мной», «это не имеет значения» - говорил Серик, покачивая большой своей головой. Любил фотографировать, отец подарил ему фотоаппарат «Киев», он на поезде ездил на Севан, вернувшись проявлял снимки в темной комнате, и затем уже при свете смотрел на них и сердито рвал на части.
- Снимок плоский, - сокрушался он, - смотришь – Севан как огромное поле, щелкнешь – получается одна сплошная линия, ничего более.
- Ясно, - говорил Гурген, - три измерения переносишь на плоскость.
- Нет, - говорил тот – тут дело в другом: когда нет границ, поле зрения округляется, а иначе увиденное обедняется. Глаз может устремиться ввысь, над Севаном, на высоту птичьего полета и даже все выше и выше, а глаз фотокамеры недвижим. Эффект человеческого глаза в воссоздании перспективы, с использованием при этом мозга. По английски говорят «глаз наблюдателя».
- По английски звучит как «глаз смотрящего», - говорит Гурген.
- Шах.
С седьмого класса Серик стал с необычной быстротой решать задачи по физике, ушел в школу с математическим уклоном, пропал из виду. Дома; во дворе близ афиши кинотеатра «Пионер» снесли, а Серик и вовсе исчез.
Четвертым был Куто, он хорошо рисовал, был тостозадым, при ходьбе зад ходуном ходил, и в его доме частенько играли в шахматы; у них была квартира на первом этаже красивого дома на перекрестке улиц Туманяна – Саят-Новы – Ханджяна, там сейчас банк.
По окончании школы еще встречались, понемногу все реже, в университете у Гургена другое окружение, не сказать чтоб уж очень для него счастливое, уехал в Москву на искательтуру (любил придумывать слова на армянский лад), связь с прежним кругом прервалась.
Вернулся, умерла 90-летняя бабушка. Это были дни «холода и мрака». Пролежала четыре месяца, не вставая. Как назло отец в это время был на работе в Аване, в киноархиве, телефона не было. – «Спокойно» - сказала мама – все будет сделано. Позвали Воскана, хорошо, что это уже было в Ереване, стремглав примчался аж из 15 квартала, с трудом с помощью грязной простыни из-под нее же подняли бабушку, поместили в машину скорой помощи, это была машина для перевозки умерших, с врачом и шофером, но он отказался помочь. «Впервые в жизни поднимаю руками мертвеца», подумал Гурген, гроб выносить приходилось, но так, своего умершего без гроба, в обнимку, никогда. Унесли бабушку, пришла весточка – она «в руках» его одноклассницы Маринэ. Она работала в морге в качестве визажиста, вот так диво, вот это судьба «впервые в морге имею одноклассницу». С Маринэ иная история: хорошенькая, но голос такой зычный, что раз услышав, забудешь о ее красоте. «Почему это русские девушки говорят так зазывно, а армянки – нет», думал Гурген в Москве. О Маринэ после школы он и не думал, но узнал, что, оказывается, в седьмом она была в него влюблена, удивился, не знал, как воспринять эту информацию. Да и тогда, если бы знал, не сообразил бы, как быть, голос ее все заглушал.
Класс его, как узнал, собрался, хотя телефон почти не работал, но пришло достаточно народу. Через несколько дней одноклассник Суро позвонил, «Куто умер», как это умер, семь лет прошло как окончили школу и уже умер; «первая смерть из нашего класса, такой период у меня в жизни, что все впервые – первая женитьба, первый ребенок, впервые таскать пришлось тело умершей бабушки, впервые в морге бывшая одноклассница, первая смерть соученика», «не думал бы об этом, если бы Маринэ не работала в морге», - сказал Суро. И вот сидит Маринэ в морге, а к ней приносят Куто из ее класса для «макияжа», Гурген представил, как Маринэ накладывает толстый слой грима на остывшее лицо Куто.
Во дворе морга врач, разные гробы, рядом комната Маринэ, она вышла с маской на лице, когда уносили Куто, затем сняла маску, сказала несколько слов, странное дело, голос стал мягче, но удивительнее всего было то, что из комнаты, где разложили фотографии, вышел Серик. В больничном халате, на лице маска, руки в резиновых перчатках. «И ты здесь?» «Да, - сказал Серик, - я тут работаю». Что же он делает? Впервые в морге работают два моих бывших одноклассника: - Можно зайти к тебе? «Пойдем, покажу». Вошли в полутемную комнату, где были аппараты, за ними – кровать для вскрытия, и фотоаппараты, и кинокамеры, а на стене белый экран. «Что же ты делаешь?» «Исследования». «На умерших?» «Да, но все не так уж страшно, не достаем и продаем печень из тела, не бойся», - засмеялся Серик. «А что же вы делаете?» «Изучаем работу мозга после смерти». «И получается?» «Посмотрим, как получится, сообщу».
Так уж устроилась жизнь, что Гурген годами не встречал никого из своих, даже не звонил, лишь раз на улице, на этот раз в Ереване, встретил Воскана, и тот «Идем ко мне, Сара будет рада», был у них прелестный Борик, а так же старший сын Сары Вардан, значит, у нее был сын до замужества с Восканом, а Борик маленький, годовалый, и была у них громадная собака доберман пинчер, вся каштановая с бежевыми полосками, как стала у стены – будто каштановый экран повесили, Гурген любил собак, особенно доберманов, в детстве у соседа была такая, он знал, что это добрейшие из собак, но эта была из бешеных, Гурген хотел ее погладить, чуть не набросилась на него, квадратный экран искажался от нервозности пса, еле удержали, заперли на кухне.
Гурген изумился:
- Когда мы были в Москве, сказал Воскан, - я попросил друга присмотреть за псом, водить его на прогулки, он этого не сделал, полгода пес провел в комнате в одиночестве, оттого и заболел. Нас принимает, других – нет.
Гурген купил по дороге сникерсы и еще что-то, Борик с радостью это принял, родители не отняли. А квартира была в одном из красивых зданий возле дома Композиторов, в районе Козерн, ныне не существующем.
- Какая великолепная квартира! Это ваша?
- Да нет, снимаем.
- Куда же ваша подевалась?
Выяснилось, что после смерти матери Воскана их квартиру в 15-м квартале продали, а после грянула катастрофа.
- Деньги в пакете положили не фортепьяно, - сказал Воскан. – В дом, кроме нас, никто не заходил, по крайней мере нам так казалось.
- Интересно, терять пакет с деньгами, положенными на фортепьяно, знаменательно, нечто подобное было и с нами.
В те тяжелые 90-е теща Гургена на год уехала в Америку по приглашению некоего университета, и оттуда спустя четыре месяца прислала с кем-то сто долларов. Огромные по тем временам деньги, несколько месяцев на это можно было прожить. Гурген работал в четырех местах, жена оставалась с новорожденным, денег естественно не хватало. Гурген зарплату в авоське приносил, но толстые пачки пятирублевок исчезали буквально на следующий день. Сто долларов, завернутые в бумагу, положили на пианино, затем они исчезли. Будто в воздухе растворились. Никто, кроме тети Гоар, в квартиру не заходил, заподозрить ее было нельзя. Наверное, это была первая большая потеря, посмотрели под инструментом, за ним, проверили мусорное ведро, которое, конечно же, уже успели разок опорожнить, наверное, кто-то из нас подумал, что это ненужная бумажка и выкинул. Спустился даже заглянуть в мусорный бак и вокруг него, но не особенно тщательно – стеснялся, хотя в те годы было сколько угодно роющихся в мусоре.
Так о пропаже никому и не сказали, чтобы не расстраивать.
И это было самой большой потерей – так вот. «Впервые теряю 100 долларов». Кое-как сэкономили, восстановили баланс, и когда справились, с удивлением обнаружили, что и без этих 100 долларов можно было обойтись.
В случае Воскана все было более масштабным, хорошо завернутые в белый кубической формы пакет пачки денег лежали на фортепьяно.
- Кто-то заходил?
- Заходили, но никто из них не мог взять, брат с женой зашли.
Но ни с кем не поссорились, отошли в сторонку, так и уплыла квартира Воскана – из 15 квартала, ее получила мать, когда после смерти отца их выселили из Свердловского района, дом снесли, а в подвале ведь был погреб, где, по словам отца, Грачья Нерсисян каждый день пил вино. Воскан жил далеко от школы, ее так и не сменил, потому после школы бродил с Гургеном, дожидаясь, пока мать закончит работу и они вместе отправятся домой, и уроков не учил, а Гурген, хоть и бродил с ним, уроки все же учил; теперь же, ни с кем не ссорясь, оставив при себе свои проблемы, Воскан и Сара вместе с Бориком снимали эту квартиру уже несколько лет подряд, Вардану скоро в армию идти, затем сняли другую квартиру, и еще одну – и так без конца. Сара – толстозаденькая дурнушка как бы подобралась, похорошела, насколько это было возможно, лицо без усиков, и на ногах нет волос, голос не такой скрипучий, так и жили примкнув друг к другу, даже большую собаку Джину оставили; Гурген уже собрался уходить, Джина ухитрилась выскочить их кухни, сжала челюсти на его кисти, и все сильнее, Гурген понял – может сломать, едва уговорили разжать хватку, но след оставался и болел еще несколько дней, стало понятно, что Гургену больше не захочется прийти к ним, и детей своих им не придется знакомить, как собирались. Ах, пусть бы собака вцепилась в руку вора, но тогда ее еще не было, Джина еще не стала собакой Воскана.
***
А теперь голос Сары стал еще более приятным, и Гурген получил кое-какие советы от Воскана в области сельского хозяйства, это кому-то было нужно, договорились встретиться, но, конечно же, не встретились, однако Воскан что-то сделал для его знакомого. На лбу у Гургена появилась родинка, пошел в больницу морга на анализы, в коридоре встретил Серика «пойдем, кое-что покажу». Вошли в темную комнату (другую уже, на одном из верхних этажей), на двери надпись «экспериментальная, профессор Серик Арутюнович Врамян, посторонним вход воспрещен». Гургену хотелось внести стилистические коррективы, но воздержался, Серик сказал «хочешь, тебя сфоткаю», «ты что, профессор по фото?»- пошутил Гурген, с детских лет все подшучивали друг над другом, и как встретятся, в детей превращаются; «да, и это» - серьезно ответил Серик, - «но я другие снимки делаю», засунул Гургена в какое-то подобие ящика для рентгеновского аппарата, затылок упер в него, будто глаза собирался исследовать. Серик после физмата в Москве пошел в «соискательтуру», затем перевелся в медицинский, говорят, хотели за кандидатскую сразу доктором наук утвердить, но не сошлись во мнениях, потому много лет был он без степени, затем кинули ему жалкого кандидата наук, как кость собаке, но ему хоть бы что, говорил «нет такой комиссии в мире, чтобы могла утвердить, доказать, что сделанное мною является наукой», и теперь в этой, одной из самых главных больниц, принадлежащей любовнику жены водителя сына Роба, дали ему лабораторию, профессором сделали без докторской. Ныне работает, по всему свету разъезжает, на конференциях выступает, лауреат нескольких международных премий, почетный профессор Болоньи и ряда других университетов, включая Сеул, словом, мировая величина, но в лаборатории старые фотоаппараты, как в бутике старьевщика на Вернисаже, старый киноаппарат с настройкой, японский (как у отца Гургена, он им снимал сына, дни его рождения, когда собирались одноклассники, и показывал наряду с мультиками), а также большой киноаппарат, он был выброшен, когда ломали Арменфильм, принес – привел в порядок. «Все здесь этими руками собрано», «а этого достаточно для твоих экспериментов?» «Конечно». «А пленки пока достаешь?» «Если знаешь места, нет проблем, мне Кодак по особому заказу посылает», «тогда покажи, что заснял». «Сейчас покажу, понимаешь, главное не аппаратура, а это» и показал компьютер Айбиэм с разбитыми стенками, соединенными проволокой.
Щелк.
- Решил проблему с Севаном?
- Сейчас, погоди несколько минут… Покури пока, сейчас увидишь. Хочешь кофе?
Ассистентка принесла кофе, была и помятая пепельница, и Гурген уселся в любимое кресло из 70-х и разглядывал фотоаппараты. «Не музей ли хочешь открыть?» «И это тоже, со временем». Серик трудился за ширмой, затем вышел с большой черно-белой фотографией в руках, окантованной картоном. Там было женское лицо, несколько смазанное, с огромными глазами.
- Что это?
- То, что было в твоих глазах.
- В моих глазах? Но это женщина.
- Да. Ты ведь недавно видел ее.
- Я? Ее?
Понял: то была докторша, которая наклонившись изучала родинку на лбу.
- Как так получилось?
- В глазах остается изображение, я этим и занимаюсь.
- А то, что было в глазах Куто, ты заснял?
- Нет, жена не согласилась.
- Но ведь Куто был уже мертв, а я живой, - Гурген начал кое-что понимать.
- В том-то и дело, - сказал Серик, - и в глазах умершего остается последнее изображение.
- Это ложь. Выдумки. Это я уже слышал.
- Выясняется, что не совсем выдумки, - сказал Серик.
- Но ведь я еще жив.
Гургену показалось, что Серик скажет сейчас «как знать», и по привычке, покачает головой. Но нет. Серик, в своей обычной манере, произнес с холодком «это не имеет значения».
***
Сара внезапно привлекла Гургена к одному проекту, позвонила, Гурген связался с нею, и впрямь из этого на деньги вышли. Гурген спросил, когда удобно им визит нанести, сказали «всегда», и вот он в очередной съемной квартире друга уже на Третьем участке – первый этаж, на окнах решетки, низкий потолок, смежные комнаты, и живут там втроем плюс Вардан с женой и их близнецы в том возрасте, в каком был Борик, когда он впервые навестил их в Козерне. Близнецы были прелесть, сникерсы Гурген принес, поиграл с ними, а конверт со скромной суммой положил перед Сарой, та сказала «оставь себе, с ума сошел», «за посредничество», «не хватало еще, чтобы с тебя откат брала», «дети еще малы, деньги пригодятся», «оставь себе, говорю», отказалась всухую, что понравилось Гургену, решил к следующему приходу накупить хороших подарков; атмосфера была приятной, Джины, конечно, уже не было, Гурген рассказал о сравнительно недавней встрече с Сериком, расписал его эксперименты, умный Борик сообщил, что в социальных сетях полно материалов о Серике, Гурген решил просмотреть позже; Сара еще больше похорошела, если можно так выразиться, а невестка вообще куколка, молодец Вардан – сам тоже красив, плод любви рыжего американца времен землетрясения; Сара же в макияже, одета красиво, глаза блестят, даже фигура стала стройнее по сравнению с прежней встречей, когда его чуть не укусила Джина, «как женщины хорошеют в дружной семье, с хорошим мужем», - подумал Гурген, он уже не раз замечал, хоть и трудно живут, но счастливо, в согласии. Гурген вспоминал, как впервые увидел их сидящими на берегу Лебединого озера, а до этого – в качестве вожатой, и каким безнадегой был он сам, и какими некрасивыми тогдашние девушки, а чуть покрасивее не обращали на него никакого внимания, и как он увидел по телеку танец русского народного ансамбля, как был поражен гармоничностью их крупных тел, их богатством, даже не верилось, что они реально существуют, но затем встретил таких вживую в Нальчике, был в командировке, местный гостеприимный товарищ устроил банкет и привел ансамбль народного танца, выступление состоялось прямо в ресторане, стиль был русским, не местным, не нальчиковским, и поскольку из-за тесноты девушки сидели или стояли в коридоре, когда Гурген выходил, и волей-неволей проходил мимо них, и их аромат, осанка, рост естественные изгибы груди и бедер, пропорции ног – все это смущало, ударяло в голову, Гурген себя чувствовал маленьким и беспомощным перед этой женственностью, не решался даже подойти к ним, заговорить, а устроитель банкета приходил, их за плечи обнимал, что-то на ухо шептал, девушки смеялись, жеманились, длинными пальцами за ухо закладывали светлые ряди волос. Взрослея, мы постигаем иную красоту, подумал Гурген, если бы Сара раньше была такой, как теперь, как знать, может и он бы немного увлекся, хотя, конечно, некрасивенькая была, но дети – один другого краше, и муж представительный, а сама год от году все лучше, умелая и счастливая женщина, да, с годами видишь иную красоту, если не тела, то чего-то другого, если устремишься не к тому, чтобы зарыться в этом теле, красота становится иной, трудно определить ее, как и трудно определить свои тогдашние и нынешние критерии, но был он покоен душой: может, жена его и не была таким лакомым кусочком, как эти, из ансамбля, но нормальной, симпатичной, любящей. Когда только встретился с ней, Воскан спросил «что в ней тебе нравится больше всего?», «ноги» - ответил не задумываясь Гурген, и Воскан, уже женатый на Саре, обиделся, и это был единичный случай, когда они чуть не поссорились – «я серьезно спрашиваю, а он…», и Гурген смешался, не понял, что в его искреннем ответе не понравилось Воскану, да и потом не понимал, не смекнул, что даже с самым близким другом нельзя быть столь откровенным, и они впервые холодно расстались; Гурген в это время был высокомерен, политикой занимался, как никто из одноклассников, ученый. Серик отдалился и скрылся от них, все ругали сложившуюся ситуацию, но Гурген знал побольше них и потому не очень ругал комитет «Карабах», бессмысленна была эта поверхностная ругня, он знал более глубокие проблемы, о которых не считал возможным говорить – они с одноклассниками, включая Воскана, говорили на разных языках, хотя, казалось, с Восканом и раньше, и теперь можно было говорить обо всем, даже о Саре «глянь, удачное замужество, счастливая мать семейства, и вот результат», а говорят, люди не меняются. Воскан поведал, что спорит с Бориком, который хочет работать в заведении, распространяющем ложные слухи, это близкий Робу олигарх его содержит, «не позволю сыну в таком месте работать», Вардан – «а ты чего достиг своим многолетним честным трудом?», «может, ничего и не достиг, зато душа моя чиста», спросили совета Гургена, но тот подумал, что Борик может обидеться, потому отделался анекдотом, но подумал: будет комично, если через несколько лет он не захочет пожать Борику руку – а сможет ли? – эти дети выросли, и девушки их поколения рослые, красивые, с лебединой статью, не носы у них, а носики, зубы будто никогда в стоматологе не нуждались – это жемчуга, крупные и блестящие, всегда улыбчивые, эта независимость как гигантское многолетнее гипнотическое дерево, наполовину мертвое, вросшее в землю, а другая половина – крона, теперь уже время их совести, но ведь многого не понимают, учились в плохие времена, не знают основы вещей, - вот и анекдот рассказал, с намеком, иносказательно.
«Ты скажи ему, он тебя очень уважает», - сказала Сара, «ладно, если найду в какой форме, но не теперь», надо об этом не забыть, зафиксировать в графе дел, встретить Борика без свидетелей, поговорить с ним, обсудить имеемые планы – поездка в Петербург в училище политологии имени Путина. А что он мог предложить вместо этого? Его сын так и не познакомился с Бориком, у него свои проблемы, довольно и того, что я помогу ему, но кто мог подумать, что Сара приобщит его к проекту, вот как времена меняются, Сара с семьей еле держатся на поверхности, но не упускают случая помочь другим, понятное дело, в случае чего и он должен помочь Борику, а также отцу этих чудесных малышей Вардану с женой. Остро встал вопрос тендеров, с одной стороны, на государственном тендере, в котором участвовал Воскан, он предлагал самую низкую цену, чтобы победить, но даже аванса не получал, приступая к делу, а затем так затягивали с платежами, что семья Воскана буквально увязала в долгах, фактически выживали за счет того, что Сара английским владела, а также частных заказов, но на сей раз дело застопорилось во время ремонта некоего особняка не по их вине, но хозяева решили, что виноваты они, сказал «платить не будем», но если бы с тем они и ушли, то вообще бы ничего не получили, а довели бы до конца, могли и не заплатить, «как это, если решатся на такое, посмеют не заплатить, ребят соберем, порешим на месте» - сказал Гурген, успокоив Воскана, тот нервничал в основном из-за Вардана, которому предстояло оплатить операцию близнецов – у них косоглазие, хотя были так красивы, что Гурген подумал – не стал бы подвергать их операции, и так вкусны их мордочки, но как знать, вырастут – мальчик и девочка – вряд ли другие оценят их прелесть, а они так его любили, ластились к нему, вскидывая ножки, зацеловывали – только держись.
Один к одному, потом настала эпидемия короны, Гурген молча ждал, кто из их окружения будет заразится первым, он или другие, из его офиса одна девушка уже была на карантине, еще две знакомые в разных частях света, ни о ком в фейсбуке не было дурных вестей, затем обнаружили у одной хорошей знакомой, но вскоре признали это ошибкой; Сурик позвонил, Гурген не отозвался, не хотелось слышать о несчастьях или самочувствии кого-то, позвонила Маринэ, тоже не отозвался, хотя и так все было ясно, но когда позвонил Вардан – тут уже выбора не было, он сдался.
…Он остался в деревне, на их участке, в ветхой постройке, звонил по телефону, говорил «не понимаю, ежегодно от гриппа умирают многие, к чему вдруг этот карантин», приводил статистику, Гурген возражал, говорил, что во всем мире ценность человека возросла, она превыше экономических соображений, объяснял, приводил цифры, тот же не был в этом уверен, или забывал, звонил снова «впервые всемирный мор, впервые наука во всем мире вместе побеждает», но Воскана это не успокаивало, «плевать мне на науку, вранье все», уж не стареет ли, думал Гурген, - «я, к примеру, в группе риска и потому спокойно сижу на месте», «а я на свежем деревенском воздухе, и когда это я рук не мыл», «да, ты богатырь, красивый, крепкий орешек, здоровый, так и держись, дорогой!»; Гурген перестал спорить, потерял счет дням, решил отпустить бороду, но сказали, что бациллы особенно цепляются к ней, через десять дней сбрил, и волосы отросли, но они с женой не имели нужных ножниц, отвыкли стричься сами за последние десять лет «благоденствия», звонил своей парикмахерше – не отвечала, телефон был выключен впервые за десять лет, перестал звонить, но не рискнул обратиться к другому парикмахеру, что, интересно, стало с парикмахершей, но и в салон звонить не стал, бог весть что там произошло, а волосы ужасно выросли, слегка обстриг их тут и там домашними ножницами, скорее, выстриг, но ничего, карантин ведь, переживем.
Чем смог, конечно, помог Вартану, в тайне от Сары передал ему деньги. Не умер от короны, но в итоге умер глупец, если бы не Серик, все могло усложниться, Серик все организовал, вопросы решил, сказал «Это не ковид», то есть во время чумы умер не от чумы, говорят, напротив, в такие времена инфарктов не бывает, но вот – случился. Разрешили похоронить где-то на краю кладбища, где еще никто и не был похоронен, свои ребята, конечно, занялись делом, Гурген лишь машиной обеспечил, уплатив шоферу, - пусть те не на своей машине гоняют туда-сюда, хоть улицы и пустые, а делом займутся. И домой зашли, в съемный дом, на который, как они думали, вскоре и денег не хватит, придется другой снимать, Сара испекла пирожков, вся в черном сновала из комнаты в комнату, внучата были у невестки брата, все так не вовремя, черт побери, затем в морге – Воскан лежит в гробу под музыку Шарля, Воскан сказал как-то Саре «умру, только Шарль пусть звучит на похоронах», дальновиден был однако, Гурген вспоминал рассказ Воскана о том, как уходила его мать, еще в той далекой квартире в 15-м квартале, в те тяжелые дни, когда опухоль стала открытой раной, мучилась ужасно, но Гурген не знал обо всем этом, В Москве был в то время, а сейчас собрались одноклассницы, не время для шуток, но и серьезными быть постоянно не получается, он сказал «вы стали еще краше», «но не краше Сары», а вдова стояла рядом с сыновьями и невестушкой возле одного-единственного венка, всем классом заказали – принесли, «впервые умер мой самый близкий друг», и оставалось еще полчаса до выноса гроба, Серик сказал «пойдем со мною», вошли в его старую мастерскую рядом с моргом, сохранилась все же, Серик сказал «сядь», посадил перед экраном, включил старый кинопроектор, дребезжащий. На экране возник фильм, девушка в синем парила по комнатам, такая красавица, Гурген смотрел и не понимал ничего, затем взглянул на сидящего на корточках возле него Серика
- Что это?
- Сара разрешила, - сказал, - я согласовал.
- То есть ты снимаешь кино? А почему цветное?
- Кто как видит в последние мгновенья.
Девушка в синем, блестящем платье, настоящая пери, глаза как блюдца, ресницы густые, волосы тоже синие совсем как у Мальвины, и эта девушка-пери летала из одной плохо проглядываемой комнаты в другую, как синий огонек, потом лицо приблизилось, это была Сара, что-то говорила, судя по движениям губ, затем мокрым платком закрыла экран, фильм закончился.