Лекция 9. Революция

Отец Серафим Платинский.
Курс православного выживания.

Важную роль в понимании наших трудных времен играет «Курс православного выживания» отца Серафима (Роуза) и отца Германа (Подмошенского) – редкий и весьма ценный православный ресурс. Отцы Серафим и Герман преподавали этот курс в 70-х годах в монастыре в Платине.

Лекции были произнесены на английском языке. Русский текст Вячеслава Марченко.

При чтении следует иметь в виду, что это расшифровка живой устной речи отца Серафима, а не написанный и неспешно обдуманный текст. Кроме того, в этом тексте есть конспекты отца Серафима, которые он делал для себя при подготовке к лекциям.


Лекция 9.
Революция.

А. Вступление

1. Вторая половина 19-ого века: реализм приходит на смену романтизму, научный социализм сменяет утопический, идея классовой борьбы продвигается такими пропагандистами как Маркс, растущий индустриализм с заводскими условиями провоцирует волнения и беспорядки. Революция прекращает мечтать и призывает к действию.

2. Здесь мы увидим самые радикальные революционные философии — но ни одна из них полностью не откроет нам богословие революции — мы должны их объединить и приложить к православному христианскому видению.

3. Дьявольские действия становятся ещё более очевидными, теперь его имя призывают. Иван Карамазов.

Б. Революция 1848 г.

1. Революция 1848 года привела к слабым результатам, но воздвигла «Красного Призрака». Коммунистический Манифест Маркса провозглашён в январе 1848 г. прямо перед началом революций. Революция началась во Франции 22 февраля, когда через несколько часов после бегства короля запретили банкет и демонстрации реформаторов. Тогда общественные деятели встретились, чтобы обсудить создание республики.

«Таким образом, в течение нескольких часов монархия была сметена, уступив место “социал-демократической республике”».

«Однако теперь люди, вызвавшие к жизни этот кризис, должны были выступить в совершенно иной роли — роли созидателей. Одно дело — мирно сидеть за своим столом, расписывая прелести революции, и совсем другое — неожиданно оказаться в бурлящем городе, где царят беззаконие и беспорядок; одно дело — мечтательно рассуждать о “суверенитете народа”, теша своё тщеславие, и совершенно другое — столкнуться с рабочими из плоти и крови, дерзко требующими выполнения данных им обещаний. Именно эти испытания выпали на долю людей, образовавших временное правительство через день после отречения короля. Страстные проповедники революции впервые столкнулись с ней лицом к лицу — и оказалось, что в жизни она куда менее привлекательна, чем на бумаге».

«Появление среди народа красного флага (названного Ламартином “символом угроз и беспорядков”) вселило ужас в сердца всех, за исключением Луи Блана; только когда Ламартин своей страстной речью убедил большинство в необходимости возвратиться к трёхцветному флагу, от красного отказались окончательно — что дало возможность депутатам удалиться в “Отель де Вилль” и заняться обсуждением планов нового правительства».

«Во всей истории рабочего движения не было более драматической сцены, чем та, которая разыгралась в это время. За одним столом собрались люди, на протяжении всего последнего десятилетия внедрявшие в сознание масс идеи первой Французской революции — панегирист Жиронды Ламартин, поклонник Робеспьера Луи Блан, Ледрю-Роллен, больше всего гордившийся своим мнимым сходством с Дантоном».

«Внезапно дверь кабинета, где проходило совещание, распахнулась, и на пороге появился вооружённый рабочий с искажённым от гнева лицом в сопровождении нескольких своих товарищей. Подойдя к столу, за которым сидели испуганные демагоги, Марш, как звали этого представителя рабочих, ударил об пол прикладом своего ружья и громко сказал: “Граждане, уже сутки как свершилась революция; народ ждёт результатов. Меня послали сказать вам, что нельзя больше откладывать. Люди хотят получить право на труд — и получить его немедленно”».

«Уже сутки, как свершилась революция — и всё ещё не созданы новые небеса и новая земля! Теоретики строили свои планы, не принимая в расчёт нетерпеливость народа — они забыли, что слово “дать” для простого практического ума означает дать быстро и без проволочек; не удивительно, что если масштабные социальные реформы были представлены Луи Бланом в его “Организации труда” как нечто весьма элементарное, то именно так они и воспринимались рабочими; Марш и его товарищи не понимали, что перестройка производственных отношений сопряжена с огромными трудностями и нужно время, чтобы реформировать существующую социальную систему. Им обещали “право на труд” — и та гигантская работа, которая требовалась для осуществления этого краткого лозунга, должна была быть выполнена за один день, чтобы немедленно реализовать указанное право».

«Луи Блан признаёт, что первым чувством, овладевшим им после тирады Марша, был гнев; было бы лучше, если бы им оказался стыд. Именно он чаще, чем кто-либо другой, обещал рабочим землю обетованную, и теперь, когда она оказалась пустым миражом, его следовало винить больше, чем кого бы то ни было. Прежде чем обещать, нужно знать, как исполнить обещанное — и сделать это без проволочек».

«По-видимому, рабочие сочли главным противником реализации их “права на труд” Ламартина, поскольку во время своей речи Марш не отрывал своих пылающих глаз от певца Жиронды. Ламартин, оскорблённый таким отношением, ответил полным высокомерия тоном, что даже если бы ему грозила тысяча смертей или Марш и его товарищи поставили его перед заряженными орудиями, находящимися прямо под окнами, то и тогда он не подписал бы декрет, смысла которого он не понимает. Позднее, однако, совладав со своим раздражением, Ламартин перешёл на более примирительный тон: взяв за руку рассерженного рабочего, он воззвал к его терпеливости и подчеркнул, что, как бы законны ни были его требования, решение такой масштабной задачи, как изменение организации труда, потребует времени, что при наличии массы первостепенных проблем и самому правительству необходимо определённое время, чтобы конкретизировать свои планы, что нужно посоветоваться со всеми компетентными людьми…»

«Красноречие поэта взяло верх — негодование Марша постепенно улеглось; рабочие, эти честные люди, тронутые искренностью выступавшего, переглянулись между собой, явно смягчившись; Марш, выражая их мнение, воскликнул: “Ладно, тогда хорошо, мы будем ждать. Мы доверяем нашему правительству. Народ будет ждать; он готов сносить нищету ещё три месяца во имя интересов республики!”»

«Наверное, во всей истории социальной революции нет слов, более волнующих, чем эти. Как и их предки в 1792 г., эти люди были готовы страдать, принося себя в жертву новосозданной республике, которая, как их убеждали, одна даст Франции шанс на спасение; полные благородного энтузиазма, они готовы были верить политическим шарлатанам, которые щедрыми обещаниями затянули их в эту авантюру. Однако, пока Ламартин призывал рабочих к терпению, Луи Блан, всё ещё дороживший своими абстрактными теориями, устроился на подоконнике и вместе с Флоконом и Ледрю-Ролленом сочинил декрет, основанный на 10-ом пункте робеспьеровской “Декларации прав человека”, которым временное правительство обязывалось “обеспечить работу для всех граждан”. Луи Блан был, вероятно, единственным из присутствовавших, кто верил в возможность выполнения этого обещания; однако декрет был подписан и в тот же день широко обнародован».

«Двумя днями позднее увидели свет национальные мастерские, руководимые Эмилем Тома и Мари; они были призваны обеспечить реализацию права на труд. Результат был, понятно, плачевным: имеющихся вакансий явно не доставало, рабочих гоняли по всему городу от одного предпринимателя к другому, придумывали для них бессмысленные занятия, вызывавшие только разочарование и раздражение, тогда как наиболее квалифицированные из них, не имея шансов на трудоустройство, должны были существовать на “пособие по безработице”. Последняя мера, будучи жестом отчаяния, лишь усугубила ситуацию, так как привлекла в столицу тысячи рабочих со всей страны и даже из-за границы».

Рабочие были идеалистами. – Вебстер 141-2.

«Рабочие, со своей стороны, демонстрировали благоразумие и рассудительность, требуя защиты от произвола посредников и сокращения рабочего времени до 10–11 часов в день, приводя в качестве довода аргумент, вполне приемлемый в условиях, когда рабочий день длился 14–15 часов: “чем длиннее рабочий день, тем меньше рабочих нужно предпринимателю; соответственно, те, кто трудится, получают жалованье, которое могло бы быть распределено среди большего числа рабочих”. Они также “критиковали чрезмерно длинный рабочий день как препятствие на пути их образования и интеллектуального развития”».

«В любом случае, независимо от того, насколько верна была подобная политэкономия, парижане в эту критическую минуту не проявили никакой склонности к насилию; люди не желали кровопролития и баррикад, пожаров и разрушений. Несколько упрощая, можно сказать, что они требовали только хлеба и работы — а что может быть справедливее этих требований? Рабочие были готовы, как сказал Марш, ждать, страдать, жертвовать собой не только во имя собственного благополучия, но и во славу Франции. Обманутые своими вождями, твердившими им о благах первой Французской революции, рабочие не хотели повторения её ужасов, стремясь к одному — трудиться в мире и братстве».

«“Граждане, — писали работники ситценабивной фабрики временному правительству в конце марта 1848 г., — мы рабочие-набойщики, предлагаем Вам нашу скромную помощь — передаём 2 тыс. франков, чтобы способствовать успеху ваших благородных начинаний… Пусть они успокоят тех, кто ждёт повторения кровавых событий, имевших место в нашей истории! Пусть они успокоятся! Ни гражданская война, ни война с иноземцами не потревожат нашу прекрасную Францию! Пусть они будут спокойны относительно нашего Национального собрания, поскольку там больше не будет ни монтаньяров, ни жирондистов! Да, пусть они будут спокойны; пусть наши подношения откроют глаза Европе; пусть они покажут всему миру, что во Франции не было кровопролитной революции, а произошла только смена одного строя другим, что честность сменила коррупцию, торжество народа и справедливости — одиозный деспотизм, сила и порядок — слабость, единение — касты, а на смену тирании пришли высокие принципы: ‘Свобода, равенство, братство, прогресс, цивилизация, счастье для всех и все для счастья!’”».

Но правительство начало внедрять утопические реформы, и жители Парижа и провинций начали опасаться рабочих и воспринимать их как революционеров. Луи Блан провозгласил цель об «абсолютном доминировании пролетариата». Затем демонстрация в защиту Польши привела к сцене (Вебстер 150-2).

…Революционеры…, утратив правительственные посты, выискивали предлог для возбуждения народного недовольства. Таким предлогом стало восстание в Польше, жестоко подавленное прусскими войсками 5 мая; рабочих Парижа призвали выразить свой протест против этого вопиющего проявления тирании. Соответственно, 13 мая к площади Согласия двинулась процессия из 5–6 тысяч человек во главе с Собрие и Юбером, профессиональным агитатором с сомнительным прошлым; массы скандировали: “Да здравствует Польша!”. Участники манифестации, подвигнутые на этот шаг желанием заявить о своей солидарности с угнетённой Польшей, не имели никаких иных намерений и, разумеется, не собирались замахиваться на Национальное собрание, избранное на основе всеобщего избирательного права. Но, как и обычно, в их ряды просочились возмутители спокойствия, чужаки, готовые примкнуть и к полиции, и к толпе, только бы вызвать бунт; кроме того, были замечены хорошо одетые женщины из средних слоёв, призывавшие собравшихся к насилию».

««На мосту Согласия людьми овладела нерешительность, но Бланки, лично возглавив процессию, громко крикнул: “Вперёд!” — и вся толпа ринулась к дворцу, где помещалось собрание. Небольшой отряд национальных гвардейцев был не в силах сдержать натиск 150 тыс. мужчин и женщин, напиравших с такой силой, что кое-кто был просто задавлен при входе во дворец».

«Тогда Ламартин, отличавшийся большей храбростью, чем его предшественники — революционеры 1792 г. — вышел из Бурбонского дворца и встретился с народом».

«“Гражданин Ламартин, — сказал один из лидеров бунтовщиков, Лавирон, — мы пришли, чтобы прочесть собранию нашу петицию в защиту Польши…”».

«— Вы не пройдёте, — властно ответил ему Ламартин».

«— По какому праву вы помешаете нам войти? Мы — народ. Вы слишком долго прятались за красивыми фразами; народу нужно что-то помимо фраз, он хочет сам оказаться в здании собрания и рассказать о своих желаниях».

«В этот момент из толпы раздались вещие слова: “Несчастные, что вы делаете? Вы отбрасываете дело свободы на целое столетие назад!”».

«Но люди, разбудившие эту стихию, теперь напрасно пытались её утихомирить. Пока толпа протискивалась в зал заседаний, Тома, Распайль, Барбес, Ледрю-Роллен, Бюше и Луи Блан, одурманенные майской духотой и испарениями тысяч тел, пытались перекричать гул людских голосов. Луи Блан, сев за стол, заявил, что “народ своими криками препятствует реализации своего же суверенитета”; толпа же отозвалась криками: “Да здравствует Польша! Да здравствует организация труда!”. Луи Блан, сражённый оружием, которое сам выковал, сник; народу был нужен не он — теоретик, околдовавший массы пустыми словами, а Бланки, человек действия, сеявший дух насилия и ярости. “Бланки! Где Бланки? Мы хотим Бланки!”, — кричала толпа. И, наконец, люди внесли на плечах знаменитого агитатора; это была странная личность: маленький, не по годам сгорбленный человечек с глубоко посаженными глазами, горящими диким блеском на болезненно бледном лице, с чёрными волосами, подстриженными, как у монаха, в чёрном пальто, застёгнутом по самый галстук, тоже чёрного цвета, с руками в чёрных перчатках; с появлением этой зловещей фигуры в зале воцарилось молчание. Бланки, хорошо чувствуя настроение аудитории, тут же разразился пламенной речью, требуя, чтобы Франция немедленно объявила войну европейским державам во имя освобождения Польши — довольно странный метод помощи парижской бедноте! Тем временем Луи Блан, схватив польский флаг, из всех сил пытался вернуть свою популярность. Его пылкая речь о “суверенитете народа”, наконец, возымела желаемое действие, и под крики “Да здравствует Луи Блан! Да здравствует социально-демократическая республика!” его также подняли на плечи и понесли, как триумфатора. Но такой всплеск эмоций был слишком силён для слабой плоти; Луи Блан, по лицу которого струился пот, пытался обратиться к толпе, но не смог издать ни звука, а когда его опустили на стул, лишился чувств».

«Неистовство толпы, распалённой “клубистами”, достигла своего пика. Пока Барбес безуспешно пытался произнести речь, трибуна оратора была атакована какими-то полоумными, грозившими друг другу кулаками, в чьих криках полностью утонул голос Барбеса. В довершение всего этого хаоса галереи стали ломаться под весом всё возраставшей толпы, а вода из лопнувшей трубы затопила коридор».

«В этот момент Юбер, также надолго терявший сознание, внезапно пришёл в себя и, забравшись на трибуну, громовым голосом заявил, что Национальное собрание именем народа распускается».

«После этого Бюше вскочил со своего места, Луи Блан был вынесен толпой на эспланаду Дома инвалидов, Распайль упал в обморок на лужайке, Собрие выступил в роли триумфатора, а Юбер исчез».

«Затем последовала неизбежная реакция властей. Прибывшие на место событий войска разогнали толпу, Барбес был арестован. Луи Блан — всклокоченный, в порванной одежде — сумел скрыться от национальных гвардейцев в здании Национального собрания; вслед ему неслись негодующие возгласы: “Ты всегда думаешь о себе! У тебя нет сердца!”».

«Пока в Бурбонском дворце происходили все эти чрезвычайные события, другая толпа из 200 человек ворвались в префектуру полиции; её глава Коссидьер, как и Петьйон 10 августа, занимал выжидательную позицию и не решался предпринять какие-либо шаги, предварительно не уяснив, куда дует ветер. Оказавшись лицом к лицу с разгневанными мятежниками, несчастный Коссидьер, до сих пор числившийся в авангарде революции, начал говорить о “конституционной власти” и угрожал пустить в ход свою саблю».

«Однако в конце концов с помощью республиканских гвардейцев префектура полиции была освобождена, и войска принялись наводить порядок во всех районах Парижа. “Репрессии, — пишет графиня Д’Агу, — крайне жестоки, поскольку мятеж был ужасен”. Эти слова следует хорошенько запомнить тем, кто устраивает революции. Чем более жестоко нападение, тем более жесток отпор, и анархия неизбежно ведёт к деспотизму. Даже революционеры должны согласиться, что события 15 мая имели крайне негативные последствия; что до народа, то, привыкший уважать силу, он принял сторону победителей. Когда 16 мая арестованных заговорщиков увозили в Венсенн, то, “минуя Сент-Антуанское предместье, они слышали проклятия мужчин, женщин и детей, которые, несмотря на невыносимую жару, бежали за экипажами, выкрикивая оскорбления, до самого Венсенна”».

«Но эта перемена чувств народа была кратковременной; вскоре социалисты восстановили свои позиции. На довыборах 6 июня Пьер Леру, Прудон и Коссидьер получили депутатские мандаты — хотя ситуация и осложнилась тем, что того же добился Луи-Наполеон Бонапарт».

«Именно в этот момент впервые проявились имперские замыслы бонапартистов, и в первый раз прозвучал призыв “Да здравствует император!”. Бонапартисты не хуже социалистов понимали, что свержение существующего правительства должно произойти в результате народного восстания; соответственно, оба движения с равным цинизмом прибегали к такому испытанному оружию как классовая ненависть».

Когда проводились выборы — большинство присутствовавших на собрании были монархистами! В течение трех  дней в июне все партии были на улицах, и национальные гвардейцы уничтожили их.

«Затем последовали три страшных дня: 22–25 июня. На улицах вновь появились баррикады, и вновь республике была объявлена самая беспощадная война. При этом, как на всех этапах всемирной революции, в рядах мятежников объединились разнородные социальные элементы, движимые противоположными интересами, но солидарные в своём стремлении уничтожить существующий строй. Так, согласно данным начальника подразделения общественной безопасности Панисса, толпы, принимавшие участие в восстании, включали, помимо рабочих, доведённых до мятежа голодом и отчаянием, определённое количество честных, но легковерных людей, обманутых агитаторами, среди которых были “коммунисты, мечтающие об Утопии; у них у каждого свои теории, и ни один не соглашается с другим”; легитимисты, требующие восстановления династии Бурбонов в лице графа де Шамбора; бонапартисты, приверженцы регентства; и, наконец, “отбросы всех партий, уголовники и всякое отребье — словом, враги общества, прирождённые бунтари, воры и грабители”».

«Вступив в борьбу с этой ужасной силой, войска, усиленные национальными гвардейцами из всех уголков Франции, проявили величайшую доблесть, и 26 июня, после жестоких боёв, оставивших на улицах Парижа не менее 10 тыс. убитых и раненых…»

10 тыс. было убито в Париже. Революция охватила Германию, Австрию, Италию, Англию, Испанию — но везде была подавлена. Затем появляется Маркс и организовывает революционную партию для достижения успеха.

[Начинается расшифровка утерянной прежде записи:]

… Тысячи были убиты в Париже. С того момента революция охватила Германию, Австрию, Италию, Англию, Испанию. Повсюду проходили демонстрации, но почти везде выступления довольно быстро были подавлены; и именно эта неудача революции вдохновила Маркса. Он решил, что пришло время создать тщательный план для успешной революции в будущем, а не только лишь служить высоким идеалам и устраивать демонстрации.

В самой Франции Наполеон быстро захватил власть и провёл выборы; все, все жители Франции проголосовали, в ходе голосования Император набрал семь миллионов голосов. Такой результат показал, во что верили люди, когда получили избирательное право. Кто-то спросил: «Почему вы выбрали Наполеона, что в нём такого?» – и ответ был таким: «Мог ли я быть с Наполеоном в России и не проголосовать за него?»

Маркс и Энгельс.

Теперь мы переходим к социалистам, анархистам конца 19-го века, которые подготавливали историю 20-го века.

Первым среди них стал Маркс, его мы опишем довольно кратко. Вместе с Энгельсом они заложили основу марксизма в России. Сам Энгельс, владея фабрикой, проводил время в Англии; хотя его фабрика находилась в Манчестере. Маркс был еврейским журналистом, который, видимо, за всю свою жизнь ни разу не работал, он вечно вдохновлялся революционными идеями и думал о том, как бы эти идеи осуществить на деле. В 1844 году Маркс и Энгельс встретились в Париже; оба примкнули к Союзу коммунистов, который представлял из себя тайную революционную организацию наподобие Квинтета, о котором мы читали у Достоевского. По словам Энгельса, это тайное общество было не намного больше германского отделения подобных французских обществ. Эта группа пыталась проникнуть в другие общества, занималась пропагандой и работой над вопросом о создании успешной революционной системы, особенно с оружием.

В 1848 году прямо перед самым началом революции Маркс опубликовал свой «Манифест коммунистической партии», призвав всех «рабочих всех стран объединяться» и сбросить оковы. В течение всей своей жизни его никогда особенно не беспокоила судьба рабочих — рабочие, наоборот, были чаще всего очень консервативны. Маркс однако был заинтересован в них только постольку, поскольку хотел использовать эту часть населения, чтобы создать в них недовольство и затем использовать его для приведения к власти нового правительства, которое бы воплотило в жизнь его идеи.

Свои теории он брал из нескольких источников. Конечно, основным из них являлась Французская революция и идейные социалисты — только потом он так яро выступил против них, потому что они оказались не научны — тем не менее, его утопические идеи основывались именно на них. Кроме того, он использовал идеи британских экономистов того времени, большинство из которых, по причине своей недееспособности, были позже пересмотрены теми же британскими экономистами. Маркс же взял самые ранние из них, которые были позже запрещены. Другим источником явилась немецкая идейная философия, в особенности Гегель со своей идеей о «шествии Бога в мире», правда он убрал Бога. На самом деле, они говорили, что нашли Гегеля в своей голове и повернули его вправо, убрав Бога; его систему диалектики они превратили в диалектический материализм, то есть, объяснив всё происходящее в мире как основу некоего «промысла», действующего на протяжении всей истории, только без Бога: какие-то материальные причины, которые нельзя исправить. Оттого-то у коммунистов появляется такая уверенность в том, что они на стороне истории, что просто-напросто всё должно происходить именно так, так работает мир. 

Такие идеи были атеистичны, материалистичны и невероятно наивны: наука, по их словам, даёт ответ на все вопросы. Сама философия невероятно глупа, не во что становится верить; при этом  Маркс руководствовался желанием разрушить существующий порядок. И в качестве козла отпущения он использовал буржуазию, средний класс, который, как ему казалось, делал рабочих своими рабами.

Теперь революция входит в новую фазу: до этого момента буржуазия хотела свергнуть аристократию и монархию; а теперь всё доходит до нижних сословий, которые, предположительно, хотят свергнуть буржуазию. Маркс работал над развитием классового сознания для того, чтобы рабочие возненавидели буржуазию и наоборот. И в многом ему это удалось, потому что за этим последовали очень жестокие революционные события из-за недоверия этих двух классов друг другу.

В 1864 году несколько профсоюзов встретились в Лондоне для формирования того, что было названо Первым Интернационалом, который возглавил Маркс и использовал для публикации своих собственных идей. Он фанатично высказывался против всех с ним несогласных и выступал против них, включая большинство рабочих, которые не поддерживали его философию. Ему постепенно удалось убрать из Интернационала тех, кто противостоял его идеям. Он также ненавидел крестьян и пролетариат, он называл их «люмпенами» и оборванцами. Ни к кому он не относился с любовью. С того времени, особенно в 80-90-х гг. начали появляться и развиваться различные социалистические партии. Вот тогда и сформировалась Российская Коммунистическая Партия.

Бакунин

Вторым похожим мыслителем стал Михаил Бакунин. Маркс жил в 1818–1883, Энгельс: 1820–1885, и главная роль Энгельса заключалась в поддержке Маркса и в соглашательстве с его идеями. Маркс имел выдающийся ум. Бакунин  был другим. Он жил в период 1814–1876 гг., происходил из русской знати, был довольно умён, невероятно ленив, проводил дни напролёт, лёжа в постели, поступил в военное училище, но не преуспел из-за своей лени. Тогда он ударился в философию и стал профессиональным революционером. Он постоянно занимал деньги на то, чтобы ездить из одного города в другой и везде начинать революцию. Он подружился с Марксом в одной из своих поездок заграницу. И Маркс сразу же увидел в нём большой революционный потенциал, который происходил из его ненависти к старому порядку, и потому Маркс пытался использовать его в своих целях. Он «сразу понял значение заложенной в этом русском огромной взрывной силы, которую можно было использовать, а затем, когда она сослужит ему службу, бросить». Единственное, что нужно понять, это то, что сила марксизма лежит в ненависти, и когда Ленин пришёл к власти, он был беспощаден, никакой жалости, только убийства, разрушение, никакого милосердия.

Здесь есть описание того, как Бакунин ещё в молодости, в двадцатидевятилетнем возрасте, встретил в Париже в 1844 г. Маркса. «“Маркс и я — старые знакомые. Впервые я встретил его в Париже в 1844 г… Мы были довольно хорошими друзьями. Он был куда более развит; впрочем, он и теперь если не более развит», — в революционном плане, — «то значительно более образован, чем я». Маркс изучал всех этих философов и системы, а Бакунин так серьёзно этим не занимался. «Тогда я не знал ничего о политической экономии, ещё не избавился от метафизических абстракций, и мой социализм был только интуитивным. Он, будучи младше меня, успел стать атеистом, убеждённым материалистом и вдумчивым социалистом. Именно тогда он разрабатывал основы своего нынешнего учения. Мы виделись довольно часто, поскольку я очень уважал его за знания и преданность (страстную и бесспорную, хотя и явно настоянную на личном тщеславии) делу пролетариата, и я всячески стремился к беседам с ним, которые были всегда поучительны и остроумны, когда их не омрачала мелочная ненависть, что, увы, случалось слишком часто. Нашими характерами это исключалось. Он называл меня сентиментальным идеалистом и был прав; я называл его тщеславным человеком, вероломным и хитрым, и тоже был прав”».

В 1848 году во Франции произошла революционная вспышка, и Бакунин хотел принять в ней участие. Один из его французских товарищей-социалистов сказал о нём: «“Что за человек! В первый день революции это подлинное сокровище; на второй — годится только на то, чтобы его застрелить”».

Его не волновали революционные идеи; его заботила только самая энергия, высвобожденные демонические силы. Здесь есть описание того, как он вёл себя во время революции 1870 г. Сначала процитируем об этом отрывок касательно революции 1848 г. Когда он был в Париже во время революции 1848 г., его отправили на Восток с миссией распространения революции в восточных странах. Он объехал часть западной России, был в Праге, потом в Дрездене, где наконец был арестован и отправлен германско-австрийскими властями в Россию. Его заточили в Петропавловскую крепость, и граф Орлов навещал его и убеждал написать покаянное письмо Императору и исповедоваться перед ним, как перед своим духовником. Бакунин согласился, но Николай I, прочитав это послание, коротко заметил: «“Он храбрый человек с живым умом, но он опасен и должен сидеть под замком”». Это было здравое решение. Повторное ходатайство о помиловании было направлено уже новому Императору Александру II, но Государь, «ознакомившись с “исповедью” Бакунина, сказал: “Я не вижу ни следа раскаяния в этом письме”, — и отправил его в Сибирь». Однако тому удалось бежать, и он через Азию и Америку добрался до Лондона. С тех пор там он проводил большую часть времени: в Лондоне, в Италии и в Западной Европе.

Он основал различные тайные общества и воспитал одного ученика, Нечаева; этот  молодой человек стал одним из самых безжалостных нигилистов своего времени. Бакунин был одержим  революционной лихорадкой и в 60-е гг., его окружали заговорщики всевозможных национальностей, он неустанно работал над новыми подрывными идеями для распространения революции во всём мире, пытался поднять поляков на восстание. Либерал Герцен так описывал его, когда встретился с ним в Лондоне: «“К Бакунину вернулась молодость: он оказался в своей стихии. Для него счастьем были не только громовые раскаты восстания, шумные дискуссии в клубах, суета на улицах и в общественных местах и даже не баррикады; он любил также всё, что этому предшествовало, подготовительную работу, агитацию и все эти бесконечные сходки, эти бессонные ночи, все эти переговоры, поправки, химические чернила, шифры и условные знаки”. Герцен, который относился к революции серьёзнее, также отмечает то, что Бакунин “был переполнен радостным волнением, как будто бы речь шла об украшении рождественской ёлки…”». Это значит, что он несерьёзно относился к революции, но при этом имел в себе  рвение к ее совершению, которое очень умело используют те, кто хочет свергнуть правительство.

Молодой анархист Нечаев явился первым учеником Бакунина. Затем Бакунин начал осознавать, что Нечаев настроен более серьёзно, чем он предполагал. Он помогал Бакунину написать произведение, которое позже было названо «Революционный катехизис», и в котором помимо всего прочего сказано: «Революционер не может позволить чему-либо встать между ним и его разрушительной деятельностью… Для него существует только одно-единственное удовольствие, одно-единственное утешение, одна награда, одно удовлетворение — успех революции. Ночью и днём им должна руководить одна мысль, одна цель — неумолимое разрушение… Если он продолжает жить в этом мире, то лишь для того, чтобы вернее его уничтожить».

Но примерно к 1870 году Бакунин узнал, что Нечаев, претворяясь самым преданным учеником, всё это время был членом другого ещё более тайного общества, деятельность которого он никогда не обсуждал с Бакуниным. Бакунин писал своему другу: «“Нечаев… самоотверженный фанатик, но в то же время очень опасный фанатик, союз с которым чреват катастрофой для каждого. И вот почему: сначала он был членом тайного комитета, действительно существовавшего в России. Этот комитет больше не существует; все его члены были арестован. Нечаев остался один, и он один составил то, что он ныне называет комитетом. После гибели организации в России он пытался создать новую за границей. Всё это было бы совершенно естественно, законно и очень полезно, но методы его работы отвратительны. До глубины души потрясённый катастрофой, постигшей его тайную организацию в России, он постепенно пришёл к выводу, что в интересах создания жизнеспособного общества нужно положить в его основу принципы Макиавелли и иезуитов, т.е. сочетать физическое насилие с лживостью”».

«“Откровенность, взаимное доверие и подлинная солидарность существуют между не более чем десятью лицами, составляющими святую святых этого общества. Все остальные должны служить слепым орудием в руках этой ведущей десятки. Их можно и даже нужно обманывать, подвергать опасностям, обирать и, при необходимости, даже уничтожать — они являются расходным материалом заговора…”». «“В интересах дела он должен без вашего ведома овладеть всем вашим существом. Чтобы добиться этого, он будет шпионить за вами и пытаться выведать ваши тайны; поэтому, оказавшись в вашей комнате в ваше отсутствие, он перероет все ящики и прочтёт всю вашу корреспонденцию, а если письмо покажется ему интересным, т.е. способным хоть как-то скомпрометировать вас или одного из ваших друзей, он украдёт его и будет бережно хранить как документ, который можно использовать против вас или вашего друга… Когда его открыто обвинили в этом на общем собрании, он посмел сказать нам: ‘Ну да, это наша система. Мы считаем всех тех, кто не всецело с нами, врагами, которых должно обманывать и компрометировать…’. Если вы представили его своему другу, его первой мыслью будет посеять между вами разногласия, сплетни и интриги — одним словом, рассорить вас. Если у вашего друга есть жена или дочь, он попытается соблазнить её, сделать ей ребёнка, чтобы отвратить её от общепринятых моральных норм и внушить ей мысль о необходимости революционного изменения общества. Все дружеские узы, все виды привязанности рассматриваются им как зло, которое необходимо истребить, потому что подобные связи составляют силу, противостоящую тайным организациям и способную соперничать с ними. Не говорите, что я преувеличиваю, — всё это мной детально изучено и доказано”».

Однако, Бакунин — не тот человек, который должен его критиковать, так как его собственная философия была очень схожа с принципами Нечаева; дело просто в том, что он не был настолько доскональным. В своём «Революционном катехизисе» он писал: «Наша цель — ужасное, полное, неумолимое и всеобщее разрушение». И дальше: «Возложим наше упование на вечный дух, разрушающий и уничтожающий, потому что он есть скрытый и вечно творящий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть страсть творческая!».

Однажды, когда Бакунина спросили, что бы он сделал, если бы революция удалась и установился  новый порядок, о котором он мог только мечтать, он ответил: «Тогда я стал бы разрушать всё, что создал». В этих словах мы видим первобытное человеческое желание разрушать и протестовать. Эту жажду бунтов мы видим даже у таких  писателей как экзистенциалист Камю, который говорил, что единственное, что доказывает его существование — это его жажда бунта.

Бакунин, после того как прославлял пролетариат в 1871 г., назвал Парижскую Коммуну «современным сатаной, вызвавшим к жизни грандиозное восстание Коммуны». И снова, обсуждая потери революции 1871 г., он говорит: «“Дело проиграно… Кажется, французов, особенно рабочий класс, не очень волнует такое положение дел. Как же ужасен этот урок! Но это ещё не конец. Они должны испытать куда большие бедствия и более глубокие потрясения. Всё указывает на то, что ни в первом, ни во втором не предвидится недостатка. И тогда, возможно, демон проснётся. Но пока он дремлет, мы ничего не можем поделать. В самом деле, очень печально, если придётся платить за разбитую посуду... Наша задача — проведение подготовительной  работы, организация и пропаганда; мы должны быть готовы, когда демона разбудят”».

Мы должны понимать, что жажда бунта — это очень глубокая часть всего революционного движения, это не какая-то случайность. Революция не создаётся праздными мечтателями, которые только хотят перешагнуть в лучший порядок вещей или изменить правительство, самый глубокий мотив для восстания, как мы ясно видим в радикальных мыслителях конца 19-го века, — это идея всеобщего разрушения. Они не думали о том, что произойдёт после. Они были одержимы сатанинской жаждой разрушения.

Позже мы увидим, что в искусстве в 1914 г. появилось такое движение под названием «Дадаизм», которое окажет особое влияние на будущих художников. Они склеивали кусочки газетных объявлений в коллажи или располагали копии «Старых Мастеров» вверх ногами — просто чтобы всё это выглядело оригинально. Но  это имело другой определённый смысл. Философия дадаизма укладывается в словах  одного их манифеста: «Сметём всё; пусть не останется ничего, ничего, ничего». Вот, что такое нигилизм: желание смести Бога, правительство, мораль, искусство, культуру, цивилизацию — всё, что выдвигается в философии Вейсгаупта и иллюминатов: полное разрушение цивилизации. То, что придёт дальше, как мы увидим, будет уже чем-то другим.

Однако всё это является философией. Нам нужно посмотреть, как оно воплотилось в жизнь. На самом деле, если бы не видели весь процесс воплощения выше указанных идей, происходивший  последние сто лет, мы бы не поняли суть этой философии. Мы бы подумали, что это единичное явление каких-то сумасшедших. Но начиная с 1871 г. эта философия последовательно претворялась в жизнь.

Когда наполеоновская империя, третья империя была уничтожена после разрушительного разгрома прусскими войсками в 1870 г., во Франции снова разгорелась революция. Всё начиналось с провинций. Бакунин, который был тогда в Италии, сразу отправился в Лион, чтобы успеть поучаствовать в революции. Он и его ученики стали основными участниками. Он занял немного денег, конечно, чтобы добраться туда и оказаться в зале, где избиралось новое революционное правительство, но никто толком не понимал, что они хотят сделать. Публичные собрания оборачивались невероятной жестокостью и кровавыми расправами, которые принимались с горячим энтузиазмом. Конечно, это Бакунину очень нравилось. «“28 сентября, в день его приезда, народ захватил ‘Отель де Вилль’», — административный центр, — «Бакунин расположился там; затем наступил эпохальный момент, которого он ждал долгие годы: наконец-то Бакунин смог совершить самый революционный поступок из всех, когда-либо явленных миру. Он провозгласил отмену государства. Но государство в виде двух представителей буржуазной Национальной гвардии ввалилось в дверь, которую позабыли взять под охрану, очистило зал и вынудило Бакунина пуститься наутёк в Женеву”». Тем не менее, основная идея состояла в отмене государства.

Затем революция охватила Париж, и Первый Интернационал под предводительством Маркса попытался навязать развитие этой революции из Лондона. Но им это сделать не удалось, и революция в Париже двинулась по своему собственному курсу, который становился всё более жестоким. Церкви были закрыты и обращены в клубы, священников арестовывали и убивали в жестоких кровопролитиях, а учреждения первой революции 1793 г. были восстановлены. Также был восстановлен революционный календарь, 79-ый год был провозглашён годом нового порядка; был восстановлен Комитет Общественного Спасения от террора; крест с купола Пантеона сняли, а на его место воздвигли красный флаг, храм посвятили «великим людям всех времён». Тогда на Вандомской площади стоял обелиск, огромная колонна, 45 метров в высоту, сравнимая по своему размеру с Монументом Вашингтону. Изначально этот обелиск был воздвигнут в память о Наполеоне, на нём изображались различные сцены из великих событий его правления, а на верхушке располагалась статуя Наполеона, одетого в тогу. Революционеры решили, что этот обелиск является символом прошлого порядка и собирались его разрушить. Они долго думали, как же им с ним поступить. И, наконец, придумали срубить его в самом низу и свалить, как дерево. Обелиск был сделан из цемента и бронзы, они откололи какую-то часть с одной стороны, подпилили с другой и подготовились к великому дню его уничтожения и, соответственно, символически к концу старого порядка. Они действительно не очень понимали, что может случиться. Кто-то предположил, что падение такой огромной колонны спровоцирует землетрясение; она весила несколько тысяч тонн. Другие говорили, что она провалится под землю в канализацию и полностью разрушит канализационные сети Парижа. Но, тем не менее, они решили, что это того стоило. Так были привезены тонны и тонны соломы, чтобы сделать для обелиска мягкую подушку. В 3 часа дня все собрались, встали на восстановленный пьедестал и приказали перерезать канаты. Их перерезали, но сначала ничего не произошло; несколько людей погибли в этом процессе, и кто-то закричал: «Измена, измена». Они попытались снова, и наконец вся колонна упала и развалилась на куски, вместе со статуей Наполеона. Таков был символ их победы над старым порядком — совершенно бессмысленный поступок, но с их точки зрения это было символическое действие, показывающее  намерение избавиться от прошлого. Был арестован парижский архиепископ, и позже его замучили.

С каждым днём революция принимала всё более жестокие формы. Её участники даже пытались арестовать художника Ренуара, который зарисовывал лодки на реке Сене. Ему сказали: «Ага, шпион!», и, арестовав, сразу же приговорили к смерти, потому что таков был принцип: вы арестовываете шпиона и сразу же его убиваете. Но так получилось, что глава тайной полиции оказался его старым другом; он узнал об аресте Ренуара и освободил его, в противном случае Ренуар никогда бы не написал своих картин, так хорошо нам знакомых. В то время было довольно много радикальных художников, таких как Гюстав Курбе, который являлся одним из лидеров Коммуны, ему и принадлежала идея разрушения обелиска, потому что он называл его «Оскорблением артистического чувства».

Когда республиканская армия вошла в Париж —  в то время уже не было ни монархии, ни Наполеона — произошло жесточайшее столкновение между республиканцами и коммунарами; обе стороны резали друг друга с великим ликованием. Коммунары теряли одну улицу за другой. И когда они поняли, что революция была проиграна, то решили уничтожить Париж. Доставили огромное количество динамита и пороха в Тюильри, королевский дворец, где находился Наполеон III, и взорвали его, прокричав: «Последние следы королевской власти исчезли». Затем они продвинулись дальше и взорвали Отель де Вилль, здание 13-го века, в котором находился административный центр, потом решили взорвать Собор Парижской Богоматери, но узнали, что рядом с ним располагалась больница для их же людей и решили его оставить.

Следом какие-то бешеные женщины, наподобие тех, которые участвовали в революции 1793 г., начали обходить все улицы с воспламеняющимся материалом и  поджигали все, что можно было поджечь. Целые проспекты оказались в огне. Ночью было видно, как горел весь Париж (есть даже книга «Париж в огне»). Нужно понимать, что это  лишь одно  из проявлений того духа, который нес Бакунин: «Разрушим старый порядок», даже если они понятия не имеют, что придёт на смену. Позже мы увидим, что с 1871 г. этот дух только продолжил развиваться.

Идею создания Коммуны Маркс считал великим делом Красной революции, он, кстати, был главным защитником Коммуны и говорил: «Это та норма, от которой мы должны отталкиваться в будущем. Люди сейчас находятся в возбуждённом состоянии, а это и есть то, что нам нужно для создания революции».

С тех самых пор, вплоть до 1917 года, революция приобретала всё более жестокие формы, хотя по существу оставалась бессистемной. В 1881 году был убит русский Царь; в Америке красный революционер убил президента Гарфилда; в 1901 г. какой-то анархист убил президента Мак-Кинли. На самом деле, все убийства американских президентов были совершены либо анархистами, либо коммунистами. Президента Франции убили в 1890 г. В эти годы было совершенно очень много покушений и на русских князей, и на западных королей и президентов. И всё без особой причины, убийцы руководствовались только всё той же идеей разрушения старого порядка. Бакунин – это очень явный представитель духа разрушения, но теперь этот дух переходит в наследство всему революционному движению для  разрушения старого порядка.

Прудон.

Есть ещё один писатель, философ-анархист этого времени, о котором мы скажем совсем кратко, потому что он вводит несколько идей, делающих философию более понятной. Его имя П.Ж. Прудон. Расцвет его деятельности пришёлся на середину 19-го века. Он принимал участие в революции 1848 г. Ему принадлежит знаменитая фраза: «Собственность есть кража», которую он считал своим основным вкладом в дело революции, хотя почти то же самое говорил Руссо и мыслители 18-го столетия.

Особенно замечательны три его идеи. Во-первых, он провозгласил то, что революция не атеистична, но скорее антитеистична. Он сказал: «“Революция не атеистична в точном смысле слова, она не отрицает Абсолют, она его упраздняет...”». «“Первейшая обязанность человека», — говорит он, — «ставшего разумным и свободным, постоянно вытеснять идею Бога из своего разума и совести... Потому что Бог, если Он существует, абсолютно враждебен нашей природе... Каждый шаг вперёд — это победа, сокрушающая Божественное”». «“Бог, если Он есть, является врагом человечества”». Бакунин говорил что-то похожее: «Если бы Бог действительно существовал, Его нужно было бы уничтожить». А теперь мы видим, как в России спустя 60 лет правительство действительно не атеистично, оно антитеистично; оно борется против Бога.

Пробуждённый сатана. Бакунин сказал, что он был на стороне «“сатаны, вечного бунтаря, первого вольнодумца и освободителя миров”». Ницше объявил себя «антихристом». А Прудон призывал дьявола: «“Приди ко мне, Люцифер, Сатана, кто бы ты ни был. Дьявол, которого вера моих отцов противопоставляла Богу и Церкви. Я стану твоим представителем и ничего от тебя не потребую”».

Поэты, декаденты, авангардисты, «начиная с эпохи романтизма, буквально заворожены сатанизмом, некоторые даже попытались сделать его своей религией. Мы видим, как революционное движение становится сознательным сатанизмом.

Третья примечательная идея Прудона заключалась в его конечном решении оставить католицизм в том виде, в каком он есть, то есть сохранить все католические обряды, но дать им новое значение. Под внешним видом католичества мы провозгласим революционные идеи о равенстве, о сатанизме и т.д. В этом смысле он, конечно, продвигает идею Сен-Симона, призывавшего к созданию нового христианства, то есть, сохраняя форму старого христианства, сделать его новым. И сегодня мы очень ясно видим, как социализм и католицизм на самом деле сближаются всё больше и больше. И этот профессиональный революционер понимает, что идея коммунизма, социализма, анархизма в некоторой степени является религиозной идеей, которая заменяет веру в Бога.

К концу 19-ого века мы увидим, что революционное движение стало совершенно открыто безжалостным и кровавым. Уже было несколько примеров, особенно Коммуна 1871 г., когда идея всемирного разрушения и жесточайших убийств начала воплощаться в жизнь. Человек, осведомлённый о течениях, происходящих в мире, мог уже к концу 19-го века сказать, что 20-ое столетие станет очень плодотворным, потому что эти идеи не были только лишь достоянием нескольких сумасшедших, но они проникали в самую кровь народов Европы и должны были привести к ужасным последствиям, дойдя до самых низов, до простонародья. Ницше даже заявил: «Когда мои идеи, идеи нигилизма, дойдут до последнего мозга последнего человека, тогда начнётся такой шторм, какого ещё мир не видывал».

Протоколы Сионских мудрецов.

Мы должны изучить ещё один противоречивый документ, связанный с периодом начала 20-ого века, до того как перейдём к революционерам нашего столетия. Он называется «Протоколами Сионских мудрецов» и, так как он представлен в форме еврейского документа, он вызвал много споров. Если вы откроете любую книгу по истории, особенно по истории двух мировых войн; на самом деле, даже любую книгу по истории, написанную до Второй Мировой войны, вы найдёте там почти общепринятое мнение в том, что «Протоколы Сионских Мудрецов» — это умышленная подделка, имеющая целью дискредитировать евреев, что эта книга совершенно никак не связана с действительностью, они ещё укажут на то, что либо человек, раскрывший эти протоколы был сам чьим-то шпионом и потому намеренно их подделал, либо — как сказано по крайней мере в одном источнике — что этого человека обманула Царская полиция, которая всего лишь хотела придумать такие протоколы, для того чтобы оправдать еврееврейские погромы. Но  есть и те, кто относится к этому документу настолько серьёзно, что впадают в другую крайность, начиная видеть везде еврейский заговор, в ужасе от которого они едва ли могут сделать шаг, не упав в обморок. Мы должны пробовать взглянуть на этот документ объективно, для того чтобы увидеть, что на самом деле в нём есть, как он был открыт и каково его значение.

С православной точки зрения большой интерес представляет то, как этот документ был впервые представлен миру. Он был найден одной дамой, о которой мы ничего не знаем, а она отдала его человеку, которому удалось его опубликовать. Предполагается, что документ появился где-то на Западе и был изначально написан на французском, а затем переведён ну русский. Того человека, которому передали этот документ, звали Сергей Александрович Нилус, он напечатал его вместе с другим документом, который сам недавно нашёл, «Беседа преп. Серафима с Н.А. Мотовиловым». Он представил оба этих документа одновременно, чтобы показать: 1) что такое истина Православия и стяжание благодати Святого Духа, и 2) в чём заключается план сатаны по уничтожению Православия. Всё это было опубликовано в 1905 г.

Нилус был очень уважаемым духовным писателем, известным журналистом, который ездил в Оптину и даже жил там; поэтому нет сомнений в том, что он не мог заниматься фальсификацией документов. Он отнёсся к этому тексту очень серьёзно и представил его миру как предостережение. Мы увидим, что в этом тексте есть два новых аспекта, которые ранее не освещались в революционных документах. Но кроме того, этот текст в точности повторяет философию Бакунина, Вейсгаупта и подобных мыслителей. Кто-то говорит, что этот текст является плагиатом, и наверно, так оно и есть, потому что все эти идеи давно уже витали в воздухе и давно известны. Писательница Вебстер в качестве сравнения приводит на одной стороне листа своей книги «Протоколы», а на другой текст Вейсгаупта, написанный в 1785 г., чтобы показать идентичность философии. Поэтому очевидно: это подлинный документ, составленный на основе заметок членов масонской ложи, евреев. Они представляют свою философию в еврейском духе так же, как раньше были люди, которые представляли революцию как победу над языческой Германией, или как другие представляли идею о том, что весь мир станет чем-то наподобие французской республики. «Протоколы» же были подготовлены в виде установления революции в качестве основного сюжета мировой истории по еврейско-масонскому или иллюминатскому плану.

Некоторые идеи, обозначенные в «Протоколах», особо важны для нас. Можно ли говорить, что действительно идеи этого документа несут ответственность за организацию Французской революции, действительно ли они настолько влиятельны? Мы знаем, что все тайные общества были малы, сильно разделены, секретны и полны всяких тайных знаков, рукопожатий, невидимых чернил и прочего, как разобраться в том, кто на самом деле ответственен за создание этого  документа? На наш взгляд, главное заключается в том, что эти идеи очень хорошо показывают общую философию своего времени.

Позже мы увидим, что «Протоколы» должны были сыграть определённую роль в Германии. Та философия, которая описана в «Протоколах» показывает свою жестокость, озвучивая желание установить революционное правительство и применяемые для этого средства, использование людей (как Маркс использовал Бакунина), полнейшее лицемерие, уничтожение врагов, распространение порнографии для развращения молодёжи, создание революций, сначала принятие стороны монархов, затем переход на сторону социалистов, затем на сторону либералов, демократов; принятие любой стороны для того, чтобы уничтожить чужую точку зрения и в конце концов прийти к власти. Они обсуждают контроль над прессой, контроль за деньгами и т.д. Вот несколько отрывков, показывающих дух этого документа:

«Кто хочет править, должен прибегать и к хитрости, и к лицемерию».

«Мы не должны останавливаться перед подкупом, обманом и предательством, когда они должны послужить к достижению нашей цели». И эту самую философию можно найти в Талмуде, где говорится, что все возможно; вы можете обмануть любого нееврея, гоя, в своих целях.

«Результаты оправдывают средства. Обратим же внимание в наших планах не столько на доброе и нравственное, сколько на нужное и полезное».

«С прессой мы поступим следующим образом… Мы её оседлаем и возьмём в крепкие вожжи; то же сделаем и с остальной печатью».

«Все новости получаются несколькими агентствами, в которых они централизуются со всех концов света. Эти агентства будут тогда уже всецело нашими учреждениями и будут оглашать только то, что мы им предпишем».

«Если найдутся желающие писать против нас, то не найдётся охотников печатать их произведения»

Интересно заметить, что из всех мировых групп только евреи остаются наиболее сильними, потому что в современном мире невозможно упомянуть евреев даже немного в критическом тоне без приезда к вам представителя антидиффамационной лиги. Вот почему православные издатели очень аккуратно избегают еврейской темы. Они знают, что к ним приедут и начнут проверки, а если они найдут что-то, что им не понравится, то за проверками последует целая клеветническая кампания, направляющая общественное мнение против вас. Есть люди, которые говорят о «еврейском заговоре». Конечно, они немного перебарщивают — как, например, Джеральд К. Смит, который занимается только темой еврейского заговора, он этим бредит.

«По нашей программе треть подданных наших будет наблюдать за остальными из чувства долга, из принципа добровольной государственной службы. Тогда не будет постыдно быть шпионом и доносчиком, а похвально».

«Мы обезвредим университеты, перевоспитав их в новом направлении. Их начальства и профессора будут подготовляемы для своего дела подробными тайными программами действий…».

«Мы должны явиться якобы спасителями рабочего от гнета и предложить ему вступить в ряды наших войск — социалистов, анархистов, коммунистов, которым мы всегда оказываем поддержку из якобы братского правила общечеловеческой солидарности нашего социального масонства».

«В странах, называемых передовыми, мы создали безумную, грязную, отвратительную литературу».

«На место современных правителей мы поставим монстра, который будет называться сверхправительственной администрацией. Руки его будут протянуты во все стороны, как клещи, при такой колоссальной организации, что она не может не покорить все народы».

«У нас будет интернациональное сверх-правительство».

Это отсылка к Вейсгаупту, Французской революции и идее об интернационализме.

«Мы разрушим гоевские семьи».

«Мы их ещё отвлечём увеселениями, играми, забавами, страстями, публичными домами».

«Народы гоев одурманены спиртными напитками, а молодёжь их одурела от классицизма и раннего разврата, на который её подбивает наша агентура… наши женщины в местах гоевских увеселений…».

«Внешнее масонство служит слепым прикрытием её и её целей».

«В тайные общества поступают обыкновенно аферисты, карьеристы и вообще люди, по большей части легкомысленные, с которыми нетрудно вести дело и ими заводить механизм проектированной нами машины…»

Конечно, множество подобных людей и групп руководствуется мыслью о том, что, мол, «у нас есть тайное общество, которое будет управлять всеми». Коммунисты постоянно проникают в среду анархистов; анархисты — в среду социалистов, социалисты ещё в какую-то среду; и никто не может никому доверять, никто не знает, кто за чем стоит.

«У нас в служении люди всех мнений, всех доктрин: реставраторы монархий, социалисты…».

«Священничество гоев мы уже озаботились дискредитировать и этим разорить их миссию, которая ныне могла бы очень мешать. С каждым днём его влияние на народы падает. Свобода совести провозглашена теперь всюду — следовательно, нас только годы отделяют от момента полного крушения Христианской религии».

«Нам необходимо вырвать из ума гоев самый принцип Божества и духа…».

«Мы должны разрушить всякие верования».

«Мы убедили, что прогресс приведёт всех гоев к царству разума».

«Мы ввели в государственный организм яд либерализма…»

«Чтобы привести наш план к такому результату, мы будем подстраивать выборы таких президентов, у которых в прошлом есть какое-нибудь нераскрытое тёмное дело, какая-нибудь “панама”».

Далее говорится о создании мирового денежного кризиса при помощи масонских лож.

«Нечего смотреть на падающие жертвы, приносимые для будущего блага».

Во этом плане есть два новых момента. Конечно, эти идеи приписываются евреям и власти; и действительно есть подобные еврейские группы, которые хотят захватить весь мир. Тем не менее, в документе озвучены две новых идеи: 1) они не атеисты. Они верят в единую мировую религию. В 14-ом протоколе говорится: «Когда мы воцаримся, нам не желательно будет существование другой религии, кроме нашей о едином боге, с которым наша судьба связана нашим избранничеством и которым та же наша судьба объединена с судьбами мира. Поэтому мы должны разрушить всякие верования. Если от этого родятся современные атеисты, то, как переходная ступень, это не помешает нашим видам, а послужит примером для тех поколений, которые будут слушать проповеди наши о религии Моисея, приведшей своей стойкой и обдуманной системой к покорению нам всех народов. В этом мы подчёркиваем и мистическую её правду…».

Конечно, это полностью согласуется с мышлением самых серьёзных революционеров, которые понимали, что в конце концов революция должна стать религиозной. Атеизм является только лишь переходной стадией и насаждается для того, чтобы избавиться от прошлых религиозных взглядов.

«Пока мы перевоспитаем юношество в новых переходных верах, а затем и в нашей, мы не затронем открыто существующие церкви, а будем с ними бороться критикой, возбуждающей раскол».

Второй новый ингредиент в этом революционном документе — это идея прихода к власти одного мирового монарха. В третьем протоколе написано:

«С тех пор мы водим народ от одного разочарования к другому для того, чтобы он и от нас отказался в пользу того царя-деспота сионской крови, которого мы готовим для мира».

«Впрочем, не всё ли равно для мира, кто будет его владыкой — глава ли католичества, или наш деспот сионской крови?! Нам-то, избранному народу, это далеко не всё равно.

Теперь мы видим, что эта мысль уже соперничает с выдвижением папы на пост мирового правителя.

10-ый протокол: «Признание нашего самодержца может наступить и ранее уничтожения конституции: момент этого признания наступит, когда народы, измученные неурядицами и несостоятельностью правителей, нами подстроенною, воскликнут: “Уберите их и дайте мне одного, всемирного царя, который объединил бы нас и уничтожил причины раздоров — границы национальности, религии, государственные расчёты, который дал бы нам мир и покой, которых мы не можем найти с нашими правителями и представителями”».

«Когда царь Израильский наденет на свою священную голову корону, поднесённую ему Европой, он сделается патриархом мира. Необходимые жертвы, им принесённые, вследствие их целесообразности, никогда не достигнут числа жертв, принесённых в течение веков манией величия — соревнованием гоевских правительств».

«Наш царь будет находиться в непрестанном общении с народом, говоря ему с трибуны речи, которые молва будет в тот же час разносить на весь мир».

«Владыка, который сменит ныне существующие правления, — говорится в 23-ем протоколе, — влачащие своё существование среди деморализованных нами обществ, отрекающихся даже от Божеской власти, из среды которых выступает со всех сторон огонь анархии, прежде всего должен приступить к заливанию этого всепожирающего пламени. Поэтому он обязан убить такие общества, хотя бы залив их собственною кровью, чтобы вновь их воскресить в лице правильно организованного войска, борющегося сознательно со всякой заразой, могущею изъязвить государственное тело».

«Этот избранник божий назначен свыше, чтобы сломить безумные силы, движимые инстинктом, а не разумом, животностью, а не человечностью. Эти силы теперь торжествуют в проявлениях грабительства и всякого насилия под личиною принципов свободы и прав. Они разрушили все социальные порядки, чтобы на них воздвигнуть трон царя Иудейского; но их роль будет окончена в момент воцарения его. Тогда их надо будет смести с его пути, на котором не должно лежать ни сучка, ни задоринки».

«Тогда-то нам можно будет сказать народам: благодарите Бога и преклонитесь перед носящим на лице своём печать предопределения людей, к которому Сам Бог вёл его звезду, чтобы никто иной, кроме него, не мог освободить вас от всех вышеуказанных сил и зол».

Всё это так хорошо согласуется с философией Талмуда, с желанием евреев встретить своего мессию, который от мира сего; и не удивительно, что есть некая еврейская организация, придерживающаяся этой философии. Это на самом деле философия Маркса; жестокость, использование всех в своих целях, установление единого мирового правления — всё, за исключением того факта, что Маркс не верил в Бога.

Интересно также и то, какое историческое значение было дано этому документу в 20-ом веке. Человек по имени Розенберг, который приехал из России в Германию после Революции, привёз с собой «Протоколы» и показал их Гитлеру, который сразу же увидел в них то, что бы он мог использовать по двум причинам: 1) если показать эту книгу народу, разожжётся ненависть к евреям — так как они пытаются установить мировую монархию; и он тогда бы смог обвинить евреев во всех проблемах Германии — в валютном кризисе, депрессии, безработице, и т.д. — и сказать, что это тайное общество пытается захватить власть в Германии; 2) он признал, что книга была хорошо написана: «Я использую её в качестве моей философии правления». Итак, этот документ стал одним из важнейших источников гитлеровского национал-социализма, согласно которому Гитлер поставил себя на место мирового монарха евреев.

Теперь мы обратим внимание на следующие три важнейших движения 20-го века, которые доказывают то, что их духовные лидеры, философы не были всего лишь праздными мыслителями; они говорили о тех вещах, которые должны были воплотиться в жизни — три великих тоталитарных системы 20-го века.

Первая из них не особенно важна для нас, это система Муссолини-фашизм. Никто не уделяет внимания тому факту, что в молодости Муссолини был марксистом; он принимал участие во многих марксистских демонстрациях; говорил о «диктатуре пролетариата», о приходе коммунистического режима, об отмирании государства и был типичным радикалом, таким же как любой другой марксистский демонстрант. Когда ему представилась возможность прийти к власти, он понял, что, сочетая различные элементы общества и передавая одно сообщение одному, а другое — другому, он мог бы взойти на пост на другой политической платформе, и поэтому он развил фашизм, который стал романтической интерпретацией социализма, и даже склонил к этому короля, заключил договор с папой и так стал диктатором на такой основе, которая не является полностью коммунистической, но которая построена на жесточайшей диктатуре. Поэтому эта система не является примером жестокого коммунизма как такового, но показывает всё тот же тип человека, которого породила коммунистическая философия. Тот факт, что он заключил союз с правыми силами, совершенно не логичен. Его идолом был Ленин, потому что Ленин пришёл к власти путём её захвата; и потому Муссолини основал свою систему на ленинской философии, то есть на практической системе захвата власти.

Большевизм.

Второе движение, величайшее во всём 20-ом веке, которое по сей день охватывает почти полмира, — большевизм. В России марксизм  больше всего остального убеждает нас в том, что эти идеи, начиная с Вейсгаупта и заканчивая «Протоколами», очень реалистичны, что христианский мир действительно ниспровергается и взамен приходит нечто новое. В отличие от всех прошлых революций последнего столетия, результаты, достигнутые большевизмом, сохраняются уже почти 60 лет. То есть, жестокое уничтожение старого порядка, разрушение церквей, убийство священства в таких количествах, которые до этого были неизвестны. Во всех прошлых революциях было убито только около полумиллиона человек, возможно, всего миллион. Теперь же мы говорим о системе, при которой убийство около 60 миллионов человек стало прямым последствием революции. Та идея, которая была озвучена в «Бесах» об убийстве сотни миллионов людей теперь звучит не так неправдоподобно. Коммунистическая система ограничивалась необходимостью управления людьми, и потому коммунизм в России не является безупречным применением принципов Вейсгаупта или Маркса. Идея свободной любви, например, была опробована, но только до тех пор, пока не выяснилась её непрактичность, тогда был восстановлен институт брака даже с соблюдением некой фальшивой церемонии. Коммунисты поняли, что такая жизнь, при которой люди живут, как собаки на улицах, создаёт дисгармонию в обществе; а это является препятствием к продолжению революции. Поэтому, они очень скоро начали приводить всё в порядок, то есть, возобновили идею брака, хотя и без всякого признания таинства, конечно. Всем известно, что, как сказал нам один человек, побывавший в Москве, можно получить девушку так дёшево, как чашку чая. Нет никакого представления о нравственности вообще.

Ленин был настоящим почитателем Нечаева, самого грубого революционера, и вдохновлялся отсутствием всяких принципов, кроме победы коммунизма. Его идеал, прежде всего, состоял в установлении диктатуры пролетариата по Марксу. Ленин считал, что эта диктатура является «господством, не ущемлённым законом и основанным на насилии». Согласно его идеалу, «прежде, чем диктатура пролетариата придёт к концу, всё общество станет одним предприятием и одной фабрикой с равным трудом и равной платой, и не будет возможности этого избежать. Бежать будет некуда».

В коммунизме мы видим очень жестокую революцию, жертвы которой превосходят многие миллионы, даже несмотря на то, что, кажется, они не имеют никакой практической необходимости. И теперь мы должны обратить внимание на одну мысль Маркса и Ленина, указывающую на то, что происходит с человеком, когда он входит в революцию. Революционная жестокость, эта любовь к насилию, к сжиганию и уничтожению — происходит не только ради разрушения старого порядка. Есть и другая цель. Маркс говорит: «И для массового производства этого коммунистического сознания, и для успеха самого дела, изменение человечества в массовом масштабе просто необходимо; такое изменение, которое может занять место в практическом движении, революции: эта революция необходима, следовательно, не только потому, что правящий класс не может быть свергнут никаким другим способом, но также и потому, что тот класс, который будет совершать это свержение, может только в революции избавить нас от всей вековой грязи и приспособиться к основанию обновлённого общества». «В революционной деятельности собственное изменение соответствует изменению обстоятельств».

То есть человечество должно быть как-то изменено. А мы знаем, кем становится человек в революции: он становится зверем, полностью охваченным жаждой крови, разрушения. Это что-то очень страшное; бесы высвобождаются, и человек остановится одержимым. Вот то, чего хотел Маркс: чтобы человек стал новым, уже не способным любить свою семью, свою страну, иметь нормальную нравственность, иметь любовь к Богу и всё остальное, что принято в нормальном обществе. Взамен появится кто-то другой, полностью отрешённый, человек своего времени, тот, кому можно будет сказать: «Иди и убей миллион человек», и он пойдёт и сделает это, даже не подумав. Вот какого человека хотели создать коммунисты.

Конечно, создание нового человека не является результатом только лишь коммунистической деятельности. Мы видим, как с распространением радикальных философий, атеистических философий, упадком нравственности, ослаблением философии жизни на Западе, где нет коммунистов —  появляется всё та же идея создания нового жестокого человека, не имеющего связи с традицией, с прошлым, с Богом… Один писатель, наш современник, Эрих Келер сказал на эту тему следующие слова: «Мощное стремление к разрушению и признанию личности недействительной… явно присутствующей в большинстве различных течений современной жизни — экономических, технологических, политических, научных, образовательных, психических и художественных — так сильно нас поражает, что мы вынуждены видеть настоящую мутацию, трансформацию человеческой природы». Этот вопрос мы оставим до следующей лекции, когда будем обсуждать других людей, которые серьёзно обсуждали тему того, как нужно изменить человеческую природу.

Гитлер.

Теперь мы немного поговорим о Гитлере, а потом вернёмся к обсуждению сходства идей нацизма и коммунизма. Вся суть гитлеровской системы национал-социализма, не говоря о её романтической стороне — о любви к Вагнеру, к «Гибели богов», к его романтизму — одним словом, его система — этот тот же большевизм с некоторыми компромиссами, наподобие тех, которые ввёл Муссолини для установления контроля над правящими элементами; но, в основном, его философия — это большевизм, приспособленный к другой ценностной шкале. В большевизме всё понимается через призму экономики и класса; есть классовая борьба между низшими классами, направленными против высших. У Гитлера то же самое, только вместо классовой борьбы, он создаёт расовую: Германия против всего мира. Его система — утопическая, и на самом деле он называл свою империю «Тысячелетний Рейх», тысячелетняя империя, которая происходит напрямую из Апокалипсиса. Он брал идеи Ленина за основу, потому что был довольно жесток, и его философия ничем от ленинской не отличалась. Гитлер являлся типичным примером человека, не имеющего никаких корней, он не верил в Бога, не имел нравственности, никаких высших ценностей, и ощущал глубокое сходство с большевизмом. Как Наполеон, он думал о восстановлении Римской Империи, но, как и Наполеон, он понял, что времена для этого не подходили.

б. Евреи: Гитлер записывает свои планы. Пример Ленина. Чувствует связь с большевизмом. Когда все, кроме него сказали: «будущее принадлежит исключительно более сильной восточной нации».

…оказавшись на Горе Афон он должен был найти в одном монастыре документ, дающий ему право на Восточную Римскую империю, он отложил его и сохранил на будущее. Это показывает, что идея о приходе к власти единого мирового монарха всё ещё существует, хотя времена сильно изменились, и на данный момент это было не актуально. Но в будущем, когда более романтические идеи войдут в моду, эта идея о полном восстановлении Римской Империи может стать вполне применимой. Его отношение к евреям наиболее интересно, так как он использовал еврейский вопрос в качестве козла отпущения, как большевики использовали средний класс, буржуазию. Каждый раз, когда что-то идёт не так, вся вина падает на буржуазных саботажников или крестьян, пытающихся свергнуть правительство. И, следовательно, можно убить ещё один миллион человек, и на какое-то время проблемы прекращаются. Такая схема у Гитлера приняла форму обвинения во всём евреев, при нём появилась целая романтическая мистическая философия расовой принадлежности, согласно которой германцы были наивысшей расой, а другие — была создана целая иерархия — цыгане, поляки и др. располагались всё ниже и ниже. Русские были где-то посередине, довольно низко. Один приближённый Гитлера Герман  Раушнинг, который в 30-40-хх гг. писал свои воспоминания и сбежал примерно в 1938 г. Он был мэром города Данциг и сначала думал, что Гитлер хотел сохранить консерватизм. Он сблизился с Гитлером, много с ним беседовал и начал понимать, что Гитлер сумасшедший образно говоря, не настоящий сумасшедший, а носитель определённой философии, ранее неслыханной. Этот Раушнинг был одним из тех, кому удалось бежать и начать рассказывать всему миру об идеях Гитлера, на основе собственных наблюдений.

Раушнинг вёл с Гитлером однажды беседу и спросил его: «Почему вас так расстраивают евреи? Почему вы так много о них думаете?». И тот спросил: «Что характеризует евреев?». Раушнинг сказал: «Они думают, что являются избранным народом; у них есть какой-то комплекс мессии». Гитлер ответил: «Да, и только это. А что вы можете сказать о немцах? Если мы являемся главенствующей расой и если мы хотим покорить себе весь мир, как мы можем позволить то, что существует другой народ, провозглашающий свою избранность? Если евреи — избранный народ, немцы не могут быть избранными. И, следовательно, мы должны уничтожить евреев, чтобы занять их место. А я стану их мессией», — то есть, мессией немцев. Он где-то даже сказал, что «если хотите, я буду антихристом, мне всё равно». Гитлер понимал, о чём говорил, сам он был совершенно не религиозным человеком, не верил в Бога, но, как и Наполеон, он очень интересовался религиозным вопросом. Он утверждал: «После того как я захвачу весь мир, я внесу наибольший вклад в человечество. Я решу религиозный вопрос». Он не говорил, как именно он собирается его решить. Но он заявлял, что прикажет воздвигнуть на всех высотах, на высоких горах по всему миру, телескопы, а под ними будет начертана такая надпись: «Неизвестному Богу». И, конечно, если бы он стал мировым правителем, он бы не смог противостоять искушению, внушающему мысль о том, что он стал богом. Тот факт, что у него была мысль о решении религиозного вопроса, делает его, как и Наполеона, одним из предтеч антихриста.

Он ненавидел западные демократии.

Кстати, он упразднил все тайные общества. Всё для него было еврейско-масонским сценарием. Масоны не имели право на существование, конечно, по той же причине, по которой коммунисты уничтожили все тайные общества, и Наполеон уничтожил все тайные общества: потому что находящийся у власти не нуждается ни в каких тайных обществах. Они только создают, и он это знал, пройдя через все виды тайных обществ, дополнительные проблемы.

И, конечно, он воевал с большевизмом, потому что понимал, что обе системы борются за мировое первенство. Одна из них должна победить. Когда наступили последние дни национал-социализма в Берлине — у нас есть сохранённые записи последних дней Гитлера — тогда он понял, что проигрывает в этой борьбе. Он не мог смириться с мыслью о том, что британцы и американцы его разгромили, потому что он считал их слабыми, устаревшими, сумасшедшими. Вот что он сказал в качестве своего завещания: «Будущее принадлежит только более сильной восточной нации». Этими словами он как будто передал наследство большевизму. Это означает, что он увидел в нём ту самую силу, которая привела его самого к власти: эта изначальная революция, цель которой состояла в захвате всего мира и уничтожении прошлого.

Гитлер говорил, когда он только ещё приходил к власти и уже думал о мировой империи, следующие слова: «Может быть, мы погибнем. Но если это произойдет, мы утащим за собой мир, мир в огне». Мы видим в этих словах тот же импульс, стоявший некогда за Парижской Коммуной, хотевшей уничтожить Париж.

В последние дни войны, когда Германия очевидно была оккупирована со всех сторон и четырнадцатилетних мальчиков отправляли на фронт, конец был невероятно близок. Немцы не сдавались до самого конца.

Кстати нам не следует считать, что гитлеровский Рейх можно сравнивать с большевиками в плане жестокости, потому что Гитлер был намного более гуманным правителем во всех отношениях. С «СС» можно было вести диалог, также и с Гестапо. Было возможно даже уговорить их не отправлять вас в тюрьму. От них можно было ожидать хоть какого-то правосудия. И все, кто жил и при Гитлере, и при коммунизме, говорили, что при коммунизме выбора не было. Люди всегда возвращались в Германию, как только менялись линии фронта. Мы знаем многих людей, которые жили в Германии в это время. И все они говорят, что, конечно, там было ужасно, и Гитлер вёл себя очень странно, но тем не менее, можно было вести хоть какую-то нормальную жизнь; тогда как большевики установили абсолютный тоталитаризм и террор.

Так, в этом смысле Гитлера можно считать слабым подобием большевизма; он всё ещё имел связь с прошлым. Но в последние дни войны его министр пропаганды Геббельс объяснил по радио бомбёжку так, что его слова прозвучали в духе марксизма: «Ужас бомбёжки не щадит ни домов богатых, ни домов бедных, пока не падут окончательно последние классовые барьеры... Вместе с памятниками искусства разлетелись в щепки последние препятствия на пути выполнения нашей революционной задачи. Теперь, когда всё в руинах, нам придётся перестраивать Европу. В прошлом частная собственность держала нас в буржуазных тисках. Теперь бомбы вместо того, чтобы убить всех европейцев, разнесли лишь тюремные стены, в которых они томились. Пытаясь уничтожить будущее Европы, враг сумел лишь разбить вдребезги её прошлое, а с ним ушло всё старое и отжившее».

Таким образом, цель нацизма, функция нацизма в мировой истории заключалась в уничтожении прошлого. Когда большевики, которые занимались тем же самым в России, одержат победу над Германией, их целью станет уничтожение прошлого во всём мире. Они были так же организованы, как немецкие войска в последние дни войны, какие-то стаи юных мальчишек, которые разрушали здания, как и немцы тогда, уничтожали собственные здания, чтобы они не достались врагу и чтобы от прошлой цивилизации не осталось и следа.

И теперь мы удивляемся, что же за всем этим стояло. Если всё это является неким мировым разрушением, если старая религия, старое искусство, культура, цивилизация должны были быть уничтожены, так что разрушались даже сами здания, какова тогда революционная идея будущего? Мы видим, что во всём этом присутствует идеи изменения человека.

Мы посмотрим на две коротких выдержки из слов Ницше, о котором мы поговорим в следующей лекции как об одном из главных пророков нового века. Он говорит о двух вещах, представляющих для нас особый интерес. В своей книге «Воля к власти» он говорит об одной из них следующее: «При определенных обстоятельствах возникновение экстремальных форм пессимизма и действительного нигилизма может служить признаком того, что идёт процесс чрезвычайного роста, и человечество переходит в совершенно новые условия существования. Вот что я понял».

И снова, когда он говорит о переоценке ценностей, он утверждает: «В этой формуле находит выражение некоторое контрдвижение, являющееся таковым по своему принципу и миссии; в отдалённом будущем оно сменит совершенный нигилизм, который оно рассматривает, однако, как необходимый шаг на пути к собственному приходу, необходимый как логически, так и психологически, и оно, это движение, может наступить только как его кульминация и выход из него».

У нас есть и очень интересная цитата Ленина. Говоря о своём идеале вселенской «фабрики», с которой невозможно убежать, он заявляет: «Но эта “фабричная” дисциплина, которую победивший капиталистов и свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на всё общество, никоим образом не является ни идеалом нашим, ни нашей конечной целью, а только ступенькой, необходимой для той радикальной очистки общества от гнусностей и мерзостей капиталистической эксплуатации для дальнейшего движения вперёд». Самому Ленину после всех своих аргументов против анархистов, наконец, приходится признать, что конечная цель коммунизма та же, что и конечная цель Бакунина и анархистов: то есть, абсолютная анархия.

В следующей лекции мы подумаем о том, что всё это может означать и почему эти мысли имеют определённое значение в теологии революции.

Мы закончим на краткой цитате, взятой из поэмы одного поэта нашего века, У.Б. Йитса, ирландца, сильно связанного с оккультизмом, который основал свою собственную оккультную ложу и очень симпатизировал какое-то время Гитлеру, потому что ему казалось, что Гитлер воскрешает какой-то новый оккультный принцип. И, действительно, сам Гитлер провозгласил себя первым диктатором нового века магии.

Йитс писал: «Дорогие хищные птички, готовьтесь к войне... Любите войну за её ужас; веру можно изменить, цивилизацию обновить... Вера происходит от потрясения... Вера постоянно обновляется перед ужасом смерти».

В следующей лекции мы обсудим эту идею всеобщего разрушения, значение которого не знают сами революционеры. Всё, что они знают, — это желание разрушать. Все прошлые нормы уничтожены. Больше нечему их останавливать. Их страсти выходят на свободу. И они просто разрушают, убивают — самым страшным образом. На самом деле, в мировой истории ещё не было века столь кровавого, каким оказалось наше двадцатое столетие, высвободившее всю бессмысленную жестокость.

Есть книга Солженицына, «Архипелаг ГУЛаг», которая обязательна к прочтению для тех, кто хочет понять значение революции и то, как может быть так, что люди, говорившие о свободе и вольности, о братстве устанавливают самую страшную тиранию в истории человечества, учитывая древность, восточных деспотов или сирийцев, или египтян, или любых других народов, устанавливают самый страшный деспотизм, какой только видывал мир, как самый кровавый режим устанавливается теми, кто верит в свободу, вольность и братство и как это сознательно совершается с целью принизить человека и уничтожить его.

Люди, которые создают революции, обычно не понимают того, что за ними стоит. Но они чувствуют, что с её помощью уничтожают основание цивилизации, религии, традиции. Как только всё это разрушится, а мы видим, что этот процесс занимает много времени, начавшись еще во времена Французской революции. Все эти революции не приводят к успеху именно потому, что значение прошлого ещё живо в душах людей, осталась ещё связь с традицией, культура и цивилизация ещё в какой-то степени сохранились. И только тогда, когда, наконец, не останется места старой морали, они разрушат всё и сделают человека каким-то новым существом, привыкшим к жестокости.

Мы видим, как на Западе и не только дети каждый день смотрят телевизор. Они каждый день видят, как люди убивают друг друга. Дети становятся невосприимчивыми к жестокости, к кровопролитию. Это происходит в свободном мире для того, чтобы люди привыкли к злу — стали бесчувственными.

И как только появится такой человек, тогда придёт новое религиозное откровение. И Йитс говорит о том, что всё это возможно. Он говорит о том, что мы должны полюбить весь процесс революции, войны и разрушения, потому он приведёт к новой революции. А теперь мы обратимся к следующей лекции… Новая религия, целиком связанная с идеей анархии, идеей господства нигилизма, является концом революции, о котором задумывается и говорит очень малое число серьёзных мыслителей.