Неравный брак?..

Дочь Веры, Маша, вышла замуж на первом курсе института. Конечно, они с отцом были против.

Только закончилась двухлетняя эпопея с окончанием школы, репетиторами, подготовкой к ЕГЭ, только устроили дочку в институт – на платное отделение, правда, ну, хоть так.

В отличие от своих энергичных целеустремлённых родителей Маша была девушкой томной, созерцательной, мечтательной и, чего уж греха таить, ленивой. Хотя и не без способностей – много читала, неплохо знала литературу, обладала внутренним чутьём к русскому языку, интуитивной грамотностью и хорошим слогом. Была терпелива, любила детей.

Верин брат говорил:

- Машка будет идеальной женой. К ней очередь будет стоять. Выбирать замучается.

Но Маша, не дожидаясь очереди из поклонников, сама влюбилась. В однокурсника, единственного парня на их девчачьем филологическом факультете. Вот к нему как раз стояла очередь. А он выбрал её, Машу! Это было счастье. Маша с головой окунулась в отношения и через три месяца оказалась беременной.

Ещё молодые, в самом расцвете своей профессиональной деятельности родители расстроились. Они мечтали о ближайших пяти годах как о счастливой, весёлой и беззаботной студенческой поре для своей дочки – с дружескими вечеринками, совместной подготовкой к экзаменам, радостью после сданных сессий, поездками, прогулками, лёгким необременительным флиртом.

Слава Богу, они в состоянии это всё оплатить.

Потом практика, диплом, начало профессиональной деятельности – как это всё волнующе, интересно, значимо!

Правда, сами они поженились тоже рано, на втором курсе. Но так они и были не в пример взрослее, самостоятельнее, ответственнее. Всё успевали – и учиться, и подрабатывать, и Машку растить.

А Машка почти в этом же возрасте какая-то вялая, бездеятельная, словно не проснувшаяся. Родители надеялись, что студенческая жизнь всколыхнёт Машину сонную безмятежность, она станет самостоятельнее, определится в своих желаниях, будет по-взрослому смотреть на жизнь.

Вместо этого Маша привела в дом высокого красавца и объявила, что она его любит, и они хотят пожениться. При этом дочь с таким обожанием и так заискивающе смотрела на своего избранника, что Вера сразу поняла: дело плохо.

Родители хотели поговорить с дочерью, обсудить сложившуюся ситуацию, но каждый день, возвратясь с работы, заставали её дома вместе с "женихом". Они сидели в Машиной комнате, иногда оттуда доносилась музыка, смех, ленивый, с оттяжечкой, бархатный баритон Вадима и еле слышное бормотание их дочери. Они выходили на приглашение поужинать, попить чаю и снова скрывались в Машиной комнате. Маша говорила:

- Спасибо, мам, очень вкусно! – и составляла свои и Вадима тарелки и чашки в раковину.

Вадим до благодарности и уборки за собой не снисходил. Ел он жадно, быстро и неаккуратно. Его место было всегда засыпано крошками, залито, заляпано. Когда он вставал, с его одежды сыпались крошки на пол.

Готовки и уборки Вере прибавилось. Равно как и расходов на питание. Тем более, Вадим как-то сказал, указывая на оставшуюся на блюде котлету:

- Можно мне её с собой завтра взять?

- Да, мам, - подхватила Маша, - я ему положу в контейнер, с гарниром, он в перерыве поест, а то в столовой дорого всё и невкусно!

Контейнеры с едой стали собираться каждый день. И ещё Вера стала замечать в корзине для грязного белья то носки, то трусы, то футболки. Чужие. То есть, Вадима. Неудобно доставать из стирки и отдавать грязное, да и говорить о носках и трусах – мелочно. Стирала вместе со своим.

Вера с мужем допоздна шептались в кровати.

– Если бы он, как нормальный парень, пришёл с цветами – для тебя! – с бутылкой коньяка – для меня! – и с кольцом для Машки и, как положено, попросил у меня руки дочери, а у неё согласия, я бы ещё подумал. А так… я вообще не понимаю, как это он к нам в семью втёрся? Машка, дурочка: я его люблю!.. А он-то тебя любит? Что-то он про это молчок! «Мы хотим пожениться!»… А как он собирается семью содержать, где жить, какие у него планы на семейную жизнь – об этом ни слова! Слушай, по-моему, его надо выгнать взашей, да и всё!

- Как выгнать? – вздыхала Вера. – Неудобно. Они приходят вместе, однокурсники… - Вера хотела надеяться, что они, как товарищи по учёбе, вместе готовятся к семинарам, а она, как заботливая мама, просто кормит «детей» ужином. – Правда, он что-то стал всё позже от нас домой уходить…

Вера с мужем ложились спать в десять, и поздние посиделки дочери с «женихом» стали напрягать.

- А главное, мы о нём ничего не знаем. Откуда он? Какая у него семья? Правда, учится вместе с Машкой, я слышала, даже на бюджете, значит, поступил сам. Это хорошо…

Помучившись неизвестностью, Вера тайком влезла в карман небрежно повешенной за воротник куртки и достала паспорт Вадима. Место рождения – посёлок в Белгородской области. На год старше Маши. Страницы, где стоят отметки о браке, разводе и детях, пустые. Уже хорошо.

Но самое главное, что не давало Вере покоя – Вадим был слишком красив. Вернее, смазлив. Такой слащавый красавчик с обёртки мыла. Или из рекламы шампуня от перхоти. Было совершенно ясно, что красоту свою он осознаёт, вовсю ею пользуется и именно на неё делает основную ставку в жизни.

Вера видела, что дочь её он не любит, относится снисходительно, с лёгкой насмешкой. Позволяет себя любить и обслуживать. И вообще, вряд ли способен любить кого-то, кроме себя.

Вера была убеждена, что «красивый муж – это чужой муж». И бабушка так говорила. Такому Вадиму могла бы составить достойную пару какая-нибудь эффектная стервозная модель, независимая, знающая себе цену и обожающая себя ещё больше, чем себя – Вадим. А не её томная жертвенная дурочка без опыта и амбиций.

Родители стали активнее вести беседы за столом, задавать прямые вопросы, которые очень не нравились Вадиму, и вскоре картина стала проясняться.

Вадим родом из многодетной семьи. Сначала говорил, что у него есть сестра и брат. Потом количество детей увеличилось на две сестры. Потом прибавился ещё брат. Последняя версия, от которой он уже не отступал – в семье шестеро детей, три мальчика, три девочки. Он старший.

В институт поступил по льготе или квоте, они не поняли, неважно. Педагогический, филфак – легче поступить, проще учиться, "одна болтология". Главное – получить диплом о «вышке», а работать по специальности он, естественно, не собирается. Но твёрдо собирается закрепиться в Москве и никогда не возвращаться в родной посёлок. Сейчас живёт в общежитии. Комната на четверых. Соседи – быдло и гопники.

Всё было ясно. Вера с мужем твёрдо решили отказать смазливому приспособленцу от дома, раскрыть дочери глаза и убедить, что взамен несостоявшейся любви она получила бесценный опыт.

Но тут как раз Маша и обрадовала всех новостью о своей беременности.

Вадим отнёсся безразлично. На его веку в доме регулярно появлялись новорождённые, и это не было для него хоть сколько-нибудь значимым событием.

Маша, новорождённых детей не видевшая никогда, представляла себе румяного пупса в чепчике с кружевами, который сладко спит в колясочке, которую катает по парку красивый папа Вадим в обнимку с медлительной, величавой мамой Машей, похожей на Мадонну.

Родители были в шоке. Их устроенная, во всех смыслах благополучная и ещё молодая жизнь, недавно купленная квартира, образование дочери – всё готово было пойти прахом по милости провинциального, неразборчивого в средствах самовлюблённого мальчишки. У которого, к тому же, не было нормального воспитания, грамотной речи и приличных манер.

Вера взяла даже грех на душу – заговорила с дочерью об аборте. И была рада, когда дочь в ужасе отказалась, просила прощения, обещала всяческую помощь и сама в ужасе думала, как ей теперь искупить вину за эти чудовищные слова. Они с Машей обнимались, сладко рыдали, утешали друг друга и были счастливы.

Пришёл отец, сграбастал обеих в охапку, стиснул, обцеловал, мешая их слёзы со своими, и сказал, что всё будет хорошо, и ребёночка помогут с матерью вырастить, и институт Маша закончит, а этого… гнать в три шеи, статус матери-одиночки нынче не позор, наоборот, государство поддерживает пособиями и льготами, а замуж Машка ещё успеет выскочить, даже и с ребёнком.

Раздался звонок в дверь. Маша побежала открывать. Вошёл Вадим. Спросил:

- Чего ревёшь? Случилось чего?

Ему начали наперебой и как-то неуверенно говорить о ребёнке. Он не понял, о чём сыр-бор.

- Ну, ребёнок, и что? Хочет Машка – пусть аборт делает. Не хочет – пусть рожает. Её дело.

И пошёл мыть руки, потому что с немытыми руками его здесь за стол не пускали.

– А ужинать-то? Не будем, что ли? Пора уже.

Маша страстно хотела замуж за Вадима и ребёночка. Пришлось уступить. Вадим был согласен жениться, признать ребёнка и переселиться в их новую уютную квартиру. О том, чтобы пойти работать, обеспечивать жену и ребёнка, речи не было. Он студент, ему нужно учиться.

Свадьбу не устраивали. Просто подали заявку и в назначенный день Маша и Вадим съездили в ЗАГС и расписались. Маше было обидно, но она понимала, что свадьба – мероприятие дорогостоящее. Принимать участие в подготовке, проведении, а главное, в оплате пышного торжества должны и сами молодые, и родители с обеих сторон. Но её родители и так полностью их содержали, а родители Вадима были заняты другими своими детьми и хозяйством. Они отказались от приглашения приехать на бракосочетание, познакомиться со сватами, обсудить перспективы на будущее детей.

Маша ходила тяжело, её мучил токсикоз, она сильно поправилась, подурнела. Вадим цвёл в её просторной комнате с новой мебелью, вкусно ел, завёл привычку подолгу принимать ванну. Жена приносила ему туда пиво, чипсы, сок, мороженое. На специальной подставке крепился телефон, Вадим смотрел сериал. В ванну без меры сыпал всё, что стояло на полках – соли, пена, ароматические «бомбочки». Многие средства были весьма дорогими, подаренными. Вера стала хранить их у себя в комнате.

Как-то она к слову спросила, была ли у него дома своя комната.

- Конечно! – Ответил Вадим. – И с гордостью за свой дом и с пренебрежением к квартире, в которой вынужден жить теперь, рассказал: - У нас дом большой, трёхкомнатный. У мелких пацанов своя комната, у сестёр своя, родители в зале спят, она же общая, телевизор там. А я, как третий родился, потребовал освободить мне чулан. Родичи всё оттуда вытащили, а я себе комнату оборудовал. Там и окошко маленькое есть. Замок вставил, чтобы никто ко мне без спроса не заходил. Зимой, правда, холодно.

Маша ушла в декрет, оформила академический отпуск. Вадим стал поздно возвращаться из института. До Маши дошли слухи о том, что Вадим ей изменяет. Маша днём плакала. Вечером бодрилась, старалась угодить. Вера страдала. Отец скрипел зубами и предлагал кардинальные меры. Маша плакала.

Родилась хорошая здоровая девочка, Аллочка, вся в Машу – толстенькая, спокойная, медлительная. Маша и бабушка с дедушкой души в ней не чаяли.

Вадим оказался неласковым, невнимательным, душевно чёрствым. Ребёнка воспринимал, как обузу, помеху. Мог грубо встряхнуть, сунуть в кровать, шуметь, когда дочка спит. Его всё раздражало. Например, строгое соблюдение режима, в который он тоже должен был вписываться. У них дома не было никакого режима. Если в школу идти – вставали пораньше. Приготовила мать еду – шли есть. Спать захотел – лёг. По часам никого не кормили, гулять не водили и каждый день не купали.

Маша старалась, всё делала, но была медлительна, и очень много времени отнимал Вадим. Собственно, всё время, что он находился дома, Маша вынуждена была посвящать ему. Маленькую Аллочку от греха подальше забирали к себе родители. Маша дёргалась на каждый звук, издаваемый дочкой. Вадим злился.

– Хуже нет, с мелким в одной комнате жить, - говорил он, - вот у нас дома была бы сейчас в зале, с родителями, а подросла чуток – в девчачью комнату.

Вера работала и тащила на себе практически всё общее хозяйство. Муж, как всегда, во всём помогал. Но злился, что приходится почему-то обслуживать чужого молодого лодыря.

Вадим демонстрировал великолепную привычку, которая вряд ли была ему привита дома родителями. Приходя вечером домой, он снимал с себя всё, в чём ходил днём: джинсы, трусы, носки, майку, футболку, рубашку, джемпер, свитер – и всё бросал в стирку. Утром надевал всё свежее, постиранное Верой и поглаженное часто ею же или Машей. Конечно, стирает машинка. Но бельё надо разобрать, загрузить в машину, вынуть, развесить, снять, рассортировать, перегладить, убрать. Тоже время и силы. И ладно, бельё, носки – понятно. Но свитер, тёплый джемпер, толстовку, джинсы необязательно же стирать после одной носки!

И чашку за собой можно помыть? И ванну после себя хотя бы сполоснуть от волос и мыльного налёта? И раковину после чистки зубов и сморкания? Просто сполоснуть?

Раздражение с обеих сторон нарастало. Вадим злился на необоснованные претензии. Он женился, не отказался от ребёнка. А тесть сделал ему регистрацию в квартире только НА ГОД! А через год опять проси! Зато так и следят: убрал за собой? Сполоснул? Положил на место? Да ему свои родители таких замечаний не делали! А тут чужие будут. Он здесь что, квартирант – требования хозяев выполнять? И Машка вечно уставшая, надутая, все разговоры только о ребёнке да о деньгах. Денег нет, откуда им взяться? Ребёнок вечно гундит, просится на руки, по ночам просыпается. Слишком дорого ему обходится эта несчастная московская регистрация. НА ГОД!

Вера изо всех сил старалась успевать всё по дому. Вадим усложнил их жизнь значительно сильнее, чем ребёнок. Она очень не хотела бросать работу. Но чувствовала – придётся. А ведь через полтора-два года внучка пойдёт в садик, станет легче, можно будет снова работать, до пенсии-то далеко, а попробуй тогда устройся на такое хорошее место!

Родители Вадима никак не проявляли себя. Возможно, он с ними созванивался, но приветов они не предавали, с праздниками не поздравляли, внучкой не интересовались. И, конечно, ничем не помогали. Зато однажды Вадим сказал за завтраком:

- Мать сегодня приедет с мелким, на пару дней, к врачу.

Все онемели от неожиданности. Но в обед, действительно, в квартиру ввалилась горластая бесцеремонная тётка. Она втащила за собой инвалидную коляску, в которой сидел мелкий и худой, словно состоящий из ломаных палочек, горбатый человечек с перекошенным птичьим личиком. На руке у тётки сидел полуторагодовалый малыш с красными диатезными щеками. К коляске сзади была приторочена большая клетчатая сумка. На спине у тётки рюкзак, через плечо сумка. Дома была Маша с ребёнком. От неожиданности она отступила перед напором тётки, открыв доступ в квартиру. Аллочка вцепилась в маму и заплакала. Тут же заревел малыш у тётки на руках. Только инвалид неподвижно сидел, скосив глаза к носу.

- Ну, здравствуй, невестушка! – зычно поздоровалась тётка, сгрузив на пол ребёнка и стаскивая с себя сумку и рюкзак. Сразу повеяло немытым телом, нестиранной одеждой, какой-то затхлостью и тухлостью.

- Куда проходить? Нам помыться с дороги, переодеться да в больницу. Вот, адрес у меня… У вас машина-то есть? Отвезёте нас?

- Машины нет… То есть, есть, конечно, но на ней папа на работу уехал. – Запинаясь, ответила Маша.

- Плохо. – Сурово сказала тётка. – Да не орите вы! – прикрикнула она на ревущих малышей. И сказала, обращаясь к Маше: - Поговорить не дадут. Сунь их обоих в кроватку или в манеж, что там у вас есть, пусть посидят! На своей-то машине удобнее, - вернулась она к теме разговора, - ладно, тогда такси вызовешь.

Тётка вытащила из коляски инвалида, который оказался семилетним братиком Вадима, велела Маше присмотреть за младшим, чьи пол и имя оставались неизвестными, и, покопавшись в сумке, отправилась в ванную.

Маша в ужасе стала звонить Вадиму. Он не ответил, видимо, отключил на занятии звук. Маша написала ему сообщение.

Аллочка хныкала. Её надо было кормить и укладывать спать. Ребёнок-гость, на год старше, поднялся на ножки, цепляясь за стену и журнальный столик, и, радостно тряся попой, уже тянул нарядную льняную салфетку, на которой стояла ваза с цветами.

Управиться с двумя детьми сразу Маша решительно была не в состоянии. Она не могла взять на руки второго, он был какой-то… замурзанный. Как можно незнакомого ребёнка в уличной грязной одежде, с поезда, прижать к своему свежеотглаженному шёлковому халатику, едва прикрывающему полную молока грудь, которую всё настойчивее требует её чистенькая розовенькая доченька? К тому же, у ребёнка какие-то воспалённые, шершавые щёки. Может, он заразный? А из ванной доносятся плеск, стук, звяканье, какой-то грохот, зычный голос тётки, натужное мычание больного ребёнка. Что это??. Что ей делать?

Маша в отчаянии позвонила маме. Мама приехала, когда тётка с помытым и переодетым инвалидом, наголо обритым, уехала в больницу на вызванном и оплаченном Машей такси.

Аллочка, которую Маша кое-как покормила стоя, держа на весу одной рукой, а другой с брезгливостью держа за руку второго ребёнка, который с воем тянул, крутился, падал на пол, наконец, уснула беспокойным сном. Маша положила её в кроватку, закрыла дверь в комнату и вышла со вторым ребёнком в холл. Тут пришла Вера. Она удивилась, конечно, но быстро всё взяла в свои руки.

Они раздели ребёнка, который оказался давно не мытой девочкой, и как следует вымыли её под душем. Вещи, снятые с неё и с инвалида, забросили стираться. Девочку вытерли, причесали, одели в новые вещички, которые были куплены Аллочке «на вырост».

Сомневались, чем покормить. Ребёнок явно аллергичный. А они не знают, что ему нельзя! И как её зовут, тоже не знают! Решили сварить овсянки на воде, сдобрили оливковым маслом. Этим же маслом смазали пылающие шершавые щёки. Овсянка улетела за две минуты. Вера не успевала закидывать ложку за ложкой в жадно раскрытый рот. Напоили кефиром с крекером. Потёрли четвертинку большого зелёного яблока.

Посадили на унитаз, который она явно видела первый раз в жизни. Девчушка, опасаясь незнакомых людей, покорно сидела, выпучив глаза и слушая побудительное «пись-пись!», и, видимо, с перепугу, сделала все свои дела.

Её уложили в холле на диване, предварительно застелив его непромокаемой скатертью. А уж сверху - сложенное одеяло, простыню, бархатную подушечку в виде большой божьей коровки, пушистый плед.

Скоро пришёл Вадим, который не увидел в ситуации ничего необычного и не смог вспомнить имени сестрёнки, которая была совсем маленькой, когда он уезжал в Москву.

Приехал отец. Маша и Вера, чувствуя себя виноватыми, как смогли, обрисовали ему положение дел.

Вернулась мать Вадима с братом. Она была довольна, что-то ей удалось «ловко провернуть», на что она и не рассчитывала. Очень удачно всё получилось. Вот завтра ещё в одно место съездить – и можно обратно домой. Если, конечно, "дорогие сваты не пригласят погостить хоть на недельку".

Вера с мужем не знали, что отвечать и как себя вести. Они никогда в жизни не сталкивались с такими людьми.

Машина свекровь, Анна Васильевна, оказалась первобытно бесцеремонна и незамутнённо непосредственна.

Конечно, ни завтра, ни послезавтра они не уехали, но и на неделю их не оставили. Пробыли они четыре полных дня, и это был полный трэш!

Наконец, проводили. Отец изумлённо крутил головой, словно не веря тому, что видел собственными глазами, и патетически вопрошал:

- Нет, я всё понимаю – хозяйство там, посевная, уборочная, корова телится, порося поросится, картошка колосится… Некогда к сыну на бракосочетание приехать. На один день. На неделю, конечно, можно. И хозяйство не сильно тянет. Но, позвольте, где же с того хозяйства сало, огурчики, картошечка своя? Варенье, сметанка, самогон, наконец??. Где деревенские дары?

- Нужны они тебе? – хорошо зная своего мужа, устало отвечала Вера. – Всё равно ничего есть бы не стал.

- Не стал бы. – Соглашался муж. – Но порядок быть должон? К сватам с пустыми руками ехать как-то не комильфо. Тем более, в первый раз. Да, не тот нынче деревенский сват пошёл, не тот…

Вера и Маша были рады, что отец не сердится, а бубнит и балагурит.

Они все вместе сделали генеральную уборку, постепенно восстановили Аллочке режим. Вадим не высказывал никакого отношения к приезду матери, как и не было его.

А Вера заболела. Она перестала спать, стала апатичной, вялой, потеряла аппетит. У неё болел желудок, голова, повысилось давление. Муж не на шутку встревожился, вызвал врача, оформил ей больничный, стал возить по врачам.

Веру госпитализировали с язвой двенадцатиперстной кишки, стали лечить. Попутно назначили физиотерапию: электросон, массаж, ванны. Врачи были очень опытные, знающие, внимательные. Вера была им очень благодарна, пунктуально выполняла все предписания.

Ей вылечили язву. Стало чуть легче. Ушла резкая, режущая боль под ложечкой. Но давление, бессонница, отсутствие аппетита, апатия - остались.

Муж приезжал каждый день после работы, привозил вкусненькое, сидел с ней, водил прогуляться в больничный парк. Много разговаривали. Они были очень близки. Но он почти ничего не говорил о том, что происходит дома. И Вера понимала: не говорит, чтобы не расстраивать. А она только об этом и думала: как там её Маша? Аллочка? Муж? Как там её новая уютная квартира, их любимое гнёздышко?.. У неё было болезненное ощущение, что «гнёздышко» её разорено, осквернено и ей уже не принадлежит.

И однажды во время обхода она сказала своему лечащему врачу, милейшей Арине Владиславовне:

- Выписывайте меня. Зря я тут место занимаю. Спасибо вам огромное! Но всё бесполезно, и ванны, и массажи… Причина-то остаётся, вот в чём дело…

- Какая причина? - ухватилась за самую суть доктор.

– Понимаете, я не люблю своего зятя… И ничего не могу с этим поделать.


Конца этой истории я не знаю.


А как вы думаете, чем могло всё кончиться?

Может, Вере не нужно было давать разрешение на этот брак?

Или сразу надо было отселить молодых на съёмную квартиру, чтобы жили самостоятельно?

Сказать Вадиму, чтобы шёл работать и сам содержал свою семью?

Настоять на аборте?


Как бы вы поступили в такой ситуации?


Или вы в такую ситуацию просто бы не попали?

                04.11.2020