Глава 21 Рождение звезды

      Шумный, бестолковый, яркий лагерь Фузанского расшевелил сонную красоту Фанерного пруда, нарушил размеренный быт аборигенов, помешал Туле насладиться переживаниями по поводу внезапного и обидного исчезновения классного парня: «Ни открытки, ни письма… Поматросил, сукин сын, да и бросил навсегда».
 
      Мужики теперь сутками не вылезали из воды, центнерами вылавливали раков, обеспечивая деликатесом немеренные аппетиты налетевшей фолитической и околоейной шушеры. Спешили, наплевав на здоровье, срубить побольше бабок, подбадривая себя самофоном и шулерским заветом: «Масть прет пять минут и ни секундой дольше».
   
      Туле, тем временем, судьба подсунула шанс стать звездой шоу-бизнеса.   Утречком, остановившись поглазеть на прибывших артистов, она загляделась на полу проспавшегося, небритого, нечесаного, с крепким запахом вчерашнего вечера, продюсера Форю.
 
      Выбравшись из трейлера и не в силах идти дальше, он присел на пригорке, закурил и начал бормотать в похмельном раскаянии, что жизнь проходит в суетливом зарабатывании благ, что это и мелко, и низко, что творчество сменила индустрия, а искусство отдано на потребу, но он Форя, вот прямо сейчас, выпьет, умоется, создаст, и Мир вздрогнет.
 
      Брезгливо отряхнув пальцами рукава кожаного «от Фуччи» (Портной в Фариже) пиджака, в котором спал, Форя поднял глаза и отчетливо выговорил, возвышая голос, надрывно и со слезой:
- Простушка. Провинциальный непорочный цветок. Девственница. Ты должна определить судьбу нового искусства. Я это сделаю. И прямо сейчас. За работу.
 
      Пока Туля, по деревенской привычке, медленно и веско собиралась с мыслями и доводами в том плане, что никому и ничего она не должна, не обязана, проходите мимо, я вас не знаю; отвали, придурок, я не твоя; не зарьтесь на дармовщинку, здеся не подают, а если нальют, то потом работу спросят; посмотри на себя и удивись, как мог на такую розу позариться, да и не для тебя она цветет, – приличная деревенская девушка всегда найдет слова, чтобы «отбрить» городского нахала, и пошли они все, такие умные… Вокруг закипало деятельное движение.               
 
      Нельзя было не восхититься профессионализмом и вышколенностью Фориной команды. Полупьяное распоряжение, отданное непроспавшимся, но соскучившимся по работе коллегам, привело в чувство всех. И работа, в которой каждый знал свое место, началась, кажется, из ничего и пошла быстро, точно, умело. Туля не успевала поворачивать головку, не только думать и говорить.
 
      Проворные руки делали из нее королеву: фотографировали, мыли, стригли, прикидывали платья, шляпки, куски материи. Маникюр, педикюр, перманент, макияж проводились одновременно. Снова фотографировали, предлагали пройтись и снимали видеокамерой.
 
      В трейлере операторы настраивали аппаратуру видео и звукозаписи. Все дружно отрабатывали главный Форин постулат: «Лучшие лебеди получаются из самых гадких утят!» (Зря они так: дура - да, но красивая, а характером – золото!)
   
      Маэстро, энергично жестикулируя, сорил пеплом сигареты на головы и пиджаки фоэта Фети и фомпозитора Мифы, убеждая их отказаться от домашних заготовок, наработанных, заезженных штампов, возвыситься над ремесленничеством и проложить собственную тропу:
- Дайте мне чистую, зеленую, свежую, тихую, чуть слышную струю.
 
      Творцы Фетя и Мифа до хрипоты орали друг на друга. После чего разошлись по углам выплеснуть на бумагу энергичную творческую страсть и разбуженное, хотя и не совсем трезвое, вдохновение.
 
      Фетя, как и положено фоэту, поставил себе сверхзадачу: охмурить Тулю, и начал бегать к ней с каждой новой строчкой создаваемого шедевра:
- Заметьте, какая интересная аллитерация: Клал – алкал – заклал — наклал -
- кал…      
      Надоел ужасно, и, на свою беду, разозлил Фигра, незаметно подглядывающего из кустов.
 
      Солнце сдвинулось к зениту и окрасило природу холодновато-ярким с характерными для ранней осени сумеречными оттенками светом. Форя, развалясь в кресле перед столиком с пивом и минералкой, велел готовиться к съемке, дал команду операторам:
- Не останавливаться. Набираем метры на видеоряд.

      Выставленная на всеобщее обозрение Туля, полу-обернутая  малиновой струящейся накидкой, смотрелась очень хорошо. Волосы, распушенные по концам, путали цветовой спектр, создавая подвижный разноцветный нимб неправильной формы от плеч вверх, и придавали стремительность всякому движению, а ля мечтательная русалка или облондиненная ведьма. Труппа благоговейно притихла.
 
      Забыв в руке стакан с пивом, Форя охнул и приподнялся:
- Мать твою! А, если  еще и поет?
      Фомпозитор Мифа торопливо наклонился к его уху:
- Шеф, не надо, не проверяй. Не давай ей говорить. Ляпнет глупость, и  очарование станет разочарованием. Жди тогда момента.

- Правильно. Камера, работаем. Как ее зовут? Туля, ходим. Ходим направо. Покажите ей, где право. Налево пошли. Пошли веселее, поскакали. Хорошо. До коряги ходим, ногу на пенек и повернулись, поднимая руки. Талант. Мифа, налей мне пива. Медленно опустили руку и взъерошили волосы. Уронили руки.

- Вторая камера, бегом на пригорок, и крупный план. Наклонились за камешком. Камешек дайте. Бывают камешки, камни и булыжники — разницу уловил? Ты принес  глыбу. Невозможно работать! Швырнули камешек... Так ему и надо! Побежали по берегу. С водой работаем. Вторая камера, больше воды. Еще разок. То же самое, но босиком. Мифа, как?
- Замечательно, шеф. Пусть в воду упадет.
- Молодец! Раскинули руки, падаем.

      Взметнув фонтан брызг воды и грязи, Туля послушно ухнулась врастяжку на мелководье. Форя и Мифа в восторге заорали и чокнулись стаканами.
- Переодеть, накормить и на звукозапись. Вдруг и вправду поет. Где Фетя? Где текст?
- Текст здесь, а Фетя куда-то задевался. Эй, найдите Фетю.
- Найдется, – резюмировал Форя. — Забрел куда-нибудь, пьяная морда.
   
      Но  Фетя, увы, уже не мог «найтись». И пьянка здесь, совершенно, ни при чем. Фигр вполне уложился в два часа съемок. А не надо дурацкими, пусть даже и злободневными, рифмами и «аллитерациями» доставать деревенских простушек.