Я не люблю боссов

   Пули свистели вдоль улочек Нижнего Ист-Сайда, кровь хлестала рекой, Томми Ган трудился без устали; Джонни - Чистые Руки отплёвывался от струй бензина, выливаемого ему голову, Дебора оттачивала свои арабески и фуэте, Макс Берковитц не любил боссов, а я с ним соглашался. Иногда - молчаливо, а, иногда и вслух, но всегда - искренне и от души. 

   Звук поплыл, экран видака перекосило и изображение замерло; Евгений Викторович в стремлении урезонить мою, общую с Максом нелюбовь к начальствующему люду, подлил  в рюмку мутной жижи из заиндевевшего бутыля.

   С Женей мы, повстречавшись ещё в училище, многократно после этого разлучаясь и снова сходясь, продолжаем встречаться и ныне; я до сих пор, при каждом удобном случае, захожу к нему. С каждым прожитым годом мне это даётся всё труднее и труднее -  местность тут быстро меняется, новые переселяющиеся теснят прежних,  ветхие кресты и оградки сменяются новыми гранитными плитами, появляются новые дорожки и квартала; знакомые лица кругом, не меняясь в мраморе, становятся всё моложе и моложе.

  Мне сейчас, как и тогда, раньше, рядом с ним, всегда  немножечко неловко, мне всегда казалось, что я не тот, за которого он меня принимает, что я, на самом деле-то - самозванец или притворщик, непонятно зачем принимающий  груз раздаваемых им жизненных авансов, те, что предстоит ещё отработать; впрочем  чувство невысказанной неловкости и какого-то странного долга никогда не мешало нашей взаимной гармонии в постижении математики воздушных пространств и лирики летающего железа.

  То распугивая живность, случайно забредшую за “колючку”деревенских аэродромов,  то ломая  головы над хитросплетениями схем и процедур, то, теряясь в туманностях эфира, мы поочерёдно слагали стихи, частушки и эпиграммы; словно переходя из одной ипостаси в другую, меняя сферы пространства, высоты, скорости и конфигурации, мы никогда не упускали возможности поделиться друг с другом  вновь обнаруженными тонкостями лирик, мелодий и ритмов. Женя посвящал нас в музыкальные новинки, в неизвестно где выкопанные теории кулинарии, в правила иноземных физкультурных забав, тогда только-только начинающих появляться в нашей  жизни; он не зря носил и гордился званием“шестидесятника”: исторический  флёр числительной лексемы, производного от банального номера средней школы, noblesse oblige, положение обзывает, понимаете ли.


  Всё закончилось вдруг и сразу, в том, каком-то  неприятно и необычно тёплом октябре; скупо оброненная фраза зашедшего инженера о том, что “шестьсот девяносто третья упала”, кое-как протолкнувшись через послеполётную вату евстахиевых труб, никак не могла усвоиться  взболтанными после рейса сознаниями; какой-то ментальный блок не позволил поверить в страшное, все почему-то  поняли так, что упала она с каких-то стапелей в ангаре, ну упала и упала, мало ли, что там у них падает, сейчас поддкомкратят, поднимут, проведут работы и полетит дальше ласточка…

  …а морские волны-то  уже сомкнулись; ох как до сих пор стыдно, не могу забыть глупое чувство безысходности и непоняток - никто не знал что делать, молчали сброшенные на столы трубки телефонов,  молчало бегающее в панике по коридорам начальство, где-то у пустых экранов сидели брошенные семьи, пытаясь выцедить из эфира хоть какие-то капельки  информации, да и все мы, и я в том числе, примолкли,  разбежавшись по кустам с палёной водкой по грязным стаканам - очень глупо, неправильно и не по-человечески. Ведь мог бы зайти, пусть даже к нему домой, пусть даже не зная что сказать, просто посидеть, поговорить, попереживать вместе, с надеждой на благоприятный исход…хотя - какая там уж надежда…

  Сейчас надежда уже только одна: как бывало тогда, давно, перед начальством, так и в неведомом грядущем, замолвит он словечко перед златокудрой Фрейей, и она, вняв мольбам, доставит меня  на своей упряжке, запряжённой парочкой кошек (зря, что ли, каждое утро их кормлю) к Одину, в Благословенную Вальхаллу. Я знаю, что самое главное в тот момент будет - не выпустить из рук руль драккара,  хоть я и не уверен, что правило ухода в Асгард с оружием в руках применимо также и для мирного кормчего, коего знахарь не благословил в берсерки по причине телесной хилости.

  Но, на всякий случай, с собой всегда есть старенький “Викторинокс”; мы  обязательно встретимся, и Женя, как тогда, улыбнется и скажет - ну, рассказывай, что у вас там, что ты натворил, пока меня не было? И я почитаю ему свои рассказики, и расскажу, что тут не всё так уж и плохо, но вот наиболее выдающиеся представители нового поколения авиаторов, умудряясь сделать две ошибки в слове “полёт”, как выяснилось, не знают даже таблицу умножения, что не может не настораживать…

…и что я, хоть и накрепко запомнил его, однажды сказанное…
 
  - Понимаешь, Саша, существует определённая, к сожалению, совсем не малочисленная категория лётного состава, что без сурового начальства никак не может. Просто физически. Они без твёрдой, направляющей  руки или самолёт разобьют, или по пьяной лавочке в“дурку загремят”. Если ты не принадлежишь к данной когорте, то и не будешь пересекаться с боссами, вы всегда будете существовать  как в параллельных вселенных.


… мне ближе к сердцу позиция Берковитца:
 Ну не люблю я боссов. 

  Хотя Викторович как в воду смотрел. Вот уж лет двадцать  примерно, как мне приходиться напрячься, чтобы вспомнить хотя бы имя кого-то из начальства, а это, как правило, теперь уже - мои бывшие вторые пилоты, переместившиеся  на высокие  этажи и присылающие оттуда в виде инструкций и наставлений то, чему я их, когда-то, давным-давно, учил. Под этими документами нет моей подписи - точно так же, как Евгений Викторович, я не стал начальником, и теперь, должно быть, никогда уже не стану; меня не зовут, а и не прошусь, каждый сверчок знай свой шесток. И я с трудом представляю, чем мои нынешние боссы  занимаются, кроме, конечно,  непрестанной заботы обо мне и о моём безоблачном и счастливом существовании; а ведь были времена, когда…



                Нежданные звонки…

  …иногда, вопреки законам Эдисона и Максвелла,  раздаются, кажется, даже раньше, чем дотягиваешься штепселем до розетки; от дикого трезвона едва не падает стоящая рядом с телефоном на холодильнике недопитая бутылка“Мартини”; ошалевший Бисептол в два прыжка исчезает на кухне. 

  Электроны, выведенные из вселенской спячки сотрясением угольной пыли под мембраной аэродромного телефона и, реализовавшись в кваканье  трубки, доносят страшную новость - оказывается я, вернувшись  утром на любимую Родину из далёких заморских стран, как-то, незаметно для самого себя,  умудрился “просохатить на таможне” личное шмотьё босса…

  - Саня, ты чего натворил, - панические вопли комэски через разряды статики, - там же гора ящиков, это же на тонны баксов товара, ты почему их вовремя  не забрал и не вынес с таможни?

  - А что, должен был? -  похмельный комок застревает в горле; я почему-то  вспоминаю старого знакомца - водителя автобуса, ещё давно, в училище, смешившего нас своим знаменитым“комэски-замкомэски -  понагнали  сюда стадо колхозников со всего света!”

 - К тебе грузчик подходил, говорил забрать товар?

 - Аааа (начинаю припоминать …  нейроны, взбодренные электролитами алкоголя, моментально выкристаллизовывают разгадку…) точно, я же сразу по прилёту, обратил внимание на гору ящиков, украшенную моей фамилией, устроенные кем-то в угол таможни, и грузчика помню, он ещё всё талдычил - забирай свой товар, ты же с кем-то работаешь, да?

 - Ну да, говорили мне - забирай свои коробки и проходи таможню, а а я им - дык это мало ли чьи это ящики, может там вообще наркота или криминал, чего я на контроль с ними попрусь, что я инспектору скажу, и что потом, даже если пропустит граница, делать с ними буду дальше!?

 - Короче, Саня, тебя тут все ищут, ты попал “по-полной”,  срочно “выходи на начальство”, исправляй ситуацию!

                Ситуация, впрочем, была проще пареной репы.  Большое начальство, давно уже, припухнув от всевластия и безнаказанности, подсело на неплохую тему - в понятном стремлении поиметь определённый гешефт, закупало по заграницам всякое недешёвое барахло, и, дабы снизить расходы на транспортировку и таможню, оформляло это как личные вещи членов экипажа. Даже грузчиков, как оказалось, информировали, а вот меня ( в данном случае ) - просто не сочли нужным. В принципе и правильно, ездовой пёс, он и есть собака, чего спрашивать его; вот только псина-то после рейса домой уполкала, а коробки на миллион товара арестованные лежат!

  - Белов,  я понятия не имею, что ты сейчас будешь делать и как с таможни груз вытаскивать; выходи на “самого большого”, оправдывайся, меня в это дело не впутывай, я тебе не помощник, - устало просипела мембрана голосом, теперь уже,  командира отряда, - давай, дуй сюда, в отряд или на таможню, решай свои вопросы!   
  - Ага, уже “дую” …щяз, - дополняю про себя, убедившись, что шнур телефона снова выдернут из розетки; остатки “Мартини”- в желудок, обрезки “салями”- в миску  Бисептолу; день удался, я снова  проваливаюсь в здоровый послеполётный сон, в котором Большой Босс, суетливо поправляя сваливающиеся с носа золотые очки и вытирая платочком потную лысину, носится по коридорам таможни, пытаясь выцыганить своё арестованное барахло.


               

                Как зажигаются звёзды.

  Но пластмассовая коробочка, та, что, по крылатому выражению штабных“возьмёшь руками, а пойдёшь -  ногами”, так и не дала мне выспаться;  начальство, скорее всего, к тому времени, уже отчаялось меня найти, и в этот раз звонил дежурный штурман.
  - Саня, тут тебе подарочек  оставили -  книжки какие-то, приезжай-забери!                Что ещё за книжки - соображаю не сразу, в голове почему-то проявились  назойливые американские сектанты с их христианскими крусейдами и холи sh#t…простите - “Байбол”; я в то время как раз с ними закорешился; найти других носителей языка в наших комариных болотах было почти невозможно.  Использовал я их совершенно беззастенчиво,“втёмную”,  в своих шкурных интересах -  для изучения  иноземной мовы и расширения  лингвистических способностей; неужели, думаю, прохиндеи вызнали где я работаю и приволокли мне и всему авиаотряду  пару ящиков духовной литературы в подарок?

  Нет, всё оказалось  гораздо  прозаичнее - звонящий, после шуршания бумаг, кашляний, стука мухобойки (извечного атрибута дежурных штурманов) и шарканья валенками по рваному линолеуму, донёс до меня, что подарочек этот не прост - ни много ни мало, а целая комсомольская документация, то есть список членов, ведомости  взносов, протоколы собраний, устав и прочая марксистско-ленинская лабуда. Всё аккуратно упаковано и адресовано на моё имя. Что за загадка такая, думаю?

  Оказалось что, пройдоха - комсорг, пребывая, как, в общем-то и вся страна, в состоянии невесомости и непоняток, (как раз вся совдепия с комсомолией сыпались в тартарары), вполне разумно решил, что неплохо было бы этот чемодан без ручки взять да и перегрузить на чьё-то иное, более подходящее  плечо. Расчёт был, в принципе правильный - а назначу-ка я этого лошару - Белова “паровозом”, пусть он, как хочет, так с этим и разбирается; мало ли как оно потом обернётся, мож коммунисты вернутся, и, если чаша весов качнётся обратно, я всегда смогу заявить, что он не справился, завалил всю комсомольскую работу, портфель заберу обратно  и снова у власти встану.

  Вдвоём со своим прихлебаем-заместителем он составил отчётно - выборное собрание (как говорится “друг дружку - и деньги в кружку”), состряпал протокол, назначил меня новым вождём и, забросив на подоконник в штурманской комнате комсомольскую документацию и атрибутику ( Белову передайте) резвенько так исчез в неизвестном направлении. И всё, вроде бы, было хорошо, но участники интриги не учли одного фактора, а именно: бенефициара сего спектакля , то есть меня, совершенно не устроила отведённая  роль этакого вот зитц-председателя ( читай: попросту болвана).

  Примерно через неделю, когда книжки на подоконнике стали уже покрываться пылью, юным комсомольским функционэрам таки пришлось пойти со мной на открытый диалог.
 - Саша, ты почему свои вещи не забираешь?
 - Не хочу (абсолютно честно).
 - Но ты же должен!
 - Кому?
 - Ты анархист-индивидуалист? - комсорг ещё давал мне шанс свести всё на шутку и таки принять правила их игры, но я не подыграл, а пошёл ва-банк:

 - Я пойухист.

 - Это что, типа, новая партия какая? - в глазах комсорга блеснул огонёк, он явно  держал нос по политическому ветру, оценивая  потенциальные перспективы роста и вхождения в коридоры власти.
 - Да, партия…новая…               

  Партия пойухистов существовала тогда уже давно, и я в ней, на самом деле состоял в качестве кандидата в ассоциированные члены Пермской Алкогольно-Разгильдяйской партии (ПАРП), созданной моим друзьями с Северного Урала по аналогу Польской Объединённой Рабочей (ПОРП). “Водка стала семь-ноль-восемь, всё равно мы пить не бросим; передайте Ильичу - нам червонец по плечу; предайте Брежневу - пить будем по-прежнему; если будет больше - будет как в Польше”.

   Партия пойухистов даже, говорят, проходила регистрацию в ООН: Вы кто такие? - Пойухисты! - А что это значит? -Нам всё пойух? У вас есть Устав? - Нам пойух Уставы!  - А программа? - Тоже пойух! - А как вы относитесь к борьбе рабочего класса за свои права и угнетаемых мировым капитализмом наций за самоопределение? - Да пойух вся эта борьба и весь этот класс! - А как вы относитесь к деньгам? - О, деньги мы любим! - Простите, но тут есть неувязочка! - Нам пойух  неувязочки!

   ПАРП существовала недолго (к сожалению, некоторые её члены восприняли Программу и Устав этой партии  чересчур буквально); но вот если на навигационной линейке НЛ-10  совместить сорок градусов  на шкале температур с ноль-пять на шкале высот , то перевернув линейку, и, соответствующим образом передвинув “бегунок” , можно было отследить все, когда-либо существовавшие и меняющиеся цены на водку:  начиная с три-шестьдесят два, потом пять с копейками, потом семь ноль восемь, и весь дальнейший экспоненциальный рост. Думается, что в тех двух Великих Партиях ( Пойухистов и ПОРП) состояло куда больше членов, чем нам тогда казалось.

  А интриганы - комсомольцы так и продолжали, чуть ли не регулярной основе, меня вылавливать,  делая страшные лица, изображая патриотические мины и чекистские прищурки; я заглядывал за их спины, надеясь увидеть там протоколы расстрелов и революционные маузеры.

 - Ты ведёшь себя аполитично, - увещевал бывший  комсорг.
 - Ты с этим не шути! Не шути! - вторил ему заместитель. С чем “этим “ - он не уточнял. Не знал, должно быть сам. Их дуэт, время от времени, превращался в трио:  апеллируя к моей совести и гражданскому  сознанию, к ним примыкал желающий  избавиться от  барахла, расположенного в его кабинете, дежурный штурман; удовлетворились  моим резонным ответом - “мне эта хрень не нужна, пусть кто её клал, тот и забирает”, он, похоже, через неделю либо сам ликвидировал “эту хрень”, либо дождался, пока кто-то из активистов сам забрал её обратно.
                Дальнейшая судьба сей совдеповской атрибутики мне неизвестна; комсорг, сделав отличную карьеру ( политическое чутьё таки принесло свои дивиденды), переехал в Москву, его заместителя крайний раз я видел лет двадцать пять н назад - он с важным видом на лице и винторезом за плечом охранял соседний самолёт; я махал ему, надеясь ободрить, он либо меня не замечал, либо усиленно делал вид.

   Я рассказывал эту историю покойному бате, тот, ничуть не удивившись, угостил меня в ответ жизнеописанием нашего соседа, парторга завода, который, приватизировав несколько видеомагнитофонов, что пришли в качестве премии передовикам, организовал в городе сеть видеосалонов, грёб деньги лопатой, а потом, когда его призвали к совести и партийному долгу, оплатив выставленный сам себе копеечный счёт, прислал на собрание КПСС записку:”Прошу исключить меня из рядов членов Партии, поскольку я совершил поступок, порочащий звание Коммуниста”. “ Слышал бы ты хотя бы год назад его речи о  Коммунизме  как о Великом Будущем Человечества, и дифирамбы КПСС и лично её Генеральному Секретарю?” - веселился папенька…





                Послесловие.

   Мы всё-таки досмотрели с Женей тогда этот фильм, в котором, там,  однажды,  в этой самой Америке, всё закончилось очень грустно. И, несмотря на личные симпатии и антипатии, принимая и понимая  увещевания Евгения Викторовича ( Царствие ему Небесное и вечного полёта ), мне больше  понятен Макс  (хоть это и единственное, что нас с ним обьединяет) :

 - Не люблю я боссов.