Проклятие Вагры. Часть 2. Глава 2

Часть 2
Глава 2
Вся ложь этого мира

Комната выглядела правильно. Подобающе, сказала бы мать. Однако, представив себе лицо матери при виде этой обстановки, Вагра скорчила жуткую гримасу, одну из своих любимых. И кто ее одернет? Серые стены? Плетеная круглая кровать из веток? Или вон та клетка с тремя птицами?
Свобода. Как и этим птицам, ей нужна свобода. Без нее ничего не выйдет. Сиюминутный порыв дернул Вагру к комоду с клеткой: сейчас она откроет дверцу (кто ей запретит?) и выпустит воробьишек. Все здесь к ее услугам – даже ключ есть. Девушка схватила его, другой рукой уже примеряясь к миниатюрному замку, а взглядом – к оконной защелке, но в последний момент остановилась. К чему это ребячество? Она уже не маленькая. Свободу можно подарить и по-другому. Холодно звякнув о полированное дерево столешницы, ключ вернулся на место.
Не сегодня. Подданные уже сделали ей достойный, подобающий подарок. И сделали его правильно. Никаких идиотских расшаркиваний, скучных поздравительных разглагольствований и нарядных коробочек с лентами. Они превзошли всех отцовских прихлебателей и бабкиных должников. Подарили часть самих себя. Отрезали и бросили к ее ногам. От воспоминаний в животе вспыхнули еще не остывшие угольки, а щеки зарделись, как после тайного поцелуя. Нет, признала Вагра, таких подарков она в жизни не получала.
Ей подарили смерть. Чужую, разумеется. Звучит великолепно.
«Мне подарили смерть», – завороженно повторила Вагра торжественным шепотом. Мысль была приятно-тяжелой. Наполняющей. Утоляющей лютый голод, который грыз нутро Вагры с самого ее рождения.
Мир – пустышка. Вроде той, в виде бутона розы из слоновой кости, что давали ей в младенчестве.
«Баю-бай, засыпай,
Улетай в цветочный край», – приторно-сладко напевала тогда мать, поправляя складки розового балдахина. Тот для верности был тоже расшит всевозможными розами какой-то неестественной пышности. Малиновые закатные лучи превращали их в скопище пышных юбок – пустых, зато громко шуршащих. Прямо как у бабки Эгсин. Кстати, резной слон-качалка, глупо улыбавшийся из-под коротких толстых бивней, тоже был пуст внутри. Выяснить это оказалось легче легкого – всего-то проткнуть его глаза из синего фетра. Хоть на что-то сгодился тот кукольный набор для рукоделия, подаренный закадычной бабкиной подругой Рухтой на пятилетие Вагры. Первый праздник, который ее память сочла нужным добавить в свою коллекцию.
Но не подарками, не угощениями и не веселыми затеями запомнился Вагре тот День рождения. Даже не родительским разрешением допоздна смотреть сказочные сценки, которые безустанно разыгрывали для нее друзья дяди Ралафа на подмостках их домашнего театра прямо в гостиной Рассветного дома. Ибо в тот знойный летний день к Вагре впервые явилась Пустота. В каком-то смысле она стала гостьей на ее Дне рождения.
С самого утра девочку не покидало ощущение приторности и глупой взрослой фальши – той, что отчетливо видна лишь детям и некоторым животным. Все было неправильно и звеняще пусто. Улыбки родителей и родственников – жесткие, застывшие, как фигурки из патоки на многоярусном торте. Не хотели они ей улыбаться, это видел даже слон своими пустыми глазами: помощницы Луммы еще не успели приклеить ему новые. Гости и не улыбались вовсе, просто кто-то дергал за веревочки, пришитые к уголкам их ртов. Вверх! Чуть расслабились, забылись – снова вверх! Некоторых дергали так, что даже зубы обнажались, и Вагре хотелось одного – зажмуриться и убежать. В этих оскалах не было ни любви, ни радости. Одна только Пустота.
А как ее нарядили! И дело тут не в цвете, длине юбок или фасоне. Все дело в сути, начинке этого наряда. Ей так не хотелось быть пустой – она же не слон, не ворох цветочных лепестков и не колыбельные матери. Пустота и фальшь и так вились над ней с самого рождения – липкие и тошнотворные, – а ей, Вагре, нужно стать кем-то. Нужно найти такой костюм, стать таким существом, которые защитят ее от всей лжи этого мира.
Она-то настоящая.
Как и черный цвет. Вагре он нравился. Черный – это честность; это цвет ее лучшего друга – одиночества и цвет надежного убежища за закрытыми веками. Кроме того, слон внутри тоже оказался черным. Никаких вычурных оранжево-фиолетовых узоров и точно никаких дурацких «дружелюбных» улыбок. Но уж так повелось, что Вагровы вкусы в Рассветном доме никто не разделял. Веллия и Шанфа очень странно переглядывались, кроя для своей маленькой сагмы  отрез черной ткани из запасов Луммы. Глупые, пустоголовые швеи. Им было невдомек, что влажный матовый блеск чёрного батиста напоминал Вагре птичье оперение. Как у земляных дроздов – частых гостей на ветвях персиковых и инжирных деревьев сада их резиденции.
Они завораживали. В них была свобода. Настоящая. Дрозды прилетали, когда им заблагорассудится, рассаживались по веткам, трещали что-то на своем языке, кормились червями и насекомыми, деловито стучали клювами по горошинам недозрелого винограда. Каждый был занят делом. Их было много, но воспринимались они как нечто целое. Одинаково черные, проворные, суетливые, зоркие. У них были свои танцы: иногда дрозды принимались стремительно кружить, выписывая раздвоенными хвостами немыслимые узоры. Не те, симметричные и аккуратные, как на слоне-качалке, а вольные и правдивые. Сидя на роскошно вышитом бархатном покрывале, запрокинув голову и раскрыв рот, Вагра мысленно кружилась вместе с ними. И все они становились одним большим дроздом. Взмахивая одинаковыми черными крыльями, они заполняли пустоту жизни, а острыми хвостами рассекали любую ее фальшь.
Однажды тот танец был нарушен. Семилетний Тиваш, внук судьи Белых песков, очень метко выстрелил из рогатки. Это отчего-то совсем не понравилось двум его нянькам: одна резко выхватила рогатку из его пухлых пальцев, а другая, побелев от испуга, принялась извиняться перед матерью Вагры. Сквозь ее грассирующее «р» и чрезмерно шипящие «ш» и «щ» пробивался беспокойный щебет стаи, а прямо у ног Вагры жизнь рисовала самую правдивую картину, которую девочке доводилось видеть. По черным, припыленным песком перьям расползались красные нити. Они заполняли пустоту. Давали ответы на все вопросы. Мать ободряюще увещевала перепуганных нянек, Тиваш в приступе раскаяния уже громогласно рыдал, а Вагра любовалась картиной, не смея даже вздохнуть. Правда – очень хрупкая штука.
И Вагра тогда еще не знала, что с ней делать.
А ее мать не знала, что делать с той наспех сшитой черной мантией. Что её так взбесило в складчатой батистовой накидке, в которой она застала дочь накануне пятилетия? Та как раз возбужденно вертелась в ней перед зеркалом из полированного металла. «Я – птица! Я – птица, мама!» – радостно выкрикивала маленькая Вагра, размахивая рукавами мантии, как летучая мышь, под недоуменные взгляды нянек. «Завтра на дерожденье я буду пти…»
Фразу заглушил исступленный вопль матери: «Прекрати!» Увидев в расплывчатом отражении зеркала ее искаженное гневом лицо, Вагра так и застыла перед ним с раскинутыми руками. Никогда, ни за какую провинность на нее не кричали так. Девочка съежилась, втянула голову в плечи. Черная мантия скукожилась и осела на ней, как обвисшая кожа. Хотелось исчезнуть, но было уже поздно: отражение стремительно приближалось, угрожающе потрясая каким-то пышным розовым облаком. При каждом шаге тревожно звенели цепочки. Видимо, мать хотела схватить упрямую дочь за плечо, но мантия была столь объемной, что в ее пальцах осталась только тёмная блестящая ткань. Но Изолла не растерялась. Рванув за ненавистный материал, она ловко развернула Вагру лицом к себе.
Поборов страх, девочка открыла глаза – лицо матери оказалось прямо у нее перед носом, – и обомлела. Паника вдруг рассеялась, уступив восхищению. Оно окутало Вагру той же дурманящей дымкой, что и тогда – при виде мертвого дрозда на садовой дорожке. Дымка становилась все гуще и плотней. В ней, извиваясь в томлении, дрожала какая-то неведомая сила.
Ибо впервые в жизни Вагра увидела лицо матери без маски. И впервые столкнулась с чистым, подлинным гневом. Он оказался не менее прекрасен, чем последние мгновения умирающей птицы. «Оказывается, мир все-таки – не пустышка, – сказала себе девочка. – Кое-что настоящее здесь есть». Например, суженные щелки материнских глаз, которые излучали колючий черный свет. Трещинки морщин – следы старой облупившейся маски на новом настоящем лице. Вздёрнутая, подрагивающая верхняя губа. Никто не дёргает её за верёвочки, она двигается сама!
Гнев матери завораживал Вагру все сильней. Фразы, слетавшие с крупинками слюны с красиво перекошенных губ, звучали, как русалочье пение из нянькиных сказок. Некоторые слова даже можно было различить: «выдумки», «неподобающе», «уродство», «забудь» и еще одно – не то «общество», не то «убожество». Хотя, разницы, в целом, никакой.
Под злосчастной «птичьей» мантией плечи Вагры постепенно расправлялись, худенькие запястья наливались горячим металлом. Он застывал, превращаясь в надёжные тяжёлые латы. Дымка вокруг гнева матери сгущалась, и каждый вдох становился целебной ингаляцией.
Завтра Вагре должно было исполниться пять, но эти годы из истории её жизни можно было спокойно вычеркнуть. Она родилась сейчас – в тумане гнева и под крики матери. И только сейчас открыла глаза и увидела настоящий мир. Девочка улыбнулась ему.
Почему-то от её улыбки мать замолкла и даже отпустила плечо дочери. Волшебная тёмная дымка тут же свернулась в колючий клубок, и, злобно шипя, откатилась в дальний угол комнаты. За зеркало. Вагра снова почувствовала себя маленькой и слабой.
Все кончилось, с досадой поняла она. Всё хорошее заканчивается слишком быстро: шоколадные пирожные, встречи с дроздами, интересные сказки и наблюдения. Всё это рассыпается, как искры от фейерверка, и мир опять становится пустым, а жизнь мало чем отличается от тарелки овсянки без мёда. Вот и сейчас – хлоп, и дивный момент ушел. Это тебе не кот Оливка, его не схватишь за хвост. И не прислуга, которая прибежит по первому твоему зову. Вагра грустно вздохнула: когда теперь доведётся вновь пережить такое?
В невеселые раздумья вторгся голос матери. В голосе стояли слезы.
– Ты меня поняла?
Девочка вгляделась в ее лицо. Вернее, в маску, которая умудрилась снова к нему прирасти. Пустота действует очень быстро, пора бы это уже запомнить. Нет, зацепиться здесь было решительно не за что. Пунцовые пятна на материнских щеках, влажные от слез глаза, остатки дрожи на пересохших губах только зря дразнили воображение. Этим голод не утолишь.
– Поняла?!
Вагра и не подумала уточнить, что она там должна была понять. Наверно что-то насчет «уродской мантии» и «дурацких фантазиях» о черных птицах, которые не подобает иметь девочкам ее возраста и происхождения. Так что просто кивнула в ответ. Пусть Пустота знает, что она, хоть и маленькая, но тоже хитрая.
Поджав губы (это маска застывала на ней все плотней), мать скептически кивнула куда-то в сторону:
– Тогда снимай это рубище. – И сделала нетерпеливый жест пальцами правой руки: давай, мол, быстрей. Собрав складки ткани у колен, Вагра потянула их вверх. – Кстати, кто его сшил?
– Веллия и Шанфа, – пробормотала девочка из-за батистового «занавеса». – Прости, мама, – добавила она, подумав. – Я знаю, что сначала надо было спросить у тебя. Или у Луммы. – Пыхтя и сопя, Вагра уже стягивала мантию через голову. Надо быть смешной и неуклюжей, как другие дети. Мама это любит и надевает маску «Улыбка умиления». – Прости, – жалобным голоском повторила Вагра и беспомощно развела руками, сделав вид, что застряла в горловине мантии.
Р-р-раз – и черная накидка с глухим шуршанием взмыла над будущей именинницей, открывая её взору свою ужасную замену. Подобающее праздничное платье, если выражаться словами матери. Розовая конфетная обертка, если спросить её дочь.  Не имея, однако, иного выбора, Вагра понуро кивнула и покорно вытянула руки, чтобы скорее разделаться с мучительной примеркой. Карие глаза Изоллы победно блеснули.
Но истинное мучение ожидало её дочь лишь на следующий день. Дерожденье. Околдованная новым чудом правды, явившемся ей в канун праздника, Вагра воспринимала все его атрибуты с восторгом рыбы, выброшенной на берег.
Вот она, расчесанная, в давящей на лоб тиаре, обсыпанная пудрой с толченым жемчугом, в розовой «конфетной обертке» и немилосердно натирающих туфельках сидит на кресле с гобеленовой спинкой. Главный зал Рассветного дома постепенно заполняется гостями, но к кому они пришли? К пустому блестящему фантику? К оболочке из атласа и кружева? С нарастающей тревогой Вагра присматривалась к разодетой толпе. «Ну хоть кто-нибудь, – молила она про себя, – кто-нибудь пусть заметит! Пусть откроет глаза. Это же все ложь. Гадкая, омерзительная ложь! Меня же здесь нет, как вы не видите!»
Фантик ведь пустой.
А гости – марионетки. Как в кукольном театре, который ей обещал сегодня дядя Ралаф (как же долго еще до вечера!). Они ходят, постукивая каблуками по мраморному полу, приветствуют друг друга объятиями и поклонами, обмахиваются веерами, смеются, угощаются кислым виноградным соком и склизкими моллюсками, обмениваются новостями, взглядами и запахами, но…
«…но это все маски, – крикнул в голове земляной дрозд. – За ними ничего нет. За ними – Пустота. Опасайся, Вагра! Пустота ломает наши крылья!»
Продолжая неукоснительно выполнять приказ матери – улыбаться, – именинница украдкой кивнула. Затем ведь и нужны друзья, верно? Чтобы вовремя предупредить об опасности.
А опасность, будто чуя, что ее заметили, грузно всколыхнулась, подобрала многочисленные юбки, обмахнулась коралловым веером и решительно направилась к Вагре. Врастая в кресло, девочка глубоко задышала. Деваться ей некуда – любые мысли о побеге пресекал второй приказ Изоллы: оставаться в кресле до колокольчика. Спасительного глашатая, возвещающего о начале праздничного обеда, когда маски, наконец, переключат своё внимание друг на друга. Но это все потом, в благословенном, долгожданном потом, а пока…
– Вагритта! – протрубил низкий женский голос с хрипотцой многолетней ценительницы табака. Продолжая улыбаться, девочка невольно поморщилась. – Ах, моя милая Вагритта, – маска говорящей уже нависла прямо над тиарой именинницы, – маленькая сагма Рассветного дома! Моя любимая принцесса Чарьа! Моя маленькая подружка!
Третий приказ Изоллы подцепил Вагров подбородок и властно дёрнул его вверх. «Смотри гостям в глаза, когда тебя поздравляют, не вертись. Не забывай говорить “спасибо”». Она послушно задрала голову, боль от давления золотой тиары столь же послушно выплеснулась в затылок.
И опутала все существо девочки, когда та взглянула в глаза поздравительницы. Это она. Безголовая. И впервые так близко.
 – Как ты подросла, моя принцесса! – громогласно заметила Безголовая. Закадычная бабкина подруга, которую все почему-то зовут Рухтой. – А какое чудесное платье сегодня на моей куколке! А тиара – ну просто королевский венец! – Полные губы, щедро умащенные пурпурной помадой, жеманно двигались в такт ее приторной словесной патоке. Тщательно нарисованная маска Рухты сидела на ней как влитая. Время – самый надежный клей, уж он-то свое дело знает. На-мер-тво. – Но и у меня и подарок под стать – королевский! – привлекая общее внимание, изрекла Рухта. Щёлкнув пухлыми пальцами, она подала знак одному из слуг, и перед взором Вагры возникла черная шкатулка, змеящаяся серебристыми узорами.
– Спасибо! – выпалила девочка, моля, чтобы только это всё скорее закончилось. Чтобы сосущая Пустота гостьи не затащила её в свой ледяной мир. И как только бабка Эгсин сама её не боится… – Спасибо, госпожа Рухта! – Видит Огненный, она старалась изо всех сил. Скосив взгляд вправо, Вагра заметила, что мать улыбнулась ей из-под своей маски. Почти одобрительно.
Но госпожа Рухта и не думала заканчивать своё «выступление». Бабка как-то говорила, что в молодости, до знакомства с градоначальником Назгапа, та была известной актрисой: «Блистала на сцене и особенно за ней». Что бы это ни значило, ясно одно: представление будет продолжаться.
– Ты знаешь свою подружку Рухту, – гостья подмигнула густо накрашенным глазом. Бронзовые тени слегка осыпались на нарумяненные щёки. Маска жила своей собственной жизнью. – Для моей сладкой принцессы – всё самое лучшее! Сегодня и всегда! – извергала она на собравшихся затёртые до дыр реплики.
Вагра, уже не в силах сопротивляться, тупо уставилась на Безголовую. Гадкий шепоток увещевал ее сдаться. Отдать себя и свое лицо Пустоте, как еще в далекой молодости сделала Рухта. Отказаться от свободы птичьей стаи, чудес правды, единства и инстинктов. Никогда больше не видеть истинное лицо этого мира. Не расстраивать родителей. Не подвести семью. Вести себя подобающе. Дать пришить себе маску вместо головы. Стать Безголовой.
Покориться Пустоте.
До крови закусив губу, Вагра начала постепенно уступать. Куда ей? Вон их сколько – целый зал масок. Всё равно сломают, оторвут, накрасят, напудрят, прикажут, нарядят, запретят, пришьют, приклеят так, как требует того их Пустота. А будешь упираться – щёлк, и запрут в клетке. Вагра послушно тянула уголки рта вверх, чувствуя, как сквозь дёсны ей продевают марионеточные нити, а её (или уже не её?) голова монотонно кивает, как и положено кукле-болванчику.
Хлоп-хлоп ресницами – и вот уже в глазах тот самый наивный детский восторг, который так нравится взрослым. «Не так уж сложно, правда?», – говорит ей снисходительный взгляд матери. Чуть-чуть, самую капельку не дотягивает он до желанного одобрительного. Надо стараться. Хорошо, что мама не видит, как под этой новой миловидной маской корчит и сводит судорогой настоящее лицо ее дочери. Какие волдыри и ожоги оставляет на нежной коже жгучий клей. И не чувствует его тошнотворный запах: разложения и увядших лилий. Оно и понятно – на матери ведь ее собственная маска. Ни следа от вчерашней волшебной дымки гнева, в котором она была такой правдивой и прекрасной. И впервые такой родной.
«А теперь мерзкая маска опять украла мою маму».
Эта мысль – ревнивая и острая – разрезала нити, дёргавшие вверх уголки губ девочки. Туман безволия начал рассеиваться. Вместо него в глаза хлынул яркий дневной свет. Он нагрел ненавистный жгучий клей, и тот принялся таять и стекать вниз, оседая на мраморном полу грязно-серыми сгустками. Запястья Вагры начали тяжелеть, она почувствовала, как под кожей извиваются металлические змеи. Их гравированная чешуя приятно покалывала руки. Как и вчера. Когда она, пусть и ненадолго, увидела свою настоящую маму. Нужно вернуть её – во что бы то ни стало! Забрать у гадкой маски свою настоящую маму.
И прямо сейчас.
Металлические змеи доползли до ладошек. Только изменились: стали вдруг какими-то тонкими и холодными. Нет, разочарованно поняла Вагра, это не вчерашние змеи.
– Ну как? – прогремела над ухом Безголовая. – Нравится моей маленькой принцессе ее подарок?
Что? Проморгавшись, Вагра бросила взгляд на свои руки. Теперь ясно, в чем тут дело. На коленях, поверх ее платья-фантика, лежала открытая шкатулка с серебристыми узорами. Внутри – кукольный набор для рукоделия. А в пальчиках каждой руки было зажато по пучку иголок для вышивания.
– Что скажешь, моя сладкая?
Пустота ломает наши крылья.
Вагра крепко сжала иголки. Отчего-то в зале стало очень тихо; никто не разговаривал и не смеялся. Десятки лиц со вросшими в них масками пристально смотрели на девочку. Казалось, они только этого и ждали…
– Я не ваша! – пронзительно закричала Вагра прямо в лицо Безголовой. – Не ваша! Не ваша! Не ваша!
Когда иголки вонзились в ее нарумяненную щеку, та мгновенно отказалась от каких-либо притязаний на именинницу. По-поросячьи взвизгнув, гостья одной рукой схватилась за скулу, а другой вцепилась в правое запястье Вагры.
– Немедленно прекрати!
 Мать уже спешила остановить разбушевавшуюся дочь. Ужас в ее глазах нельзя было сравнить ни с каким подарком и ни с одним праздничным угощением. Золотые налобные цепочки звенели сладкой музыкой негодования. Под эту музыку Вагре удалось еще пару раз взмахнуть крылом, оставляя на другой щеке Безголовой тонкие бордовые нити. Совсем как у того земляного дрозда, которого подстрелил из рогатки Тиваш. Несколько капель крови капнуло на жемчужно-серое кружево лифа. Отшатнувшись, Безголовая взвыла, демонстрируя собравшимся свой драматический талант и, наконец, отпустила руку Вагры.
Жаль. Ничего не вышло. Пустота пожрала Безголовую, не оставив ей даже правды боли. Ничего её уже не освободит. Вагра понуро опустила голову. Она заранее знала, что сейчас будет.
Подбежит мать.
– Вагра! Что ты делаешь?
Извинится перед гостьей с усердием провинившейся прислуги.
– Ах, госпожа Рухта, мне – то есть нам – так жаль. Во имя нашей дружбы примите самые чистосердечные извинения.
Пока мать будет каяться и терзаться угрызениями совести, успеет притащиться и бабка. Это хорошо. Ненависть в её слезящихся от табака глазах в темно-зеленой кайме теней всегда настоящая. Бабка вообще очень хороша, когда не играет на публику (в отличие от Рухты, она иногда отдыхает от своей маски). Особенно, когда рядом Вагра.
– Рухта, душа моя, ты цела? Вот так, возьми меня под руку. Вот так, держись. Пройдем на северную террасу, я уже распорядилась принести льда, отвара календулы и нашего любимого эрзурского табака. И, умоляю тебя, прости мою внучку. Я много раз тебе говорила: девочка больна, так больна… Ах, видел бы это Суварх, мой бедный Суварх…
Теперь мать сгребет её в охапку. Чтобы увести, спрятать, закрыть от этого мира. Она думает, что это – наказание.
– Мы уходим. Еду с праздничного стола съешь одна в своей комнате. До вечера ты наказана.
До вечера – одна! Да можно ли мечтать о большем? Это точно не сон?
– Но прежде, чем мы уйдем, ты объявишь всем, что до самого выноса торта будешь думать о своем поведении и читать молитвы. И не забудь извиниться как подобает публичной персоне. – Ловким движением Изолла выхватила из пальчиков дочери злополучные иголки. – Ты же не дикий зверёк! – Утверждение, правда, больше смахивало на вопрос.
По спине Вагры скользнул холодок. В запястьях ни осталось ни следа от былой силы. Выступать перед масками? Обещать им молиться и каяться? Вновь она почувствовала себя маленькой и беззащитной. Даже обещанные торт и сказочные театральные сценки казались теперь очень слабым утешением.
– Но, мама, я… – Как объяснить ей, что это всё было лишь для того, чтобы вспороть, зачеркнуть всю эту ложь, насквозь пропитавшую зал? Чтобы спасти маму от ненавистной маски, не дать её украсть и превратить в такую же безголовую, как Рухта! Слова расползались, словно змеи, покинувшие запястья в самый неподходящий момент.
Глаза Изоллы превратились в два ледяных кристалла.
– Ты сделаешь как было велено.
Её палец требовательно указывал на кресло, а приглашённые маски, не сговариваясь, разделились на два лагеря: половина обменивалась осторожными шепотками и взглядами, другая же старательно делала вид, что ничего особенного не произошло.
Стиснув зубы, именинница вскарабкалась на сидение с вытканными ежевичными ветвями. Зал расплывался, растворяясь в Пустоте и фальши. Справа что-то блеснуло. Это луч света попал на браслет матери, когда она взмахнула рукой, привлекая всеобщее внимание. Вагра откашлялась, не слыша собственного голоса. Со всех сторон наступала армия Пустоты. Шорох платьев, свист шепотков и скрип веерных полукружий уверенно двигались к креслу с гобеленовой спинкой. Беззубо ухмыляясь, Пустота окружала ежевичный форпост. Всё, чего касались ее прозрачные пальцы, бесследно исчезало: мысли, чувства, переживания, стремления.
Скромный, увы, вышел для нее пир. Разве насытится это туманное Ничто гостями Вагры – этими пустыми конфетными фантиками? Удовлетворится жалкими объедками эмоций, тускло поблескивающими под отдельными масками?
– Уважаемые гости! – Девочка действительно себя не слышала. Похоже, Пустота пожирает и звуки. Или это делает ее сестра Тишина. – Простите меня за…
О, конечно, этого будет недостаточно. Для Пустоты здесь совсем нет еды, разве что отец, но тот уж точно ей не дастся. Вот, кстати, и он – шепчет что-то на ухо одному из слуг. Хмурится, делает какие-то суетливые жесты. По его строгому, озабоченному лицу видно, что он не оступится от борьбы. А по усталым мудрым глазам – что знает: победой она не закончится.
– …за мое непопадающее поведение.
Мать презрительно скривила губы, словно услышав трактирную скабрезность, набрала воздуха, готовясь что-то сказать, но в последний момент передумала и слабо махнула рукой. Пустота, голодно скалясь, подмигнула матери как старой знакомой. Та в ответ выдавила в адрес дочери послушную снисходительную улыбку. Как по команде заулыбались вдруг и другие маски. Некоторые даже вежливо засмеялись – те, кого Пустота дёргала за нитки посильней. От этого искусственного беззвучного смеха Вагре стало по-настоящему жутко. Кружилась голова, ступни не чувствовали гобеленового плетения. Скорее нужно это заканчивать и бежать. Бежать отсюда со всех ног.
– Я уйду к себе в комнату. Сидеть там одна и читать молитвы до вечера, – затараторила именинница, повторяя материнский «приговор». – Я это заслужила.
Но едва Вагра согнула колени, чтобы слезть с высокого кресла, по залу пронесся пронзительный свист:
– Нет, моя с-с-сладкая. Не наговаривай на с-с-себя, моя принцес-с-са. Ты зас-с-служила вовс-с-се не это.
Вагра вцепилась в вышитую спинку так, словно та была последней дверью, отделяющей девочку от смертельной опасности. Словно тканые ежевичные заросли и правда могли укрыть ее от вездесущего взгляда Пустоты.
Не могли.
– Ты зас-с-служила кое-что получш-ш-ше, моя подруж-ж-жка. – В свисте начали проступать хрипловатые нотки Рухты, и это, пожалуй, было хуже всего.
Мелко дрожа, девочка уползла за кресло, села на корточки, закрыла глаза и уши. Последнее убежище. Последняя надежда. Пахло краской, расплавленным клеем, увядшими лилиями и еще чем-то неуловимым из младенческого безвременья – сладким и маслянистым. Хотелось плакать, но вместо слез худенькие плечи сотрясали беззвучные спазмы. Выходит, голос Пустота украла первым. Сейчас она позабавится с ним, а потом возьмется за саму Вагру. Выпьет из нее всё настоящее – птиц, змей, сказки, наблюдения – и превратит в песчинку. Еще одну песчинку в пустыне лжи. Девочка съёжилась так, будто уже начала уменьшаться.
Воронка свиста развевала её темные кудри, как ураганный ветер. Они щекотали шею Вагры. А душный воздух зала резал оглушительный свист:
– Ты зас-с-служила Пус-с-с -с-стоту!
И Вагра сдалась. Мысленно попрощавшись с дроздами, сказками и шоколадными пирожными, она сжалась под креслом крошечной безвольной песчинкой, готовясь слиться со всей ложью этого мира. Пустота и Пустыня – это, наверно, почти одно и то же…
Но вдруг свист будто бы поймали сачком. Не Вагра, а он стал меньше и тише. В панике забился он под куполом, куда загнал его кто-то большой и сильный. Не иначе как великан Валун из старых легенд Севера. Перебрав всех известных ей сказочных героев, девочка ещё больше убедилась в своей правоте: больше такое никому не под силу.
Динь-дон-динь-дон-динь-дон!
Новый звук – знакомый и почти утешительный – разлился под сводами Рассветного дома. Что это? Музыкальный инструмент великана? Не больно-то похоже на его погремушку из речной гальки. Ясно одно: Пустота не выносит этот звук. Свист скукожился до размеров слабого ветерка и уже почти не сопротивлялся в каменных лапищах великана. Стал бабочкой в сачке.
Медленно и осторожно Вагра отняла ладони от лица и подняла голову. «Чудо, настоящее праздничное чудо!» – встрепенулась она, вглядываясь вглубь зала. Маски больше не смотрели на нее и не смеялись над ней. Мать растворилась в толпе гостей, а вместе с ней и её испепеляющий взгляд. Может, поэтому ослабли сжимавшие голову тиски и стало легче дышать? Готовясь подняться, Вагра оперлась руками о холодный мрамор пола и увидела вдруг свою золотую тиару. Та беспризорно валялась за бронзовой ножкой кресла. Девочка потянулась, чтобы поднять украшение до того, как очередной её проступок станет всеобщим достоянием. Вот оно, почти даже не закатилось под кресло, сейчас, сейчас, хватило бы только длины рук. От усилий у Вагры заныло плечо. Еще немного…
Сквозь спасительный звон Вагра услышала голос. Не каменный рокот великана, а очень даже человеческий. Более того, знакомый.
«Так это он прогнал Пустоту?!»
– Оставь её, дочка. – Оторвав взгляд от пола, именинница посмотрела наверх. И впервые в тот мучительный день улыбнулась по-настоящему: «Отец!» Улыбнулся и он – специально, назло своей маске, – и это был самый лучший подарок. Вагра робко улыбнулась в ответ. Отец наклонился к ней. От его сострадания начали таять льдинки страха. Да на такое не способен даже силач Валун! – Пойдем, – сказал Джур.
Отряхнув юбки платья-фантика, Вагра поднялась на ноги. Она не стала искать туфельки с пряжками из голубых кристаллов, (похоже, отдыхают под креслом вместе с тиарой) и, крепко держа отца за руку, пошлепала босиком. Вокруг уже почти никого не было – лишь замешкавшаяся парочка гостей торопилась в западную гостиную, где всех ожидал накрытый стол. Вагра и Джур с видом победителей чинно прошествовали по опустевшему залу.
«Смотрите, смотрите все! – гордилась девочка. – Мой отец прогнал Пустоту!» С восторгом и восхищением смотрела она наверх. В руках отца, словно факел, разгоняющий мрак ночи, звенел колокольчик. Совершенно обычный; тот самый, которым прислуга обычно созывает Рассветный дом к обеду или ужину.
Динь-дон-динь-дон-динь-дон!
Уже поднимаясь с отцом по широким ступеням к себе в комнату, Вагра отчетливо поняла: Пустота боится громких звуков.

Дзинь-динь-дзинь-динь. Колокольчик по другой сторону двери временных покоев в Гоббе известил о нежданном визите. Что ж, похоже настало время правды.
Правда – это хорошо.
Тряхнув волосами и оправив длинную чёрную юбку, Вагра величаво уселась на подоконнике. Отсутствие в комнате кровати или хотя бы кресла нисколько не смутило ее. Смущения, страхи и неуверенность остались там, где им и положено, – в далеком глупом детстве.
Дверь открылась, и в покои вплыли две фигуры. Высокий худощавый старец и бритый мужчина без возраста. Сквозняк принес в помещение новые запахи – сладкого дыма, сырой золы и сушеных трав. В бесстрастном взгляде серых глаз девушки блеснула догадка: они. Главный шаман Чарьа и его Тень. Прекрасно. Быть может, им недостает зрения и свободы, но уважения и дальновидности – в достатке. Почти достойные собеседники.
Держась на почтительном расстоянии, они остановились напротив окна. Бритый мужчина, сцепив пальцы на груди, принялся медленно перебирать тёмно-зелёные четки, а старец выставил перед собой черный посох, как меч. Опираться на него он и не думал.
Зато первым прервал молчание:
– Госпожа Вагра, ваше присутствие в Гоббе – это особая честь для храма и для всех нас. Позвольте нам ещё раз представиться: глава Чёрного шатра, наперсник Светил – Хамудар, – указывая рукой на спутника, старец благоговейно прикрыл глаза, – и я, главный шаман Белых песков, ваш покорный слуга Нугур. – В его трескучем голосе рассыпались искры ликования. Их тёмный замысел искусительно щекотал шею и ладони. Вагра почувствовала, что интерес к словам старца, как поводок, тянет ее шею вперед. Нугур понимающе сощурился и продолжил: – Не погрешу против правды, – на этом слове он возвысил голос, – если скажу, что вашего Явления здесь ждали. – Говорящий со значением поднял указательный палец. – Ждали и готовились. – В комнате стояла такая тишина, что слышен был даже хруст старческого сустава. – Однако, как это часто бывает с долгожданными Явлениями, торжество нашего воссоединения нарушили непрошеные гости: сумбур, горячка и путаница. – Старый шаман со вздохом опустил голову. – Я говорю о вчерашнем утре. – Переведя смиренный взгляд на Хамудара, он передал ему эстафету беседы.   
– Верно, – согласился тот. – Но мы также знаем, что дары Зелёной звезды всегда во благовремении. – Вереница деревянных бусин тянулась меж загорелых пальцев бесконечным убаюкивающим хороводом. Она что, усыпляет совесть? Или правду? Вагра передернула плечами, как бы стряхивая сладкоголосые чары шаманов. – Неудивительно, – Хамудар остановил четки, – что новый её дар открылся нам на казни. Что такое казнь, по вашему мнению, госпожа Вагра?
«Лучшее лекарство от Пустоты».
– Кара для слепых и награда для зрячих.
Глаза Нугура восхищенно вспыхнули:
–  И чем же, по-вашему, награждает казнь?
– Тем, – Вагра резко спрыгнула с подоконника, – что казнят ведь не человека. – Словно защищаясь от возможного нападения, она скрестила бледные руки на груди. Против ее желания дернулись вдруг уголки губ.
«Жуткая улыбка. – Хамудар невольно съёжился. – Улыбается только нижняя часть лица. А глаза-то мёртвые. Пустые». Нарушив одно из собственных правил, Чёрный шаман отвёл взгляд. Сочувствие и неприязнь к девушке вели в его душе нешуточную битву. О духи предков, какая огромная, какая тяжелая предстоит работа! Что сделала с этим хрупким цветком Зелёная звезда?
«Что сделал я?» – сокрушенно вздохнул про себя Хамудар, однако вслух прозвучал иной вопрос:
– Не человека? – Будто парируя этому возражению, девушка рывком склонила голову набок. Взгляд при этом оставался таким же пустым. Хамудар, однако, не отступался: – Но, помилуйте, кого же тогда?
– Его маску.
– Вот как. – Глава кафеаха взялся за подбородок, и деревянные шарики чёток вдавились в нижнюю челюсть. – Маску… Что же в этом хорошего?
В голосе Вагры заклокотало отвращение:
– А то, что маска – это ложь.
– Выходит, все мы – лжецы?
– Я – нет. Вы – да. – Глядя куда-то сквозь стены покоев, девушка слабо ухмыльнулась.
– Значит, по-вашему, мы заслуживаем казни? – Хамудар сам не поверил, что произнес это вслух. Мысль, отравлявшая его существо уже пятнадцать лет, впервые обрела голос и вырвалась наружу. Так легко и внезапно, словно вопрос касался погоды или предпочтений в вине.
Однако Нугур этой лёгкости вовсе не разделял. Лицо его вытянулось, клочки бровей сурово нахохлились. Весь вид старого лицемера говорил о том, что предстать перед судом Чёрного шатра, и, уж тем более, понести наказание за свои действия, в его планы не входило. И все же Нугур промолчал. «Какая полезная вещь – иерархия, – не без удовольствия отметил Хамудар. – Сколько экономит слов и нервов».
– Не мне судить, чего вы заслуживаете, – безучастно сообщила Вагра, выпрямив, наконец, голову. – Я ещё мало наблюдала за вами. Вижу только, что маски стискивают ваши головы так, что вам хочется кричать, но вы не можете. Пустота запрещает вам кричать, но вы пытаетесь играть с ней в собственные игры. Их правил я пока не поняла.  – Гостья упреждающе наставила на шаманов палец. – И играть с вами не буду.
Снизу донесся раскат многоголосого безумного хохота. «Её чувства мгновенно передаются Предвестникам, – понял Хамудар. – Их связь гораздо крепче, чем с Тарун».
Нугур мгновенно воспользовался его замешательством:
– Игры? Позвольте заметить, госпожа Вагра, – осторожно возразил он, – что мы находимся в храме. Едва ли можно представить себе более неподходящее место для игр. – Талантливо владеющий мимикой, старый шаман весьма достоверно изобразил возмущение при одной мысли об играх в Гоббе. Из голоса постепенно уходила скрипучесть, он креп и обрастал эмоциями. – Но я могу понять ваши сомнения! – Глубокий, проницательный взгляд простирался далеко за пределы фигурки в чёрном платье. В глазах Вагры ожил интерес, как и в самом начале беседы. – Вы оказались здесь внезапно, – Нугур сочувственно прикрыл глаза, – а злые языки наверняка уже трубят на всю столицу, что мы вас украли.
– А что, коли так? – ядовито осведомилась девушка. – Не боитесь, что сюда явятся люди отца?
Нугур философски улыбнулся:
– Страхи рождаются там, где нет веры, дитя. А у меня её достаточно. – Кажется, этот размытый ответ впечатлил Вагру: вскинув взгляд к потолку, она глубокомысленно кивнула. «Как ни крути, она все ещё подросток, – напомнил себе Хамудар. – Подросток, на которого мы с его дедом наслали проклятие Зелёной звезды». Нугур же вдохновенно продолжал: – И моя вера в Вирумму и её мудрость сильнее любых опасений. Да! Я верую, что её пророчество может сбыться позже привычного нам срока. Верую, что даже кафеах мог допустить ошибку, пятнадцать лет назад приняв тебя за другую. И я истово верую в твою силу, самая могущественная грумшу храма Гобб! – «Сейчас преклонит колено», – кисло подумал Хамудар.
И Нугур преклонил колено. Перед этим несчастным, больным Стервятником, один коготь которого способен поднять армию безумцев. «Что ж, – вздохнул Хамудар, – нужно сохранять хотя бы видимость единства Чёрного шатра». Глава кафеаха сдержанно поклонился.

«Вот, что значит подобающее поведение, мама! – возликовала Вагра. – Хоть кто-то знает, что это такое! Нет, они, конечно, неидеальны, особенно главный, с этим его сострадательным взглядом. Думает, небось, что он первый такой. Первый, кто захотел пожалеть бедненькую сумасшедшую Вагритту. Смешно и нисколько не оригинально. Лучше бы думал о своей Пустоте. Вот же она. Так и вьётся над его лысой макушкой, того и гляди заденет потолок. А старик солгал. Говорит, что, мол, бесстрашен, только это далеко не так. И его хвалёная вера тут ни при чём. Коли она такая сильная, что ж не отстегнёт цепь, на которой тот сидит? Он боится… – Вагра задумчиво закатила глаза – …боится уйти. Точно. Его страх – близкий конец пути. Может, поэтому ему так понравились мои слова, что казнь – награда для зрячих? Нет, это всё не то. Есть одно слово, прямо крутится на языке. Похоже на Пустоту, очень похоже. Забыла».
– Благодарю, – сказала девушка вслух. Эта механическая дворцовая вежливость в столь странном месте удивила её саму. Школа матери и бабки не прошла даром. – Вот только ваши… хм-м… подчинённые не были вчера столь же почтительны и любезны со мной. – Закатав рукава платья, Вагра продемонстрировала шаманам бордовые отметины на предплечьях. Сутки спустя они как раз налились цветом, и на фоне бледной кожи выглядели весьма драматично. – Никто мне не присягал и не кланялся. Меня грубо схватили на глазах у семьи, не потрудившись даже объяснить, зачем. Признаю, – тут её голос дрогнул, – казнь этого убийцы очень меня впечатлила. Может, даже слишком. Но я никак не ожидала, что в результате окажусь связанная на лошади, скачущей на Храмовый холм. Ты говорил о вере, старик. Но скажи, как после этого мне верить вам?
Старый шаман распрямился, медленно и величественно. Язык его тела всегда был предельно доходчив – этого не отнять. Если казнь – это награда для зрячих, – говорила его пантомимика, – то мой поклон – награда для любого.
– Веру нельзя навязать, – веско заметил он, вкладывая посох в другую руку. – Семена не прорастают в сухой, равнодушной почве. Даже самые многообещающие. – Вагру обжёг древний, испытующий взгляд. – Но, к счастью, в наших силах вызвать дождь.
Вагра подошла к плетёной кровати в углу комнаты и с вызовом сломала одну из торчащих веток:
– Чтобы вырастить цветы, а потом срезать их себе на забаву?
– Есть цветы, которые цветут вечно.
«Вечно… – Девушка посмотрела на обломки веток у себя под ногами. Они почти сливались с тёмными известняковыми плитами пола. И поняла вдруг: – Вот, чего боится старик – забвения. Да. Это подобающее слово». Очень хорошо. Гораздо проще иметь дело с человеком, когда знаешь его страхи.
– А что скажете вы? – Она нарочно переключила внимание на главного. Как его, кстати? Ханубир? Впрочем, неважно. Никакого это отношения не имеет к его истинному имени. – Кем я буду здесь? Вашей игрушкой или бессмертным цветком?
Нугур кольнул главного ревнивым взглядом. А тот, сплетя пальцы под широкими рукавами одеяния, откашлялся и взял слово:
–  Я дам свой ответ на ваш вопрос, госпожа Вагра – обещаю. Но думаю, что было бы неплохо сперва нарисовать общую картину происходящего. То, что творят её высшие силы, а не мы, ещё не означает, что мы не в состоянии в ней разобраться. Итак, вчера вы с семьёй присутствовали на церемониальной казни убийцы по имени Сфарг. Насколько мне известно, прежде вы не бывали на подобных мероприятиях. Верно?
– К моему сожалению.
Главный устало кивнул. То, что в Рассветном доме сочли бы неслыханным и возмутительным, он принимал почти как должное. Очень хорошо.
– Не противоречит этому и общественный закон Чарьа, – спокойно продолжал шаман. – Посещение казни разрешено лишь по достижении пятнадцати звёздных оборотов. А поскольку другой закон обязывает всех членов семьи королевского наместника присутствовать на особо значимых казнях, то пока мы видим полную правомерность. Иными словами, вы оказались там, где должны были.
Вагра иронически ухмыльнулась:
– Ещё бы.
Нугур заискивающе отзеркалил её улыбку, как добрый дедушка, снисходительно отвечающий на проделки любимой внучки. Главный же, пропустив колкость мимо ушей, продолжил:
– Далее. Когда глашатай зачёл список преступлений Сфарга – по меньшей мере, девять жестоких расправ над беспризорными детьми – вы, госпожа Вагра, сильно разволновались. – Коротким кивком бритой головы шаман как бы согласился с собственными воспоминаниями. Согласилась с ними и Вагра – к чему отрицать очевидное? – Слушая о зверствах презренного Сфарга, вы принялись ожесточённо грызть ногти, из ваших глаз лились потоки слёз. Вы заламывали руки, порвали платок, которым госпожа Изолла пыталась вытереть вам глаза, и, если не ошибаюсь, даже укусили её за палец.
– Так и было.
– Когда убийцу вывели на эшафот, вы страшно побелели, задрожали и затрясли головой. Весь кафеах опасался, что вы лишитесь чувств, однако этого не случилось. Также мы не заметили ни единой попытки покинуть первый ряд трибун, хотя, похоже, ваш отец, господин Джур, предлагал вам поступить именно так. Замечу, что кафеах не стал бы этому препятствовать. Итак, – шаман взмахнул рукавом одеяния, как полой занавеса, – до конца церемонии остаются считанные мгновения. Служитель Ючифа окуривает приговорённого дымом шуфьянового дерева, дабы очистить перед смертью его злой дух и возносит молитвы утешения. От его ритуала вам будто бы полегчало. По крайней мере, вы перестали дрожать, а в глазах вместо слёз появилось ожидание. Весьма нетерпеливое. Потом вы сжали руки в кулаки, заёрзали в кресле и до крови закусили губу. Когда палач занёс над убийцей топор, вы издали первый крик. Он очень напоминал птичий.
– Совершенно верно.
– После, когда голова Сфарга коснулась досок эшафота, вы впали в некий редкого вида транс.
– Интересное словечко. Продолжайте.
– Вы выгнулись назад, как дикая кошка, и остатками ногтей принялись чертить по собственной коже тонкие длинные полосы. От груди до макушки. Со стороны казалось, что это доставляет вам удовольствие. Пальцы были также выгнуты, что придавало им подобие когтей хищника. Вы продолжали кричать, ваш голос стал одновременно и высоким, и хриплым. В этих криках я слышал торжество и смех. Очень похожие на те, что слышу теперь каждый день в Главном зале этого храма.
– Они неплохи.
– Ваш немигающий взгляд застыл на залитом кровью эшафоте. А хохотали вы так, словно выталкивали этим смехом из себя какой-то тяжёлый груз и радовались долгожданному избавлению. Да, я видел именно радость, хоть и, определённо, тёмного рода. Между тем ваша семья совсем не радовалась. К вам протягивали руки, видимо, желая остановить, успокоить; возможно, увести с трибуны.
– Как и всегда.
– Но вокруг вас выросла прозрачно-серая дымка, как будто вы притянули к себе весь дым окуриваний. Она защищала вас, как доспех, как наговор, как молитва, не позволяя никому дотронуться до вас. Вы кричали. Кричали и ваши родственники, обжигаясь об этот тёмный ореол. Никто ничего не мог сделать. Ваше «торжество» усиливалось, и мы все опасались, что вы ненароком выколете себе глаза или вырвете язык. Или что ваше сердце не выдержит этой… Мы условились называть это поведение «вспышкой».
– Никогда моё сердце ещё не испытывало такого блаженства.
– Мы это увидели. И тогда весь кафеах единогласно признал в вас истинного Стервятника. Грумшу, предсказанный пятнадцать лет назад, явился нам в вашем обличье. «Стервятник, Ящер Смерч, Заражение, Безумие». Всё сбылось, включая созвездие, под которым вы родились. И на этот раз по-настоящему. Никто из присутствующих не осмелился с этим спорить. Кроме вашего отца.
– Он смелее всех, кого я знаю.
– Но его слова ничего не изменили. Уверенные в своей правоте, мы больше думали о том, как остановить вспышку. Потому что всё выглядело так, словно вы уже за гранью нервного истощения: синие губы, закатывающиеся глаза, конвульсии и сорванные голосовые связки.
– Я называю это приятным послевкусием.
– Тогда Нугур благоразумно предложил «отрубить корень проблемы» – убрать тело с арены. Явились рабочие с тряпками, щетками и золой. Но уборка не задалась: подряд не сделал и десяти шагов по арене, как началось Заражение. Ровно половина рабочих обратилась в ваших Предвестников, подобных тем, что вы видели в Главном зале. Они принялись повторять вашу мимику, движения и крики. Вторая половина страшно перепугалась и бросилась бежать. Выносить тело пришлось Служителям кафеаха. Увы, Заражение не обошло и одного из них – Служитель Дешпар тоже утратил волю и рассудок.
– И спасся от Пустоты.
– Все вышло так, как предвидел Нугур. Тело казнённого Сфарга покинуло арену, и вы начали успокаиваться. Вы, но не господин Джур. Пока мы – для вашего же блага – связывали вам руки, вешали на шею бусы из успокоительных трав и готовили лошадь, он обрушился на нас с площадной бранью. Много обвинений и ещё больше угроз прозвучало в то роковое утро. Но у Закона кафеаха нет ушей, только голос. В том узком кругу свидетелей мы объявили вас грумшу и увезли туда, где мы сейчас и находимся, – в храм Гобб. Прибыли сюда и ваши новые Предвестники, включая бывшего Служителя Дешпара; все они уже получают должный уход и внимание внизу, в Главном зале.
– Вы назвали меня истинным Стервятником. Куда же вы дели ложного?
– Сперва её звали Нымь. В храме она получила новое имя – Тарун. Безумие Нымь, её страсть к гнилому мясу, костям и танцы, напоминавшие вихрь смерча, делали эту женщину очень похожей на воплощение предсказания о Стервятнике. Пятнадцать лет назад её объявили грумшу и поселили здесь. Храм исцелил душу Нымь. Она обрела разум и некоторые… способности. О них я расскажу вам позже.
– Так вы не убили её?
– Нет, Вагра. У Тарун свой путь, хоть и чем-то похожий на твой.
Зрачки Вагры забегали, она выгнула спину и ощетинилась:
– Но она же воплощение лжи! Она – сама Пустота! – Будто бы сами по себе начали загибаться пальцы правой руки; воздух вокруг девушки сгустился и слегка потемнел. – Я думала, мы будем вместе бороться со всей ложью этого мира! Срывать с него маски и освобождать! Не в этом разве вся суть? Не для этого вы заточили меня здесь? – Она угрожающе тряхнула запястьем. Где-то под полом рявкнуло полчище Предвестников.
Получив одобрительный кивок Хамудара, в разговор вмешался Нугур:
– Именно этим мы и займёмся, дитя, – с энтузиазмом воскликнул он. – Именно этим! Мир тонет во лжи, притворстве и пороках. Каждый второй – в фальшивой, уродливой маске, да ещё и довольный своим обманом! Лицемеры, изменники, воры, завистники и пустозвоны каждый день кичатся своими грехами, кривляясь друг перед другом, а внутри-то – ничего. Пустота. Но милость Зелёной звезды безгранична, и она подарила нам надежду – истинного Стервятника. – Вагра почувствовала, как распрямляются её лопатки и как испаряется из запястий горячий металл. Слова старика словно ставили всё на свои места. – Он, – посохом Нугур указал на Вагру, – будет склёвывать всё лживое, пустое и мёртвое, как и положено Великому Падальщику. Будущее Чарьа начинается здесь. И завтра мы представим столице настоящего Стервятника, благословлённого Вируммой! Пусть все знают: кафеах умеет признавать свои ошибки.
– И как же вы собираетесь меня представить? – скептически прищурилась Вагра. – Что за новый цирк меня ждёт?
– Какой там цирк, дитя, – самодовольно протянул Нугур. – Ты ведь уже взрослая. Новая казнь – вот, что нам нужно.