Новоюрт

                Краткое содержание
Южные окраины страны, новый населенный пункт, новые реалии жизни, сохранившиеся обычаи... Разумеется, что имеет место быть и сердечным делам, и разочарованию: молодому предпринимателю не хватает смелости познакомиться с понравившейся ему девушкой. За помощью обращается к своему родственнику-спортсмену, который берется уговорить ее на мнимое похищение. Между несвободным спортсменом и красавицей возникают взаимные симпатии, и он через муки совести выполняет взятые на себя обязательства. Но на пути к цели обман раскрывается и сопровождается неприятным разбирательством. Вмешивается сорокалетний заместитель главы местной администрации, и девушка доверяется ему. Разница в возрасте с каждым днем ощущается все меньше, но по прошествии короткого месяца она осознает, что их союз не имеет перспективы, с чем вынужден согласится и он. Настоящая любовь не заставляет себя долго ждать и выдерживает нелегкое испытание: новый поклонник девушки приходится замглаве приятелем.
(Роман, текст не отред, 23 ал)

               
                Майдан. Глава 1
Солнце безжалостно заливало жаром все вокруг и в новый день, в воздухе не ощущалось ни капли присущей утру свежести. Отсутствие влаги отражалось на листьях вишен и шелковицы, осунулось росшее вдоль забора семейство крапивы. Вышедший впервые на улицу с тростью в руке мужчина преклонных лет подумал, что к полудню жара и выйти не даст из дома. Для ветерана войны Усейна Бадалова с прикрепившемся на склоне лет прозванием «Устабба» день был знаменателен еще тем, что прошла ровно четверть века после получения пенсионного удостоверения. Прежде чем показаться людям с так называемым символом старости и беспомощности, ему пришлось перебороть свои колебания: присутствовало опасение столкнуться с косыми взглядами недавно преодолевших основной возрастной рубеж мужчин, среди которых допускал и невеж; боялся, что при нем заведут речь о продолжительности жизни на местности. Бадалов направлялся в находящийся в низине за поселком мастерскую внука, был в бежевой рубашке навыпуск, брюках серого цвета, серой шляпе и черных классических летних туфлях «в дырочку». На базарной площади удивился не только тому, что никого не встретил из знакомых, но и вообще малолюдности для позднего утра. Было очевидно, что народ устал от жары, засомневался в правильности и своего выхода на солнце, что, увлекшись тростью, погодный фактор оставил без внимания. Его он не находил невыносимым, но понимал, что в силу возраста может не заметить опасности для здоровья. Возвращение обратно как вопрос не ставилось, пусть и им преодолено было не больше треть пути.
В личном документе день рождения не был указан, и Бадалов имел лишь смутные сведения о времени года своего появился на свет: в разгар уборки хлебов. Год в нем стоял тот же самый, что и у первенца родителей, которому не было суждено даже встать на ноги. Он еще помнил голос матери, говорившей, что ему должны быть отмерены годы жизни за двоих. Начавшаяся война не позволила молодому педагогу приступить к трудовой деятельности и в числе первых отправился на фронт; по ее окончанию устроился в управление архитектуры республики, где доработал до самой старости. Вернуться в горное село не входило в его планы, но жителей ожидал скорый переезд на равнину, и он передумал. Знакомые с рождения склоны за последние десятилетия мало подверглись изменениям: люди трудились на поле; количество подворий практически не увеличивалось; дом братьев-кузнецов как изначально стоял у въезда, так и оставался крайним.
Новый населенный пункт образовался при его активном участии, помимо всего прочего, по его инициативе была сохранена общедоступным площадь в средней части поселка, сам же обозначил ее «Майданом». Восточный его угол в народе назывался «Пахучим» из-за замыкавшего ряд однотипных строений магазина молочных продуктов, где перед Бадаловым будто бы из его заунывных воображений возник скандальный строитель Штибек Гурамов. Преградив ему дорогу, сказал:
– Я долго ждал, когда можно будет расспросить тебя кое о чем! В прошлый раз на киме* (место стихийного сборища мужчин) ты притворился глухим. Готов держать ответ, или воды наберешь в рот? Гы-гы-гы, гляжу, ты ее тащишь с собой.
– Кого еще встретишь с утра? – недовольно пробормотал пожилой мужчина и машинально приложил руку к карману с небольшой плоской емкостью. – Ходит тут, собирает все, что не так лежит, и передает дальше. Нет бы делом заняться!..
– Кто бы дал?! Довели людей, понимаешь, ни работы, ни заботы.
На заре становления поселка они пресекались регулярно. Один пользовался всеобщим уважением и к нему многие обращались за советами, а другой славился количеством одновременно возводимых объектов. В силу возраста Бадалов постепенно сбавил свою активность; Гурамов же по мере уменьшения объемов работ стал явить свой скверный характер. Тоже был немолод, еще силен, среднего роста, широк в плечах. Наполовину седые волосы выглядели ухоженными, а серая рубашка, из кармана которой выступала сложенная вчетверо бумага, была помята. Огрубелые большие кисти рук указывали на его непосредственное отношение к тяжелому физическому труду. Гурамова раздражало даже одно упоминание знаменитого старика, но острословы иногда превозносили Бадалова, славили его меткие выражения, отмечали стиль кладки как лучший в округе, что точеный им топор дает дополнительные силы, и прочее. Порой, когда происходили подобные бессодержательные разговоры, строитель становился пассивной мишенью для насмешек.
– Чего молчим? – спросил он, не дождавшись внятной реакции. – Избранным всегда есть, что провещать во избежание неудобных вопросов. Закрой глаза и брякни что-нибудь о своем величии; о том, что благодаря тебе ходим по этим улицам!
Не имея желания препираться с ним, Бадалов стал оглядываться, а вокруг – никого. Еще немного помедлив, сказал:
– Ты иди, куда шел. Мне не о чем болтать с тобой языком.
– Придется. Не твои слова были, что от нас самих зависит все то, что творится вокруг? А тут что? О каком порядке можно вообще говорить? Кому ответить за состояние дел, если не те, кто заодно с управленцами?
Бадалов хотел возразить, но не вышло – тот успел завестись. Он ударял себя в грудь и выговаривал:
– Здесь пол посёлка я построил. Я, со своими сыновьями! Люди помнят, что у меня тогда работало четыре бригады, в то время как ты возился с одной. И клуб мой, и контора, где эти бездельники сидят. Ответь мне, за какие такие заслуги ты стал почетным жителем? Чем твой внук отличился, что ему во всем дают зеленый свет? Вся низина его, остальным ни пройти, ни проехать. Мне отказали и в пилораме, и с памятниками... а все отдали ему. – Гурамов указывал в сторону речки и сгибал пальцы. – Три единицы техники в полном распоряжении, еще склады.
– Все сказал? Мне нет дела до твоих проблем, их ты сам ходишь и собираешь. От имущества конторы внуку моему прока нет, он сторожит за так, а какие доски выходят на наших пилах – ты лучше меня знаешь. Проще из города привезти, чем у нас испортить лес.
– Вздор! Захочешь – любое бревно распустишь там. Устройство простое, его нетрудно регулировать, починить, заменить детали.
– Я тебе ничем не помогу, – сказал Бадалов и покачал головой. – Иди к начальству и выкладывай все то, что мешает тебе жить.
Гурамов понимал, что сам во многом не прав, и придраться причин особых нет, но последние годы его сопровождало убеждение, что из-за этого немощного старика он не в почете. Но выпавшую возможность выговориться использовал с сознанием собственного достоинства, и делать скидку на его возраст не был готов.
– Без тебя не обошлось, притом, тебе и гордиться нечем. Твой летний кинозал простоял считанные месяцы, и какое имеешь отношение к этому поле, что его хотят назвать твоим именем?
Объяснять, что кинозал не по его вине перестал функционировать и материалы не лично выбирал, Бадалов не видел смысла, а молва насчет наименования базарной площади его и самого ввергала в смятение. Приходилось отбиваться, как бы ни хотелось ввязываться в спор.
– Кто распускает такие слухи? – возмутился он. – Мне лишний шум вокруг себя ни к чему, старости свойственно желание оставить за собой добрый след и тихо покинуть белый свет. Это должно касаться всех нас, независимо, кто как умеет работать.
– Как же?! Мы всеми силами противимся, а те не слышат, словно на тебе одном тут свет клином сошелся, – язвил другой. – Полезней тебя любой, кто ничего не делает.
– Знаешь, что?.. Постеснялся бы разнести чушь, я вспомнил, как ты бранился на людях, – сказал мужчина в шляпе севшим голосом. – Твое отношение к личности окружающих, невзирая на пол и возраст, всегда на одном уровне, и знать тебя не желаю.
Довольный тем, что покой его нарушен, Гурамов несколько умерился, но еще не отпускал.
– Тебе этого не понять. Все годы ты напрямую контактировал с первыми лицами. Чего вы добились? Одни с жиру бесятся, а большинство людей просто нищенствует. Оглянись по сторонам и полюбуйся, какой след сам оставляешь.
Заметив приближавшуюся к ним Хатунсу – супругу своего давнего друга, Бадалов воодушевился. Он вытащил из бокового кармана рубашки фляжку с водой, отпил глоток и сказал:
 – Ты бы ушел с моей дороги. Стыдись выяснять со мной отношения, и не вздумай даже пальцем потрогать. Люди еще роятся в корнях тех, кто выделывается, жалей предков своих.
 Гурамова задел ответ старика, но сам не успел – женщина встала рядом с ними и дотронулась до его руки.
– Штибек, ты беги домой. Скорее давай, ни то будет поздно.
От внезапности тот оцепенел. В нем смешались чувства стыда и тревоги. Беспокоиться ему было за что – дома находилась больная жена с нарушенной координацией движения.
– Чего смотришь? Она уже на улице! – добавила она, чем окончательно остудила его пыл.
– Что же опять случилось? – сказав, Гурамов стремительно отдалился от них и подался к площади.
Бадалов не понял, что это было, но облегченно вздохнул.
– Вот негодник! Взрослый человек, а ведет себя как беспризорный мальчишка. Что у него там?
– Не принимай близко к сердцу, иначе от него не отстать, – сказала она, жестом указывая, что им лучше переместиться к высокой стене строения, в густую тень. – Дышать нечем, остался бы дома. Я тоже сглупила.
– Жару я выношу нормально, а кое-кто, похоже, перегрелся. Бесстыдник несчастный, нашел, где выбраниться.
– Береги себя. Штибек мог намеренно подержать тебя на солнце, он тот еще хулиган. Я его знаю, сердце его полно злости.
Спустя минуту после неприятного контакта Бадалов уже был спокоен. Он вспомнил о трости, оперся на нее двумя руками и выпрямился.
– Ну его!.. Как твой старик?
– Лежит, отдыхает себе, устал ото всего. То бормочет что невпопад, то потрясёт головой, потом проходит. Вчера тебя вспоминал.
– Я загляну к нему на днях, – сказал он, хотя с трудом выдерживал встречи с обессиленным другом.
– Приходи, когда будет угодно. О смерти стал плести, и не раз на дню.
– Разве? К ней тоже надо готовиться. Закончить отложенные дела, начинать заготавливать кое-какие припасы, глядишь – отступит. Еще не позаботился о камне себе.
– Что же это такое делается? – Хатунса выпрямилась и выразила показное удивление. – Место, камень… выходит, люди правду болтают?!
– Не смей меня учить жизни! Я сам говорил вам про него по весне. В мои года не грех знать, как будут проходит похороны и как будет выглядеть место твоего вечного покоя. Покажи мне хоть одного человека на пенсии, чтобы не волновался о своем последнем дне.
Она испытала замешательство от завязавшейся темы.
– Боюсь, Бинал уже не встанет, и оглох весь. Хочется, чтобы дождался Нияза, но не вериться.
– Молите Всевышнего, чтобы наградил вас терпением, и все будет хорошо. Сколько ему осталось?
– Три года. Без одного месяца. Пишет, что хорошо там. Только не пойму, что хорошего в тюрьме?
– Он не по собственной воле, придет день и выпустят.
– Вы как? Я и твоего сына давно не видела.
– Потому как не приезжает. – Бадалов напряг память. – Не вспомню, сколько годов не был дома. Работа не отпускает его. Еще и новая жена.
Хатунса держалась из последних сил.
– Поговорили, и хватит. Мне сюда, – она головой указала на стоявшее рядом строение, – а ты по теневой стороне иди.
Простившись, Усейн пошел дальше и остановился в конце улицы на возвышении, где дорога уходила вниз и вправо. Он загородил глаза от яркого света козырьком шляпы и разглядывал дали. Разумеется, что не мог отчетливо видеть всего того, что хотел, но ему представлялось, как листья заполонивших склон молодых тополей живописно смотрятся под солнцем; как резво маневрируют ласточки. Видом долины он любовался каждый раз, насколько позволяла прозрачность атмосферы, после спускался по каменистой тропе. В конечном пункте игравшие недавно во дворе правнуки устроили ему своеобразный сюрприз, весело выбежав из мастерской.