Незнакомка

Это рассказ-этюд из книги "Оптимистические этюды". Книгу целиком можно скачать бесплатно на сайте https://ridero.ru/books/optimisticheskie_etyudy/.
---------------------

   Заходи, садись за стол, я сейчас чай организую. Сто лет тебя не видел. Как жена, сын, нормально? Ну и хорошо. У меня все по-старому, пишу, краски перевожу. Покупают картины не очень. Если бы свою хрущевку не сдавал, то не знаю, на что бы жил. Переселился в мастерскую, сам видишь. Тут у меня и столовая, и кухня, и спальня. Стал писать с фотографий – последнее дело для художника. Это лень, наверное. Нет, не лень, после Италии это появилось. Полгода вообще ничего не мог писать. Что там случилось? Расскажу, конечно.
 
   Два года назад привели ко мне американца. Походил он по мастерской, каждый холст к окну подносил, головой качал, языком цокал. Гуд, говорит, покупаю. Пять холстов купил, никогда я таким богатым не был. Была у меня мечта – поехать в Италию на озере Комо. Я фотографии видел – фантастика, рай для художника. Синяя лесенка гор, облака в воде отражаются, кипарисы, лодки под парусами. Короче, купил я билет, забронировал отель в Белладжио на месяц, собрался и полетел.
 
   Поселился, в окно посмотрел – горы, крыши черепичные, тучи на небе. А по улице дождь хлещет, нос не высунешь. Так я неделю в номере и просидел. Какой-то там пленэр, остается только крыши и тучи писать. За неделю я все вина из ближайшего магазина перепробовал, настроение хуже не бывает. Денег жалко стало, лучше бы куртку зимнюю купил, да джинсы новые. Было куда эти деньги потратить. А через неделю дожди кончились, и такая красота вокруг! Небо как вымытое сверкает, горы четкие, никакой дымки, народ гуляет, все улыбаются. Я скорее с мольбертом на мыс, там еще ресторанчик есть. Кофе заказал, мольберт поставил, краски приготовил, и только за кисть взялся – идет она.
 
   Я тогда кофе пил, во рот набрал, а глотнуть не могу. Идет женщина. Не баба, не девка, не чувиха, а женщина! Юбка темно-серая до пят, жакетик черный, кофточка белая, шляпка, из-под нее черные волосы волнами, лицо чистое, светлое, глаза огромные. А походка! Каждый шаг, как произведение искусства. Ножку поставит, юбка колыхнется. Я смотрю и понимаю, что если я ее не напишу, то всю жизнь жалеть буду. Она прямо из блоковского стихотворения сотворилась. Я к ней, в одной руке кисть, в другой палитра. Подбегаю, по-английски говорю, что хочу ее написать. Она по-итальянски что-то щебечет, я только понял, что она кроме итальянского и французского других языков не знает. Ничего, думаю, язык жестов универсальный. Показываю на мольберт, на нее. Она поняла, улыбается, на часы показывает, палец поднимает. Один час у нее, как я понял. Я пальцами шевелю, намекаю, чтобы она туда-сюда ходила, а ее писать буду. Она засмеялась, кивнула. Я бегом к мольберту, стал ее контуры рисовать. Она ходит, я работаю. Вокруг меня человек десять собралось. Шумят, ей большой палец показывают, белла донна, беллисимо кричат. Через полчаса она ко мне подходит, на холст смотрит, улыбается. Хорошо так улыбается. Жестами показывает – устала, кофе хочет. Сели мы за столик, пьем кофе, я еще пирожные заказал, думал, что с такой фигурой она откажется, но нет, вилочку взяла, аккуратно так ест, каждое движение плавное, красивое. Я ей тогда по-русски говорю, что таких женщин никогда не видел. Она по-итальянски что-то отвечает, я снова по-русски. Отлично беседа идет, плавно. Говорю ей, что она женщина Блока. Она лобик нахмурила, «Блок, – уточняет. – поета руссо?» «Си, си», – киваю я. Достаю телефон, читаю ей «Незнакомку». Она слушает… Господи, как она слушала! Смотрит то на меня, то куда-то в сторону. Кофе отставила, глаза увлажнились. Потом она еще минут двадцать позировала. В конец руками развела, на часы показывает. Я на свои показываю, пятерню растопыриваю – приходи завтра в пять. Она кивает и уходит.
 
   На следующий день она к пяти приходит. Одета так же – поняла, что ничего нового надевать нельзя. Я к этому времени фон закончил. Горы, озеро, кипарис подрисовал, которого не было. Осталось только красками ее фигуру дорисовать. За полчаса управился. Она подходит, берет стул с веранды ресторана, садится рядом, смотрит, как я последние мазки кладу. «Все!» – говорю, собираю краски, кисти. Она на меня смотрит, потом из сумочки кошелек достает, деньги показывает. Какие деньги! У нее не копейки не возьму. Понимаю, что это у меня самая лучшая картина, вряд ли такое повторить смогу, но тогда ничего не соображал. Снимаю холст, ей протягиваю, головой кручу – это подарок. Она взяла картину, смотрит то на нее, то на меня. Я киваю, руку к сердцу прикладываю. Она вздохнула, и мы вместе пошли. Идем, она холст двумя руками держит, то на него, то на меня поглядывает. Дошли мы до моего отеля. Я показываю, что тут живу, давай прощаться. Она как будто не понимает, к двери идет, головой указывает, чтобы помог ей дверь открыть. Я открываю, мы ко мне поднимаемся, она картину на стул поставила, шторы отдернула, чтобы лучше свет падал, ко мне походит, целует и начинает пуговки на жакете расстегивать.
 
   У меня сердце вниз упало, дышать не могу. Понимаю, что так она хочет за картину расплатиться. А я ничего с ней не могу. Представил ее голой и понял, что нет. С посудомойкой из ресторана смогу, а с ней нет. Если ее голой увижу, то потом себе все локти искусаю. Превратится она из блоковской незнакомки в натурщицу, каких у меня десятки были. А я хочу ее запомнить, какой она на набережной была. Кручу головой – прости, не надо. Благодарен тебе, но не надо все портить. Она тогда обняла меня, еще раз поцеловала и ушла.
   Вот такая история. Жалею ли я о чем-нибудь? Пожалуй, только о том, что фотографию картины не сделал, хотя телефон в кармане был. Впрочем, я все и без фотографии помню.