Лекция 10. Новая религия

Отец Серафим Платинский.
Курс православного выживания.

Важную роль в понимании наших трудных времен играет «Курс православного выживания» отца Серафима (Роуза) и отца Германа (Подмошенского) – редкий и весьма ценный православный ресурс. Отцы Серафим и Герман преподавали этот курс в 70-х годах в монастыре в Платине.

Лекции были произнесены на английском языке. Русский текст Вячеслава Марченко.

При чтении следует иметь в виду, что это расшифровка живой устной речи отца Серафима, а не написанный и неспешно обдуманный текст. Кроме того, в этом тексте есть конспекты отца Серафима, которые он делал для себя при подготовке к лекциям.


Лекция 10.
Новая религия.

А. Вступление.

1. Изучив внешний прогресс Революции, происходящий в современности, теперь мы обратимся к его более глубоким духовно-философским причинам — как могла человеческая душа восхотеть Революции, которая кажется такой бессмысленной и невозможной? Какова теология Революции?

2. Конец 18-го столетия — это конец Старого Порядка, века стабильности. Человеческие институты, искусство, культура всё ещё были основаны на остатках Христианства и христианского чувства. Революционный взрыв приходится на конец цивилизации. 200 лет длится новое время, поиск нового порядка.

Б. Кризис знания — конец рационализма.

1. Со времён Средневековья рационализм сокращает сферу знаний, так как осуждает каждую традицию, духовную сферу, миф, кроме внешнего мира.

2. При Юме разум заходит так далеко, как только это возможно — он уничтожает всё точное знание, даже относящееся к внешнему миру. Юм утверждает, что мы можем знать только что познали на собственном опыте. Следовательно, он выступает против чудес; затем – против естественной религии. Рэндалл 300.

«Что Божество может обладать атрибутами, проявления которых мы никогда не наблюдали, может руководствоваться в своих действиях такими принципами, осуществления которых мы не в состоянии заметить,—всё это легко можно допустить, но остаётся простой возможностью и гипотезой. Мы – лишь постольку имеем право заключать об известных атрибутах Божества или принципах его поступков, поскольку знаем их проявление и осуществление. Существуют ли в мире признаки осуществляющего воздаяния правосудия? Если вы ответите утвердительно, я выведу отсюда, что коль скоро правосудие проявляется во вселенной, значит, оно осуществлено. Если ваш ответ будет отрицательным, я заключу, что вы, стало быть, не имеете права приписывать богам правосудие в нашем смысле этого слова. Если вы придерживаетесь середины между утверждением и отрицанием, говоря, что правосудие богов проявляется в настоящее время отчасти, но не во всём своём объёме, я отвечу, что вы не имеете основания приписывать ему какой-либо иной объём, кроме того, в каком, насколько вы это можете наблюдать, оно проявляется в настоящее время».

Нет доказательства существования Бога. 301

«[Рэндалл, с. 310] Избавившись, таким образом, от рациональной основы для веры в нравственное управление миром, Юм продолжал показывать, в своих Диалогах, что не может быть никаких доказательств существования премудрого и всеблагого Творца. Вселенная не имела никакой необходимости в первопричине. Это так же легко представить её само существующей и вечной, как допустить существование внешней причины с подобными качествами. Нет никакого сходства между объектом этого мира, например, часами, и всем остальным миром; мы видели созданные часы, но не миры. Порядок должен быть таким же естественным, как хаос, и тогда гармония и вселенский закон не будут нуждаться в другой причине для существования, кроме той, которую они получили. Следствием конечного мира мы можем предположить только конечную причину. Если вселенная действительно имела своего создателя, то он мог быть неумелым рабочим или мог уже давно умереть по завершении своей работы, он мог быть богом мужского или женского пола, или мир мог быть создан множеством богов. Возможно, он был добрым, или злым, или и таким, и таким, или вовсе не имел таких качеств — скорее всего, последнее».

Гольбах пошёл дальше: в материализм. 302

«Не естественнее ли и не проще ли признать, что всё существующее возникло из недр материи, бытие которой доказано всеми нашими органами чувств, влияние которой мы испытываем поминутно, которую мы постоянно наблюдаем действующей, движущейся, непрерывно сообщающей движение и беспрестанно рождающей, чем приписывать создание всех вещей неведомой силе, бесплотному существу, которое не может извлечь из себя то, чем оно не обладает и вследствие приписываемой ему бесплотности не в состоянии ничего создать и ничего привести в движение?»

3. Но Юм продолжает опровергать даже фактическое знание.

«Человек имеет два вида восприятия… различающихся по степени силы и живости; им соответствуют два вида знания. С одной стороны, существуют прямые ощущения, естественный опыт — то, что он называет впечатлениями; из которых мы получаем фактическое знание. Также есть и менее живые впечатления — наши идеи — из которых мы узнаём об идейных связях. Наши идеи все без исключения происходят из наших впечатлений, но вся сила нашего ума сводится лишь к способности «соединять, перемещать, увеличивать или уменьшать материал, доставляемый нам чувствами и опытом». Наши идеи более уязвимы и весьма вторичны — они определённо не являются источником знаний в области практических вопросов этики, политики, экономики, которые в светском понимании, преобладающем в 18-м веке, являлись основными заботами человечества. (Конечно, они ничего не скажут нам о Боге или о любом другом сверхъестественном предмете, выходящем за грани человеческого познания). Знание о связях идей говорит нам только о тех самых идеях, но не о первичных впечатлениях, из которых они произошли. Такое знание точно — потому что оно субъективно. Если мы поймём, как работает наш разум, мы сможем узнать, как он упорядочивает и соотносит идеи; но субъективная работа нашего ума не имеет ничего общего с внешней “реальностью”, о которой мы прежде всего хотим знать».

«В таком случае, наше исследование о полезном знании должно быть напрямую связано с впечатлениями…»

[Расшифровка текста начинается в середине выдержки из работы о. Серафима]

«… то, что мы можем знать о внешнем мире, … связано только с тем, что он называет впечатлениями, “фактическим знанием”».

«Прежде всего», мы должны понять, что мы не можем знать, каковы объекты «сами по себе». Мы не имеем знаний о «внешних чертах, представленных нашим чувствам, но только об образах этих объектов. Всё, что мы можем знать, это то, что мы воспринимаем, и так как все внешние объекты должны быть восприняты нашими чувствами, то всё, что мы можем знать об этих объектах — это не то, какими они являются сами по себе, но какими мы их чувствуем. То дерево, которое мы видим, не является таковым, но оно есть образ дерева, поданного нам и воспринятого нашим органом зрения. Когда мы от него удаляемся, не само дерево уменьшается, но его восприятие в нашем сознании. И когда мы напрягаем глаза определённым образом, не дерево начинает двоиться, но его изображение, которое мы только и можем знать».

Итак, «для начала… мы должны понять, что даже наше знание о фактах имеет огромную долю субъективности». Но теперь нужно понять, есть ли в таком случае объективность во всём нашем знании?»

«…Следующий вопрос, который мы зададим, — обо всех этих впечатлениях, — будет таким: как мы их узнаём? За пределами очевидного непосредственного смыслового свидетельства и памяти этого чувственного свидетельства, есть только одна связь причины и следствия. Столкнувшись с определённой причиной, мы ожидаем определённое следствие; и большая часть нашего повседневного опыта основана на регулярности этой связи между причиной и следствием. Но и здесь, если мы ищем точности, мы обязательно будем разочарованы: так как нет никакой точной связи между причиной и следствием; мы выводим такую связь собственным опытом постоянного соединения двух событий. Таким образом, всякий раз, когда я буду класть руку в огонь, я буду чувствовать боль; но это необязательно будет происходить каждый раз, потому что мы не имеем знание о том, что есть определённая связь между этими двумя событиями».

Юм утверждает: «Противоположность всякого факта всегда возможна, потому что он никогда не может заключать в себе противоречия, и наш ум всегда представляет его так же легко и отчётливо, как если бы оно вполне соответствовало действительности». То есть, как мы поняли, может случиться так, что я положу руку в огонь и она не почувствует боли. «Но как же нам тогда установить эту связь между причиной и следствием?» И он говорит, что «это возможно сделать только через обычай или привычку». «Все заключения из опыта суть действия привычки, а не рассуждения. Привычка есть великий руководитель человеческой жизни. Только этот принцип и делает опыт полезным для нас и побуждает нас ожидать в будущем хода событий, подобного тому, который мы воспринимали в прошлом».

«Но что тогда осталось» — от знания и — «от точного, абсолютного знания», о котором философы 18-го века думали, что они его имели? Ответ Юма таков: «Ничего» вообще. «Разум — это субъективная способность, которая не имеет обязательной связи с “фактами”, которые мы хотим знать. Он ограничен отслеживанием взаимосвязей между идеями», которые “сами” уже дважды стёрты в “реальности”. Наши чувства одинаково субъективны, ибо они никогда не узнают “сам по себе предмет”, но только его образ, в котором нет элемента необходимости и точности — “противоположность всякого факта всегда возможна”».

Так, он говорит: «Вы следуете инстинктам и природным склонностям, признавая правдивость чувств? Но ведь чувства заставляют вас верить в то, что восприятие, или чувственный образ, и есть внешний объект». Что, конечно, не так. Это не внешний объект, это всего лишь образ в нашем уме. «Вы отказываетесь от этого принципа в пользу более разумного мнения, гласящего, что восприятия суть только образы чего-то внешнего?» Но тогда  вы «отклоняетесь от своих естественных склонностей и более непосредственных мнений и в то же время не удовлетворяете свой разум, который не может найти убедительного аргумента, основанного на опыте и способного доказать, что восприятия связаны с каким-нибудь внешними объектами». Поэтому знание исчезает.

И что тогда? Как мы живём в понимании Юма? Он даёт такой ответ: «Великими разрушителями пирронизма, или чрезмерного скептицизма, являются деятельность, занятия и дела обыденной жизни. Принципы эти могут процветать и господствовать в [философских] школах… Но едва лишь они выйдут из тени и благодаря присутствию реальных объектов, возбуждающих наши аффекты и чувства, окажутся лицом к лицу с самыми сильными принципами нашей природы, они исчезнут как дым, оставив самого убежденного скептика в том же положении, в котором находятся другие смертные».

Конечно, ему, обеспеченному англичанину, было легко такое говорить. У него был свой загородный дом, в котором он сидел у камина и писал свою историю Англии, думая о практических вещах. Потому его собственная философия сильно его не расстраивала. Но несчастные люди, прочитавшие его книги и принявшие его философию очень серьёзно, действительно страстно восхотели узнать то, что они могут знать и поверили в разум, ибо весь их мир был разрушен. В самом деле, у всей современной философии последних двухсот лет была одна очень важная отличительная черта: такое своего рода отчаяние, вызванное возможной неспособностью знать хоть что-либо. Оно подрывало самую основу всей жизни.

Человек хочет поверить в определённую философию и начинает всё осмысливать, потому что хочет найти истину, но в итоге сталкивается с Юмом и подобными мыслителями.

[Из лекции 1980 г. о Ницше:] …это изменение, которое произошло в период с 18-го века , т.е. с того момента, когда Юм опроверг реальность, заявив, что эта реальность совсем не такая крепкая, какой мы её себе представляли. [конец добавления]

И вдруг весь мир как бы разрушается, и следом возникает вопрос: «Существую ли я сам? Существует ли мир?» «Что есть что?». И, действительно, если серьёзно так над этим задумываться, то можно дойти и до самоубийства. И, конечно, люди  убивали себя. Другие же отказались от этой философии и пошли сжигать здания, потому что, это было хотя бы реальным действием для них. Юм говорит о «Действии». Но для него действие означало покуривать трубку, сидя у камина и занимаясь английской историей. Для других, не имевших такого же образования, это желание, это действие означало революцию, поджоги, убийства.   

Так, вполне справедливо один из писателей, занимающихся философией Просвещения, высказался о Юме. Этого писателя звали Карл Беккер. Он написал книгу «Небесный град философов восемнадцатого столетия», в которой описал всех философов, прогресс и пр., а потом дошёл до Юма. И он говорит, что, когда вы читаете Юма после изучения всех прежних философов, возникает ощущение, что в самый полдень великого века Просвещения внезапно появляется облако, холодный ветерок, что-то странное, что заставляет вас задуматься, что же происходит? Ведь, казалось, что всё шло хорошо, было тепло и солнечно.

«Прочитать “Диалоги” Юма после изучения  с сочувственным пониманием  искренних деистов и оптимистичных философов начала века — то же самое, что испытать лёгкий озноб, чувство тревоги. Как будто в полдень Просвещения, в час сиесты, когда всё затихает и успокаивается, кто-то вдруг узнал о непрочности фундамента, и слабая дрожь пробежала под твёрдой почвой здравого смысла».

Вы вдруг почувствовали эту прохладу. На горизонте показалось что-то холодное и мрачное, потому что идеи Юма разрушали действительность. Теперь уже невозможно верить, невозможно принять действительность такой, какая она есть. Уберите Бога, и тогда начнётся бесконечный прогресс во всём мире. Юм уничтожил идею об устойчивости мира. Он говорил, что невозможно узнать, каким на самом деле является мир, потому что причина и следствие — это всего лишь часть привычки. Наука не имеет никаких законов. Есть только привычка. Нет ничего объективного и абсолютного. Сам Юм не стал пророком никакой новой религии, но оставил для неё свои идеи. И, конечно, они приведут к великому землетрясению уже в наше время.

Сейчас есть огромное количество современных академических историков, которые так же оптимистично настроены, как и историки 18-го столетия. То было время великой музыки, Баха и Генделя, оптимистичной философии. Поэзия была на высоком уровне, и всё, казалось, процветало. От будущего они могли ожидать только хорошего, только бесконечного прогресса.

Этот революционный век 18-го столетия, предшествовавший Революции, начинается с великим оптимизмом. И те люди, которые создавали Революции, так же были очень оптимистичны, они не представляли того, что к концу столетия самые передовые философы уничтожат всякую возможность действительного знания о внешнем мире. Пройдёт некоторое время, пока эти глубокие идеи проникнут в людские умы, и, наконец, приведут к разрушительным последствиям.

Кант.

Теперь мы поговорим о мыслителе, который в это самое время, начала революционного века, стоит между старым миром рациональной философии, когда философы всё ещё думали, что могут разумно прийти к определённым выводам, несмотря на то, что эти выводы постоянно менялись, и нашим новым веком, когда всякое знание теряет точность. Этот мыслитель занимает ключевое место, потому что он представил миру то, чему было дано название «Коперниканский переворот в философии». Его имя Иммануил Кант, он жил в период с 1724 по 1804 гг.

Мы уже увидели, что самое начало современной философии  с Декарта зиждилось не на основе некоего внешнего размышления или откровения – всё началось с субъективизма. То есть, когда Декарт заявил: «Я мыслю, следовательно, я существую» – это была первая ясная мысль, и отсюда он выводит отношение ко всему остальному — к внешнему миру, к Богу, потому что если что-то действительно существует, то мир реален. А если мир реален, то тогда должен быть Бог, который его создал. У Декарта ясные, отчётливые представления обо всех этих реалиях. И по его мнению, он создал прекрасную, строгую философскую систему. Однако всё это основано на его размышлении о себе самом, что, конечно, показывает, как далёк он от Христианства, которое начинается с Бога, создавшего мир и нас. Но поскольку такие мыслители признают разум как единственную основу, дающую нам знание, то они и не могут начать с Бога, потому что не видят Его.

Получается, что когда эти рационалисты, особенно Юм, успешно разрушают наше знание о Боге, о религии, о духовном мире и даже о физическом мире, тогда что остаётся? Ответ такой: остаётся то же самое, тот же самоанализ. Последняя надежда человека на то, что у него есть хоть какое-то знание, остаётся в его собственном самосознании. Вот то, к чему вёл Кант. Он совершил Коперниковский переворот, сказав, что не наш разум соответствует миру, а мир должен сообразовываться с нашими способностями, с нашим разумом. Мы никогда не узнаем материю, вещь в себе, он называл её «ноумен», но мы можем узнать её такой, какой мы её воспринимаем; и такие категории реальности как пространство и время уже не являются категориями внешней реальности, но относятся к моему разуму, то есть, я должен смотреть на них с точки зрения пространства и разума. Они являются такими категориями, при помощи которых мой разум создаёт действительность. И, конечно, если это так, то возможно существование какого-то знания. Не такая реальность, какой она является сама по себе, но та реальность, которая воспринимается мной, потому что у меня такой разум. И тогда знание возможно. И даже знание о Боге становится возможным, потому что, как он говорит, тогда оно будет основано на внутреннем ощущении, субъективном чувстве, что показывает, какое сильное влияние на него оказало Пиетистское движение его времени, которое выступало против рационализма Просвещения, против его мертвенности. Но саму реальность он считал абсолютно непознаваемой. Только то, что человек видит, доступно познанию.

Ниже мы приведём размышления об этом Генриха Гейне, немецкого еврея, который приехал во Францию, когда обстановка в Германии была очень опасной. Он написал книгу «К истории религии и философии в Германии» в 1833 или 1834 гг. и очень хорошо поймал это чувство, стоящее за всей этой философией, описав его значение. Он пытался передать немецкую философию французам. И вот что он говорит о Канте:

«Я буду говорить о человеке, одно имя которого звучит как заклинание, — я буду говорить об Иммануиле Канте!»

«Говорят, ночные духи пугаются, увидев меч палача. Как же должны они пугаться, когда им показывают “Критику чистого разума” Канта! Эта книга есть меч, отрубивший в Германии голову деизму».

«Сказать по совести, вы, французы, весьма кротки и умеренны в сравнении с нами, немцами. Самое большее, что вы могли сделать – это убить короля, да и тот успел потерять голову раньше, чем вы её отрубили. И при этом вам пришлось столько барабанить и кричать, и топать ногами, что был потрясён весь шар земной. Максимилиану Робеспьеру оказывают, право, слишком много чести, сравнивая его с Иммануилом Кантом. Впрочем, у Максимилиана Робеспьера, великого мещанина с улицы Сент-Оноре, бывали приступы бешеной мании разрушения, когда дело касалось королевской власти, и достаточно страшны были судороги его цареубийственной эпилепсии; но едва речь заходила о высшем существе, он вновь стирал белую пену с губ и кровь с рук и облачался в свой праздничный голубой сюртук с зеркальными пуговицами, да ещё прикалывал букет цветов к широкому отвороту».

Он приезжал в Нотр-Дам, чтобы послужить Разуму и Богу и даже сжечь изображение атеизма.

«Изложить историю жизни Иммануила Канта трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории. Он жил механически-размеренной, почти абстрактной жизнью холостяка в тихой, отдалённой уличке Кёнигсберга — старинного города на северо-восточной границе Германии. Не думаю, чтобы большие часы на тамошнем соборе бесстрастнее и равномернее исполняли свои ежедневные внешние обязанности, чем их земляк Иммануил Кант. Вставание, утренний кофе, писание, чтение лекций, обед, гуляние — всё совершалось в определённый час, и соседи знали совершенно точно, что на часах половина четвертого, когда Иммануил Кант в своём сером сюртуке, с камышовой тросточкой в руке, выходил из дому и направлялся к маленькой липовой аллее, которая в память о нём до сих пор называется Философской дорожкой. Восемь раз проходил он её ежедневно взад и вперёд во всякое время года, а когда бывало пасмурно или серые тучи предвещали дождь, появлялся его слуга, старый Лампе, с тревожной заботливостью следовавший за ним, словно символ провидения, с длинным зонтом подмышкой».

«Какой странный контраст между внешней жизнью этого человека и его разрушительной мыслью, сокрушающей мир! Поистине, если бы кёнигсбергские обыватели предчувствовали всё значение этой мысли, они относились бы к этому человеку с несравненно большим трепетом, чем к палачу — к палачу, убивающему только людей; но добрые люди видели в нём всего лишь профессора философии и когда встречали его в определённый час, приветливо здоровались с ним и, быть может, проверяли по нему свои часы».

«Но если Иммануил Кант, этот великий разрушитель в царстве мысли, далеко превзошёл своим терроризмом Максимилиана Робеспьера, то кое в чём он имел с ним сходные черты, побуждающие к сравнению обоих мужей. Прежде всего мы встречаем в обоих ту же неумолимую, резкую, лишённую поэзии, трезвую честность. Затем в обоих встречаем мы тот же талант недоверия, с той только разницей, что один направляет его на мысль и называет критикой, между тем как другой направляет его на людей и именует республиканской добродетелью. И всё же тип мещанина в высшей степени выражен в обоих: природа предназначила их к отвешиванию кофе и сахара, но судьба захотела, чтобы они взвешивали другие вещи, и одному бросила на весы короля, другому — Бога... И они взвесили точно!».

«Кант доказал нам, что о вещах, каковы они сами по себе и сами в себе, мы не знаем ничего, а знаем о них лишь кое-что, в той мере, в какой они отражаются в нашем уме».

«Не без основания сравнивает он поэтому свою философию с методом Коперника. Раньше, когда полагали, что земля неподвижна, а солнце вращается вокруг нее, астрономические вычисления не особенно ладились, но Коперник заставил солнце остановиться, а землю обращаться вокруг него — и вот все пошло превосходно! Прежде разум, подобно солнцу, вращался вокруг мира явлений и старался освещать их; но Кант останавливает разум, солнце, и мир явлений вращается вокруг разума и освещается им по мере вхождения в сферу этого солнца».

«Бог, по Канту, есть ноумен. Согласно его аргументации, трансцендентальное идеальное существо, которое мы до сих пор называли Богом, есть не что иное, как простое измышление. Оно возникло из естественной иллюзии. Более того: Кант показывает, почему мы ничего об этом ноумене, Боге, знать не можем и почему даже в будущем никакое доказательство Его бытия невозможно. Дантовы слова: “Оставьте всякую надежду!” — пишем мы над этой частью “Критики чистого разума”».

Но наконец «Иммануил Кант разжалобился и показал, что он не только великий философ, но и добрый человек; и он задумывается и полудобродушно – полуиронически говорит: “Старому Лампе нужен Бог, иначе бедняк не будет счастлив, — а человек должен быть счастлив на земле — так говорит практический разум, — так уж и быть — ну, пусть практический разум даёт поруку в бытии Божьем”. Под влиянием этого довода Кант различает теоретический разум и разум практический и посредством последнего, словно волшебной палочкой, он вновь воскресил мёртвое тело деизма, убитого теоретическим разумом».

Итак, функция Канта заключалась в систематизации того, что сделал Юм с его критикой, то есть, Юм покончил со знанием о внешнем мире и с Богом — даже на самом деле полностью покончил с Богом. Кант же возрождает Бога только на основе нашего субъективного чувства. И вот почему все религиозные движения с тех времён приобретают новый характер. До этого знание о Боге было основано на различных откровениях, пусть даже иногда ложных; но всегда оно касалось Того, Кто был Творцом.

Со времени Канта в философию и в религиозные течения входит новый вид субъективизма. Теперь мы начинаем думать, что в конце этого столетия появилась новая мысль: позитивное мышление, наука разума, превосходящего материю — это всё то, о чём говорит Кант. Не столько сама его философия имела прямое влияние на мир, сколько выражение его мыслей, имевшее место в умах людей того времени: то есть, если согласиться с разумом, придётся следовать за ним до конца, вплоть до идеи о том, что мы не имеем никаких знаний о внешнем мире и что единственное знание происходит из субъективного ощущения.

В результате, 19-ый век запускает огромную волну новых субъективных философий. Мы проанализируем одну из них, которая  важна не сама по себе, но как пример того, что может случается, когда философ всерьёз принимает идеи Канта.

Фихте.

Этого философа звали Фихте, он жил примерно в то же время, что и Кант и умер чуть позже. Вот что говорит о нём Генрих Гейне.

«Вопрос, который ставит себе Фихте, таков: какие есть у нас основания предполагать, что нашим представлениям о вещах соответствуют также вещи вне нас? И на этот вопрос он отвечает: все вещи имеют реальность лишь в нашем уме».

«Что последовательно проведённый идеализм в конце концов отрицает даже реальность материи, — что и сделал Фихте, — показалось широким кругам читателей слишком далеко зашедшей шуткой. Немало издевались, мы, немцы, над фихтевским Я». Вся его философия основывалась на этом «Я», и как оно создаёт для себя реальность. «Немало издевались мы над фихтевским Я, создающим весь мир явлений только посредством чистого мышления. При этом очень пригодилось нашим насмешникам одно недоразумение, ставшее настолько распространённым, что я не могу обойти его молчанием. Толпа ведь полагала, что фихтевское Я есть Я Иоганна-Готлиба Фихте и что это индивидуальное Я отрицает все прочие существования. “Какое бесстыдство! — восклицали добрые люди. — Этот человек не верит, что мы существуем, мы, которые гораздо толще его и в качестве бургомистров и судейских делопроизводителей даже приходимся ему начальством”. Дамы спрашивали: “Верит ли он хотя бы в существование своей жены? Нет? И это спокойно терпит мадам Фихте?”».

«Но фихтевское Я совсем не есть индивидуальное Я, а возвысившееся до сознания всеобщее, мировое Я. Фихтевское мышление не есть мышление какого-то индивида, какого-то определённого человека, носящего имя Иоганн-Готлиб Фихте; это, напротив, всеобщее мышление, проявляющееся в отдельной личности. Как говорят: “темнеет”, “рассветает” и т. д., так и Фихте должен бы говорить не “я мыслю”, но “мыслится” и “всеобщее мировое мышление мыслит во мне”».

«Сравнивая французскую революцию с немецкой философией, я как-то, скорее в шутку, чем всерьёз, сравнил Фихте с Наполеоном. Но между ними в самом деле есть черты значительного сходства. После разгрома, учинённого террором кантианцев, является Фихте, как появился Наполеон, после того как конвент, также при помощи чисто разумной критики, разрушил всё прошлое. Наполеон и Фихте представляют великое, неумолимое Я, у которого мысль и дело едины, и исполинские сооружения, создать которые сумели они оба, свидетельствуют об исполинской воле. Но в результате безграничности этой воли тут же должны вновь рухнуть эти сооружения, и “Наукоучение”, так же как наполеоновская империя, распадается и исчезает так же быстро, как возникло».

«Империя принадлежит теперь только истории, но движение, вызванное в мире императором, всё ещё не улеглось, и этим движением продолжает жить наша современность. То же и с философией Фихте. Она исчезла совершенно, но умы ещё взволнованы мыслями, прозвучавшими благодаря Фихте, и невозможно исчислить размеры влияния его слова». Почему? Потому что теперь субъективизм вошёл в основное направление западной мысли.

Самопоклонение.

С этого момента человек, желающий оставаться в основном направлении мысли, не может подумать ни о чём, он не может начать ни с чего, кроме самого себя. И как мы уже видели, так начинается век фантастического эгоизма во всех сферах: среди художников, поэтов, философов, политиков — они выдвигают фантастические требования к самим себе, как будто человек уже поверил в утверждение: «существую только я», а всё остальное стало неточным.

Например, даже в конце столетия художник Гюстав Курбе смог заявить: «Я не имею мастера; мой мастер — это я сам. Нет и никогда не было ни одного другого художника, кроме меня самого». Можно было спросить любого современного художника, и он сказал бы то же самое. Он так сильно озабочен своим собственным гением, что для него всё остальное просто не существует. И это напрямую связано с его собственным пониманием искусства и действительности. Множество художников и сейчас думают так же и очень этим гордятся. А Курбе просто выразил данную мысль, которая полностью соответствовала идеалам Канта о том, что он центр вселенной. Можно, таким образом,  сказать, что как только эта философия 18-го века низложила Бога, начался поиск нового бога, и Кант дал этого нового бога, которым назвал…

Студент: Диавола?

О. Серафим: Нет, просто себя. Себя самого.

Итак, в основном направлении западной мысли мы видим начало создания нового божества, себя. Прежде мир вращался вокруг Бога, а теперь мир начинает вращаться вокруг себя самого. Эта идея очень глубоко внедрится в западного человека. Таким образом, мы приходим к проблеме того, что если есть новый бог, то что стало со старым Богом? Но если создаётся это новое божество, что происходит со старым, с Богом Христианским, Который в какой-то форме был ещё жив даже в протестантизме и различных сектах?

«Бог умер».

Мы видим, как в начале 19-го века прежде всего появляется идея о том, что «Бог умер». И так мы приходим к тому, что можно назвать первым догматом новой формирующейся религии, лежащей в основе революционной мечты. Этот догмат именуется «Смертью Бога». Эта фраза, что «Бог умер», является очень важным концепцией; в наше время она используется всеми экзистенциалистами. Фраза «смерть Бога» впервые появляется, насколько нам известно, в трудах Жозефа де Местра, величайшего консерватора, противопоставлявшего революции католицизм в начале 19-го века. Он использовал эту фразу, чтобы выразить идею чудовищности восстания против Бога в Французской революции; он говорил о том, что люди, которые восставали против общества, против Христианства, против монархии, против Бога — все они на самом деле основывались на философии о том, что «Бог умер» и хотели создать нового бога. Другими словами, Христианство умирает, и рождается новая религия. Никто серьёзно не читал эту фразу. Она не была написана на какой-то особенно важной странице трудов де Местра. Это не потому, что они не читали его, но потому что они об этом не говорили. Теперь эта идея начинает внедряться в сознание европейского человека, человека апостасии, идея о том, что Бог, Который был прежде, теперь уходит. Люди были удалены от Бога.

И мы увидим, как тот же Гейне, который был революционером-романтиком, использовал — это происходило примерно в 1833 г. — этот самый феномен, который представлялся ему реальным процессом. «Какое-то чувство неизъяснимого ужаса, — пишет он, — какой-то таинственный пиетет не позволяет нам сегодня писать дальше. Наша грудь полна ужасающего сострадания — к смерти готовится Сам старый Иегова. Мы так хорошо знали Его, с Его колыбели в Египте, где Он воспитывался среди божественных тельцов, крокодилов, священных луковиц, ибисов и кошек. Мы видели, как Он распрощался с этими соучастниками Своих детских игр и с обелисками и сфинксами родной нильской долины и как в Палестине стал Он у бедного пастушеского народа маленьким Богом-Царём и обитал в Собственном дворце-храме. Мы видели затем, как Он соприкоснулся с ассирийско-вавилонской цивилизацией и отринул от Себя свои слишком человеческие страсти, перестал изрыгать только гнев и месть, во всяком случае, перестал немедленно обрушиваться громом по поводу всякой мелкой подлости. Мы видели, как Он переселился в Рим, в великую столицу, где Он отрёкся от всех национальных предрассудков, провозгласил небесное равенство всех народов и с помощью столь прекрасных фраз образовал оппозицию против старого Юпитера и так долго интриговал, пока не добился главенства и не подчинил себе с высоты Капитолия и град и мир — urbem et orbem. Мы видели, как Он всё более и более одухотворялся, как Он стонал в блаженной расслабленности, как Он сделался любвеобильным Отцом, всеобщим Другом человечества, Благодетелем вселенной, Филантропом... Всё это ничем не могло Ему помочь».

«Слышите звяканье колокольчика? Преклоните колена... Это несут святые дары умирающему Богу».

Конечно, это та идея, которая входит теперь в самые передовые умы. А они в свою очередь очень быстро схватывают дух времени. Они хотят сказать, что Христианство умирает; новая религия рождается; и, символизируя новую религию, конечно же, рождается новый бог. Раз старый Бог теперь должен умереть, то это означает, что Христианство, вся суть Христианства, вращающаяся вокруг Христианского Бога, теперь умирает.

Ницше.

Чуть позже эта идея достигла своего сильнейшего выражения в философии важного для нас мыслителя, Фридриха Ницше, который жил с 1844 по 1900 гг.. В последние десять лет своей жизни он сошёл с ума и в конце концов был найден на улицах Неаполя, выкрикивая: «Я антихрист». В результате его оставили в покое. И его сестра с матерью о нём заботились.

Ницше обладал очень романтическим темпераментом, очень открытым для всех видов высоких идей, борьбы, сентиментализма. В молодости он стал студентом протестантской семинарии и начал ненавидеть христианство, потому что увидел в нём принцип слабости, который, действительно присутствовал, потому что Лютер – основатель протестантизма – убрал из христианства мысль о борьбе и сделал его слабым, не отвечавшим потребностям ни ума, ни сердца, чем-то сухим и рациональным  с одной стороны и совсем сентиментальным с другой. Ницше не увидел никого, кто бы находился в борьбе, никаких великих аскетов, ни одного героя христианства, и из этого он заключил, что всё христианство — это ужаснейший фарс, обман, практикуемый на человечестве, который не удовлетворяет разум, ищущий Истину. Конечно, такое мнение наполнено предрассудками, потому что он следовал мысли о том, что можно знать только то, что рационально, и поэтому он отвергает всё, выходящее за пределы разума; с другой стороны, такое христианство ничего не говорит сердцу, потому что оно так сильно размыто, что потеряло всякую силу. И Ницше пришёл к выводу о том, что христианство является всего лишь способом заставить людей молчать и удовлетворяться тем, что у них есть, он говорил, что оно было создано для стада.

Из своего отвержения христианства он развил идею о том, что появятся сильные люди, которые будут безжалостны и беспощадны, они захватят власть во всех странах и будут управлять всем миром. Конечно, Гитлер намеренно выразился: «Я сверхчеловек». Он вывел сестру Ницше, которая в 1933 г. ещё была жива, и поставил рядом с собой с целью, чтобы она произнесла: «Да, ты тот сверхчеловек, о котором говорил мой брат». Гитлер даже сделал её почтенным членом правительства, потому что он был тем самым сверхчеловеком, о котором пророчествовал Ницше.

Конечно  Ницше бы оценил его жестокость, но в то же время посчитал бы его частью того же стадного мышления, потому что он искал какой-то действительной, грандиозной персоны, некоего мирового правителя, который бы был по-настоящему жестоким, по-настоящему сильным и полностью разобщённым с любыми предрассудками, но в то же время очень знатного человека, потому что сам Ницше имел природную склонность к знатности и борьбе. Он отлично знал греческую литературу и в одной из первых книг рассуждал о дионисийском элементе в Греции — так как до его времени люди считали Грецию родиной классической аполлонийской традиции — а он этому возразил и заявил, что Греция была наполнена стремлением к романтическому чувству, символом которого он назвал Диониса. Ницше хотел именно этого — стать похожим на Диониса, иметь постоянное стремление к борьбе за нечто высшее.

В своих размышлениях он говорит об изменчивых человеческих институтах, о росте капитализма, о разных представлениях о морали, которые укрепляют веру в эволюцию. «Представление о том, что организм, реагируя на сложную окружающую среду и действуя в ней, развивается, теперь является основным. Все идеи и институты теперь понимаются как первичные социальные продукты, функционирующие в общественных группах. Они возникают от некоторой необходимости осуществления какой-то адаптации между человеческой природой и окружающей средой. Все области человеческих интересов прошли через эту общую тенденцию социологизирования и психологизирования. Пример религии и теологии будет подходящей иллюстрацией. В то время как 18-ый век считал религию и теологию дедуктивным и наглядным набором утверждений, человечество теперь назвало религию прежде всего социальным продуктом, образом жизни, происходящим из социальной организации религиозного опыта человека, а теологию — рационализацией определённых основных чувств и ощущений человеческой природы. Мы более не доказываем существование Бога. Мы скорее говорим о значении Бога для человеческого опыта. Мы более не показываем будущую жизнь, мы исследуем влияние веры в бессмертие на человеческое поведение».

Из этих слов мы очень точно видим следующую стадию, выходящую за пределы философии Юма, который всё это уничтожил; по нему невозможно было верить во все эти старые идеи, но теперь перед нами предстаёт следующий этап, ничем не связанный с научными открытиями — это то, что витает в воздухе. Как только разум продолжит свой путь, он закончит своим собственным самоубийством.

Идеи Ницше оказались невероятно сильны, потому что он ухватил дух времени и провозгласил новое евангелие, которое представляет в различных формах, но сильнее всего в своей книге под названием «Так говорил Заратустра». Своим названием она обязана Зороастру, язычнику, и всей его религии поклонения огню, основанной на учении Зороастра, жившего примерно в 8 в. до н.э. Ницше использует эту отсылку в качестве литературного приёма для создания нового пророка, обращающегося к новому человечеству. Он написал книгу «Так говорил Заратустра». По сюжету он использует Заратустру, античного язычника, который, кстати, стал как бы богом со своей религией зороастризма. Ницше использовал его в качестве «пророка» для своей собственной новой религии. И именно Ницше подхватил фразу, использованную ранее де Местром, о том, что «Бог умер».

Ницше, пишет в своей книге «Так говорил Заратустра» устами этого пророка, так называемого «пророка»: «Истины нет. Нет совершенного состояния, нет вещи “в себе”». Вот то, что называется нигилизмом.

Здесь мы довольно ясно видим выражение идеи о том, что «Бог умер». Он выразил её двумя способами: во-первых, сказав, что «Бог умер», во-вторых, сказав, что «Истины нет». То есть это две стороны одной и той же мысли. Мы уже видели, как Юм и Кант уничтожили и Бога, и само понятие истины. Следовательно, теперь должен появиться новый бог, новая истина. Ницше даже где-то говорит: «Вы постоянно говорите об истине, но что, если её нет? Все эти цветы ныне цветут на самых чудесных путях истины». Мы их, конечно, хорошо распробовали в наше время. Если Бога нет, тогда нет и смерти, но это не бессмертие, получается хаос, нет точки опоры. Как сказал Ницше: «Истины нет. Нет совершенного состояния, нет вещи “в себе”. Вот единственное, что является нигилизмом в его высшем смысле».

И снова он говорит, задавая  вопрос: «Что такое нигилизм? — Это когда высшие ценности теряют свою цену. Цели нет. Нет ответа на вопрос “почему?”». Все вопросы, которые задаёт себе человек: «Почему я здесь?», «Откуда всё произошло?», «В чём смысл жизни?», «Каков будет конец?», «Есть ли жизнь после смерти?». И Ницше отвечает, что ответа нет. Нет ничего. Нет абсолюта. Нет Бога. Нет ответа на ваши вопросы.

Нигилизм — это и есть тот самый дух, которые вдохновляет революции, призывает превращать всё в ничто, разрушать, пусть ничего не останется, всё нужно стереть с лица земли. А Ницше — философ вдохновитель всего этого. Он довольно поэтично выражает этот феномен «смерти Бога». Кант был рационалистом, он очень абстрактно и просто выражал то, что было в головах людей в те времена, как они и должны были мыслить, если хотели соответствовать основной европейской традиции. Помните, что сказал Кант? «Вещь в себе» – мы не можем знать, что это, не можем знать действительность. А Ницше говорит, что этой «вещи в себе» просто не существует. Нет истины. Нет абсолюта. Другими словами, он находился целиком под влиянием Юма. Ницше понимает, что Кант не решает проблему. Но Ницше – поэт. Кстати, он даже писал неплохие стихи; о тёмной стороне жизни, полуночи, одиночестве и т.д. И он очень поэтично выразил эту новую реальность в человеческой жизни, в жизни людей апостасии.

По его словам, «“смерть Бога” бросает свою первую тень на Европу; и хотя “событие само по себе было слишком велико, слишком удалено, слишком превосходило возможности восприятия большинства людей, чтобы предположить, что сообщение о нём могло бы дойти до их сознания”» — всё же оно происходит. Ницше назвал себя и таких, как он, «детьми грядущего века», который, как он считал, должен был стать веком триумфа нигилизма.

В другом месте он говорит — потому что тогда большинство людей вело обычную жизнь, теперь же они должны были работать на фабриках. Литература, искусство и музыка должна процветать — но  идея, которую он проповедует, «смерть Бога», когда она доходит до сознания простых людей, то в мире происходит такое смятение, какого ещё прежде не было с самого начала человеческой истории и до сего дня, потому что всё общество будет уничтожено.

Он вкладывает в уста одного из своих героев, сумасшедшего, идею о перевёрнутой вселенной. Этот сумасшедший объявляет людям (в книге «Весёлая наука»): «Мы убили его (Бога), ты и я. Мы все убийцы! Но как мы это сделали? Как смогли мы выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть весь горизонт? Что мы сделали, когда отвязали эту землю от её солнца? Куда она теперь движется? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не будет ли нас бесконечно швырять из стороны в сторону? Назад, влево, вправо, вперёд, во всех направлениях? Есть ли ещё верх и низ? Не блуждаем ли мы, будто в бесконечном ничто? Не дышит ли на нас пустота? Не стало ли холоднее? Не бесконечно ли продолжается ночь, становясь всё темнее и темнее?».

[Следующий отрывок взят из лекции о Ницше и лекции с вопросами и ответами]

Мысль была, как он говорил, о том, что земля до сих пор вращалась вокруг солнца, и вот вдруг освободилась и начала уходить в открытый космос. И люди смотрят вокруг и видят, что становится всё темнее и темнее, и начинают удивляться, где верх и где низ, что правда, а что ложь. Они теряют причал и начинают путаться. Дальше становится ещё темнее, кажется, будто сам мир угасает. Такова идея. С тех пор как Бога не стало, жизнь начинает сильно изменяться. И тогда открываются ужасные возможности.

Таков мир современного человечества, то есть, тех людей, которые всё ещё пытаются сохранить основную традицию европейской истории и мысли.

Кафка.

Это очень хорошо можно увидеть в современном искусстве. Франц Кафка — очень интересный человек. Было снято несколько фильмов по его рассказам. Его произведения написаны очень ясным языком, на очень хорошем немецком,— я начинал читать их по-немецки. Человечество их недооценило. Тем не менее, его истории очень впечатляющие, хотя достаточно прямолинейны. Язык совсем не сложный. Довольно простым языком автор изобразил совершенно ужасные вещи. Кафка — очень интересный писатель, потому что он пишет так, будто в том, о чем он говорит, нет ничего особенного.

Например, в романе «Процесс» кто-то привлечён к суду по обвинению в преступлении, о котором он ничего не знает; он не виновен, и он не знает, виновен он или нет. Ему объявляют: «Завтра быть на суде в 10 часов». «На суде? Что я сделал?». «Мы не знаем. Просто приди». И он приходит и видит очень тёмные фигуры. Всё очень таинственно. Он не знает, кто его судьи. Он не знает, в чём состоит его преступление, кто свидетельствует против него, что он сделал. И всё это представлено так прагматично, как будто он живёт в ночном кошмаре. Оказывается, что, видимо, он виновен только в своём существовании. Он даже не знает, как ответить на эти обвинения, и в итоге они от него как-то избавляются. Сама идея о том, что нет больше чувств, нет логики, потому что нет Бога, приводит к тому, что человек оказывается в состоянии преследования.

Или вот другой рассказ под названием «Превращение», это автобиография молодого человека, который живёт со своей матерью, однажды утром он просыпается и узнаёт, что он большой коричневый жук, 182 см высотой, огромный жук. Его мать входит к нему и, видя его, говорит: «Ой, что же это, я не могу выпустить тебя на улицу в таком виде». Эта история о том, какие он испытывает проблемы, потому что стал жуком, но сам он этим не очень огорчён — так вот: он стал жуком, и теперь ему довольно сложно общаться с собственной семьёй.

А его мать, его семья стараются замять это дело. «Шшш. Никому не говори». «Где твой сын?» «Ой, он сейчас отдыхает. Не беспокой его». И все они так смущаются, когда входят к нему и узнают, что он жук. И, кажется, история заканчивается тем, что он ползает по полу и умирает. Всё это представлено довольно сухо, хотя идея просто ужасна.

Вы спросите: в чём же смысл? Смысл в том, как говорит Ницше, что действительность стала другой; теперь мы не знаем, люди ли мы или нет? Теперь нас даже учат, что мы произошли от обезьян, и люди начинают повторять, что и природа наша похожа на обезьянью; а если так, тогда мы можем быть похожими и на жуков. Прежде всего, это низшее существо начинает примеряться к человеческой природе. Если больше нет Бога, тогда всё наше представление о жизни меняется. Можно быть жуком, можно быть человеком, идущим к звёздам. Можно создать совершенную цивилизацию. Открывается множество новых возможностей. Именно это более поздние писатели последних двадцати лет называют «искусством абсурда».

Есть один румынский драматург Эжен Ионеско, который жил в Париже и писал о людях, превращающихся в носорогов и о соответствующей сюрреалистической атмосфере. Всё это показано как пародии, своего рода аллегории, выражающие то, насколько глупым становится положение человека, если Бога нет — жизнь становится смешной.

А вот Беккет: пьеса происходит в помойном ведре, где находятся герои «В ожидании Годо», они ждут какого-то нового откровения и беседуют там о том, что Бога не стало и т.д. Также и Камю говорит о бунте как единственном действии, которое может привести к реальной действительности и о том, что самым логичным действием человека может быть только самоубийство. Он умер, врезавшись на машине в дерево.

Весь этот мир современного искусства, наполненный одиночеством, абсурдом, когда мы даже не знаем, где верх, а где низ, как говорит Ницше, такой, что в нём мы становимся холодными и одинокими. Один человек может потеряться в бесконечной вселенной. Мы не знаем, что происходит, потому что солнца больше нет. Бога больше нет. И, конечно, если человек не верит в Бога, для него мир становится несчастным местом. Ты не знаешь, куда идёшь, что делаешь – именно потому, что Бог даёт смысл всему, что есть в жизни.

«Всё дозволено».

Первый догмат, представленный новой религией — даже приготовленный для новой религии, то есть «смерть Бога», Бога нет, нет истины — имеет несколько последствий, выводов. Первое из них заключается в том, как говорит Ницше, что: «Бога нет: значит всё дозволено». Те же слова озвучил Иван Карамазов в романе Достоевского: «Если нет бессмертия, всё дозволено». Мы даже увидим, что Ницше и Достоевский мыслили на одной и той же длине волны, имели в точности одинаковые идеи, потому что оба шли в ногу со временем. Но Достоевский подходил к этим мыслям со стороны человека, знающего Православие, а Ницше — со стороны пророка нового учения, потому что не знал Христианства. Он считал Христианство доктриной слабости, стадным мышлением.

Всё это связано между собой: если Бога нет, нет истины, нет вечной жизни, нет всего того, чем жила Христианская цивилизация. Это только вопрос времени, когда всё, построенное верой, тоже исчезнет, так как веры тоже нет. И, следовательно, революция становится логичной.

Итак, первое следствие таково: всё дозволено, то есть, революция, любые эксперименты в нравственности, государстве, искусстве. Мы увидим в следующей лекции, как само представление об искусстве вдруг начинает рушиться. То, что называется искусством, наполняется революционными, нигилистическими идеями.

Новый век.

Вторым следствием смерти Бога является начало появления нового века. В 1884 г. Ницше заявлял: «Быть может, я первый говорю сейчас об идее, которая разделит историю человечества надвое», в результате чего «все, кто родится после нас, будут принадлежать более высокой истории, чем вся предшествующая история». Конечно, это был век, когда Бог ещё имел значение, когда Христианство в какой-то степени ещё было живо. Оставался какой-то след Христианства. А «новый век», когда Бога перестали считать центром всего мироздания, когда Христианство уже не принимается, — это век нормального гуманизма и век революции.

Однако, на самом деле, Ницше не был так оригинален, как полагал, потому что ещё за двенадцать лет до того Достоевский уже выразил в точности ту же идею словами Кириллова в «Бесах», который в одном из своих пророческих опусов сказал: «Всё новое… Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения Бога и от уничтожения Бога до перемены земли и человека физически». Такова идея создания нового рая. Кириллов – тот, кто считал, что должен будет стать богом в «Бесах»…

Сверхчеловек.

Наконец, мы добрались до третьего следствия этой идеи о том, что «Бог умер», об уничтожении Бога, перемены земли и человека физически. Это сверхчеловек, приход сверхчеловека. Человек есть нечто временное, он должен быть заменён, потому что он слишком слаб. Он должен стать сверхчеловеком.

Под сверхчеловеком понимается тот, кого не волнует христианская нравственность. Если тебе хочется кого-то убить, ты убиваешь. Если хочется сделать всё, что только пожелаешь, ты это делаешь. Если тебе хочется покорить мир, ты покоряешь его, уничтожаешь людей, как только захочешь, потому что теперь новая нравственность. Конечно, коммунисты так и делали.

Можно сказать: «Это же против Христианства», но в ответ они скажут: мы вышли за пределы Христианства, у нас новая нравственность, у нас нравственность Ницше, всё прошлое принадлежит прошлой истории. Теперь новая эра человеческой природы, и мы — первые плоды этой новой эры. Следовательно, мы можем делать всё, что захотим. Для того, чтобы это остановить, нужно обратить людей в Христианство, и только тогда они увидят свою ошибку, раскаются, и начнётся новая история.

Вот как Ницше об этом говорит: «Не следует ли нам опять стать богами, чтобы быть достойными этого (смерти Бога)?». То есть того, что человек убил Бога.

…Если старый Бог мёртв, то значит, должен появиться новый бог. Заратустра говорит в книге Ницше: «Все боги мертвы, теперь мы желаем, чтобы жил сверхчеловек». А Кириллов в «Бесах» говорит: «Если Бога нет, то я сам бог». Достоевский проводит различие между Богочеловеком Иисусом Христом и человекобогом, новым существом, происходящим от земли, чтобы стать богом. И снова Заратустра:

«Я веду вас к цели; я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя — а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к зверю, чем превзойти человека? Что такое обезьяна для человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором. Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще от червя… Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек есть смысл земли».

Сначала эта идея кажется фантастической. Что такое «сверхчеловек»? Возможно, вы вспомните, что Маркс говорил о человечестве, изменённом жестокими средствами, то есть, что человек будет изменён для того, чтобы он мог вписаться в новое царство коммунизма.

Современные писатели, такие как Эрих Келлер, говорят обо всех изменениях современного общества, как физических, так и идейных, которые производят то, что он называет «мутацией», в некоего нового человека. И если, помимо этого, мы учитываем так называемую «научную» версию эволюции, в которую уже верил Ницше, мы видим, что эта идея о пришествии человека нового вида, сверхчеловека, вовсе не является фантазией. Наоборот, это вполне реальная идея, которая появилась естественно, логично и была придумана западным человеком, отступившим от Бога и пытающимся найти новую религию.

За ним приходит следующее поколение, и, так как эти идеи не остаются в вакууме, то кто-то слышит их и начинает действовать согласно им. И ответ на все эти вопросы мы можем найти только у одного писателя, у Достоевского. Он думал о том же самом, о чем думал Ницше, в то же самое время, несколько его опережая, и давая  ответы. Следовательно, если вы хотите очень глубоко понять эти проблемы, нужно читать книги Достоевского. Первая из них «Преступление о наказание», которая описывает, как человек думал, что станет сверхчеловеком, если убьёт двух пожилых дам, или одну, заберёт деньги и превратит себя в того, кто будет готов к великому будущему. Но он узнаёт, что у него есть совесть, что не так-то просто сделать нечто подобное. И узнает, что его идеи оказались фантазией, что он живёт в фантастическом мире. Было в реальной истории похожее событие в 1920 г., нашумевшее дело, когда два студента убили ребенка [Леопольд и Лёб].

… Если посмотреть на разные виды преступлений, совершаемых сегодня, вы увидите, что особенно за последние двадцать лет увеличилось количество преступлений, которые не имеют никакого смысла. То есть, в былые времена правоохранительные органы могли раскрывать преступления почти всегда, потому что они совершались либо по определенной причине, например, по причине ревности, когда кто-то убивал свою жену, или любовника, либо по причине гнева, либо в ходе драки в баре. А теперь преступления становятся немотивированными, бессмысленными. Некоторые ещё совершаются так же, как раньше, но появился и новый вид убийств, люди начали убивать просто ради удовольствия. И их стало очень сложно выследить. Поэтому теперь большинство преступлений остаются нераскрытыми. Невозможно найти самого преступника, потому что нет никакой связи, никакой логики в его действиях. Он не является ни членом семьи, в которой разыгрывается кровавая интрига, ни тем, кто разозлился на жертву. Это просто человек, которому захотелось убить. И количество таких видов преступлений стремительно растёт, что показывает, в каком плачевном состоянии находится общество. Есть преступники, которые ставят перед собой цель убить целую группу людей, двадцать человек или больше.

Такова новая нравственность, «По ту сторону добра и зла». Это название одной книги Ницше. В ней есть несколько идей. Одна оказывается по ту сторону добра и зла, потому что нет больше нравственности. Другая говорит о сверхчеловеке. Так как Бога нет, то должен быть новый человек, который станет новым богом. И Достоевский также писал об этих вопросах в своей книге «Бесы», где он описал мышление людей, готовящихся к совершению революции в России. Некоторые из них озвучивают очень глубокие мысли. Он выдвигает идею о том, что для того, чтобы сделать человечество счастливым, нужно убить большинство людей, потому что невозможно сделать каждого счастливым, если людей на земле остаётся так много. Итак, он посчитал, что для того, чтобы сделать Россию счастливой страной, нужно убить сто миллионов человек. Солженицын привел цифру, что именно такое число людей было убито в ходе революции, длившейся 65 лет.

То же самое происходило в Камбодже, когда убивали всех подряд в первые шесть месяцев, и в итоге убили два миллиона человек, потому что их было слишком много, слишком много умных людей. Следовательно, все, кто закончил высшую школу, должен быть убит. Все врачи, юристы, взрослые люди – все они были убиты, за исключением тех немногих, кому удалось сбежать.

Студент: Значит, как только эти идеи появляются в воздухе, они становятся похожими на яд.

О. Серафим: Верно. Верно. Это можно увидеть на примере Раскольникова. Достоевский очень реалистично описывает его положение в «Преступлении и наказании». Раскольников становится одержимым своими идеями. А они не принадлежат ему — он сам себе не принадлежит. Его бросает от одной мысли к другой, и каждый раз он сталкивается с бесами, но неожиданно в нём возникает доброе желание дать кому-то денег — так проявляется в нём тот остаток Христианства, потому что его мать и сестра были благочестивы, он знаком с каким-то отголоском Христианства. И он даёт кому-то денег, а потом говорит: «Дурак ты, ты мог использовать их для своих планов и убить ту старушку» или что-то вроде того, взять топор и убить её. И вновь постоянно упрекает себя, потому что в нём еще теплится и проявляется христианская доброта. Но одержимость идеями сверхчеловечества не дает ему успокоиться, пока, наконец, он не совершит убийство.

Вот что происходит, когда появляются такие люди как Раскольников из «Преступления и наказания» и впитывают идеи, написанные таким, как Ницше, о появлении сверхчеловека. Мы должны переступить через человечество, оно слишком слабо.

На самом деле, если сравнить — сегодня день св. Антония Великого [1980] — ответ Ницше с примером Антония Великого, то вы увидите, что Антоний Великий действительно переступил через человечество, поборол немощи человеческой природы. Он стал подобен ангелу на земле, а люди типа Ницше, мыслители, это не кто полностью потерял связь, они потеряли Христианство, утратили связь с такими святыми. И потому они не понимали, что есть целый род людей, которые находятся в процессе борьбы с немощью человеческой природы, совершаемой при помощи благодати Божией. Не зная этого, Ницше видел, что человеческая природа так мала и слаба, что с ней даже не стоит бороться. Следовательно, через неё нужно переступить, но только при помощи чего-то внешнего.

И тогда они набросились на идею об эволюции, потому что она показывает, что человек был когда-то обезьяноподобным существом, и закономерно, что он должен стать кем-то другим. Он должен прийти к чему-то высшему. И потому его настоящее положение является всего лишь промежуточной стадией, где понятие «венец творения» нивелируется. Следовательно, если убить сто миллионов человек – в этом не будет ничего из ряда вон выходящего. Или, например, как в Камбодже, когда коммунисты захватили власть, они убили одну треть всего населения страны. Ничего особенного, это просто эксперимент. Мы направляемся к высшему состоянию, поэтому эти действия оправданы. Единственной противостоящей это вакханалии силой является Христианство.

С появлением эволюционной теории было найдено то, что считается, научным основанием для идеи смерти Бога. Этот сложный вопрос об эволюции, имеющий множество аспектов: научный, философский, религиозный – является одной из ключевых идей нашего времени. Разъяснение всех этих аспектов требует особого внимания. Мы должны изучить очень подробно эволюционное учение, чтобы понять, что оно даёт современному человеку и очень тщательно рассмотреть его, чтобы увидеть, какое место оно занимает в философии апостасии. Так как эта идея является ключом к пониманию  революции, идеи о новом веке, происходящем в результате хилиастических ожиданий всех писателей, о которых мы говорили. В нашей следующей лекции  мы поговорим обо всём этом в общих чертах, а также более подробно о величайшем пророке эволюционизма наших времён Тейяре де Шардене, самом ярком представителе всех хилиастических течений, происходящих сегодня в мире.