Распад

Мужчина лет тридцати пяти по фамилии Грачев проводил обычный день, работал в офисе, вбивая буквы в клавиатуру, когда у него вдруг отвалился мизинец. Это показалось ему чем-то необычным, и он не понимал, как оно так вышло — ведь ничего особенного он для получения таких последствий не делал, то есть не заболевал, не перенапрягался физически и не накалял нейронные связи, чересчур много думая.
Да и день этот с самого утра выдался совершенно обычным — пробуждение, первый осознанный вдох, затягивающий в утомленные от ночной работы легкие вялый, неохотно и грузно парящий по комнате воздух, понимание того, что среда, и неспособность отказаться от мысли, что вторник, затем подъем, каша на воде с добавлением крохотного количества корицы и куркумы для запаху, и еще кофе, и туалет, и одеваться; после этого выход, пешком до электрички — и смотреть на людей, которые угрюмо и до некоторой степени злостно приветствуют друг друга и тяжелый мир вокруг негодующими от неохоты взглядами; и метро, и шум, забивающий в уши глухие, тупые утренние мысли, и, наконец, офис, где цифры, и буквы, и голоса, и все вперемешку. Да, ничего особенного до этого момента, когда отвалился мизинец, а только норма будничного дня и работа во благо — самого Грачева и всего, что остальное, — или вовсе не во благо, а просто.
Грачев потыкал мизинцем в кулак — не вставляется. Пошел к начальству доложить о проблеме — пустили домой восстанавливаться если не физически, так хотя бы морально — до завтра.
Прибыв домой через жгучую духоту, дневной свет и темень подземки, Грачев встретил жену, рассказал о произошедшем, показал отвалившийся палец, и она, до вздергивания бровей испугавшись, побежала в сеть, где оформила вызов врача, передавая легкие признаки истерики через описание неопознанного заболевания.
Врач прибыл к вечеру. Он смотрелся комфортно в белой маске, скрывающей губы, и двух своих черных бровях. Осмотрев мизинец Грачева, который тот сохранил, он потом стал разглядывать ладонь Грачева, с которой мизинец отвалился.
— Это вполне нормально, переживать не стоит, — сказал он, передавая Грачеву палец.
— Ясно. А что делать с пальцем? Обратно его не пришьешь?
— А он что, вам нужен?
— Ну, я работаю за компьютером… Знаете, вообще-то я, кажется, не особо пользуюсь мизинцем, когда печатаю.
— Что ж, тогда нет проблем?
— Нет проблем.
Прошел где-то месяц. Грачев чувствовал себя обыкновенно — пускай даже без пальца, который, возможно, изначально был лишний. Но вот он сел заниматься за тренажер, который стоял у него дома и использовался в исключительных ситуациях телесной скуки, как вдруг тренажер свалился вниз, чуть его не придавив; Грачев взглянул вверх и понял, что одна из его рук отвалилась и осталась висеть на ручке тренажера, словно пристегнутая. Эту потерю Грачев сначала даже не почувствовал, а после ее обнаружения тягуче вздохнул и расстроенно поджал губы: как-то не хотелось с рукой расставаться.
Жена снова оформила вызов.
— Рука вам, конечно, явно важнее мизинца, — сказал врач явившись, — но сделать с этим, к сожалению, ничего не выйдет.
— Совсем ничего?
— К сожалению, совсем ничего. Но не беспокойтесь — такое бывает, это нормально.
Грачев сразу не сдался — в нем вдруг проявилось упорство, за присутствие и отсутствие которого его вечно ругала жена — и приклеил руку к плечу на скотч, затем походил немного, понял, что так не пойдет, и вот тогда уже опустил руки.
Где-то еще через месяц Грачев ехал из офиса домой, вдыхал переполненный людской скверной воздух и слушал музыку, которая заставляла его сердце биться в ускоренном такте, сбрасывая с себя тонкий слой осевшей на него пыли. Взглядом Грачев блуждал по людям: от одного к другому, от другого к окну, от окна к одному; поиск чего-то, что может привлечь внимание, продолжался долгое время и не привел к положительному результату. В один момент, чтобы услышать, к какой станции собирается прибыть электричка, Грачев достал правый наушник и все равно ничего не услышал. Взглянув вниз, он понял, что не просто вынул наушник, но и оторвал вместе с ним от головы ухо. В этот раз, вернувшись домой, он лишь пожаловался жене, а врача вызывать отказался, так как подумал, что это, наверно, вполне нормально.
Так Грачев разваливался на протяжении целого года. То отвалится пара пальцев на ноге, то целая нога; то глаз, то рука. Потом вообще отвалилось все тело. Работать он теперь, разумеется, был не в состоянии, так что просто находился дома и пребывал в постоянной вязкой дремоте, на долгие часы поглощающей и растворяющей в себе. Жена, которая из-за него перешла на удаленку, за ним старательно ухаживала и часто целовала в облысевшую макушку, откуда повыпадали все волосы.
Когда от Грачева осталась одна лишь голова, рот, правое ухо да левый глаз, он наконец-то попросил жену снова вызвать врача.
— Кажется, со мной все же что-то не так, — заявил он врачу в лицо, пока тот осматривал его голову, держа ее в руках.
— Нет-нет, это абсолютно нормальный процесс.
— Но я чувствую себя не очень хорошо, — продолжил жаловаться сонный Грачев. — Я умираю?
— Все мы умираем. Жизнь — необратимое движение к смерти, поэтому не стоит переживать. Вы ведь не начинаете нервничать, если вам говорят, что завтра точно пойдет дождь, верно?
— Только если позвал друзей пожарить мясо не свежем воздухе.
— В таком случае перестаньте звать друзей. Ох, только посмотрите — кажется, у вас отклеивается рот.
Аккуратно взявшись за уголок рта Грачева, врач потянул его в сторону, и рот отошел от лица.
— Так что же нам теперь делать?.. — спросила сидевшая рядом жена.
— Жизнь продолжается, но ваш муж, к сожалению, нормально функционировать больше не может, — произнес врач после того, как закончил сочувственно цокать языком, — поэтому мы вынуждены отвезти его в надлежащее место. Вы ведь ничего не имеете против?
Жена тяжело вздохнула. Грачев кивнул бы, соглашаясь, но не мог.
Увезли Грачева на мрачный склад, где все головы хранились. Там его поставили на полку и оставили. На следующий день врач возвратился.
— Посмотрите-ка, ваши глаз и ухо все еще на месте. Это обнадеживает. Понимаю, вам здесь, наверное, скучно, так что мы можем, к примеру, сменить место вашего пребывания. Быстро моргните три раза, если хотите, чтобы вас переставили на полку повыше.
Грачев три раза моргнул, и его переставили.
Так врач приходил по разу в день, делая похожие предложения. Грачев побывал на самой верхней полке и на самой низкой, в самом центре, а также справа и слева. С другими головами он по понятным причинам не разговаривал, но иногда переглядывался, и взгляды эти ему не нравились — они толкали, кололи, не оставляли пространства. Пока все это происходило, у него выпало ухо, поэтому теперь врач не говорил, а писал на листочке и показывал это в единственный глаз. "Вы хотите, чтобы вас переставили в совсем другое место?" — написал он однажды.
Грачев хотел. Он моргнул три раза, и тут его глаз выпал, покидая глазницу. Затем Грачев почувствовал, как его куда-то уносят.
Там, куда его доставили, было холодно и безразлично. Кожей чувствовался слабый ветер; иногда что-то дотрагивалось до него, и Грачев пугался, хотя ему, вероятно, всего-навсего чудились эти прикосновения. Дремота не отпускала, а все поглощала и поглощала. В таком состоянии он, однако, пробыл недолго: вскоре у него отвалились чувства, а за ними и мысль покинула одинокую голову, так что Грачев последние дни своей жизни пробыл просто и совсем безмятежно.