Люба

Передо мной лежит небольшая фотография, на которой изображена полненькая девочка тринадцати – четырнадцати лет. Она одета в парадную школьную форму. На груди – пионерский галстук. Пухлые щёчки. Нос картошкой. Длинная светлая чёлка. Смешные хвостики. Полные губы улыбаются. Умные глаза смотрят на мир пытливо и весело. Фотография предназначена для Доски почёта, а досталась мне. Это Люба.

Впервые я увидела её на линейке в 1-ой городской школе, куда я перешла учиться из сельской школы. Я обратила внимание на полную, но очень подвижную девушку. Она была старше меня на год и училась в выпускном классе. Потом я часто её видела. Люба была школьной активисткой. Она пела и читала стихи, где-то выступала и что-то организовывала. «Просто ртуть»,- подумала я. Мне хотелось быть такой же.

Однажды мы встретились по дороге домой и разговорились. Оказалось, у нас много общего. Нам было интересно друг с другом. Ещё пару-тройку раз мы шли вместе домой, а потом обменялись фотографиями. На память.

Затем мы потерялись. Люба после школы работала в редакции газеты. У меня был выпускной класс, потом работа в Доме ребёнка. Каждая из нас проверяла себя, правильно ли мы выбрали дальнейшую жизненную дорогу.

Потом мы встретились уже в педагогическом институте. Обе решили стать учителями русского языка и литературы. Но общения в институте не было. Я училась ещё на гида-переводчика, вышла замуж, родила сына. После института мы с мужем оказались в глухом лесном селе, а Люба работала в Краснослободске.

Однако учителя не были бы учителями, если бы всю жизнь не учились, в том числе друг у друга. У нас было районное методическое объединение учителей русского языка и литературы, и мы должны были посещать уроки друг друга, анализировать их. Полезное дело было. Интересное. Так я попала на урок русского языка к Любе. К Любови Геннадьевне.

В том, что она отлично знает свой предмет, я не сомневалась ни капли. В том, что она построит урок методически правильно, тоже. Я была уверена в том, что её ученики не будут дрожать и волноваться от присутствия двадцати гостей, потому что для городских школьников это было делом обычным и привычным.
Меня поразило другое. На уроке царила невероятно тёплая атмосфера. Сначала я не могла понять этого, но потом волна добра, внимания, доброжелательности накрыла и меня, и моих коллег. Учительница словно обняла нас мягкими крыльями, укрыла пуховой шалью. И нам стало так спокойно, так хорошо! Урок был потрясающий! После звонка дети облепили Любовь Геннадьевну, не давая ей подняться с учительского стула. Ей пришлось объяснять детям, что сегодня она спешит, ведь её ждут коллеги. Я подумала тогда, что, может быть, всё дело в возрасте учеников. Пятиклассники  именно так относятся к полюбившимся им учителям. Но шли годы. Я была на Любиных уроках в классах среднего и старшего звена, но атмосфера была прежней. Видно было невооружённым глазом, что учительница очень любит своих учеников, а они обожают её. Все, без исключения.

Сколько сотен учеников называют Любовь Геннадьевну своей учительницей! Сколько родителей, а также бабушек и дедушек учащихся считают её лучшей в профессии. Не лукавлю! Нет! И коллеги её любили, уважали и слушались, когда она возглавила наше районное методическое объединение. А какой ведущей была она на различных школьных конкурсах, концертах и мероприятиях! Немного приглушённый, но хорошо поставленный голос её проникал в душу, завоёвывал сердце. Умница! Сто раз умница!

Это было время, когда мы общались с Любовью Геннадьевной только в школе.
А потом Люба заболела. Сахарный диабет. Диагноз – приговор. Выстрел в спину. Зависимость от инсулина. Организм просто посыпался. Несколько тяжёлых операций на ноге. Почти полная слепота. Ограничение в передвижении. Жизнь в четырёх стенах для такого активного человека – это невероятно тяжело. Но тот, кто знал Любовь Геннадьевну в то время, подтвердит, что она не сдалась. Не озлобилась. Не стала жаловаться на болячки и на весь белый свет. Она по-прежнему оставалась доброй, милой, внимательной, всё понимающей, гостеприимной. Ей постоянно звонили ученики, приходили в гости – не забывали. Она смеялась и говорила, что муж её, Владимир, - это её глаза и ноги, а единственный сын Алёша, я знала, - её сердце, душа, смысл жизни. И так она переживала, что больные родители прочно привязали к себе молодого человека! Но Алексей не мог поступить иначе. Он был истинным сыном своих родителей.

Диабет был и у меня… На этой ноте мы снова близко сошлись с Любой. Однажды я позвонила ей, а она так обрадовалась, словно только и ждала моего звонка. Мы стали созваниваться часто. Говорили по часу и больше и нисколько не уставали друг от друга. Я-то везде ходила, ездила, читала, писала, а Люба была этого лишена. Потом я тоже оставила школу, мне тоже не хватало общения. Короче, мы с Любой были нужны друг другу.
 
О чём мы только не говорили! Но чаще всего – о школе. Мы обсуждали поурочные планы, сравнивали их с технологическими картами, решали, как можно организовать урок по той или иной теме…Можно было подумать, что нам завтра в школу, на урок, к доске. А всё потому, что мы жили школой несколько десятков лет, мы вросли в неё, а она – в нас.

Часто мы говорили об учениках. Сколько их у нас было! Конечно, у Любы их было больше. Интересно, что она о каждом говорила хорошее, всегда могла объяснить чьи-то промахи, ошибки. А уж если и говорила о ком-то не очень хорошее, то понижала голос до шёпота, словно стесняясь того, что она осмелилась это произнести.

Я писала рассказы и читала их Любе. Когда надо было, она всегда меня поправляла, что-то советовала. Все замечания были краткими, точными, правильными, корректными. Ну, умница же!

А потом в жизни людей непрошеным гостем, врагом, скорее, пришёл коронавирус… Мы очень боялись за своих детей! Ведь мы всё же отсиживаемся в домах, квартирах, а они ходят на работу, всегда находятся в гуще людей. Однако заболели именно мы.
Первой заболела я. Меня отправили в саранскую больницу. Одиннадцать дней я пробыла я в больнице… Каждое утро начиналось со звонка Любушки. «Как ты, Люсенька?» - ласково спрашивала она. «Люсенька» - так меня никто не называл, иногда – мама. И я таяла от нежности, внимания и любви и заботы. И я рассказывала Любе про температуру и сатурацию, уколы и капельники, про дыхательную гимнастику и мою соседку по палате. Так прошло восемь дней. На девятый Любушка сказала, что они с мужем затемпературили. У них была страшная слабость, не хотелось пошевелить рукой. «Вызывайте «Скорую», зовите участкового врача!» - кричала я ей. Но врач не шёл, а «Скорую» им не хотелось беспокоить, ведь для медиков это были кошмарные дни… Потом врач пришёл. Больным принесли одну(!) пачку «Арепливира». Потом приехала и «Скорая»… Несколько часов Любушку возили по больницам Саранска, никак не могли устроить. Но время было упущено. Любушка умерла.

Это был шок! В те дни люди умирали пачками, и всё же это был шок! Не только для сына Любы, для её мужа, сестры и прочей родни. Это был шок для учеников, коллег, родителей – для всего района. И ведь проводить-то по-человечески было нельзя!
Любу похоронили рядом с отцом. Завалили могилу многочисленными венками и охапками цветов. Поставили большой портрет, с которого весело улыбается жизнерадостная Люба. Словно сказать хочет: «Ну, чего вы? Смотрите, какое небо! Какие берёзы! Живите! Радуйтесь!» А рядом с Любушкой покоится наш с ней учитель биологии. И я всегда почему-то думаю, это чтоб им нескучно было, чтоб было с кем про школу поговорить.

Любушка не дожила до шестидесяти лет. Как звёздочка, что падает на небосклоне, пролетела её жизнь, успев, однако, осветить жизни многих-многих людей.

Любушка, мне страшно не хватает тебя!