Гнев

   Я сижу в своей келье за бордовым письменным столом, уперев руки в подбородок, и усердно пытаюсь воссоздать в памяти вчерашний случай. Вчера утром я глубоко оскорбил старую женщину, работавшую в трапезной, в которой я несу послушание. Дело было так.
   Поднявшись в 6:50 по будильнику, не выспавшись, в дурном настроении, я по обыкновению спустился в трапезную, в которой уже вовсю кипели кастрюли и стоял душный, чрезмерный жар. Две немолодые женщины бойко стряпали харчи, время от времени переговариваясь и утирая пот со лба. Мне ещё с вечера не здоровилось: в голове глухо стучало, настроение омрачала горькая, жгучая обида, вот вот готовая уже вырваться наружу. Мрачный, бледный, тёмный как туча, я разливал компот по графинам и нарезал хлеб. Я не желал разговаривать, смеяться, работать и порою резкими движениями выдавал внутренний нарыв, болезненно терзающий душу. Мне был настолько противен их волнительный, хлопотливый тон, коим они обсуждали мелочные, дешевые, как мне показалось пошлые вещи, что я всё более нервничал  и раздражался. Наконец я не стерпел и, обращаясь к ним, громко воскликнул:
   - Я вчера так материл вас, ох, как материл!
   На меня устремились их удивленные, полные негодования взгляды. Я почувствовал внутреннее ошибочно-лживое раздражение и, раз заговорив о своей личной чрезмерной обиде, копившейся не один долгий месяц, уже не мог остановить себя. Меня понесло.
Будто скороговоркой я продолжал:
   - В свой выходной я не могу как следует отдохнуть! Картофель не начищен, лук с морковью не нарезаны! Неужели вы не могли позаботиться об этом?! Почему в свой заслуженный выходной день я должен выполнять вашу работу?! Чем вы вчера весь день занимались?!
   Вспыхнув гордым разгоряченным чувством, я заметил, как кровь приступила к горячему, взволнованному лицу, руки затряслись, губы задрожали. Старая, худосочная, сухая женщина с платком на голове и длинной юбке, отложила нож и обернулась ко мне. Другая также отвлеклась от дела и внимательно посмотрела в мою сторону. Обе вспыхнули и, перебивая друг друга, с необычайным возмущением, стали гневно укорять меня в моих возмутительных, резких высказываниях.
   - Мы вчера с пяти утра были на ногах! Валентина Дмитриевна ушла в час дня, я в пол третьего! За весь день один раз чай попили! - в негодовании воскликнула маленькая, большеглазая женщина лет шестидесяти. Другая, войдя так сказать в раж, закричала:
   - А ты чего делал?! Ничего не умеешь, только книжки читать! Работник!
  Меня больно укололи её слова. Она продолжала что-то злобно выговаривать мне, но я уже не управлял собой и с чувством большого гнева принялся поносить её. Вскочив со стула, я вышел из кухни и уже на лестнице так, чтоб она слышала,  прорычал:
   - Тупая старуха!
   Оставшись один, я громко выругался, но уже через две минуты пришёл в себя, успокоился и перевёл дыхание. Во мне проснулась моя совесть и с явным укором справедливо и уверенно начала судить меня. Мне стало страшно. Мне вдруг представилось, что это последний день мой в монастыре, что оскорбленная женщина никогда не простит мне этих мерзких, грязных слов. Недолго думая, я спустился и сначала через силу, а потом сквозь невыразимый страх, уже спокойным и смиренным тоном тихо произнес:
   - Извините меня, я не сдержался...
   В ответ мне было угрюмое молчание. Никто не обернулся ко мне, и мне вдруг стало невыносимо страшно. Я готов был уже пасть на колени и умолять их о прощении. Прошла целая минута прежде чем приземистая женщина спокойно, но громко сказала:
   - Слава, держи себя в руках, ты не в первый раз уже извиняешься перед нами за свои грубости. Думаешь легко терпеть твои выходки? Будь уважителен, ведь ты не глуп. Монастырь - это одна большая семья, тут не удержится злое слово, - она остановилась и внимательно, с какою-то даже преданностью, заглянула мне в глаза, затем мягко проговорила, - тебе здесь никто зла не желает, помни это.
   Я сидел с кошкой в руках и гладил ей шерсть, молча слушая нотации поварихи. Мне было стыдно. Я с ужасом спросил себя: "Что теперь будет?" Опустив глаза в пол и склонив голову, я занимался самобичеванием. Через некоторое время зашли на завтрак братья, и я с тяжелым сердцем поплелся  наверх.
   После трапезы, помыв посуду, я позвонил отцу Андрею и попросил об исповеди. Он учтиво и вежливо передал мне, чтоб я подходил в храм через двадцать минут. В названное время в трепетном душевном волнении я явился в назначенное место. Отца ещё не было, храм пустовал. В нетерпеливом, тревожном ожидании я было приседал на скамью, но тотчас вскакивал в чрезвычайном волнении и принимался ходить взад вперёд перед старинными иконами, с которых на меня жалобно глядели святые. Тревога не покидала мою изнуренную душу. Мысленно я пребывал в темном, мрачном, злочастном месте, где порок и грех, соединяясь вместе, изводят человека, избивают его надежду, убивают любовь. Мне было горько осознавать своё бессилие, свою рабскую склонность ко греху. Я был напуган сложившимся положением дел. Мне хотелось побыстрее  всё "восстановить, залечить, исправить", чтобы мука, терзавшая и без того страдавшее сердце, исчезла со всей своей болезненной, трудно выносимой тоской по доброте и любви. Мне вспоминались слова моей учительницы по православной культуре, которая с прозорливою точностью как-то сказала мне: "Слава, в тебе живут два человека, которые неистово борются за твою юную, впечатлительную душу. Не дай победить злу в тебе. Бог поможет." Временами в невыразимой грусти я вспоминал её мудрые, пророческие слова и сейчас, стоя перед иконами с чувством глубокой подавленности, еле сдерживал готовые уже вырваться горькие, покаянные слёзы.
   Я сел на лавку, скрестил руки и вдруг, содрогаясь всем телом, горестно и тихо заплакал. Горячие, обильные капли текли по моим бледным, пылающим щекам, срываясь и глухо ударяясь об чистый, узорчатый пол. Я чувствовал, как вместе со слезами из меня выходит тяжёлая, невыносимая обида. И хорошо мне было, и горько.
   - Блаженны плачущие; ибо они утешатся, - тихо прозвучал над моим ухом старческий голос. Отец Андрей опустился рядом со мной на лавку и полными любви глазами взглянул в моё лицо, - слёзы Бог посылает многим, но не все их проливают. Сдерживая и стыдясь их, мы сами не замечаем, как черствеем. Плачь, Слава, пока есть они и бойся момента, когда их придётся выдавливать. Душа твоя плачет, и Бог радуется...
   - Отче! - захлебываясь и дрожа, сказал я, - я любить хочу!
   - И Христос нас любит, и отрадно Ему, и хорошо при виде твоих чистых, искренних чувств.
   - Отче! Больно мне! Погибаю я! Чувствую болезнь свою, и смерть бродит во мне! Боюсь я...
   - Бойся только Бога прогневать и о смерти помни, но вспоминай и Павла: "Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение." Постарайся полюбить жизнь, там и ближних полюбишь. Современный мир по льду ходит, и жив он только благодаря слезам вот таких же чувственных людей, в которых огонёк любви со временем возрастает в пожар веры. И я плачу, родной, слезы покаяния ведь самые тяжелые слёзы.
   - Я кухарку обидел!
   - Я знаю и не осуждаю тебя. Твои чувства написаны на твоем добром молодом лице, и душа твоя пылает, вижу как она тоскует по любви. "Не сдержался, согрешил, покаялся", и так до самой смерти, а там глядишь и Бог смилуется. Молитву не забывай, главное, Евангелие читай и избежишь греха большого.
   Его тёплые, искренние, добрые слова как бальзам ложились благодатно прямо мне на сердце, и так хорошо было на душе, и так спокойно. Мы разговаривали около часа, и всё это время я не мог оторваться от его добродушного, живого лица, на котором, не смотря на возраст, были такие же добрые и живые глаза. Я исповедался, поцеловал крест, перекрестился и, выходя из храма, вдруг почувствовал, как сердце моё олегчало, потеплело и наполнилось благодатью.
   С женщиной той мы помирились и с улыбкой болтали сегодня о жизни, церкви, Боге.
   Сейчас уже вечер, и я дописываю этот показательный, поучительный для меня случай в слезах. Мне невероятно умилительно вспоминать ту беседу с отцом Андреем. Только теперь из моих глаз катятся не горькие, тяжелые слёзы покаяния, но тёплые, приятные, лёгкие слезы радости. Дай же Бог, чтоб и перед смертью я со счастливой душой пустил бы скупую последнюю благодарную  слезу миру по не бессмысленно прожитой жизни.

                11 февраля 2024