Художник и пчёлы

Вдохновение не оставляло его всю ночь. Краски, перебивая друг друга, кричали: «Возьми меня! Возьми меня!». Смешиваясь на глади палитры, они вожделенно стонали и моментально являли нужный цвет или оттенок. Кисти, казалось, сами, без участия художника, уверенно атаковали податливый и благодарный холст.
 
И, когда в распахнутые настежь окна мастерской вместо ночной терпкости  раннего мая заструился бледно-сиреневый рассвет,  влажные пальцы вдруг ощутили вес кисточки, а холст, превращённый в картину, словно вдруг закрыл незримую сферу над собой, художник понял, что работа закончена.

Он отошёл в угол большого продолговатого пространства, где у него была  металлическая раковина, и стал мыть кисти. Он делал это специально долго и как никогда тщательно. Закончив, он медленно, робея от предвкушения, обернулся и с этого нового ракурса, и при обновлённом освещении пристально посмотрел на новорожденную картину.

 Дрожь восхищенья пробежала по его небольшому горячему телу.  Цветы, изображенные на полотне, были настоящими!

«Я сейчас пойду спать, - решил теряющий сознание от усталости и счастья, художник, - а, когда проснусь, на этих цветах обязательно будут сидеть пчёлы. Настоящие, живые!»… Не закрывая окон,  он погасил, заменяющие солнце, лампы, и ушел спать.

Когда он очнулся от глубокого, лишённого сновидений, сна, солнце стояло уже высоко. Специально оттягивая момент наслаждения, художник заварил кофе, сдерживая дрожь в руках, посидел на открытой веранде, наблюдая, как пчёлы деловито летают в ветках цветущих деревьев. Потом встал и, затаив дыхание, вошел в мастерскую.

В матовом освещении, которое в первой половине дня владело мастерской, находящейся во флигеле с западной стороны дома, букет, изображенный мастером, по своей притягательной силе, мог поспорить с иконой, подсвеченной свечкой в таинственном полумраке храма. Букетик, который служил прототипом, поводом для шедевра, как-то скукожился, посерел, словно вся его природная сила и душа была перенесена художником на холст…

Картина была великолепна! Но пчел на нарисованных цветах не было.

И это, вовсе не обязательное обстоятельство, которое, казалось бы, совсем никак не влияет на уровень и высоту художественного творения, а является всего лишь капризной и тщеславной выдумкой автора, вдруг разозлило художника.

- Пчелы – дурры! - с непонятным раздражением он  взял шпатель и стал им стягивать  с палитры, оставшиеся там с ночи смеси красок.

Темных тонов, которые первым слоем лежали на холсте и служили фоном для букета,  на палитре оказалось особенно много.

Задумчиво взвесив на плоскости шпателя коричневато-сероватый бугорок красок, художник подошел к противоположной стене мастерской,  где на мольберте стоял свежий, готовый для работы, загрунтованный холст.

Голыми пальцами художник  снял со шпателя прохладную загустевающую массу и коротко протянул её по центру холста, затем нервно сбил продолговатую коричневатую плоть ребром ладони и, подцепив мизинцем, бело-розоватые искорки с центра палитры три раза легонько прикоснулся к образовавшемуся на холсте явлению.

- Тогда вот вам, господа, какашка, -  вытирая руки мятым передником, и испытывая странное удовлетворение, мстительно произнес художник.

Он сделал пару шагов от картины и увидел, как в окно, громко жужжа, влетела большая зелёная муха...

Художник так никогда и не узнает, что пока он спал, пчёлы собрали всю пыльцу с его нарисованных цветов.