Калейдоскоп. Гипрошахт. Этюд 22

               
Приватизация в начале девяностых проходила по типовым накатанным схемам. Мы выиграли аукцион по продаже пакета акций крупного проектного института. В этом лоте меня привлёк просто адрес предприятия – набережная канала Грибоедова, дом 6. А ведь я тогда ещё ничего не знал ни о самом институте, ни о его здании. Они оба совершенно уникальны. Трудно рассказать о них кратко.
«По старшинству» следует начать с дома. Огромное шестиэтажное здание – памятник архитектуры в стиле северного модерна – шедевр великого Фёдора Лидваля. Построен им по заказу самого Альфреда Нобеля для его штаб-квартиры.
Инженер-изобретатель и промышленный магнат был таким богачом, что мог позволить себе постройку главного офиса почти в любом месте города. Но, по легенде, которую мне расскажут позже, он подошёл и к этому делу как инженер. Он нанёс на карту Петербурга три точки, которые обозначали места главных контор трёх крупнейших банков, членом совета директоров которых он являлся. Получился треугольник. Изо всех трёх углов он опустил медианы. В точке их пересечения он поставил крестик и сказал: здесь. Это всего лишь легенда, хранимая старожилами, влюблёнными в свой институт. Но они с уверенностью называли и сами банки. Азовско-Донской на Большой Морской улице рядом с аркой Генерального штаба и Волжско-Камский на углу Невского и Михайловской улицы. А третий я забыл. Да и неважно. Ведь это всего лишь легенда.
Но то, что там располагалась штаб-квартира «Товарищества братьев Нобель», - факт неоспоримый. Как и то, что на втором этаже угловой кабинет с окнами на канал и Итальянскую улицу, был личным кабинетом Альфреда Нобеля. Это просторное помещение со стенами, отделанными панелями из красного дерева, сохранившимися до нашего времени в первозданном виде, много десятилетий будет служить директорским кабинетом. Доведётся сиживать в нём и мне. Но это будет позже.
Наш институт – абсолютно уникальное явление. Проектирование чего бы то ни было – очень сложный и ответственный процесс. А проектирование подземных сооружений – особенно. Так что говорить о предприятиях, расположенных намного глубже привычного всем метрополитена? Там, где текут непредсказуемые подземные реки и дуют «сквозняки» горючих или смертельных для людей газов? «Гипрошахт» проектировал угледобывающие предприятия.
Подобных институтов в СССР было намного больше десятка. Все они имели номера, по которым их отличали друг от друга. И только один не был «сосчитан» - ленинградский. Единственный, неповторимый, главный. Только он имел право и привилегию проектирования заграницей. В странах соцсодружества, в странах народной демократии и прочих – по всему миру. Руководство института и его ГИПы неизменно были участниками межправкомиссий, разъезжая по свету с правительственными делегациями.
Когда-то здесь работало больше тысячи двухсот сотрудников. Попасть сюда по распределению было почти невозможно и невероятно престижно. Только лучшим из лучших это удавалось. Шестнадцать докторов наук, десятки кандидатов. Лучшие гидрогеологи страны были только здесь. Лучшие специалисты мира по строительству в зонах вечной мерзлоты также. На любом учёном совете голос нашего спеца имел особенный вес. Ещё бы! Ведь остальные занимаются чистой наукой, а мы всё давно проверили на практике.
Всю «русскую Арктику» на Шпицбергене спроектировал «Гипрошахт». Включая пяти звёздные отели в городах. Так он являлся неизменным участником большой геополитической игры. А наш блестящий ГИП Анри Арнольдович Белинкин посреди монгольской пустыни спроектировал и построил целый город – с жилыми микрорайонами, всей инфраструктурой, а также угольным разрезом и обогатительной фабрикой, ради которых был осуществлён этот мега проект. Президент Монголии настолько уважал Анри Арнольдовича что, покинув пост руководителя государства, не раз приезжал в наш город и неизменно останавливался не в отеле, а в квартире Белинкина в доме-корабле на Гражданке.
Всё это мне ещё только предстоит узнать. А пока…  мы купили на аукционе первый пакет акций АООТ «Гипрошахт». Десять процентов. Почему столько? Чубайс его знает. Тридцать восемь процентов государство оставило себе. А остальное было тонким слоем размазано в трудовом коллективе. Казалось бы, пакет наш был самым крупным. Но всё же недостаточным, чтобы самостоятельно принимать какие-либо решения. А генеральный директор не собирался ни в отставку, ни на пенсию. Но мы и не настаивали. У нас с ним были самые тёплые отношения. Даже если в их основе и лежала взаимная надежда пригодится друг другу, что это меняет?
Мы были одновременно акционерами нескольких предприятий и участниками стольких же корпоративных войн. Так что невозможно было руководить всеми ими непосредственно даже при большом желании. И пока у меня есть объект приложения усилий. Некоторое время скупка акций шла успешно. Но длилось это недолго.
Мальчики в малиновых пиджаках не заставили себя долго ждать. По хорошо отработанной ими схеме, они поставили нашу скупку на «hold», объявив небывалую цену за каждую бумагу. Сами же, по своему обыкновению, ничего и не думали покупать. Только выпросили одну акцию «во временное пользование». И начали шантаж.
Владислав Михайлович Петров – наш генеральный – был в растерянности. У настоящих проектировщиков в крови соблюдение правил и принятых норм. А о законах и говорить не приходится. А в них Чубайс исправно прописал и всемерно защитил права акционеров. Директор просит меня приехать и с надеждой смотрит мне в глаза. Я держу в руках их требование о незамедлительном предоставлении обширного перечня документов. В том числе финансового и конфиденциального характера.
Я демонстративно порвал бумаги и бросил их в предназначенную для порванных бумаг корзину. На лице директора отобразился ужас. Словно произошло непоправимое.
Ведь мы по закону обязаны им всё предоставить! – почти закричал он.
Ну как же ему это объяснить?
- Давайте разбираться, Владислав Михайлович…- начал я – Сколько времени у нас на ответ по закону?
- Ну, месяц…
- Вот… Значит время ещё есть? – в ответ утвердительное молчание. – А теперь представим, что мы не уложились в этот срок. Что будет?
- Ну, смотря на сколько не уложились…
- На годик-другой…
- Это же… ни в какие ворота…
- Так кто нас накажет?
- Они могут подать на нас в суд. И выиграют.
- Отлично. На это уйдёт год. Мы проиграем. В чём я не уверен. И через год предоставим им бухгалтерский баланс за прошлый год. Они ведь его запрашивают?
Владислав Михайлович расплылся в улыбке. Но быстро пришёл в исходное печальное состояние. Его можно понять. Ему было тревожно.
Тактика оказалась рабочей. Оппоненты бесились, но сделать ничего не могли.
Одно из ближайших годовых собраний акционеров проходило в доме общества «Знание» на перекрёстке Литейного проспекта и улицы Белинского.
Мы основательно подготовились и даже взяли несколько крепких ребят из бригады ефимовских. Были ли они бандитами? Да упаси бог! Это было частное охранное предприятие. Всё чинно и легально. На стрелки ездили, да. И их все уважали. Решалось всё по понятиям. То есть, чаще, по справедливости. Но разве это незаконно? А держалось всё на авторитете их начальника (отставного полковника ФСБ, кстати) и его личных дружеских связях с рядом других лидеров.
В холле старинного дворца шла регистрация акционеров. Суета и всеобщее возбуждение. Мы с директором наблюдаем за организацией мероприятия. Я с волнением жду непрошеных гостей. Вот и они. Два молодых парня лет восемнадцати. Вида совсем не бандитского и потому для солидности оба одеты в пиджаки малинового цвета. Это в те времена было что-то вроде униформы. Каждый, кто хотел быть принятым за бандита должен был одеть малиновый пиджак. Это же только в конце восьмидесятых братки ходили в спортивных костюмах. Гости были похожи друг на друга не только по своему внешнему облику, но и по поведению. Они не выглядели тупыми. Но в упрямстве своем напоминали роботов, а в назойливости – мух.
Подошли, предъявили доверенность и потребовали их зарегистрировать. Я категорически запретил это делать.
- На каком, собственно, основании? - поинтересовались они у меня.
- А просто так. Не желаю вас здесь видеть и всё.
- А как насчёт того, что вы не имеете права так поступать?
- Да не имею. Но вас всё равно не зарегистрируют. Поэтому прошу покинуть помещение.
Они послушались? Не тут-то было! Они подошли к другому столу регистрации и всё повторилось сначала. Тупо, как механизмы, как назойливые насекомые они требовали снова и снова до тех пор, пока регистрацию не пришло время заканчивать. Выхода не оставалось, и я дал команду взять их за руки и за ноги и вышвырнуть на улицу. Ребята всё исполнили блестяще. И даже слегка перестарались. Они выбросили их прямо на трамвайные рельсы, да притом так, что трамвай на Литейном еле успел остановиться. Понятно, что после такого приёма они не вернулись. Зато на следующий день пришли тамбовские. И потребовали меня для выяснения обстоятельств. Не скажу, что я не испугался и не заволновался.
Авторитетнее тамбовских не было тогда никого. Комаровские не в счёт - они в городские дела не лезли. И могло бы мне серьёзно не поздоровиться. Спасло одно обстоятельство - Ефим был в близких отношениях с лидерами тамбовских. Зачастую выступал в их команде. А значит – был почти частью экосистемы. Стрелку забили в ресторане «Вечер» на Таллинской улице. То есть на «нашей» территории. Мне запретили там появляться: мол, ты слишком уж раздражающий фактор. А мы по-свойски всё тихо разрулим. У меня отлегло. Но тихо не получилось. Когда встретились две команды, бригадир тамбовских был под наркотой. Он был в «неадеквате» и бравировал этим. Наш старший начал:
- Ребята, расслабьтесь. Ну что вы заводитесь? Наши командиры друзья.
- Чего? - обкуренный себя уже не контролировал. - Ты кого тут парить вздумал? Меня? Да ты знаешь, что я твоего Ефима имел вместе с…
- Кого ты имел? - тут бы надо смайликами изобразить степень ярости нашего бригадира, но… видно у него не хватило слов, а смайликов тогда ещё не придумали. Раздался выстрел. Наш выстрелил укуренному прямо в колено. Хорошо, что обошлось одним только пострадавшим. А то бы я мог оказаться втянутым в серьёзный водоворот событий.
Но на этом давление на нашего директора не закончилось. Слишком уж упорный попался конкурент. Владислав Михайлович стал готовить пути отступления. Он повёз меня в Москву в «Росуголь» представлять как потенциального преемника.
 В то утро произошёл забавный случай. На Ленинградский вокзал поезд пришел ни свет, ни заря. Не было смысла так рано ехать на Новый Арбат — все учреждения ещё закрыты. Мы решили прогуляться до Садового Кольца. В те годы утром улицы Москвы еще бывали пусты. Издалека я увидел идущую в нашу сторону «волгу». Подумалось — такси. И я вытянул руку. Скрипнули тормоза, машина остановилась. Я открыл переднюю дверь и механически назвал адрес. Но уже в процессе его произнесения я увидел, что за рулём сидит поп. В чёрной рясе с крестом на груди. Без головного убора — не поместился в салон. В рыжей бороде крошки, опилки, а сам пьяный до невменяемости. Я хотел отказаться, но водитель настаивал — отвезу за пять минут. Поехали! Я подумал — Ладно, что тут ехать-то? Мы сели. На полу лежали пустые бутылки. Под ногами каталась гнилая картошка.
Очень быстро я понял, что водитель не ориентируется в Москве совершенно. Он   не только не ведает названия улиц, но даже когда я говорю ему повернуть направо, он поворачивает в другую сторону. Зато какую проповедь мы прослушали! Очень скоро улицы наполнились транспортом. Мы двигались в плотном потоке. И, против своей воли, заезжали с другой стороны — по набережной Москвы-реки вдоль Кремля.
- Сразу за Кремлём направо — скомандовал я - мне уже хотелось выпрыгнуть на ходу. Но он продолжил двигаться прямо.
- Что вы наделали? - в отчаянии закричал я — Где мы теперь развернёмся?
- Какие проблемы? - парировал священник. И тут же резко крутанул руль влево, разворачиваясь через двойную сплошную прямо под мостом и заставив до визга тормозить встречные машины. Теперь уже надо было повернуть налево по стрелке к Кремлю. Надо сказать, что все наши манёвры происходили на глазах сотрудников ГИБДД. Я выдохнул, уверенный, что нас сразу же остановят, попика на месте арестуют, а мы спокойно отправимся к месту назначения свободными людьми. И нас, конечно же, сразу остановили. Капитан подошёл и задал первый вопрос:
- Почему машина такая грязная?
- Главное, чтобы вот здесь было чисто… - поп, глядя в упор пьяными синими глазами показал рукой на сердце и продолжил:
- Бог на небе смотрит на нас и всё видит, всякую грязь в нас замечает…
-Так… поехал отсюда! — скомандовал офицер. У него не было времени выслушивать проповедь. Мы уехали. А я тогда подумал: вот бы нашим питерским гаишникам хоть малую толику такой человечности...
Государственная компания «Росуголь» подчинялась непосредственно Минэнерго. По привычке чиновники пытались руководить шахтами и разрезами, обогатительными фабриками и проектными организациями отрасли. Без последних работа предприятий  была невозможна ни дня. Такова уж специфика добычи углей. В словах – «добычи» и «углей» ударение мы ставим на первом слоге! Попробуй произнести по-другому и ты сразу будешь опознан как чужак.
Руководить-то они пытались, но предприятия все уже были частными и подчиняться никому кроме своих собственников не были обязаны. А покомандовать хочется. И ещё больше хочется урвать. А где взять рычаги для этого? В качестве наживки обещали господдержку. Это работало, но недолго. После пяти-шести невыполненных обещаний верить перестали. Оставалось шантажировать директоров через голосование на собраниях. И это был козырь неубиваемый.
Наш директор представил меня руководителю департамента «Росугля», отвечающему за распоряжение госпакетами акций. Звали его Сергей Леонидович. Это был человек лет сорока, невысокого роста с карими колючими глазками, острым носом и короткой щёточкой усов. Выступая на собраниях акционеров, он умел грамотно и с пафосом расставить акценты: держитесь, мол, поможем, государство в моём лице вас не бросит. Тем самым он добивался главного – акционеры-члены трудового коллектива готовы были следовать за ним в огонь и в воду. Ведь в те смутные времена никто никому не верил. И только на государство у всех была надежда.
Он сразу же дал мне понять, кто из нас двоих начальник, а кто подчинённый. Его не смущало, что к тому моменту у меня в распоряжении акций было немного больше, чем у него. Что с формальной точки зрения у меня вообще не может быть ни одного начальника. И даже то, что я, вообще-то, ещё совсем не генеральный директор этого предприятия. В целом разговор был беспредметный. Но если из контекста и можно было отсеять какое-либо зерно смысла, то только одно – я должен твёрдо помнить своё место, ловить каждое его слово и быть безропотным и послушным исполнителем любого его приказа.
После той поездки мне уже гораздо меньше хотелось занять эту должность. Но прошло немного времени и Владиславу Михайловичу институт нанял вооружённую охрану. И даже с ней ему приходилось уезжать с работы через чёрную лестницу. Благо, выходила она в закрытый двор института. Возле парадного входа в конце рабочего дня собиралась группа крепких спортивных ребят, и никто не знал кого именно они поджидают и зачем.
Я много раз говорил ему, что за год многое может произойти. И, к большому сожалению, я оказался прав. Скоро Владислава Михайловича не стало. Сердце его не выдержало непривычной для него психической атаки.
Дела института тогда были действительно плохи. И не то, чтобы работы, заказов не было. Заказы были, но никто никому ничего тогда не платил. Кризис неплатежей. Хронический дефицит наличности в экономике, спасибо МВФ. Все продолжают заказывать услуги и товары, выполняют работы и отгружают продукцию. Но никто никому ни за что не платит. Потому что ни у кого нет денег. Это была эпоха бартера. Всеобщего и тотального. Но об этом отдельная история.
Институт остался без руководителя. Акционерное общество — без гендиректора. Кто должен взять на себя ответственность за руководство? Сергей Леонидович хотел, чтобы на этом месте был человек лично ему преданный и работающий только на него. Но обойти меня ему тоже было не просто. Оставалось одно – попытаться меня прогнуть.
  Он был человеком властным как всякий прирождённый чиновник. Ему везде были нужны слепо преданные ему и послушные люди. Я на эту роль подходил мало. И в то же время расклад был сложный. У меня под сорок процентов и у него 38. Влияния на трудовой коллектив у него несопоставимо больше, но гарантировано собрать большинство - маловероятно. Кто-то из акционеров уже уехал в Израиль, а кто-то умер. Далеко не все приходили на собрание.
Он вызвал меня в Москву и в своём кабинете на Новом Арбате загадочно объявил:
- За неделю до собрания акционеров ты должен предоставить мне четырнадцать кандидатур в совет директоров. Тогда я подумаю и может быть мы выберем тебя на пост генерального директора.
 Боясь понять неправильно, я переспросил:
- Означает ли это, что каждая кандидатура, это одна тысяча баксов?
- Да. Но в разговорах по телефону мы будем называть это так.
Во мне все кипело от возмущения. Мне трудно было находить с ним общий язык. Все эти годы он пытался согнуть меня в бараний рог. Правда делать ему это было всё труднее. По мере моего руководства институтом доверие ко мне росло и пакет акций наш быстро преодолел отметку в пятьдесят процентов. А затем и оставшийся пакет государства мы также выкупили. А вот помощи, которую он так щедро обещал на собраниях, мы от него так никогда и не получили. А как же она нам была необходима в то время!
 Когда я впервые сел за стол из красного дерева на втором этаже в кабинете Альфреда Нобеля дела института были таковы: долги по налогам были эквивалентны валовой выручке за пять лет, а зарплата выплачивалась с задержкой в полгода. А иногда вообще по многу месяцев не выплачивалась. Любые деньги, которые удавалось наскрести, тут же шли на выплату долга по оплате труда. И сразу увеличивали задолженность перед бюджетом. Это был замкнутый круг. Но люди исправно ходили на работу. Они даже не опаздывали! Они боялись любого повода для увольнения или сокращения. Они так любили свой институт!
Меня долго подозревали в намерениях сделать именно то, чего все так опасались. Развалить предприятие, сократить персонал и заполучить здание. Но как же трудно было, находясь в окружении такого количества ярких талантливых личностей, на заразиться их преданной и бескорыстной любовью к своему коллективу.
Каждый, кто хоть какое-то представление имеет о профсоюзах прежде всего знает, что профсоюзным деятелем может быть не каждый человек, а только тот, кто имеет врожденную ненависть ко всем работодателям, а особенно к предпринимателям. Но это ещё не всё. Мало кто знает, чем отличаются шахтеры от обычных людей. Это особый тип людей. Сильные, отважные и больше других умеющие постоять за себя. Соответственно и профсоюзы у них аналогичные – умеющие жёстко отстаивать свои интересы.
 А наши гипрошахтовцы – даром, что каждый десятый имеет учёную степень и все как один рафинированные интеллигенты, ровно настолько, насколько они были патриотами своего института, настолько же до мозга костей считали себя причастными к шахтёрскому делу. Главным праздником в году всегда у нас был день шахтёра. Праздновать начинали за неделю. И тут уж ни у кого из администрации не поворачивался язык пожурить за пьянку на рабочем месте - она была повсеместной, самозабвенной и восторженной. И начиналась с самого утра.
В «Гипрошахте» был настоящий шахтёрский профсоюз. Мощный, принципиальный и бескомпромиссный. С ним привыкло считаться начальство любого калибра. И питерское, и московское. И я это прекрасно знал. Но к авантюрам мне было не привыкать. Моё предположение заключалась в том, что у нас нет другого выхода кроме как перейти на оплату труда в конвертах. И высказал я его на расширенном заседании в присутствии председателя профсоюзной организации Рисова Льва Айзековича. Обсуждения бурного не было, скорее обмен недоуменными взглядами. А после совещания у меня в кабинете остался только Главный инженер института. Он сказал:
- Вы понимаете, что вы сейчас, возможно, смертный приговор себе подписали.
Я попробовал не согласиться с ним. Но он настаивал:
- Вы просто не представляете себе какой сложный коллектив у нас. Как много любителей писать кляузы во все инстанции по малейшему поводу. Малейшая обида на вас и любой из семисот человек с радостью сведёт с вами счёты. Подумайте!
Я сказал, что подумаю. Но главное для меня - поддержит ли это профсоюз.
Профсоюз поддержал. Мы это сделали. И благодаря отчасти этому, очень скоро мы стали выплачивать зарплату вовремя. А ещё через год вернулись к обычной системе, погасив все долги. Особенно дорого мне в этой истории то, что никто не написал на меня доноса,  и что с этого дня поддержку профсоюза я чувствовал постоянно.
В 1994 году в стране появилось сразу две новые спецслужбы - Налоговая полиция и Антимонопольная служба. И, конечно же, они как у нас водится были наделены чрезвычайными полномочиями. Налоговая полиция была вооружена до зубов и укомплектована лучшими кадрами. На работу туда попасть даже рядовым сотрудником было почти невозможно. А полномочия у них были просто безграничные - вплоть до права возбуждать по своему усмотрению или по прихоти уголовные дела и самим же их расследовать.
Вторым «государевым оком» стала Федеральная Антимонопольная Служба. Она также была хорошо укомплектована и оснащена. Она была наделена запредельными полномочиями по сбору информации. Руководителям и членам советов директоров многочисленных АООТ и АОЗТ и шагу ступить было нельзя без их разрешения. Но даже если их разрешение кому-то и не требовалось, то это не значит, что он мог хотя бы временно укрыться от их пристального взора. Регулярно все должны были сдавать подробнейшие отчеты. И в них должны были присутствовать не только данные о всех должностных лицах, принимающих решения, но и об их близких и дальних родственниках, об их друзьях и знакомых, а также о родственниках друзей и знакомых и их друзьях. Можно себе представить какой гигантский массив информации был в их распоряжении. А наряду с мощнейшим штатом профессиональных аналитиков это был серьезный инструмент.
Однажды мне сообщили, что меня ожидает проверка ФАС. Я отнёсся к этому философски. Как человек, которому сообщили, что ему будут вырезать аппендицит.  Неприятно. Не хочется. Но деваться всё равно некуда.
Но пришёл, против обыкновения, только начальник отдела. Он был усталый и расстроенный. Похоже было, что он не столько проверять меня пришёл, сколько поговорить. А быть может даже выговориться. Проверку он провел формально. Для галочки. Мы с ним были хорошо знакомы, и он вдруг разоткровенничался.
  - Всё, больше не могу. Буду увольняться - сказал он.
- А что так, Олег Николаевич? - спросил я.
- Вы только представьте. У фабрики детской книги шла скупка акций. Генеральный директор и главный инженер стали сопротивляться. В итоге - генеральный директор убит, а главный инженер - инвалид. А ему - ничего.
 Мы оба прекрасно знали о какой фабрике идёт речь и кому «ничего». А он продолжал:
- Возьмём завод музыкальных инструментов. Главный бухгалтер убита, а генеральный директор пропал. Найти не могут. Акции скуплены.
Так он в грустной задумчивости продолжал ещё перечислять и перечислять. Вот уже воистину - многие знания умножают печали.
- Неужели его никто не остановит? - спросил он у меня, как будто на этот вопрос ему только я и мог ответить.
Вскоре он действительно уволился.
Постепенно жизнь стала налаживаться. Значительную часть первого и второго этажа мы сдали в аренду крупному московскому банку под филиал. Закипела реставрация. И какая это была реставрация! Это ведь не просто здание-памятник. Это нечто совершенно особенное. Спасибо сотрудникам банка - они сделали эту работу образцово.
Больше всего запомнилось следующее. В прихожей-предбаннике одной из «черных» лестниц пол был выложен метлахской плиткой шестигранной формы. Нескольких штук недоставало. А купить такие уже лет сто как было невозможно. Можно же было найти нечто максимально похожее, напилить на шестигранники нужного размера и дело с концом. Но нет! Всё было сделано с предельным перфекционизмом. Было построено экспериментальное производство. Воссоздана технология (именно та технология, которая давно уже не применяется) и произведена небольшая партия плиток, безупречно соответствующих сохранившимся.
В «Гипрошахте» на главной лестнице лифт. Современный, исправно работающий, всегда загруженный. Ещё несколько старинных и давно неработающих лифтов в разных местах здания. Красивые металлические решётчатые двери наглухо закрыты на всех этажах. Сквозь решетку проглядывается черная мгла шахты, в которую давным-давно не ступала нога электромеханика. И на каждом этаже над дверью выпуклыми буквами надпись-  «лифтъ». Буквы, то ли выпилены, то ли отлиты из какого-то материала, но понять из какого невозможно. Так как сверху они закрашены десятками слоёв масляной краски. Реставраторы не срубили их просто зубилом или стамеской, чтобы затем увезти в мастерскую, где можно спокойно заниматься их восстановлением или попросту заменить на новые в точности такие. Они стали осторожно и аккуратно снимать с них краску слой за слоем пока наконец не дошли до исконной поверхности букв. А это были золотые листы толщиной примерно в один миллиметр из которых буквы были вырезаны и наклеены на другую аналогичную часть буквы из другого материала. Как они смогли пережить периоды революционной смуты и НЭПа пока ещё не были закрашены первым слоем масляной краски? Возможно их просто приняли за латунь.
Однажды, когда ремонтно-реставрационные работы уже близились к завершению, по стройке пробежал нездоровый ропот и волнение:
- Завтра сам Евгений Семёнович приезжает.
- Что? Сам? Как? Собственной персоной?
- Да! Да! Именно сам.
Ну да, великий и ужасный. Вице-президент банка по развитию лично должен сделать предварительный осмотр объекта. Скоро открытие. Оно уже распиарено. И вот казус. Директор генподрядчика его московский проверяющий идут одному из коридоров и Евгений Семёнович случайно задевает рукой с часами стропильные леса. Дай Бог вам не знать каков грозный нрав Евгения Семёновича. Но что случилось, то случилось. Он поцарапал стекло дорогих швейцарских часов. Что тут было!
- Сволочь! - сказал он, обращаясь к директору строительной фирмы - Ты знаешь, сколько стоят эти часы? Ты никогда не сдашь мне этот объект, понял?
С этими словами он сорвал с руки часы и со всей силы швырнул их на пол.
На следующее утро осмотр объекта продолжился. Директор фирмы-подрядчика здорово подсуетился и нашёл точно такие же новенькие за пятьдесят тысяч долларов часы. Та же фирма, та же модель. Но маленькое отличие всё же было в штриховке узора на циферблате. Директор с волнением и трепетом подошёл к проверяющему и сказал:
- Простите меня, Евгений Семёнович, вот точно такие часы, примите их и не карайте нас строго.
Тот взял коробку, открыл, рассмотрел их внимательно. Потом с размаху бросил их на пол и стал яростно топтать каблуком лакированного ботинка.
- Ты что, гад, издеваешься? Ты что, сам не видел, что это не совсем такие часы?
Казалось, всё! Объект не будет сдан. Но нет. Открытие должно произойти по плану. И оно произошло. И мне был вручен пропуск в банк под номером «1», который я до сих пор храню как память. Храню как память накладные двадцатых годов прошлого века, найденные при разборке деревянного пола. Выписаны они на бланке Государственной конторы по продаже керосина. Это логично. Ведь торговля керосином была почти монополией «Товарищества братьев Нобель».
«Гипрошахт» существует и сейчас. Это совсем не то чудо света, каким он был ещё сорок лет назад. Но по-другому и быть не могло. Ведь тот институт спроектировал целиком всю угольную промышленность в десятках стран мира. Под такие масштабы сейчас просто нет задач. Да и таких титанов профессии больше брать неоткуда. В институте их были десятки. И они воспроизводили следующие поколения по своему образу и подобию. Остаётся вспоминать их и думать: как же мне повезло!