Возращение-2. Глава 5. Знакомство. Повесть

 Предыдущая глава 4.   http://proza.ru/2024/02/11/847

    Глава 5. ЗНАКОМСТВО

     Пятого января Саша утром после отъезда Жени сходила в супермаркет, увидела аппетитные плоды яркого заморского перца. И вдруг ощутимо почувствовала аромат солнечных овощей на высоких устойчивых кустах в огороде, когда с глянцевых, словно облитых растительным жиром, гигантов, с пятизвездочных скромных белых цветков, не задерживаясь, сбегают струйки воды из шланга или лейки. И земля, вздохнув влагу, начинает благоухать тем неповторимым запахом солнца и свежести, который неудержимо привязывает к себе на всю жизнь любого сельчанина.

     Фаршированные рисом, мясом, овощами перцы в томатном соусе были их фирменным семейным блюдом, и теперь уже на лестничной площадке этот летний аромат встретил Женю и Эрику.

     Поговорить с матерью Эрики в боулинг-клубе Жене не удалось. Было шумно и слишком людно. Да и его девочка не отходила от него ни на шаг, шепнув:

     — Папочка, я очень хочу посмотреть твою жену.

     Саша стояла у стола на кухне в черных брючках, подчеркивающих ее стройные ноги на высоких каблуках, в тонком шерстяном джемпере с открытой шеей, с закрученной высоко на затылке косой. Они были почти одного роста, но Эрика в сапожках без каблуков была в жизни уже выше Саши.

     «Оставить ее в России на учебу, — вдруг подумал Женя, — выучить языку, а Саша найдет с ней общий язык, несомненно».

       Но сам себя вернул на землю: «Мечтать не вредно». Ведь ему предстояло сейчас до праздничного вечера в Кремлевском дворце быть переводчиком у двух любимых им Саши и Эрики в этом непростом диалоге.

       Бывшая супруга скривилась презрительно, когда Женя сказал твердо:

     — Ты займись собой. Через два часа мы за тобой заедем! — и завез Марию по пути в разрекламированный фитнес-клуб, оставив ей одну из своих кредитных карточек.

      Эрика молча обошла всю квартиру и остановилась перед нарядной сосной. Саша  молча включила всю цепь гирлянд, которые были в виде разноцветного бегущего дождя на шторах, в проеме над дверью и на самом дереве.

       Москва зимой, особенно в период зимних каникул, с многометровыми празднично разукрашенными волшебницами-елками на площадях и у станций метро, с бесшабашным разливом световых, не повторяющихся картин, завораживала, опьяняла бесконечным буйством фантазии, огромными вложениями на это торжество света, простора, разгула северного карнавального парада над холодом, вьюгами, злыми морозами.

       Эрика застыла, очарованная световой гармонией в зале, а, может быть, просто привыкала и со своей детской непосредственностью и прозорливостью давала возможность собраться, прийти в нужное состояние отцу и его жене. Или она просто старалась рассмотреть и запомнить незнакомую женщину, ставшую спутницей, заменившую ее мать на жизненной дороге отца.

       В комнатах вкусно пахло летом, травами, мясом, и эта мудрая девочка легко разрешила все вдруг зависшие в пустоте молчания проблемы:

      — Папа, я хочу есть. Очень вкусно пахнет.

       Женя перевел, и сразу все пришли в движение, как куклы в детском музыкальном театре — тряпичные, тростевые — вдруг оживают от умелых, старательных, талантливых рук артистов на сцене ненастоящей, призрачной жизни, и вдруг незаметно погружаешься в разыгранный мир глубоких человеческих страстей.

      И, услышав о таком детском непосредственном желании в переводе отца, Саша, вся напряженная, не ждущая ничего хорошего для себя, вдруг увидела смущенную, скованную девочку-подростка, которая тоже внутренне боится сделать что-нибудь не так, обидеть немного растерявшегося, зажатого отца, который явно с неохотой согласился на эту встречу.

     Эрика заметила еще там, в боулинг-клубе, что у отца было непонятно виноватое лицо, когда он позвонил по телефону своей новой жене, о чем-то говорил одну минуту, а потом выскочил в фойе, словно Эрика с матерью могли понять без перевода непонятную русскую речь.

      Саша молча стояла с половником у плиты, очень сожалея, что за долгие годы, отгородившись проблемами своей семьи, школы, у нее даже не мелькнула мысль выучить иностранные языки.

      Приземленность, предопределенность жизни в рамках сельской обыденности, неверие, что можно выскочить за рубеж, представление, что языкам учат своих отпрысков только обеспеченные и продвинутые родители, — теперь создавали проблему непонимания, отстраненности.

      А ведь учила немецкий язык в школе семь лет и два года в университете, научилась читать со словарем и понимать, о чем идет речь по отдельным словам. И сейчас можно было только догадываться, о чем девочка спросила у отца: "Будет ли она борщ? Или сразу наложить Эрике дымящиеся аппетитные перчики?»

      Эта немота, глухота живого человека, когда даже прекрасная мелодия зарубежной песни гаснет, теряется от невозможности услышать поэзию слов, и все из-за собственной самоуспокоенности, самоуверенности, не требовательности к себе. Ведь знаешь неплохо собственный русский язык и хорошо, и достаточно, или просто от ограниченности мышления, что все знать невозможно!

     — Сашенька, налей Эрике всего один половник борща, пусть попробует наше национальное блюдо! — Женя протянул тарелку, их ладони встретились, и он несколько секунд стоял рядом, через это прикосновение, как бы говоря:

      «Сашенька, я рядом сейчас и буду всегда с тобой, чтобы ни случилось, какие бы выверты жизни не подсовывала нам судьба».

       Саша шепнула:

      — Женя, ты говори больше с девочкой, чтобы она освоилась здесь и не стеснялась.

       Эрика мужественно съела половинку налитого в тарелку борща со сметаной, перец с подливкой, кусочек торта, заявив отцу, что «мама меня убьет, если бы увидела, как много она съела»

      После обеда Эрика достала из сумочки флэшку, и Саша оказалась на улицах Тель-Авива, на берегу моря, прикоснувшись невольно к демонстрируемым на экране ноутбука тайным моментам чужой и такой далекой для нее жизни.

      Саша сидела за столом и касалась плечом плеча светловолосой, с малозаметными веснушками на хорошеньких свежих щечках и на носу голубоглазой девочки, заморской дочери Жени. А потом Эрика достала из сумочки большую плитку шоколада и протянула ее, без слов, как в немых ранних фильмах, показав жестом:
«Это тебе!»

      И Саша, держа шоколадку в руке, обняла тут же у стола теперь знакомую Женину дочку, прижавшись губами к волнистым волосам за ушком. А потом принесла из спальни большую коробку с роскошной коллекционной российской куклой из серии «Венский вальс» — с фарфоровыми лицом и ручками, в шикарной шляпе, на подставке под фонтаном шелка и кружева нарядного платья.

     Эту куклу она купила своей дочери, но все получилось так естественно и непринужденно, будто эта кукла была приготовлена именно в качестве подарка Эрике.

     Первым в это поверил именно Женя или хотел поверить, от чего Саше на секунды стало совестно — ведь о подарке другой девочке даже не подумала:

     «Не увижу и, Слава Богу, мне так спокойнее. Обошлось, да и ладно».

      А ведь душевная глухота в семейной жизни, разрастаясь, как злокачественная опухоль, незаметно, исподтишка, внешне ничем не проявляется. И берешь роскошное с виду яблоко, разрезаешь, а внутри — только проклятье почти полностью сожженного недугом прекрасного плода.

      И так у каждого бывает: думаешь, куда ушла любовь за десять долгих весен, где проглядели привыкание, начало отчуждения. Словно кто-то, незримо испытывая на прочность сердца, лазерным лучом недоверия, нетерпения, провел незаживающий, кровоточащий сомнениями, обидами, сожалением болезненный надрез.

      А дальше — или живешь потерянный, сохраняя видимость былого счастья, или в порыве неудержимых упреков и обиды нагромождаешь гору праведного гнева и льда, под тяжестью которых из-за махрового эгоизма, ненужных слов разбивается хрупкий сосуд под названием «любовь», и разлетается бесполезными осколками семья.

     Эрика была взволнована этим подарком, а Женя, забыв все наставления Саши, крепко обнял ее и поцеловал в щеку прямо на глазах своей уже достаточно взрослой дочери.

     Одеваясь в прихожей, Эрика спросила у отца:

      — А у твоей жены есть дети? — и после перевода Саша принесла и показала девочке фотографию Аннушки, вынув из скромного запаса немецких слов несколько фраз:

     — Это моя дочь Анна. Ей шестнадцать лет. Она живет в другом городе.

     — Ты меня с ней познакомишь?

      Саша кивнула, еле сдерживая слезы. Женя явно нервничал — они опаздывали.

      И, закрыв за ними дверь, Саше после стресса сегодняшнего дня вдруг захотелось домой, в тишину и беззаботность своей неприхотливой жизни, к привычному распорядку дня, к незатейливому убранству своих комнат, к безбрежному простору книжных шкафов. И еще к упущенным почти в течение полугода моментам близости общения со своей доченькой, к традиционным и таким обычным по теплоте чаепитиям и разговорам за круглым старинным столом с электрическим самоваром на кухне у родителей.

      Вернувшись поздно ночью, Женя не стал будить Сашу, прикрыл дверь в спальную комнату, разделся в темноте, лег на просторном диване в зале, натянув на себя плед и положив под голову кучу модных разноцветных подушек.

      Разговор с Марией все же состоялся. Разговор, неприятный для обоих.

      — У нас на Востоке сейчас неспокойно. И ты должен, — заявила бывшая супруга, — изыскать возможности, чтобы наша дочь была устроена на учебу или в США, или в Англии, или в Канаде.

     На что Женя ответил твердо: «Нет!» Варианты проживания и учебы — Израиль, под присмотром матери, или Россия — у него. Или, как вариант, — учеба в Германии, где живет множество родственников с обеих сторон».

     Мария была целеустремленной женщиной. Варианты, предложенные Евгением, ее категорически не устраивали. И она, всегда добиваясь в жизни поставленной цели, не собиралась так быстро сдаваться.

     Их разговор на повышенных тонах начал привлекать внимание посетителей бара отеля. И хорошо, что Эрика видела какой-то по счету сон в номере, пока родители пытались решить ее будущую судьбу, найти компромисс и взаимопонимание друг с другом.

      Хотя его не было ни в начале их недолгой совместной жизни, ни позже, когда временное перемирие наступало, лишь благодаря перевешиванию чашки весов в пользу отца за счет дополнительных денежных вливаний.

     Женя, вспомнив весь разговор, его напряженность, опутавший его в который раз ужас беспросветности ситуации, когда женщина, которую он когда-то имел несчастье встретить, сблизился с ней, заключив брак и заимев ребенка, вообще, тебя не слышит, хотя говоришь с ней на ее родном языке. Возводит напраслину, переворачивает твои же слова так, чтобы унизить, опустошить, не слушая и не слыша доводов, приемлемых предложений и альтернатив.

     «Когда-нибудь инфаркт шарахнет от встречи с этой глыбой!», — подумал Женя.

     Повертевшись на этом суперсовременном диване с жесткой обивкой, пошел в спальню, прилег тихонечко сбоку, чтобы не беспокоить, под отдельное покрывало, а потом не выдержал, нырнул в тепло нагретой Сашей постели, обнял за плечи свою ненаглядную и только тогда крепко заснул.

     И отодвинулись, растворились в мягком полумраке комнаты все предстоящие дневные заботы и тревоги.

      Ведь практически, если отбросить всю философскую накипь, человеку для счастья не так уж и много надо.

        ( продолжение следует)

      Следующая глава 6.http://proza.ru/2024/02/12/1371