Суворовец

   Вам, покинувшим рано отчий дом,
   Вам, услышавшим вдруг на рассвете:
   «Рота, сорок пять секунд, подъём!» –
   Посвящаются строки эти.
               Моему другу, командиру, суворовцу, Игорю Макарову! Посвящаю...

   «Ох. Куда я попал? Как в аду. Весь в поту. Поджариваюсь. Как в печке. На моём брюхе яичницу жарить можно. А если не добегу, упаду. Пусть считают меня комсомольцем! – короткие фразы вылетали из меня, как пули из пулемёта, когда я сквозь дым бегом преодолевал полосу препятствий, надев на себя противогаз. – Ёжкин кот, мамочки родные!»
Но, преодолев стенки с окнами, ров и лабиринты, почувствовал себя героем. Ух, всё позади! Ура! Я – суворовец!
Зато после, благодаря этой полосе, мы лихо, одним махом ног, преодолевали училищный забор и оказывались на улице города, в самоволке. Но давайте всё по порядку…

   … После Великой Отечественной войны многие дети оставались без отцов и матерей. Ребята школьного возраста, лишившиеся родителей или жившие в неполных семьях, имели преимущества при поступлении в Суворовское и Нахимовское училища. Однако некоторые дети, имевшие родителей, хотели тоже стать офицерами, чтобы быть похожими на героев войны, поэтому поступали на авось, надеясь на удачу. Я был из их числа. Поступил после восьмого класса. Наверное, помогли мои спортивные заслуги: лёгкая атлетика, стрельба и, конечно, восточные единоборства.

   Мы – «желторотые»  новички, ещё не переодетые в красивую форму, – робко, по одному, в разноцветных курточках жались вдоль стен просторного холла в ожидании перемен и старались сидеть где-нибудь в стороне на подоконниках. А «старички» в чёрных кителях, подпоясанных ремнями, с алыми погонами, в брюках с лампасами, выделялись, особенно, своими развязными манерами. Они ходили по двое или по трое широко по коридору училища, обнявшись, молодцевато заломив задранные тульи фуражек на затылок, иногда, как бы невзначай, задевая новобранцев. Бывалый кадет не шёл, а буквально влачился, не поднимая ног от земли, шаркал, выделываясь перед нами, как старый дед, вразвалочку, так, что аж густая пыль поднималась с натёртого мастикой паркета.
– Конфеты есть? – спросили моего приятеля двое «старичков».
– Нету, откуда, – развёл руками тот.
– Что, всё сам съел? – приставали они к нему, напирая. – Один? Так добудь для нас у других.
Я заметил, что в него вселился панический ужас, вот-вот обмочит штанишки. Знал, что у него в тридцать седьмом расстреляли деда, а «сын врага народа» – его отец, сражаясь за Родину, погиб в Манчжурии в Японскую войну. Я подошёл и попытался защитить Лёшку:
– У других тоже нет.
– О, вас двое, ладно, пойдём дальше, спросим у других, – и они, измерив нас взглядом, пошли своей разгильдяйской походкой искать абитуриентов послабей.
– Надо нам тоже объединяться, – предложил я Лёхе, и мы пошли собирать молодую рать.

   Ну вот, экзамены позади. Мы – суворовцы! Так уж повелось, что во все времена суворовцы, нахимовцы называли себя «кадетами». Может быть, потому, что создавались эти училища по образцу царских кадетских корпусов. С помещением для будущих офицеров государство не скупилось, выделяло самые лучшие усадьбы, бывшие дома для благородных девиц. Перед воротами училища стоял памятник Генералиссимусу Суворову Александру Васильевичу – непобедимому полководцу времен императрицы Екатерины Второй.

   Первое время учиться было тяжело, но выполнимо. Уровень обучения в училище был гораздо выше школьного. А ещё здесь витали жёсткий распорядок дня, дисциплина, Устав, беспрекословное подчинение старшему по воинскому званию и преподавателю.
У каждого суворовца был личный автомат АКМ, который собрать и разобрать было несложно. А вот отдельные предметы давались сложно, особенно английский. Отсюда нас выпускали почти, как военных переводчиков. Если что-то не получалось или не умел делать, я упорно занимался сам дополнительно, иногда по ночам.
Но на урок иностранного языка я ходил с удовольствием. Мне очень нравилась учительница Наталья Григорьевна – красивая, стройная, смуглая молодая женщина. В неё влюбился весь наш взвод. В отличие от школы, девчонок в классе не было. Взвод из класса в класс перемещался строем с полевыми сумками сержанта.
Нам, будущим офицерам, полагалось четырёхразовое питание. На второй завтрак с горячим сладким чаем давали творог с ягодным вареньем, без которого вся эта белая кислая масса оставалась бы на тарелках.

   Домой хотелось сильно, считали дни по отдельному календарю. Когда в ленкомнате пели песню под гитару, то первое время на глазах непроизвольно выступали слёзы. Больно жалостливо звучала «Кадетская мама»:

Мама, милая мама, я тебя не ругаю.
Ты желала мне в жизни одного лишь добра.
Мы сегодня с друзьями в жизнь иную вступаем,
Так прошла незаметно золотая пора…

   После первого месяца у меня появились мысли, что учёба здесь – это напрасно выброшенное детство на ветер, жизнь утекает сквозь, ещё не окрепшие, пальцы: «Зачем ты меня, мама, так рано в СВУ отдала?» Я жалел себя, как забытый всеми маменькин сынок, и с грустью вспоминал слова соседки, которая  говорила матери:
– Не переживай, там из него сделают человека!»
Но вскоре я втянулся в кадетскую жизнь. Да, мамочка, мы в погонах быстрее уходим из детства, в суворовскую юность алых погон. Впитывал все науки, как губка воду. По-английски я шпрехал слабо, но у нас с Натальей Григорьевной возникла обоюдная симпатия, даже друзья это заметили. Когда она меня вызывала к доске отвечать, то краснела: боялась, а вдруг я не отвечу. Но я готовился изо всех сил, чтобы не подвести её, нашу милую «Дюймовочку».

   В нашем взводе выделялся рослый, крепкий москвич, сынок генерала, Виталий. Он сразу себя поставил самым крутым и изо всех сил стремился на роль главного авторитета в коллективе, уповая на силу. Однако когда офицеры роты назначали себе командиров взводов из нашего брата, то выбрали не его, а меня, хотя он был уверен на сто процентов, что эта должность для него. Поэтому, когда я пришил лычки и распределял всем роли в классе по автоделу, кому чем заниматься, от Виталия демонстративно поступил отказ:
– Ты кто такой, чтоб мной командовать? – наконец-то он не выдержал, грубо попёр на меня при всех. – Я – москвич, потомственный военный, а ты приехал в столицу из какого-то Мухосранска, и свои права качать начинаешь. А ну, пойдём выйдем?
И мы вышли: я не мог подрывать свой авторитет у подчинённых. Я ждал такого шага от него, потому что меня воспитывала улица: родители вечно были заняты работой, и повадки малолетних хулиганов видны, как под копирку.
Верзила первым хотел нанести удар мне в лицо, но, уклонившись, я нанёс ему лёгкий хук. В результате – перелом челюсти. Конечно, о драке сразу узнали все в училище. Примчался на разборки и его папаша, генерал из Главного штаба. Мне грозило увольнение из СВУ. Но, неожиданно, весь дружный взвод моих славных ребят «упёрся рогом» и офицеры были на моей стороне. Все заступились за меня и правда восторжествовала. А дебошира перевели в другую роту. Так, мой авторитет в суворовской семье стал ещё выше, а наш класс – ещё дружней.
 
   В любом кадетском классе перед каждым занятием постоянно стоял густой,  неумолкающий гул, напоминавший жужжание пчелиного улья в жаркий день. Тридцать молодых глоток одновременно доказывало, смеялось, кричало, визжало. Но как только наблюдатель у двери подавал знак или кричал:
– «Глобус» ползёт! – вмиг всё стихало, погружалось в маслянистую тишину, и преподаватель вступал в застывшую атмосферу класса, слышно было лишь шуршание переворачиваемых страниц учебника.

   Много времени уделялось физической подготовке, где преподавателями были даже олимпийские чемпионы. Все кадеты и офицеры, не исключая фронтовиков, имели свои клички – Сидор, Плеяда, Петух, Толкач. Самому умному, литератору, дали прозвище Пушкин. Мысль в нём летала вольной прозой по лицу, искрилась и порхала в его голубых глазах, садилась в наши раскрытые рты. Меня прозвали «Китаец», наверное, за узкие глаза и владение восточными техниками. Клички стопроцентно попадали в цель, и до конца учёбы их было не вытравить ничем.

   Выносливость наша вырабатывалась на восьмикилометровом марш-броске с полной выкладкой, да ещё с преодолением реки и полосы препятствий. Дед мой, Афанасий, говорил моему отцу: «Настоящий солдат должен пройти столько, сколько сможет, а потом ещё столько же!» Пожелтевшую его фотокарточку рисовала моя детская память, где он, бравый поручик с усами и саблей, позировал на тёмном фоне дореволюционного времени.
   Тяжело дышалось в противогазе, не хватало кислорода. Я бежал сзади, наблюдая за своими подчинёнными. Вдруг падает Лёшка, жадно глотая воздух, срывает с себя резиновую маску и шепчет мне:
– Не могу больше, хоть пристрелите!
– Держись, дорогой, мы тебя не можем бросить, – я отвечал за него и за весь взвод, да ещё надо было уложиться в норматив.
   Из двух палок и пары вещмешков связали носилки, и по очереди несли Лёху, пока он сам не вскочил на ноги. Зато, прибежали первыми. В других взводах тоже падали, особенно полные парни, но наша смекалка помогла. Время преодоления дистанции считали по последнему.

   После очередного броска уставшие кадеты без задних лапок ночевали в полевом лагере в лесу, у реки. Вечером у костра пели песни и ели на свежем воздухе вкуснющую гречку с армейской тушёнкой.
Особенно заводила юношескую толпу песенка «Маленькая девочка»:

Даже если случится беда,
Я хочу, чтоб твои глаза
Для меня не гасли никогда…

   За два часа до августовской полуночи звучала команда «Отбой». Вечерняя прохлада обнимала за плечи и нагло лезла под майку летней сыростью. Мы с товарищами кутались в серые байковые армейские одеяла, чтобы согреться, ёжились и тут же засыпали. Сладок сон кадета после броска по бездорожью. А рано на зорьке, когда чуть заморгал рассвет, резкие звуки трубы еще сильнее заставляли почувствовать, откинув пОлог, холод прохлады  туманного утра. «Ту-ту-туту!» Сразу с постели ежедневно мы бегали кросс: по траве, по росе, по лесной дороге. А после, потные, но весёлые, бросались в, освежающую плоть, спасительную речку.
На учениях была всем поставлена задача: по азимуту и знакам местности найти зарытый пакет в лесу. Мне повезло, я быстрее всех справился с этим сложным заданием и первым был у цели. За находчивость и армейскую смекалку мне объявили благодарность и поощрили увольнением в город.

   В ближайший выходной я оказался за металлическими воротами со звездой. С любопытством бродил по большому городу, в который вместе со мной ворвалась удача, свобода и любопытство.
В метро неожиданно встретил любимую учительницу, растерялся, вскочил со своего места и предложил ей присесть. На что она улыбнулась в ответ и сказала:
– Серёжа, неужели я так старо выгляжу или Вы так галантны, что мне в пустом вагоне уступаете своё место?
– Нет, что Вы! Вы, Вы, Вы… Прекрасны! – выпалил я, заикаясь, и покраснел.
Она погладила мои коротко подстриженные волосы.
– Ах, Серёженька, какой же Вы смешной, – взяла меня под руку и предложила: – Можно я угощу Вас кофе с мороженым?
Как я ни отнекивался, но она упорная, настояла на своём. Ох, как было приятно побыть рядом, хотя бы недолго, с такой красивой женщиной. Мне казалось, что на неё посматривали все мужчины в кафе. Она рассказала мне зачем-то, что муж её был намного старше. Он долго болел, потом его не стало. Нигде человек не высказывается так ясно, как во время еды, сладкой еды.
– А теперь я все силы отдаю работе, повышаю твои знания и других ребят, – она впервые назвала меня на «Ты» и щёлкнула пальцем по носу. – Я вас всех люблю, моих милых, славных учеников!
Мы разговорились, и незаметно время дня убежало за горизонт. Засиделись, съев по три порции мороженого. Я заторопился, глядя на часы, боялся опоздать. Отказался от такси, которое предложила Наталья Григорьевна. Бежал с тёпленького и холодно-сладкого места.

   Только что был на седьмом небе  – и вдруг страх: подвести товарищей своего взвода. Тогда я стал со страхом разговаривать. Мне понравилось. Он стал моим другом. Идём быстро вечером по тёмной улице вдвоём, Страх и Я. Страх подобен волку, посаженному на цепь: он опасен только тогда, когда ты спустишь его с цепи.
Вдруг возле памятника Генералиссимусу вижу, как двое парней моего возраста пристают к девчонке. В голове мысль: «Вот Суворов бы не дал её в обиду, а я что?! Трус? Нет! Я – суворовец? Нет, я не побоюсь!» И заступился, они ретировались. После взглянул на девушку, не выдержал, всё же поинтересовался, как её зовут: в ней было что-то свежее, живое, красивое, что привлекло моё внимание.
– Катя, – просто представилась она. – Я учусь в девятом классе, здесь неподалёку.

   Но мне надо было уже бежать на проходную, а я всё держал её за руку, заглядывал в её небесного цвета глаза и не смел сказать больше ни слова: подумает ещё, что я тоже пристаю, как эти двое, которые убежали.
Конечно, из увольнения я опоздал. Но я был очень доволен собой, встречами, увольнением, столько осталось впечатлений. Оно было похоже на езду без тормозов.
Однако схлопотал за все удовольствия первое взыскание – выговор. Сижу злой в ленкомнате, пишу письмо матушке и проклинаю в мыслях ротного: «Подполковник – старый хрыч, у него все чувства ещё до революции отпали. Что он может понимать в любви? Ничего! А я, такую девушку встретил. И вот тебе на: и с девушкой толком не познакомился, и наказание получил».

   А в это время другие рядовые нарушители во всей казарме натирали до зеркального блеска полы. Здоровенные весёлые кадеты танцевали на одной ноге по паркетным полам час-другой, возя щётками по полу и заполняя всё пространство скипидарным запахом мастики и собственного пота.

   В училище работал кружок танцев. Я очень хотел научиться вальсировать, но нас обучали кружиться со стульями вместо девушек. БОльшая часть желающих сразу отсеялась, остались единицы. И вдруг мы увидели, что самые стойкие через некоторое время начали танцевать с девочками. Мы ринулись обратно, но нам предложили опять стулья. Танцующие познавали уже сложные Па, нам их уже было не догнать. Эх, до свидания, девочки! Однако азы танца мы всё же получили.
Строевая – «через день на ремень»! Но были и другие дни недели. Их так и называли: «поющий четверг», а следом шла «пляшущая пятница» – кому со щёткой, а кому с танцами.

   «Не мужское это дело – ножкой кренделя выписывать, – успокаивали мы себя. – Мужское дело – это военные парады! Под духовой оркестр, под барабан. Ать-два, ать-два. А не раз-два-три!»
Но в начале вытянутого шага была жесть и проливание пота! Особенно перед парадом начиналась ежедневная строевая подготовка на плацу, чтобы, во-первых, строем пройти мимо трибуны, где будет стоять командование училища, да ещё с песнями. Ротный командует:
– Нога прямая, каблук на 15-20 сантиметров, носок оттянут, кисть руки выше пряжки, рука назад до отказа…
А, во-вторых, шутка ли прошагать километров семьдесят за два месяца при тренировке к военному параду.
Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та, та, та, та, та, та, та, та, та… Отбивал дробно барабан. «Люблю музЫку, особливо барабан!» –  поговаривал Суворов.
Когда шёл по городу строй суворовцев, то в такт барабанов дрожали улицы и весь город. Да что там город! Дрожали все миры!

А после военного парада мы бегом спешили в казарму за отпускными. Урааа! Домой, в отпуск! На каникулы!

   Показаться на улицах родного города в мундире с золотыми галунами на стоячем  воротничке и в «фураге», надетой набекрень, отдавать на улице честь офицерам и видеть, как они в ответ, точно равному, будут прикладывать руку к козырьку, вызывать удивлённо-почтительные взгляды сестры и девчонок из своего бывшего класса – все эти удовольствия смущали меня, оттирали на задний план предстоящую встречу с матерью.
Моим поступлением, лычками и учёбой  больше всех был доволен отец, несостоявшийся генералиссимус, майор запаса. Мать была в полном умилении, лишь только всхлипывала и приговаривала:
– Сынулька, ну, как ты там, не голодаешь? – подкладывая мне в тарелку очередную седьмую котлету, а другой рукой поглаживая форму. – А я первое время места себе не находила, ругала себя и отца. А ты вон какой стал! Возмужал!
 
   Да, в кадетке мы учились, дружили, грустили, мечтали, взрослели.

   Два года в Суворовском пролетели, как редкая птица над Москвой-рекой, и мы могли выбирать для себя высшие военные училища, прикрепив свой первый кадетский погон под закрутку значка «Деда», так мы величали Фельдмаршала.

   Распределение шло относительно справедливо: по количеству набранных балов по всем предметам из ста человек, сверху вниз. Наверху был передовик, отличник. Я оказался по списку в середине, полсотни пятый. Выбрал училище Десантных войск – «Войска Дяди Васи», ВДВ. Именно Василий Маргелов сделал их элитными войсками.

   После экзаменов был кадетский выпускной бал в старинном дворце: зеркала, лепнина, подсвечники, банкетки… И светлые девушки, как благовоспитанные гимназистки, в белых платьях с кринолином, выпускницы из соседних школ.
Я заметил, как трепетно они волновались, перебирая белоснежными ручками прозрачную шаль, как горели их глаза, бросая родниковый взгляд из-под длинных ресниц на будущих офицеров. А мы с ребятами, курсируя между красавиц, ходили и шутили, подбадривая в первую очередь себя, выбирая достойную напарницу на полонез. Вдруг среди светлого живого облака я заметил солнечное, милое лицо Кати. Солнце огненными красками отображалось везде: в её глазах, на губах, волосах. Наши взгляды встретились. Лёгкая искра короткого замыкания, словно сладостная нить молнии, пронзила сердце. И я уже больше никого и ничего не замечал. Полонез, вальс и другие бальные танцы проплыли в музыкальном тумане на раз, два, три. Этот танец оказался длиною во всю жизнь.
Искал девушку на полонез, а нарвался на любовь. На балах часто среди танцующих зарождалось, возникало, вспыхивало чувство. Я, оказывается, встретил свою избранницу, как и Пушкин повстречал свою Наталью Николаевну именно на балу.
 
   Но вот окончен бал, погасли свечи. Впереди меня ожидали учёба и служба. В этой длинной обойме армейских отношений я почувствовал себя исходной точкой бытия, не одинокой точкой самой по себе, а точкой, являющейся частью линии, росчерка, взлётной полосы. Но в начале всего этого было ЖЕЛАНИЕ, МЫСЛЬ, а затем уже СЛОВО! И слово это было РЕШЕНИЕ! Решение жить вот так: «Делай, что можешь, и будь, что будет!»

    Эпилог. От автора.

   Служба Сергея проходила в дальних гарнизонах. Он прошёл Огонь, Воду и Медные трубы. За ним неотрывно следовала его жена Екатерина и его неотлучный друг Страх. Он следовал как Тень, напоминая об опасностях, заставляя изучать всё новое, современное, порой вместе с детьми и внуками. Ибо истинное познание начинается со страха. В этом познаЮщий подобен Воину: Страх, Благоговение и Решимость постоянно владеют его сердцем!

Ангелы с неба  все они в белом,
Здесь поклялись мы на верность
Самой  прекрасной  безмерно
Матушке нашей русской земле.

   Время бежало, шло, ползло. И вот, у памятника Суворову стоял поседевший генерал, вся грудь в орденах, и что-то рассказывал внуку, показывая на ворота со звездой Суворовского училища и на «Деда», а рядом, на лавочке, сидела бабушка и держала два «Эскимо». Когда дед с внуком подошли к ней, она, протягивая им слегка раскрытое в фольге мороженое, сказала:
– Я не знаю, будет ли наш Ванечка суворовцем: и так мы уже за свою жизнь натерпелись всякого, мотаясь по гарнизонам, но он обязательно станет хорошим человеком. Это я вам обещаю! Ванечка, какое счастье, что ты у нас есть!
– Ба, я хочу быть похожим на дедулю! – выпалил пятилетний внучок и принялся аппетитно уплетать сладкую молочную массу в шоколадной глазури.


    От автора: Полковнику Игорю Макарову, моему другу и командиру посвящаю... Доктор технических наук. Академия РВСН им. Петра Великого. Его сердце всегда было наполнено заботой о подчинённых и рядом с ним, на закрутке значка "Суворовец" хранился всю жизнь его первый погон кадета Мск СВУ.

 Отрывок из моего будущего романа "Жизнь по правилам и без..."