Паулина В рейсе Глава седьмая

«Паулина»

В рейсе

Жизнь судового механика

Глава седьмая


После швартовки капитан позвал меня на мостик и сообщил, что получили информацию о том, что следующий рейс из Галвестона запланирован на Чарльстон, а потом на Фукусиму и бункеровка в Панамском канале топливом триста восемьдесят сантистоксов во все танки, а для того, чтобы его хватило для перехода через Тихий океан до Японии, рекомендовалось набрать все танки по максимуму.
Тут же присутствовал и Никель.
Я был поражён. Никель же знал, что у нас только четыре танка с обогревом, а остальные четыре с постройки сделаны без обогрева. В них должно храниться только маловязкое топливо. Иначе, если принять в них топливо триста восемьдесят сантистоксов, оно застынет там и его невозможно будет выкачать из танков. Топливо там встанет колом при температуре забортной воды ниже плюс пятнадцать градусов.
По своему опыту я знал, что после выхода из Панамского канала через несколько дней температура забортной воды резко упадёт, а зимой в Тихом океане при подходах к Японии может вообще упасть до десяти градусов. Но Никель стоял рядом и утвердительно кивал головой:
— Это желание чартера. Только он платит за топливо. И только он распоряжается этим топливом. Мы к этому не имеем никакого отношения.
Что делать? Ну, не кричать же? Тогда я сел и написал ультимативное письмо о невозможности такого рейса с такой бункеровкой. В конце письма я сделал приписку, что если в танки без обогрева принять топливо триста восемьдесят сантистоксов, то его невозможно будет выкачать из танков и судно будет вынуждено зайти на Гавайи на дополнительную бункеровку.
А при теперешних требованиях инспектора Coast Guard — это значит, что оно там будет арестовано из-за неисправного дизель-генератора и останется там под арестом, пока дизель-генератор не заменят.
Капитан с Никелем прочитали письмо и отправили его чартеру с расчётами о количестве необходимого бункера. Скоро пришёл ответ, что бункеровка в Панамском канале остаётся без изменения, а здесь, в Галвестоне, нам предстоит принять триста тонн топлива для главного двигателя.

К вечеру подошёл бункеровщик. Смелые парни на этих техасских бункеровщиках. На борту их было только двое. Они лихо встали у борта, а наши матросы приняли у них швартовные концы.
Пока я подготавливал танки и производил замеры на бункеровщике, Львович с Серёгой присоединяли бункеровочный шланг. Фланец его не подходил к нашему приёмному фланцу. Два великих англичанина, Львович и Серёга пытались объяснить это донкерману, но тот их никак не мог понять. Да и как можно было их понять, если Львович выражение «Я люблю тебя» примерно выговаривал так: «Я б…ь люблю б…ь тебя на х…й», а Серёга только и говорил: «Ес, ОБХСС». Естественно, донкерман стоял в полном недоумении на палубе и в ответ тоже матерился на этих долбаных русских.
Выйдя от шкипера с документами о разрешении бункеровки, я увидел эту, «писанную маслом картину художника Тимирязева», что невольно не удержался от смеха. Но поняв ситуацию, всё разъяснил донкерману и конфликт был исчерпан. Донкерман нашёл подходящий фланец-переходник и передал его Серёге.
Бункеровка прошла спокойно и быстро. Я вновь спустился на баржу, подписал необходимые документы и с ними пошёл к капитану на мостик, чтобы доложить об окончании бункеровки и количестве принятого топлива.
Когда я вылез по штормтрапу на палубу, Серёга заканчивал отдавать гайки на бункерном шланге. Я осмотрел бункерную станцию на предмет чистоты и дал ему пару указаний, которые со стороны «генерального секретаря» сопроводились «ценными и умными» советами со стороны Серёги.
На мостике капитан принял у меня данные о принятом топливе, и мы с ним разговорились о дальнейшей работе судна. Капитан хотел списаться после прохода Панамского канала, и мы с ним говорили обо всех прелестях его отдыха в Болгарии.
Но тут на мостик забегает взъерошенный второй помощник.
— Бункеровщик не хочет отходить. Говорит, что вы у него что-то забрали и не отдаёте.
Я удивился. Что же это мы у него такое могли забрать? Вроде бы ничего, насколько я помнил. Но, пообещав капитану разобраться с ситуацией, спустился к трапу.
Донкерман был воистину зол. Он, с пеной у рта кричал, что мы забрали у него переходник и не вернули его.
Странно. Обычно такие вещи сразу отдают с бункеровочным шлангом. Осмотрев станцию, переходника я в ней не нашёл. Тогда я пошёл искать Серёгу.
— Баржа давала тебе переходник на шланг? — я с раздражением ворвался к нему в каюту.
А Серёга уже переодетый и помывшийся в душе блаженно сидел на диване. У него даже выражение на лице не изменилось после того, как я ворвался к нему.
— Давала, — безмятежно протянул он.
— А ты отдавал им этот переходник назад? — ещё более распыляясь, чуть ли не орал я на него.
— Неа, — так же безмятежно отвечал мне мой вечно угнетённый моторист.
— А почему? — уже с ехидцей подкатывал я к этой неприступной стене безмятежности.
— А пусть он у нас будет. Вот если опять случиться бункеровка то, где мы его тогда возьмём? — так же безмятежно и спокойно выдвигал свои железные аргументы мой «наилучшейший друг», — а так он у нас уже есть и не придётся его нигде искать.
Тут меня уже взорвало:
— А мама тебе никогда не говорила, что у чужих дядей ничего нельзя брать без спроса? – подошёл я к безмятежно разглогольствующему «эконмисту». - Где ты его затырил?
— Нигде я его не ховал, - не понимая моей злости, пожал плечами Серёга. - Так там же он и лежит — в станции. У шкапчике. Я его так аккуратненько ветошью перемотал и у уголочке скл;жил.
Ну, что с него возьмёшь — ну хохол, одним словом. Всё до сэбэ.
Побежав в станцию, я нашёл этот злополучный переходник в шкафу для инструментов и спустил его на верёвке донкерману. Тот успокоился и пожелал мне спокойного рейса. Таким образом инцидент мирно завершился. Можно идти отдыхать, ведь завтра меня ожидал не менее насыщенный день.

Сервисные инженеры для проверки работы главного двигателя приехали двадцатого января. Один из них, тот же самый высокий голубоглазый датчанин, с радостью пожал мне руку. Мы с ним ещё при его первом визите пятого числа, облазили всю корму судна. Он мне очень помог, чтобы разобраться в работе ВРШ и дейдвудного устройства и дал очень много дельных советов. Вот и сейчас он выдвигал предположения о сбоях в работе главного двигателя:
— Это у вас всё из-за плохой работы топливных насосов. Если вы их сделаете хорошо, то главный двигатель будет держать семьсот пятьдесят оборотов. Если насосы будут работать плохо, вы никогда не добьетесь семиста пятидесяти оборотов. Но если главный двигатель не развивает больше семисот двадцати оборотов, то сразу надо будет перезапустить компьютер. То есть выключите питание на компьютер, а потом включить его. И у вас снова будет семьсот пятьдесят оборотов.
А я думаю, что за ересь он несёт. Даже если на двигателе не будет работать половина цилиндров, регулятор оборотов всё равно будет поддерживать семьсот пятьдесят оборотов. Если, конечно, регулятор исправен. Мы же с Мишей вставили в карту «жучок». И у нас всё получилось. Что-то не то пропагандирует этот инженер. Но я благоразумно промолчал и в знак согласия послушно кивал головой. Он умный. Ему за это фирма денег платит. Пусть выдвигает свои идеи. А у нас своя свадьба. Мы сами знаем, что и как у нас работает.

***

Это как на одном контейнеровозе в Индии отказала автоматика. Главный двигатель на топливе не запускался.
Хозяин приказал ничего не трогать и ждать сервисного инженера. Сервисный инженер-индус приехал из Коломбо с помощником. В белом комбинезоне. Деловой. Он начал один за другим вскрывать датчики автоматики, постоянно требуя для них новых запчастей. Хорошо, что они у нас были. Я только успевал подносить их ему. После ремонта каждого датчика инженер пытался запустить главный двигатель. Но двигатель не запускался. Через полтора суток работы инженера двигатель так и не заработал на топливе. Вид инженера к этому времени сдулся. Комбинезон был уже грязно-серого цвета с яркими чёрными мазутными пятнами. Инженер сидел в ЦПУ в удручённом состоянии и тупо смотрел в схему, а его помощник спал у него в ногах на палубе. На мои вопросы он вообще не реагировал. Тогда я со вторым механиком спустился вниз к маховику и протёр ветошью датчики, считывающие обороты главного двигателя. Мы поднялись в ЦПУ и, не обращая внимания на инженера, принялись запускать двигатель. Двигатель запустился и заработал на топливе! Ошарашенный таким эффектом инженер, даже подпрыгнул на стуле. От неожиданности полученного результата, у него прошла вся усталость. Он в недоумении смотрел на меня и всё время спрашивал:
— Ты что-нибудь сделал с главным двигателем?
Я ничего ему не рассказал о нашей манипуляции с датчиками, а только пожал плечами и сказал:
— Ничего, наверное, бог услышал твои просьбы, — тогда цейлонец сорвался со стула и принялся в бешенном танце скакать по ЦПУ:
— Бог услышал меня! Да! Он услышал меня! Он помог мне! Спасибо тебе, Бог, — чуть ли не кричал инженер. Он пинками поднял своего помощника и заставил его воздать Богу молитву.
Не знаю, какому богу они молились, на каком языке, но инженер быстро собрал весь свой инструмент, написал отчёты о проделанной работе и в спешном порядке был таков.
Мы потом со вторым механиком долго смеялись и пообещали выучить шриланкийский язык, чтобы он помог нам при очередной поломке справиться с трудностями, возникающими в нашей работе.

***

И тут я не стал спорить со светилами науки и техники. Тем более они  — датчане, белые люди. Мы только протестировал с ними главный двигатель.
Сымитировали несколько неисправностей. Двигатель на всех режимах работал нормально. Без замечаний. Инженеры и сами удивились, что же произошло с главным двигателем. Почему он «сам» начал работать, как и прежде. Но, про поставленный «жучок», я им, конечно, не сказал, а подписал довольным инженерам акты о произведённых работах. С тем они и уехали.

Затем приехали страховщики из клуба P&O и вновь начали всё осматривать. Пришлось опять, уже в который раз, всё запускать и всё рассказывать, водить и показывать. Один из них, по виду — пакистанец, всё пытался меня учить, какие я должен делать записи в машинном журнале, чтобы избежать ненужных расходов при авариях. Я, молча соглашался с ним, матерясь в душе, а когда выпроводил его из ЦПУ, то сел и на полчаса упёрся неподвижным взглядом в ближайшую переборку. Такие умные советы мне ещё давали наши капитаны-наставники двадцать пять лет назад, когда я только-только стал старшим механиком. Ох! Как я устал от всех этих умных советов…

Двадцать первого января произошёл отход из Галвестона. А как отходить? Да запросто. Прикинувшись полнейшим лохом, я в присутствии Никеля, нажал кнопку запуска главного двигателя, разогнал его и поехали. А Никель бегает, а Никель носится… От него один ажиотаж и неразбериха. Он машет руками, орёт и требует, чтобы я ему всё показал и рассказывал. Иногда приходилось показывать этому беснующемуся швабу одно и то же по несколько раз. Оказалось, что у него и с памятью проблема. Наверное, Альцгеймер был его лучшим другом.
Если он не записал очередную подсказку или совет себе в блокнот, то тут же его забывал. Если ему что-то надо, он бежит звонить в Германию из каюты, потом бежит на мостик, чтобы позвонить в машинное отделение:
— Чиф, приди ко мне в каюту, у меня есть для тебя информация из Германии, — это он предлагал мне каждый раз после получения очередного послания.
Мне приходилось через весь тоннель идти к нему в каюту, выслушать совет, полученный из Германии, а потом возвращаться в машину и выполнять присланные предписания. Потом звонить на мостик, чтобы вызывать Никеля и докладывать, что всё сделано так, как предписывалось, но ничего не вышло и двигатель по-прежнему работает на семистах двадцати оборотов, а не на семьсот пятидесяти. И так было постоянно, как только приехал этот Никель.
Пигги был совсем другой. Он только потребовал принести ему всю судовую документацию и целыми днями сидел и разбирался с ней. Один раз он вызвал меня на мостик, чтобы объяснить, как правильно заполнять заявки на материальное снабжение и запасные части. В конце концов, он выписал нам все свои предписания, дал дельные советы и, когда судно встало к причалу, уехал.

Ну а Никель остался на борту и пошёл с нами до Чарльстона. Всё было нормально. Я же трясся над каждой железякой и проверял всё по несколько раз. Как в той пословице: обжёгшись на молоке, дуй на воду. Так оно и вышло. После выхода из зон маневрирования капитан начал вводить главный двигатель в режим полного хода. Ручка телеграфа поставлена на «Полный вперёд», а лопасти винта развёрнуты только наполовину, а дальше они не разворачиваются. Скорость судна только одиннадцать узлов. И больше не увеличивается. Опять непонятки.
Никель орёт. Что? Зачем? Почему? А что я ему скажу? Только одно — не знаю. Тут бы сесть и спокойно всё обдумать, а этот шваб сбивает все мысли. Ничего не идёт в голову. Наконец-то Никель убежал на мостик опять звонить в Германию. Мы вздохнули с облегчением.
Львович с Мишей сидели за столом и клубами выпускали дым, а я с Серёгой отгородился от них вентилятором в другом конце ЦПУ.
В ЦПУ царила «тишина», если это можно было так назвать при работе главного двигателя, но тут Миша выдал:
— Скорее всего, это опять какая-то карта даёт неисправность. Вот если бы её обойти, то возможно лопасти и развернуться на полный ход.
Меня тут же осенило:
— Миша, родной! Так мы же можем это сделать. На мостике есть кнопочка «BACK UP» у ручки телеграфа.
— Точно, Владимирович, а давай попробуем её нажать. Что получится? — воодушевился Миша.
Я позвонил капитану и попросил его нажать эту запрятанную в красную коробочку кнопку. Капитан нажал на неё. И, о чудо! Лопасти начали медленно идти на увеличение разворота и главный двигатель в ответ только мощно зарычал.
Мы вновь были вне себя от радости! Снова, от переизбытка эмоций, вокруг поста управления был совершён знаменитый папуасский танец, которого мы совсем не стеснялись.
Когда эмоции поутихли, мы мирно уселись на свои места. Проверили все приборы и температуры механизмов. Судно имело скорость шестнадцать узлов, все агрегаты работали в нормальных пределах. Да! Мы это сделали! Мы победили эту чёртову железяку. Теперь, расслабившись мы сидели и молчали, думая каждый о своём.
Отдохнув от пережитого, я вылез по скоб-трапу на палубу.
Погода стояла отличная. Тепло. Полный штиль и только где-то вдалеке просматривались нефтяные вышки.
Пройдя на корму, я увидел, что дверь в помещение АДГ была открыта. Я подумал, что Миша её забыл закрыть, когда после отшвартовки останавливал АДГ.
Подойдя к двери и заглянув туда, я увидел, что там возится Никель. Приглядевшись, я увидел, что он пытается отвязать и вытащить старые повреждённые части АДГ. От удивления как-то само собой вырвалось:
— А что ты тут делаешь, мистер Никель?
От неожиданности Никель вздрогнул, но оправившись от испуга, налетел на меня:
— Ты почему здесь оставил такой беспорядок, чиф? Почему эти все части поломанного дизеля до сих пор валяются здесь? Когда здесь уже будет порядок?
Вообще-то повреждённый ЗИП от АДГ не валялся, а был надёжно привязан и закреплен. Это Серёга, когда узнал, что судно последует на ремонт в Китай, собрал здесь весь цветной металл, чтобы в Китае его сдать, чтобы слегка обогатиться. Я был не против этой очередной Серёгиной затеи. Поэтому помещение АДГ временно превратилось в склад цветного металлолома, который и до нас там хранился.
Но такой склад не устраивал Никеля.
— Надо немедленно всё отсюда выкинуть! — орал он и безапелляционно потребовал. — Очистите помещение немедленно.
Но мне уж очень не хотелось сейчас таскать этот металлолом. Да и куда? Свободных помещений вокруг не было.
— А куда я его отсюда вытащу? — как можно наивнее задал я вопрос Никелю.
— За борт! — чуть ли не орал, взбешённый моим спокойствием, Никель.
— За борт нельзя! — как можно рассудительней, попытался я объяснить ситуацию Никелю, — Здесь территориальные воды США. И загрязнение их и окружающего шельфа приведёт к штрафу в пять тысяч долларов или тюремному заключению. Вот выйдем в Тихий океан, тогда и выкинем весь металл, а пока он пусть лежит тут.
Но Никеля такой ответ не устраивал:
— В Чарльстоне придут представители береговой охраны. Они нам напишут замечание из-за этого склада.
— Не напишут. Они уже видели всё это и ничего не сказали. Всё же безопасно привязано. Попробуй, оторви, хоть что-нибудь, — предложил я Никелю.
Тот попытался пошевелить некоторые железяки. Но, это у него не получилось. Серёга своё дело знал туго. Всё было принайтовано смертельным образом. Никель ещё раз попытался добраться до этого металла, но ни одна из железяк даже с места не сдвинулась.
Никель всё не успокаивался:
— Завтра, когда выйдем из территориальных вод, это помещение должно быть чистым, - приказал он.
— Yes, sir! — козырнул я и тут же добавил. — Только я об этом сделаю запись в машинном журнале, — потому что и завтра и до самого прихода в Чарльстон мы всё равно будем находиться в территориальных водах США.
Я это хорошо знал, так как видел прокладку курса до Чарльстона.
На мои слова Никель ничего не ответил и выскочил из помещения АДГ. Я ещё немного походил по корме, просмотрел все помещения, за которые отвечал, и пошёл на обед.

Вечером «Паулина» входила во Флоридский пролив. Когда стемнело, я вышел на палубу и смотрел на ярко освещённые берега, на города, которые оставались у нас по левому борту. Поднялся на мостик и посмотрел по карте и локатору что же там такое находится на таком далёком и чужом берегу.
Насладившись видами ночной Флориды и передохнув, я вернулся в машину и проверил все механизмы.
Там мы встретились с Львовичем, который тоже переживал за машину. Но, успокоенные, что всё в норме, мы вернулись в надстройку. Я поднялся к себе в каюту и завалился спать.

Конец седьмой главы

Полностью повесть «Паулина» опубликована в книге «Паулина»: https://ridero.ru/books/paulina_1/