Происки западной философии

ПРОИСКИ ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ

Борис Ихлов

В 1926 г. Я. Смэтс ввел термин «холизм», обозначающий «философию целостности». Очевидно, что целью Смэтса было таким способом затушевать марксизм, принизить значение марксистского понимания системности.
Холизм будто бы исходит из очевидного, из того, что целое больше части, из того, что часть целого подчинена целому, рука бессмысленна без туловища и т.п. Казалось бы, холистические воззрения противостоят механицизму, попытке сведения высших форм материи к низшим в духе редукционизма.
Больше того: холизм как будто повторяет диалектику Гегеля, утверждая, что при снятии противоречия возникает нового на более высоком уровне: онтологический принцип холизма гласит: целое всегда есть нечто большее, чем простая сумма его частей. Чтобы затушевать, подменить материалистическую диалектику, вводят понятие эмерджентности. На первый взгляд, это то же самое. Но основатели версии эмерджентной эволюции С. Александер и К. Л. Морган вкладывают в это понятие противоположный, идеалистический смысл: материя не является причиной самой себя, как формулировал Спиноза. Новое качество в их толковании возникает в системе благодаря кусочку божества. Движущая сила развития – «низус» - по Александеру и Моргану является идеальной. У некоторых американских философов понятие эмерджентности приобретает материалистическую окраску, но остается метафизическим, оно «прикладывается» к субстанции, подобно флогистону или теплороду.
С точки зрения холизма вся Вселенная — это единое целое, а выделяемые нами отдельные явления и объекты имеют смысл только как часть общности. В дихотомии номинализма и реализма холизм на стороне реалистов, холисты полагают, что общее существует само по себе, вне частного.
Холизм пытаются оправдать общей теорией систем, синергетикой.
Метод холизма и метод редукционизма – один и тот же. Редукционизм абсолютизирует частное (единичное), холизм абсолютизирует целое (общее). В результате возникает абстрактное единичное или абстрактное общее. Эта общая ошибка дает возможность либералам противопоставить классовым (частным) ценностям общечеловеческие ценности, которые явлены ценностями США. Или, наоборот, противопоставить личность, индивидуальность – «серой толпе» или государству. Причем противопоставление имеет смысл только в качестве пропаганды против СССР или РФ, т.к. в США подавление личности – гораздо жестче. В принципе личность подавляет не 2серая толпа». А капиталистическое производство. То же самое делали советские идеологи КПСС, принижая индивидуальное во имя целого (которое было явлено элитой КПСС).
Одно конкретное частное, рука, полностью определено целым организмом, но, другое конкретное частное, рабочий класс, не обязано поддерживать господство буржуазии, которое есть общее (нация).
Фактически холистическими являются гештальт-психология, феноменология Гуссерля, философия науки Куна или Дюгема-Куайна, концепции Бергсона или А. Н. Уайтхеда.
К. Уибер провозглашает холизм, развивая философскую концепцию интегральной психологии – разумеется, против марксисткой социальной психологии в изложении, в частности, Б. Поршнева. Фактически холистическим является концепция структурализма в изложении, например, Леви-Стросса или поклонников «автореферентной» лингвистики. Это т.н. «методологический холизм».
Физик-теоретик и популяризатор науки Дэвид Дейч в своей книге «Структура реальности» критикует как редукционизм, так и холизм: «Кстати, противоположность редукционизма — холизм, идея о том, что единственно правильные объяснения составлены на основе систем более высокого уровня, — еще более ошибочна, чем редукционизм. Чего ожидают от нас холисты? Того, что мы прекратим наши поиски молекулярного происхождения болезней? Что мы откажемся от того, что люди состоят из дробноатомных частиц? Там, где существуют упрощенные объяснения, они столь же желанны, как и любые другие». На самом деле за очевидной критикой холизма стоит желание принизить марксизм.

Лингвист Эмиль Бенвинист, будто бы, следует марксизму, на самом деле – холизму. Он утверждает, что
человек якобы неразрывно связан с Вселенной. Каким же способом? Электромагнитным? Разумеется, нет. Остаются тонкая энергия и прочая мистика. Разум, утверждает Бенвинист, не имеет референта, задача автоэпистемологии (самопознания) – самозамкнутость. Логический прием – референция (вместо дефиниции). По Бенвинисту лингвистика не изучает истинную реальность. Лингвистика – автореферентна. Бенвинист предлагает исследовать перфомативные высказывания, то есть, такие высказывания, которые не бывают истинными или ложными, которые не только описывают данную реальность, но и изменяют социальную реальность, которую они описывают. Например, клятвы, обещания, предупреждения, приказания. Можно было бы еще добавить гипноз. Но Джон Остин, который ввел этот термин и поделил все высказывания на перформативы и констативы, не понял, что все констативы являются перформативами, ведь человеческий язык возник в общественной трудовой практике. И в уже развитом виде констатив обязательно перформатирует, например, констатация «я тебя люблю», «Волга впадает в Каспийское море», «воздушный шарик лопнул» или «вечереет». Если это выслушивает обыватель – это констативы. Если восприятие активно – то и перформативы.  Бенвинист отрывает субъективную реальность от объективной, лингвистику – от внешнего мира.

Марксизм также пытаются подменить сциентизмом, т.е. представлением, что истина лежит исключительно в научном знании. Далее марксистское фактически понимание мира чуть искажается. Чтобы была возможность критики: сциентизм утверждает научное знание наивысшей культурной ценностью. Маркс резко возражает этому: «В науке нет ничего, кроме ее практического применения».
К сциентизму примыкает редукционизм, иные сциентисты призывают строить науки по образу и подобию физики и математики, которые уже вышли на «операциональный уровень», а прочие науки – еще нет. Как говорил Резерфорд: «Все науки делятся на физику и коллекционирование марок». То есть, и философия тоже, в первую очередь, марксистская. Именно поэтому термину «сциентизм» приписывают пейоративную коннотацию, термин используют для критики.
Соответственно, на одну неверную философию накручиваются ей противоположные неверные, напр., антисциентизм, критикующий науку, апеллирующий к очевидным нерациональным способам познания мира. Очевидно, что антисциентизм в завуалированной форме противостоит марксистскому материализму. Андре Конт-Спонвиль критикует сциентизм, он определяет его как религию, ибо подменяет науку догматикой, которую превращают в императив, следовательно, «сциентизм – опасный вздор». Понятно, куда направлены стрелы критики философа: под видом нападок на сциентизм он пытается задеть марксизм.

Первопроходцем в насаждении структурализма в лингвистике считается швейцарский языковед Фердинанд де Соссюр. Соссюр без обиняков утверждал нелепейшую вещь: «единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя» (Курс общей лингвистики. М., 1933. С. 207). То есть, язык по Соссюру – это система взаимосвязанных особыми законами знаков, не более. Это сужение понимания языка и лингвистики дало ход т.н. лингвистическому редукционизму, т.е. сведению всей культуры к системе знаков.
То, что любое понятие, вырванное из контекста, может быть наполнено самым разным содержанием в зависимости от класса, нации, этноса, субъекта, в зависимости от исторической эпохи и от внешних условий, то, что язык – не замкнутая, а открытая система, Соссюр не понимает.
Структурализм переносит противоречие с целостной структуры внутрь на уровень отдельных «двойных оппозиций», что является эклектикой даже на этом уровне, поскольку противоречие полагается не в элементе структуры, не в субстанции, а вне ее. В этом плане структурализм стремится подменить атомизм (Трубецкой Н. С. В кн. «Общее языкознание». М., 1972, С. 9). Более того, у Фуко наука лишается социальных корней и оказывается вообще бессубъектной. «Историю мысли, - пишет он, - надо очистить от всякого трансценденталистского нарциссизма» (Археология знания. 1969). Имеется в виду – очистить от субъективности.
Соединение структурализма и фрейдизма пытались осуществить Фуко и Лакан, перевести этнологию на рельсы структурализма собирался Леви-Стросс.
Структурный метод - это: 1) выделение первичного множества объектов, в которых можно предполагать наличие единой структуры; 2) расчленение объектов (текстов) на элементарные сегменты, в которых типичные, повторяющиеся отношения связывают разнородные пары элементов; выявление в каждом элементе существенных для данного отношения реляционных свойств; 3) раскрытие отношений преобразования между сегментами, их систематизация и построение абстрактной структуры путём непосредственного синтезирования или формально-логического и математического моделирования, а затем выведение из структуры всех теоретически возможных следствий и проверка их на практике.
То есть, ничего нового в сравнении с обычной научной методологии структурный метод не содержит.

Реакция на кризис культуры

Экзистенциализм, или философия существования, разрабатывался Мартином Хайдеггером, Карлом Ясперсом, Жан-Поль Сартром, Альбером Камю, Габриэлем Марселем.
Хайдеггер сотрудничал с фашистским режимом, Ясперс был его противником, так же, как и Сартр, друживший с антифашистским Сопротивлением во Франции. Сартр был близок к маоистам, а Камю был противником коммунистической идеологии вообще. Марсель был верующим, Сартр и Хайдеггер - принципиальными атеистами. Сартр обозначал экзистенциализм как гуманизм.
Экзистенциализм делает акцент на уникальности не человеческого «я», а именно иррационального бытия человека. Экзистенция, как и «я», индивидуальна и неповторима, означает переживания отдельно взятого индивида, не похожего ни на кого, поэтому научному обобщению не подлежит.
Экзистенциализм развивался параллельно родственным направлениям персонализма и философской антропологии, от которых он отличается прежде всего идеей преодоления (а не раскрытия) человеком собственной сущности. Психолог и психотерапевт Р. Мэй утверждает, что экзистенциализм - не философское направление, а некое культурное движение.

Очевидно, что экзистенциализм стал результатом крушения веры в технический прогресс, в демократию и либерализм, возникновения атмосферы страха. Безысходности.
По мнению экзистенциалистов ошибка рационального мышления в том, что оно исходит из принципа противоположности субъекта и объекта, то есть разделяет мир на две сферы — объективную и субъективную, действительность, в том числе и человека, рациональное мышление рассматривает только как предмет, а подлинная философия должна исходить из единства объекта и субъекта. Это единство и составляет «экзистенция», иррациональная реальность. Чтобы осознать себя как «экзистенцию», человек должен оказаться в «пограничной ситуации» — например, перед лицом смерти. В результате мир становится для человека «интимно близким». Истинным способом познания, способом проникновения в мир «экзистенции» объявляется интуиция («экзистенциальный опыт» у Марселя, «понимание» у Хайдеггера, «экзистенциальное озарение» у Ясперса), которая являет собой иррационалистически истолкованный феноменологический метод Гуссерля.

Согласно экзистенциализму «предметы и животные не обладают свободой, поскольку сразу обладают сущностью, эссенцией. Человек же постигает свою сущность в течение всей жизни и несёт ответственность за каждое совершённое им действие, не может объяснять свои ошибки «обстоятельствами». Таким образом, человек мыслится экзистенциалистами как строящий себя «проект». Идеальная свобода человека — это свобода личности от общества».
Человек - всегда в процессе становления, в переживании кризиса культуры, в которой он переживает отчуждение от самого себя.  Поэтому страх — это что-то значительно глубже, чем простое переживание, он отличен от боязни, которая предполагает угрозу от людей, явлений и т. д. Страх не вызван внешним объектом, человек не может даже сказать, что его страшит. Именно в этой неопределённости и проявляется основное свойство страха. Это чувство возникает без какой-либо определённой причины.

Согласно Леви-Строссу, безработица – это как раз тогда, когда причины неведомы, не знаешь, куда бежать. Безработица – не вещь, не явление, не условия, не обстоятельства.
В большинстве случаев страх считается негативным явлением, но экзистенциалисты придают ему позитивный окрас. Они говорят, что страх потрясает человека во всех его жизненных отношениях. Он необходим нам для того, чтобы вытянуть человека из размеренного, бездумного проживания жизни. Именно страх даёт возможность абстрагироваться от всех ежедневных проблем, забот и посмотреть на все происходящее со стороны. Страх подобен огню, он сжигает все несущественное и временное; он отвлекает человека от всего мирского. Только тогда проявляется истинное существование.
Кьеркегор утверждает: страх — это головокружение свободы.
Во время этого чувства все незначительное отступает на задний план, а остается само существование. Когда человек поднимается над бездумным проживанием — он понимает, что большинство его ценностей, ориентиров и жизненных отношений — ошибочны. Прежде он был ими несом, но теперь словно отторгнут от них, теперь он целиком опирается на самого себя, и лишь в этом проявляется истинная свобода. Робинзон был бы идеалом экзистенциализма, если б ему не надо было работать, чтобы не умереть с голоду. Как следствие, страх у экзистенциалистов становится наивысшим достижением человека, так как только в нем открывается истинное существование. На самом деле явление страха есть лишь одна из сторон гегелевского «внутреннего беспокойства субстанции».

Камю в книге «Человек бунтующий» выступает против системы вообще, а Леви-Стросс - как раз за систему. Леви-Стросс забыл упомянуть, что изыски Сартра, Камю, Хайдеггера и пр.  – это реакция не только на «рост беспокойства души при виде техники» (Хайдеггер), это реакция на развенчание КПСС как носителя марксизма, за которой нелогично следует поиск преодоления марксизма, хотя и, по предложению Хайдеггера, исходя из марксизма. Французский коммунист Андрэ Моруа так и обозначил: «Если бы Маркс был жив, первое, с чего бы он начал – с критики самого себя.» Тут явно нужно отделить сначала котлеты от мух и понять различие между марксизмом, идеологией КПСС и реальностью в СССР, чего представители экзистенциализма сделать не удосужились. Поиск новых форм обернулся следованием за психоделической революцией, антипрогибиционизмом и пр.

Антропологический коммунизм

В качестве возражения ужасам современности Клод Леви-Стросс разделывается с общественными противоречиями в двух абзацах: «Революция в умах, произведенная Руссо, предшествовавшая антропологической революции и положившая ей начало, состоит в отказе от принудительного отождествления какой-либо культуры со своей собственной культурой или отдельного члена какой-либо культуры с тем образом или с той ролью, которые эта культура пытается навязать ему. В обоих случаях культура или отдельная личность отстаивают свое право н свободное отождествление, которое может осуществиться только за пределами человека, т.е. путем сопоставления со всеми теми существами, которые живут и. следовательно, страдают; а также до того, как человек превращается (превратился) в общественную фигуру или ему приписали историческую роль, т.е. путем сравнения с существом как таковым, еще не вылепленным и не классифицированным таким образом, «я» и «другой», освобожденные от антагонизма, который лишь философия пыталась поощрять, возвращают себе единство» (Первобытное мышление. М., Республика, 1994, С. 25).

  По мнению Леви-Стросса, прежде чем ощутить различие между людьми, а в первую очередь, между людьми и животными, человек научился признавать тождество, признавать, что люди и животные – существа чувствующие, в чем, собственно,  и состоит отождествление», которое «значительно предшествует осознанию человеком имеющихся между ними различий, сперва в отношении черт, общих для всех живых существ, и лишь позже в отношении черт человеческих, противопоставляя их животным чертам». Именно «этим смелым выводом Руссо положил конец доктрине Декарта, а именно: «Я мыслю, следовательно, существую». Т.е. Руссо, по мнению Леви-Стросса, опроверг изначальную основу «доктрины» Декарта, состоящую в подчеркивании основного отличия человека от животного – способности мыслить. Ибо акцент по Леви-Строссу нужно ставить на единстве, но не на различии. Те, кто ставит акцент на различии, поступают высокомерно: «Такая цивилизация, основанная на принципе и идее повышенного мнения о себе, является гнилой с самого своего рождения». И «только Руссо смог восстать против этого эгоцентризма» (С. 26).

Есть ли здесь какие-то глубокие суждения, какая-то наука? Нет, ничего этого нет. Леви-Стросс просто объявляет все попытки с помощью научных методов установить различия между человеком и животным «высокомерием». И эту чепуху печатают, к этой чепухе прислушиваются.

Леви-Стросс упоминает Руссо. Жан Жак Руссо – гуманист, романтик. Насколько гуманист? Вот насколько: Руссо испытал нищету, служил лакеем, и это, как у многих, впавших в нищету, покалечило его моральные принципы. Порой он жил за счёт богатых женщин, однажды он своровал дорогую ленту у своей хозяйки, кража была обнаружена, и Руссо свалил вину на молодую служанку, которую он любил. После землетрясения в Лиссабоне Руссо объявил, что жертвы землетрясения сами виноваты в своей гибели, потому что жили в семиэтажных домах, а не в пещерах, как дикари.

Руссо критиковал неравенство и частную собственность, но причины неравенства видел в развитии производства, в земледелии и металлургии, в связи с чем предлагал вернуться в «естественное состояние». Соответственно история человечества у Руссо представляет ряд ступеней последовательного уклонения от естественного блаженного и непорочного состояния. Согласно Руссо первая беда пришла тогда, когда люди уклонились от мудрого правила жить и трудиться особливо, когда они вступили в общежитие и началось разделение труда. Общежитие ведёт за собой неравенство и служит последнему оправданием; а, так как Руссо голосует за равенство, то он осуждает общежитие. Т.е. Руссо не понимал, что труд есть результат общежития, и личность возникает как новое системное качество именно в результате коллективного труда.
«Человек рожден свободным, а между тем он везде в оковах», - писал Руссо. Руссо проливал слезы над страданиями любого бедняка, но равнодушно отвергал любые социальные проекты в помощь этому бедняку. Хуже того: он полагал, что в древности между людьми существовал некий общественный договор, к которому он предлагал вернуться. И этот договор сводятся к отчуждению прав каждого члена в пользу общины: «Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли, и мы вместе принимаем каждого члена как нераздельную часть целого». То есть: вместо возврата к естественному одиночному состоянию подчинение личности некой абстрактной общей воле. Которую. Без сомнения, будут выражать исключительно богатые.
То есть, говорить о Руссо как о философе, мягко говоря, не приходится. Теперь поговорим по поводу сближения человеческого и животного у Руссо, как он якобы преодолел «эгоцентризм» Декарта.
Напомню, что дуалист Декарт, следуя своему механистическому (картезианскому) воззрению, полагал, что животные – это механические машины, подчиненные инстинктам. Но как идеалист он считал, что человек отличается от животного тем, что бог вдохнул в него душу.
Декарту возразил Ламетри в своей знаменитой книге «Человек-машина», где указал на великое сходство между человеком и животным.
Современные данные показывают, что у животных есть зачатки мышления, в том числе абстрактного. Материалистические обоснования этого ясны: мышление происходит не только в ходе формирования языка, но, главным образом, в практической деятельности.
Верно ли понял Леви-Стросс Рене Декарта, неизвестно, но есть вопросы, каким местом он читал труды Жана Жака Руссо. Дело в том, что Руссо хотя и критиковал Декарта, но по сути придерживался картезианских позиций, в отношении животной «культуры» он был столь же высокомерен. Согласно Руссо животный мир – это царство необходимости, специфика человека – в возможности свободы.
Напомню, что у Аристотеля человек определяется как «общественное животное», то есть, стайное новое качество отлично от стайных качеств животных, и это отличие в том, что человек - «разумное животное». То есть, точка зрения Декарта близка к аристотелевской.
Руссо, казалось бы, встал на точку зрения Ламетри (до него сходные идеи высказывал в XV веке Пико делла Мирандола): животные обладают разумом, они, как и человек, способны чувствовать, общаться с помощью языка жестов и звуков, словом, в этом плане отличия животного от человека не являются качественными.
Но Руссо обнаруживает еще больший, нежели Декарт, «эгоцентризм». Он, как указывалось выше, утверждает, что качественным отличием человека от животного является способность к самосовершенствованию в течение всей жизни. Животное же является совершенным «сразу же».
Далее Руссо отвергает свою собственную критику Декарта и встает на позиции Декарта, он утверждает, что животное, жизнь которого определяется инстинктами, не может сопротивляться их действию, оно двигается как машина. То есть, животное лишено свободы. Человек же определяется через свою свободу. «Во всяком животном, - пишет Руссо, - я вижу лишь хитроумную машину, которую природа наделила чувствами, чтобы она могла сама себя заводить и ограждать себя, до некоторой степени, от всего, что могло бы ее уничтожить или привести в расстройство. В точности то же самое вижу я и в машине человеческой с той только разницей, что природа одна управляет всеми действиями животного, тогда как человек и сам в этом участвует как свободно действующее лицо. Одно выбирает или отвергает по инстинкту, другой — актом своей свободной воли; это приводит к тому, что животное не может уклониться от предписанного ему порядка, даже если бы то было ему выгодно, человек же часто уклоняется от этого порядка себе во вред. Именно поэтому голубь умер бы с голоду подле миски, наполненной превосходным мясом, а кошка — на груде плодов или зерна, хотя и тот и другая прекрасно могли бы кормиться этою пищей, которою они пренебрегают, если бы они только догадались ее отведать. Именно поэтому люди невоздержанные предаются излишествам, которые вызывают волнения и смерть, так как ум развращает чувства, а желание продолжает еще говорить, когда природа умолкает… Но если бы трудности, с которыми связано изучение всех этих вопросов, и оставляли все же некоторый повод для споров относительно этого различия между человеком и животным, то есть другое, весьма характерное и отличающее их одно от другого свойство, которое уже не может вызвать никаких споров: это — способность к самосовершенствованию, которая с помощью различных обстоятельств ведет к последовательному развитию всех остальных способностей, способность, присущая нам как всему роду нашему, так и каждому индивидууму; в то время как животное по истечении нескольких месяцев после рождения на свет становится тем, чем будет всю жизнь, а род его, через тысячу лет, — тем же, чем был он в первый год этого тысячелетия. Почему один только человек способен впадать в слабоумие? Не потому ли, что он таким образом возвращается к изначальному своему состоянию; и в то время как животное, которое ничего не приобрело и которое тем более не может ничего потерять, всегда сохраняет свой инстинкт, человек, теряя вследствие старости или иных злоключений все то, что он приобрел благодаря его способности к совершенствованию, снова падает таким образом даже ниже еще, чем животное?» В человеке «желание продолжает еще говорить, когда природа умолкает».
Иные  аналитики, например, Ферри Люк, в качестве проявления свободы воли приводят пример отсутствующего у животных человеческого садизма, т.е. осознанного стремления причинить кому-либо страдания. Однако это не свобода воли, садизм, как фашизм – социально обусловлен.
С одной стороны, Руссо возражает религиозному фатализму. С другой стороны, вероятно, если бы Руссо был знаком с теорией эволюции, он бы отбросил тезис о самосовершенствовании. Если бы Руссо был бы знаком с биохимическими реакциями, он бы, возможно, отказался бы от тезиса о свободе воли человека. Если б Руссо понимал подчиненность человека общественным законам, если б он видел, как труд рабочего закабаляет его сознание, он бы, наверно, говорил о несвободе человека. Если бы он знал, что редукционизм несостоятелен, он. Может быть, подумал об иной форме выражения тезиса о свободе воли человека. Но как предполагать интеллект в человеке, в котором его нет? Поэтому анализировать далее книгу Леви-Стросса я не буду, это бессмысленное занятие. Лучше обратимся к тому методу, который провозгласил Леви-Стросс и его единомышленники: к структурализму.

Примат общего

К столпам структурализма можно отнести искусствоведа Умберто Эко, литературоведа Ролана Барта, психоаналитика Жака Лакана, лингвиста Романа Осиповича Якобсона, историка Мишеля Фуко.
Структурализм заявляет о приоритете бессознательных структур над субъектом и сознанием, отношений над элементами, синхронии над диахронией, холизма над атомизмом. Культура рассматривается как знаковая система, общество - как символический порядок. Структуралистские идеи применяются в антропологии, психоанализе, семиотике, литературоведении, религиоведении, истории, социологии и пр. В своей безграмотности структуралисты отождествляют позитивизм и натурализм, приписывая позитивизму утверждение, что мир не зависит от сознания и непосредственно познаваем. На самом деле позитивизм, апеллируя к чувственным первичным элементам, сводит мир к комплексу ощущений, то есть, структуралисты стоят на релятивистских позициях позитивизма.

Существует ли для Леви-Стросса обособление этносов, наций, вообще культур? Кстати, Ленин и Поршнев отмечали, что расселение культур по планете имело взрывной характер, путем отталкивания, культура бежала от культуры. С другой стороны, одинаковость, схожесть отнюдь не означают единства, скорее, наоборот, яркий пример – очередь за лучшими кусками мяса в московском гастрономе. Сколько страстей! А интересы – одинаковы, тождественны.

Поразителен метод, которым Леви-Стросс пытается осуществить хотя бы в мысли единство: «суметь осознать себя как страждущими существами», «воспитать в себе способность к состраданию» (С. 26).
По Леви-Строссу именно «одинаковость в смысле тождества живого и есть принцип коллективной мудрости и коллективного действия». Здесь, на самом деле, «посрамлен» не Декарт, а Карл Маркс, полагавший основой унификации, которая есть обезличивание, труд на капиталистическом производстве: конвейер, мануфактуру, которая генерирует уравниловку, оплату не по живому, а по овеществленному труду (подробнее см. мою статью «О кооперации», сб. ГПД-Союза коммунистов, 1989, или «Взгляд», №7, 1989).

Леви-Стросс не одинок в своем стремлении поставить акцент на «единстве», на «коллективности». Тем же самым заняты все без исключения российские компартии или троцкистские организации. Они полагают, что рабочие становятся едиными, вступив в ряды партийной конторы.

Разумеется, не акцент на унификации означает стремление принизить индивидуальность. Индивидуальность принижает не акцент, а унифицирующий заводской труд, конвейер.
Фейербах писал, что ограничение в то же время создает свободу, вода ограничивает рыбу, но и дает ей возможность плавать. Действительно, несвободный, обезличивающий труд дает вещное богатство потребителям и зарплату производителям, делая их относительно свободными. Однако 8 часов в смену повторения одни и тех же десяти движений, да еще в течение ряда лет делают несвободным разум.

Мамардашвили, как и Леви-Стросс, ставит целью гуманизацию. Однако, в русле перестройки, в русле примитивного противопоставления поэта и толпы, наоборот, пишет об индивидуальности, настаивает на уникальности личного опыта (следовательно, уникальности личности), но он не просто сторонник «доктрины» Декарта, он еще и проясняет, очищает ее от неверных толкований («Декартовские чтения»). Однако, спасаясь таким образом от идеи унификации, тождественности, Мамардашвили «забывает», что есть массы унифицированных, и труд творческий, обозначающий индивидуальность, накрепко связан, несвободен от «угнетенной нации» унифицированных. Не просто «стоит на ее плечах» (Герцен), но внутренне зависим от унифицирующего труда.

Осознает ли Леви-Стросс наличие этой связности? Увы, нет. Потому что вместо реальных антиподов-антагонистов он упорно подсовывает связность между развитыми и неразвитыми цивилизациями. И в духе апологетов социального партнерства предлагает элиту развитой цивилизации «понять», «осознать», «умерить себя». Словом, быть толерантной. Таким образом, его пафос этнографа, своими глазами наблюдавшего гибель народностей от соприкосновения с «мировым сообществом», растрачивается безрезультатно. Ибо 1) элиты в сообществах любого уровня всегда глухи, 2) никакая толерантность не поднимет уровня неразвитой цивилизации, 3) никакая толерантность не устраняет антагонистические противоречия внутри развитой нации.

Вместе с тем у Леви-Стросса есть точные высказывания, напр., он цитирует Руссо: «… весь мир населен народами, о которых мы знаем только имена, а за всем тем беремся рассуждать о человечестве!» (стр. 20) Или: «Они (народы, подвергшиеся колонизации) опасаются, что под прикрытием антропологической интерпретации истории, которую они считают нетерпимой (читай под прикрытием идей права обособления равенства) неравенство будет оправдываться как желаемое разнообразие человечества» (стр. 35). Аналогично имущественное неравенство оправдывается ссылкой на будто бы необходимость разнообразия в обществе, будто бы необходимость противодействия обезличиванию.

Этнос определяется следующим образом: это исторически сложившаяся устойчивая общность людей, как правило, объединенных территориально, а также культурно, в первую очередь, по языку, по внешнему виду, по менталитету и, главное, по своему биологическому происхождению.
Однако в своих научных исканиях Леви-Стросс опирается не на очевидное определение этноса, а на взгляды Ж. Ж. Руссо и одного из основоположников структурной лингвистики Ф. Боаса. В основу этнологии Леви-Стросс кладет понятие культуры, из которой непостижимым образом устраняет культуру производства, которая в первобытных обществах играет доминирующую роль.
Все общества Леви-Стросс представляет как культурные единицы, различия между которыми могут быть сведены к неким инвариантам - что и является целью структурного анализа.
Культурные системы у Леви-Стросса следующие: «всеобщая, континентальная, национальная, провинциальная, местная и т.д.; семейная, профессиональная, конфессиональная, политическая...» (Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985).  То есть, например, трудовой коллектив завода или университета культурной системой по Леви-Строссу не является. С другой стороны, континентальные антагонисты оказываются принадлежащими к одной культуре. Таким образом, понятие культуры у Леви-Стросса бессодержательно.
Леви-Стросс, следуя Боасу, утверждает, что в любом обществе коммуникативное поле состоит из четырех уровней обмена: женщинами, имуществом (услугами), сообщениями и между фенотипами посредством генов, что зависит от правил родства и брака. Разумеется, это деление не является научным, оно произвольно, из него ничего нельзя получить. «… история, - пишет он в своей книге «Антропологический структурализм», - организует свои данные по отношению к сознательным выражениям, а этнология – по отношению к бессознательным условиям общественной жизни».

Методологический редукционизм

В «Структурной антропологии» Леви-Стросс предлагает проект переустройства социальных наук на основе идей кибернетики, предложенных в свое время Винером, что тоже является невероятной глупостью, поскольку общество не является кибернетической системой.
Прохождение между Сциллой и Харибдой заключается в том, чтобы, с одной стороны, не отвергать закономерности в общественной динамике и, соответственно, возможностей применения методов естественных наук в науках гуманитарных. С другой стороны, наивно не понимать качественного различия естественных и гуманитарных наук – как это делает структурализм.
Структурализм использует лингвистические модели и принципы объективизма и холизма для анализа общества. Структурализм возник из структурной лингвистики, созданной Фердинандом де Соссюром, он декларирует революцию, реорганизацию и интеграцию в гуманитарных науках с помощью лингвистических методов. Т.е. основа структурализма изначально порочна. Соответственно, необычайно модный в 50-х, после революционных 60-х структурализм, ничего не реорганизовав и не объединив, сошел на нет.
Структурализм — это полуфилософский подход, который утверждает, что объекты социума имеют относительную, а не субстанциональную природу. Общественная динамика выводится не из индивидуальной или общественной практики, а из абстрактных отношений и отношений между отношениями. Марксизм же объявляет относительной природу индивида, сводя его личность к конкретной совокупности общественных отношений («Тезисы о Фейербахе»), а в качестве субъектов истории выделяет «субстанциальные» классы.

Структурализм есть апелляция к институционализму, но к таким институтам, которые якобы скрыты, «глубинны», «бессознательны». Он отвергает классовые интересы, классовые антагонизмы и в целом историю. При этом претендует на объяснение всех социальных феноменов.

Итоги структурализма

Структурализм явился попыткой сближения гуманитарных знаний с естествознанием – соответственно, как философия он развивался в рамках механицизма, позитивизма и фрейдизма.
Поэтому структурализм критиковали представители феноменологии, экзистенциализма, персонализма, но, скорее, как нечто побочное, поскольку общим объектом критики выступал научный подход к исследованию общественных явлений, который понимали как сциентизм.
Последователи советского языковеда Марра отвергали и компаративистику, и структурализм - с позиций старых концепций XVIII в. и первой половины XIX в., в которых основное место занимали недоказуемые гипотезы о происхождении языка и языковых стадиях. Марристы считали обязательным свойством лингвистического исследования историзм. Сам Н. Я. Марр главным своим противником считал сравнительно-историческое языкознание.

Несмотря на декларацию сущности научно-философского направления в названии, понятие структуры в структурализме не просто весьма размыто, но вообще не определено.  Подмена конкретных общественных структур «структурой вообще» была воспринята как антигуманное начало. Структурализму приписали антигуманизм – противопоставив ему опять же абстрактный гуманизм и субъективистский иррационализм.
Можно, конечно, обрамлять структурализм, например, что «структурализм рассматривает литературу как коммуникативный акт с установкой на выражение, сосредоточивался на функциональных зависимостях между элементами художественного произведения, выступающего в качестве такого иерархически организованного системного целого, внутренние связи которого могут быть сведены к двоичным (бинарным) отношениям» и т.п.
Но все эти обрамления бессодержательны. Они ничтожны, они ничего не значат, как не значат ничего сам структурализм, сами персонализм, феноменология, экзистенциализм и т.п. Поскольку их представители – уровня интеллектуально ущербного Леви-Стросса.

Структурализм возник в 20-е годы XX века как реакция на успех марксизма-ленинизма.
После Первой мировой войны структурализм занял господствующее положение в теоретической лингвистике большинства стран Европы и Северной Америки.
После подъема рабочего и левого движения в 60-е годы выяснилось, что структурализм, как и персонализм, фрейдизм и пр. оказался не в состоянии ответить на поставленные этим движением вопросы. Однако в связи с общим упадком культуры и, в частности, философского дискурса, имеются рецидивы этой болезни под названием «структурализм».