Паулина В рейсе Глава восьмая

«Паулина»

В рейсе

Жизнь судового механика

Глава восьмая


Но поспать не удалось. Ночью сработала пожарная сигнализация в машинном отделении. Когда я туда прибежал, то там уже был Львович. Обнаружилось, что на одном цилиндре на главном двигателе превышен лимит температуры выхлопных газов. То есть потекла или лопнула форсунка и утечное топливо из неё попало на горячие поверхности главного двигателя.
Как обнаружить такую утечку? На каждой форсунке есть специальная трубочка, которая в такой ситуации сигнализирует об утечке топлива из повреждённой форсунки. Если форсунка потекла или лопнула, то сигнализация начинает срабатывать, показывая нам на ненормальную утечку топлива.
Но на нескольких форсунках эти трубочки Серёга, наиумнейший доцент, не поставил. Это потом уже выяснилось. Когда ему об этом сказали, чтобы он их ставил, то ему показалось, что это неудобно и он решил эти контрольные трубки не ставить. Он посчитал, что это ненужный элемент для данного двигателя. О своём «рацпредложении» он, конечно, никому не сказал, а мы с Львовичем не проверили. Как бывает у хирургов, что главный хирург, закончив сложнейшую операцию, приказывает помощникам зашивать разрез, а они оставляют там то скальпель, то тампон, то ещё что… И теперь мы имели точно такой же результат от действий нашего доцента. Вместо контрольных трубочек там стояли заглушки.
Короче, какая-то форсунка лопнула. И вместо того, чтобы утечное топливо пошло в переливную цистерну — оно начало растекаться по горячему двигателю и задымилось.
Если бы это был соляр, то пожар был бы нам обеспечен. Но в системе находилось топливо триста восемьдесят сантистоксов. И это нас спасло.
Сработала только дымовая сигнализация. Двигатель горячий. В районе топливных насосов температура под девяносто градусов. Топливо дымит. Ничего не видно. Подключили шланг с водой. Водой сбили дымящееся топливо и остановились во Флоридском проливе.
Гольфстрим же через него идет. Попутное течение семь, восемь узлов. Нас несет по этому проливу с невероятной силой П-нулевое куда-то на север к островам на камни. Хорошо, что остановились в таком районе, что до берегов было миль по тридцать с обеих сторон.
Стали разбираться. Какая из форсунок повреждена. По записям принтера выявили сразу две неисправные форсунки. У нас были разобранные старые форсунки, но без распылителей.
Прибежал Никель и давай орать и требовать, чтобы мы немедленно запускали главный двигатель, а то судно сядет на камни. Я попытался ему объяснить ситуацию, но он орал и отказывался что-либо понимать. В таких случаях надо паникёра треснуть по морде и тогда всё устаканится, но я этого сделать не мог.
Впервые, за эти прошедшие три недели я заорал на Никеля.
Тот от неожиданности выпучил глаза, моментально заткнулся, сник и выскользнул из ЦПУ. По телефону я объяснил ситуацию капитану. Тот согласился со мной. Обстановка позволяла сделать ремонт, потому что до берегов достаточно далеко.
И мы начали работу с форсунками. Пока Серёга дёргал повреждённые форсунки, я нашёл два подходящих старых распылителя, и мы с Львовичем сели их притирать.
Притирка дело кропотливое, тонкое. Часа через три распылители были готовы. К этому времени Серёга выдернул старые форсунки, и мы начали ставить их на двигатель. Часа через полтора они были установлены и двигатель запустили вновь. Но тут опять неожиданность! Топливо попёрло из переливной трубы.
Главный двигатель вновь был остановлен. Начали смотреть, откуда же оно идёт. И вот тут-то и обнаружилось Серёгино «рацпредложение». Пришлось дёргать ещё две форсунки и устанавливать на них переливные трубочки.
Попытались запустить двигатель второй раз. Но один цилиндр почему-то перестал работать. При проверке оказалось, что на насосе заклинила плунжерная пара. Но у нас больше не было плунжерных пар! Насос надо было снимать и глушить все трубки на насосе, чтобы пойти без него.
Я постоянно информировал обо всех действиях капитана. Он на удивление был спокоен. Но когда Coast Guard предложил ему выслать буксиры на помощь, он забеспокоился и попросил ускорить работу.
Мы уже заканчивали работу со снятым насосом, когда капитан позвонил вновь:
— Coast Guard сделал нам последнее предложение: «Если у вас такая серьёзная авария, то мы сейчас вышлем вам буксиры».
Его можно понять. Если береговая охрана приедет нас спасать, то нас вздрючат за то, что мы допустили такие большие расходы. Ведь у нас произошла авария. Пусть не по нашей вине, но авария.
Тогда я заверил капитана:
— Сейчас всё заканчиваем и через полчаса заводимся. Но пойдём в порт на одиннадцати цилиндрах. А это будет только пятьдесят процентов от номинальной нагрузки.
Капитан поблагодарил за информацию и добавил:
— Я буду на мостике. Как только закончите, дайте мне знать.
Через полчаса главный двигатель запустили. Топливо нигде не текло. Так и пошли в Чарльстон.
Двигатель работал только на пятидесятипроцентной нагрузке. Так рекомендовала инструкция.
Как он себя поведёт в подобной ситуации? Я не знал. Поэтому решил выставить вахту на ночное время. До полуночи решено было оставить Мишу. С четырёх утра согласился вахтить Серёга. После него была очередь Львовича.
Это известие вызвало у него неожиданные крики и вопли о том, что он тоже человек и он тоже должен отдыхать, и о том, что у него постоянно болит нога и что он не ударник капиталистического труда. Но я всё-таки уговорил его заступить на вахту с четырёх утра. Со злости Львович убежал в машину, а потом вернулся и, успокоившись, согласился.

После завершения работ капитан вызвал меня на мостик, где мне пришлось писать письмо в компанию о произошедшей поломке. Никель постоянно навязывал мне свою идею поломки, но я рассказал капитану всё, как было. В конце концов письмо отправили с текстом, как настаивал я. Закончив бюрократические дела я вернулся в каюту. Помылся и лёг спать.
Судно простояло в проливе почти четырнадцать часов. Хотя это у нас, на нашем пароходе, как шутят механики, двигатель стоял, а на их пароходе (штурманском) судно несло Гольфстримом.
Я очень устал. Ведь все эти четырнадцать часов надо было не в носу ковырять, а работать. И не просто работать, а работать на нервах зная, что от тебя зависит не только твоя жизнь, а ещё и жизнь остальных членов экипажа.
До Чарльстона оставалось идти часов десять нормальным ходом.

В шесть утра я проснулся от того, что кто-то бесцеремонно трясёт меня за плечо. С трудом открыв глаза, я увидел, что это Серёга.
— Что такое? Что случилось? — я был в недоумении.
В полумраке ночника была видна только перекошенная от злости физиономия Серёги. Из него изрыгались только маты с некоторыми междометиями русской речи.
— Эта б … -ь, Львович не встаёт, — дальше только нецензурно. — Он лежит балдой, — дальше нецензурно. — Он не заступает на вахту, — а дальше одни маты и Серёга тянул меня за руку из каюты.
Спустились палубой вниз в каюту второго механика. Света нет. Все лампочки перегорели. На полу грязь и бутылки. Воздух, несмотря на открытый иллюминатор, пропитан миазмами стойкого алкогольного перегара.
Подойдя к кровати, где на спине валялся Львович, я попытался поднять его, но это был бесполезный вариант. Львович находился в таком пьяном состоянии, что даже не мог мычать. Он был в полнейшем анабиозе. Серёга, чтобы оправдать свои действия, возмущался:
— Как я его подниму? А там переливная цистерна переполняется. Надо её выкачать, а я не знаю, как это делается. И куда качать — я не знаю. Я уже два часа его бужу. А толку никакого.
— И не будет толка. Ему надо ещё часа четыре приходить в себя, - заключил я. - А с кем он пил?
— Да с матросами и Мишей. Все они балдые валяются. Живых на судне нет.
— Мы то живые, — усомнился я в справедливости Серёгиных слов. — Пошли в машину. Я тебе покажу, как откатать из переливной.
Пройдя в машину, я показал Серёге, как надо откатать топливо из переливной цистерны. Серёга успокоился и всё оправдывался:
— Но я ведь только моторист. Не моё это дело качать топливо. Этим только Львович занимается и никому не даёт прикоснуться к этой грёбаной топливной системе.
Цистерну опустошили и сели в ЦПУ выпить по утренней кружечке чая. За чаепитием Серёга успокоился и я начал его допытывать.
— А чего это топливо пошло в переливную цистерну? Что? Ему уж так очень сильно захотелось туда потечь?
На удивление, но Серёга начал оправдываться:
— Наверное, я все-таки, где-то не поставил трубочку на форсунку, — вид у него был виноватый. И от прежней разъяренности не осталось и следа. Он спокойно сидел и прихлёбывал чай.
Но тут обстановка резко изменилась. В ЦПУ проник Львович. Его таскало от переборки до переборки. И было удивительно, как это он добрался до ЦПУ через весь тоннель не покалечившись.
Автоматически закрываемая дверь вытолкнула Львовича в ЦПУ и продвинула его почти до середины. В таком положении он зафиксировался и упёрся в нас с Серёгой тупым взглядом. С трудом выговаривая каждое слово, он пытался придать своей персоне вид какой-либо значимости. Увидев Серёгу, он вытянул в его сторону правую руку с корявым указательным пальцем и начал ему выговаривать:
— А ты чего это меня толкал? Чего это ты сам ничего не мог сделать? Какого х… ра ты вообще тут нужен? Тебе, что б … ь ты такая, нянька тут нужна. Чего это ты тут при командирах расселся? Пошёл на х … й из ЦПУ. Здесь тебе вообще не х … й делать, — покачиваясь, он махал у Серёги перед носом корявой рукой и орал в нашу с Серёгой сторону пьяным, дурным голосом.
Серёгу, как подменили. Глаза у него налились, кулаки сжались и он, не выдержав оскорблений, кинулся на Львовича.
Он был на голову выше старого одесского еврея, да и намного сильнее его. Всё случилось как-то моментально. Подскочивший с кресла Серёга, его рука, летящая Львовичу в пятак и задранные пятки Львовича, вылетающие из дверей ЦПУ. Я так и остался сидеть на стуле у компьютера и молча наблюдал за Серёгой, потиравшим ушибленную руку. Но, придя в себя от произошедшего закричал:
— Ты чего это наделал? Ты же его убил! – И, уже спокойнее предположил: - Или покалечил.
Серёга в недоумении смотрел на меня:
— Да? — как-то неуверенно произнёс он. — Не думаю, — но всё-таки выглянул из дверей ЦПУ в машину. Потом с недоумением повернулся ко мне:
— А Львовича там нет… — как-то растерянно выдавилось из него.
— Как нет? А где же он тогда? — это уже заорал я и, подскочив с кресла, выглянул в машину.
На самом деле. Львовича нигде не было. Я обалдело покрутил головой, убедился, что Львович и в самом деле пропал, вернулся в ЦПУ и в недоумении посмотрел на Серёгу:
— Ты куда его дел? —  невольно вырвалось у меня.
Серёга тоже ничего не понимал и также ошарашено смотрел по сторонам, но тут дверь стала медленно открываться, и мы с Серёгой уставились на неё, надеясь увидеть покалеченного Львовича. Но надежды наши не оправдались.
Дверь открылась до предела и в неё ввалился Миша. Состояние у него было — полного нестояния. Его штормило похлеще, чем Львовича. Но он всё равно пытался удерживать вертикальную позицию:
— Вы чем это тут Львовича испугали? Ик. Он меня прямо снёс на трапе. Ик. Я ему кричу — стой, а он бежит… Ик. Вы меня не прогоните? Ик. Я тут с вами посижу, — и, пробравшись на скамейку, сел за стол, положил голову на руки и на полуслове захрапел.
С Мишей всё было ясно. Пусть спит. Всё равно через час подход. Пусть лучше будет тут. Не надо будет его потом искать при манёврах. Да и ситуация со Львовичем прояснилась. Живой! Да и ладно. Я только в недоумении смотрел на Серёгу, всё ещё потирающего ушибленный кулак. Ну и первый секретарь! Не попадайся ему под горячую руку.


Конец восьмой главы

Полностью повесть «Паулина» опубликована в книге «Паулина»: https://ridero.ru/books/paulina_1/