Молчание золото, но был случай

    Больше всего о великих людях я слышал от румына, бывшего зека. В те годы он жил в поселке Комсомолец - в самом холодном районе Колымы, граничащем с Якутией.
    В этом небольшом поселке, кроме замечательной трассовой столовой, базировалась и старательская артель, председателем которой я был.
    Во время Отечественной войны этот румын был военным комендантом оккупированной Одессы,  в звании - полковник. Попал в плен, а после освобождения из лагеря, был на поселении. Дорога на запад ему была заказана. Об этом мне сказал работник милиции, но подробностей я не спрашивал.
    Румын - худой среднего роста мужчина, с печальными глазами и без чувства юмора. Обликом напоминал Адольфа Гитлера в конце войны – болезненного, и сникшего.  Обычно в невзрачной одежде, но изредка надевал френч. Почти ни с кем не разговаривал, жил бирюком, но снисходил до меня – возможно, потому, что я был  здесь единственный начальник.
    Рассказывал о том, как много великих людей дала миру Румыния. Мол, об этом можно судить по большому количеству памятников в его стране. И подолгу рассказывал об этих великих.
    Как я понял – он хотел видеть себя в их ряду. Не сомневаюсь –  он дал бы отрубить себе руку, даже немедленно умереть, если бы ему пообещали поставить памятник.
   Как-то я сказал, что человек высекает себе памятник каждым  поступком, что поступок громче крика. Он промолчал – только пристально посмотрел на меня. Но занимаясь делами, я больше отмалчивался и в основном говорил он.
   Трезвый – он казался вполне нормальным, но выпив резко менялся и…  как бы это сказать… дурел, что ли.  Но выпивал не  часто и, насколько знаю, в одиночестве. Захмелев пел песни на румынском языке, сидя на пороге своей хибары.
     Однажды продавщица в магазине обсчитала его - он оскорбился и начал ходить за покупками в поселок Большевик, что в 2-х километрах от Комсомольца.
   Ходил только пешком. Там трасса местами прижимается к сопкам, но в основном тянется вдоль распадков небольших речек. С другой стороны трассы - широченная долина речки Чай-Урья - уникального месторождения золота. Там елозили бульдозера, шла вскрыша торфов, промывка песков. По трассе проносились автомашины. Но румын шагал, не оглядываясь, думая о чем-то своем. На обратном пути прикладывался к горлышку бутылки с вином и начинал петь румынские песни. Иногда, оборвав песню, произносил резкие и громкие фразы на немецком языке -  возмущаясь и матерясь. Похоже, немцам  доставалось  крепко.
     Трезвый он рассказывал, как нехорошо поступили немцы с Румынией. Всякими обещаниями втянули в войну и все профукали. После поражения под Москвой румыны поняли, что немцы бестолочь, и стали воевать с русскими спустя рукава. Мол, если бы не это, ещё неизвестно,  как бы все закончилось…
     Порой сравнивал румын с немцами. Говорил, что немцы самый болтливый народ в мире. Когда, к примеру, едешь у них в общественном транспорте, то всегда оживленные разговоры на тему: где можно что-то купить дешевле на один-другой пфенниг. В разговоре участвуют все. Румын говорил, что они крохоборы. Приводил и другие примеры, где немцы выглядели неприглядно. Особенно по сравнению с румынами.
     Я сказал, что в университете у меня была подруга-немка, мол, ничего такого за ней не замечал - она была замечательной. Но бывший полковник отбил мою атаку, выяснив, что она родом из города Энгельс, что рядом с Саратовым.
- Она почти русская, раз родилась и жила в России, - сказал он.
    Как-то я сказал, что в нем злость на немцев за проигранную войну, но румын промолчал. И как бы «наводя тень на плетень» сказал, что одесситы были рады румынам - все было  прекрасно, пока провокаторы не взорвали комендатуру с румынским комендантом-генералом и множеством офицеров. В общем, уводил разговор в сторону. Его обсчитали и в Большевике, и он стал ходить в  поселок Чкалов, что дальше ещё на километр.
   В один из дней я изменил своему правилу: «Не распускать язык, помнить: молчание - золото. Но он допек своим занудством. Я не сдержался и сказал, что он упрекает немцев в мелочности, а сам за какие-то копейки, мелкий обсчет в магазине, «лезет на стенку» и ходит уже в третий поселок. Что немцы достойный народ, а он мелочнее последнего из них!
    Вряд ли я мог догадаться или предположить, что последует за этим. Пока же, он молчком встал и вышел из конторы.
    Перед приходом румына старатели отдули золото, и ушли, а шлихи остались на отдувочных столах. Кассирша взвесила очищенное отдувом золото, и я отпустил её пораньше, сказав,  что сам соберу шлихи и закрою в сейф.
     Со шлихами отдувается мелкое золото, поэтому в артелях собирают шлихи и хранят в конторском сейфе. Когда шлихов наберется много, их сдают в обогатительную фабрику, а там  амальгамированием (используя ртуть) извлекают золото и записывают на того, кто сдал.
      В тот день кассирша, как всегда, повезла золото в поселок Большевик, чтобы закрыть в охраняемый сейф, а в конторе я остался один. Вот тогда-то меня и посетил румын, но ушел после  резких слов в свой адрес.
    Со столов, обитых оцинкованным железом, я щеткой собрал шлихи в большой отдувочный совок и открывал сейф, чтобы засыпать их в специальный мешок. В это время снова зашел румын.
     Он переоделся в строгий полувоенный френч и выглядел  весьма представительным, к тому же был спокоен – вроде никакой обиды.  Он достал из кармана наполненный мешочек из плотной ткани и высыпал в совок, прямо на шлихи, большую кучу золота.
 – Настоящий румын, притом полковник, никогда не бывает мелочным! И никогда не будет терпеть оскорблений, наносимых обсчетом в магазинах. Так относятся только к мрази и придуркам! – сказал он командирским тоном и повернулся к выходу.
   - Стой! Забери своё золото! – вскричал я. В голове мелькнуло: «это же подсудное дело!».
   - Можешь выбросить на помойку! –  сказал он полуобернувшись на мгновенье, и вышел.
    В старательских артелях существует правило: с  промышленным золотом, если оно не под пломбой, имеешь дело только комиссионно – это не меньше 3-х человек. Правда, в то время на нашем прииске был разрешен вольный принос, золота по бортам полигонов было много - кое-где можно было собирать даже «на глаз; многие брали разрешение и мыли. И румын занимался этим - возможно, «хищничал, работая без разрешительных документов. 
     В бытность заключенным, он  промывал золото в составе бригады заключенных и приобрел большой опыт, и знал места с хорошим содержанием золота. Намыть золото для него не было проблемой. Здесь сделаю небольшое пояснение.
    Теперь я понимаю: в его возрасте уже не было особых запросов; золото было, но не представляло особой ценности и, возможно, даже опротивело за много лет. Сужу по себе, так как 40 лет занимался добычей и разведкой золота. Кроме того, румын высоко ценил себя, что характерно для зануд.
    Порядком позже описываемого времени, когда легкого золота уже не было, я знал трудолюбивых бичей. Они «пахали» в тайге до двух недель без перерыва, промывая вдвоем до 400 ведер песков в сутки. Это адский труд.
   Намоют, к примеру, за пару недель 400 грамм золота – 40 грамм сдадут в контору, чтобы оправдать документы, – остальное налево, где платят дороже.  Сходят в баньку, потом  несколько дней пьянствуют и снова в тайгу. Случалось, что не оставалось денег на продукты для заезда – их часто обкрадывали, но у каждого был свой кавказец, который даст деньги, чтобы затариться.
   Прихлебатели ходили перед ними, низко склонив головы. Этим трудягам, потерявшим в жизни все, – когда не было смысла и мало что имело значения - уважение стало дороже золота. 
  Теперь таких бичей осталось мало – их «выкосила» паленая водка и, как ни странно, губила, и продолжает губить порядочность. Вообще, работая на золоте надо быть честным. Со всякой хренью старатели обычно делов не имеют, а честь для них дороже всего. Мой румын, похоже, был в этом схож с ними.
     Но продолжу рассказ.
 Не зная, что предпринять, я взвесил содержимое совка и выяснил, что румын принес около 2-х килограммов золота. «Сказать кому - обсмеют и не поверят» - подумал я. И недолго думая, высыпал все золото в мешок со шлихами и размешал рукой. Благо, шлихов в сейфе набралось  под тридцать килограммов. «Одно хорошо - его золото мелкое, отсеянное - должно все крупное оставил себе. Этому золоту самое место среди шлихов и не будет никаких проблем!» - решил я.
    Назавтра купил бутылку хорошего вина, пару килограммов шоколадных конфет, и повез шлихи в поселок Холодный - в ШОФ (шлихообогатительную фабрику). Наболтал там всякого, убедил, и сам присутствовал при обогащении.
    Львиную долю здесь записывают приискам, а артелям крохи. С килограмма золота запишут 250-300 граммов и все. Председатели артелей пошумят, но ничего поделать не могут, - здесь нет их представителей.
     Но я довел дело до конца: после амальгамирования сам же выпарил ртуть в кузнице за пределами территорий ШОФ, а это  запрещено. Под конец, вместе с золотом остались тяжелые шлихи – в том числе платина и прочее, а после выпаривания (в особой формочке) все спеклось в кирпичик. Такое я увидел впервые.
    Было два кирпичика с разным содержанием. В первом, после взвешивания, записали 60% золота, во втором – 40%. В итоге мне насчитали 3 килограмма 200 грамм химчистого золота.
    Я прикинул что это, пожалуй, даже больше, чем ожидал. Но работница ШОФ сказала: «ГОК не обеднеет - мы и так постоянно обманываем старательские артели в пользу госдобычи».
   «Возможно, этому поспособствовали шоколадные конфеты», - подумал я, но протестовать не стал. Правда, несколько позже старший инспектор ОБХСС Войнолович (он, как-то, узнавал всё) допытывался у меня: - Откуда столько золота из шлихов?
 Мы с ним дружили и вдвоем чуть ли не ночью «обмывали» мою новую контору в поселке Большевик. Туда я переехал из Комсомольца.
    Он был очень настырен и чтобы чуток охладить его, я, уже поддатый, «приятельски» замахнулся на него стулом, высоко подняв его над головой. Он мгновенно поднял руки со словами:  - Все-все! Ты же не себе в карман!
Так вопрос был улажен, и мы продолжили «обмывать» контору.
    Сюда румын не заходил. В магазин ходил уже в поселок  Дражный -  это в семи километрах от Комсомольца.
    Через своего водителя я начал подкидывать ему продукты. «Так дойдет до Нексикана, что в 12 километрах», - предположил я.
   Позже я узнал, что японские самураи делали себе харакири, если были обмануты, то есть допустили это. «Скорее всего, в румыне было что-то от них – он тоже был патологически нетерпим к обману.
    Но это единственный случай в моей практике, когда поговорка:
«молчание - золото», дала сбой и сработала буквально наоборот.