Лесоруб Ася

ГЛАВА 1

Ася оставила учёбу в техникуме в начале первого семестра.
В стране уже три месяца полыхало жаркое пламя войны. Немцы упорно рвались к Москве, сводки информбюро каждый день были всё тревожнее и тревожнее.
Студенческие группы поредели, часть парней ушли добровольцами на фронт. Написали заявление и несколько девушек, но их пока не призывали.
В первых числах сентября их третий курс отправили в колхоз на уборку урожая, а после возвращения объявили: обучение станет платным. Для Аси озвученная сумма была неподъёмной. 
Небольшой зарплаты матери итак едва хватало для приобретения самых дешёвых продуктов. Дополнительный довесок в расходах вынудит голодать всю семью. Этого допустить Ася не могла. Правда, младший брат Иван, поступив на курсы шоферов, стал получать стипендию, но эта стипендия была такой скудной, что заметного увеличения семейного бюджета не произошло.
Сообщив матери о своём решении оставить учёбу, Ася занялась поиском работы и потратила на это две недели. Никаких вакансий кроме мытья полов во всей округе для неё не нашлось. Сказывалось тёмное пятно в её биографии. Её отец арестован в 1937 году и осужден на 10 лет лишения свободы по Ст.58-10 УК РСФСР. Для всех окружающих она теперь дочь врага народа.
И тогда Ася отважилась на отчаянный поступок. Ещё в первые дни поиска, когда она заглянула на биржу труда, ей бросилось в глаза объявление, напечатанное крупным жирным шрифтом.
Вначале оно не заинтересовало её, поскольку речь шла о приёме лесорубов в урочище Дальний Тырым. Это была тяжёлая мужская работа, требующая определённых навыков и физической силы, и для неё, казалось, не подходила. 
После безрезультатных хождений по конторам и учреждениям, убедившись, что подходящей работы ей не найти, Ася ещё раз подошла к знакомому объявлению. Внимательно прочитав каждую строчку, она решилась попробовать себя в качестве лесоруба.
На бирже труда, как ни странно, её решению не удивились и оформили направление на лесоповал без лишних вопросов. Разгорающаяся война сняла все ограничения на женский труд.
На сборы отводилось двое суток.
Возвращаясь домой, Ася готовилась к непростому разговору с матерью. Сообщить о своём отъезде в глухую тайгу Ася решила вечером, когда они втроём сядут ужинать. Ей необходима была поддержка брата. Она была уверена, что Иван поймёт и поддержит её.   
За ужином, когда мать поставила на стол сковородку с жареной картошкой, Иван, открывая банку с солёными грибами, неожиданно спросил:
- Ну, как, сеструха, нашла сегодня работу – или опять по нулям?
Вопрос брата был неожиданным. Ася изучающе посмотрела сначала на Ивана, потом перевела взгляд на мать, словно оценивая их готовность к восприятию ошеломляющей новости, и с напускным безразличием сказала:
- Да, сегодня мне повезло, работу я нашла.
- Нашла? – удивилась мать. – А чего ж молчала? Вот радость-то какая!
- Видать, подвернулась такая работа, про которую и говорить-то не хочется, не то, чтобы радоваться, - проговорил Иван язвительно.
- Не бреши, - одёрнула сына Евдокия и насторожилась, в её глазах мелькнула тревога. – Полы мыть устроилась?
- Нет, мама, - вздохнула Ася. – Поломойке мало платят. В леспромхоз я устроилась, буду лес валить наравне с мужиками.
Маленькая сухая рука матери дрогнула, из неё выпала ложка, улетела под стол.
- Как же ты решилась, Асенька? – дрожащим голосом вымолвила она с осуждением. – И со мной даже не посоветовалась.
- Прости, мама, но я знала, что ты будешь против, - Ася встала, подошла к матери, обняла её за плечи. – Не беспокойся, пожалуйста, всё будет хорошо. В лесу много женщин уже работает, так что там я буду не одна. Буду вместе с ними ковать победу над врагом, сейчас лес, ой, как нужен стране! Эвакуированные заводы в чистых полях стоят под открытым небом, люди остались без крыши над головой, а зима уже на пятки наступает.
- Так оно, дочка, сейчас вся страна нуждается в помощи. Но ты же никогда лес не валила, какой с тебя работник в тайге? – с жалостью выговорила мать. – Занедужишь от непосильной работы, а то ещё хуже – придавит бревном случайно.
- Мама, не нагоняй страха, - поморщившись, вступился за сестру Иван. – Наш отец тоже не умел валить лес, но жизнь заставила, и он научился. И Аська научится, не боги горшки обжигают. Другие бабы смогли же освоить эту работу, помогут ей на первых порах. Зато какая красивая кругом тайга, чистый воздух! А запах один чего стоит! Хвоя и смола дурманят голову, сил придают человеку. Да и харч в тайге посытнее нашего будет, верно, сестрёнка?
Ася увидела, как Иван подмигнул ей, намекая, чтобы она продолжила в том же духе.
- Да, мама, питание там хорошее, - подхватила Ася, - суп с мясом, каша с тушёнкой, чай с маслом. Зарплату буду привозить домой нетронутой, в тайге её тратить без надобности, да и негде.
- Ой, Ася, загробить ты себя хочешь по собственной воле, - запричитала Евдокия, смахивая с глаз накатившиеся слёзы. – Надорваться можно на такой работе, а ты будущая баба, тебе ещё детей рожать, подумай об этом. Мужики посильнее вас, и те пупы рвут, грыжу зарабатывают. В лесу физическая сила нужна, видела я, как отец ваш жилы рвал на делянке, чтобы норму выработать.
- Всё, мама, хватит причитать, отговаривать меня уже поздно, я приняла для себя решение, - наставительно-ласково проговорила Ася и, чмокнув мать в щёку, отстранилась от неё, подняла упавшую ложку, села на прежнее место. – Давайте будем ужинать.
За весь ужин никто из них больше не проронил ни слова. Евдокия будто сжалась в комок и периодически утирала краешком фартука катившиеся из глаз слёзы.
После ужина Иван, потолкавшись в комнате некоторое время, ушёл к другу. Ася с матерью остались вдвоём. В доме повисла тягостная тишина.
- Мама, да не переживай ты так за меня, - не выдержав мучительного напряжения, заговорила Ася. – Всё будет хорошо, вот увидишь. Ты ведь не одна остаёшься, Ваня всегда будет рядом с тобой. Ничего практически не меняется. Ты же не плакала, когда я училась в другом городе, правда? Хотя меня тоже неделями не было дома. Сейчас наши встречи будут чуть реже, что тут такого?
- Боюсь я за тебя, дочка, - потухшим голосом сказала Евдокия. – В тайге хулиганистый народ собирается, обидеть могут. А заступиться за тебя будет некому, там каждый за себя.
- Глупости всё это, мама, - хорохорясь, проговорила Ася. – Люди везде одинаковы, только характеры у них разные. К каждому требуется отдельный подход. Кто-то признаёт только силу, а для кого-то важна доброта и ласка. Жизнь в общежитии за два года меня многому научила. Я и сдачи могу дать, если потребуется. Ты, мамочка, плохо меня знаешь. Твоя дочь выросла сильная и отчаянная, даже драться умеет. Тебе просто не довелось убедиться в этом.
Евдокия слушала Асю, а глазах стоял один немой вопрос: выживешь ли ты, дочь, там, в тайге, в неизвестных и непредсказуемых условиях?
Весь следующий день был посвящён сборам в дорогу. Ася неторопливо выкладывала на стол все свои личные вещи. Потом, после некоторых раздумий, что-то убирала назад, что-то тут же дополняла. Трудность заключалась в том, что она не знала достоверно, в каких условиях ей предстоит жить, и когда разрешат взять выходной. Будет ли там электричество, или придётся коротать вечера при свечке? Есть ли возможность нормально помыться, или предстоит довольствоваться нагревом ведра воды на печке? На бирже труда на эти вопросы она не получила вразумительных ответов. Сейчас эти вопросы задавала ей мать, и Ася, чтобы не расстраивать её понапрасну, на ходу придумывала картины таёжной жизни и без заминки описывала мнимый быт лесорубов.
Ранним утром следующего дня Ася в сопровождении Ивана вышла из барака. С матерью она простилась в комнате, попросив не провожать её дальше порога. Туго набитый вещевой мешок с затянутыми вверху лямками нёс на плече Иван. Он вызвался проводить Асю на вокзал и посадить в поезд.
- Ты, это…сильно не умничай там в лесу, - озабоченно посоветовал он, когда они расположились на угловой лавке в закопчённом зале ожидания.
- Что значит «не умничай»? - спросила Ася с недоумением.
- Не умничай – значит не лезь в бутылку по пустякам со своими принципами, - поучительно сказал Иван. – Веди себя тихо и мирно, присмотрись к людям, к их заведённым правилам. Хоть ты и жила в общежитии два года самостоятельно, но это ещё не означает, что ты уже тёртый калач. Мать ведь не зря беспокоится за тебя – с блатным народом ты не сталкивалась. У этого люда свои правила жизни, другие порядки и повадки.
Ася с большим удивлением покосилась на брата и спросила:
- Ты-то откуда про всё это знаешь?
- Плавали – знаем.
- И где это мы плавали? – не отступалась Ася.
- Неважно, - попытался отмахнуться от неё Иван. – Раз говорю – значит, знаю.
- Нет, Ваня, это очень важно.
- Твоя назойливость на блатном жаргоне означает «лезть в бутылку».
- И всё же?
- Вот привязалась, - недовольно пробурчал Иван. – К Ваське Бородину, дружку своему, в гости хожу. Он в соседнем бараке живёт. У них там год назад в двух комнатах блатные поселились, насмотрелся я на их жизнь, наслушался всякого, оттуда и все познания.
- И что, на этих бандюков никакой управы нет?
- Ты что такая наивная? Кому хочется рисковать своим здоровьем? У блатных все разборки заканчиваются мордобоем и поножовщиной. Поэтому никто из жильцов и не смеет перечить им, закрываются на засов и сидят тихо, пережидают, пока те не угомонятся.
- Ты, Ваня, такие страсти рассказываешь, что мне даже не верится, - содрогнувшись, тряхнула головой Ася и передёрнула плечами.
- Верится тебе, или не верится – но будь осторожнее, - поучительно высказал Иван. – Может на этом Дальнем Тырыме и неплохой народ собрался, работящий, но держать ухо востро никогда не лишне. В любом коллективе всегда отыщется какой-нибудь урод, который не хочет жить по общепринятым правилам.
В словах Ивана было что-то незнакомое и уже не мальчишеское. И только сейчас Ася обратила внимание на то, что и голос брата изменился – стал более грубым, мужским.
«А ведь он действительно становится мужчиной, - подумалось ей вдруг. – Через полгода ему исполнится восемнадцать, он станет совершеннолетним».
От этой мысли ей стало тревожно. Ася была уверена, что война через полгода не закончится – слишком далеко продвинулись немцы, значит, брата призовут в армию и отправят на фронт.
Поражённая последней своей мыслью, она уставилась на Ивана так, как будто сейчас не он её провожал в неизвестную жизнь, а она отправляла его на фронт.
- Ты чего вылупилась? – не догадываясь о её мыслях, спросил Иван. – Урод обязательно объявится, вот увидишь.
- Хорошо, Ваня, я прислушаюсь к твоим советам, - сказала Ася с несвойственной ей покорностью.
В это время послышался прерывистый паровозный гудок, к перрону приближался пригородный поезд.
- Вставай, пошли! – распорядился Иван. – Подкатывается твой драндулет.
Иван с лёгкостью подхватил увесистый мешок, забросил на плечо и, не оглядываясь, направился к выходу. Ася последовала за ним.
Паровоз, попыхивая клубами дыма, медленно прополз мимо перрона и остановился, выставив коротенький состав напротив здания вокзала.
Сгрудившиеся толпа молчаливых и хмурых пассажиров начала спешно растягиваться вдоль состава. Иван направился к последнему вагону.
- Там меньше народу, можешь подремать, - бросил он на ходу.
Ася облюбовала скамейку в самом конце вагона, Иван поставил на неё мешок.
- Ну, вот, располагайся, поедешь одна, как королева, - бодрым голосом проговорил он.
Ася присела к окну, Иван остался стоять, переминаясь с ноги на ногу.
- Ты, Ваня, не забывай помогать маме, хорошо? – печальным голосом произнесла она. – Я теперь, наверно, не скоро приеду вас навестить.
- Не беспокойся, всё будет в полном ажуре.
Они надолго замолчали, оба уставились в окно. За стеклом моросил дождь. Перрон был пустынным, лишь однажды перед их взорами прошёл железнодорожный рабочий с железным ящиком в руках и мелькнула спешившая по своим делам молоденькая проводница.
- Ты не говорила, как будешь добираться до Дальнего Тырыма, - нарушил молчание Иван. – Я не стал спрашивать тебя при матери, чтобы она не переживала лишний раз. Ей ведь неизвестно, что паровоз ходит только до Пашии.
- До Кусьи доберусь на попутном грузовике, а дальше на конной упряжке.
- Это ведь километров полста по тайге, не меньше. Не боишься?
- Волков бояться – в лес не ходить, - усмехнулась Ася. – Других вариантов судьба не захотела мне предоставить. Не сидеть же на шее у матери из-за страха?
Иван посмотрел на сестру и ничего не сказал.
- И потом, какой может быть страх здесь, в тылу? – продолжила Ася. – Вот на фронте – да, страшно. Или на оккупированных немцами территориях. Там действительно страшно. Слышал ведь, что они творят с местным населением?
- Слышал, - ответил Иван глухим голосом. – И всё же, будь осторожной, и в мирной обстановке всякое случается.
- Я уже слышала про уродов, учту, наставник, - рассмеялась Ася с какой-то казённой улыбкой на лице, театрально, будто репетировала свою первую роль на сцене.
Паровоз издал предупредительный гудок и недовольно фыркнул выброшенным паром.
- Ну, ладно, мне пора на выход, - негромко сказал Иван. – Напиши письмо, как придешь на место, а то мать изведётся вся.
- Напишу обязательно, - пообещала Ася.
Иван спрыгнул с подножки вагона на перрон, когда паровоз дёрнул состав и медленно потащил его мимо здания вокзала. Ася прильнула к окну и видела некоторое время шагающего по перрону брата, потом он исчез из её поля зрения.
Через минуту за окном потянулась бесконечная лента хвойного леса.

ГЛАВА 2

В первую ночь в урочище Дальний Тырым Асе спалось плохо. Она добралась сюда только на второй день после отъезда из Чусового. На станции Пашия её никто не ждал. Не смотря на ранний час, на маленькой привокзальной площади не оказалось ни одного грузовика, который бы отправлялся в Кусью. Две заляпанные грязью полуторки, что стояли поодаль от вокзала на возвышенном гравийном пятачке, отправлялись в противоположном направлении. Один грузовик забрал пассажиров и повёз их на Вижайский прииск, другой доставлял людей в посёлок Койва.
Ася, проводив взглядом отъехавшие машины, осталась стоять посредине привокзальной территории в полном одиночестве. Постояв в растерянности несколько минут, она решила вернуться в помещение вокзала и обратиться к дежурной по вокзалу. 
Хозяйка станции, высокая и сухая, как жердь, женщина лет сорока в замызганном железнодорожном костюме внимательно осмотрела прибывшую пассажирку с ног до головы. Забросив привычным движением за плечо свою тощую рыжую косу с грязным бантом на конце, с неохотой, но всё же доброжелательно, заговорила:
- А ты, барышня, не бегай на улицу попусту. Дождь там заладил, измокнешь вся. Стань вон лучше у окна, да и карауль Тимоху-то. В Кусью отсюдова только один Тимоха теперича ездит. По-моему, уж две недели как будет. Раньше ещё Пашка Млызин туда таскался по лесным делам, но у него чегой-то мотор вдруг заартачился, заглох посередь дороги, на веревке потом приташшили. Сейчас на приколе его колымага стоит. А Тимохин грузовик приметный – правый борт у него сломан. Ещё в сенокосную пору, аккурат на Петров день, он, паразит, где-то в овраге кувыркнулся по пьяни, так до сего дня и ездит со сломанным кузовом.
- В котором часу, примерно, он подъедет? – спросила Ася, выслушав неожиданно разговорившуюся женщину. 
- Вот этого, милочка, я тебе сказать не могу, потому как сама не знаю. Скажу только, что порожняком он машину не гоняет, не позволяет ему этого делать начальство. Его грузовик за райпотребторгом закреплён. Товары разные перевозят на нём в Кусью. А пассажиры, вроде тебя – попутный груз.
- Может, вы подскажете мне, где стоит его машина? – поинтересовалась Ася у словоохотливой женщины. Ей почему-то показалось, что та только числится дежурной по станции, а фактически заправляет всеми текущими делами на прилегающей территории и знает обо всём, что происходит вокруг.
- Скажу, отчего ж не сказать? – незамедлительно откликнулась всезнающая хозяйка станции. – Тут у нас все друг про дружку знают. Как перейдёшь через площадку – сразу сворачивай в первую улицу налево. Пятая изба справа и будет Тимохиной. Там и машина его должна стоять перед калиткой, увидишь.
- Спасибо вам, - поблагодарила Ася женщину и отошла к окну.
Переждав некоторое время, когда дождь немного утих, она отправилась на поиски Тимохи.
Грузовик Ася увидела сразу, как только свернула в улицу. Он действительно стоял у забора пятой по счёту избы. Около него стояли два мужчины и, размахивая руками, о чём-то оживлённо говорили. Один из них был в телогрейке и без головного убора, другой в длинном чёрном пальто и тёмно-серой шляпе, в руках у него был портфель.
Ася сразу догадалась, что тот, который в телогрейке и есть Тимоха, а второй, по всей видимости, какой-то начальник. Она не стала подходить близко к мужчинам, остановилась у забора соседнего дома, и стала ждать, когда они закончат разговор.
Прошло ещё минут пять, прежде чем мужчины разошлись. Тот, который был в пальто, развернулся и пошёл к станции, а Тимоха полез в кузов, принялся там что-то двигать.
Едва мужчина в пальто миновал Асю, она стремительным шагом направилась к машине.
Тимоха, держась за борт, поставил ноги на колесо и спрыгнул на землю.
- Вас Тимофеем звать? – спросила Ася.
Мужчина обернулся, с подозрительностью посмотрел на неё. На вид ему было лет тридцать. Светло-серые глаза, скуластое лицо с пшеничными усами, закрученными полукольцом вверх, и пышный кудрявый чуб придавали ему облик лихого парня.
Убедившись, что перед ним стоит обыкновенная баба, которая не способна причинить неприятность, широко улыбнулся:
- До встречи с тобой Тимохой звали, - глаза шофёра озорно загорелись, - а тебе чего?
- Мне до Кусьи нужно срочно добраться, - торопливо проговорила Ася, боясь, что Тимоха не станет её слушать до конца и уйдёт в дом. – На работу я поступила, опаздывать нельзя.
- Одна едешь, или ещё попутчик имеется?
- Одна.
- Если на бутылку красненького не пожмотишься – прихвачу, - скаля зубы, бесцеремонно заявил Тимоха. – А так, жди другой оказии.
- Я согласна, - не раздумывая, ответила Ася. – Когда вы поедете?
- На закате дня, - скривился в злой усмешке шофёр. - Видела, тут ко мне дядька в шляпе подходил?
- Видела.
- Вот он-то, как говорится, и испортил всю малину на сегодня. Я с утра должен был три бочки пива вести в Кусью, а этот ханурик договорился с моим начальством, чтобы я и его груз прихватил, какой-то движок для геологов. А движок этот прибудет на станцию только после обеда. Пока разгрузят его, пока мне в кузов перебросят – пройдёт время. Отправлюсь не раньше трёх часов, - нерадостно сообщил шофёр. – Я предложил ему завтра с утра отвезти этот движок, а он – ни в какую. Слово, говорит, дал геологам. Он слово дал, видите ли, а я, по его милости, должен личного времени лишаться.
Тимоха замолчал, ждал окончательного решения Аси.
- Жаль, конечно, что не получается выехать раньше, - проговорила она разочарованно. – Мне ведь ещё дальше ехать нужно, на Дальний Тырым. Вряд ли кто-нибудь отправится туда вечером.
- Как знаешь, - передёрнул плечами Тимоха. – От меня ничего не зависит.
- Вы поможете мне с ночлегом в Кусье?
- Могу устроить у своей тётки, у неё есть свободная комната, переночуешь. Она иногда принимает таких бедолаг, как ты. Только и ей придётся рублик выложить, жить-то всем нужно, - хмыкнул шофёр.
- Ну, что ж, другого варианта у меня всё равно нет, я поеду с вами, - согласившись с предложением, ответила Ася.
- Лады, - весело отозвался Тимоха. – Жди меня на горушке у станции, подскочу.
Всё произошло так, как и предсказывал Тимоха.
В Кусью они приехали в четыре часа дня. Целый час ушёл на разгрузку, за это время Ася успела оформиться на работу в леспромхозе, и только после этого грузовик остановился у дома родственницы Тимохи. Перебросившись с тёткой несколькими фразами, он спешно укатил обратно.
- Пойдём, покажу тебе комнату, - бесцветным голосом произнесла женщина, проходя мимо Аси. – Володька в ней жил, пока в армию не забрали. За полгода до войны призвали. Писал регулярно, а как война началась – ни одной весточки не прислал. На границе он служил, под Брестом. Сейчас там немцы.
- Как вас звать? – спросила Ася, следуя за тёткой Тимохи.
- Зови тётей Настей.
Они прошли в дом. Сняв у порога галоши, хозяйка пересекла просторную кухню с кружевными занавесками на окнах и остановилась в дверном проёме.
- Вот твоя комната, проходи, располагайся, - сказала тётя Настя.   
Маленькая комнатка за кухней была чистой и уютной. Стены отливали синькой от свежей побелки. У окна стоял деревянный стол, накрытый светлой клеёнкой в цветочек, рядом стоял венский стул. Металлическая кровать располагалась у противоположной стены, задняя спинка кровати упиралась в боковину печи.
- Спасибо, - поблагодарила Ася. – Сколько я буду должна вам за ночлег?
Женщина с укоризной посмотрела на квартирантку и проговорила со вздохом:
- Спасибо ты уже сказала авансом, а большего мне и не нужно. Не возьму я с тебя ничего. Кабы ты остановилась на несколько дней – тогда другое дело. А так – за что брать? За то, что негде голову притулить на ночь? Да и не такая ты богатая, смотрю я на тебя, чтобы сорить деньгами. Состоятельные девки не отправляются в тайгу на заработки.
- Большое вам спасибо ещё раз, тётя Настя, - взволнованно выдохнула Ася. – Мне действительно негде переночевать. Я рассчитывала сегодня же добраться до Дальнего Тырыма, а не получилось. На бирже труда меня заверили, что добраться до лесопункта совсем не трудно, грузовики и конные упряжки ходят туда часто.
- Какая ты наивная, девонька, - с сожалением высказалась женщина. – С такой наивностью трудно тебе придётся на лесоповале среди мужиков.  Обведут вокруг пальца и не заметишь. Тебе, поди, на бирже труда пообещали, что будешь трудиться в бабской бригаде?
- Да, а разве не так? – в растерянности спросила Ася.
- И тут тебя обманули. Баб там вместе с тобой будет человека три-четыре, не более. Остальные все мужики, живут каждый сам по себе. Власть для них не существует. Лёг – свернулся, встал – встряхнулся, и бригадир им не указ. Ну, да ладно, не буду тебя стращать раньше времени, - вздохнула тётка Настя в очередной раз. – Сейчас я самовар поставлю, за чаем и порассуждаем обо всём на свете, до ночи-то ещё долгонько.
Это было накануне вечером. Сейчас, лёжа на сенном матрасе в полной темноте, Ася вспоминала всё, что с ней произошло за последние два дня.
Сегодня к полудню она добралась до урочища Дальний Тырым. Несколько часов ехала на телеге с неразговорчивым лесником Прохором Харламовичем. Он направлялся как раз в эти места для согласования делянок под вырубку. Ранним утром тётка Настя уговорила его прихватить с собой Асю.
Лесник уселся на краю телеги с правой стороны, Ася пристроилась на ворохе сена сзади, спиной к нему. Всю дорогу они молчали. Прохор словно не замечал её, и только в конце пути заговорил:
- Сейчас будет развилка. Твоя дорога пойдёт направо, моя – налево. До барака тут недалеко. Двухэтажное здание сразу за ельником стоит, увидишь. Спросишь Тараса Михеевича, он здесь всем заправляет.
Через пару минут, всхрапнув, лошадь остановилась, Ася спрыгнула с телеги, взяла в руки свой мешок, прошла вперёд.
- Спасибо, Прохор Харламович, - поблагодарила она лесника. – До свидания. Желаю вам здоровья.
- И тебе не хворать, - тусклым голосом отозвался её извозчик, легонько дёрнул вожжи, незлобно прикрикнул на кобылу:
- Но-о, пошла-а!
Лошадь, тряхнув гривой, потянула телегу дальше, а Ася зашагала по раскисшей от дождя дороге навстречу неизвестности.
Тарас Михеевич встретил новую работницу на покосившемся крыльце барака. Это был сухонький мужичок небольшого роста, шустрый и говорливый. На вид ему было лет пятьдесят.
- Прибыла, голуба? – спросил он бодрым голосом.
- Прибыла, - ответила Ася. – А вы Тарас Михеевич?
- Он самый, девонька. Царь и бог Дальнего Тырыма. А тебя, стало быть, с прибытием. Айда за мной в контору. Оформлю тебя, как следовает, жильём наделю, одёжу выдам, потом на делянку свожу, инструктаж сделаю. Если всё освоишь – завтра приступишь к работе самостоятельно, начнёшь гнать свою норму.
- Как? – опешила Ася. – Так сразу?
- А ты как хотела? Няньку к тебе приставить?
- Ну, чтобы поучиться некоторое время… - неуверенно проговорила Ася. – Я ведь никогда в лесу не работала.
- Все когда-то валили свою первую ёлку, и ты завтра свалишь, не сомневайся. Возиться с тобой некогда, тут каждый отвечает за себя.
«Лёг – свернулся, встал – встряхнулся, живут каждый сам по себе», - сразу всплыли в памяти замысловатые слова тётки Насти.
  Заметив замешательство на лице Аси, мастер смягчился, успокоил:
- Да не пужайся ты раньше времени, помогу я тебе первые ёлки положить. А там уж ты сама, девонька, с ними обниматься станешь. Как, звать-то тебя, труженица?
- Ася.
- Красивым имечком нарекли тебя родители, - прищёлкнув языком, отметил мастер.
Они прошли в боковую комнатку на первом этаже. Тарас Михеевич сел за стол, достал из верхнего ящика какие-то бумаги, взял ручку, макнул перо в чернильницу, начал старательно выводить первые буквы. Ася присела сбоку на обшарпанную табуретку.
- Давай твои документы, - сказал он, не отрывая глаз от бумаги.
Ася вынула из внутреннего кармана направление из отдела кадров леспромхоза, положила на край стола.
- Ну, вот, готово, - с явным облегчением сказал хозяин лесопункта минут через десять. – Учётную карточку я на тебя завёл. В неё буду заносить ежедневно выполнение твоей нормы, и передавать в Кусью. Там тебе станут начислять зарплату и выдавать продуктовые карточки.
Потом мастер, выдав под роспись рабочую одежду и рукавицы, повёл её на второй этаж, показал комнату, где ей предстояло жить.
Простота быта поразила Асю. При входе в комнату, на табуретке в углу стоял жестяной бак с водой. Вдоль двух противоположных стен были установлены дощатые нары. Трое из них были аккуратно заправлены синими байковыми одеялами. На четвёртых, не заправленных, лежал объемный полосатый матрас, по всей вероятности, туго набитый сеном. На нём сверху лежала подушка и стопка свежего постельного белья.
«Это моя койка», - догадалась Ася и шагнула к нарам, потрогала рукой подушку. Она была заполнена ватой.
Посреди комнаты находилась большая кирпичная печь с чугунной плитой. На ней стоял объёмный пузатый чайник. Перед окном с ситцевыми занавесками бледно-голубого цвета стоял деревянный стол, застеленный белой скатертью с длинными кистями по краям. По периметру стола расставлены крашеные в голубой цвет четыре табуретки. На столе аккуратными стопками разложена посуда.
- Здесь проживают три женщины, ты будешь четвёртой, - пояснил Тарас Михеевич. – Вечером ты с ними повстречаешься. А теперь, Ася, ставь свою торбу на нары, переодевайся, пойдём на делянку, будешь осваивать профессию вальщика.
Они спустились на первый этаж, вышли из барака. 
- Идём в инструментальную, выдам тебе всё, что положено для работы, - пояснил на ходу Тарас Михеевич, направляясь к небольшому сараю в стороне от барака.
- Это всё, что тебе потребуется, - с довольной усмешкой сказал он, выложив на пол лучковую пилу с запасным лезвием, острозаточенный топор, несколько деревянных клиньев и небольшую кувалду. – Инструмент такой же нехитрый, как и сама работа. Всё это добро будешь хранить на делянке, там есть ящик, вот тебе ключ от замка. 
А потом всё происходило, как в тумане.
Вырубка леса начиналась сразу за бараком. Прошагав между свежими пнями метров двести, обходя огромные кучи обрубленных веток и хлыстов, они подошли к нетронутому лесу. Перед Асей стояли могучие ели с уходящими высоко вверх вершинами. Где-то совсем неподалёку слышался визг пил и стук топоров. Изредка по тайге разносился ухающий звук падающих наземь деревьев.
- Всё, пришли, - сказал Тарас Михеевич, остановившись у крайнего дерева и задрал голову вверх. – Слушай и запоминай.
Ася тоже стала смотреть на вершину ели.
- Дерево, как человек, любит обращаться к солнцу, поэтому ветки у него с одной стороны и гуще, и длиннее. Стало быть, где веток больше, там и вес больше. В ту сторону и повалится ствол, когда ты его подпилишь, понятно?
- Ага, - ответила Ася, продолжая неподвижным взглядом смотреть на вековую ель, как заворожённая. Ей сделалось страшно, когда она представила себе падающее на землю дерево.
«А вдруг оно повалится вовсе не туда, куда надо? Успею я отскочить или нет?» - промелькнула неожиданная мысль.
Сердце забилось в груди часто, по спине пробежали мурашки.
- На, бери пилу и делай запил, - бригадир вложил в онемевшие руки Аси лучковую пилу с узким лезвием. – Смелее! Я рядом.
- А… сколько пилить? – с тревогой спросила она.
- Примерно на треть диаметра, потом сделаешь скол топором под углом. И только потом зайдёшь с противоположной стороны, чтобы встречным резом допилить ствол до конца. Ясно?
- Ясно, - дрогнувшим голосом повторила Ася, приставила лезвие к коре и принялась пилить.
Пользоваться лучковой пилой она умела. Иван научил её пилить дрова как поперечной пилой, так и лучковой.
- Хватит, - остановил её бригадир, когда лезвие глубоко утонуло в стволе. – Вынимай пилу, бери топор, руби.
Ася взяла топор, размахнулась, рубанула со всей силы. Потом ещё раз, ещё… Ель попалась крепкой, смолистой. Ствол гудел и не сдавался. Загнанно дыша, Ася с каким-то остервенением всё рубила и рубила, не останавливаясь, перед глазами поплыли круги. Наконец, показался конечный рубец запила, она бросила топор на землю – руки её мелко дрожали.
- Перекури малёхо, - пожалел её Тарас Михеевич, в его глазах было одобрение и отцовская теплота. – Не то завтра вовсе занеможешь робить-то, руки отнимутся с непривычки. Ну-ка, отойди в сторону и смотри, как я буду валить. Запоминай всё, что увидишь.
Он сделал запил с противоположной стороны на пару сантиметров выше первого и начал пилить. В его руках пила ходила, как игрушка, с лёгкостью вонзаясь в ствол, словно нож в масло. Когда лезвие почти дошло до скола, могучая ель вдруг вздрогнула, будто в неё вошла невидимая смертельная пуля, и замерла на секунду. В этот момент Тарас Михеевич выхватил из ствола пилу и крикнул:
- Поберегись!!!
Ель качнулась, её вершина медленно поползла вниз, ускоряясь с каждой секундой. Через мгновенье под ногами слегка содрогнулась земля, будто вздохнула от сожаления, и одновременно раздался характерный звук падающего дерева.
- Вот так и будешь валить этих таёжных истуканов, одного за другим, - по-молодецки озорно проговорил Тарас Михеевич, присев на комель поваленной ели. Он достал кисет, свернул самокрутку, закурил.
С наслаждением выпуская дым, поучительно проговорил:
- Тайгу любить надо. Если ты её будешь любить, то и она ответит взаимностью: накормит, напоит, вылечит при необходимости. Ведь тайга для человека, что заботливая родительница. И воспитывает, и закаляет, учит мудрости и смекалке. Вот какая она, наша тайга, да-а.
Ася сидела рядом, слушала. Мастер оказался не таким уж простачком, каким представился ей в первые минуты встречи. Он был если не начитан, то, по крайней мере, много чего знал, очень хорошо разбирался во всех житейских вопросах. Рассказывая, сыпал поговорками и прибаутками. Страх у Аси понемногу таял, в неё вселялась уверенность в себе.
- Ну, всё, девонька, все советы-ягоды я рассыпал перед тобою, теперь твоё дело собрать их в свою голову-лукошко, - сказал Тарас Михеевич. – А мне надобно идти, своих дел по горло, нужно поспеть. Помни: если человек будет делать только то, что хочет, взамен обязательно получит чего и не хочет.
Мастер притушил самокрутку о каблук сапога, положил окурок в карман брезентовой куртки. Потом поднялся не спеша, и, не оборачиваясь, зашагал по своим делам. Ася осталась одна.
Когда мастер потерялся среди деревьев, она встала, взяла мерку длиной один метр и двадцать пять сантиметров – таков размер дров в угольных печах – наложила на ствол поваленного дерева, сделала топором засечку, начала отрезать свое первое бревно.
«Твоя норма – четыре кубометра, - всплыли в голове слова откровения Тараса Михеевича. – Без скидки на неумение и женский пол. Труд баб и мужиков здесь измеряется одним аршином. Коммунизм, при котором ожидается принцип «от каждого по способностям, и каждому по потребности» ещё не наступил, а вот война бушует уже сегодня и не собирается потухать. Наоборот, она разгорается с каждым днём всё жарче и жарче, заставляя мужиков и баб трудиться на равных. Не сможешь спервоначалу заготовить четыре куба – свали и напили половину нормы. Эта половина, в конечном итоге, станет той маленькой пулей, которая убьёт одного фашиста».
От мысли, что придётся рвать жилы за четыре кубометра, ежедневно работать до изнеможения, Асе стало как-то особенно тоскливо и муторно на душе.
«Сколько же времени я смогу выдержать на такой работе? – в который раз уже возник вопрос. – Неделю, две, месяц? Сколько?»
Ася перевернулась на спину, перед глазами возникло тревожное лицо матери.
«Как же ты решилась, Асенька?» - всплыл в памяти её вопрос с накатившимися слезами на глазах. Мать в тот момент, оказывается, лучше её понимала, на какие испытания она обрекает себя.
- Я смогу, - решительно прошептала Ася, уставившись в темноту. – И силы в себе найду, и норму выработаю! Иначе нельзя! Дороги назад у меня нет.
Произнося эти слова, как клятву, она вскоре заснула. Уставшие за день тело и мозг требовали отдыха. Впереди был трудный день.

ГЛАВА 3

В середине января на Дальнем Тырыме начались сильные снегопады. Погода была тихой, безветренной. Крупные тяжёлые хлопья снега, кружась, плавно вальсировали в воздухе и, заканчивая чарующий глаз танец, бесшумно ложились на землю и на ветви спящих деревьев. Иногда в полдень снегопад прекращался, сквозь серые тучи на короткое время пробивалось солнце, и тогда кристальной белизны снег начинал искриться, сверкал многочисленными алмазами. Созерцать это сказочное зрелище долго не получалось – в глазах появлялась резь, плыли радужные круги. Ася прикрывала веки и сидела, не шевелясь, несколько минут, вспоминая что-нибудь приятное.
Сейчас на душе у неё было полное спокойствие. Такое умиротворение наступило совсем недавно, после её поездки домой на Новый год. Теперь, вспоминая первый месяц своей работы на делянке, на лице её появлялась ироническая улыбка. А тогда…
… Страх и отчаяние преследовали её с утра и до вечера. В те дни норму удавалось выполнять лишь наполовину, причём, трудилась Ася от восхода солнца и до наступления темноты. От душившей её обиды она плакала по любому поводу, а этих поводов было предостаточно. Плакала оттого, что дерево падало неудачно, зацепившись за соседний ствол, и ей приходилось отпиливать комель на весу, а он, проседая под собственной тяжестью, зажимал лезвие пилы. Она напрягалась изо всех сил, пытаясь вытащить его, но лезвие с противным хрустом неожиданно лопалось, оставаясь внутри ствола. Поскуливая от досады, она забивала в щель деревянный клин, освобождала обломок лезвия, и со слезами на глазах заряжала новое полотно. Все сломанные полотна сдавала мастеру. Тот, качая недовольно головой, выдавал пару новых и педантично делал запись в учётной карточке, чтобы потом по итогам месяца вычесть из зарплаты стоимость повреждённого имущества. Плакала, когда ель попадалась слишком витой, и ей в течение получаса никак не удавалось расколоть пополам отпиленное по размеру бревно. Отмахав целый день топором и кувалдой, наработавшись с тяжёлым ломом, поворачивая им непослушные стволы, к вечеру у неё немела спина, дрожали руки и ноги, и уже не оставалось сил, чтобы складировать брёвна. Она садилась и отдыхала. Потом, после небольшой передышки, преодолевая слабость, заставляла себя складывать колотые бревна в штабель. И только когда всё было сделано, безвольно падала на бревна. В ожидании Тараса ей удавалось немного набраться сил, чтобы добрести до барака.
Мастер, как правило, являлся к ней для обмера в последнюю очередь. Всё это время она сидела, находясь в прострации, не в силах шевелиться. Мозг в такие моменты не работал, мысли не рождались. Перед глазами, как в калейдоскопе, набирая обороты, кружилась радужная карусель. Тело становилось невесомым и вместе со цветной мозаикой начинало быстро вращаться, ввинчиваясь в странную тёмную воронку. Кружась, Ася стремительно летела в бездонную пропасть. Страха при этом она не испытывала. Хотелось, чтобы полёт побыстрее закончился, и она смогла бы, наконец, достичь спасительного дна, где можно было лечь и не двигаться.
Через месяц стало легче. Она, к своему удивлению, быстро освоила нелёгкую профессию лесоруба и все трудности, как ей сейчас казалось, остались позади. Молодость взяла реванш, тело приспособилось к физическим нагрузкам и заматерело, в руках и ногах появилась сила и выносливость, четыре кубометра уже не являлись для неё заоблачной цифрой.
В начале декабря малочисленное женское общество приросло еще на четыре «рабочих единицы», как выразилась озорная выдумщица и острослов Феня. С ней Ася подружилась с первого же вечера. Малорослая и худая, со смуглым лицом и чёрной копной волос на голове, она больше походила на отбившегося от табора цыганёнка, нежели на двадцатишестилетнюю женщину.
Тогда, возвратившись из леса и увидев в комнате Асю, Феня радостно воскликнула:
- Ба, девки! Да у нас, как я понимаю, новенькая! Как звать-величать?
- Ася Степаненко, - улыбнулась Ася, шагнула навстречу и протянула руку для знакомства.
Женщины обменялись рукопожатиями, назвали свои имена.
- Ну, всё, девки! Поход в столовку сегодня отменяется! – на правах старшей заявила Феня. – Будем ужинать здесь. Дождалась своего часа наша бутылочка беленькой. Доставайте свои заначки, гулять будем.
- Чего это ты тут раскомандовалась? – спросила сердито рыжеволосая женщина с золотистым пушком на верхней губе. Звали её Зиной, она была пухленькой, можно сказать, даже круглой, и чем-то походила на зрелую тыкву. – Кто тебе дал полномочия командовать обществом?
- У нас коммуна, Зинуля, и командуем мы по очереди, - невозмутимо отпарировала Феня. – Утром ты изгалялась надо мной, днём распоряжалась Любаша, теперь настала моя очередь верховодить вами. Так что, будь добра подчиниться. 
  - Мнение остальных тебя не интересует? Может, Ася не желает твоей пирушки, а, может, и я не хочу с тобой пьянствовать? Или вон, Любушка наша, ухайдокалась за день, бедняга, и на черта ей глотать полстакана твоей беленькой, когда и без водки хочется побыстрее обнять подушку.
- Вот потому вы, девки, и кукуете в одиночестве до сих пор, поскольку любите обнимать по вечерам только подушку, а не мужика, - с озорством поддела подруг Феня и заговорщически подмигнула Асе. Не обращая внимания на заявление Зины, она выложила на стол кусок сала и поставила рядом бутылку водки. 
- Ой, кто бы говорил? – ввернула Любушка, доставая из тумбочки половину булки чёрного хлеба и завёрнутую в газету большую селёдку, - не ты ли раньше всех принимаешь горизонтальное положение?
- Это всё от того, что нет на нашем лесопункте нормальных мужиков, - в своё оправдание ответила Феня. – Одни выворотни собрались.
- Кто-кто? – переспросила Ася.
- Выворотни, -  повторила Феня. – Или ты не слышала такого слова?
- Нет, - призналась Ася.
- Дерево так называется, которое бурей выворачивает из земли. Упадёт такое дерево и лежит на земле никому ненужное. А когда попадается людям на глаза, то ни на что уже не годится – короед ствол погрыз. Ни дом из него срубить, ни досок напилить. Так и остаётся лежать посреди леса, пока в труху не превратится. – Феня усмехнулась. – Пока гниёт, никто на него уже не зарится. Вот и наши мужики живут здесь так, будто их буря без корней оставила. Хвоя ещё зеленеет, а процесс омертвения уже запущен.   
- И сколько здесь мужчин?
- Десять вальщиков, да четыре мужика на подводах, которые наши дрова к реке свозят – вот и все мужики. Ну, ещё Тарас – тарантас, божий одуванчик.
- И что, так уж и не найдётся среди них ни одного подходящего? – рассмеялась Ася.
- На кой нам выворотни? – повесила вопрос Феня в пространство. Весь вид её говорил о внутреннем отторжении окружающих её мужчин. – У каждого из них в биографии тёмные пятна имеются, и, в довесок к этому, большинству из них уже за сорок перевалило – поздно уже женихаться.
Женщины переоделись в домашние халаты, присели за стол. Зина порезала сало и хлеб, Люба разделала толстую жирную селёдку. Ася достала банку с квашеной капустой, выложила на тарелку. Командовала ужином Феня. Она отбила сургуч на горлышке бутылки, разлила водку по стаканам.
- Ну, девки, давайте вздрогнем!  - Феня подняла стакан, держа его за донышко кончиками пальцев. – Первый тост за знакомство.
Водку пили все по-разному. Зина медленно цедила её мелкими глотками, Любаша опорожнила стакан в два приёма, Ася осилила только половину налитой ей водки. Феня же, в отличие от подруг, лихо опрокинула содержимое стакана в рот одним махом. 
- Ух, какая жгучая, зараза! – выдохнула она, и, морщась, тряхнула головой из стороны в сторону. – Кто только её выдумал?
- Вопрос не в том, кто водку выдумал, а в том, кто научил тебя её пить? – старательно жуя сало, поучительно проговорила Зина.
- Детдом, кто же ещё? – не задумываясь, ответила Феня. – Там мы все очень быстро обучались дурным привычкам.
- Не все, - возразила Любаша. – Я вот знаю одного мужчину, тоже детдомовца, так он и не пьёт, и не курит.
- Ну, это, подруга, исключение. Скорее всего, твой знакомый или инвалид, или подкаблучник, или ещё в детдоме затюканным трусом стал. Других вариантов мне неизвестно.
На некоторое время все умолкли, набросились на закуску. Потом Феня наполнила стаканы по второму разу, произнесла:
- Предлагаю выпить за нашу дружбу! Здесь, в тайге, мы, женщины, особенно в ней нуждаемся. Друг даруется каждому из нас судьбой на всю жизнь, но потерять его можно в один момент. Это ведь очень просто: предать, обмануть, подставить, да мало ли существует подлых поступков? А потом, даже после глубокого раскаяния и прощения, друга уже не вернуть никогда. Давайте помнить об этом, девочки, давайте будем всегда стоять друг за дружку горой, что бы не случилось с каждым из нас.
- Феня, ты такая умная, - растрогалась Люба. – Так красиво говоришь, что слеза невольно накатывается.
- Умная-то она только после первой рюмки, а потом её ум куда-то пропадает, - не удержалась и съязвила Зина. 
Женщины будто не заметили сарказма Зины, все разом подняли свои стаканы и дружно выпили. Через минуту их щёки разрумянились, они принялись расспрашивать Асю о её жизни. Она рассказала о себе всё, без утайки, её новые подруги поведали о своих судьбах.
Феня, по её рассказу, после детдома сразу выскочила замуж за такого же обездоленного парня, оба устроились работать в леспромхоз. Через три года случилось несчастье – мужа придавило бревном насмерть, она осталась одна с двухгодовалым ребёнком на руках. Сейчас её сын находился на попечении знакомой бабки, которой Феня ежемесячно отвозила в Кусью часть заработанных денег.
Любаша и Зина были старше своей подруги на два года. Зина успела побывать замужем, но разошлась через год после свадьбы. Детьми обзавестись не успела. Любаша до сих пор оставалась старой девой. Обе когда-то учились в одном классе, потом их пути на время разошлись, и вот два года назад судьба вновь свела их вместе.
- До двадцати пяти лет прожила на кордоне с отцом, откуда там жениху взяться? – высказалась она с обидой в конце своего повествования, и из этих слов невозможно было понять, на кого она в большей обиде: на отца, который не отпускал её от себя, пока не скончался, или на свою незавидную судьбу?
Асе с подругами повезло, они оказались порядочными и отзывчивыми. В тот памятный для неё вечер она поделилась с ними о своём страхе, пережитом на делянке, и о том, что на следующий день ей предстоит валить деревья уже самостоятельно, без подсказок и страховки Тараса Михеевича. Выслушав опасения Аси, захмелевшая Феня придвинулась к ней, положила свою заскорузлую ладонь ей на затылок, и, взлохмачивая волосы, пригрозила:
- Не смей завтра без меня валить ёлку, поняла? Хочешь, чтобы тебя придавило в первый же день? Не позволю, слышишь? Пока не убедишь меня, что можешь работать самостоятельно – я от тебя не отойду ни на шаг, уловила?
- Но ты же не выполнишь свою норму? – неуверенно запротестовала Ася.
- К чёрту норму! – громко возмутилась Феня. – Человеческая жизнь не может ставиться на одни весы с нормами! Правильно я рассуждаю, разлюбезные мои подруги?
- Правильно, Фенечка, - ответила Зина. – Правильно на все сто процентов. Только вот кричать об этом на всю комнату не стоит. Давай-ка спать ложиться, беленькую мы приговорили, пора и на боковую.
Выпитая водка быстро сморила женщин. Забравшись под одеяло, они заснули почти мгновенно. А Ася в ту ночь долго не могла уснуть. Обещаниям Фени она не поверила и посчитала это пьяной болтовнёй. Лежала, ворочалась, вспоминала все наставления мастера, готовила себя к завтрашнему дню.
… Ася очнулась от воспоминаний, открыла глаза и увидела перед собой Феню. Утопая по колено в снегу, та двигалась к ней прямиком по снежной целине.
- Ты что тут, уснула? – запыхавшись, спросила она. – Кричала, кричала тебя, а ты – ни гу-гу.
- Задумалась, ничего не услышала, - сказала Ася. – Что-то случилось?
- Тарас-тарантас наведывался недавно, просил пораньше сегодня закончить работу.
- Что так? – удивилась Ася.
- Мужиков наших провожать будем. На Койве новый лесопункт открывают, их туда перебрасывают.
- Всех что ли?
- Всех, кроме возчиков, тех пока оставили с нами, - пояснила Феня. – А к нам уже завтра прибывает женская бригада. Из эвакуированных набрали.
- Женский батальон, значит, пойдёт в наступление, - усмехнулась Ася. – Что за бабы-то, хоть? Умеют ли с пилой да топором обращаться?
- Ой, подруга, даже и не знаю, не спрашивала.
- Ладно, приедут – сами увидим, какие из них вальщики, - снисходительно сказала Ася загрубевшим от морозного воздуха голосом. Она даже не задумалась в этот момент, что всего три месяца назад сама страшилась вида падающей на землю могучей ели и ломала лезвие лучковой пилы по два раза на день. Ася чувствовала себя сейчас опытным лесорубом. – От нас-то что требуется?
- Поварихе нашей, Пелагее, помочь надо. Скрючило беднягу. Рука отнялась и спина не разгибается.
Они посидели вместе минут пять, потом Феня отправилась на свою делянку.
Вечером коллектив лесопункта впервые собрался в полном составе. Маленькое помещение котлового пункта едва уместило всех собравшихся. Ранее таких сборищ не практиковалось. Поскольку в распоряжении поварихи посуды было недостаточно, питаться приходилось в несколько смен, по очереди. Первыми посещали столовую женщины, за ними следовали мужчины-вальщики, потом подтягивались возчики. Тарас Михеевич питался после всех вместе с Пелагеей.
Мужчины сдвинули столы, расставили по обе стороны по несколько табуреток, положили сверху на них длинные строганые доски, получились две лавки. Столы покрыли скатертями, лавки застелили невесть откуда взявшимися домоткаными половиками. Женщины разнесли несколько чугунков с дымящейся картошкой, поставили хлеб в тарелках. Раскрасневшаяся от работы у плиты, с блестящими глазами появилась Феня с большим жестяным подносом. На нём, блестя золотистой корочкой, покоились три зажаренных зайца. С четвертью самогона в руках появился сам мастер. Среди собравшихся пронёсся сдержанный гул удивления. 
- Прошу рассаживаться, - распорядился Тарас Михеевич. – Кто с кем захочет. Только потеснее, товарищи, местов у нас, понимаете ли, в обрез, а разместиться надобно всем.
Тихо перешёптываясь между собой, смущённые мужики стали усаживаться за стол, плотно прижимаясь плечами друг к другу. Женщины расположились на противоположной лавке. Обе стороны смотрели друг на дружку с нескрываемым любопытством, словно никогда ранее не встречались. Тарас Михеевич установил свой табурет во главе стола, но не садился на него, стоял подле и ждал, когда народ угомонится.
- Товарищи! – торжественным голосом начал свою речь «царь и бог» Дальнего Тырыма. – Сегодня у нас с вами особливый день, потому как накануне произошло множество событий. О них я должен сообщить вам лично, такой указ получен мною утром по телефону от самого товарища Балдина.
Тарас Михеевич умолк на некоторое время, уткнув взгляд в листок бумаги, который держал в руке.
- Кто такой Балдин? – шёпотом спросила Ася Феню.
- Ты, что, с луны свалилась? Это же директор нашего лесхоза.
- А у нашего Тараса какая фамилия?
- Царё-ёв, - с растяжкой ответила Феня и с удивлением покосилась на подругу. – Ты что, до сих пор не знала?
Ася покачала головой из стороны в сторону:
– Нет.
- Мои сообщения будут вот какие, - Царёв повёл глазами сначала вдоль женской стороны, потом перебросил взгляд на мужскую половину, будто хотел уточнить, с какого же сообщения ему начать в первую очередь, после чего уткнулся в бумажку, стал читать:
- После победы под Москвой наши войска контратаковали противника и перешли в общее наступление на советско-германском фронте. Тяжёлые бои сейчас ведутся за освобождение городов Ржев, Вязьма и Дорогобуж. Фашисты яростно сопротивляются, но советское командование уверено, что в ближайшее время они будут выбиты из этих городов. После мощного напора нашей армии враг окончательно дрогнет и побежит назад. Товарищ Сталин призвал всех наших солдат и офицеров победоносно идти вперёд, и только вперёд, не отступая назад ни на один шаг. Для достижения скорейшей победы над врагом отечества, все граждане, оставшиеся в тылу, должны равняться на солдат-героев и сами становиться героями. Наш труд должен стать самоотверженным и благородным. Мы обязаны трудиться во имя победы над фашистами, не щадя ни сил, ни своего здоровья. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами! Ура, товарищи!
- Ура-а! – раздалась в ответ жидкая разноголосица.
На лесопункте отсутствовало радио, все важные новости передавались мастеру вестовым из головной конторы. Люди узнавали о положении в стране и на фронтах от мастера, когда собирались на ужин. Города, населённые пункты, фамилии военных начальников и героев боевых действий Тарас Михеевич записывал для памяти на бумажку, остальное передавал на словах. Сейчас из его уст прозвучала явно чья-то чужая речь, вероятнее всего, он записал часть обращения парторга леспромхоза.
- Это, товарищи, я сделал первое сообщение, - выдержав небольшую паузу, продолжил Царёв. – Теперь будет второе.
В маленьком зале столовой наступила напряжённая тишина. Взоры собравшихся людей устремились к мастеру, в глазах каждого из них застыл немой вопрос: хорошим или плохим будет это второе сообщение?
Вновь уткнувшись в свой листок, Царёв продолжил читать.
- Металлургический завод перешёл на усиленный режим работы, выпуск чугуна и стали значительно увеличился. Фронт требует от заводов всё больше новых танков и пушек. Заводу не хватает угля, строевого леса и пиломатериалов. Руководство лесхоза и партийный комитет совместным решением постановили увеличить количество лесозаготовительных пунктов, а также пилорам. Их придётся строить с нуля, а для этого потребуются кадры, имеющие опыт работы в лесной промышленности. – Тарас Михеевич оторвал глаза от бумажки, снял очки и заговорил своим привычным говорком.
- Товарищ Балдин по этому случаю отписал мне приказ о переводе наших мужиков на новое место. Здеся, на Дальнем Тырыме остаются одни ба... женщины, то есть. Мужиков завтрева конным транспортом велено мне направить в Кусью. Там им всё расскажут и объяснят. Обратным рейсом возчики привезут замену мужикам – вакуированных женщин. Будем расселять.
- Что они умеют делать, эти эвакуированные женщины? – спросила Зина. – Как будем выполнять план?
- Что умеют – покажут, чего не умеют – вы научите, - ответил Царёв. – А насчёт плана у нас будет особливый разговор.
- Никак, круглосуточно заставляют работать? – не удержалась Феня. – Так для этого делянку надо осветить, чтоб видно было, как мы станем ложиться и подыхать на ней, а заодно следует и похоронную команду из Кусьи вызвать.
Сказав это незлобиво, без тайного умысла на противостояние, решив просто обратить на себя внимание мужиков, которые, вынырнув из толстой и грубой спецодежды, сбрив страшные бороды, оказались совсем не такими старыми, как ей ранее представлялось. Перед ней сидели не «выворотни», а солидные, но вполне привлекательные мужчины. Съехидничав, она и не предполагала, чем придётся заплатить за свой длинный язык буквально через несколько минут.
- Ты, Феня, не шуткуй, и не баламуть народ, - одёрнул ее Тарас. – Не до шуток ноне, и панику сеять ни к чему. Слышала, ведь, что фронту нужны танки и пушки? А из какой стали, да чугуна их вылить, коли в печах угля не будет? Кумекаешь? То-то же! Для полной победы над врагом целая цепочка образуется в промышленности, прочная и неделимая. Проклятый фашист только возрадуется, если хотя бы одно звено из этой цепочки вывалится. Понимать надобно, так как время военное. Поэтому и план теперича будет по пять кубов с носа в день.
- Так-то, оно, так, Михеич, - подал голос с конца стола Северьян Плотников, кряжистый мужик лет сорока с сивой окладистой бородой. – Пуп надорвать – дело нехитрое, но я полагаю, если работу исполнять из-под палки, результатом будет дырка от бублика. Человек, ведь, не враг своему здоровью. Чтобы грыжа вываливалась по доброй воле своего владельца – тут нужен особый стимул.
Слова Северьяна, похоже, понравились мужикам. Они зашевелись, заулыбались, одобрительно закивали головами. Женщины же, напротив, почему-то вдруг нахмурились и уставились на Царёва. По их лицам нельзя было понять, чьей стороны они придерживаются.
- Партийная ячейка, товарищи, и лично товарищ Балдин подумали и об этом, как его… стимуле, - окинув народ каким-то недобрым тяжёлым взглядом, процедил слова Царёв. – Теперь норма снабжения хлебом будет увеличена на сто граммов. А передовики заготовок будут поощряться карточками на получение мануфактуры, одёжы и обувки, им станет выделяться ещё и дополнительное горячее питание.
- Не густо, Михеич, для тех, кто будет жилы рвать, - усмехнулся всё тот же Северьян. – Чёрствый тот пряник, которым ты собираешься заманить людей в тайгу для работы под луной. Об такой пряник можно и зубы обломать. А вот кнут у тебя, как я вижу, прочный, сыромятный.
И тут Царёв не выдержал, взвинтился так, как никто от него не ожидал. Лицо налилось кровью, он почти закричал:
- Пупок, говоришь, развяжется?! Грыжа твоя вывалится?! А у солдат на фронте она не вываливается, когда они пушки на своих руках через реки и болота волокут под бомбами, да не емши толком неделями, сидя на одних сухарях?! Дают им мятный пряник, чтобы они бежали под пулями, да снарядами на врага?! А в Ленинграде люди сутками работают, и получают за это пайку в четыре раза меньше, чем ты?! И умирают от голода прямо на работе! Да коль разобраться, как следовает, у нас тут не жизнь, а ровно курорт какой-то, я вам скажу! Стыдно тебе должно быть, Северьян, за такие-то слова. Шибко стыдно. Ты есть самый несознательный лемент и гоист, как контра в революции. Твоё счастье, что высокое начальство не слышит тебя.
Царёв замолчал, смотрел едкими глазами на людей. Его хлесткая речь будто невидимой плетью прошлась по сознанию каждого из них. Пристыженный Северьян опустил голову, подпёр бороду своими ручищами, под ними виднелись пунцовая кожа.
Наступила зловещая тишина. Казалось, будто Царёв временно отключил все звуки вокруг в назидание несознательности собравшихся лесорубов и включит их только после того, когда лица людей сгорят от стыда.
Прошла минута, другая. Царёв продолжал сидеть и молчать. Молчали и лесорубы, уткнувшись взглядами в пол. И вдруг в этой напряжённой тишине раздался голос Аси Степаненко. Обливая собравшихся укоризненным взглядом, она заговорила взволнованным, чуть подрагивающим голосом:
-  Какой неприятный разговор! Мне стыдно было слышать слова торга за сверхурочный труд от крепкого здорового мужчины. Стимул ему поднесите, иначе он не будет заинтересован в достижении победы над врагом! Будто и не советский человек говорит. Мне страшно слышать такое требование! В стране полыхает война, фашисты топчут нашу землю, расстреливают и вешают мирных граждан, насилуют женщин, а Северьяну Плотникову нужен какой-то стимул, чтобы без особого труда для себя свалить лишнее дерево! Неужели до сих пор непонятно тебе, дорогой товарищ, что победа над врагом зависит от трудовых усилий каждого из нас? – Ася посмотрела на Северьяна Плотникова испепеляющим взглядом.
От жгучих глаз девушки тот опустил голову ещё ниже, сжался в комок, будто готовясь к тому, что после обличительных слов она возьмёт в руки увесистый дрын и начнёт им обхаживать по спине.
- На новогодний праздник я побывала дома, повстречала сестру. Она работает на металлургическом заводе. Вы знаете, как там сейчас трудится народ? Нет? Так я вам скажу: рабочие вкалывают во имя победы, не жалея себя. Выполняют по две – две с половиной нормы ежедневно. Их теперь так и называют – «двухсотники», потому что норму они выполняют на двести процентов. Стали появляться и «трёхсотники». Такие рабочие объединяются в бригады, их называют, «фронтовыми». Подростки встают за станок и работают наравне со взрослыми. И никто из этих людей не ноет и не требует ничего взамен! – Ася замолчала, полоснула гневным взглядом по лицам мужиков, хотела ещё что-то добавить, но, махнув с презрением в их сторону рукой, села.
- Смотрю я на всё происходящее здесь и диву даюсь, - не вставая из-за стола, вступила в разговор Тамара – степенная бледнолицая женщина с короткой стрижкой и бледным лицом. Фамилия у неё была трудновыговариваемая и никто из женщин даже не пытался её запомнить. Эта женщина была беженкой, приехала в Кусью к дальней родственнице, по дороге под бомбёжкой потеряла пятнадцатилетнего сына.
- Как можно в такое страшное время думать о собственной выгоде? Мы что здесь, голодаем? У нас нет куска хлеба? Нет крыши над головой? Мы спим на снегу? Нас истязают? Слышали бы этот разговор люди, которые остались под немцем! Или те, кто оказался в блокаде! Они бы не поверили своим ушам, окажись среди нас! Правильно сказал Тарас Михеевич: живём, как на курорте, а некоторые при этом ещё умудряются ныть, пытаются урвать для себя лишний кусок. Стыд и срам, товарищи. Предлагаю немедленно прекратить всякие рассуждения на эту тему. Есть Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941года, в нём всё оговорено: какая продолжительность сверхурочных работ, как производится оплата, и кому что положено. Северьян и все, кто поддерживает его, вероятно забыли о его существовании. А если знакомы с этим указом, но давят на представителя власти публично, значит они самые настоящие саботажники, и спрос с таких людей в условиях военного времени должен быть очень строгим.    
Тарас во все глаза с удивлением смотрел на женщин и не верил в происходящее. Он думал, что они поддержат Северьяна Плотникова, ожидал услышать от них злые высказывания в свой адрес, и, когда повисла тревожная тишина, готовился к отражению атаки.
Вышло всё наоборот. Теперь ему предстояло защищать мужиков от ястребиных нападок женщин. Они загалдели вразнобой, начались взаимные упрёки и обвинения. Заводная с пол-оборота Феня несколько раз назвала мужиков «выворотнями». Те, в свою очередь, объявили её провокатором, талдычили ей в лицо, что, если бы она не брякнула про похоронную команду, Северьян бы молчал и не заводил Тараса.
Один из мужиков, что сидел по правую сторону от Плотникова, не переставал оправдывать Северьяна, доказывая, что тот действовал прежде всего в интересах женщин, а им, мужикам, теперь всё равно, им уже здесь не работать, а на новом месте у них будут другие виды работ и другие условия.
Царёв понял, что наступает критический момент, когда разгорающаяся перепалка может запросто перерасти в потасовку. Он взял табурет, и, перевернув его вверх ножками, грозно постучал по краю столешницы несколько раз.
- Тихо, бабоньки, - произнёс он властным голосом. – Чего вы раскаркались, как вороньё на скотобойне? И вы, мужики, успокойтесь, не то бабы выцарапают вам на физиономиях свои имена. Впервой я надумал свести вас ликами друг с дружкой, думал миловаться станете напоследок, а теперь, понял, что допустил ошибку. Словом, ставлю точку в вашем жарком споре.
Поставив табурет на пол, Царёв продолжил уже другим, глухим голосом:
- Не всем нашим мужикам предстоит робить на новом месте, половина из них отправляется на фронт бить фашиста. Это последнее моё сообщение вам.
Тарас Михеевич перевернул свой листок, зачитал фамилии. В списке вызываемых в военкомат значилась и фамилия Северьяна Плотникова. В который раз за столь непродолжительное время вновь воцарилась тишина.
Когда Плотников услышал свою фамилию, его руки, лежащие на бороде, дрогнули, он отнял их от лица и с осторожностью покосился на Тамару. Словно убедившись, что опасность миновала, поднял голову и повернулся к Царёву. На его щеках раз за разом перекатились желваки, будто судорога прошлась по лицу. Раздуваясь, шевельнулись ноздри, как у встревоженного мерина.
- Михеич, - обратился он к Царёву, - Коль такое дело, позволь мне высказаться напоследок?
- Говори, - буркнул тот сердито.
- Я знаю, слово – не птаха, туда-сюда не летает, в рот не возвернётся и на язык обратно не сядет. Что мною сказано, то сказано, отрицать не стану. Покоробил я всех своими словами. Но, поверь, Михеич, поверьте и вы, бабы, не за себя я говорил, за коллектив беспокоюсь. Видел я, как даются новичкам эти четыре куба, наблюдал, как бабы надрываются. Что будет с месячным планом нашего лесопункта, если завтра все мужики уедут, а им взамен привезут сюда неумех? Ни кнутом, ни уговорами нужный штабель не сложить. И когда заерепенилась Феня, на меня что-то вдруг нашло, будто прорвало изнутри. Вот и наговорил лишнего, – Северьян повернулся в сторону Тамары, посмотрел ей в лицо многозначительно. – И про Указ я вспомнил сразу, когда услышал про пять кубов с носа. В нём ведь сказано, что обязательные сверхурочные работы длятся от одного до трёх часов в день, и оплата производится в полуторном размере. А вы сейчас как трудитесь? Обычную норму выдаёте не за восемь, а за двенадцать часов. Где ж вам взять дополнительное время? Ночью? Тогда на ходу засыпать будете, сонных и деревом может придавить ненароком.
«Сладко стелешь, - подумала Ася о Плотникове. – Грамотно и убедительно, ничего не скажешь. Только вот неискренно как-то, по глазам видно. И известия об отправке на фронт испугался, руки сразу задрожали, когда Тарас Михеевич зачитал твою фамилию. Интересно, как ты поведёшь себя там, на фронте»?
- Ладно, будем считать, что я не кипятился, а ты не отзывался плохо о принятых мерах товарища Балдина и партийного комитета леспромхоза, - примирительно сказал Царёв. – Только в следующий раз не руби лапшу на навозной доске, когда тебя начнёт рвать изнутри. Грязные слова, что гнус в жару, шибко раздражают обчество, и сеют смуту в душах. Понятно тебе?
- Угу, - с облегчением выдавил из себя Плотников и немного повеселел.
- Отвертелся, выворотень, - наклонившись к уху Аси, прошептала Феня. – Всё сошло с рук хитрому староверу. Думает, поверили мы его вранью, обвёл всех вокруг пальца и сидит радёшенек. Видела я его глаза, когда он потешался над Тарасом. Злые они были, враждебные.
- Ничего, на фронте его сразу раскусят, - также тихо ответила Ася.
- Может и так. А может, он от страха к немцам переметнётся? – не отступалась Феня. – Говорят, его отец в гражданскую с беляками заодно был и до сей поры, якобы, где-то в тайге хоронится.
- Да ну его к чёрту, - отмахнулась Ася. – Послушай-ка, лучше, о чём Царёв говорит.
Тарас Михеевич в этот момент стоял у стола и, помогая себе жестами, произносил длинную напутственную речь отъезжающим мужикам. Шпаргалки из парткома у него не было, говорил своими словами о том, что думал.
- Так вот, дорогие товарищи мужики, будущие бойцы Красной Армии! Громите с бесстрашием фашистскую банду и возвращайтесь живыми героями! – закончил он путаную речь и без промедления скомандовал:
- Наливайте по этому поводу Пелагеиного напитку. Выпьем за всё, что я вам сказал и пожелал.
- Спасибо тебе, Михеич, за добрые слова, - ответил за всех Северьян, и его рука потянулась к четверти с самогоном. Разливая мутную жидкость по кружкам и стаканам, он на мгновенье остановил свой взгляд на Асе. Зрачки его чёрных глаз на секунду сошлись в маленькие точки, словно перед прыжком, потом опять расширились. Взгляд был таким же холодным и недобрым, каким его уловила Ася, когда Северьян, говоря о стимуле, смотрел на Царёва.
«Может, на Дальнем Тырыме и неплохой народ собрался, работящий, но держать ухо востро никогда не лишне. В любом коллективе всегда отыщется какой-нибудь урод, который не хочет жить по общепринятым правилам», - вспомнились Асе слова брата.
«Как прав оказался Иван, и какой умница, - подумала она в следующий момент. – Разбирается в жизни, как умудрённый опытом человек. Ему всего-то семнадцать, а он знает уже что-то такое, чего мне ещё недоступно».
Она покосилась с опаской на свой стакан, задержала его на секунду перед плотно сжатыми губами, затем, прикрыв для чего-то глаза, нерешительно отпила два глотка скверно пахнущего самогона. Прижав ладонью рот, поморщилась, потом закусила солёным рыжиком. Феня, сидевшая рядом с ней, взглянула на подругу с сочувствием и озорно подмигнула. Запрокинув голову, одним глотком осушила стакан до конца.
- Вот так пьют настоящие лесорубы, подруга! Учись! - залихватским тоном проговорила Феня, стукнув донышком стакана о стол.
- Лихо у тебя получается, - одобрительно пробасил Плотников. – Где обучилась такому мастерству?
- Были добрые учителя, вроде тебя, - на выдохе ответила Феня.
Четверть с самогоном прошлась по столу по второму кругу. Потом по третьему. Веселье разгоралось. Еще совсем недавно враждующие между собой стороны вдруг словно оттаяли и потеплели душой. Посыпались шутки, вскипал смех, кто-то пробовал запеть частушки. Повеселевший Царёв несколько раз с кружкой в руке подсаживался к женщинам, хвалил за работу и говорил комплименты. В этой шумихе Ася не сразу заметила исчезновение Фени. Не оказалось за столом и Северьяна Плотникова.
- Зинуль, - обратилась она к подруге. – Ты не знаешь, куда запропастилась наша красавица?
- Фенька, что ли?
- Ну, да.
- Кто ж её знает? – пьяным голосом ответила Зина. – По-моему, за патефоном пошли куда-то с Северьяном. Танцы решили устроить.
- Какой патефон, какие ещё танцы? – встревожилась Ася. – Давно ушли?
- Я, что, засекала? Нужны они мне оба…
- Тьфу, ты, бестолковая баба, - ругнулась Ася, - за патефоном вдвоём не ходят.
Она отыскала на вешалке свою телогрейку и выскочила на улицу. Мужское общежитие располагалось в одном бараке с женским, только вход в него был прорублен в стене отдельно, а коридор изолирован дощатой перегородкой.
Ася сразу догадалась, где следует искать Феню. И действительно, в подтверждение её догадки, в одной из мужских комнат в окне горел свет. Когда она очутилась в коридоре, за дверями предполагаемой комнаты слышалась какая-то возня, сдавленные крики и рыдания.
Дверь в комнату оказалась не запертой. По всей вероятности, её хозяин даже не предполагал, что в разгар вечеринки кто-то может сюда наведаться.
Перед глазами Аси предстала мерзкая картина. Феня, с распластанным до пояса платьем, зажавшись в угол нар, как загнанный зверёк, сидела, закрыв ладошками свои маленькие сухие груди. Но оголённом плече виднелась большая кровоточащая царапина, волосы были взъерошены, из одной ноздри сочилась кровь.
- Не подходи ко мне, ублюдок, - не в силах уже больше кричать, шипела Феня, будто потревоженная змея, готовая в любой момент броситься на обидчика, вцепиться в него зубами и рвать на куски. – Не смей… если только ты это сделаешь – я убью тебя, выворотень, и сама удавлюсь…
- Вот дура. Я же предлагал тебе по-хорошему, даже денег давал, но ты сама не согласилась, - бормотал Северьян, расстёгивая ремень на брюках. – Ладно бы, недотрогой была, вроде этой комиссарши Степаненко, я бы ещё мог понять. Но, ты-то, не она, насквозь вижу, что стерва ты прожжённая, чего ломаешься? Завтра я уеду, мы больше никогда не встретимся. На фронте меня могут убить, так хоть память о себе оставлю.
Ася не знала, как поступить. Озираясь по сторонам, она увидела кочергу. Толстый железный прут с загнутым расплющенным концом стоял в углу при входе. Не раздумывая, Ася схватила её и, вскинув над собой, решительно шагнула к Северьяну. В этот момент тот обернулся, придерживая руками уже спущенные до колен штаны, вскрикнул с изумлением:
- Ты?! Чего удумала, сука неподкупная?! Брось кочергу!
- Это я хочу тебя спросить: чего ты удумал, женский защитник? Вот, как, оказывается, ты печёшься о бабах?
Северьян замер на мгновенье, соображая, как ему выпутаться из сложившейся ситуации. Потом высвободил одну руку, молниеносным движением схватил со стола нож и ринулся на Асю.
- Обеих в расход пущу! – успел крикнуть он и вдруг, издав на выдохе какой-то странный звук, похожий на хрюканье, медленно осел на пол – Ася успела опустить ему на голову увесистую кочергу.
- Ты его убила? – трясясь в страхе, спросила Феня, вглядываясь в бездыханное тело насильника. Северьян не успел натянуть на себя штаны и лежал сейчас на полу животом вниз с обнажённым задом.
- Его убьё-ёшь, - протянула Ася, с удивлением глядя на кочергу в своей руке. – Вон какой бычара!
Поставив кочергу на прежнее место, добавила:
- А если бы убила – туда ему и дорога. Пошли отсюда, пока он не очнулся.
Феня быстро сползла с нар, набросила на себя телогрейку, и, косясь на Северьяна, попятилась к выходу.
Через несколько минут они были уже в своей комнате и заперли дверь на крючок.
- Вдруг ты его убила? – всхлипывая и содрогаясь всем телом, глухо спросила Феня. – Что тогда?
- Не ной раньше времени, - со злостью ответила Ася. – Тебе-то чего переживать? Не ты же его кочергой огрела, не тебе и отвечать. Раздевайся и ложись спать. Ты до сих пор ещё не протрезвела, любительница выпить.
Феня безропотно исполнила приказание и, поскулив ещё некоторое время уже под одеялом, заснула. 
«А если я действительно прибила Северьяна насмерть? – подумала Ася, расхаживая по комнате взад и вперёд. – Что, если он пока жив и нуждается в помощи? Лежит сейчас один посредине комнаты в луже крови и тихо умирает. Я должна что-то предпринять!»
Она посмотрела на спящую Феню, остановила взгляд на припухшей щеке, на запёкшейся крови под носом.
«Что за глупые мысли? – словно протрезвев, задала себе вопрос Ася. – Сестра милосердия выискалась? Я ведь сама видела, как он пошевелился, когда закрывала дверь. И никакой крови на полу не было. Жив и здоров бугай-насильник, и моя кочерга для него, что для слона дробина. А получил он поделом, и, можно сказать, ещё легко отделался. За такие дела сажают в тюрьму».
Ася выключила свет и подошла к окну. Сквозь стекла был виден край неба. Снег перестал валить ближе к вечеру, и ночь обещала быть ясной. На небе появились звёзды. Они переливались, сверкали и были очень яркими, будто их вымыли, прежде чем рассыпать по небосклону.
В комнате было темно и тихо, приятно пахло хвоей от большого букета пихтовых веток, которые девчата приносили с делянки ежедневно и ставили в вазу на столе. Ася стояла и думала, что вот она сейчас попала, как птица в клетку. Может передвигаться по комнате, дышать, думать, размышлять о завтрашнем дне, но одновременно с этим была уже несвободной. Что-то невидимое и неосязаемое загнало её в замкнутое пространство. Она понимала, что находиться с такими ощущениями до утра не выдержит. Для неё нужна была ясность положения, в котором она очутилась.
Восстанавливая в памяти всё, что произошло, она не могла вспомнить того момента, когда ударила Северьяна. Это мгновенье не задержалось в голове, выпало из сознания напрочь. Сердце забилось учащённо, слегка закружилась голова, по телу леденящей волной пробежался холодок. Её почему-то потянуло на место происшествия.
Когда Ася после мучительных терзаний уже взяла в руки телогрейку, чтобы направиться в комнату Плотникова, кто-то с силой дернул ручку двери из коридора, потом принялся отчаянно трясти. Дверной крючок, звеня металлом, заплясал в петле. Ася замерла.
- Эй, какого чёрта заперлись?  Вы что там, оглохли? – послышался требовательный голос Зинаиды. Язык её сильно заплетался. – Отворяйте сейчас же, не то мы с Любанькой высадим дверь!
Ася с облегчением выдохнула, быстро подошла к двери, сдёрнула крючок с петли.
- Вы чего тут забаррикадировались? – пьяно улыбаясь, спросила Зинаида, проходя в комнату. За ней, пошатнувшись, вошла Люба.
- Мужики пьяные в коридоре шарахались, вот и закрылись от греха подальше, - соврала Ася.
- Асенька, мужиков не надо бояться, они такими славными оказались, - осклабилась Люба. – Я даже целовалась с одним из них. Он такой потешный, этот Василий. Жаль, танцы сорвались.
- А что, Северьян не принёс разве патефон? – с замиранием сердца поинтересовалась Ася.
- Он его разбил вдребезги, когда с крыльца свалился, - усмехнулась Зинаида. – Такую шишку себе на лбу набил – мама не горюй! Даже Тамара Петровна его пожалела, зелёнкой лоб разукрасила.
- Жив, значит, остался наш заступник, - почему-то ничуть не обрадовавшись, промолвила Ася, а про себя подумала: «И здесь ужом вывернулся. Вот ведь хлюст какой».
- Фенька вырубилась что ли? – поинтересовалась Люба, кивнув головой на нары.
- Отдыхает наша Феня. Она тоже с крыльца свалилась, вместе с Плотниковым.
- Не повезло девке в очередной раз, - сочувственно высказалась Зинаида. – Как выпьет, зараза, так с ней обязательно что-то происходит. Какого чёрта она попёрлась пьяная с Северьяном? Он бы и один сходил.
- Пить меньше надо, - строго сказала Ася. – Тогда и крыльцо не будет шатким, и зелёнка не пригодится.
Она больше не стала слушать пьяную болтовню женщин и улеглась на нары. Отворачиваясь к стене от света лампы, сказала требовательно:
- Вы тут долго не шарахайтесь, гасите свет и ложитесь спать. Работу на завтра никто не отменял.
Зина и Люба почесали пьяные языки ещё некоторое время и, наконец, угомонились. В тёмной комнате установилась тишина, и было отчётливо слышно, как тикают настенные часы-ходики.

ГЛАВА 4

Ровно год отработала Ася вальщиком леса на Дальнем Тырыме, после чего фортуна повернулась к ней лицом. Ей удалось устроиться стрелочником на железную дорогу. Её смекалка и трудолюбие было замечено руководством станции с первых дней.
Однажды её вызвал к себе начальник станции и, не предложив даже присесть, без предисловий заговорил:
- Вот что, Степаненко. Хочу предложить тебе работу составителя поезда. Ты человек у нас хотя и новый, и стажа у тебя пока маловато, но в нынешних условиях это не главное. Сейчас на станции творится такая кутерьма, что от человека в первую очередь требуется не стаж и образование, а смекалка, быстрое принятие решений и умение брать на себя ответственность. В тебе это заложено природой. Я видел тебя в деле. Справишься, я в этом ни на грамм не сомневаюсь. А все премудрости профессии усвоишь в процессе работы. В конце концов, - начальник станции посмотрел на Асю поверх очков очень пристально, - не боги горшки обжигают. Согласна?
Предложение было неожиданным, и Ася пришла в замешательство. Она понимала, что это повышение по службе, увеличение зарплаты, которая играла в её жизни не последнюю роль, но не могла сразу выдавить из себя слова согласия. Стояла и молчала, будто истукан, уставившись в лицо начальника станции.
«Неужели он не знает, что мой отец – политзаключённый, враг народа? – думала она. – А если знает, с какой стати вдруг решил доверить мне такую ответственную работу? Почему не боится последствий? Ведь, случись промах в моей работе, его не погладят по голове в НКВД. Сразу спросят, почему он поступил так недальновидно и безответственно, доверив работу составителя поезда дочери врага народа?»
- Ну, и чего ты молчишь? – вывел её из размышлений начальник станции. – От чего дыханье спёрло у смелой красавицы? – на его лице расплылась усталая, но по-отечески добрая улыбка. Такая же, какую ей доводилось видеть не раз на лице своего отца.
Через мгновенье начальник станции сбросил с себя эту улыбку, провёл пальцами по густым с проседью усам, и сказал, заглядывая в глаза Аси:
- А я ведь знаю я, о чём ты сейчас думаешь. Не догадываюсь, а знаю. Напрасно так мыслишь. Отбрось в сторону все сомнения, потому как мне безразлично, чья ты дочь. Для меня важен сам человек и его дела, а не родственники. Я твёрдо убеждён: дети не должны отвечать за родителей, точно так же, как не должны прикрываться их заслугами и положением. Они обязаны самостоятельно отыскать своё место в жизни и прожить её так, как посчитают нужным сами. Так-то, Ася Степаненко. Садись и пиши заявление, а то мне надо бежать, дел по горло, понимаешь ли.
Дел по горло стало и у Аси после того, как она стала составителем поездов. Все пути на станции были забиты вагонами. Чего только в них не было! Уголь, древесина, продукция металлургического завода, зерно, овощи, скотина, тёплые вещи для фронта, станки и оборудование эвакуированных заводов, танки и пушки для ремонта и переплавки на заводе, и многое, многое другое. И всё это было расставлено по путям и ждало своей очереди на отправку. За каждый вагон кто-то отвечал, и этот «кто-то» почему-то считал, что его груз самый важный и должен быть отправлен в первую очередь.
Кроме этого, через станцию транзитом проходили пассажирские поезда. Из них выскакивали люди, толпились на перроне, дышали свежим воздухом, кто-то бежал с чайником за кипятком. Свистели маневровые паровозы, скрежетали сцепки вагонов, вдоль отходящих составов суетливо бегали и кричали охрипшие люди, потрясая в воздухе какими-то бумагами, из теплушек доносилось ржание голодных лошадей, стоны раненых из окон санитарных поездов.
Начальник был прав: на станции творилась кутерьма и чувствовалась запарка. Ася работала без выходных, очень часто по две смены подряд.
Почти месяц она по-прежнему ходила после работы домой на Стрелку, но вскоре поняла, что ходьба отнимает у неё почти два часа личного времени, которые можно было бы использовать для восстановления сил. Усталость была особенно чувствительной после вечерней смены. К поселковому бараку она подходила уже во втором часу ночи, пошатываясь от усталости, со слипающимися глазами, а в шесть утра нужно было вновь отправляться на работу.
Девчата, с которыми она трудилась, однажды затащили её к себе в общежитие попить чаю и совсем неожиданно для Аси предложили место в своей комнате.
- Вот что, подруга, - заявила властным голосом Нинка Сулдина, двадцатишестилетняя женщина крепкого телосложения, верховодившая над девчатами. – Хватит тебе изматывать себя недосыпаниями. Видишь пустую койку? Собери сегодня же дома свои пожитки и перебирайся к нам.
- Спасибо, конечно, за предложение, но я не могу оставить маму одну. Правда, девочки, - попыталась отказаться Ася, но не тут-то было. Нинка Сулдина грозно посмотрела на Асю и стала перечислять весомые доводы.
- У тебя что, мама больная? Ей некому подать кружку с водой? Или грудной ребёнок титьку просит по ночам? А может, хахаль завёлся, про которого мы не знаем, и ты боишься его? Тогда меня зови, я быстро это дело улажу.
- Ни то и не другое, - смущенно произнесла Ася. – И хахаля у меня нет.
- Тогда в чём дело, подруга? Ты хочешь, чтобы от твоего недосыпа что-нибудь стряслось и пострадали невинные люди? Хочешь себя в тюрьму упечь и нашего начальника за собой потянуть? Вот тогда уж точно ты со своей мамой долго не увидишься. Головой надо думать, подруга! Усекла?
- Усекла, - рассмеялась Ася и благодарным взглядом окинула девчат. И Нинка уже не казалась ей такой грозной, какой виделась до этого момента.
Ася сделала для себя вывод, что, скорее всего, все манеры общения Сулдиной и её поступки были явно напускными. Делалось это для того, чтобы держать мужиков «в узде». Так она понимала роль бригадира в ремонтной бригаде.
Вернувшись домой в барак, Ася, прежде чем затеять разговор о переезде в общежитие, зорким оком понаблюдала сначала за матерью. И только после того, когда убедилась, что мать ничем не расстроена, отважилась на разговор.
- Мама, - заговорила она с некоторой робостью, когда они сели ужинать. – Мне предложили место в общежитии, оно совсем рядом со станцией. Как ты смотришь на то, чтобы я перебралась туда жить?
Мать вздрогнула и подняла глаза на дочь. В них было удивление и страх вместе. Страх остаться одной в этом бараке. Она отложила ложку и дрогнувшим голосом тихо спросила:
- Одну меня решила оставить?
- Мам, ну почему ты так считаешь? Не оставлю я тебя одну, буду навещать, когда у меня будет дневная смена. Может быть и чаще, если позволит работа. 
На глазах матери навернулись слёзы. Она совсем машинально вновь взяла ложку и принялась размешивать для чего-то в тарелке кашу, не поднимая глаз, словно обидевшийся ребёнок.
Ася придвинулась к матери, положила голову ей на плечо, просительно прошептала на ухо:
- Мамочка, ну не сердись, пожалуйста, так надо.
Помолчав несколько секунд, решила выложить матери те доводы, которые услышала от Нинки Сулдиной, вложив их в уста другого человека.
- Мамочка, милая, - продолжила она шёпотом. – Начальник станции сказал, что я хожу квёлая, потому что не высыпаюсь, и по этой причине могу что-нибудь напортачить. Подведу и его, и сама вылечу с работы, а то и того хуже. Ты же знаешь, все железнодорожники сейчас на военном положении, как военнослужащие, и все должны постоянно находиться неподалёку от станции.
Придуманные наскоро слова начальника станции подействовали на мать безукоризненно.
- Ну, что ж? Надо так надо, твоему начальнику виднее, - ответила тихим голосом Евдокия, смахнув непрошенную слезу. – Спасибо ему за то, что он тебя оценил, не посмотрел на то, чья ты дочь. Его подводить, доченька, нельзя ни в коем случае. Только вот жизнь моя без тебя станет совсем пустой и одинокой. С ума сойду от дум и одиночества.
- Ну, что ты, мамочка, я же тебя не покидаю насовсем, - Ася несколько раз погладила мать по плечу, - я буду навещать тебя при любом удобном случае.
Утром следующего дня Ася отправилась на работу пораньше. В руках у неё был увесистый фанерный баул. В него ещё с вечера она уложила все необходимые вещи на первое время.
Дошагав до станции, заскочила в общежитие, поставила в углу комнаты свой баул и помчалась в диспетчерскую на разнарядку.
Работа заполняла всё жизненное пространство девчат, отнимая у них ту часть жизни, которая в других условиях тратится молодыми людьми на развлечения.
Шла война, немецкие сапоги продолжали топтать советскую территорию.


ГЛАВА 5

Над железнодорожной станцией опустилась ночь. Потемнели окна в общежитии, его обитатели поочерёдно погасили тусклые лампочки и улеглись спать. Светилось лишь одно окно в конце коридора, да два фонаря бросали матовый свет на деревянный тротуар, ведущий к входным дверям. Моросил, не переставая, мелкий и нудный осенний дождь. На улице было слякотно и мерзко. 
Ася вернулась из поездки, сдала документы и не спеша шагала к общежитию. Судя по тёмному окну в комнате, девчата уже видели первые сны. С того дня, когда Нинка Сулдина ушла на фронт и освободила койко-место, к ним никого не подселили. В комнате они жили пока втроём.
«Завтра отсыпной, надо выкроить время и навестить маму, - подумала она устало. – А то давненько я её не навещала. Переживает мамуля за меня, как всегда, да и коротать дни в четырёх стенах в полном одиночестве совсем не весело. Явно соскучилась. А я, чёрствая и бессовестная дочь, всё свободное время проводила на свиданиях».
Ася грустно улыбнулась своим мыслям и вспомнила последнее свидание с Василием Суворовым. Капитан-артиллерист после излечения в госпитале возвращался на фронт. Было это неделю назад, а его печальные глаза всё ещё всплывают в её памяти…
…В день отправки на фронт капитан встретил её на станции, когда она вернулась из очередной поездки. 
- Ну, вот, Ася, настал тот день, которого я так не хотел, - сказал Василий, взяв её за руку. – Время пролетело, как один миг.
- К сожалению, нам не дано управлять этим временем, - ответила она нарочито будничным голосом, пытаясь не выдать упадочного настроения. Через несколько часов им предстояло расстаться.
- Да, повернуть время вспять ещё никому не удавалось, - согласился Василий. – Вернуть его назад - то же самое, что пытаться вытащить на небосклон закатившееся солнце.
Оба они несколько секунд внимательно смотрели друг другу в глаза.  Затем, не проронив ни слов, взявшись за руки, направились по широкой тропинке вдоль подножия горы. Знакомым маршрутом они пошли в последний раз. Тропинка уводила в небольшой лесочек, в котором всегда было безлюдно и тихо. А осенью ещё и красиво. Василию с первого раза понравилось это место с видом на реку.
Когда они дошли до края лесочка, Василий поднял с земли три палых листа разной окраски и сказал:
- Если бы я стал вдруг волшебником и смог превратить эти листья в драгоценные пластины, я использовал бы их в качестве наград. Вот этим медным узором я наградил бы врача, который направил меня в этот город. Бронзовый лист я вручил бы твоей подруге, за то, что она свела нас с тобой. А вот этот, золотой, - Василий крутанул ярко-желтый лист за хвостик, - я приколол бы на лацкан твоего жакета.
- Мне-то за что? – грустно улыбнулась Ася, поразившись воображению Василия.
- За то прекрасное и неповторимое время, которое я провёл с тобой. За то, что зажгла огонь любви в моём сердце.
- Спасибо, - промолвила Ася в смущении и крепко сжала руку капитана.
Василия выписали из госпиталя утром, а вечером ему предстояло отбыть в свою часть на фронт. Напоследок им обоим повезло: выписка произошла в тот день, когда у Аси выпал отсыпной после поездки.
Лицо капитана было озабочено, брови сдвинулись к переносице, он о чём-то напряжённо размышлял.
- О чём задумался? – тихо спросила Ася.
- О том, моя красавица, что уже завтра каждый из нас пойдёт своей дорогой. И не ты, и не я не можем знать, куда она нас заведёт.
- Не хочу говорить о грустном.
- Я тоже не хочу, да в сердце помимо моей воли пробирается непрошенная тоска, - проговорил Василий. – Мне кажется, теперь я и воевать буду иначе.
- Иначе – это как?
- С постоянной мыслью о тебе…
- Это плохо, - сказала Ася сурово.
- Почему?
- Потому что на фронте посторонние мысли могут сослужить злую шутку.
- Видишь ли, - Василий на секунду задумался, – когда идёт бой – посторонним мыслям нет места. Они приходят в голову лишь после боя, в минуты полной тишины. Или хотя бы в период временного затишья. И когда я мысленно побуду с тобой, мои действия будут более взвешенными. Не столь беспечными, как прежде.
- Не буду спорить с тобой, Вася. Тебе лучше знать. Зато я знаю другое, - Ася повернулась к нему лицом, встала на цыпочки, заглянула в глаза. – Куда бы не повели нас стёжки-дорожки – мы теперь всегда будем вместе. Одним целым. Если не в реальности, то хотя бы в мыслях.
- Какая ты у меня… - дрогнувшим голосом произнёс Василий и привлёк её к себе, поцеловал.
Потом они ушли на берег реки, долго прогуливались вдоль берега и часто останавливались, чтобы поцеловаться. 
Вечером капитан Суворов уехал на фронт, а она проплакала всю ночь…
…Ася дошла до дверей общежития, остановилась под навесом, посмотрела в направлении мерцающего фонаря. Дождь не только не утихал, а припустил ещё сильнее.
«Надо же, как разошёлся, - с недовольством отметила она про себя. – Третий день подряд не унимается. Наверно, всю ночь будет ещё лить, не переставая. Хоть бы утром прекратился, чтобы к маме сходить посуху».
  Ася сняла плащ, стряхнула с него воду, затем снова надела и зашла в здание.
Девчата спали крепко и даже не пробудились от скрипа входной двери в комнату. Не зажигая свет, Ася наощупь осторожно пробралась к своей кровати, разделась, улеглась в постель. Мысли вновь вернулись к Василию.
… Она познакомилась с ним два месяца назад. За две недели до этого Ася случайно повстречала на станции Феню, с которой свела её судьба на лесоповале. Они обнялись, разговорились. Феня полгода, как перебралась в город, работала санитаркой в госпитале. Она-то и уговорила Асю выступить с концертом перед ранеными.
- Ты знаешь, Ася, как они слушают нас! – взахлёб рассказывала Феня. – Пожилые мужики даже плачут – так берут за душу наши песни! Дом вспоминают, наверно, жен да матерей своих, потому и плачут. Только вот, к сожалению, мало у нас артистов, разнообразие нужно. Мои песни поднадоели им. Пою по пятому кругу. Нужен новичок и свежие песни.
- Времени у меня совсем нет, - не соглашалась Ася. – Постоянно в поездках. Если и выпадет несколько свободных часиков – бегу сразу к маме. Она ведь у меня в одиночестве пребывает.
Феня не сдавалась и решилась на шантаж.
- А у меня сын четырёхлетний на руках! И что? Сейчас война, подруга. Вокруг не найдётся ни одного человека, у которого не было бы проблем. Представь, каково раненым, которые остались без рук, без ног, или лишились зрения? Каково им лежать с тяжёлыми мыслями в голове? Для них твоя песня будет отдушиной, самым лучшим лекарством. Ты можешь это понять? Неужели твоё сердце и душа стали такими чёрствым, что чужое горе тебя больше не трогает?
- Ну, ладно, уговорила, - согласилась Ася. – Когда?
- В любой день, как будешь свободна. Гитара в госпитале имеется.
Свободное время появилось лишь через две недели. Если бы в диспетчерской не зашёл случайный разговор о раненых, она и не вспомнила бы, наверно, о своём обещании подруге.
«Ася! Как же ты могла забыть?! Как тебе не стыдно?!» – поругала она себя. – Ты ведь слово дала Фенечке».
Через час она помчалась в госпиталь.
Тот концерт был представлен вдвоём с Феней. Несмотря на то, что самодеятельных артистов в этот день было только двое, палата заполнилась ранеными до отказа. Они расположились где только можно: на принесённых стульях и табуретах, на кроватях, на подоконниках и даже на полу. Их лица в нетерпеливом ожидании были устремлены на импровизированную сцену. Среди собравшихся зрителей Ася увидела несколько человек с полностью забинтованными лицами. Лишённые зрения раненые пришли слушать.
«Права Феня, - с жалостью подумала Ася. – Этим людям действительно не важно, какую я песню исполню для них. Песня им нужна, чтобы на какое-то время забыть о войне и болях, отвлечься от тягостных и нескончаемых дум, поверить в полное выздоровление».
Пока Феня солировала под аккомпанемент пожилого гармониста из числа выздоравливающих, Ася с неподдельным интересом обводила взглядом раненых.
Внезапно она натолкнулась на пронзительный взор светловолосого парня на костылях. Это был блондин чуть выше среднего роста со слегка вьющимися густыми волосами. Большая голова на крепкой шее с ярко-голубыми глазами и нежным румянцем на щеках словно сошла со страницы детской сказки про русских богатырей. Хорошо слаженная фигура и медлительность в движениях придавала ему мужественную красоту. Он стоял в проёме дверей и не сводил с неё глаз. Ася, не понимая отчего, вдруг смутилась и поспешно отвела взгляд. Её сердце неожиданно дрогнуло и учащённо забилось.
«Что это со мной? – удивилась она. – Испугалась публики? Разволновалась? Или тут что-то другое?»
Феня в этот момент перешла к предпоследнему куплету. Следующую песню предстояло исполнять ей, Асе. Она постаралась успокоиться и глубоко вздохнула. Это помогло. Сердце забилось тише и ровнее. Но в следующий момент она вновь почувствовала на себе жгучий взгляд. Ася не удержалась и повернула голову к дверям. Парень по-прежнему сверлил её взглядом и подкупающе улыбался. Глаза парня были ярко-голубые, будто в них отражались маленькие кусочки небесной синевы, а улыбка казалась располагающей и доброжелательной. Можно было подумать, будто он собирался поднять руку вверх и жестом поприветствовать её, как давнюю знакомую. Только сделать это ему мешали костыли.
Сердце Аси опять заходилось в груди и успокоилось лишь тогда, когда в её руках появилась гитара.
Она пела без малого час и исполнила, казалось, весь свой репертуар. Ей долго аплодировали, просили спеть ещё что-нибудь. Растроганная такой наградой, Ася не смогла отказать и решилась исполнить несколько украинских песен, чем вызвала ещё более бурные овации. Раненые громко хлопали в ладоши, некоторые из них надсадно кричали «браво!»
Феня попросила Асю откланяться, а сама объявила, что выступление закончено. 
Они вместе направились к выходу. Парня с костылями в дверях уже не было, он куда-то незаметно исчез. Сюрприз, однако, ждал Асю в конце коридора. Белокурый «друг», как она мысленно окрестила парня, шагнул ей навстречу и выпалил:
- Давайте знакомиться!
И тут же, не давая Асе опомниться, быстро переложил костыль под левое плечо и протянул руку.
- Василий, - изрёк он весело и непринуждённо.
Ася поймала себя на том, что не в состоянии противиться этому самоуверенному парню. Он почему-то не показался ей нахалом, хотя разыгранную им сценку нельзя было назвать благопристойной. Добрая улыбка, словно магнит, притягивала её к нему, завораживала. Рука Аси, словно сама по себе, без промедления утонула в большой и сильной ладони парня.
- Ася, - ответила она и почувствовала, как загорелись щёки.
Они смотрели друг на друга и молчали.
- Ладно, Ася, я пошла, - сказала Феня, всё это время стоявшая в стороне и наблюдавшая за происходящим. На её лице расплылась лукавая улыбка. – У меня дел невпроворот. Вернёшься из поездки – забегай, не забывай подругу. Споём ещё для наших героев. Пока-пока.
Феня ушла по своим делам, а они с парнем некоторое время продолжали нелепо стоять друг против друга, не разжимая рукопожатия.
- Не верю своим ушам, - проговорил Василий после затянувшейся паузы и, наконец, высвободил руку Аси. – Ася! Какое красивое имя. А ещё красивее сочетание имён: Вася и Ася. Это же определённо судьба нас свела.
- Вы всегда такой беспардонный? – спросила Ася, вложив в интонацию голоса нотку недовольства.
- Не беспардонный, а смелый, - поправил Василий. – Это большая разница.
- Что же вы хотите от меня, Василий… простите, как ваша фамилия?
- И я, и три моих брата, и отец с матерью носим фамилию Суворовы, - весело сообщил парень и поспешил ответить на первый вопрос.
- От вас я хочу потребовать безоговорочного свидания.
- Даже так? – Асе сделалось весело, она рассмеялась.  – Не слишком ли вы самоуверенны, товарищ Суворов?
- Никак нет, товарищ Ася… как, кстати, ваша, фамилия?
Асю подмывало ответить парню какой-нибудь дерзостью, но ничего подходящего в голову в этот момент не пришло. Она ограничилась простым вопросом:
- Это очень важно для вас?
- Архиважно!
- И что вы будете делать с моей фамилией, когда я вам её назову?
Василий был из тех лихих и целеустремлённых парней, которые за словом в карман не полезут в любой ситуации и пойдут к своей цели напролом. Он быстро нашёлся, что ответить.
- Если вы назовёте фамилию, а при этом ещё и сообщите свой адрес, я непременно напишу вам письмо, - просиял Василий Суворов. – С объяснением в любви с первого взгляда, естественно.
- Ну, вот что, Василий Суворов, - сказала Ася, сделав серьёзное выражение лица. – Пошутили и будет. Извините, я спешу.
- Простите меня за нахальство, Ася, но я вовсе не хотел вас обидеть, - почувствовав, что переборщил в словесном поединке, извиняющимся тоном произнёс Василий. – Вы мне действительно очень понравились… с первого взгляда.
- Ничего, товарищ Суворов, завтра ваш глаз замылят лица других девушек, и всё пройдёт, - сухо ответила Ася. – Вы просто давно не общались с противоположным полом. Но здесь я вам не помощник.
Сказала и решительно шагнула мимо Василия.
По дороге домой она несколько раз возвращалась к разговору с белокурым парнем.
«Зачем я так поступила? – задалась Ася вопросом и начала размышлять. – Можно было и помягче высказаться. Ответить шуткой, например. Парень ведь извинился за грубость. Погоди, какая грубость? Что такого он тебе наговорил? Нахамил? Нет. Хватал тебя за руку, говорил пошлости? Тоже нет. Тогда чего ты разозлилась на него? Ага, понятно. Ты увидела его глаза, твоё сердце затрепетало, ты сразу испугалась, что парень может нарушить твой покой. Верно? Вон он какой красивый и шустрый. Ты просто не сможешь устоять перед его обаянием, перед его натиском. Он с легкостью сорвёт лепесток твоей девичей чести и уедет. Война ему всё спишет. А тебе? Что останется тебе взамен? Слёзы и сопли? Точно. Ты не хочешь этого, потому что считаешь себя очень правильной, ждёшь принца, а сама до сих пор не знаешь, каким он должен быть, это самый принц. Что если Василий Суворов и есть твой принц? Может, это и есть любовь с первого взгляда? Почему бы и нет? Если это не так, то отчего вдруг затрепетало твоё сердце, а кровь разрумянила лицо?»
Вечером того дня Ася долго не смыкала глаз и всё думала, думала… Перед глазами стояло лицо Василия Суворова с доброй очаровательной улыбкой, а она корила себя за поступок.
На следующее утро беспокойная работа всецело поглотила её. Она приняла грузовой поезд и отправилась с ним в дальнюю поездку. За ним последовал второй поезд, потом третий, четвёртый…
Небольшая передышка наступила лишь через две недели. Ася собиралась сходить на Стрелку и навестить мать. Каково же было её удивление, когда на лавочке у дверей общежития она увидела мужчину в военной форме. Ася сразу узнала Василия Суворова. На коленях у него лежал большой букет цветов.
Ася опешила от неожиданности. Реакция её была мгновенной: сердце, будто загнанная в клетку птица, забилось в груди, кровь прилила к лицу, затуманив на какое-то время рассудок. Ноги сделались ватными и перестали слушаться. Она обомлела и остановилась, не доходя до скамейки. На гимнастёрке Суворова были погоны капитана, грудь украшали два ордена и три медали.
Капитан поднялся со скамейки, взял трость и, прихрамывая, сделал несколько шагов навстречу Асе.
- Вы? – выдохнула из себя Ася.
- Я, - с некоторым волнением в голосе ответил он.
- Что вы здесь делаете?
- Вас дожидаюсь.
- И как давно?
- Со вчерашнего дня пошла третья неделя, - два кусочка неба в глазах Суворова озорно дрогнули и засияли ещё ярче, губы разошлись в радостной улыбке.
- Как вы узнали, что я вернулась из поездки? – растерянно
 спросила Ася, не в силах сдвинуться с места.
- Провёл рекогносцировку на местности, выражаясь военным языком, - смеясь, доложил капитан.
- А вы всегда так… разговариваете с девушками?
- Как?
- Насмешливо. Кривляетесь, козыряете остроумием, ёрничаете, - с вызовом сказала Ася.
Василий вспыхнул, на щеках проступил едва заметный румянец.
- Это вам, - протянул он букет вместо ответа.
- Спасибо, - поблагодарила Ася. Заметив смущение на лице капитана, она вдруг почувствовала в себе некоторую уверенность, хотя сердце всё ещё продолжало загнанно толкаться в груди.
- Так вы не ответили на мой вопрос, товарищ Суворов, - обратилась она к нему после непродолжительной паузы.
- Вы своих знакомых тоже называете по фамилии и с непременной приставкой «товарищ»?
- Нет, - улыбнулась Ася. – Такой официальностью удостоились только вы. В противовес вашему остроумию.
- Я пытаюсь вылезти из своей гимнастёрки наружу только при общении с вами. Чтобы понравиться. Но, по всему видать, у меня это плохо получается, - виновато произнёс Василий. – Постараюсь исправиться.
- Хочется верить, Василий, что вы не разочаруете меня, - окончательно совладав с собой, с напускной назидательностью сказала Ася. – Ну, и какие ваши дальнейшие планы? Вы ведь наверняка строили их до встречи со мной? Излагайте.
- Можно побродить по парку. Очень хороший парк, зелёный, - не совсем уверенно предложил капитан. – Можно сходить в кино.
Ася почувствовала эту неуверенность в голосе и поняла, что длительные прогулки для него, вероятно, даются с трудом. Признание в этом для него было равносильно смерти.
- Нет, Василий, давайте сегодня командовать вами буду я, - тоном, не терпящим возражений, проговорила она. – Я только что вернулась из поездки. Двое суток провела на тормозной площадке вагона. Устала и мне не до прогулок. Нужно привести себя в порядок и немного отдохнуть. А потом я должна навестить свою маму.
- Вы выдворяете меня? – насторожённо спросил Суворов.
- Вовсе нет, я приглашаю вас в гости ненадолго. Попьём чайку, поговорим о жизни. Идёт? – предложила она, призывно обжигая Василия озорным взглядом.
- Идёт! – обрадовался капитан и с благодарностью посмотрел в глаза Аси. Такое предложение было для него высшей наградой.
Девчата были на работе, они с Василием в комнате были одни. Разливая чай, Ася спросила:
- Можно узнать подробности вашей рекогносцировки?
- Конечно. У мен нет никаких секретов от вас, - Василий кашлянул в кулак, будто проверяя свою готовность признаться, как он сначала выпытал у Фени место работы подруги, а потом посетил диспетчера станции и долго упрашивал тучную особу сообщить дату возвращения своей возлюбленной.
- Хотя, впрочем, можете и не рассказывать ничего, - Ася придвинула Василию блюдечко с наколотым мелкими кусочками рафинадом. – Несложно представить, как вы приставили пистолет сначала к виску Фени, затем точно также поступили с диспетчером станции и под страхом смерти выведали у них все секретные сведения.
- Примерно так, - громко рассмеялся Василий, оценив шутку собеседницы. – Только Феня, на мой взгляд, выдала тайну с большим удовольствием, а вот с диспетчером было намного сложнее. Дисциплина у вас строгая.
Они проговорили за столом больше часа, перейдя на «ты». Василий рассказал, что он коренной москвич. Мать и отец – военные врачи, оба находятся на фронте. Он перед войной закончил артиллеристское училище, воюет с первых дней нападения немцев на нашу страну. Сначала отступал почти от самой границы, потом двигался со своей батареей в обратном направлении. Насчёт братьев он присочинил. В семье Василий был единственным ребёнком.
Пока капитан рассказывал о себе, она внутренне готовилась к изложению собственной биографии. Боролась сама с собой.
«Если я расскажу, что мой отец находится в тюрьме, какова будет его реакция? – думала Ася. – Испугается порочащей его связи? Возможно, уйдёт и не вернётся. Тогда я потеряю его навсегда. Потеряю парня, который заставил трепетать моё сердце. Но что будет, если я умолчу об отце? Лучше или хуже для меня? Чем это может обернуться? Нет, нужно рассказать всю правду. Рано или поздно она всплывёт. Вот тогда-то расставание будет болезненным».
И Ася не стала ничего скрывать. Изложила свою биографию без прикрас. Рассказала, как их раскулачили, как они с братом побирались в голодный год, как по ложному обвинению арестовали отца, как после этого ей не разрешили поступать в финансовый техникум. А потом, с началом войны, нужда заставила отправиться в тайгу на лесоповал. Излагала со всеми подробностями, а сама внимательно наблюдала за реакцией Василия.
- Ну, а главное обстоятельство, которое ограничивает мои права и свободу – это отсутствие паспорта. Без согласия НКВД дорога в ЗАГС для меня закрыта, - грустно усмехнувшись, сообщила она напоследок. – Вот такие дела, товарищ капитан. Поэтому, делайте для себя выводы. 
- Какие выводы? – искренне удивился Суворов.
- Как, какие? Разве связь с дочерью врага народа не может испортить вам карьеру офицера? Может, не стоит завязывать накрепко узел со мной? Чтобы потом не рубить его с кровью? Как?
- Всё, что ты сейчас рассказала – никак не может повлиять на моё отношение к тебе. Я впервые встретил девушку, которая вызвала во мне бурю эмоций. Девушку, образ которой я представлял в своих мыслях задолго до встречи с тобой. Когда я увидел тебя – сразу понял, что ты не такая, как другие, - взволнованным голосом произнёс капитан.
- И какая же?
Василий задумался на секунду, потом раздумчиво сказал:
- Исключительная, наверно. Таких сейчас днём с огнём не сыскать.
- Нафталиновая, - рассмеялась Ася. – Так меня охарактеризовала одна из моих подруг.
- Почему нафталиновая? – поинтересовался Суворов, в недоумении приподняв брови.
- Потому что вредная моль за двадцать один год не поела мои моральные устои.
- Ах, вот как! – воскликнул капитан. – Подходящее слово подобрала твоя подруга. А вот меня отец назвал однажды изабелловым упрямцем.
- Каким-каким? – рот Аси остался приоткрытым от удивления. Она никогда не слышала такого слова.
- Масть у коней есть такая – изжелта-белесоватая, при абсолютно белом хвосте и гриве. И с голубыми глазами. Кони этой масти очень норовистые. А я упрямым рос. Отец однажды рассердился и заклеймил меня, как непослушного коня.
- А сейчас ты… упрямый?
- Скорее – да, чем – нет, - немного задумавшись, ответил Суворов. – Отец учил меня добиваться цели в жизни самостоятельно. Без определённого упрямства реализовать мечту невозможно.
- И какова твоя мечта? – с улыбкой поинтересовалась Ася.
- Моя мечта уже сбылась. Я встретил девушку – красивую, умную, непорочную, - капитан взял Асю за руку и крепко сжал. – Такую, о какой мечтал все годы. И вывод у меня один: я не ошибся в своём выборе.
Он в одно мгновенье привлёк к себе Асю и прильнул губами к её плотно сжатому рту. Ася ощутила их жар и замотала головой, однако Василий держал её крепко и не отрывал губ. Его глаза были так близко, что Ася смогла разглядеть в них кроме яркой синевы ещё и необузданную решительность. Незнакомая ей до этой минуты трепетная и сладостная волна от близости с мужчиной прошла по всему телу.
Долгий поцелуй длился до тех пор, пока Ася не почувствовала руку капитана на своей груди. Его пальцы ухватились за пуговицу на блузке, потянули из петли.  Ася сразу словно отрезвела. Опомнившись, она упёрлась руками в грудь Василия и сумела оттолкнуть его от себя.
- А вот этого, товарищ капитан, тебе делать непозволительно, - судорожно глотнув воздуха, сказала Ася строго. – Напрасно ты подумал, что все женские крепости капитулируют одинаково. Остались ещё и такие, которые не открывают ворот неприятелю при первом стремительном штурме. Для того, чтобы заветные врата распахнулись, требуется длительное время дипломатических переговоров. Ясно, голубчик изабелловый? – Ася громко рассмеялась.
Суворов тяжело дышал, смотрел на Асю исподлобья, пока ещё не совсем понимая, о каких воротах она ему говорит. Когда, наконец, до него дошёл смысл услышанных слов, он сказал в своё оправдание:
- Ты не так меня поняла. Я очень хорошо отношусь к тебе и не собирался вершить гадости. Это правда.
- Тогда объясни, что это было?
- Просто нестерпимо захотелось тебя поцеловать.
- Понятно. А если бы я не запротестовала, ты также просто уложил бы меня в постель. Не так ли?
- Несомненно. Лгать не приучен.
- И это не было бы гадостью с твоей стороны, - насмешливо произнесла Ася и в упор взглянула на капитана. Тот встретил её взгляд спокойно, будто ожидал заранее её осуждение. Смотрел, молчал и ждал дальнейших слов.
- Если ты не понял, Вася, - могу напомнить: я ведь девушка нафталиновая. Мне нужен не самец, а любящий и любимый мною мужчина. Человек, с которым я бы связала свою судьбу до самого креста на могильном холмике. И прежде чем оказаться в объятиях мужчины, я должна быть точно уверена, что он не обманщик и не предатель, - Ася говорила негромко, чуть глуховатым голосом, не сводя глаз с лица Суворова. – Чтобы узнать человека ближе – нужно время. Пойми меня правильно: я хочу простого бабьего счастья. Чтобы была свадьба, после которой народились бы законные детки. Чтобы я с утра до вечера чувствовала любовь и верность мужа, его заботу о семье. А я взамен буду ласкать его так, как не сможет дарить ласки ни одна посторонняя женщина.
Василий слушал её и смотрел потухшими глазами. Затем поднялся из-за стола, взял трость и, опёршись о её, сказал:
- Разве я против того, что ты сейчас наговорила? Да я двумя руками «за». Только сейчас идёт война и красивой сказке не суждено сбыться. Поэтому я покидаю тебя. Прощай… нафталиновая женщина. До встречи после войны. Я не отказываюсь от тебя и обязательно разыщу после победы. Ты только дождись, не наделай глупостей.
Капитан надел фуражку и, припадая на левую ногу, направился к выходу. Ася стояла, как замороженная, не в состоянии что-либо произнести. Она не ожидала такого поворота событий и готова была броситься вслед, схватить его за рукав, потянуть назад к столу, усадить и признаться, что он ей не безразличен, что она…
Что ещё она сказала бы ему – так и осталось незаконченной мыслью. Вызывающим хлопком выстрелила в тишине закрывшееся за капитаном дверь. В комнате наступило безмолвие.
Ещё не поздно было догнать гостя, но Ася не стала этого делать. Она продолжала стоять посреди комнаты с тайной надеждой, что это всего лишь неудачная и жестокая шутка капитана. Он сейчас выйдет из общежития, пройдёт по тротуару несколько метров, а потом обернётся, весело помашет ей рукой и зашагает обратно. С этой наивной мыслью она подошла к окну и провожала Василия долгим взглядом до той поры, пока его фигура не скрылась за деревьями.
«Теперь точно не вернётся. Что же я опять сотворила? – в смятении подумала она. – Птица счастья была у меня в руках, а я по собственной глупости сама её выпустила. Ну, не дура ли? Почему я последнее время поступаю так, что позднее приходится сожалеть?»
Ася почувствовала, как от обиды и бессилия что-либо изменить на глазах выступили слёзы. Она утёрла их, а они выкатились вновь. Так, со слезами на глазах, Ася переоделась и отправилась к матери. Там она повстречалась с сестрой Раисой и немного успокоилась. Рассказывать о встрече с капитаном не решилась.
Утром, приняв вагоны, она отправилась в очередную поездку…         
  Всё это всплыло сейчас в памяти. Ася лежала, устремив взор в темноте в невидимый потолок. Сон обрезало, как острым ножом. Вереница прошедших событий вновь поплыла перед глазами. Воспоминания вдруг остановились на крушении поезда, когда на крутом подъеме оторвалась хвостовая часть вагонов, гружёных каменным углем и коксом. Они покатились вниз, три вагона сошли с рельс и опрокинулись. Асю засыпало лавиной кокса…
  … Ася, ты жива? – услышала она чей-то встревоженный голос, который доносился как будто издалека. Кто-то сильно тряс её за плечо. Она открыла глаза и увидела перед собой лицо тормозного кондуктора Тимофея Дробышева.
- Слава богу – жива! – на лице пожилого мужчины появилась радостная улыбка. – Мой вагон устоял на рельсах, а твой в самостоятельный полёт отправился.
Ася повела взглядом по сторонам и обнаружила, что лежит на краю большой кучи кокса. Чуть поодаль были видны ещё две подобных кучи, рядом с которыми валялись перевёрнутые платформы.
В памяти тотчас всплыли последние секунды перед крушением.
- Вовремя я подоспел, - затараторил радостно Дробышев. – Да тебе и самой повезло здорово: платформа удачно опрокинулась, тебя засыпало лишь небольшим слоем. Рука твоя торчала из кучи. Окажись ты чуть ближе к рельсам – пиши пропало. Накрыло бы основной массой. Не успел бы я тогда тебя откопать, задохнулась бы ты, девка. Как пить дать, задохнулась. А так, считай, в рубашке родилась, жить дальше будешь.
Ася приподнялась и села. Голова немного кружилась и чуточку побаливала. Других сильных болей в теле не чувствовалось. Саднили царапины на лице и ныло плечо, которым она ударилась о землю при падении.
- Что с машинистом? – спросила Ася.
- А что с ним может случиться? Стахановцем окаянным! Вылез с паровозом на гору и сидит, наверняка, обхватив голову руками. Что ему ещё делать в таком случае? Сидеть и ждать своей участи, жадная его натура. Не в бега же подаваться? Скоро комиссия прибудет, с ней и НКВД нагрянет.
Ася вспомнила, как Дробышев однажды ругался с машинистом, доказывая тому, что подъём на гору Благодать тяжёлый и цеплять лишние вагоны опасно. Их паровоз старый, маломощный, может не осилить подъём. Машинист только посмеивался и отмахивался, называя Дробышева перестраховщиком и трусом.
После этого разговора машинисту, однако, дважды удалось преодолеть крутой подъём. С трудом, надсадно и медленно, его паровоз выполз на гору. Последнее преодоление было две недели назад. А сегодня на подъеме сцепки не выдержали чрезмерной нагрузки и разошлись. Часть вагонов с каменным углем и коксом покатилась вниз, один из вагонов из-за большой скорости на повороте сошёл с рельсов и стал причиной опрокидывания последующих.
Ася стояла на площадке открытого вагона и с ужасом наблюдала, как оторвавшиеся вагоны, набирая скорость несутся в обратном направлении. Потом произошёл резкий толчок, её швырнуло к стенке. В последний момент она успела ухватиться за стойку и устояла на ногах. В момент, когда площадка стала крениться, Ася поняла, что нужно покинуть площадку, иначе будет поздно. Падающая платформа просто раздавит её своей тяжестью. Она с силой оттолкнулась ногами от площадки и прыгнула под откос. Приземлившись, вскочила и хотела отбежать подальше, но не успела. В одно мгновенье её настигла лавина кокса, высыпавшегося из открытого вагона. Тяжёлые комья ударили по голове, и она потеряла сознание.
- Вставай, Ася, идём наверх, - Дробышев подал руку, помогая Асе встать на ноги, и они направились к паровозу. Ася шла и периодически оглядывалась назад, поражаясь масштабу крушения.
- Затаскают теперь нас с вами дядя Тимоша, - с тревогой произнесла Ася.
- Нам-то с тобой чего бояться? – стараясь приободрить Асю, задался вопросом пожилой кондуктор. – Мы действовали по инструкции, претензий к нам не должно быть. Это машинисту-стахановцу нужно переживать. С него будет основной спрос, ведь это он прицепил аж три лишних вагона против нормы. Говорил я ему, что порвём состав, а он плевал в мою сторону, не верил. Вот и наплевался, мать его в требуху! Теперь посадят дурака за ущерб.
Так совпало, но в день аварии в диспетчерскую службу заглянула Феня. Ей срочно потребовалось рассказать подруге о поведении Василия Суворова. После встречи с Асей тот два дня, не вставая, провалялся на койке, отвернувшись к стене. А на третий день утром отправился к главврачу и потребовал, чтобы его выписали из госпиталя досрочно.
- Скажите, когда возвращается из поездки Ася Степаненко? – спросила Феня, просунув голову в окошко диспетчерской службы.
- Ты ей кто? – недовольно поинтересовалась тучная женщина-диспетчер.
- Родственница, - без запинки соврала тертая в таких делах Феня. – На день рождения хочу её пригласить.
- Думаю, не скоро, - последовал неопределённый ответ.
- Что значит, «не скоро»? – возмутилась Феня.
- А то и значит, что слышала, - с раздражением произнесла диспетчер. – В аварию попала твоя родственница.
- Что с ней? Она… жива? – почти прошептала Феня от испуга.
- Не знаю. Туда комиссия выехала. Вот у неё и спросите, когда вернётся. – Женщина демонстративно закрыла окошечко перед носом Фени, давая понять, что разговор закончен.
Феня не могла долго задерживаться и поспешила в госпиталь. Через час ей предстояло заступить на дежурство.
Асю отпустили домой только на третьи сутки. Сперва на месте крушения от неё выпытывало все подробности своё начальство, потом допрашивал следователь из НКВД уже в Чусовом.
Василий встретил её на выходе из здания НКВД.
- Ты?! – вскрикнула она от изумления.
- Да, это опять я, - усмехнулся капитан совсем невесело. – Не смог усидеть на месте, когда узнал, что с тобой произошло.
- Кто тебе рассказал? – ещё больше поражаясь осведомлённости капитана, спросила Ася.
- Подруга твоя, кто же ещё? Ну, а потом я последовал по цепочке событий. Так вот и очутился здесь.
- Ты не знаешь, как я рада видеть тебя, - волнуясь, произнесла Ася. – Нет, ты даже не представляешь, как я мечтала увидеть тебя вновь.
- Правда? – не поверил капитан. – В прошлый раз мне показалось, что ты заклеймила меня своим презрением. Указала точное направление маршрута, по которому я должен пойти. Что вдруг поменялось?
- Пойдём отсюда поскорее, - прошептала Ася. Ухватив Василия за руку, она потащила его за собой вниз по ступенькам. – По дороге всё расскажу. Ни минуты не могу больше оставаться в этом страшном здании. В нём моего отца допрашивали в тридцать седьмом году, теперь вот меня… Там чем-то дурным пахнет. Кажется, кровью…
- Ну, рассказывай, - не удержался Суворов, когда они отошли от здания милиции на приличное расстояние. – Что с тобой стряслось?
- Товарняк сошёл с рельсов, три вагона опрокинулись, меня коксом присыпало, - скороговоркой сказала Ася и перевела дыхание от быстрой ходьбы. – Ой, что же я творю?! Тебе ведь трудно так быстро ходить, а я несусь, как угорелая. Давай, присядем где-нибудь, передохнём немного.
Они дошагали до ближайшей скамейки и чинно приземлились, выдерживая расстояние друг от друга.
- Не пугает моя физиономия? – спросила Ася.
- Ничуть. Почему ты об этом спрашиваешь?
- Ну, как же? Не лицо, а паутина ужаса от царапин. Мужчин обычно отталкивают некрасивые лица женщин.
- Твоё лицо прекрасно, и никакие царапины не смогут испортить его привлекательность.
- Не ожидала, что ты способен на лесть, капитан, - с улыбкой заметила Ася. – Что ж, мне приятно слышать от тебя такие слова.
- Давай отбросим в сторону все комплименты, - сухо произнёс Василий. – Ты пострадала в аварии. С тобой всё нормально? Руки, ноги, рёбра – целы? Моя помощь требуется? Только скажи по-честному, пожалуйста, без лишней скромности.
- Конечно требуется, - ответила Ася с серьёзным выражением лица.
- Говори, какая? - с готовностью отозвался Суворов.
- Моральная, - рассмеялась Ася. – Душу мне надо вылечить, потому как терзается она от разлуки с тобой.
- Неужели ты меня простила? – удивился Суворов.
- Да. Но и я вела себя не самым лучшим образом.
- Нет, Ася, ты поступила абсолютно правильно. Вовремя поставила меня на место. Благодаря тебе я впервые в жизни всерьёз задумался об отношениях мужчины и женщины.
- И к какому выводу ты пришёл?
- Я понял, что совершенно одинаковых отношений между мужчиной и женщиной не может быть никогда. Их невозможно скопировать даже с чьей-либо самой счастливой пары. Произносить одинаковые слова, копировать действия и поступки. Шаблона на любовь не существует. Каждый человек индивидуален. И ты права: если двое надумают быть вместе – нужно определённое время для составления своей особой формулы общения, отличной от других. Иначе можно наломать дров.
- И?
- Мы могли бы встречаться, чтобы убедиться в искренности наших чувств?
Ася помедлила с ответом, затем промолвила:
- Я сама хотела высказать такое предложение. Поэтому и мечтала о нашей встрече.
- В таком случае, мир? – капитан протянул руку.
- Мир.
- Значит, встаём? Пошли гулять?
- Пошли.
Они не выбирали маршрута, а шагали, куда глаза глядят. Им было всё равно, куда несли их ноги. На сердце у обоих была безмерная радость.
По дороге Суворов рассказал, как мучился всё это время, переживал, проклиная себя за бестактность. Как ходил к главврачу с требованием о досрочной выписке из госпиталя. Спорил с ним, ругался и скандалил. А потом, получив отказ, долго негодовал, бесцельно шатался по коридору, пока не наткнулся на перепуганную Феню. Она сообщила о крушении поезда, а он сразу сбежал из госпиталя, направился прямо на вокзал. Рассказал, как с ним не захотели говорить, назвали его посторонним лицом, и он чуть не разбил окошко диспетчерской службы, когда оно закрылось у него перед носом. Потом он немного остыл, отыскал начальника станции и уже тот по секрету сообщил, где может находиться Ася.
- Вот так я и нашёл тебя, - счастливо улыбаясь, закончил Суворов.
- А я обомлела, когда увидела тебя, - заглянув в лицо капитана, призналась Ася. – Подумала, что тебя тоже вызвали в эту контору и сильно испугалась.
- Я же военный, офицер, - рассмеялся Василий. – Меня могут вызвать, разве что, в комендатуру или в военкомат. В НКВД мне делать нечего.
- Ну, мало ли что? Всякое бывает…
- Вообще-то, ты права, бывают исключения. Скажи, чем тебя напугал следователь?
- Он оказался страшным человеком.
- Почему так решила?
- Запугивал меня, обещал посадить в КПЗ, если я не расскажу всей правды, - поёжившись, словно её схватил озноб, сообщила Ася. – А что я ещё могу рассказать кроме того, что видела своими глазами? Ведь я подробно изложила ему всё, как было. Больше мне сказать нечего.
- Что хотел услышать следователь?
- Хотел, чтобы я оговорила своего начальника. Сказал, будто бы это он давал распоряжение машинисту о прицепке дополнительных вагонов. А я будто бы случайно подслушала этот разговор. У него и текст разговора начальника с машинистом по такому случаю был заготовлен, и мои ложные показания. Мне оставалось только поставить свою подпись. Когда я отказалась подписывать – он взбеленился и напомнил, чьей дочерью я являюсь, и какие последствия могут меня ожидать. Дал два дня на размышление.
- Вот тварь! – взорвался Василий. – Была у нас во фронтовой контрразведке подобная гнида. Многие офицеры пострадали от его служебного рвения. Да только справедливость восторжествовала: шальная немецкая пуля отправила его к праотцам.
Они миновали окраины города, прошагали по тропе и уткнулись в небольшой лесок. Там чьи-то заботливые и умелые руки возвели лавочку из нарубленных жердей.
- Как кстати, - обрадовался Василий. – Заныла моя нога, однако, пощады запросила. Давай присядем ненадолго.
- Интересно, а как же ты собирался отправиться на фронт, не долечившись? – спросила с насмешкой Ася.
- В тот момент я не думал о такой мелочи. Мне хотелось побыстрее покинуть госпиталь, уехать отсюда, чтобы забыть тебя.
- Спасибо начальнику госпиталя за то, что удержал тебя.
- Теперь я рад, что он оказался несгибаемым, - виноватым голосом произнёс капитан.
- А я-то как рада! - сказала Ася восторженно. Её глаза светились счастьем. – Встретила тебя и во мне появилось чувство покоя, полной защищённости, что ли. 
- Нам нельзя успокаиваться, Ася, - озабоченно сказал капитан. – Пока эта сволочь-следователь не отступится от тебя – покоя не будет.
- Что ты предлагаешь?
- У нас с тобой два дня. Нужно сделать так, чтобы ты не смогла явиться на допрос к следователю. Но по уважительной причине. Иначе он точно упечёт тебя в подвал и начнёт прессовать.
- Но как?
- Тебя врач осматривал после аварии?
- Нет.
- Очень хорошо. У тебя хоть что-то болит? Только не скрывай, признавайся. Это важно.
- Плечо побаливает, вчера голова кружилась немного, сегодня вроде прошло. И ещё, кажется, ногу слегка вывихнула, лодыжка припухла чуть-чуть, - виноватым голосом призналась Ася.
- И ты молчала до сих пор? – рассердился Суворов. – Значит так, Ася прекрасная. Сейчас возвращаемся в город, ты идёшь в свою поликлинику. Нужно любым способом заполучить справку о твоей нетрудоспособности.
- Хорошо, я схожу к врачу, - согласилась Ася, – и что это даст? 
- Нам нужно выиграть время, чтобы надеть намордник на пса-следователя. Только тогда он будет тебе не опасен.
- Что ты надумал? – встревожилась Ася.
- Так, есть одна мыслишка, - усмехнулся капитан.
Они поднялись со скамейки и зашагали в обратном направлении.
В этот же день Ася побывала у врача. Кроме ушибов, вывиха, ссадин и царапин на лице врач обнаружил перелом одного ребра. Ася вышла из поликлиники с рецептом на лекарства и справкой о временной нетрудоспособности на руках.
Воспользовавшись случаем, она отправилась на несколько дней к матери. Капитан Суворов отправился к начальнику станции. Он счёл необходимым предупредить о попытке следователя сфабриковать против него ложное обвинение. А ещё через двое суток у Василия состоялась встреча со следователем, ведущим дело о крушении поезда. Суть разговора с сотрудником НКВД капитан не озвучивал. На все вопросы Аси он отвечал шуткой:
- Это военная тайна, товарищ Степаненко. Если я её нарушу – меня ждёт военный трибунал. Думаю, это не в ваших интересах.
Капитану удалось разрулить ситуацию. В милицию Асю больше не вызывали. Там ограничились заключением комиссии.
Ася и Василий стали встречаться при каждом удобном случае. И вот неделю назад разгоревшийся красивый роман оборвался…          
- Васенька, милый, я люблю тебя больше жизни, - прошептали губы Аси, из глаз покатились слёзы.
«Доехал ли ты до фронта, или ещё в дороге? – уже мысленно продолжила она разговор с любимым. – Свидимся ли ещё когда-нибудь мы с тобой? Ты только береги себя, останься жив. Я дождусь тебя, ты не сомневайся. Лишь бы ты остался жив, Васечка!»
Слёзы неудержимо потекли по щекам, она беззвучно всхлипнула несколько раз и, боясь разбудить девчат, уткнулась в подушку… 
            
ГЛАВА 6

Евдокия Степаненко лежала без сна уже несколько часов. Страдать бессонницей она начала месяц назад.
Всё началось с той самой ночи, когда приснился ей сын Иван.
Сон был страшным. Иван лежал на земле, лицо его было в крови. Она хотела подойти к нему, чтобы помочь подняться, но он протестующе замахал рукой, запрещая приближаться. Потом перед глазами вспыхнуло огромное пламя, которое заслонило всё вокруг. Когда пламя угасло и рассеялся дым, Ивана уже не было. Она стояла посредине какой-то улицы и озиралась по сторонам. Улица была незнакомой и пустынной, все проулки отгорожены высоким плетнём с крестами. Плетень и кресты дымились. Евдокию охватил страх, она заметалась в поисках выхода из мёртвого селения и проснулась. Не смыкая глаз, пролежала без сна до самого утра. Не выспавшаяся и разбитая, отправилась на работу.
С тех пор, ложась спать, Евдокия долгими часами не могла уснуть. 
Ужасный сон про Ивана не давал ей покоя. Она вновь отчётливо видела бушующее пламя, чадящий дым и корявый плетень с обуглившимися крестами. Видения пропадали, начинались тягостные воспоминания о прежней жизни, о той большой семье, которая так неожиданно распалась. Такие наваждения стали повторяться изо дня в день.
Закрыв глаза, она лежала, не шевелясь, и прислушивалась к тоскливому завыванию ветра за окном. В памяти в очередной раз воскресали картины той жизни, в которой были ещё и муж, и все её дети. Она многое бы отдала теперь за то, чтобы вернуть прежнюю, пусть горькую, но понятную для неё жизнь. В той жизни она не была одинокой. Сейчас её жизнь теряла смысл.
Евдокия заплакала. Слезы полились из глаз ручьём. Она не утирала их, и они стекали по щекам на простыню.
Писем от Ивана не было давно. Ася, наведываясь к ней, всячески успокаивала. Убеждала, что на фронте солдатам не всегда удаётся черкнуть даже несколько строк. Сейчас советские войска ведут стремительное наступление, и надо понимать, что их Иван – танкист, он всегда впереди тех людей, которым солдаты вручают свои письма. Тыловики просто не поспевают за наступающими. Вот наступит передышка в боях – Иван обязательно напишет.
Евдокия кивала, соглашалась с дочерью и на какое-то время действительно успокаивалась. Стоило только Асе покинуть барак – тоска возвращалась опять. С каждым новым днём на сердце всё сильнее и сильнее нарастала тревога, которую невозможно было унять. Материнское чутьё подсказывало, что в дом вот-вот постучится беда.
Почтальон в посёлке был прежний – дед Мирон. Он сильно постарел за последние шесть лет, ещё ниже склонил свою голову к земле и передвигался по улице со скоростью черепахи. Старик по-прежнему ходил с той же кирзовой сумкой через плечо, опираясь на батожок, но разносил почту теперь в конце дня.
И ещё одна особенность появилась в работе старого почтальона. После начала войны он стал вручать письма получателю лично в руки. По каким-то своим соображениям Мирон перестал доверять почтовым ящикам, развешанным на дверях барачных комнат. Даже если адресат отсутствовал дома, он приходил повторно. Исключение составляли газеты. Их он опускал в ящик тихо, в дверь не стучал.
Иногда его подменяла внучка. Она выросла, из худосочной пигалицы за шесть лет превратилась в статную, красивую девушку, работала на заводе посменно. Несколько раз люди слышали, как она убеждала деда бросить работу почтальона, но Мирон её не слушал. Каждый раз он повторял одни и те же слова:
- Сейчас, Дарьюшка, идёт война. Каждый советский человек обязан вносить свой вклад для победы. Если я уйду – меня должен будет кто-то заменить. Верно? Крепких стариков у нас в посёлке нет, а человек моложе меня, которого призовут в почтальоны взамен, принесёт Родине больше пользы, если будет находиться на другом посту.      
Больше месяца старик не стучал в комнату Евдокии. Иногда она, заслышав его шаркающие шаги, сама выходила в коридор и пытливо смотрела старику в глаза. Ей порой казалось, что Мирон скрывает от неё правду. Возможно, обронил где-то по дороге заветный треугольник, и теперь боится признаться в этом.
- Не сверли ты, касатка, меня своими очами, - говорил ей старый почтальон, не дожидаясь вопроса. – Не принёс я тебе ничего и на сей раз. Но лучше уж долго ждать треугольник, чем получить квадратное письмо.
- Конечно, конечно, - опускала Евдокия глаза в пол и возвращалась в комнату.   
Один за другим сменялись дни, не принося ей даже крупицу радости. Она замкнулась, стала неразговорчивой и равнодушной ко всему. Из прежних обитателей в бараке осталось всего две семьи, новые соседи жили обособленно и скрытно, с ними она старалась не общаться. Лишь на работе получалось немного развеяться.
Внутри неё скопилась такая масса горестных мыслей, столько болезненных вопросов, что они уже, казалось, не умещались в голове и обязательно должны были выплеснуться наружу, как вода из переполненного сосуда. Замкнувшись в себе, она и не заметила, как вечерами стала разговаривать сама с собой.
Утром к ней пришла Ася. Она вернулась из поездки и решила навестить мать. Когда дверь в комнату отворилась, Евдокия шагнула навстречу дочери, они обнялись.
- Как я рада тебя видеть, – проговорила Евдокия, утирая краешком фартука непрошенную слезу. – Надолго?
- На сутки, - ответила Ася, снимая с себя пальто. – Завтра с утра принимаю состав. Ты сейчас на работу?
- Да, пора уже. Садись, завтракай, а я пойду. С опозданием у нас теперь очень строго. Но я постараюсь вернуться пораньше. Начальство обещало пойти навстречу, если мне вдруг понадобится. На прошлой неделе две смены подряд трудилась. Заработала послабление.
- Чем вы занимаетесь?
- Известное дело – брёвна катаем.
- Мамочка, милая, - Ася подошла к матери, обняла. – Об одном прошу тебя: не рви жилы в одиночку, не надрывайся. Никому ты ничего не докажешь своим чрезмерным усердием, а грыжу можешь заработать запросто.
- Ты за меня не беспокойся, доченька, - ответила Евдокия. – Всем сейчас нелегко. Всем приходится пупы развязывать. Ты как позавтракаешь – приляг, поспи с дороги. Не вздумай чего-нибудь затевать по дому. Сама управлюсь. Поняла?
- Хорошо, мама, не буду.
Евдокия ушла, Ася поела неостывшей ещё каши, запила стаканом кипятка и легла спать.
Проснулась она после полудня. Сквозь щель между оконными занавесками пробивался яркий луч солнца. Он трепетно блуждал по лицу Аси, и она чувствовала его ласковое прикосновение.
День выдался на удивление солнечным, тихим и морозным. Такие дни всегда нравились Ивану. Он брал самодельные лыжи, палки, выструганные из стволов молодых берёзок, и отправлялся в сторону Калаповой горы. Иван поднимался на самую вершину и лихо, с завыванием ветра в ушах, скатывался вниз. Его лыжня простиралась почти до половины замёрзшего русла реки. Потом он опять взбирался наверх, и всё повторялось. Возвращался уже перед ужином – раскрасневшийся, весёлый и счастливый.
«Ох, Ванечка, как мне тебя не хватает! – с грустью подумала Ася, вставая с постели. – Как нам с мамой плохо без тебя». 
Она умылась, привела себя в порядок и собралась натаскать в бак воды из колодца. В это время в дверях появилась мать.
- Отпустил меня Кузьмич, - сообщила она радостно. – Правда, поворчал немного, но отпустил. Хоть половину денёчка побудем вместе с тобой. Посудачим о житье-бытье. Сильно скучаю я по всем вам, от одиночества сама с собой говорить принялась.
- Совсем затворницей сделалась? – насторожилась Ася.
- Пропало у меня всякое желание общаться с чужими людьми. Прежних жильцов в бараке уже не осталось, а новых я сторонюсь.
- Почему?
- На работе бабы сказывали, что это ненадёжные люди.
- Как понять – ненадёжные? – удивилась Ася.
- Ну, якобы, они мыслили к немцам переметнуться, когда те совсем близко к их городу подошли, да им не дозволили. Выловили, дескать, и сюда привезли, в бараках наших расселили. С ними лучше не связываться. Можно нарваться на неприятности.
- Глупости это, мамочка, - рассмеялась Ася. – Они такие же обыкновенные люди, как все вокруг. А неблагонадёжными они стали по милости НКВД. Примерно так же, как мы попали в список врагов народа. В их семьях числятся родственники, которые чужды нашей власти.
- Разве люди могут быть чужими в своей стране? – с недоумением спросила Евдокия.
- Не чужими, а чуждыми, мам, - поправила Ася. – Ну, к примеру, кто-то из их родственников служил у белогвардейцев, или был выходцем из дворян. Вполне возможно, это обрусевшие немцы или ещё что-то подобное. По этой причине их и выслали из родных мест, как нас с Украины. Среди них могут быть и просто беженцы, которые побоялись оказаться под немцем.
- Всё равно не буду с ними общаться. От греха подальше, - упрямо заявила Евдокия. – Что у них на уме – на лбу не написано.
- Как знаешь, - пожала плечами Ася. Она поняла, что переубеждать мать было бессмысленно. С её упрямством ей доводилось сталкиваться.
Ася натаскала воды, помыла полы, вытряхнула половики, принялась чистить картошку. В поездке ей удалось раздобыть банку тушёнки, она решила сварить для матери суп. Евдокия сидела на табуретке у окна, сложив руки на коленях, и наблюдала за дочерью.
- Худющая ты стала, Ася, - озабоченно произнесла она. – Извелась в постоянных разъездах, вечно не досыпаешь. Глаза вон провалились, лицо осунулось. Раньше румянец на щеках играл, а сейчас на них луна свалилась.
- Зато не приходится бревна ворочать, - быстро отпарировала Ася. – А отосплюсь я после войны, мамочка. Возьму отпуск и буду дрыхнуть целыми днями.
- Ох уж эта война окаянная, - тягостно вздохнула Евдокия. – И когда только придёт ей конец?
- Скоро, мамочка, скоро. Немец бежит без оглядки. Сводку-то слушаешь?
- Ничего я в ней не разумею, в сводке этой. Для меня понятно лишь одно слово – победа. Как только услышу я его по радио – сразу возрадуюсь, буду знать, что войне пришёл конец. А где и какой город сейчас отбирают у немца – неведомо мне. Неграмотная я. Это только Ваня мог мне объяснить, если бы был рядом со мной. Он пятёрки имел по географии. Про все страны и города знал…
В это время в дверь тихонько постучали. Евдокия вздрогнула и напряглась. Она сразу догадалась, чей это стук. Стук, который она с нетерпением ждала почти два месяца. Сердце от волнения бешено застучало, а ноги словно отнялись. Она не решалась встать, боясь, что ноги подломятся и она упадёт.   
- Мам, это к нам, - сказала Ася. – Соседка, наверно. Пойди, открой.
- Это почтальон, Ася, - обречённо произнесла мать. – Весточку от Вани принёс. Сердце мне подсказывает – плохую. Сон я нехороший видела, боялась признаться тебе. От страха, вон, даже ноги затряслись, упаду, если встану.
Стук повторился.
Ася подозрительно взглянула на мать, затем отложила нож, вытерла руки о полотенце и пошла встречать гостя.
Почтальон держал в руке не привычный солдатский треугольник, а серый прямоугольный конверт.
- Прости, дочка, за печаль, которую я вам принёс. Вот, возьми, – Мирон протянул конверт.
Ася взяла его и быстро притворила за собой дверь, чтобы мать не услышала их разговора.
- Почему вы решили, что это похоронка? Может там письмо от командира, с фронта? – робко спросила она. Голос её дрогнул, губы мелко затряслись, из уголков глаз выкатились две непрошенные слезы.
- Ой, дочка, дай-то бог, чтобы я ошибся. Только вот не было ещё случая, чтобы письмо солдатской матери шло через местный военкомат, - с грустью ответил старик.
Письмо было последним в его сумке. Он перебросил её за спину и поплёлся к выходу. Вскоре хлопнула за ним входная дверь, а Ася продолжала стоять с серым конвертом в руках. Она держала его тыльной стороной, и не спешила повернуть. Письмо, казалось, жгло ладони, она не решалась нести его в комнату. Сердце бешено колотилось в груди.
«Вдруг Мирон ошибся адресом?» - мелькнула на секунду спасительная мысль, и Ася мигом повернула конверт. Глаза мгновенно выхватили на конверте отчётливый адрес: п. Стрелка, барак № 3 к. 7. Степаненко Евдокии Андреевне.
- Что там, Ася? - донёсся из комнаты встревоженный голос матери. – Где ты потерялась?
- Сейчас, мама, иду, - ответила Ася, чувствуя приступ внезапного озноба. Непослушными пальцами она вскрыла конверт, извлекла из него листок розоватого цвета, на котором крупным шрифтом было отпечатано слово «извещение».
Взгляд лихорадочно побежал по строчкам.
… ваш сын сержант Степаненко Иван Маркович… уроженец… в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 19 декабря 1943 года… похоронен в деревне Агафоновка, Кировоградской области… извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии…Приказ НКО-СССР № 138.
Внизу стояла подпись военного комиссара.
- Ванечка… братик…как же так? – прошептала Ася. – Ты же обещал вернуться живым…
Нашарив дрожащей рукой ручку двери, она потянула её на себя, на негнущихся ногах прошла в комнату. Мать уже сползла с табурета и медленно двигалась к ней. 
- Что с Ваней?! – вскрикнула она и пошатнулась. Ася подскочила к ней, подхватила обмякшее тело, довела до кровати, помогла лечь.
- Нет больше нашего Ванечки, мама, - тихо произнесла она. – Убили его проклятые фашисты.
Уставившись безумным взглядом на Асю, Евдокия прошептала:
- Прочитай мне, что там написано…
Ася подняла с пола выпавшее из рук письмо, исполнила просьбу матери. Потом подошла к настенному шкафчику, изготовленный Иваном незадолго до войны, достала оттуда пузырёк с валерьянкой, накапала в стопку.
- На, мамочка, выпей, - сказала она.
Евдокия выпила, закрыла глаза.
Минут пятнадцать в комнате царила тишина. Всё это время Ася стояла у окна, уставившись тупым взглядом на улицу. Потом, очнувшись, подошла к матери, спросила:
- Ты как?
Евдокия открыла глаза, посмотрела на дочь затуманенным взглядом, ничего не ответила. Ася взяла её за руку, сказала:
- Мамочка, надо бы к Раисе на работу сбегать. Полежишь пока одна? Ладно?
- Иди, Ася, не беспокойся обо мне, - еле слышно проговорила Евдокия. Её стеклянные глаза были устремлены в какую-то точку на потолке.
Через полчаса Ася была уже у заводской проходной.
Раиса испуганно вскрикнула, когда Ася сообщила ей страшное известие, и сразу заплакала. Сёстры обнялись и, всхлипывая, простояли молчаливо некоторое время.
- Ладно, слезами горю не поможешь, - сказала Раиса, отстраняясь от сестры, и вынула из нагрудного карманчика носовой платок. – Надо жить дальше. Сейчас я с тобой уйти не смогу – не отпустят. Но после работы буду у вас обязательно.
Раиса уже четыре года жила в браке с Леонидом Лепёхой. Евдокии зять не нравился с первых дней, поэтому она ни разу не заглянула к молодожёнам в гости. Зять отвечал тем же и тоже никогда не появлялся в бараке у тещи. Из-за их взаимной неприязни и Раиса стала редким гостем у матери. Она болезненно воспринимала её обвинения в адрес своего мужа.
Неприязнь Евдокии к будущему зятю возникла ещё в 1937 году.
Леонид Лепёха прибыл на Урал на полгода раньше, чем семья Степаненко. На   момент раскулачивания отца и матери ему исполнилось девятнадцать лет. Он мог остаться на Украине, но предпочёл сопроводить своих родителей до места поселения. Благодаря его стараниям, родителям удалось миновать уготованный путь изгоев через лесоповал. Родители стали трудиться на углебирже, а сам Леонид нашёл для себя работу в одном из вспомогательных подразделений завода, что само по себе было невероятным случаем. Поговаривали, что всё это ему удалось сделать за деньги. Но это были всего лишь слухи. Что произошло на самом деле – оставалось тайной по сей день.
Но не этот факт стал причиной неприязни к нему со стороны Евдокии. Она с подозрением стала относиться к Леониду после ареста Марка.
По странному стечению обстоятельств Лепёха, арестованный месяцем ранее, вышел на свободу за день до его ареста. Как ему удалось вырваться из лап НКВД – можно было только догадываться. Все знали, что просто так из КПЗ никого не выпускали. Со слов Лепёхи, следователь во всём разобрался и отпустил из-за отсутствия вины. А вот в деле Марка тот же самый следователь, почему-то, предпочёл не разбираться и отправил дело в «тройковый» суд.
Ася отвергала все домыслы матери в том, что Лёня мог оговорить отца, чтобы самому выбраться на свободу. На этой почве её отношения с матерью стали ещё более прохладными.          
Вечером они сели за стол втроём. Раиса принесла с собой бутылку водки, которую приобрела по пути на базаре. Она сумела взять себя в руки и внешне держалась хладнокровно. Ася усиленно старалась крепиться, но у неё это получалось хуже, чем у сестры. Время от времени непослушные слезы сочились из глаз и скатывались по щекам. Она беззвучно всхлипывала и тотчас тянулась за платком.
Евдокия ещё до прихода Раисы поднялась с постели и бесцельно кружила по комнате, тычась из одного угла в другой. Слёз у неё уже не было, о рыданиях напоминали красные воспалённые глаза. Она периодически поднимала край фартука, с которым не расставалась никогда, находясь дома, и для чего-то утирала вспухшие веки. Иногда она подходила к окну и подолгу что-то рассматривала через стекло. Потом молча разворачивалась и направлялась к фотографии Ивана с Тоней. Остановившись перед фото в рамочке, внимательно смотрела на сына. Эта фотография появилась у них дома за полгода до отправки Ивана на фронт. - Мама, Ася, давайте помянем нашего Ванечку, - сказала Раиса, подняв рюмку. – Он проявил геройство и мужество в бою за социалистическую родину – так сказано в письме из военкомата. Его похоронили на родной украинской земле. Пусть она будет пухом для него.
Она умышленно назвала похоронку «письмом», посчитав, что это прозвучит менее трагично.
Раиса и Ася выпили, а мать категорически отказалась взять в руку рюмку. Она никогда в жизни не пробовала водку даже на вкус и сейчас протестующе замахала рукой.
- Мама, выпей пожалуйста, так положено, - строго проговорила Раиса и насильно вложила рюмку в ладонь Евдокии. – Тебе будет легче.
Мать поднесла дрожащей рукой рюмку водки ко рту и выпила за один глоток. Глаза её испуганно округлились, она судорожно вдохнула в себя воздух и закашлялась. 
- Вот и чудненько, вот и славненько, - похвалила Раиса.
Они закусили, потом выпили ещё по одной. Евдокия больше не прикоснулась к рюмке. Она по-прежнему сидела молчаливой и подавленной. Молчали и сёстры. Разговор не клеился. В комнате висела мёртвая тишина. Инициативу взяла в свои руки Раиса.
- Мамочка, родная, нам всем сейчас тяжело. Но и убиваться от горя не следует. Из царства небесного мёртвых не вернуть, а нам туда ещё пока рановато. Жизнь продолжается, какой бы мрачной для нас она не была.
- Ты права, - согласилась Ася. – Только вот как свыкнуться с тем, что нет с нами отца, и никогда уже не будет Вани…
- У меня есть предложение, - неожиданно сказала Раиса.
Ася вопросительно посмотрела на сестру.
- Я не успела вам сказать, что получила весточку с Украины. Хотела забежать на днях, сообщить, но получилось уже сегодня.
- Говори, не томи, - подстегнула сестру Ася, увидев, что та не особо торопится с известием.
- В общем, письмо я получила от Павла.
- От какого Павла? – спросила Ася, не догадываясь, что речь идет о муже старшей сестры, оставшихся в оккупации.
- От мужа нашей Маруси. Слышишь, мама?
Евдокия вздрогнула, повернула глаза к Раисе, уставилась пустым взглядом. Она была погружена в свои мысли и не прислушивалась, о чём говорили между собой сёстры.
- Письмо, говорю, получила от Павла, - повторила она громко. – Живы и здоровы они с Марусей. Зовут нас к себе.
До Евдокии, наконец, дошёл смысл известия. Она немного оживилась, в глазах обозначился интерес.
- Жива, значит, Маруся… - шевельнулись её губы.
- Маруся и Павел живы остались, а вот сваты умерли, - уточнила Раиса. – Теперь их дом пустует, зять предлагает нам поселиться в нём.
- Я смутно помню Марусю, - призналась Ася. – Ведь она ушла к Павлу – мне шести лет не было. А когда нас отправляли на Урал – она не смогла приехать.
- Зато Фроська её хорошо помнит. Когда жила четыре года у тёти Ксении в Луганске – Маруся часто её навещала, сладости привозила.
- Так какое у тебя предложение? – спросила Ася, не принимая всерьёз приглашение Павла.
- Отписать наше согласие на Украину, - заявила Раиса.
- Ты это серьёзно?
- Вполне. Я уже всё продумала.
- Но ведь… - начала Ася и умолкла на секунду, затрудняясь выразить кратко свои сомнения.
- О тебе речи не идёт, - сказала Раиса. – Ты остаёшься здесь ждать возвращения отца. Переписка с ним прекратилась, и он в неведении о нашей жизни. Я заберу маму, мы поедем с ней вдвоём.
- А Лёня как-же?
- Лепёха остаётся здесь с родителями, - доложила Раиса, и, усмехнувшись язвительно, добавила:
- На Украине ему со мной делать нечего, а с нелюбимой тёщей тем более.
- Но у мамы нет паспорта, как же она поедет?
- А ты у нас для чего работаешь на железной дороге? – спросила Ася с ехидством. – Поможешь посадить в поезд, а дальше я беру всё на себя. Пожилая женщина может утерять в дороге документы?
- Рая, это авантюра, - высказала своё мнение Ася.
- Сейчас, милая моя сестрёнка, и жизнь человека – не жизнь, а сплошная авантюра. Всё в ней зависит от расчёта и удачи. Я тебе потом расскажу подробно, как будем действовать.
- Надо бы с Фросей списаться. Вдруг и она пожелает уехать?
- Фрося теперь никуда с Урала не уедет – Михаил с фронта вернулся. Собираются пожениться. Он ведь теперь инвалид у неё.
- Раиса, почему я всё узнаю последней? – обиделась Ася.
- Спроси у Фроси, почему она пишет только мне одной?
- Потому что ей, вероятно, лень перетрудиться. Боится, что переломится, если отпишет два письма по разным адресам.
- Да ты не обижайся на неё. Она потеряла адрес твоего общежития, а маме писать – не видит смысла. Письмо будет неделями лежать непрочитанными. Вот и пишет мне, знает, что я всё расскажу при встрече с вами.
- Мама, поедешь со мной на Украину? – спросила Раиса, прижимаясь к Евдокии. – Заведём там своё хозяйство, будем ездить на могилку к Ванечке. Оттуда не так уж и далеко до этой Агафоновки.
- Меня там не арестуют за то, что я сбегу отсюда? – тихим голосом, но вполне осмысленно спросила Евдокия. Она стала понемногу приходить в себя.
- Не бойся, не арестуют. Ты на Украине получишь свой паспорт и будешь жить без всякого контроля, - убедительно проговорила Раиса. – От тебя требуется только согласие.
- Мы будем жить вдвоём?
- Да, мамочка, мы будем жить вдвоём с тобой в доме сватов.
После долгого молчания Евдокия проговорила твёрдым голосом:
- Хорошо, я согласна.
Она сидела строго и прямо, положив свои маленькие сухие ладони на стол, будто держала ответ перед судьёй. Для неё это решение было непростым.
- Когда ты наметила отъезд? – поинтересовалась Ася.
Раиса повременила с ответом, незаметно кивнула головой в направлении дверей. Ася поняла, что есть информация, которую матери не следует пока знать.
- Скоро, - ответила Раиса и приложила палец к губам.
Они посидели за столом ещё некоторое время, затем Раиса засобиралась домой.
- Мамочка, мне пора, - сказала она. – С завтрашнего дня я перееду жить к тебе.
- А Леонид как же? – удивилась Евдокия.
- Поживёт один, не помрёт.
Раиса оделась, Ася вызвалась её проводить.
Выйдя из барака, Раиса сообщила:
- С Лепёхой мы решили расстаться. Уеду на Украину, начну новую жизнь. Ведь там моя настоящая родина.
- Почему вы расстаётесь?
- Он не может иметь детей, а у меня уже не девичий возраст. Да и устала я от него. Всё время ловчит и хитрит, не договаривает мне что-то. В общем, решила я от него уйти, - сказала Раиса.
- Ты сказала ему о своём решении?
- Да, у нас был разговор.
- Ладно, с этим всё понятно. А что будет, когда милиции станет известно об исчезновении мамы?
- Сейчас милиции не до нас. Мама не ходила отмечаться с начала войны, и никто этим фактом не заинтересовался. Прошло уже двенадцать с половиной лет, как вас выслали. Пора уже нам подумать о вольной жизни.
- А вдруг? – в голосе Аси звучала тревога.
- Не трясись. На этот случай я тебе дам справку о смерти матери. Лепёха обещал сделать на днях.
- Но…
- Что – но? Справка будет настоящая, только из другого города. Никто и никогда не поедет проверять наличие могилки. Завтра я напишу за маму заявление на увольнение, и сама отнесу в отдел кадров. Это обязательно нужно сделать, чтобы её не хватились на работе прежде времени.
- Ой, Рая, страшно мне как-то, - встревоженным голосом произнесла Ася. – Я ведь здесь остаюсь. Придёт милиционер, что я ему скажу?
- Дался тебе этот милиционер! Шесть лет не приходил и вдруг – явится! Не смеши и забудь. Наша неграмотная мать никогда не интересовала НКВД и сейчас не интересует. Власть преследовала отца, и она с ним расправилась. Да и работники в милиции давно все поменялись. У них теперь других дел по горло. Ловят шпионов и предателей.
- Ну, а всё-таки?
- Какая ты въедливая, Ася! – с раздражением проговорила Раиса. – Не надо либеральничать с властью, которая забрала у тебя свободу, едва не уморила голодом, вынудила стать попрошайкой, лишила возможности учиться, отняла отца. Мало тебе этого? Ещё перечислять? Власть превратила тебя в изгоя, а человек, отвергнутый обществом, вынужден жить по волчьим законам. Чтобы выжить, он доверяется лишь инстинкту борьбы и самосохранения. Инстинкту изгоя, как сказал один мой знакомый. Так что, Асенька, прими мой совет: не будь законопослушной дурочкой и повернись задом к коварной власти. Действуй, в первую очередь, в собственных интересах, иначе пропадёшь.
- Наш папа попробовал действовать в собственных интересах, - возразила Ася. – Не пошёл в колхоз. И что из этого получилось?
Раиса не была расположена вдумываться в слова сестры, тем более вступать в долгий и бессмысленный спор. Она смерила её укоризненным взглядом и зло выдавила из себя:
– Скажешь, что связь со мной и матерью давно не поддерживаешь. Сестра Раиса укатила в неизвестном направлении, оставила тебе записку в почтовом ящике вместе со справкой о смерти. Сама, мол, ещё не была на могилке матери. Ты что, как ребёнок, в самом деле? Ври всё, что взбредёт в голову. Включай в работу инстинкт изгоя. Никто не станет искать правду. Сейчас властям не до правды.
- Ладно, попробую, - неуверенно проговорила Ася и съёжилась, будто на неё повеяло холодом. – А что случилось с Михаилом Жуковым?
- На фронте ему правую руку оторвало, висела на одной кожице, как написала Фрося. Врачи умудрились пришить, теперь рука стала короче и плохо слушается.
- И второй вопрос. Письмо пришло от Павла, а почему сама Маруся не написала тебе? С ней что-то случилось? – обеспокоенно спросила Ася.
- Тут тоже страшная история… Маруся с Павлом в оккупации состояли в подпольной группе, собирали сведения о немцах. Их выследили и арестовали. Пытали, приговорили к смертной казни. Павла – к расстрелу, а Марусю хотели сжечь в топке паровоза. Оба чудом остались в живых.
- Как им удалось?! – испуганно воскликнула Ася.
- Марусю из паровоза успели вытащить партизаны, а Павел убежал. Когда его вели на расстрел, он вырвался и сиганул на мосток через речку. Мосток оказался шириной в одну доску. Пока полицаи чухались – ему удалось перебежать на другой берег и скрыться в прибрежных кустах. Правда, его успели ранить в ногу и руку.
- Это так тебе сам Павел написал?
- Нет, Павел написал только о том, что у Маруси руки обожжены, поэтому она не может держать в руках карандаш. Об остальном дописал их сынишка. Ему, вероятно, поручили отнести письмо на почту, а он втихаря вложил туда свой листочек. Захотелось ребёнку возгордиться родителями.   
Сёстры расстались. На следующий день Ася отправилась в поездку, а Раиса вечером перебралась к матери.
Через полтора месяца на станции Родаково, что неподалёку от Луганска, они сошли с проходящего поезда. На платформе их поджидал муж Марии – Павел.
Евдокия после немыслимых мытарств на Урале, наконец, вернулась на родину.
 
 
ГЛАВА 7

Ася не особенно жаловала вниманием машиниста паровоза Павла Мусихина. Знакомство с ним состоялось, когда он появился в поездной бригаде вместо осужденного стахановца-неудачника, по чьей милости она чуть не погибла в аварии под завалом кокса.
До этого Паша управлял маневровым паровозиком на путях металлургического завода, растаскивая по территории различные грузы. По какой-то причине на фронт его не взяли, забраковали, и, судя по разговорам, Мусихин из-за этого ничуть не огорчился.
О его скрытой болезни никто не знал. Хворым его назвать было никак нельзя – выглядел парень здоровым, энергичным и весёлым. К красавцам Паша не относился, но и в ряду невзрачных парней ему не находилось места. Среднего роста, сухощавый, с пронзительными голубыми глазами и шапкой кудрявых рыжеватых волос на голове он обладал удивительным красноречием и мог говорить без умолку длительное время.
«Болтун и трепло», - окрестила его Ася в первый день знакомства. Ни о какой дружбе с ним, как ей показалось в тот момент, не могло быть и речи. И уж тем более, о близких отношениях с этой тараторкой. В те дни все её мысли были связаны с капитаном Суворовым. Она влюбилась впервые в жизни столь сильно и страстно, что никого вокруг себя не замечала. Провожая его после госпиталя обратно на фронт, Ася поклялась ждать любимого столько, сколько потребуется, и продолжала жить мечтой о нём.
Но жизнь – коварная штука, она выбрасывает порой такие фортели, о которых человек никогда не помышлял. Так случилось и с Асей.
После отъезда Раисы с матерью на Украину, она получила письмо от Василия. Капитан написал его заранее, на случай своей смерти, и носил постоянно в кармане гимнастёрки. На письме значился адрес её общежития с припиской: «Отправить в случае моей смерти».
Василий предполагал, что не доживёт до победы. С его характером на войне выжить было невозможно. Он всегда оказывался там, где было особенно горячо. Друг-однополчанин извлек конверт и исполнил последнюю просьбу капитана.
Письмо было на одном тетрадном листке, исписанном мелким почерком с обеих сторон. Поражало содержание письма. В нём не было избитых пышных фраз о страстной любви и преданности. Не было и привычных вопросов, на которые следовало ответить. Это было письмо-пожелание, или письмо-наставление. Василий писал о смысле жизни, о месте любви в ней.
«… ты читаешь эти строки, когда меня уже нет в живых, когда твои обязательства передо мной уже утеряли свою силу. Мы клялись любить друг друга, пока будем живы, и вот смерть нас разлучила… Меня уже нет, значит, ты свободна и вправе строить своё счастье с другим человеком. Нельзя любить меня мёртвого до бесконечности, всему есть временной период. Твой час новой жизни тоже когда-нибудь наступит, не сомневайся. Вполне возможно, что даже очень скоро. До победы рукой подать. После окончания войны станут возвращаться домой те, кому повезло больше, чем мне. Они вернутся живыми, захотят создать семьи. Любовь – это ведь не только страсть и влечение друг к другу. Любовь – это соединение двух родственных душ, точка отсчёта счастья двух сердец, его индикатор. Я не хочу, слышишь? Не хочу, чтобы твоя любовь была жертвенной, потому что это будет безумием с твоей стороны. Ты ведь всегда мечтала о семейном счастье. Не убивайся по мне и не плачь больше одной ночи. Прими мою смерть, как утрату во имя Победы. Тебе нужно жить дальше, иметь мужа и детей, уютный дом, о котором ты мечтала до встречи со мной. Пусть это всё сбудется у тебя. Жаль, что не оправдал твоего ожидания, не смог тебя осчастливить. В этом нет моей вины, также, как и нет твоей, что ты полюбила меня. Не плачь, любимая, у тебя всё ещё впереди. Знай: я любил тебя до последнего вздоха…
Твой Василий Суворов». 
Ася прорыдала весь день и всю ночь. Наутро, выплакавшись, вытерла последние слёзы и подошла к зеркалу. На неё смотрела незнакомая женщина – с растрёпанными волосами, опухшим красным лицом и ввалившимися глазами.
- Я больше не буду плакать, Васечка, - проговорила она негромко, отвернулась от зеркала и стала собираться на работу.
Ася действительно больше не плакала. В ней словно что-то оборвалось внутри. Ожидание светлых дней больше не возникало в голове. Наивное представление о справедливости, счастье и любви улетучилось, пропала куда-то и свойственная ей жалость. С этого дня она стала превращаться в совершенно другого человека.
Ася словно открыла перед собой дверь в иную, параллельно идущую жизнь, о которой раньше даже не догадывалась. Оказалось, в этой другой жизни были и другие законы бытия – жёсткие и бескомпромиссные. При ясном осознания такого факта в ней понемногу начал просыпаться тот самый инстинкт изгоя, о котором так горячо высказалась однажды Раиса.
Хотя Ася по-прежнему оставалась доброй и внимательной, её глаза уже не светились радостью, как прежде. Взгляд потух, стал холодным и безразличным.
Павел Мусихин с первого дня знакомства положил глаз на Асю Степаненко. Будучи удачливым и самоуверенным парнем, он сразу ринулся в бой, рассчитывая быстро покорить сердце девушки своей эрудицией и красивыми манерами. Он крутился юлой вокруг неё, сыпал комплименты, рассказывал анекдоты, предлагал свои услуги. Но все его старания были напрасными. Ася каждый раз прищуривалась и вызывающе смеялась ему в лицо, прилюдно называла балаболом.
Однажды он случайно встретил Асю, идущую под руку с бравым капитаном, и сразу понял, почему та всегда так заливисто смеялась над его ухаживаниями.
Павел резко умерил пыл ухаживаний, чтобы не нарваться на неприятности с геройским офицером, но знаки внимания продолжал оказывать, однако эти знаки стали не слишком назойливыми. И даже когда капитан отбыл на фронт, Ася оставалась непреклонной. Так продолжалось до тех пор, пока до Павла не дошла весть: Ася потеряла своего капитана. Её любимый Василий геройски погиб.
Эта весть была столь неожиданной, что Павел в первый момент даже растерялся: жалеть ему капитана или радоваться его смерти? В следующий момент ему стало стыдно за кощунственную мысль, кровь прилила в лицо.
«Мужик погиб, а я, идиот, радуюсь тому, что девка освободилась. Надо срочно выразить ей соболезнование, - уныло подумал он. – Это же святой долг». 
Павел начал придумывать, как лучше это сделать. Они с Асей не всегда были в одном составе поездной бригады, иногда не виделись по многу дней.
Случай представился быстро. Однажды Павел заглянул в диспетчерскую службу, там была Ася. Он поздоровался и спешно вышел. Решил подождать девушку на привокзальной площади. Она вернулась из поездки, а это означало, что, закончив оформление документов, обязательно пойдёт через площадь. Это был наикратчайший путь к общежитию.
Ася вышла из здания вокзала минут через десять и медленно, низко опустив голову, побрела через площадь. Когда она пересекла её, Павел поднялся со скамейки и направился навстречу.
- Здравствуй, Ася, - сказал он почему-то оробевшим голосом и остановился в двух шагах перед ней. Девушка тоже остановилась, взглянула на Павла. Из-под тёмных ресниц на него смотрели внимательные и строгие карие глаза. В них не было ни радости, ни удивления, ни даже отторжения. Взгляд был безразличным.
- Что тебе нужно, Павел? – спросила она и для чего-то оглянулась по сторонам, будто хотела убедиться, что Мусихин обращается именно к ней, а не к другой Асе, стоящей где-то неподалёку.
- Я слышал, твой друг погиб на фронте, - проговорил Павел.
- Да, капитан Суворов геройски погиб под Ленинградом, - размеренно проговорила Ася. – А тебе что?
- Хочу выразить своё соболезнование, - растерянно пробормотал Павел. – Может, смогу чем-нибудь тебе помочь?
- Самая лучшая помощь от тебя – оставить меня в покое, - ответила Ася и тяжело вздохнула.
Павел подумал: может, извиниться, да пройти мимо, коль девушка не настроена на разговор. Но в последнюю секунду передумал. Он не привык быстро капитулировать. 
- Прости, Ася, но я сочувствую тебе от чистого сердца. Я знаю, как это тяжело потерять близкого человека, - извиняющимся тоном повторил он попытку расположить к себе девушку. Потом с осторожностью спросил:
– Можно я пройду немного с тобой?
Ася не ответила и двинулась вперёд. Павел отступил в сторону, пошёл рядом.
Они шли и молчали. Павел искоса поглядывал на неё. Даже в скорби и усталости лицо Аси было красивым. Утренний мороз быстро подрумянил её щёки, и ему на миг даже показалось, что девушка вот-вот улыбнётся, повернёт к нему лицо и скажет что-нибудь весёлое и задорное.
Но этого не происходило. На его неуместные слова о погоде она не отреагировала и продолжала молчать. Вела себя так, будто его и не было рядом с ней. Перед дверями общежития он растерянно пробормотал «до свидания» и, не услышав ответа, повернулся и зашагал в обратном направлении.
Шло время, пролетело лето, пролились на землю в полном объёме осенние дожди, затем ударили первые заморозки. Душевная рана Аси постепенно зарубцевалась, она немного ожила.
Всё это время Павел Мусихин был рядом с ней. Он избрал другую тактику ухаживаний. Не сыпал шуток и анекдотов, не сиял попусту радостным лицом. Все его действия и поступки стали взвешенными и обдуманными. Всё это возымело результат. Постепенно, день за днём, Ася привыкла к его присутствию. Они всё чаще стали появляться вдвоём на людях. Павел часто заходил в общежитие, вместе с девчатами они пили чай, обсуждали положение дел на фронте, ходили в кино. Несколько раз девчата уговаривали Асю сходить на танцы, но она отказывалась категорически.
Однажды Павел зашёл в общежитие и не застал в комнате Асю. В этот день они вернулись из совместной поездки, у обоих совпал отсыпной день.
- Опоздал, - сказала Надя Дылдина, едва Павел переступил порог комнаты. – Уплыла твоя красавица.
- Куда? – вырвалось у Павла.
- Не сказывала. Оделась и ушла.
- Хмурая она сегодня, - добавила Ксюша Ермолова, разглядывая себя в зеркале. – Отоспалась, встала, и всё молчком, молчком…Не до тебя ей сегодня.
- Это почему же? – спросил Павел.
- Если скажу – тебе может не понравиться. Лучше уж помолчать.
- Если сказала – «А», говори и «Б», - рассердился Павел.
- День рождения сегодня был бы у её капитана… и день гибели брата, - добавила Ксюша после небольшой паузы.
Павел похлопал глазами, молча повернулся и вышел из комнаты.
«А до этого был её собственный день рождения и день ареста отца, - почему-то вспомнилось ему, когда он шагал по коридору. – Какие-то странные совпадения».
Он сразу догадался, где может быть Ася, и, не раздумывая, направился к тому месту, где видел её с капитаном. 
Ася стояла на краю обрыва и смотрела вниз на заснеженное русло реки. Павел решил не тревожить её. Неподалёку от обрыва стояла небольшая скамеечка. Он подошёл к ней, сбил толстый слой пушистого снега рукавицей, присел на краешек.
- Как ты меня нашёл? – спросила Ася, не оборачиваясь.
- Догадался.
- Ты раньше бывал здесь?
- Я живу в посёлке Архиповка, тропа домой проходит совсем рядом.
Ася обернулась, направилась к скамейке.
- Я видел однажды вас здесь с капитаном… - пояснил Павел.
- Следил за мной?
- Нет, это было совершенно случайно.
- Зачем ты сюда пришёл? – остановившись перед Павлом, спросила Ася, пряча руки в вплотную сдвинутые рукава.
- Мне захотелось как-то поддержать тебя в этот тяжёлый день, - признался Павел, вставая. – Вот и пришёл. Ты замёрзла?
- Пока нет, но почувствовала, что скоро могу озябнуть. На обрыве ветерок поднялся.
- Тогда предлагаю пуститься в обратный путь скорым шагом.
Ася не ответила и медленно двинулась по протоптанной тропе в сторону наезженной дороги. Павел поплёлся следом.
До дороги они шли молча. Когда вышли на укатанный грузовиками тракт, Павел пошёл рядом, заговорил:
- Вот ты спросила меня: зачем я сюда пришёл? А я и сам не знаю – зачем? Тянет меня к тебе – и всё тут. Ничего не могу поделать с собой. Хочу видеть тебя, слушать твой голос. Даже когда ты смеёшься надо мной – мне ничуть не обидно, даже приятно.
- Я давно уже не смеюсь над тобой, - тихо выговорила Ася.
- Это правда. Но даже если бы ты сейчас засмеялась надо мной – я бы обрадовался. – Павел увидел, как Ася недоверчиво скосила на него взгляд, добавил: - Честное слово.
- Паша, что это сейчас было? – неожиданно спросила Ася, остановившись. – Признание в любви?
Павел растерялся, пробормотал:
- Я давно собирался тебе сказать… об этом…
- О чём?
- О том, что нет мне покоя ни днём, ни ночью. Тоска сплошная одолевает и мысли всякие в голову лезут.
- Какие? – спросила Ася, на лице её мелькнула грустная улыбка.
- Например, если это любовь у меня к тебе – почему тогда я не испытываю ни радости, ни счастья. Сплошные страдания, терзания и прочая дребедень.
Ася вынула руки из рукавов, положила их на грудь Павла, сказала:
- Потому что, Паша, любовь твоя односторонняя и безответная. Отсюда и все твои беды.
- И что? У меня нет никаких шансов на взаимность? – потерянным голосом спросил Павел.
Ася сняла с груди парня руки, засунула их снова в рукава, пошагала вперёд. Через десяток шагов задумчиво заговорила, не оборачиваясь:
- Я уже никогда больше не смогу полюбить… Прости. А насчёт взаимности говорить ещё очень рано – моя любовь ещё не выветрилась. Любить мёртвого до бесконечности невозможно, но и забыть его скоро не получится. Сколько пройдёт времени до наступления такого часа в моей новой жизни – я не знаю.
- Я готов ждать, сколько придётся, - вырвалось у Павла. – Лишь бы ты не отвернулась от меня.
- Я ничего не обещаю. А за поддержку и заботу – большое спасибо.
Остаток пути до общежития они прошагали в полном молчании. Расстались у дверей, не сказав друг другу больше ни слова. 

 
ГЛАВА 8

Советские войска добивали врага на территории Европы, до полной победы над гитлеровской Германией оставались считанные дни. В ожидании скорой капитуляции немецкой армии люди веселели и преображались на глазах.
Родители, чьи сыновья и дочери ещё продолжали воевать где-то в далёкой Европе, с особым нетерпением ждали победного часа, чтобы облегчённо вздохнуть и, наконец-то, сбросить с себя груз постоянной тревоги за них.
Молодёжь, которая не нюхала пороха и повзрослела уже в годы войны, принималась строить грандиозные планы на будущее. Парням и девушкам, которые почти четыре года без выходных трудились на износ, поддерживая силы скудным продовольственным пайком, казалось, что после победы непременно наступит другая жизнь – свободная, сытая, независимая и счастливая. Они были убеждены, что возвратятся выходные дни, уменьшится продолжительность рабочего дня, магазины наполнятся товарами.
Вместе со всеми строил планы и Павел Мусихин. Он преуспел в своих ухаживаниях за Асей и собирался сделать ей предложение. Внутренний голос нашёптывал ему, что долгожданный час настал – любимая девушка созрела и готова покориться своей судьбе. Нужно поспешать с предложением руки и сердца. 
Совсем недавно Павел осмелился обнять Асю, и она впервые не отстранилась от него, разрешила себя поцеловать. Правда, поцелуй получился неуклюжим, длился недолго и был холодным. Совсем не таким, какой он ожидал почувствовать взамен своим длительным ухаживаниям – взаимным, благодарным и страстным.
Но для Павла это было сейчас не так важно. Он верил: пройдёт ещё какое-то время, и девушка привыкнет к нему, полюбит. Главное, это был хороший знак для него. Дело сдвинулось с мёртвой точки, нужно было торопить долгожданное событие, пока не появились какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. Кто знает, что ещё может взбрести в голову этой непредсказуемой барышне? Вдруг ей приснится покойный капитан и с небес прикажет одуматься, повременить с семейными узами. А она, сентиментальная и доверчивая душа возьмёт, да и воспримет сон всерьёз. Нет! Нужно действовать на опережение, не допустить сбоя на достигнутой высоте – ведь он так долго добивался расположения к себе, потратил столько времени, сил и энергии! Страшно подумать, что из-за какой-то глупости может произойти облом – тогда ему не вынести такого удара! Ждать он больше не сможет – не хватит уже сил виться ужом вокруг этой недотроги.
Павел заранее наметил день, когда будет делать Асе предложение. Однако, при наступлении этого дня он вдруг оробел. Ему почему-то показалось, что день для такого события должен быть светлым, весёлым, солнечным. А за окном, как на грех, было пасмурно и печально. Походив по дому, Павел принял решение отложить дату на неделю. Событие, разразившееся всенародным ликованием, ускорило и упростило выполнение его трудной задачи. 
С первого мая Ася по настоянию начальника станции перешла на работу в диспетчерскую службу. Она была зачислена на должность сигналиста поста. Хлопот было меньше, чем у кондуктора, и работа ожидалась более спокойной.
- Хватит тебе, Ася, мотаться в поездках, - сказал начальник, как всегда, на бегу. Пусть другие поморозят ноги и проветрят головы на площадках. Даю две недели на подготовку, потом приму у тебя экзамен лично.
Сказал – и убежал по делам.
У Аси до экзаменов появилось свободное время.
День победы был ожидаемым, однако объявление по радио ранним утром прозвучало всё равно как-то внезапно.            
Первыми о капитуляции немцев узнали работники ночной смены. В 4 часа 10 минут из динамика репродуктора зазвучал знакомый голос Юрия Левитана. Знаменитый диктор зачитывал акт о безоговорочной капитуляции Германии.
Весть о долгожданной Победе разнеслась со скоростью молнии. Ася проснулась от громкого и непривычного шума в коридоре общежития. За дверями комнаты слышались радостные голоса и хлопанье дверей.
- Кому там спозаранку приспичило веселиться? – недовольным голосом проворчала Надя Дылдина, выглянув из-под одеяла. – Им веселье, а другие должны страдать. Идиоты!
В это время в конце коридора чей-то звонкий голос прокричал: Победа! Ура товарищи! Сегодня день объявлен нерабочим.
- Ася, ты слышала? – Дылдина резко поднялась в постели, затем села, свесив ноги. – Неужели победа?
- Народ попусту трезвонить не будет, - ответила Ася. – Конец войне. Дождались люди, всё-таки.
Неожиданно распахнулась дверь, в комнату влетела Ксения. Она работала в ночную смену.
- Девчонки! Победа! – завопила она и бросилась обнимать подруг. – Я сама слушала по радио. Фашисты сдались и подписали акт о безоговорочной капитуляции!
- А чего прискакала раньше времени? – спросила Надежда.
- Ты ещё спрашиваешь? Захотелось сообщить о победе, - протараторила Ксюша. – Вы же дрыхните и не знаете ничего. Не смогла я удержаться, отпросилась ненадолго. В депо у нас всё равно уже никто толком не работает.
Ксюша ещё немного покрутилась по комнате, почесала языком и убежала обратно в депо. Ася и Надежда быстро умылись, перекусили на скорую руку и отправились на работу.
Привокзальная площадь, не смотря на ранний час, уже бурлила. Слышалась гармошка, звонкий мужской голос вытягивал «Катюшу», ему подпевали хором.  Шумно было и в зале ожидания. Сошедшие с утреннего поезда пассажиры не спешили по своим делам. Какой-то мужчина взял в руки гитару, вокруг него тут же собрался народ, запели песни, принялись плясать.
Потом толпа, не сговариваясь, двинулась к центру города. К ним по ходу присоединялись другие группы, выходившие из примыкающих улочек. Город проснулся и ожил. Люди плакали, обнимались, кричали «Победа! Ура! Война кончилась!» Возгласы тонули во взрывных звуках гармошек, предельном звоне гитар и яростном треньканье балалаек. Бурная эйфория захлестнула всё пространство вокруг.
Потом был митинг на центральной площади, за ним опять слёзы, объятия, поцелуи… 
Асю отпустили с работы лишь во второй половине дня. В комнате её заждались подруги.
- Ну, где тебя носит?! – пропищала недовольно Ксюша. – Мы же договаривались, что ты отпросишься по случаю выходного дня и мы все вместе пойдём в парк. Два часа сидим, ждём, как дурочки. Чуть было без тебя не ушли.
- Ну и шли бы, в чём вопрос? У меня язык не повернулся отпрашиваться, если честно, - ответила Ася виновато. – Начальник сказал, что в диспетчерской службе выходных не бывает. Даже в день Победы. Поезда без участия человека передвигаться не обучены, а их движение никто не отменял.
- Но ты же на стажировке, а не при исполнении обязанностей сигналиста, - попыталась укорить подругу Ксения. – Вон, Надюха, ещё до обеда умудрилась сорваться в общагу. Учись у неё пудрить мозги начальству.
- Ладно вам пререкаться, - вклинилась в разборки Дылдина. – Сегодня гуляние будет до глубокой ночи, успеем навеселиться досыта. Вечером ожидается обращение Сталина к народу, после чего начальство обещало произвести праздничный салют.
Девчата успели уже прихорошиться, на переодевание Аси ушло не более пяти минут. Она не подкрашивала губы, не подводила карандашом брови.
Через полчаса они уже входили в ворота парка железнодорожников. Там было многолюдно, на танцевальной площадке играл духовой оркестр. Народ разбился на группы и веселился, как мог.
Девчата увидели знакомых и присоединились к ним. 
Павел подкрался незаметно, дёрнул за рукав, и расплылся в счастливой улыбке, когда Ася обернулась.
- А вот и я! – выговорил он радостно. – Быстро сдал железного коня и – сразу сюда. Женщины из диспетчерской подсказали, что в парке сегодня народное гуляние.
Ася вопросительно посмотрела в призывно горящие глаза Мусихина.
«И что дальше? – говорил её взгляд. – Что ты хочешь от меня?»
Павел смутился от её пристального взгляда, но тут же вышел из неловкого положения.
- Пойдём, потанцуем? – предложил он, взяв девушку за руку.
- Нет, Паша, мне что-то не хочется. А ты можешь пригласить кого-нибудь из девчат, - ответила Ася. – Вон их сколько прогуливается без кавалеров.
- Ты это серьёзно? – удивился Павел.
- Вполне. А что тут такого?
- Ну… не знаю, - растерянно произнёс Павел. – Обычно девушке не нравится, когда её парень приглашает на танец другую.
- А ты… мой парень? – спросила Ася, обезоружив Мусихина неожиданным вопросом.
Ксюша и Надежда заблаговременно отошли куда-то, они стояли вдвоём.
- До этой минуты, по крайней мере, я так считал, - в глазах Павла появилась тревога. – Разве не так? Что-то уже изменилось в наших отношениях?
- Пусть будет так, как ты считал, - глубоко вздохнув, ответила Ася и отвернулась.
Она вдруг подумала: что, если бы на месте Павла сейчас стоял Василий Суворов? Смогла бы она отказать ему, если бы он пригласил её танцевать? Однозначно – нет. Почему же тогда ей не хочется танцевать с Павлом? Что в нём ей не нравится? У парня праздничное настроение, естественное желание повеселиться, потанцевать. Он давно ухаживает за ней, надеется стать её мужем. В чём вина парня, если он влюбился в неё?
- Тогда, может, пойдём отсюда? – робко спросил Павел.
- Куда?
- Погуляем где-нибудь, потом можем зайти ко мне, я приготовлю для тебя ужин. Настоящий, праздничный, - лицо Павла радостно засветилось. – У меня есть бутылка хорошего вина. Отметим день Победы.
- А выспаться тебе после поездки не нужно? – в упор спросила Ася, давая понять, что догадалась о цели приглашения.
- Успеется, на работу мне завтра к вечеру, - глаза Павла умоляюще уставились на неё, щёки охватил стыдливый румянец.
- Ну, что ж, пойдём, - улыбнулась Ася, невольно залюбовавшись скромностью парня впервые за всё время ухаживаний. – Спасибо за приглашение.
Она просунула свою руку под локоть Павла, и они направились к выходу.
Некоторое время шли молча, изредка заглядывая в глаза друг другу. Потом Ася спросила:
- Скажи мне, Паша: почему твой выбор остановился на мне? Вокруг столько красивых девчонок! Весёлых, задорных, свободных! Стоит тебе только мигнуть одной из них – и она сама побежит за тобой, потеряв голову. Мужчины ведь сейчас в дефиците.
Павел будто ждал этого вопроса и, не задумываясь, ответил:
- Потому что ты не просто красивая девушка, но ещё и простая, и хорошая. Не вертихвостка, как те, которые вокруг. Мне очень легко с тобой, в душе сразу наступает покой, и я забываю про свои горести.
- У тебя есть горести? – удивилась Ася. – Никогда бы не подумала. Всегда весёлый, задиристый.
- У кого их сейчас нет? Горе и беда, взявшись за руки, вошли в каждую семью. И я не являюсь исключением.
Павел умолк ненадолго, потом вздохнул глубоко и продолжил:
- У нас была большая семья, а в живых остался я один. Последним близким человеком была моя мама. Но и она умерла два года назад.
- Паша, давай не будем сегодня говорить о грустном, ладно? – остановившись на секунду, сказала Ася и заглянула Павлу в лицо. – Как-нибудь в другой раз ты расскажешь мне о себе. А сегодня не тот день, чтобы скорбеть. Сегодня мы должны радоваться и наслаждаться жизнью. Наступает мирная жизнь, можно порассуждать о будущем.
- Ты права, - согласился Павел. – Сегодня можно пустить слезу, но только если это будет слеза радости.
- Точно, - весело проговорила Ася.
Гуляли они совсем недолго и уже через час были у Павла дома. Судя по размерам, дом был небольшой, земельный участок в несколько соток обнесён штакетником в человеческий рост.
Павел высвободился от руки Аси, забежал вперед, отворил калитку.
- Прошу в дом, гостья дорогая, - немного суетясь, проговорил он, склонил голову в поклоне и вытянул руку в направлении дома.
- Обязательно нужно подурачиться? – сказала Ася, улыбнувшись. – Без этого нельзя?
- Нельзя, - ответил Павел. – Ты для меня долгожданная гостья.
В избе было тепло и уютно. На столе стояла бутылка вина, в стеклянной вазе насыпана горка конфет.
Комната, которая служила гостиной, была просторной. В углу стоял диван, обшитый дерматином, рядом с ним деревянный шкаф, выкрашенный тёмным лаком. Вокруг стола стояли четыре стареньких венских стула. На полу постелена домотканая разноцветная дорожка. Никакой другой мебели в комнате больше не было.
В глаза бросились чисто выбеленные стены, и совсем свежая краска на полу, которая ещё источала слабый запах.
Павел перехватил взгляд, сказал:
- Недавно закончил небольшой ремонт. Освежил, так сказать, пространство для новой жизни.
Асю подмывало спросить, для какой-такой новой жизни, но она удержалась. Зачем вгонять парня лишний раз в краску, когда и так понятно, что он давно и тщательно готовился к её приходу.
- Ты проходи, садись на диван, а я отлучусь на кухню, займусь ужином. Я скоро, - спешно проговорил Павел.
- Давай я тебе помогу, - предложила Ася.
- Нет-нет, сиди, отдыхай. Ты моя гостья. В шкафу есть книги, газеты, можно почитать пока.
Минут через пятнадцать они уже сидели за столом. По военным меркам ужин был действительно праздничным. Перед гостьей была поставлена банка рыбных консервов, тарелка с тонко нарезанной копченой колбасой и свиной грудинкой, на другой тарелке красовались один апельсин и два больших румяных яблока.
- Горячее будет позднее, - сияя, произнёс Павел.
- Откуда у тебя такое богатство? – удивилась Ася.
- В Свердловске на рынке приобрёл.
- Значит, заранее планировал привести меня сюда? – рассмеялась Ася. – А, может, рассчитывал на другую девицу, да встреча не срослась? А тут я подвернулась на замену? – она лукаво сощурилась.
- Что ты такое говоришь?!
- Значит, только меня. Спасибо за откровенность. – Ася взяла в руки фужер с вином, пристально посмотрела на Павла в ожидании тоста.
- За победу, - тихо сказал Павел, протягивая через стол свой бокал, чтобы чокнуться.
- За победу, - так же тихо ответила ему Ася.
Они выпили, принялись закусывать.
Павел долго молчал, лишь бросал странные взгляды на гостью. Наконец, переборов в себе робость, он решил начать тот разговор, который готовил мысленно много раз.
- Ася… - произнёс Павел хриплым, чужим голосом. – Я должен признаться тебе… должен сказать… В общем, я уже больше не могу жить без тебя, вот! Выходи за меня!      
Ася хоть и ожидала от Павла подобных слов, но всё равно как-то испугалась, внутренне съёжилась, будто на неё резко повеяло холодом. Больше всего поразила пустота, которая была внутри неё. Ни бурной радости, ни участившегося биения сердца, как это должно было бы произойти, она не почувствовала. Путаные слова Павла ничуть не взволновали и не тронули её.
- Я буду хорошим мужем тебе, пальцем не трону, на руках носить стану. Детишек заведём, у меня есть дом, участок земли, бедствовать не будем. Зарплата хорошая, - продолжал Павел.
Пока он раскладывал по полочкам, какая у них будет жизнь, в памяти Аси всплыли строчки из последнего письма Василия. Она знала все слова наизусть.
«…ты свободна и вправе строить своё счастье с другим человеком… нельзя любить меня мёртвого до бесконечности, всему есть временной период… твой час новой жизни тоже когда-нибудь наступит… вполне возможно, что даже очень скоро… не хочу, чтобы твоя любовь была жертвенной, потому что это будет безумием с твоей стороны… ты ведь всегда мечтала о семейном счастье… тебе нужно жить дальше, иметь мужа и детей, уютный дом, о котором ты мечтала до встречи со мной… пусть это всё сбудется у тебя… у тебя всё ещё впереди…»
«Наверно, это есть час моей новой жизни? – подумала она. – Полюбить я уже всё равно не смогу, а создавать семью необходимо. Чем плохой жених передо мной?»
Ася выслушала Павла до конца. Когда он выговорился и замолчал выжидающе, она очень тихо ответила:
- Я, Паша, согласна на нашу совместную жизнь. Ты хороший и добрый. Может, и вправду я со временем смогу полюбить тебя…
- Конечно, полюбишь! - радостно воскликнул Павел.
Он обошёл стол, приземлился рядом с Асей, схватил её ладони, принялся целовать.
- Ты увидишь лучшие времена своей жизни и полюбишь меня однозначно! Будешь счастлива! – Павел привлёк к себе девушку и с жадностью впился в её губы.
- Паша, я буду сегодня твоей, - проговорила Ася, противясь натиску распалившегося парня. – Погоди, не торопи событие. Вся ночь ещё впереди.
- Да, да, конечно, - торопливо и взволнованно высказался Павел. – Давай посидим ещё, поговорим, поужинаем, - он встал и метнулся на кухню.
Ася с грустью посмотрела ему вслед. Она чувствовала сложность того положения, в котором очутилась. Ей жалко было Павла, но и не меньшую жалость она теперь испытывала к себе. Она не ожидала, что предстоящая близость с нелюбимым человеком так негативно подействует на неё, хотя ещё час назад была уверена в правильности своего поступка. Ей казалось, что уступчивость по отношению к Павлу исправит всё в будущем, что жизнь сама даст ответы на все её вопросы. Просто некоторое время нужно будет пожить первоочередными житейскими задачами, заслонить ими свои сомнения, а потом само всё рассосётся, свыкнется. Ведь свыкается же человек со своими неизлечимыми болячками?
Павел не возвращался из кухни так долго, что Ася забеспокоилась.
«Неужели он обиделся? – подумалось ей. – Боевой на людях, а здесь ведёт себя как мальчишка».
- Паша! Ты где потерялся? – громко проговорила она.
- Иду, любимая, - отозвался он, появившись в дверях с большой чугунной сковородой в руках. – Доводил кролика до готовности.
- Тоже на рынке приобрёл?
- Нет, сосед за помощь расплатился. Должок натурой вернул, так сказать.
- А ты хозяйственный мужчина, - отметила Ася с похвалой.
- Со мной, Ася, не пропадёшь. Я цену своих способностей знаю.
И опять в голове у неё сработало какое-то настораживающее чувство, будто мелькнуло на миг негласное предупреждение, к которому следовало бы прислушаться. Но Ася не придала этой внутренней подсказке никакого значения.
Они покончили с кроликом, допили вино, вышли на крыльцо подышать воздухом.
Было уже темно, Павел зажёг керосиновую лампу, поставил на перила. Вечер на удивление оказался тихим и тёплым. С реки тянуло весенней свежестью.
- Как я рад, что ты, наконец-то, в моём доме, - нарушив тишину, сказал Павел, взял Асю за руку, требовательно притянул к себе.
Она ничего не ответила, податливо подчинилась его желанию. После длительного поцелуя, сказала бесстрастным голосом:
- Пошли в дом, Паша. Холодно здесь, да и поздно уже. Пора нам с тобой в постель.
Павел удивился столь быстрой перемене, с волнением взял фонарь, и направился обратно в избу.
Совсем скоро он с необузданной страстью, тяжело дыша, овладел своей возлюбленной. Супружеская ночь, о которой он так долго мечтал, наконец, состоялась…