Глава третья. Тайные общества. III

                НА СТРАЖЕ САМОДЕРЖАВИЯ
                Начало правления Николая I    

                Глава третья
                ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА
                III

     После получения информации о заговоре Николай Павлович принял некоторые меры по стабилизации обстановки в столице.
     13-го декабря, в воскресенье утром, он призвал к себе генерала Воинова, и сообщил ему об отречении Константина Павловича, условился с ним, чтобы на другой день, т.е. в понедельник 14-го декабря утром, собрались в Зимнем дворце все генералы и полковые командиры гвардейского корпуса. Николай Павлович намерен был лично объяснить им весь ход дела по вопросу престолонаследия, с тем, чтобы они в свою очередь ясно растолковали своим подчиненным, «дабы не было предлога к беспорядку».
     В своих записках Николай Павлович отметил: «Гвардией командовал генерал Воинов, человек почтенный и храбрый, но ограниченных способностей и не успевший приобресть никакого весу в своем корпусе. Призвав его к себе, поставил его в известность воли Константина Павловича и условился, что на другой же день, т.е. в понедельник, соберет ко мне всех генералов и полковых командиров гвардии, дабы лично мне им объяснить весь ход происходившего в нашей семье и поручить им растолковать сие ясным образом своим подчиненным, дабы не было предлога к беспорядку. Требован был также ко мне митрополит Серафим для нужного предварения и, наконец, князь Лопухин, с которым условлено было собрать Совет к 8 часам вечера, куда я намерен был явиться вместе с братом Михаилом Павловичем как личным свидетелем и вестником братней воли».
     В тот же день, в 9 часов утра, Николай Павлович еще призвал к себе графа Нессельроде и сообщил ему о наступившем конце междуцарствия. Затем он написал записку князю Лопухину:
     «Имея поручение от государя императора сообщить Высочайшую волю Государственному Совету, прошу вас покорнейше приказать собраться оному секретным собранием в восемь часов пополудни. С непременным уважением имею честь быть искренно доброжелательным».
     Николай Павлович подписал приготовленное Сперанским по его мыслям письмо к  цесаревичу Константину, в котором сказано: «Желания Вашего Высочества исполнены. Я вступил на ту степень, которую вы мне указали, и коей, быв законом к тому предназначены, вы занять не восхотели. Воля ваша совершилась!»
     Воцарившийся император написал еще собственноручно проект указа о назначении, в случае своей смерти, правителем государства великого князя Михаила Павловича.
     «Мы ждали Михаила Павловича до половины одиннадцатого ночи, —  пишет в записках Николай Павлович, — и его не было. Между тем весь город знал, что Государственный Совет собран, и всякий подозревал, что настала решительная минута, где томительная неизвестность должна кончиться. Нечего было делать, и я должен был следовать один.
     Тогда Государственный Совет сбирался в большом покое, который ныне служит гостиной младшим моим дочерям. Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав:
  —  Я выполняю волю брата Константина Павловича.
     И вслед за тем начал Манифест о моем восшествии на престол. Все стали, и я также. Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились, при чем отличился Н.С. Мордвинов, против меня бывший, всех первый вскочивший и ниже прочих отвесивший поклон, так что оно мне странным показалось.
Засим должен был я прочесть отношение Константина Павловича к князю Лопухину, в котором он самым сильным образом выговаривал ему, что ослушался будто воли покойного Императора Александра, отослав к нему духовную и акт отречения и принеся ему присягу, тогда как на сие права никто не имел».
   
      Высочайший Манифест о вступлении на Престол Государя Императора Николая
      Первого
      1825 г., Декабря 12.

      БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ МЫ, НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ,
      ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,
      и прочая, и прочая, и прочая.

     Объявляем всем верным Нашим подданным.
В сокрушении сердца, смиряясь пред неисповедимыми судьбами Всевышнего, среди всеобщей горести, Нас, Императорский Наш Дом и любезное Отечество Наше объявшей, в едином Боге Мы ищем твердости и утешения. Кончиною в Бозе почившего Государя Императора Александра Павловича, любезнейшего брата Нашего, Мы лишились отца и Государя, двадесять пять лет России и Нам благотворившего.
    Когда известие о сем плачевном событии, в 27 день ноября месяца, до Нас достигло, в самый первый час скорби и рыданий, Мы, укрепляясь духом для исполнения долга священного и следуя движению сердца, принесли присягу верности старейшему брату Нашему, Государю Цесаревичу и Великому Князю Константину Павловичу, яко законному, по праву первородства, наследнику престола Всероссийского.
     По совершении сего священного долга, известились Мы от Государственного Совета, что в 15 день октября 1823 года предъявлен оному, за печатию покойного Государя Императора, конверт с таковою на оном собственноручною Его Величества надписью: "Хранить в Государственном Совете до Моего востребования, а в случае Моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия в чрезвычайном собрании"; что сие Высочайшее повеление Государственным Советом исполнено и в оном конверте найдено: 1) Письмо Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича к покойному Государю Императору от 14-го генваря 1822 года, в коем Его Высочество отрекается от наследия престола, по праву первородства ему принадлежавшего; 2) Манифест, в 16 день августа 1823-го года собственноручным Его Императорского Величества подписанием утвержденный, в коем Государь Император, изъявляя Свое согласие на отречение Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича, признает наследником Нас, яко по нем старейшего и по коренному закону к наследию ближайшего. Вместе с сим донесено Нам было, что таковые же акты с тою же надписью хранятся в Правительствующем Сенате, Святейшем Синоде и в Московском Успенском соборе.
Сведения сии не могли переменить принятой Нами меры. Мы в актах сих видели отречение Его Высочества, при жизни Государя Императора учиненное и согласием Его Величества утвержденное; но не желали и не имели права сие отречение, в свое время всенародно не объявленное и в закон не обращенное, признавать навсегда невозвратным. Сим желали Мы утвердить уважение Наше к первому коренному отечественному закону, о непоколебимости в порядке наследия престола. И вследствие того, пребывая верными присяге, Нами данной, Мы настояли, чтоб и все Государство последовало Нашему примеру; и сие учинили Мы не в пререкание действительности воли, изъявленной Его Высочеством, и еще менее в преслушание воли покойного Государя Императора, общего Нашего отца и благодетеля, воли, для Нас всегда священной, но дабы оградить коренный закон о порядке наследия престола от всякого прикосновения, дабы отклонить самую тень сомнения в чистоте намерений Наших и дабы предохранить любезное Отечество Наше от малейшей, даже и мгновенной, неизвестности о законном его Государе. Сие решение, в чистой совести, пред Богом сердцеведцем Нами принятое, удостоено и личного Государыни Императрицы Марии Феодоровны, любезнейшей родительницы Нашей, благословения.
     Между тем горестное известие о кончине Государя Императора достигло в Варшаву, прямо из Таганрога, 25-го ноября, двумя днями прежде, нежели сюда. Пребывая непоколебимо в намерении своем, Государь Цесаревич и Великий Князь Константин Павлович на другой же день, от 26 ноября, признал за благо снова утвердить оное двумя актами, любезнейшему брату Нашему, Великому Князю Михаилу Павловичу, для доставления сюда врученным. Акты сии суть следующие: 1) Письмо к Государыне Императрице, любезнейшей родительнице Нашей, в коем Его Высочество, возобновляя прежнее его решение и укрепляя силу оного грамотою покойного Государя Императора, в ответ на письмо Его Высочества, во 2 день февраля 1822 года состоявшеюся и в списке при том приложенною, снова и торжественно отрекается от наследия престола, присвояя оное в порядке, коренным законом установленном, уже Нам и потомству Нашему; 2) Грамота Его Высочества к Нам; в оной, повторяя те же самые изъявления воли, Его Высочество дает Нам титул Императорского Величества; себе же предоставляет прежний титул Цесаревича и именует себя вернейшим Нашим подданным.
     Сколь ни положительны сии акты, сколь ни ясно в них представляется отречение Его Высочества непоколебимым и невозвратным, Мы признали, однако же, чувствам Нашим и самому положению дела сходственным, приостановиться возвещением оных, доколе не будет получено окончательное изъявление воли Его Высочества на присягу, Нами и всем Государством принесенную.
     Ныне, получив и сие окончательное изъявление непоколебимой и невозвратной Его Высочества воли, возвещаем о том всенародно, прилагая при сем: 1) Грамоту Его Императорского Высочества Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича к покойному Государю Императору Александру Первому; 2) Ответную грамоту Его Императорского Величества; 3) Манифест покойного Государя Императора, отречение Его Высочества утверждающий и Нас наследником признавающий; 4) Письмо Его Высочества к Государыне Императрице, любезнейшей родительнице Нашей; 5) Грамоту Его Высочества к Нам.
     В последствие всех сих актов и по коренному закону Империи о порядке наследия, с сердцем, исполненным благоговения и покорности к неисповедимым судьбам Промысла, Нас ведущего, вступая на прародительский Наш престол Всероссийския Империи и на нераздельные с ним престолы Царства Польского и Великого Княжества Финляндского, повелеваем: 1) присягу в верности подданства учинить Нам и Наследнику Нашему, Его Императорскому Высочеству Великому Князю Александру Николаевичу, любезнейшему сыну Нашему; 2) время вступления Нашего на Престол считать с 19 ноября 1825 года.
     Наконец, Мы призываем всех Наших верных подданных соединить с Нами теплые мольбы их ко Всевышнему, да ниспошлет Нам силы к понесению бремени, святым Промыслом Его на Нас возложенного, да укрепит благие намерения Наши: жить единственно для любезного Отечества, следовать примеру оплакиваемого Нами Государя; да будет царствование Наше токмо продолжением царствования Его и да исполнится все, чего для блага России желал Тот, Коего священная память будет питать в) Нас и ревность, и надежду стяжать благословение Божие и любовь народов Наших.
    
     Дан в Царствующем граде Санктпетербурге в дванадесятый день Декабря месяца, в 1825-е лето от Рождества Христова, Царствования же НАШЕГО в первое.

     На подлинном подписано Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою тако:

     «НИКОЛАЙ.»   

     В журнале Государственного Совета записано следующее: «Совет, по выслушании сего Манифеста в глубоком благоговении и по изъяснении, в молчании, нелицемерной верноподданнической преданности новому своему Государю Императору, обратил опять свое внимание на чтение всех подлинных приложений, объясняющих действия Их Императорских Высочеств. После сего Государь Император повелел правящему должность государственного секретаря прочесть вслух отзыв Великого Князя Константина Павловича на имя председателя Совета князя Лопухина. По прочтении сего отзыва, Его Величество изволил взять оный к Себе обратно и, вручив министру юстиции читанные Его Величеством Манифест и все к нему приложения, повелеть соизволил немедленно приступить к исполнению и напечатанию оных во всенародное известие. После чего Его Величество, всемилостивейше приветствовав членов, изволил заседание Совета оставить в исходе 1-го часа ночи. Положено: о сем знаменитом событии записать в журнале, для надлежащего сведения и хранения в актах Государственного Совета; причем положено также сегодня, т.е. 14-го декабря, исполнить верноподданнический обряд, произнесением присяги пред лицем Божиим в верной и непоколебимой преданности Государю Императору Николаю Павловичу; что и было членами Совета и правящим должность государственного секретаря исполнено в большом дворцовом соборе».
     На обложке журнала написано: « Утверждаю Николай».
     После этого члены Государственного совета изъявили согласие на новую присягу, и новый император Николай Первый отдал распоряжение о немедленном печатании присяжных листов и актов о своем вступлении на престол с целью их обнародования на следующий день. Чтобы избежать осложнений, новый император  распорядился провести присягу для сенаторов, членов Государственного совета, генералитета и полковых командиров Гвардейского корпуса после 7 часов утра.
Вторая присяга, но уже императору Николаю была назначена на утро 14-го декабря. Первым —  около полудня 13 -го декабря —  об этом узнал Николай Бестужев.
     С утра 13-го декабря Рылеев был уже на ногах и объезжал членов общества, чтобы  у одного разведать что-нибудь новое, другому сообщить толь что узнанное, третьих уговорить и т.д.
     «В 10 часов приехал Рылеев с Пущиным, —  пишет Николай Бестужев, — и объявил нам о положенном на совещании, что завтрашний день при принятии присяги должно поднимать войска, на которые есть надежда, и как бы ни были малы силы, с которыми выйдут на площадь, идти с ними немедленно во дворец...
     — Надобно нанести первый удар, —сказал он: — а там замешательство даст новый случай как действовать...
     Здесь Репнин заметил Рылееву, что дворец слишком велик и входов и выходов в нем множество, чтобы занять его одною ротою, и что, наконец, Преображенский батальон, помещенный возле дворца, может в туже минуту введен туда через Эрмитаж и что отважившаяся рота будет в слишком опасном положении, тогда как и без сего успех не верен, чтобы воспрепятствовать уходу царской фамилии.
     — Если же, прибавил он, — это необходимо, недурно бы достать план дворца и по оному расположить действия, чтобы воспользоваться с выгодою малым числом.
     — Мы не думаем, — сказал Рылеев, — чтобы успели кончить все действия одним занятием дворца; но довольно того, ежели Николай и царская фамилия уедут оттуда, и замешательство оставит его партию без головы. Тогда вся гвардия пристанет к нам, и самые нерешительные должны будут склониться на нашу сторону. Повторяю, что успех революции заключается в одном слове: дерзай».
     В тот же день к вечеру вождям тайного общества стало известно о часе собрания Сената для приведения его к присяге — 7 часов утра. Столь раннее для сенаторов —  людей в весьма почтенном возрасте — время могло быть выбрано потому, что власти были уведомлены — на сей раз уже из самой столицы — и о готовящемся заговоре и о том, что сигналом к выступлению будет вторая присяга.
     В своем решении незамедлительно выступить заговорщики окончательно укрепились после того, как уверились в том, что об их планах стало известно в Зимнем дворце. «Лучше быть взятыми на площади, — говорил Николай Бестужев, - нежели на постели. Пусть лучше узнают за что мы погибаем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали».
     Но в самый ответственный момент подготовки выступления вдруг обнаружилось, что лица, занимавшие значительные должности в гвардии и до того связанные с тайным обществом, отказались от участия в заговоре. Это бригадный командир С.П. Шипов, командир Семеновского полка, когда-то друг П.И. Пестеля, по свидетельству М.А. Бестужева, «совершенно преданный» ему, прежде деятельный член «Союза спасения» и «Союза благоденствия», а также полковник А.Ф. Моллер – батальонный командир лейб-гвардии Финского полка, прямо заявивший, что «не намерен служить орудием и игрушкой других в таком деле, где голова нетвердо держится на плечах». Других строевых командиров высокого ранга, способных повести за собой подчиненных им солдат, в распоряжении тайного общества не было. Члена его в большинстве своем были люди молодые, никто из них еще не успел подняться выше должности командира роты. Поэтому они могли повести за собой только свою роту или даже взвод.
     Вечером 13-го декабря, накануне дня, назначенного для присяги, заговорщики последний раз собрались на квартире Кондратия Рылеева, чтобы окончательно согласовать план действий на площади. Они должны были принудить Сенат издать манифест, захватить Зимний дворец, арестовать царскую семью и после — занять Петропавловскую крепость
     На этот раз нельзя было ограничиться разговорами, надо было принимать какое-то решение, от слов переходить к делу. Совещание должно было быть решающим, но как следует из донесения следственной комиссии «совещание было многочисленно и беспорядочно, как предшедшее: все говорили, почти никто не слушал».
     «Шумно и бурливо было совещание накануне 14-го в квартире Рылеева, — пишет Михаил Бестужев. — Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно высоко-настроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения, слова без дела, за которые многие дорого поплатились, не будучи виноваты ни в чем, ни перед кем. Чаще других слышались хвастливые возгласы Якубовича и Щепина-Ростовского. Первый был храбрый офицер, но хвастун, и сам трубил о своих подвигах на Кавказе. Но не даром сказано: кто про свои дела твердит всем без умолку, в том мало очень толку, и это он доказал 14-го декабря на Сенатской площади. Храбрость солдата и храбрость заговорщика — не одно и тоже. В перовом случае даже при неудаче, его ожидает почет и награды, тогда как в последнем при удаче ему предстоит туманная будущность, а при проигрыше дела — верный позор и бесславная смерть...
     Зато как прекрасен был в этот вечер Рылеев! Он был не хорош собою, говорил просто, не гладко; но когда он попадал на свою любимую тему, на любовь к родине, физиономия его оживлялась, черные его, как смоль, глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава, и тогда бывало не устанешь любоваться им. Так и в этот роковой вечер: решивший туманный вопрос: быть или не быть, его лик, как луна бледный, но озаренный каким-то сверхъестественным светом, то появлялся то исчезал в бурных водах этого моря, кипящего различными страстями и побуждениями».
     Подробности об этом совещании дал в своих показаниях Рылеев.  «13 декабря к вечеру — писал в свих показаниях Рылеев, — я действительно предлагал Каховскому убить ныне царствующего государя и говорил, что это можно исполнить на площади, но кто при этом был не помню. По утру того дня, долго обдумывая план нашего предприятия, я находил множество неудобств к счастливому окончания онаго. Более всего спрашивал я, если ныне царствующий государь император не будет схвачен нами, думая, что в таком случае непременно последует междоусобная война. Тут пришло мне на ум, что для избежания междоусобия, должно принести его на жертву, и эта мысль была причиною моего злодейского предложения».
     На совещание к Рылееву должен был прийти также поэт Александр Пушкин, но судьба уберегла его от этого шага. Рассказ  от него слышали многие: Погодин, Вяземский, Нащокин, Соболевский.  Последний так записал слова Пушкина: «Я рассчитывал попасть в Петербург поздно вечером 13 декабря и попал бы к Рылееву прямо на совещание. Меня приняли бы с восторгом и, вероятно, забыли бы о Вейсхаупте, я пошел бы на следующий день с прочими на Сенатскую площадь. Не пришлось бы мне сидеть здесь с вами, друзья мои».
     На совещании было решено утром 14-го декабря идти на Сенатскую площадь. Декабристы рассчитывали вывести до 6 тыс. солдат. Надежды возлагались на лейб-гвардии Измайловский, лейб-гвардии егерский, лейб-гвардии Финляндский, лейб-гвардии Московский, лейб-гвардии гренадерский полки и гвардейский морской экипаж.
     Утром 14-го декабря А.И. Якубович и А.П. Арбузов должны были поднять гвардейский морской экипаж, затем присоединить к себе Измайловский полк и конно-пионерный эскадрон под командованием М.И. Пущина. На моряков и измайловцев возлагалась задача занять Зимний дворец и арестовать царскую семью. Судьбу ее должно было решить впоследствии учредительное собрание. Тем временем М.А. и А.А. Бестужевы, подняв Московский полк, должны были привести его к Сенату. Полковнику А.М. Булатову с гренадерским полком поручалось занять Петропавловскую крепость. С Васильевского острова должен был подойти Финляндский полк.
     Наконец, на совещании у Рылеева было решено оповестить о начале выступления Южное общество. Были посланы письма в Москву находившимся там М.Ф. Орлову и С.М. Семенову. Предполагалось, что Семенов может возглавить выступление в Москве.     В случае неудачи декабристы решили отступить с войсками в Новгородские военные поселения и попытаться поднять их.
     Всю ночь окна в квартире Рылеева были освещены. Никто из организаторов восстания не ложился спать. Рылеев, А. Бестужев, Якубович уходили отсюда в полки, возвращались, обсуждали обстановку.
     Незадолго до полуночи А. Бестужев и Якубович отправились в казармы Гвардейского экипажа, чтобы, как показал последний, узнать, где они расположены, «дабы по условию… вывести людей в назначенное место» без затруднений. До часа ночи Рылеев посетил казармы Финляндского полка в надежде на то, что ему удастся переубедить Моллера и организовать выступление возможно большей части финляндцев. Не позже шести часов утра начальник штаба восстания Оболенский встретился с Рылеевым и, «условившись о действиях дальнейших», выполняя свои прямые обязанности начальника штаба, в седьмом часу начинает объезд казарм намеченных к выступлению гвардейских полков для ознакомления с обстановкой в них.
     В 6 часов утра Якубович поехал к А. Бестужеву и около 7 часов в присутствии Каховского отказался от выполнения ранее взятого на себя задания – повести Гвардейский экипаж на захват Зимнего дворца, сочтя «несбыточным» задуманное предприятие и предвидя, что «без крови не обойдется».
     Так закончились приготовления к мятежу 14-го декабря 1825 года.