Всё можно вылечить, кроме смерти

                               
                документальная проза


               С точки зрения милосердия смерть хороша тем, что кладет конец старости.         
                Ж. Лабрюйер
               
               
                гл. 1
       
      
        Так как все мои родственники умирали в больнице, я испытывал серьёзное опасение, тревогу, лёгкий мандраж перед
этим заведением. Для меня больница – это предбанник, если хотите, таинственное чистилище при переходе из нашего мира
в мир иной. Невольно вспоминается “Божественная комедия” Данте. Там в чистилище, между раем и адом, обитали души людей, которые хоть и умерли с богом в душе, но нуждались в очищении от последствий, совершённых ими при жизни грехов.

        Вообще-то к погребению готовят в морге, а вот к ощущению смерти человек начинает привыкать ещё в больнице. Благодаря усилиям врачей, смерть наступает там не сразу, а растягивается по времени.
        И как бы кто ни старался избежать это суровое заведение, он рано или поздно туда попадёт. Вот и я однажды угодил
в Мариинскую больницу на Литейном, где мне сделали операцию, после чего я оказался в реанимационной палате
под капельницей с силиконовыми трубочками в носу. А когда пришёл в себя, то долго ещё не мог уснуть, перебирая в уме прожитую жизнь.               
      
        Ночью в этой палате свет не выключали, лишь делали его не таким ярким, как днём. Впрочем, это нисколько не мешало отчётливо видеть яркое синюшное пятно от небольшой лампочки-лампадки, освещавшей икону святителя Николая Чудотворца, висевшую прямо над входной дверью. Икона была выполнена в суровом византийском стиле, в манере Феофана Грека, то есть в мрачных, тёмных тонах. И, что удивительно, куда бы я ни поворачивал голову, мне казалось, что святитель пронзительно смотрит на меня, словно ждёт от меня покаяния или раскаянья за мои прошлые грехи.
От его взгляда мне почему-то становилось не по себе, холодок пробегал по спине.

        В народе этого святого чаще называют Николаем Угодником, так как святитель был угоден Богу. Отец небесный сам выбрал его, сам предначертал ему путь. А святитель в свою очередь угождал Всевышнему делами милосердия. Чудотворцем же прозвали его за то, что он совершал чудеса: исцелял, лечил, помогал людям, попавшим в трудные жизненные ситуации.
        Ещё при жизни святитель Николай прославился как умиротворитель враждующих, защитник невинно осуждённых и избавитель от внезапной смерти.  Возможно, поэтому его икону и поместили в реанимацию.   
               
                гл. 2

        Как-то утром, в субботу, когда я находился в своей коммунальной квартире, мне вдруг стало плохо.  Пару раз пронзила острая боль, словно стеклом резанули по животу.  При ходьбе болезненные ощущения усиливались. Температура достигла тридцати девяти градусов, что ни съем -- сразу вырвет, даже чай. По телефону вызвал участкового врача, сижу, жду.  «Наверняка чем-то отравился», -- думал я. Прошло несколько часов, за окном потемнело, но ко мне так никто и не пришёл. 
Я перезвонил в поликлинику. Там сказали, мол, ждите, участковый на вызовах и добавили: «Врач уже в почтенном возрасте и быстро обойти все адреса просто не в состоянии».
       
        А между тем мне становилось всё хуже и хуже. К вечеру температура подскочила аж до сорока.  Я тогда даже не подозревал, что нахожусь на зыбкой грани между жизнью и смертью.
        Меня, скорее всего, давно бы уже не было на этой земле, если бы не соседка по коммуналке, -- медсестра Рита.      
        -- Участковый что-то долго не идёт, -- мучительно скривив губы, пожаловался я ей на кухне.
        Увидев, в каком я состоянии, она сунула мне руку под брюки вниз живота.
        -- Какой участковый! -- закричала Рита. -- Тебе в медсанчасть надо!  Срочно!  С правой стороны всё горит. 
Аппендицит в чистом виде!  Причём воспалительный процесс уже начался.  Срочно в медсанчасть!
         
        Она сразу же вызвала скорую и меня доставила в приёмный покой Мариинской больницы. Дежурные врачи подтвердили её диагноз и быстренько, сделав все необходимые анализы и сняв кардиограмму, отправили меня в отделение хирургии.
Там не стали тянуть резину и, побрив меня в нужном месте, ещё в коридоре, тут же положили на операционный стол.
Предстояла полостная операция. После анестезии я начал считать до ста, но дошел только до двадцати и отключился…
      
        Часа через два операция успешно завершилась, но зашивать меня хирург не стал, так как предстояло ещё несколько дней вычищать брюшную полость.
        -- Опоздай мы хотя бы на час, — признались после операции врачи, -- и вас было бы уже не спасти: начал бы стремительно вытекать гной, а это – перитонит!
        Как я позднее узнал, от перитонита по статистике умирает приблизительно каждый третий оперируемый.  Неутешительная, прямо скажем, статистика.
        Во время утреннего обхода, когда медики стояли около моей кровати, я случайно услышал брошенную кем-то из них фразу «фифти-фифти». Сразу стало не по себе: очень уж не хотелось умирать. А судя по каменным лицам посещающих меня родственников, я понял, что всё очень серьёзно.

        В первые двое суток кишечник не работал, случилась так называемая кишечная непроходимость.  По требованию хирурга я постоянно поворачивался с боку на бок, помогая запустить свой пищеварительный тракт, -– и, о чудо! на третий день в животе что-то заурчало.  Только после этого мой хирург наконец-то улыбнулся и облегченно вздохнул.
        -- Теперь полный порядок! -- радостно сообщил он. Потом пристально с прищуром посмотрел на меня и, понизив тон, добавил: "Жить будешь!".
               

                гл. 3
      
         Кто только ни попадает в реанимационную палату! Одного здорового бугая с курчавой головой, который допился до белой горячки, с огромным трудом скрутили четыре санитара, надев на него смирительную рубашку, после чего уложили на спальное место и привязали к кровати. Но бугай не сдавался и продолжал буянить. Как результат -- он с грохотом опрокинул кровать и оказался на полу.
         Другого молодого длинноволосого парня привезли в состоянии полной отключки от передозы, а когда ночью он очухался, то сбежал из палаты через окно. Явно что-то натворил. Утром за ним пришли из милиции, а его уже и след простыл.
         
         Ещё одного тощего мужичка во дворе-колодце придавила сдававшая задом “мусорка”, причинив ему серьёзные травмы и внутренних органов, и позвоночника. Он ничего не соображал, не мог говорить, только мычал.
         Как обронил дежурный врач во время обхода — “не жилец”.  Личность его установить так и не удалось, никаких документов при нём не обнаружили. Жизнь в нём поддерживалась только аппаратом искусственного дыхания.
         Перед врачами встал нелёгкий выбор.  С одной стороны, надо освобождать койку в реанимации, но с другой -- куда его деть?  А отключение ИВЛ – это верная смерть. Никто не хотел брать на себя такую ответственность. Не знаю, что уж там решило руководство, но через несколько дней его куда-то  увезли.
       
         Предпоследняя ночь в реанимации оказалась для меня самой беспокойной. Сначала откинулся здоровый бугай, лежащий
с правой стороны. Последние несколько часов он вёл себя тихо, не издав ни единого звука, что на него было совсем не похоже.
         Медсестра Зина, маленькая круглолицая женщина средних лет, поначалу не обратила
на это внимания. Но, когда пришло время ставить капельницу, она измерила ему пульс и, громко вскрикнув,
побежала за дежурным врачом. Тот очень быстро констатировал смерть. Вскоре в отделении появились два здоровых санитара, перегрузили тело на каталку и увезли из палаты.
      
         Не успела наша реанимация очухаться от такого потрясения, как лежащий от меня слева в углу лысый старичок с впалой грудью громко вскрикнул, тяжело задышал и замер в неестественном положении с открытым ртом. Как оказалось, он тоже откинулся.  Все манипуляции медиков, набежавших в палату, так ни к чему и не привели. Снова в реанимации появились санитары, загромыхала каталка и несчастного бедолагу увезли из палаты.
         Я зябко поёжился. Как говорят артиллеристы, попал в вилку. Перелёт -- недолёт, а следующий что, -- в меня? 
Я поделился своими мыслями с дежурным врачом, высоким молодым человеком в очках, и он переложил меня на угловую койку.
         В ту ночь я долго ворочался и всё никак не мог успокоиться.
         
                гл. 4

         На следующее утро в нашу палату сразу после врачебного обхода привезли новую больную в белой сорочке, старушку восьмидесяти пяти лет из какой-то глухой деревни, расположенной неподалеку от посёлка Верхние Мандроги на реке Свирь.
         Так уж совпало, что медсестра Зина была родом из той же самой деревни и потому очень хорошо знала эту пациентку. называя её не иначе, как «баба Нюра».
         Во время войны вновь прибывшая работала на вредном химическом производстве и хоть пользовалась респиратором,
всё равно заработала хроническую болезнь лёгких. Когда санитары переносили её с каталки на кровать, она протяжно кричала от боли, -- это верный признак тяжелой болезни.
         Родных у неё не оказалось, со слов врачей, скорую ей вызывали соседи. Бабу Нюру положили от меня справа, на мою бывшую койку.
   
         Когда медперсонал покинул палату, я смог рассмотреть свою соседку.  У неё было худое измождённое лицо, на котором мне запомнились глубоко запавшие щёки, тёмные подглазины и сухие безжизненно-остекленевшие глаза. Гладкие русые волосы были зачёсаны назад и завязаны в хвостик.
         Старушка лежала неподвижно, лишь два раза хрипло кашлянула и всё.  А когда она осмотрелась и заметила
икону Николая Чудотворца, то уже не смогла оторвать от неё свой взгляд.
      
         Перед обедом дежурный врач сделал ей укол обезболивающего и подключил к аппарату искусственного дыхания,
за что вскоре получил нагоняй от заведующего отделением.
         И хотя прозвучало одно только слово «зачем?» (после чего врачи вышли в коридор), по выражению их лиц стало понятно, что в данном случае любые лечебные процедуры бесполезны. Позднее консилиум врачей пришёл точно к такому же выводу.
А потому безнадёжную пациентку планировали через пару дней отправить либо обратно в свою деревню, либо в хоспис, где,
как известно, оказывают паллиативную помощь, то есть облегчают страдания неизлечимо больных.
      
         Ни для кого не секрет, что врачи не любят возиться с очень возрастными пациентами, времени на них уходит много,
а результат – пшик! Как в анекдоте:
         -- Доктор, мне не помогло ни одно из ваших лекарств!
         -- А сколько вам лет?
         -- Девяносто два. 
         -- Так что же вы хотите?

         Когда наступила ночь, старушка продолжала лежать неподвижно и не отрывно смотреть на лик
святителя, но теперь в её глазах появилась тревога, они округлились и посуровели.  Я не сразу заметил,
что она стала шевелить губами, будто сама с собой разговаривала. Неожиданно две слезинки пробежали по её щекам.
Я тоже уставился на святителя, но казалось, обратив очи к старушке, моего взгляда он уже не замечал.
               
                гл. 5      

         На другой день сразу после обеда в нашей палате появился отец Никодим -- крупный немолодой мужчина с густой седой бородой. Он был в чёрной рясе с чёрной скуфьёй на голове, на цепочке у груди висел образ Богоматери овальной формы. Следом за ним вошла требная сестра в чёрном платье и в белой шапочке. В руках она держала требный чемоданчик, где лежало все необходимое для совершения церковных треб.
         Поздоровавшись с пациентами, отец Никодим громким басом пожелал всем скорейшего выздоровления и спросил,
не нужнаы ли кому помощь или совет.
         В палате наступила гробовая тишина. Стало как-то неловко. Ведь все прекрасно понимали, что священников
к тяжелобольным обычно вызывают перед смертью, чтобы умирающий смог покаяться в грехах и, очистив душу, уйти в мир иной.       
      
         -- А можно покаяться и причаститься? – вдруг неожиданно слабым глухим голосом попросила баба Нюра
и с неимоверным усилием приподнялась и села на кровати. -- Только должна предупредить, я не соблюдала поста.
         -- Ничего страшного, -- успокоил её святой отец. -- Больным у нас разрешается участвовать в таинствах без соблюдения поста и чтения молитв.
      
         Требная сестра подошли к кровати бабы Нюры, спросила как её зовут и, услышав «Анна», поставила на тумбочку образ спасителя, покрытый белым кружевом, рядом положила Евангелие и крест –- знаки присутствия Божия. Всё это вполне объяснимо. Ведь покаяние принимает Сам Господь, а священник -– только свидетель исповеди и полученного от Бога прощения.
         «Интересно, как же она будет исповедоваться? — недоумевал я, -- Ведь исповедь – это глубоко сокровенный акт, таинство по церковному, а в нашей палате так много посторонних досужих глаз». 
         Но духовные врачи очень просто решили эту проблему: требная сестра стала громко читать молитву, заглушая для других то, что говорила баба Нюра. Теперь больную мог слышать только Господь и больничный священник. Даже мне, лежащему близко к старушке, с большим трудом удавалось разобрать её слова. 
      
         «Боже, я согрешила!..» -- начала каяться Анна, обещая больше не повторять своих грехов, не оправдываться обстоятельствами, ни в чём не обвинять других…  Вот тут-то я впервые и узнал главный грех бабы Нюры: оказалось, что ещё
в юности она избавилась от ребёнка, так как у неё со своим возлюбленным не было тогда крыши над головой.
К сожалению, её избранник погиб в последние дни войны. Таким образом, она осталась и без жениха, и без ребёнка.
Больше детей Господь ей не дал.
         Снова вспомнилась «Божественная комедия», последний, девятый круг ада, пояс Каина, в котором мучились души предателей и убийц родственников, по шею вмёрзшие в ледяную поверхность озера. И даже крик боли исторгнуть они
не могли.

         Отец Никодим пытался успокаить Анну, говорил, что если раскаяние её искреннее, то Всевышний сможет её понять и простить, и она попадёт в царство божие. Но тут в кающейся что-то надломилось, панический первобытный страх овладел ею, в глазах сверкнул безумный огонь:
         -- Нет! Он мене не простит! –- хриплым голосом выкрикнула она. -- Убийство ребёнка –- самый большой грех для женщины!..
Прошлой ночью во сне я летела в тёмном холодном туннеле, было страшно и жутко. Наконец увидела в конце свет, обрадовалась, вот он, выход! Но выбраться из туннеля так и не смогла.
         -- Почему? -– спросил священник.
         -- Помешал Николай Угодник, -- ответила баба Нюра. –- Не знаю откуда он взялся, но он так сурово на меня посмотрел,
что я испугалась и повернула обратно. Видимо, путь мне туда заказан.
         -- Грех твой велик, не буду скрывать, -- изрёк отец Никодим, -- но Господь наш милосерден. Я уверен, что он сможет простить, надо только хорошенько его об этом попросить и помолиться.
         -- Смогу ли я достучаться до Господа?
         -- Не говори так, раба божья Анна, не затуманивай сомненьем свой разум.  И как ни велик твой грех, но только Спаситель слышит шепот уставших душ и разбитых сердец.
         При этих словах, Анна тут же притихла, замолчала и опустила голову.
         
         В конце таинства священник, достав из чемоданчика епитрахиль, покрыл ею голову Анны и прочитал разрешительную молитву, через которую именем Иисуса Христа освободил кающеюся от всех тех грехов, в которых она исповедовалась. Таинство закончилось целованием креста.
      
         После исповеди Анна решила причаститься. Кто не знает -- это таинство, которое помогает верующему соединиться
с Богом, принимая в себя под видом вина и хлеба частицу Христа, позволяет очистить душу от греховных мыслей.
         Перед вкушением отец Никодим произнёс молитву:
         «Господи Всевышний, пусть для оставления моих грехов будет дар Твой святой: просфора и святая вода. Пусть он поможет мне просветить разум и укрепить силы мои душевные и телесные…».      
         Затем требная сестра достала из требного чемоданчика просфору и склянку с красным вином. Священник налил вино
в чайную ложечку, поднёс ко рту Анны и, придерживая ей голову, помог выпить. После чего вложил ей в руки просфору...
         
          Когда священник с помощницей вышли в коридор, Анна впервые за всё время пребывания в палате улыбнулась, сказала, что ей стало лучше, в её лице появилось просветлённость и умиротворение.  Вскоре она уснула и, что удивительно,
с открытыми глазами, по этой причине медсестре Зине приходилось время от времени к ней подходить и закапывать увлажняющие капли.               
               
                гл. 6

         На следующее утро нас вместе с бабой Нюрой неожиданно выдворили из палаты, так как двое тяжелобольных, после операции, нуждались в реанимационной помощи. Но поскольку свободных мест в отделении не было, нас временно разместили
в коридоре лечебного корпуса, причём наши койки снова оказались рядом. 
         Когда мимо тебя целый день проносятся толпы народа: медики в белых халатах, больные, их родственники, -- спокойно
не полежишь, даже если повернуться лицом к стене.  К тому же мне сильно досаждали круглые часы над головой, монотонно отстукивающие секунды, словно отмеряя мгновения моей жизни.

         Так как в своей родной деревне ухаживать за бабой Нюрой было некому, врачебная комиссия решила отправить её
в хоспис завтра прямо с утра. Об этом бабе Нюре сообщила медсестра Зина. Больная отнеслась к такому решению совершенно безучастно, казалась, что её уже ничто не волнует, она была уже где-то далеко-далеко… Меня также пообещали завтра перевести из коридора в палату на освободившееся место.
         
         С этого дня я почувствовал себя гораздо лучше. Впервые, отсоединившись от капельницы, я поел детский творожок Тёма
с бананом и клубникой, принесённый мне родственниками. А в обед, надев полосатую пижаму, сходил в столовую и впервые отведал горячее -- протёртый суп-пюре из моркови.
      
         Баба Нюра же никуда не ходила, только пила чай; почти все время лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок. За прошедшие сутки она резко сдала и выглядела гораздо хуже, чем была сразу после причастия.
         В полдень у неё подскочила температура, она начала сильно потеть. Зина давала ей лекарства для снятия жара, а также протирала шею влажным полотенцем. К вечеру температура резко понизилась, руки побледнели и стали холодными, отчего
на них проступили бурые пятна. Зина пощупала её ноги:      
         –- Тоже холодеют, -– прошептала она.
      
         Я заметил, что у моей соседки заострился нос, кожа на лице приобрела серый оттенок, заметно впали глаза,
они сильно слезились, а в уголках скапливалась слизь.
         -- Что-то она плохо выглядит, -- поделился я с Зиной в процедурном кабинете, где у меня брали кровь. Медсестра со мной согласилась и добавила, что холодными стали не только её конечности, но и уши, а их кончики вывернулись вперёд.
    
         Через несколько минут, подойдя к бабе Нюре, Зина поинтересовалась, есть ли у неё какие-либо пожелания…
         -- Я хочу погладить своего котика, -- ответила больная.
         –- Ну где я в больнице найду кота? -– изумилась такой просьбе медсестра.
    
         И всё же, каким-то образом, Зине удалось отыскать серого пушистого котёнка и принести его бабе Нюре. Та несказанно удивилась такому сюрпризу, а затем, взъерошив шерсть на его спине, погладила несколько раз пушистика по голове и расплылась в улыбке.
         -- Спасибо, доченька! –- поблагодарила она медсестру, -- уважила старушку.
         Да и Зина была довольна: она исполнила заветное желание своей землячки.
               
                гл. 7

         После отбоя больница затихает. Не слышно ни шума голосов, ни звука шагов. Лишь иногда сделает обход по палатам дежурная медсестра, а затем снова вернётся к своему сестринскому посту в середине коридора.
         Я же по телефону, надев наушники, слушал передачу про слонов и был удивлен тем, что этим животным присущи чувства, схожие с переживаниями людей. Как оказалось, слоны ощущают радость, жалость, депрессию, скорбь... Особенно меня поразил тот факт, что, почуяв приближение смерти, слоны прощаются со своими родственниками, поглаживая друг друга хоботами,
и уходят в таинственные места -- «слоновьи кладбища».

         В эту ночь дежурной медсестрой по графику была Зина. Всякий раз во время своих обходов, она обязательно останавливалась около бабы Нюры и интересовалась её самочувствием. После принятия болеутоляющих и успокоительных,
той немного полегчало. Зина, присев на краешек кровати, померила ей температуру и с облегчением махнула рукой:
         -- Ну немножко спала, -– подбодрила она больную. -– Ещё и для себя поживёшь…
         -- Для себя! -– удивилась баба Нюра. -- А какой смысл?  В наши-то годы? -- замотала она головой. -- Нам уже ничего
не надо! Мы лишь наблюдаем жизнь со стороны, а она всё течёт и течёт, и всё мимо нас…
       
         -- Но умирать-то никто не хочет, –- возразила Зина. –- Никто не знает, что нас там ждёт. Страшно!
         -- От старости и болезней умирать не страшно, -- пояснила баба Нюра. -- страшно умерать от дряхлости.
         Она глубоко вздохнула и продолжила:
         -- У нас в деревне ты, наверно, помнишь рыжую бабку Дарью, её изба стояла на самом краю у мостков.
         -- Ещё бы не помнить! -- пожала плечами Зина. -- Эта ведьма меня крапивой хлестала за яблоки!
         -- Так вот, она дожила до ста лет, но последние два года на неё было страшно смотреть -- лежала парализованная, ходила под себя, -- да ещё Паркинсон! Всех своих родственников извела. Нет, это уже не смерть, а божье наказание! Не тот живёт больше, кто живёт дольше. Не случайно матушка моя в конце жизни нет-нет, да и спросит, бывало, кого-то в небесах:
«Где же ты, моя смертушка?».      

         -- Всё равно смерти все бояться! -– настаивала на своём Зина.
         -- А чего бояться, если её приход неизбежен? Рано или поздно мы все прибудем в одну гавань.
         Зина тяжело вздохнула, но ничего не ответила.
         -- Доченька, -- после небольшой паузы обратилась к медсестре баба Нюра. – В груди тяжесть, дышать мешает…  чувствую, до завтра не доживу!  Последняя просьба, дорогая, никого у мене не осталось, ни родных, ни близких --  некому закрыть гляделки…
       
         Тут в коридоре появился больной, жалующийся на сильный кашель. Зина прервала беседу, встала и повела его
в процедурный кабинет. Оказав мужчине необходимую помощь, она вернулась к бабе Нюре и снова присела на краешек кровати.
         -- Ты просто мнительная, -- взяв больную за руку, попыталась успокоить её медсестра, приводя многочисленные примеры чудесных исцелений. –- Чтобы ни случилось в жизни, надо бороться до последнего. Никогда не сдаваться!
         Глядя на Зину, мне трудно было понять: верила ли она сама в то, о чем так убедительно говорит или нет?  Затем медсестра стала рассказывать о своей жизни, о перенесённых страданиях, о том, как нелегко ей одной воспитывать троих детей.

         -- А я больше всего страдала от того, что у мене не было детей, -- призналась баба Нюра. -- На праздники вся моя родня собиралась с детьми и только я из всех наших женщин приходила одна. Только я не смогла продолжить свой род!  Чужие дети были живым укором для мене.   
         -- Так сложились обстоятельства, -- успокаивала её Зина.
         -- Нет, дело не в обстоятельствах! –- с жаром заговорила больная, дикий животный страх овладел ею, в глазах появился лихорадочный блеск, капельки пота засверкали на лбу. -- Многие женщины из нашей родни после войны остались без мужей,
а дети были у всех! И я молода носила дитятко в себе, но не уберегла…
Мене ведь для чего-то создатель подарил жизнь, а я не оправдала его надежд. И теперь осталась одна-одинёшенька: детей нет,
а родственники все поумирали. Некому даже стакан воды подать! Некому закрыть мои гляделки!..
Мене господь во сне спрашивал: «Что ты оставишь на земле?», а мене и предъявить ему нечего.  Я не исполнила своего предназначения, а другого раза уже не будет.
         -- Но ты же много работала? Сколько ты переделала в жизни? -- парировала Зина.
         -- Да работала много, но главное в своей жизни так и не сделала! -- выдавливая из себя каждое слово, натужно произнесла баба Нюра и, вытянув руку, коснулась своей землячки.
         -- Доченька, я тебя очень прошу, пробьёт час, закрой мне гляделки!
         -- Ну ты совсем расклеилась, баба Нюр, что ты такое говоришь!
         Вскоре Зину вызвали в самую дальнюю палату, а я, повернувшись на бочок, в такой поздний час очень быстро уснул.
      
         Но спал я недолго: какой-то странный хрип разбудил меня. Он напоминал потрескивание, журчание, выдувание воздуха через соломинку на дно стакана, наполненного водой. Я встал, накинул свою полосатую пижаму и подошел к бабе Нюре.
         Она была совсем плоха: глаза провалились ещё глубже, губы посинели, кисти рук опухли. Иногда её подташнивало, изо рта шла пена. Время от времени хрип исчезал и больная бредила, часто упоминая маму. Странно, неужели она разговаривает
с умершим человеком?
             
         Я тронул её за плечо: «Баба Нюра, что с вами?», но она в себя не пришла. Тогда я сходил на пост и попросил Зину подойти. Но и на её прикосновения не было никакой реакции. Медсестра пощупала руки и ноги больной:
         -- Ну просто ледяные! -- прошептала она.
         Баба Нюра снова и снова звала свою мать, при этом её руки постоянно поправляли одеяло и одёргивали сорочку.
Как я позднее узнал, у наших предков существовала примета: если смертельно больной человек начинает «обирать себя»,
он вскоре умрет. А перед уходом он пытается вернуться к состоянию чистоты, освободить тело от всего лишнего и ненужного.

         -- Помогите, мне больно! Очень больно! –- вдруг неожиданно застонала несчастная.
         Зина сбегала в процедурный кабинет, вернулась со шприцем и сделала бабе Нюре обезболивающий укол. Через несколько минут той полегчало, дыхание выровнялось.
         -- Ну ты ложись, -- обратилась ко мне медсестра, -- я тут одна с ней посижу.
    
         Оказавшись в постели, я быстро задремал, но до подъёма поспать так и не удалось: я проснулся от шума шагов и человеческих голосов. Около кровати бабы Нюры кроме Зины стояли ещё две медсестры, а также дежурный врач.
Судя по встревоженным лицам медиков, случилось что-то серьёзное.
         Я встал и подошёл к соседней кровати. Баба Нюра  неподвижно лежала на спине, лицо было белым,
как полотно, -- ни кровинки.
Её остекленевшие широко раскрытые глаза как обычно смотрели в потолок. Я опешил, растерялся и не знал, что говорить
в таких случаях.       
         -- Что случилось? –- зачем-то спросил я. -- Она что, уснула?
         -- Да уснула, -- ответила Зина и добавила: «Уснула навсегда!».   
         У меня перехватило дыхание, я попятился назад.
         -- А чего у неё глаза открыты? –- спросила одна из медсестёр.
         -- Совсем запамятовала! -– спохватилась Зина и, подойдя к усопшей, провела ладонью по её лицу, после чего поспешно перекрестилась.

===============================================
                02. 2024 год. СПб