Миссия бабушки. 4

Еще весной Хатунса увидела в Ахмедове подходящую партию для своей внучки, о чем давно собиралась поделиться с Камиллой. Боясь опоздать, предприняла попытку наводить мосты, но результат оказался далек оттого, на что рассчитывала. Всю обратную дорогу она то мысленно, то вслух дополняла прерванный им же разговор. Сверху припекало еще сильнее, немного не дойдя до своих ворот, которые отдавали еще больше жара, остановилась в тени дерева и подумала, что знакомую саму придется позвать на чай, что ей уже нелегко преодолевать большие расстояния по непогоде. Переведя дыхание, пришла домой.
Пристроенное к дому помещение являлось кухней-столовой. Половина фасадной стены справа от входной двери была застеклена, но створку посередине держали в полуоткрытом положении. Занавеска на окне слегка качалась. Слева в углу стоял большой шкаф с прикрепленным сбоку стеллажом для обуви. Возле дальней стены были установлены газовая плита и столешница, а над ними – полки с кухонной утварью. Посередине комнаты находился обеденный стол с двумя стульями с одной стороны, и еще двумя – по торцам. У стены стоял диван, где женщина и расположилась. Внучки Милы не было видно, Хатунса массировала глаза и намеревалась проведать лежавшего в соседней комнате мужа, который по мере надобности и сам мог подавать сигнал.
Но необходимость в этом отпала: та вышла оттуда в старом халате и встревоженно спросила:
– Где ты была так долго? На улице жара адская! И она начинается прямо с порога.
– Поняла уже. Я и не припоминаю такого. Много ли надо, чтобы сердце перестало биться? Сегодня я была близка к тому, как никогда раньше.
Из этого же ряда мысли не отпускали девушку уже с полчаса. Бабушка была для нее самым близким человеком, и очень боялась потерять ее. Она вытащила из холодильника большую кружку, поставила на стол и сказала:
– Хорошо, что у нас не так жарко, чем у тех, чьи кухни на вторых этажах. Вчера Ася рассказывала, что у них нечем дышать, притом, газ стараются не включать. На, попей, а то голова может разболеться. И до вечера не высунься из дома.
– Она у меня уже чумная немного, ты мне налей из бидона. В ней я ощущаю живительную силу.
– Да, она вкусная, но многие говорят, что без кипячения ее нельзя пить. Помню, раньше ты сырую воду и не пила. Дед тоже, он ничего кроме чая не признает. Не поделишься, в чем дело?
– Никакого секрета. В горах она жесткой была, вначале и здесь осторожничала. Дед во вкусах особо никогда не разбирался. Как он там? Не ожидала от тебя!..
Хатунса опустошила стакан с отстоянной водой. Со ставшим привередливым супругом справлялась одна, и обычно надолго не отлучалась. Он же однажды свозил ее к источнику, после чего стала чуть ли не молиться на воду.
– Не бессердечная я, – ответила Мила, вымыла руки и переоделась в повседневный сарафан. – Я накормила его и прибралась. Сама говорила, что необязательно ходить к нему без надобности. Он курит там, а мне не раз выходить на улицу.
– Я ничего и не требую, пока сама справляюсь. Ни дым мне не почем, ни запах. – Хатунса поправила подушку и прилегла. – Устала я.
Этим летом Миле Ибадовой исполнилось двадцать один год. Стройная смуглая невысокого роста девушка с черными прямыми волосами до недавних пор носила длинную косу. Круглой сиротой она ощущала себя разве что в школе, где ее задевали напоминания о родительских собраниях, равнодушие детей, и к тому же училась неважно, поэтому ограничилась образованием в девять классов. Однако в домашних делах превосходила многих сверстниц: самостоятельно пекла хлеб, готовила различные кушанья так, что бабушка одобряла. Любила экспериментировать блюда с участием риса, в том числе овощной плов по собственному рецепту. Еще вязала на спицах: ее свитера, кофты со сложным узором были делом своих же рук. Девушка на выданье еще старательно держала в чистоте дом, двор и отрезок дороги перед ним.
Она перелила окрошку в эмалированную кастрюлю и убрала в холодильник. Затем присела возле бабушки, погладила ее морщинистую руку и сказала:
– Ты поспи, дед уже засыпал. Побереги себя, я волновалась!.. Не пожар, дела бы подождали.
– За тебя их никто не сделает. Ты знаешь, куда я ходила! Почувствовала, что пора.
– Здоровье твое важнее всего. Что там нового?
– Я надеялась, что Камилла обнадежит меня, но не так просто – от нее мало что зависит. Посмотрим, что выйдет. Лишнего никому не болтай. Слышишь?
– Хорошо, ба. Чай с вареньем будешь? Я поставила.
– Нет, так отдохну. Ты собралась куда?
– Хочу подстричься – меня ждут. Еще на рынок схожу, к этому времени дня там, бывает, допродовывают некоторые товары за полцены. И Алим может приехать вечерним рейсом.
Своего внука Хатунса не воспринимала всерьез и вспоминала нечасто. Она считала его бесполезным переростком из интерната, от которого чего-либо путного не стоит ожидать. Также знала, что Мила все лето ждет его, а переживания свои держит при себе.
– Небось, он и дорогу сюда забыл. По-другому не бывает, если не голодает. Такой же непутевый, каким был и отец! – Она махнула рукой.
Внучка, ясное дело, непременно становилась на защиту брата.
– Приедет он, и точно другим. Уже не мальчишка, а взрослый парень со своим взглядом на вещи, вот увидишь.
– Род не обманешь, скоро станет копией отца, каким запомнила. Я говорила ему не быть простаком, и ни к чему хорошему не приведут бесконечные пустословия за столом с так называемыми друзьями. Случись что... так и вышло: никто не искал правду. Похоронили, пошушукались между собой и забыли. – Женщина положила руку к вискам и закрыла глаза. – Он обязан был назвать сына в честь погибшего деда, как принято. Видишь ли, тяжело ему было произнести длинное имя.
– Он же и фамилию нашу подправил, и мне она в новом виде нравится больше. Сейчас бы я носила ее со смешной приставкой. Это то же самое, как избавится от длинной косы, которая тебе никак не идет; от бородавки; да от много чего, что мешает жить.
– Ничего смешного! Родовое «Я» нужно носить гордо. Нельзя было плевать на порядки, без причины взял и переделал. Всем известно, чем кончилось. Кроме них самих. На счет косы я говорила – со временем поймешь, что своя ноша не тянет, и отрастишь по новой.
– Ба, нормально будет. Алима папа назвал как меня, только наоборот. Сложные имена теперь мало кто дает, мне и самой они не нравятся. Да, одни перебарщивают, берут непонятно откуда.
– Знаю. Надо же, дать ребенку первое, что придет на ум!
– Главное, чтобы неповторимое, – подхватила внучка. – Некоторые косо смотрят, когда берут имена их близких, одни спрашивают разрешения.
– Лучше бы научили детей уважать живых и чтить ушедших. Ну да, откуда, сами такие.
Мила поднялась к себе в комнату. Несмотря на установившуюся в последние дни погоду, она надела любимую сиреневую блузку с длинным рукавом и синюю юбку.
Хатунса потрудилась и пошла к мужу. Убедившись, что он спит, вернулась на диван. Слабой она себя никогда не считала, судьба пронесла ее сквозь череду нелегких испытаний. Смерть дочери, внучку от которой растила с детства, затмила собой и воспоминания о трудном детстве военных лет, и одновременный уход родителей в иной мир. Дальше последовал арест сына, и муж лишился способности двигаться. Но она держалась, верила, что удачно выдаст замуж Милу и дождется освобождения сына.
               
В полудреме ей послышались голоса (во сне или нет?), какие – не смогла разобрать, но усталость прошла, и голова посвежела. Поспать днем не всегда получалось, для своих лет оставалась достаточно активной. Она заметила в углу продолговатую дыню в сетке, но еще не была в состоянии осознавать, что внучка не оставить вещи, где попало. Повторившийся посторонний голос из комнаты мужа не оставил сомнений, что он там не один. Хатунса резко встала и направилась туда и не без труда узнала сидевшего на стуле внука Алима.
При появлении бабушки Ибадов с длинной челкой, в оранжевой рубашке и в джинсовых штанах, еще и заметно прибавивший в росте, поднялся и дал ей себя обнять.
– Как вы? – коротко спросил он.
– Молодец, что приехал. – Хатунса присела у изголовья мужа и взяла его руку, взгляд которого тоже был обращен в сторону потомка. – Все без изменений. Было бы лучше, если ты показывался почаще. То же касается и дяди твоего.
– Дед и не вставал за столько времени? – В голосе внука чувствовалось сожаление.
– Постарел безнадежно, ничего не поделаешь, правила жизни таковы. Пока ты молод, она кажется длиннющей, потом начинает протекать быстро. Ты голоден?               
– Я пирожков наелся. Автобус сломался по дороге, и ждали, пока не починят, а неподалеку стоял магазин. Мила где?
– Будет скоро, она к подруге пошла. Ты посиди, я деда накормлю.
Женщина забыла прежние обиды. Прошлым летом внук избегал встречи с обессиленным стариком и целые дни проводил на улице. Хатунса укоряла его, ругала, а он в ответ уехал, не преступив порог этой комнаты. Сын покойной дочери казался ей желанным и дорогим сердцу человеком. Оставив его с дедушкой, вышла в переднюю, включила газовую плиту и поставила чайник. Очки висели на видном месте, она надела их и открыла дверцу полки с крупами.
Вернувшаяся Мила заключила брата в объятия. На глазах выступили слезы, и в горле образовался комок. Она сумела произнести лишь: «Ой, как ты вырос...»
Алим сел за стол, а сестра налила ему компот и присоединилась к нему.
– Как дела? Давай, рассказывай!
– Нет, сначала ты. Мой круг общения тебе не знаком, стало быть, неинтересен. Так же, как и места, где бываю.
  – У нас просто замечательно! Все живы-здоровы. Жара спадет – будет еще лучше.
– Обычно в городе бывает трудно дышать, а в этом году наоборот. За дедом получается ухаживать?
– Ты что? За ним бабушка одна, мне и не дает.
Между делом Хатунса находила возможность пообщаться с потомками.
– Детки, если человек слег, то вставать очень сложно. Ему нужно уделять больше внимания, это продлит его дни.
– Насколько я помню, он из числа тех, кто не любит находиться в четырех стенах. Не лучше ли его в сад выводить, на свежий воздух? – спросил Ибадов.
Бабушка и сестра одновременно обратили взоры на юношу, будто бы только что заметили его изменившийся голос.
– Внучок, в его комнате попрохладнее будет. Он и сам не захочет показываться соседям. Они у нас особенные.
– Вам виднее. Пахливан здесь?
– Ты бы держался от них подальше, – сказала Хатунса и лицом выразила неприязнь к ближним соседям. – Не каждому ты люб, кто живет рядом, и не зови его так, а то мать ругается.
Безусловно, Мила была рада, что брат дома, и не меньше тому, что бабушка заговорила с ним приветливо.
– Мать боится сглаза. Машину тягал, в клубе выступал, гирями игрался, словно они из дерева. Люди прозвали его пахливаном* (богатырь), а отучать их бесполезно.
– Родители сами с детства назвали его так, – подсказала Хатунса.
Натянутость в отношениях с соседями доставляла Алиму огорчение, он сохранял хорошее впечатление от общения с взрослым мужчиной, который брал его на охоту и давал стрелять из ружья.
– Для меня это не новость, Панах – хорошее имя. Но не понимаю, почему нельзя иметь с ним дело? Был рад со мной видеться, говорил много интересного, словно наперекор сложившимся отношениям. Возможно, не очень ладят между собой.
– Как там у них, нас не заботит, – сказала сестра. – Мы едва здороваемся, и то не каждый раз. Лучше о себе расскажи. Через месяц будет большой праздник. Останешься?
– Время есть, потом вернусь и устроюсь на работу. Я не пошел в мореходное училище – успел испытать себя на судне. То есть нас повезли на море, и мне стало плохо, – объяснял он и руками изображал, как внутри у него все выворачивало.
Она удивилась переменой настроений брата: прошлым летом он ни о чем другом и слышать не хотел и часто рассказывал о прелестях дальнего плавания, будто воочию знаком.
– И совет его тебе не пригодился, – сказала Хатунса. – Иди учиться на милиционера, будет тебе и достаток, и уважение.
– О чем ты ба? – недоумевал Ибадов. – После посадки дяди ты советуешь мне носить погоны?
– Сынок, это могло случиться с кем угодно. Не пойму, почему вам все равно, что с ним произошло. – Бабушка встала.
– Я много чего знаю о дяде Ниязе. Мы о нем говорим с тетей. Весной я хотел вместе с ней поехать к нему, но не вышло.
Мила меньше остальных осведомлена подробностями ареста родного брата матери. Ей было известно лишь то, что задержанный им преступник заживо сгорел в служебной машине, к тому же оказался, что называется, со связями. Бабушка про сына каждый раз и рассказывала урывками, переплетая с историей о смерти дочери.
– То, как сложилась судьба вашей матери, для вас закрыта, как тема, – жалостливо сказала пожилая женщина. – Про отца ничего не спрашиваете... Нельзя так относиться к своим корням. Как бы что ни происходило, это ваше прошлое, которого вы должны знать, как своих пять пальцев.
– Ба, может не сейчас, – сказала внучка.
– А когда? Столько лет я страдаю одна... Ваша мать была убита, и никому нет дела. До сих пор снится... – Она вышла, не договорив.
Юноша виновато промолчал. Он не вспомнил, что бабушка раньше заводила речь об имевшим отношение к его родителям делах, но это показалось ему знакомо, со всеми подробностями.
Сестра налила ему компот и еще раз обняла его.
– Как я ждала тебя! Всю неделю.
Неизбалованный родственными ласками, он освободился и ответил:
– Я тебе писал, что приеду в середине августа, сегодня – пятнадцатое число. Вопросы еще есть?
– Это было полгода назад!.. Правда, Алим, ты послушай бабушку. Она плохого не посоветует. Со временем приедешь к нам поближе, ведь там, недалеко от вас, как-то неспокойно.
– Не хочу об этом рассказывать, ты лучше о себе давай, о местных новостях.
Глаза девушка оставались радостными, но сама была не в лучшем настроении. Вместе они поднялись в комнату на втором этаже, где Мила еще раз прошлась влажной тряпкой по поверхностям стола и подоконника. Не найдя тему для разговора, вскоре она оставила его.