Дневник Елизаветы Дьяконовой. Конец 1901 - 1902

"Вот каково так мало знать жизнь и мужчин и быть вечно погруженной в книги, как я!
Готовясь к экзаменам, и не заметила, что мальчишка за мной ухаживает, думала ничего серьёзного, а вышло вон что, и Париж он бросил , и сюда поехал, и чуть с ума не сходит!
Ещё, пожалуй, история выйдет.
Да, устала я от Лондона, и от этой глупости...
Уеду куда нибудь в провинцию, на берег моря, там отдохну.
Только выберу сторону поближе к Франции.
Недалеко от острова Уайт есть курорт Барнмонт, говорят - очень красивая сторона. Вблизи - маленький городок Саутборн-он-Си, там можно отлично и недорого устроиться на берегу моря. Вот туда и поеду ..."

19 августа 1901

"Узнала, что по соседству живёт друг великого писателя (В.Чертков).
Я была в восторге. Вот интересно познакомиться!
Наверное, это человек выдающийся по умственным и душевным качествам."

Саутборн-он-Си, 23 августа 1901

***

Так легко можно было познакомиться с великими людьми! Удивительно!
Они тогда не были такими высокомерными, что к ним нельзя подойти, как сейчас к какой-нибудь небольшой звезде шоу-бизнеса.
Все ходят с телохранителями и боятся людей, а тогда все люди были проще и никто никого не боялся подпустить к себе близко и поговорить с простым обывателем. Толстой с мужиками беседовал и не брезговал.

***

"Сразу разлетелся весь ореол, каким я так почтительно окружала друга великого писателя, и передо мной был он тем, каким и есть на самом деле: богатый аристократ, никогда серьезно не думавший о женском вопросе..."

2 сентября 1901

***

Быстрое разочарование в Черткове!
Он предложил ей устроиться гувернанткой для заработка на жизнь.

***

"У нас не было бы детей...
И не потому, что я не люблю их, а именно потому, что слишком люблю, и считала бы преступным при жизни, так скверно устроенной, как она есть теперь, произвести на свет существо для страданий и горя...
А в народе осталась бы добрая память о нём, как иностранец полюбил русскую и покинул свою прекрасную Францию и пошёл за ней в холод, в снега её родины, утешать несчастных и помогать им...
Так мечтала я, и моё бедное сердце ни минуту утешается призраком счастья..."

5 сентября 1901

"В Лондоне всё принимает колоссальные размеры: его пространство, богатство, нищета...
При тусклом свете серого сентябрьского дня, под мелким дождём, нищета, сама нищета, казалось, шла нам навстречу, смотрела сотнями глаз с голодных измученных лиц мужчин, женщин и детей, едва прикрытых оборванной одеждой.
Кругом каменные мешки домов, каменная мостовая, тяжёлый спертый воздух...
Всё безотрадно, голо, серо.
Всюду человеческое бедствие и камень, ни дерева, ни цветка, ни куста зелени... Казалось, природа испугалась этого современного ада и исчезла.
И глядя на эту грязь, бедность, лохмотья, бледных больных детей, которые жили, не зная, что такое природа, - можно понять, что цивилизация может произвести своеобразных дикарей.
До сих пор мы считали за дикарей тех, кто не знал ничего, кроме природы.
Теперь узнаём тех, кто, наоборот, не знает вовсе, что такое природа, а родился и вырос среди отрицательных сторон жизни.
Что видели эти несчастные существа со дня рождения.
Один камень кругом, да сердца людские такие же твёрдые.
У них нет ни поэзии, ни детства, ни молодости, ни куска хлеба на завтрашний день...
Им всё равно - убивать и грабить, потому что нечего терять. "

28 сентября 1901

"Облетали листья...
Париж уж не блестит яркой свежей красотою, как в мае, но после Лондона он кажется ещё прекраснее, а расстояния и совсем невелики.
Всё моё существо сияет от радости при мысли о том, что я опять там же, где он живёт...".

Париж, 30 сентября 1901

"Кажется, кто-то вкладывает нож в сердце.
У него такие редкие волосы на голове.
И как подумаешь, что люблю всеми силами души, со всей искренностью первого чувства этого преждевременно истасканного парижанина ...
Ужас!"

9 октября 1901

"Здесь было так хорошо, и вдруг - три пианино!
Вот тебе и квартира исключительно с жилицами...
Три пианино - этого не могло бы быть, если бы жили студенты.
Проклятое женское воспитание, и к чему только музыке учат?!"

18 октября 1901

"И чем объяснить, что у нас так быстро все стареются?
Должно быть, климат такой...
Я иногда сама на себя досадую, что так скоро усвоила эту французскую внешнюю любезность.
То ли дело англичане: те всюду возят с собой свои привычки, не подчиняясь ничьим обычаям.
А мы - наоборот: ничего, кажется, кроме чаю, да и то без самовара, с собой не привозим. С удивительной лёгкостью и быстротой схватываем чуждое произношение, с готовностью подчиняемся чуждым обычаям.
Пресловутая славянская гибкость натуры!
Не в этом ли причина нашей слабости, что мы недостаточно тверды сами в себе?"

4 ноября 1901

"Здесь в Париже научилась я ценить и понимать внешность...
И искренно, как ребёнок, залюбовалась своим отражением.
Сознание того, что я хороша, наполняло меня каким то особенным ощущением, делало почти счастливой ...
Серьёзная курсистка, суровая книжница, вся погруженная в науку, куда она делась?
Я сама себя не узнавала: мне казалось, что какая то другая женщина проснулась во мне ...
Если бы кто-нибудь год назад предсказал, какой стану я, я воскликнула бы с негодованием: "Не может быть, немыслимо!"..
Теперь ради него я пойду не только на этот бал, но спустилась бы во все подземелья ада, если бы знала, что встречу его там ..."

17 декабря 1901

"Как сказал Гексли, люди, проповедующие любовь к ближнему своему, как к самому себе, в жизни рады друг другу горло перерезать.
А материалисты, убежденные, что человек произошёл от обезьяны, и в жизни следуют принципу: "Положи душу свою за други своя...

... А характер французский - это наружная вежливость, а внутри - человек человеку волк.
Немцы откровеннее и сердечнее."

28 декабря 1901

"В моей душе нет гармонии, нет необходимого для жизни равновесия, и я гибну, гибну - и нет мне спасения...
Кажется иногда, что сердце разорвётся под гнётом разнообразнейших ощущений ...

Как ужасна жизнь! Какое бесконечное страдание причиняет она тем, которых сама же создаёт!

Один он мог бы спасти меня.
Но он и не думает обо мне, и не знает, и не подозревает, до какой степени он дорог мне, необходим..."

2 января 1902 год
Лиза Дьяконова, 26 лет

"За это время я забыла обо всём на свете, забыла о России и о том, что у меня, как у всякого, есть долг по отношению к родине, что, живя за границей, я не должна терять времени, что всякая минута должна быть употребляема с пользой.
И я должна дать в ней как бы нравственный отчёт обществу.

Что же я делаю? И я чувствовала, как стремглав падаю куда-то...
Я совсем потерялась... И не знаю, что с собой делать..."

4 января 1902

"Я знала, что опять встречу у нее то же общество...
Оно даёт мне забвение, туда я убегаю от себя самой.
И как магнит какой-то тянул меня в эту беспорядочную среду художников, литераторов, артистов, где все живут надеждами и любовью, в эту атмосферу бесшабашного веселья.
И я уже так привыкла к этому обществу, что сама смеюсь, кокетничаю, выучилась даже вставлять скабрезные намёки, что возбуждает общий смех.
Точно пьющий ребёнок в кружке пьяниц...
Им надо что-нибудь острое, всем этим пресыщенным людям, и они видят во мне свежее, ещё не зараженное их атмосферою существо, забавляются мной, как приятной игрушкой... А я ищу забвения..."

7 января 1902

"На меня нашло какое то отупение.
Страдание дошло до высшей точки, и дальше идти некуда.
Я люблю человека чуждых убеждений, которому непонятны самые дорогие, самые заветные мои убеждения...
Люблю француза с извращённым взглядом на женщину".

17 января 1902

"Если нет сил для жизни, надо умереть.
Нельзя занимать место в этом мире, которое с большей пользой могут занять другие.

Сколько ошибок сделала я в жизни!
И кажется мне, что вся моя жизнь была одной сплошной ошибкой, бессмысленной загадкой, которую пора наконец разрешить.

Кто пожалеет меня?
Те немногие интеллигенты, которых я знала.
Но они, вечно занятые "принципиальными вопросами" или собственной личной жизнью, никогда глубоко не поинтересовались моею душой, моим внутренним миром...
Они не поймут и осудят беспощадным судом теоретиков, которые всё стараются подвести под определенные заранее рамки.

Семья? Да разве она у меня есть? О матери и говорить нечего ...
Братья? Здоровые, жизнерадостные, ограниченные юноши, для которых я была как бельмо на глазу...

Меня пожалеют разве только бабушка, тётя и бедная забитая Надя.

Надя будет горько плакать над моей могилой и никогда не поймет, отчего это Лиза, которой, кажется, дано было всё, чего она хотела - и на курсах была, и за границу поехала, и вела такую самостоятельную жизнь, - отчего это Лиза вдруг покончила с собою...

А бабушка, милая, наивная старушка!
Она вместе с тётей будет молиться об упокоении моей "грешной души", и обе будут глубоко убеждены, что, не поступи я на курсы, всё было бы иначе ...

Да ещё искренне пожалеет обо мне бедный Андре.
Мне жаль его, я всё таки любила его.... Немножко...
И его любовь доставила мне несколько хороших минут в этой жизни...
Спасибо ему!

А Кларанс? Она будет рассказывать своим друзьям убежденным голосом, что я возвращусь в этот мир в другом виде и, пожалуй, увидит меня на дворе...
Всё готово. Письма написаны.

Я отворила окно. Стоит холодная зимняя ночь.
Как хорошо, как тихо кругом.
И страшно мне кажется, что завтра в это время я уже не буду существовать. Страшно...

Чего я боюсь? Боюсь перешагнуть эту грань, которая отделяет мир живых от того неизвестного, откуда нет возврата...

Если бы он мог быть моим, моя измученная душа воскресла бы к новой жизни, но этого быть не может, следовательно, незачем и жить больше...

Но если выбирать между этой жизнью, которая вся обратилась для меня в одну страшную темную ночь и этим неизвестным...

Жить? Нет, нет и тысячу раз нет!
По крайней мере, покой и забвение... Их надо мне.

А долг? А обязанности по отношению к родине?
Всё это пустые слова для тех, кто более не в силах быть полезным человеком...

Родина, милая, прости...
И ты, любовь моя, прощай!"

18 января 1902 год
Елизавета Дьяконова, 26 лет.

***

Далее записей нет.
Через полгода, в августе 1902 года, тело Елизаветы Дьяконовой нашли в горах Тироля.
Следов насилия обнаружено не было.