Немного не любит

В суде оказался обеденный перерыв. Досадно, но был смысл подождать: до конца ее собственного обеденного перерыва оставалось минут сорок, и она еще успевала.
Ждать на ступеньках не хотелось, и Ляля Михайлова пошла в сторону сквера.
Начало октября, день был пасмурный, но не холодный. С утра сеял дождик, сейчас перестал. Мимо сквера проносились машины, обдавая прохожих жидкой грязью. В сквере почти никого не было. Палые мокрые листья лежали темным настилом под деревьями. И если идти близко к ним, казалось, будто вился от них легкий дымок – то ли запах прежней жизни, то ли первого тления.
Дождя не было, но ветки, веточки, сучки деревьев были унизаны множеством водяных  капель, темно - серебристых на фоне пасмурного дня.
Переложив сложенный зонтик в ту же руку, где была сумочка, Ляля стала подводить пальцы под капельки и снимать их. В каждой  крупной  капле, как в микроскопическом зеркальце, отражались и Лялины темные узкие плечи в куртке, и коротко стриженая голова, и даже переплетение ветвей над ней, в светлом небе.
Она забылась на короткое время, охотясь за каплями покрупнее, принимая и принимая их то на ноготь, то на подушечку пальца.  Ляля понимала, что ведет себя, как собственная десятилетняя дочь, но было отчего-то очень  интересно. 
Совсем рядом послышались шаги. Ляля испуганно оглянулась. Проходивший мимо человек не видел ни забавы Ляли, ни ее самой – он был из тех, кто замечает на улице только крупные машины или машины ГАИ.
В форменном синем костюме, работника юстиции, по фигуре крупный, со слегка выпирающим вперед животом, он шёл уверенно, не торопясь, на ходу ковыряя в зубах, сыто и рассеянно глядя перед собой. Ляля проводила его тревожным  взглядом…
Следом за ним пробежала молодая женщина, на ходу строго, но торопливо объясняя  что-то  по телефону. Поравнявшись с мужчиной, она поприветствовала его и умчалась далеко вперед, не отрывая от уха трубки.
Ляля, стараясь не оглядываться, пошла дальше по аллее. Её вдруг охватило  беспокойство. На ходу проверила телефон, ткнув пальцем в нужную кнопку, но экран был пуст: ни звонков, ни сообщений.

Дошла до центра сквера, немного постояла, подумала. Расстегнула верхнюю кнопку куртки и, нащупав под блузкой маленький нательный крестик, на миг замерла, затем развернулась и направилась обратно к зданию суда.
 
Наконец, обед закончился, и всех запустили внутрь.
Ляля нашла нужный кабинет, постучала и несмело открыла дверь.
– Можно?

В кабинете сидела та самая молодая женщина с озабоченным лицом, только без телефона. Вокруг нее  громоздились горы папок. Она то смотрела в очередную папку, то поднимала взгляд к экрану компьютера.   
– Заходите! – не то пригласила, не то приказала она, не отрываясь от  папок. По-прежнему не глядя на Лялю, продолжила:
– Я вас слушаю.

Ляля подумала, что надо было подготовиться к разговору, потому что кроме слёз ничего существенного представить дежурному адвокату она не могла. 
Она вздохнула, напряглась, испугалась и… затихла. Так они посидели чуть-чуть. Адвокат занималась своими  бумагами и, казалось, совсем забыла про посетительницу, а Ляля мучительно собиралась с силами и словами.
Было слышно, как в коридоре шла своя неторопливая жизнь: раздавались голоса,  шарканье ног, хлопанье дверей, звон телефонов. За окном жизнь бурлила звуками машин, шорохом дождя и шумом деревьев.
Здесь же было напряженно тихо. Пахло некрепкими духами неясного аромата. Наконец, адвокатесса встрепенулась и, снова не глядя на Лялю, спросила всё тем же бесцветным голосом:
– Вы готовы? Я слушаю вас. 
Ляля выпрямилась, громко щелкнула замком сумочки, сжала левой рукой сложенный зонтик и объявила:
– Я хочу развестись с мужем.
– Причина? – не дав опомниться, спросила адвокат.
Ляля растерялась. Было видно, что всё это дается ей с большим трудом, что силы ее сейчас подведут, и она расплачется, к тому же дверь вот-вот откроется, и заглянет следующий посетитель.

– Видите ли... мой муж… он… меня не любит... немного... – она обреченно замолчала.
– Понятно, – кивнула адвокат. – Пьёт?
– Нет, что вы! – испугалась Ляля. – По праздникам – да… немного.
– Бьёт? – не меняя интонации, продолжала адвокат.
– Да что вы?! – от возмущения у Ляли округлились глаза. Представив мужа со сжатыми кулаками, в смешных полосатых домашних штанах и стоптанных тапках, невольно улыбнулась.
– Тогда что? К ребенку плохо относится?
– Да вы что? С ума сошли?! Он обожает дочь! – тут Ляля вспомнила про утренние слезы и полезла за салфеткой. – Я же говорю… он меня… не любит.

Она вдруг заметила, что прямо над головой дежурного адвоката, на  полке, сидели  в горшках очаровательные фиалки. Ее любимых сортов – Розмари и Огненные мотыльки, правда, поникшие. Удивилась самой себе, что не сразу заметила цветы и, чуть полюбовавшись, отметила, что стоят они в неправильном месте, надо бы на подоконнике, где больше тепла и света.   
Женщина напротив,  тяжело вздохнув, отложила очередную серую папку с белыми шнурками, подняла голову и с интересом уставилась на Лялю.
Вблизи лицо ее оказалось довольно бесцветным, но глаза были цепкими. Несколько секунд Ляля честно смотрела в них, умирая от неловкости. 
– Не любит, говорите?
– Немного…
– Немного. Это как раз о многом говорит. Вот вам бумага, излагайте письменно.
На её лицо легла тень бесконечной усталости, даже безысходности, как будто  говорила с тупым, как стена, человеком.
Ляля поёрзала на стуле.
– Хотите, возьмите с собой? Дома спокойно всё напишете.
– Нет, я здесь… В коридоре напишу.

Ляля вышла в коридор, встав к окну лицом, всплакнула, затем, неудобно пристроившись у подоконника, начала писать заявление.
Что  излагать, она не имела ни малейшего представления, но, взяв себя в руки, написала исключительно официально: «….не любит…по причине несхожести характеров» и так далее, изо всех сил стараясь как можно чётче формулировать. Пока дописала, совсем измучилась.
– Вот, возьмите! – она вновь зашла в знакомый кабинет и протянула листок бумаги.
Пока чиновница читала заявление, Ляля стояла, переминаясь с ноги на ногу, но сесть без приглашения не решилась.
– Хорошо, вот здесь и здесь распишитесь. Всё, теперь ждите извещения на заседание суда, – адвокатесса закрыла журнал регистрации, где Ляля только что расписалась, и повернулась к компьютеру. 
Ляля чуть помедлила, поискала в сумочке перчатки и неуверенно спросила:
– Можно идти?
Ей молча кивнули: «Идите».

                ***
Через месяц Ляля сидела в том же коридоре, но только в другом  конце. Через стул от нее сидел муж Виктор. Сидел спокойно, даже чересчур, сложив руки на груди.
Месяц супруги почти  не разговаривали, решая исключительно бытовые вопросы, хотя ели за одним столом и спали в одной кровати.
Дед и дочь, свидетели этой размолвки, тоже помалкивали.
Восьмилетняя Оля, очень самостоятельная девочка, по утрам бежала в  школу, находившуюся во дворе. После обеда неслась в другую - в музыкальную, и не особо присматривалась к родителям.
Восьмидесятилетний Степан Григорьевич не принимал случившееся всерьез – милые бранятся, только тешатся –  и не отвлекался от своего жизненного распорядка.   

Всё было так глупо: этот развод при совместном проживании. Делить, кроме дочери, нечего, идти тоже некуда, да и денег у Ляли практически не было. Совсем недавно они купили машину, и все накопления были вложены туда.
В конце коридора появился грузный мужчина в форменном  синем костюме, работника юстиции. Ляля проводила его испуганным взглядом, она видела его тогда, месяц назад, в сквере.
Вновь охватил страх: каковы последствия  столь дерзкого поступка с её стороны? Она  было собралась поплакать, вдруг вспомнила, как обожгло: разве она могла забыть?! Сегодня в семье пекли пироги: традиция, заложенная давно умершей матерью Виктора. Каждый год в этот день Степан Григорьевич ставит тесто и печет пироги по рецепту своей Лидочки. Невестка должна присутствовать и помогать, а она – здесь!
Утром  Степан Григорьевич деликатно промолчал, а она…  и подавно забыла. Позвонить, что ли, свёкру? Придется объясняться, оправдываться… Ляля глубоко вздохнула и решила быть твердой – сегодня обойдутся без неё.
 
– Михайловы! Пройдите в зал заседания! – раздалось в коридоре.

За длинным столом, посередине, сидела женщина-судья. С высокой прической и круглыми щеками. Сдвинув на кончик носа очки, она разглядывала бледную полуобморочную жену-истца и надутого, похоже, очень сердитого мужа-ответчика.
Судья, выждав паузу, обратилась к Ляле.
– Истец, прошу вас! Вот вы тут пишете… муж… м-м-м… не любит. Поясните, пожалуйста, суду конкретней?

Ляля смело вышла вперед, но потом испугалась, впала в ступор и начала плакать.
Минуту судья слушала Лялины всхлипы, подперев полной рукой круглую напудренную щеку, затем кивнула, разрешая сесть, и обратилась к ответчику:   
– Теперь вы, пожалуйста! Что можете дополнить от себя?
Виктор встал, но кроме выразительного раздраженного лица ничего не представил.
– Понятно! – судья быстрым движением ткнула в пышную прическу кончик остро заточенного карандаша, поморщилась, как от укуса, затем бросила его на стол рядом с папкой и громко объявила:
– Даю на примирение месяц. Всё, заседание суда объявляю закрытым!
И принялась неспешно складывать бумаги в папку, поглядывая на измученную Лялю.
Виктор с перекошенным от злости лицом вышел из зала заседаний быстрым шагом. За ним, утираясь мокрой расползающейся салфеткой, двинулась было и Ляля, как вдруг судья жестом подозвала её к себе и грозным шепотом сказала:
– Так, Михайлова! Чтобы я тебя здесь через месяц или еще когда-нибудь не видела! Поняла? Разводиться она вздумала! С мужем помирись! Немедленно! Всё, иди!
Ляля закивала головой, зашмыгала носом и бросилась к дверям.
 
Пока шла к выходу, успокоилась, только опять подумала: как всё глупо, нелепо, некрасиво получилось. Возле крыльца стоял муж или теперь уже ответчик?
– Садись в машину! – Виктор подхватил её под руку. – Поедем домой, нам надо поговорить.
Она села на заднее сиденье. Нащупала влажной рукой всё тот же  тонкий  крестик и вздохнула. Отчего-то  было легко и радостно.
Дома Виктор, не дав Ляле опомниться, быстро снял с нее верхнюю одежду. Торопливо сбросил свои ботинки и куртку, подняв жену на руки, отнес её, совсем растерянную, на кровать. Запер дверь, и супруги надолго уединились в спальне.

                ***

В четыре часа дня с базара вернулся Степан Григорьевич.
Дома было тихо и уютно. Он долго пил чай на кухне, прислушиваясь то ли к шорохам из спальни, то ли к тиканью больших кухонных часов на стене. Или он просто думал о чем-то своем, глядя в забрызганное дождём окно.   
Наконец, напившись чаю, дед принялся перебирать купленные для пирога курагу и изюм. Перебрав, принялся  мыть под сильной струей воды. Промывая, снова перебирал, убирая мелкий, почти не видимый глазу сор.

Покончив с этим, он разложил на широком подоконнике, на толстом полотенце, все промытое и очищенное для естественной сушки. Достал из ящика кухонного стола поваренную тетрадь покойной жены, надел очки и принялся неспешно перечитывать рецепт приготовления теста, будто и не занимался этим каждый год.
      
В дверь громко и нетерпеливо постучали, по всей видимости, ногой. Дед едва  успел справиться с замком, как она  распахнулась и вбежала внучка Оленька.
Девочка  бросила на пол рюкзак, спихнула с ног обувь, дергая за пуговицы, принялась расстегивать кофточку, не переставая при этом тараторить:
– Дедуля, ты представляешь, там… такой… котенок сидит на дереве, а кошка… она мяукает и мяукает…
Дед, вернувшись на кухню к своей тетради, продолжал бубнить:
– Яйца – три штуки – есть, муки просеянной – есть… соды… молока… Молоко – забыл, вот…. беда…забыл  ведь….эх!

2018г.