200 лет рода. Главы 21 и 22

21. Блокада, Блокада…

Хотя инцидент с кирпичом был улажен, но на Альку он произвел такое неприятное впечатление своими грубыми манерами, что некоторое время он не хотел выходить на улицу, а продолжал изучать то, что было возможно в квартире.
Тетя Соня, принимая участие в его образовании и видимо понимая его состояние, научила его пользоваться приемником, и теперь он каждый день слушал передачи: «Утренняя зорька» со звуком чудесного горна и «Клуб знаменитых капитанов», совершенно неизвестных Альке раньше, но таких занимательных и живописных, что он с удовольствием вслушивался в диалоги Робинзона и капитана Немо, стараясь представить их зрительно, и искренне жалел, когда он случайно пропускал передачу, увлекшись чем-то другим. Чем-то другим было множество песен и разной музыки, передаваемых по радио, и целая пачка довоенных журналов «Техника молодежи» за тридцать четвертый год, которую вытащил для Альки папа Гриша, а Алька открыл в них много нового и неожиданного для себя.
В журналах были представлены целые развороты с планами и рисунками проекта невероятного Дворца Советов, который собирались строить в Москве до войны, подробные архитектурные разрезы стоэтажного здания, похожего на космический сталагмит, изображения его залов, больших и маленьких, вмещавших по проекту десятки тысяч человек, и стометровая фигура Ленина на самом верху здания. Была даже помещена картина некоего художника, изображающая демонстрацию трудящихся, льющуюся широченной рекой мимо небывалого дворца с летающими вокруг него аэропланами. Проект был грандиозен.
Здесь же в журналах Алька обнаружил рисунки гипотетической подземной войны с неизвестным противником при помощи подкопов, подземных штолен и тайных ходов (целые катакомбы, с помощью которых некоторые авторы предлагали вести будущую войну). Там же он увидел небывалый автомобиль-слухач, похожий на большую каракатицу с огромными граммофонными трубами в кузове, направленными в небо, для выслушивания вражеских самолетов. (Эти трубы, сужаясь, вели к ушам лихих бойцов, сидящих в кузове грузовика в странных в касках, похожих на каски пожарников; видимо бойцы должны были улавливать звуки самолетов именно через эти трубы.)
Все это Алька обсудил с папой, подтверждая свой прежний вывод: взрослые, как они ни много делают интересного, изобретают порой небылицы, которые и детям видны с первого взгляда. 
И все же, как ни интересны были передачи по радио, музыка и изучение старых журналов, самым впечатляющими для Альки оказались выходы в город, когда мама и папа брали Альку с собой, и он начинал знакомиться с городом не со стороны подчищенного Невского проспекта, а со стороны обычных улиц, где ремонтные работы только начинались, и разрушения, были видны во всей своей неприкрытой реальности.
Первое, что они увидел вместе с мамой, было рухнувшее здание госпиталя в двух шагах от их дома, где сходились сразу три улицы: Суворовский проспект, Кирочная улицы и улица Красной Конницы, - огромное здание в пять этажей с высоким цоколем и двойными колоннами, поднимавшимися от второго этажа до самой крыши. Из-за этих колонн, оно казалось нетронутым со стороны перекрестка, но со стороны проспекта было видно. Что осталась стоять одна стена с колоннами, а все здание обвалилось назад и превратилось в гору обломков, доходящую чуть ли не до верха колонн, и пучерез пустые глазницы окон уцелевшей стенв светилось небо.
Вторым был небольшой жилой дом на одной из улиц рядом с Технологическим институтом, куда Алька с мамой часто приезжали к тете Валере Городниченой,. В этот дом тоже попала бомба, и хотя он был небольшой, его вид потряс Альку не меньше, чем вид огромного госпиталя на Суворовском. Передняя стена этого дома обвалилась прямо на улицу, загородив проезжую часть, и обнажив, словно вывернув наизнаку, содержимое дома, и оно, неприглядное и изуродованное, смотрело теперь на улицу висящими на обломках полов кроватями, оставшеся на кухнях посудой и валлыми, всящими на трубах.
«А как же те люди, которые жили здесь? - подумал Алька. – может быть так и лежат под этими кирпичами?»
Когда они рассказали тете Соне о том, что они видели, она объяснила им, что госпиталь был разрушен еще в самом начале блокады. В него попали несколько зажигательных бомб, госпиталь горел, а выходы все были завалены обломками и люди не могли выйти из него, особенно раненные, и поэтому погибло очень много людей.  Люди даже выбрасывались с верхних этажей здания, чтобы не сгореть, и сколько именно людей там погибло не сообщалось. (Позже, уже в восьмидесятые годы, Алл увидит эти кадры пожара госпиталя на Суворовском).
 А в жилом доме, который они видели, вряд ли погибли люди, сказала тетя Соня. Этот дом бы разрушен уже в середине блокады, а тогда уже заранее объявляли воздушную тревогу и людей заставляли спускаться в бомбоубежища, чтобы они не оставались в квартирах, даже выделяли специальных дежурных, которые проверяли квартиры, так что жильцы скорее всего остались живы.
И еще одно здание привлекло Альку, когда папа повел его гулять в воскресенье в Таврический сад. Это было здание музея Суворова, всего в одном квартале от их дома по Кирочной улице через дорогу от сада. Построенное в виде небольшого замка с зубцами на стене и круглыми башнями слева и справа от входа, оно уже издали привлекало внимание своей сказочной архитектурой, а, подойдя ближе, они увидели, что бомба попала в левую башню и разрушила ее, завалив глыбами обломков вход в музей.
У этого здания на двух боковых стенах были изображены две большие картины: слева – горы зимой и люди в плащах и необычных шапках на узкой дороге и седой человек без шапки на белом коне, а справа – тот же человек, стоящий на крыльце деревенского дома в окружении крестьян.
Папа сказал, что этот седой человек – Суворов, великий русский полководец, не имевший ни одного поражения за всю свою жизнь, а эти картины изображают переход армии Суворова через горы Альпы где-то в Швейцарии в его последнем походе, и его выезд в этот поход из своего дома в новгородском селе, где он жил тогда. И картины эти не нарисованы, а собраны из мелких цветных камешков, приклеенных к стене, это называется  мозаикой, и на левой картине хорошо видно, как осколки бомбы попали в эту мозаику и выбили часть камней, а правая - осталась почти не тронутой.
Папа еще долго рассказывал Альке о Суворове, когда они гуляли по саду и осматривали разрушения Таврического дворца, о его победах над французами, о том, как его войска переходили через Чертов мост, и императрица за его победы присвоили ему даже звание генералиссимуса, высшее звание у военных, как у Сталина теперь.
Вечером, за чаем, когда все собрались в комнате тети Сони, снова зашел разговор о блокаде, и Алька, прислушиваясь к разговору взрослых, начал узнавать то, чего не знали еще многие, приехавшие в город после блокады… о Бадаевских складах, сгоревших в первые дни, о массовом голоде среди населения, об отключении отопления и водопровода зимой и печках-буржуйках в квартирах, которые топили мебелью и книгами, о замерших в сугробах трамваях на Невском … о ста двадцати пяти граммах эрзац хлеба в сутки, об исчезнувших в городе в одну неделю собаках и кошках, о трупах в парадных и прямо на улицах, то лежащих, то сидящих в снегу… о ночных «попрыгунчиках», зажигательных бомбах, регулярных обстрелах, «зеленых цепочках», грабежах квартир, «базарных» котлетах… и о многом еще, что свалилось на жителей ленинграда в страшную зиму сорок первого года и только спустя сорок лет станет приоткрываться, благодаря «Блокадной книге» Алеся Адамовича и Даниила Гранина, собравших сотни воспоминаний жителей блокадного города, и до сих пор еще не опубликованных полностью.
(Как понял Алька, «попрыгунчики» – это была бандитская шайка, которая подвязывала под ноги пружины и прыгала по ночам, пугая и грабя прохожих, «зеленые цепочки» - это зеленые ракеты, которые пускали немецкие шпионы в сторону важных объектов во время ночных бомбежек, а «базарные» котлеты и пирожки – котлеты и пирожки, сделанные неизвестно из какого мяса, возможно даже из трупов людей, потому что с началом голода в Ленинграде переловили не только собак и кошек, но и голубей, ворон и крыс.)

Говорить об этих фактах и слухах открыто в блокаду было нельзя, чтобы не создавать паники, да и теперь на улице и с чужими людьми тетя Соня не советовала. А гору внутри госпиталя сначала разбирали пленные немцы и после работы получали хлеб по карточкам в булочной напротив госпиталя. Интересно, что хлеб им выдавали без очереди, и очередь жителей молча пережидала эту процедуру, пока немцы топтались и шутили в строю, радуясь окончанию рабочего дня. Потом немцы куда-то пропали. В очереди объяснили, что немцы написали куда-то жалобу, что опасно разбирать такие развалы, и это чему-то противоречит, поэтому их убрали, а через некоторое время эту работу продолжили наши русские рабочие. Видимо это ничему не противоречило.
Эти вечера, рассказы тети Сони, а позже - встречи с друзьями папы и Алькины уже самостоятельные прогулки рядом с домом, сложились в Алькином сознании в картину жизни города до войны, в блокаду и после войны, которая на долгое время полностью погрузило его в Ленинград. И как можно было не погрузиться в этот город перед тем необыкновенным и почти невероятным порой, что показывал ему Ленинград?

22. Экзотика с рыбами и без

Первый поход в экзотику они совершили с папой во время прогулки в следующее воскресенье к друзьям папы, которые жили  совсем недалеко в интересном доме у Мальцевского рынка на углу улицы Некрасова. 
Дом был буквой «П» со сквером и фонтаном внутри ножек, а когда они поднялись по лестнице в большой парадной, им открыли очень приветливые пожилые люди, видимо муж и жена, и были так рады их приходу, что Алька даже смутился от их радушия. Они долго рассматривали Альку, спрашивали сколько ему лет, хвалили папу и много шутили, над тем «как Алька похож на него». (Тут все долго смеялись, и Алька тоже, потому что он уже хорошо знал, что не похож на папу, понял, что хозяева тоже увидели это, и просто шутили, поддерживая общее радостное настроение.)
После знакомства с Алькой, хозяева провели их по довольно темному коридору, большой квартиры и ввели в комнату, от вида которой Алька буквально оторопел. Посреди большой и высокой комнаты стоял большой шкаф, со стеклянными стенками со всех сторон, (прекрасный образец большого академического музейного шкафа, с которыми Алька не раз будет сталкиваться позже).
 На средней полке этого шкафа были разложены разные рыбы, узкие, как сабли, и шарообразные, как большие мячи, но в пупырышках, звездообразные, гладкие и шероховатые; на нижней - большие извитые горшки разной формы, белые и розовые, колючие звезды и игольчатые шары. Там же стояли белые и красные каменные цветы, похожие на маленькие деревья, чуть выше полок на тонких нитях, висела какая-то серая доска, напоминающая огромную расческу с волосами во все стороны, а вверху на шкафу вообще стояла огромная рыба с высоким плавником на спине, длинным, как копье, носом и большой пастью с зубами, как у дедушкиной пилы.
На Алькины вопросы хозяева объяснили, что горшки внизу – это не горшки, а раковины, в которых живут на дне моря разные мягкотелые животные, каменные цветы – это не цветы, а кораллы - слепившиеся вместе домики маленьких животных, которые тоже живут на дне теплых морей, что доска – это не расческа, а китовый ус, который на самом деле не усы, но так называются; они в большом количестве находятся во рту китов вместо зубов. А киты – это не рыбы, а самые большие животные на земле, которые живут не на земле, а в морях и океанах, не покрыты чешуей, как рыбы, и питаются не рыбой, а планктоном – очень мелкими рачками и животными, похожими на тех, которые живут в кораллах, но живущие не в кораллах, а просто плавающие в море очень большими стаями.
Киты заглатывают в себя планктон вместе с водой в огромные пасти, больше чем эта комната, а потом процеживают воду через эти щетки-усы. Вода выходит из китов, а планктон застревает в этих усах, и киты, питаются этим планктоном, несмотря на свои большие размеры.
Еще ему объяснили, что рыба наверху – это чучело настоящей рыбы–парус, хищной рыбы, которая живет тоже в теплых морях, ест почти все, нападает на других рыб, на животных и даже на людей. И на шкафу у них – это еще маленькая рыба, а бывают еще в два раза большие, которые нападают даже на китов и на лодки, пробивая их своим носом.
         Все стены в этой комнате были увешаны разными ракушками, и фотографиями китов на суше и на палубах кораблей, и пока Алька осмысливал то, что увидел и услышал, сопоставляя размеры усов, которые были во рту китов, с возможными размерами самих китов и планктона, взрослые отошли в сторону и еще долго говорили, оставив Альку под впечатлением, осознавая, как много в животных море, если их столько поместилось в этой необыкновенной комнате.  Наговорившись наконец, все стали прощаться, снова восхищаясь Алькой, какой он сообразительный, и радуясь за папу, что у него теперь такой сын.
Когда Алька с папой, расставшись с радостными хозяевами, снова шли через сквер на улицу, папа объяснил ему, что эти знакомые – ученые-ихтиологи. Они изучают морских животных, побывали в разных странах, на разных морях и привезли оттуда много из того, что он видел у них в комнате.

Второй поход они осуществили с папой в Публичную библиотеку; сначала прошлись по скверу рядом с библиотекой, осмотрели памятник Екатерине второй и ее приближенным, расположившихся у ее ног, где папа снова показал ему генералиссимуса Суворова с вихром на лбу и знаменитого князя Потемкина в орденах, увидели здание Александрийского театра, названного так в честь внука Екатерины, царя Александра 1 (первого, потому что потом было еще двое), осмотрели здание библиотеки с привычными уже для Альки статуями и колоннами на втором этаже и наконец вошли в огромные двери библиотеки.
Здесь Алька впервые увидел читальные залы, высотой в два-три этажа с десятками письменных столов, выстроенных в ряды с  настольными лампами на столах, за которыми сидели и читали одновременно десятки людей. Стены многих залов опять были в колоннах и огромных окнах, а некоторые, без окон, зато заполненные по стенам шкафами с книгами в толстых, тесненных золотом переплетах. Эти залы имели галереи на вторых этажах, куда люди поднимались по лестницам и сами подходили к шкафам, брали из них для себя книги, и все читали, читали, писали и читали.
Прогулявшись по залам, они в какую-то незаметную дверь в стене одного зала, потом - по узкому коридору в другие комнаты, где работали с книгами уже сотрудники библиотеки. В отличие от читальных залов здесь было так тесно, что между столов нужно было пробираться осторожно, потому что везде были книги и большие альбомы, сложенные высокими стопками даже на полу. Здесь папа разыскал знакомую сотрудницу, и когда она подошла, она так же обрадовалась ему и Альке, - Алька даже удивился: к кому бы папа не приводил его, все были непременно рады.
Эта, еще молодая женщина сразу освободила для Альки часть стола у окна с видом на угол Невского проспекта, усадила Альку на стул, положила перед ним альбом со старинными фотографиями Ленинграда, и Алька начал изучать их, одновременно глядя на современный Невский через окно и сравнивая его с тем, что он видел в альбомах на фотографиях, снятых видимо много лет назад.      
В альбоме были конки, дамы в длинных платьях и широкополых шляпах, городовые в белых мундирах и с саблями на боку, а за окном с той же точки он видел трамваи и троллейбусы, милиционера на перекрестке Невского и Садовой без сабли, но зато с полосатым жезлом в руке и тоже в белой гимнастерке, и черные автомобили «эмки», снующие туда и сюда через перекресток, когда им разрешали проезд. Не многим доводилось в жизни посидеть в публичной библиотеке прямо на перекрестке Невского и Садовой, наблюдая жизнь современного Невского и одновременно сравнивая его с тем, каким он был пятьдесят лет назад.
Но самое забавное приключение произошло с Алькой, когда он впервые посетил цирк с тетей Сашей, симпатичной приятельницей дяди Изи, старшего сына тети Сони, который очень понравился Альке еще на фотографии.
Саша, молодая  симпатичная блондинка с завитыми волосами по тогдашней моде, очень стройная и живая, легко подружилась с мамой и часто вместе с Изей заходила к ним в гости, а мама шила ей то ли кофточку, то ли платье по журналам мод, взятых у тети Валерии. Она работала балериной в цирке и, когда узнала, что Алька еще не бывал в цирке, а достать билеты в цирк было почти невозможно, предложила провести Альку с собой на детское представление. Мама, разумеется, снова перепугалась от такого предложения, но тетя Саша убедила ее, что ничего страшного не случится, что она не раз приводила детей, и с ними тоже ничего не случалось.
В цирк они прошли не вместе со всеми зрителями, а через служебный вход, прошли по коридорам, загроможденным декорациями, посмотрели на лошадей, собачек с коляской, попугайчиков в клетках и увидели многих артистов, уже одетых в разные костюмы для выступлений. Потом тетя Саша провела Альку на второй этаж, они вышли в зал, уже наполненный людьми, подошли к какой-то служительнице, поговорили с ней, и та усадила Альку сбоку прохода недалеко от арены и площадки оркестра. Тетя Саша убежала по своим делам, предупредив Альку, чтобы никуда не уходил без нее, а потом зазвучали трубы оркестра, на арену из-за занавеса вышли служители в красных мундирах, и элегантный дядя во фраке громко объявил что-то непонятное, но публика зааплодировала, и представление началось.
Из представления Алька не запомнил почти ничего, хотя наверное там было все, что бывает в цирке на любом представлении: акробаты на качелях, эквилибристы с цилиндрами, жонглеры с булавами, клоуны, собачки, попугаи на жердочках и снова – клоуны. Все было красиво, но Альку еще заинтересовала конструкция цирка, высокий купол, канаты и приспособления, свисающие сверху, кольцевое расположение скамеек для зрителей вокруг арены и сами зрители, реагирующие на выступления. Потом объявили антракт, и зрители повалили из рядов, сметя Альку с его места, но тут подоспела тете Саша и, схватив его за руку, чтобы не потерялся в толпе, повела куда-то наверх по кривым коридорам и лестницам.
Толпились взрослые, кричали дети, зазывали продавщицы мороженого и шариков на резинках, потом остались одни коридоры и лестницы, и тетя Саша сказала:
- Жди меня здесь, - и нырнула в какую-то довольно обшарпанную дверь, оставив Альку одного.   
Осмотревшись, Алька понял, что стоит в коридоре рядом с железной площадкой, вынесенной внутрь цирка, и хорошо видел купол цирка, который  смыкался где-то впереди и наверху обширным сводом. Он сделал пару шагов на площадку и увидел весь купол, словно сплетенный из металлических ребер и конструкций, а по всему куполу, по кругу уходили в стороны и наверх такие же площадки и отходящие от них вверх и вниз лестницы, переплетались, соединялись на площадках, и снова разбегались в стороны. А внизу был цирк: круглая арена, на которой красные фигурки служителей скатывали ковер, зрители, которые, как разноцветные насекомые копошились по проходам и ярусам, общий гул зала, медные трубы, оставленные музыкантами на стульях на оркестровой площадке, и  канаты, которые тянулись снизу вверх, от самой арены сюда, к куполу и на площадки.
Зрелище было впечатляющее, и чтобы разглядеть все лучше, Алька пошел по одной из лестниц на площадку выше, по ней сдвинулся куда-то в бок, пошел по кругу, поднялся еще выше, увидел другую часть общего зала, и тут вспомнил о тете Саше. Он сразу же, пошел обратно, спустился по одной лестнице, по другой, но коридора и обшарпанной двери не нашел. Он огляделся, понял, что площадки идут по ярусам, с каждой площадки идут по две лестнице: левая и правая, и он оказался не на том ярусе, - попытался сообразить по какой лестнице он пришел сюда, куда надо подняться, и понял, что забыл. Тут совсем уже можно было заплакать от обиды, но что толку плакать, когда и спросить-то было не у кого?
Он постарался сдержаться, увидел в стене какой-то проход, сообразил по какой лестнице до него добраться, спустился, прошел еще по одной лестнице, увидел коридор, обшарпанную дверь, но тети Саши рядом не было, и обшарпанная дверь выглядела немного по-другому. Он подождал немного - вдруг тетя Саша выйдет, но она не выходила, и тогда он потянул за ручку двери.
Перед ним были два ряда столов с зеркалами, уходящие по кругу вперед, перед каждым столом было по стулу, и на каждом стуле стояли или сидели молодые женщины в разной степени раздетости и одетости. При этом все они то вскакивали, то садились, спускали чулки, натягивали сапожки, укладывали волосы, примеряли перья на голову, пудрились, и говорили друг с другом, так что звон голосов в помещении был не меньше, чем в зрительной зале.
- Мальчик, сюда нельзя! - перекрикивая этот звон, сообщила девушка, сидевшая ближе к двери, прикрывая голые плечи цветастой косынкой.
- Какие мальчики? – тут же раздался другой веселый голос, и любопытный торс в одном лифчике выпрыгнул над головой первой девушки. – Ой, и правда, мальчик!
- Девчонки!.. Какие мальчики?.. – раздался грудной голос. – Нам на выход скоро, а они про мальчиков!
- Ой! Действительно, мальчик! – удивленно  пропела голова в кокошнике из перьев, поднимаясь из середины гримерной. - Мальчиков у нас еще не было! – и слово «мальчики» со смехом покатилось над столами разными голосами.
- Да подождите вы! - перекрикивая их, снова прозвучал третий голос. – Мальчик! Как ты сюда попал?.. Кого ты ищешь? – и какая-то девушка постарше, почти одетая, вышла из-за стола.
Алька не знал куда спрятать глаза от смущения, и потупясь, путаясь языком, объяснил, что ищет тетю Сашу, которую потерял у такой же двери.
- Тетя Саша, тетя Саша, - покатилось над столами, - Есть у нас Саша?.. Нет у нас Саши… ни мальчика, ни девочки. Какую тетю Сашу, мальчик?
- Из балета, - отчаявшись, пролепетал Алька.
- Из балета?.. Кто знает Сашу из балета?..
- Саша из балета, - понеслось по гримерной, - Саша, Саша… Это наверное из первого состава… А первый состав сегодня не работает…
- Мальчик, тебе нужна другая гримерная, - выкрикнула девушка с третьим голосом, выходя из общей группы уже одетая в золотые сапожки и вышитый мундирчик, и, видя отчаяние на Алькином лице, добавила, - пойдем я тебя провожу.
Они вышли из гримерной, прошли по кольцевому коридору, натолкнулись на тетю Сашу, испуганно разыскивающую Альку у своей двери, в этот момент в коридоре зазвучал громкий звонок, и все побежали в разные стороны: девушка в сапожках – к своей гримерной, а Алька с тетей Сашей вниз, к своему месту.

Второго действия Алька не запомнил совсем, кажется были слоны и знакомые девушки в сапожках и с перьями на голове, а Алька, глядя на них, думал, почему с ним случаются такие странные истории и именно с участием женщин, и рассказывать ли об этом происшествии дома или все же не рассказывать, а то снова куда-нибудь не пустят.

          Нельзя сказать, чтобы Алька специально искал что-то особенное вокруг, но  особенное сваливалась на него в Ленинграде, даже во время обычных прогулок. 
  -…Хочешь, я покажу тебе голую женщину? - серьезно спросил у него мальчик, с которым он случайно познакомился во дворе дома, где жил прокурор.
Алька совсем не хотелось еще голых женщин, даже ради нового знакомства, но мальчик почему-то настаивал:
- Нет-нет, я серьезно, - продолжал он, увидев недоумение на Алькином лице. – Точно голая, в парадной стоит…
Но зачем эта женщина стояла голая в парадной, да еще в доме прокурора, было все же любопытно, и он согласился. Но пошли они не в парадную дома прокурора, а почему-то на улицу, повернули на Кирочную потом на  Таврическую к музею Суворова. Здесь мальчик повернкул за угол дома, с трудом потянул на себя высокую, с витиеватыми выкрутасами застекленную  дверь и, отодвигаясь в сторону удовлетворенно сказал:
- Вот!.. Смотри!..
Алька вошел в парадную и первое, что увидел перед собой – красивую объемную решетку, поднимающуюся наверх сквозь пролеты фигурной лестницы. Но сбоку, почти загораживая лестницу, куда указывал мальчик, на пьедестале в виде тумбы действительно стояла статуя женщины. 
Она была высока, в два раза больше, чем он ожидал, и несомненно красива. Тонкое, видимо прозрачное платье до ног плотно охватывало ее фигуру, и создавалось впечатление, что она обнажена. Но Алька, уже знакомый с маминым шитьем сразу определил, что платье на ней было точно, и мальчик то ли не видел этого, то ли специально преувеличивал, представляя статую голой, как свое законное открытие.
- Ну как? – спросил мальчик, ожидая от Альки признания в произведенном эффекте.
- Ну-да, - неопределенно ответил Алька, не желая обижать мальчика и объяснять его ошибки. – А это что? – повернулся он к неведомой решетчато-клеточной  конструкции посреди пролетов лестницы.
- Лифт, - ответил мальчик, несколько удивленный интересом Альки к лифту по сравнению с женщиной. – Подниматься наверх, – пояснил он. - Только он не работает, все равно приходится ходить пешком.
Алька еще раз осмотрел лифт, и, бросив прощальный взгляд на красивую статую, они оба пошли через дорогу к музею Суворова, где Алька объяснил мальчику, что такое мозаика и рассказывал ему о генералиссимусе Суворове, а сам с удовольствием еще раз рассмотрел заснеженные Альпы, лица людей, высокие киверы, пушки и старинные винтовки.
(Когда через много лет, Ал прогуливался мимо восстановленного здания музея, он вспомнил этот забавный эпизод из его детской жизни и решил зайти в тот дом на углу Таврической и Кирочной (доходный дом Шульгина), чтобы взглянуть на статую весталки в парадной. Красивый дом с высоким бельэтажем, явно выделявшийся на фоне стоящих зданий, стоял на том же месте, блистая новым ремонтом и золотой табличкой какой-то фирмы при входе. Резная застекленная дверь по-прежнему привлекала внимание своей красотой, но оказалась заперта, и когда Алл заглянул через стекло в вестибюль парадной, статуи «голой женщины» к большому сожалению уже не увидел. Был тот же лифт, заново окрашенный и видимо уже действующий со своей узорной решеткой, была лестница со своими фигурными перилами, очищенными от многолетней краски и заново отлакированная, но статуи не было. То ли еще в советские времена ее вернули туда, откуда взяли, спрятав на время от бомбежек в высокой парадной бывшего доходного дома, то ли новые владельцы перенесли ее в более походящее для нее место.)
…Впрочем Алька умел находить интересное даже в обыденном окружении. Пользуясь тем, что мама стала чаще уезжать к тете Валере Городниченой, а ему уже разрешили выходить одному, Алька в считанные дни изучил почти все ближние дворы по Суворовскому проспекту, познакомился с ребятами во дворе дома на углу Кирочной и Суворовского (дом был всего в три этажа, по первому этажу слева со стороны двора у него шла большая застекленная галерея, а в глубине стояла небольшая мастерская по изготовлению кастрюль). А еще он долго изучал армянина-сапожника на противоположном углу Кирочной и Таврической.
(Этот сапожник с большими бровями и маслянистыми глазами жил в полуподвале дома со своей такой же черноглазой семьей и работал тут же, где жил, у окна своего подвала за маленьким столом между кроватью и этажеркой, заваленной старой обувью, а окно подвала он открывал прямо на солнечный тротуар перед его домом, как бы распахивая дверь в свое жилище.)
Алька долго наблюдал за его работой, удивляясь ловкости, с которой он орудовал шилом и дратвой, аккуратно, почти любовно обрезал подошвы по краю или забивал гвозди в неподатливые набойки на каблуках – почти как дядя Соломон в своей дворницкой с ведрами! И люди, приходившие к сапожнику разговаривали с ним через это окно на уровне тротуара, подавали свою обувь прямо в окно, расплачивались, забирая ее в то же самое окно, открытое миру, и дарившее свет и работу армянину-сапожнику.
Эти эпизоды, запечатлевались в памяти как бы сами собой, и в каком из них, и в какой подворотне Алька подхватил корь, было конечно неизвестно.

…То, что это корь, стало понятно на вторые сутки кашля и лихорадки, и с этого момента Алькину память почти отрубило. Он помнил только, что у него кружилась голова, мучил кашель, а через пару дней, ему поднесли зеркало, и он увидел в нем свое отражение с лицом и шеей в розовых пятнах. Ему сообщили, что у него корь, очень заразная болезнь, теперь все боятся, что может заразиться маленькая Нина дяди Соломона, и поэтому ему нельзя выходить из комнаты, а на дверях квартиры врачи даже повесили бумагу со словом «Карантин», чтобы все знали, что это опасная квартира. 
Из времени болезни лучше всего он запомнил выздоровление, потому что папа принес из библиотеки большую зеленую книгу Ферсмана в жестком коленкоровом переплете под названием «Занимательная минералогия», и Алька с удовольствием рассматривал в ней цветные фотографии камней, кристаллов и минералов, удивляясь их красоте и тому, что он никогда не находил подобного на улицах, ни в Ленинграде, ни в Людинове. Папа объяснял это тем, что минералы и камни надо искать в горах, а не на улицах города, но до гор было далеко, и Алька отложил встречу с ними «на потом».
Видя, с каким интересом Алька разглядывает иллюстрации в книгах и задает свои вопросы, папа принес ему другую книгу, тоже большую и с цветными картинками под названием «Русские сказки», но заметив, что Алька читает только названия, а дальше ленится и просит читать его, уговорил Альку, что они будут читать книгу вместе по абзацам: сначала папа, а потом Алька, потому что папа тоже устает после работы. Алька согласился, что это честное распределение, и первый день они читали именно так, а на второй день Алька настолько увлекся сказкой, что обнаружил вдруг, что читает сказку, забыв об абзацах и папе, и не вслух, а молча про себя. Алька удивленно повернулся к папе, заметил ли он это, а папа, оказывается, сидит рядом и тихо смеётся, глядя на зачитавшегося Альку. Тут они посмеялись вместе, отметив таким образом начало выздоровления, и день, с которого Алька начал читать сам.
День рождения Альки прошел снова незаметно, хотя тетя Соня от имени всей ее семьи, подарила Альке детские книги, которые читали еще Изя и Сеня: одну - про дядю Степу, очень высокого и строгого милиционера, и другую – про очень рассеянного человека с улицы Бассейной, который все забывал и путал: сел не в тот поезд, одел сковороду на голову, - и Алька, прочитыв ее неоднократно, часто повторял про себя, понравившееся ему стихи: «Вместо шапки на ходу, он надел сковороду. Вот какой рассеянный, с улицы Бассейной!»
Так незаметно подкатил ноябрь с ленинградскими дождями, потом повалил мокрый снег. Сеня поступил в институт и оставил работу. Денег в семье тети Сони не хватало, и Сеня нашел надомную работу -  вставлять в бельевые кнопки маленькие почти круглые, но загнутые на концах пружинки и соединять две половинки кнопки в одну (как объяснил Сеня, кнопки делали на заводе «автоматически», а вставлять в них пружинки автоматически еще не ппридумали). И долгими дождливыми и зимними вечерами они все вместе, погасив все лишние лампы в квартире для экономии, садились у тети Сони в комнате за большой стол под абажуром, собирали эти кнопки и вели неторопливые разговоры.
Когда выпал первый снег, заметно посветлело, и в один из дней все в том же дворе со стороны Кирочной Алька подружился с Гариком, мальчиком года на два старше Альки и высоким, как Витя, который уже учился в школе, но после школы с удовольствием играл во дворе вместе с другими младшими ребятами и очень сдружился с Алькой. Отца у Гарика не было, и он с матерью жил в узкой однокомнатной квартирке со входом прямо из галереи, и когда мама была на работе, Гарик приводил Альку к себе домой и показывал ему «запрещенные» книги: большую темно синею «Библию» с крестом на обложке и великолепными гравюрами Доре и еще - «Гаргантюа и Пантагрюель» Рабле, о двух обжорах-толстяках. Почему Гарик считал их «запрещенными», он не знал и ссылался на свою маму.
Но был еще один, последний аккорд этого года, который завершил на время Алькино познание нового в ленинградской и старо-петербургской действительности и тем отметил начало его взросления.