Сонька

Шарк..Шарк.. Хрясь! Чуть наклонив голову и прищурившись, в упор глядит на блестящий квадратик под ногами.
 - От же ж, мать твою! Опять Севка свою дрянь разбросал!
Осторожно переступает, хватаясь за косяк двери дрожащей сухонькой рукой, медленно бредет по длинному коридору, постепенно прощупывая стены, доходит, наконец, до своей комнаты и плюхается на большой диван вычурного, ужасно дорогого гарнитура.
Где же этот чертов пульт? Ага, вот! Нащупала. Включила очередное «мыло». Нет, не то. Повернула голову, прищурилась: часы-табло на тумбочке светятся большими цифрами, показывая полдень.
О! Сейчас как раз «Давай поженимся» начнется. Поднесла к носу пульт и, разглядев нужную цифру, переключила.
Гузеева уже представила пары, и началась очередная серия глупых игр в стиле бразильского кино. Экран мигал яркими картинками, которые с недавних пор расплывались у нее перед глазами, превращаясь в большие цветные пятна…
******
Малиновки заслышав голосок,
Припомню я забытые свиданья,
В три жердочки берёзовый мосток
Над тихою речушкой без названья….
Из транзистора доносятся звонкие голоса «Верасов», а патлатый парень протягивает сигарету конопатой девчонке.
- Эй, Лилька, я все вижу! Мы же договорились – табу! Ты что забыла? – игриво отзывается Сонечка, отрываясь от пухлых губ черноглазого верзилы.
Вскочив с влажного песка, она подбегает к подруге, выхватывает у нее из  рук сигарету и вдруг затягивается сама.
- Аллё! так нечестно! Сонька – дура! – раздраженная Лилька тычет в нее пальцем, а парни гогочут, глядя на эту глупую перепалку двух девиц.
Рев, хохот, переливы любимых песен сливаются в одну какофонию, встряхивая дикий пляж кавказского озера Тамбукан, давно облюбованный студентами-стройотрядовцами в свободное от работы время.
Соня снова ложится рядом с верзилой, довольно щурясь, потягивает сигарету и периодически делится ею с другом. Они по очереди выпускают длинные кольца дыма, потом до одури целуются и опять курят.
Соня нравится ее теперешняя жизнь. Еще бы – вырваться из провинции, районного городка,  поступить в институт в столице, получить общагу, и каждое лето иметь такую уникальную возможность подзаработать и отдохнуть одновременно.
Утопающие в солнце и зелени равнины Пятигорска, окруженные могучими горами Кавказа, цепь соленых озер, целебный воздух, да еще и деньги, которые исправно платит государство за студенческий труд – разве все это не чудо?
Но не только за это выбрала Соня Пятигорск: отсюда родом ее предки, здесь неподалеку, в кавказском селе, до сих пор живет ее престарелая тетка, папина сестра.
Историю своей семьи, восходящую к истокам древнего русского рода, Сонечка с гордостью рассказывала всем, и в том числе тем, кто обидно обзывал ее ни за что, ни про что бобруйской «жидовкой». Ведь все знали только то, что она, голубоглазая с черными, как смоль, волосами, девица родом из Бобруйска, который народная молва окрестила местом обитания диаспоры белорусских евреев. Но никому и неведомо было, что ее отец, Андрей Иванович Рощин, был правнуком рожденного в сибирской ссылке сына декабриста Григория Рощина.
Позже, после принятия амнистии декабристов, чтобы поправить подорванное в ссылке здоровье, Рощин с семьей переехал в Ставропольский край, в округе которого и расселились потом многочисленные его потомки.
Здесь, в Пятигорске, студент Андрей Рощин познакомился с приехавшей к друзьям миловидной черноволосой девушкой Тоней из Бобруйска. Закрутился роман, а через пару лет молодые сыграли скромную свадьбу. Остаться на Кавказе Тонечка не захотела, и будущий инженер Рощин вынужден был просить распределение в родной город жены, куда вскоре они благополучно перебрались, обосновались и где пустили свои корни.
Как ни старался, отец так и не смог стать перспективным работником на своем заводе, жил от зарплаты до зарплаты, тяготился авторитетом жены, а в итоге спился и умер, когда Соня заканчивала девятилетку. На руках у матери, кроме нее, самой старшей, осталось еще трое ртов, самому маленькому из которых, Васятке, исполнился всего годик.
Все, что оставил после себя отец, – это покосившийся дом на окраине Бобруйска, в котором они жили, и прабабкину брошь с изумрудом, которую Соня с трудом вымолила у матери, желавшей поскорее ее продать, чтобы купить на вырученные деньги вторую корову.
Тогда все Сонины планы в один миг рухнули, и поневоле пришлось идти работать, чтобы хоть как-то помочь матери. Два года она пахала на разных работах, каждую копейку отдавая в общий котел, закончила курсы кройки и шитья и даже сдала на права. И все это время она мечтала об одном – получить высшее образование и устроиться на хорошую работу.
Соня всегда считала себя достойной лучшей жизни, и видела себя не в коровнике, не в заводской столовой и даже не портнихой в ателье. Она хотела большего, точнее многого – всего, что называется атрибутами достойной жизни: квартиру, обстановку, красивую одежду и хорошую еду. Она отлично знала, что в ее городке всего этого не добьешься, а если и добьешься, то очень нескоро. Но она не желала ждать десятки лет и в 45 превратиться в старуху, как ее мать.
Она неплохо училась и мечтала учиться дальше, если бы жизнь не внесла в ее мечты жестокие коррективы. Но она не сдавалась. Слушая очередной урок в вечерней школе, Сонечка Рощина крутила во рту карандаш и представляла  свое будущее.
Большой город, отдельная квартира с огромными солнечными окнами и богатым интерьером, высокооплачиваемая работа, обеспеченный и обязательно любимый муж…
Нет, это не просто мечты! Все это будет у нее, непременно будет! Недаром отец называл ее «моя дворяночка». И никакие крестьянские гены по материнской линии не перебьют в ней зова «голубых» кровей, доставшихся ей от благородных предков… 
И вот ее мечты сбылись, ну или почти сбылись. В политех (так студенты между собой называли политехнический институт), хоть и на вечернее отделение, она все-таки поступила. И профессию выбрала хоть и не очень женскую, но верную и актуальную во все времена – инженер-проектировщик. Чертить она любила и умела, и, в отличие от других предметов, по черчению у нее всегда были одни пятерки.
Да и семейка ее многочисленная была несказанно рада – еще бы, одним ртом меньше стало! К тому же, мать знала, что Соня никогда их не оставит, и даже уехав, все равно будет помогать, подкидывая лишнюю копеечку.
Чтобы отвязаться от родни и поменьше слушать причитания матери, Соня действительно старалась выкраивать для них хоть что-то из тех крох, что имела сама. На хорошую работу устроиться не удалось, поэтому в свободное от учебы время она просто шила на старенькой, еще бабкиной, швейной машинке, которую она ловко пристроила в углу тесной комнатушки общаги. Сначала обшивала подруг и друзей, потом товарищей друзей и так дальше.   
Сонька-швея – так стали звать ее к началу третьего курса, и она была вполне этим довольна. Ведь самое главное, что теперь она не от кого не зависела, была свободна и уверена в правильно выбранном пути, ведущем к заветной цели.
******
И так, пока все охали и ахали, как сдать очередную зимнюю сессию, Сонька упорно строчила на стареньком «Зингере» и «не парилась»: ее новый ухажер, отличник пятикурсник Пашка Лемешев, всегда поможет. Правда, теорию придется учить самой, но на свой «уд.», который ее вполне устраивал, она уж как-нибудь постарается.
Соню не волновали оценки, она знала, что любой ценой нужно получить диплом о «вышке», а приложение с отметками никто никогда читать не станет.
- Приветик, мой конфетик! – мягкие руки Пашки легли на Сонины плечи и легко обвили шею.
Следом, на плечо легла его кучерявая голова и губы впились в зардевшуюся Сонину щеку.
- Пашка, задушишь! Ну хоть дошить дай, пару стежков всего осталось!
Парень, печально вздохнув, покорно отпустил и сел рядом на кровати.
 - Сонь, завтра у Сереги Поспелова вечеринка намечается, они ведь уже отстрелялись, сегодня последний экзамен был. Его маманя с папашей в горы уезжают на 10 дней, вот он решил отметить заодно два знаменательных события. Может махнем, а?
Швейная машинка замолчала, а Соня повернулась к нему и, нахмурившись, спросила:
- Паш, ты мне лучше скажи, а вышку во вторник я как сдавать буду?
- Ну ты мать, даешь! Так то ж во вторник! Еще целых три дня впереди!
- Ну, конечно, тебе то что, тебе это проще простого!
- Не переживай, любимая, а я у тебя на что? – Пашка дурашливо усмехнулся и, крепко схватив Соню, вдруг поднял ее со стула, как ребенка.
- Ай! Сумасшедший! – визг девушки оглушил парня, но весь ее вид показывал, что она на вершине блаженства.
В тот вечер в огромной квартире у Сергея Поспелова, сына начальника главного управления Минторга, собралась большая компания. Основную ее часть составляли его знакомые пятикурсники и друзья постарше, которые давно считали себя «вольными художниками».
Просторный зал, усланный и увешанный турецкими коврами, утопал в облаках сигаретного дыма, стекла чешской «стенки» дребезжали от топота и громких звуков разливающейся музыки, а дорогие кресла и диваны прогибались под тяжестью сидящих и лежащих на них тел.
Молодежь не отказывала себе ни в чем – благо, Серега мог себе это позволить. Пили дорогой алкоголь, курили хорошие сигареты, слушали модные пластинки Boney M и ABBA.
Соня никогда еще так не балдела. Сказать, что она была удивлена – ничего не сказать. Она была ошарашена. Это был новый, едва досягаемый, но такой интересный для нее мир.
Зимнюю сессию третьего курса Соня все-таки завалила, зато узнала вкус той самой жизни, о которой так мечтала и которая манила ее как призрачный оазис в пустыне. А познав некогда совсем недоступный ей плод, она вошла во вкус и захотела наслаждаться этими дарами всегда и безмерно, пока жизнь сама преподносит их на золотом блюдечке…

И вот теперь она лежит на траве рядом с тем самым Серегой и не думает ни о чем. Хотя, нет, одна мысль все же терзает ее прекрасную, остриженную по последней моде, головку: «Прошел июнь и добрая половина июля, а месячных все нет».
Однокурсница Лилька предположила, что это может быть из-за жары, а вот другая подруга, постарше, сразу сказала: «Не тяни резину, шуруй к врачу, пока не поздно!».
Соня отгоняет эту мысль изо всех сил, но где-то внутри хорошо понимает, что ей не избавиться от нее, пока проблема не решится.
- О чем задумалась, красавица Парижа? -  Серега щекочет колючими усищами ее ухо, отчего Соня ежится и с ног до головы покрывается «мурашками».
- Да так, ни о чем… Точнее о том, почему ты никогда не говоришь, что любишь меня?
- А разве тебе этого мало? – его влажный язык настырно раздвигает Сонины губы и проникает в самую глубину, а пальцы проворно заползают в плавки.
Она закрывает глаза и уплывает туда, где нет навязчивых мыслей и глупых подруг…
******
Севочка родился холодной февральской ночью в тесном отделении старого роддома на окраине ее родного городка, куда она уехала за две недели до родов, договорившись со знакомой врачихой о «липовой» справке и уладив тем самым вопрос с деканатом. Точнее, договаривалась, конечно, не она сама – помог тот самый начальник из Минторга, Серегин отец, пожелавший скорее откупиться от незапланированной женитьбы сына дабы не испортить парню карьеру и всю будущую жизнь.
Но, надо сказать, Соня и сама толком не была уверена, кто отец ее ребенка. Так уж совпало, что, встречаясь уже с Серегой, она еще долго не могла отпустить Пашку, постоянно врала и притворялась, лежа с ним в постели.
 А потом очень быстро забеременела. Благо, с ее конституцией о беременности знали считанные люди. И, когда даже маленький, но все же неестественно выпирающий, живот уже не удавалось скрывать, она поехала в родной город к маме.
Месяц ее отсутствия в институте объяснял клочок бумаги с круглой печатью, на котором размашистом почерком было черным по белому написано: «закрытый апикальный перелом наружной лодыжки левой голени без смещения». Вот и все.
Трясясь в промозглой электричке с прислоненной к мокрому стеклу головой, Соня с безразличием смотрела вдаль. Совсем некстати в голову лезли мысли о том, что ей делать дальше.  Она не скрывала, что этот ребенок совсем не входил в ее грандиозные планы. Он безжалостно вторгся в ее размеренную, начавшую постепенно налаживаться жизнь, нарушил выстроенное ею равновесие и загнал в угол. Она еще совсем молодая, и ребенок, рожденный неизвестно от кого, будет теперь только обузой, требующей постоянного капиталовложения.               
Недолго думая, Соня записала его как Всеволода Павловича и решила пока оставить у матери. Хотя та поначалу орала, как резаная, и даже сопротивлялась, но потом, испугавшись, что дочка просто выбросит пищащий сверток, только сойдя с электрички, решила не брать грех на душу и покорно согласилась принять внука. Тем более, что появившееся поначалу молозиво быстро пропало, и мать поняла – никакой связи между дочкой и ее сыном не будет, ничто и никто не заставит Соньку полюбить сейчас этого ребенка.
******               
Соня вернулась в общагу разбитая и уставшая. Подруги сочувственно кивали головой, глядя на ее исхудавшее лицо и круги под глазами, а парни просто избегали. Никто не узнавал в этой изнеможённой, вечно хмурой девице, некогда веселую и задорную Сонечку Рощину.
Но шло время, и все постепенно вставало на свои места. Соня училась, (правда, не так хорошо, как раньше), а параллельно усердно брала заказы. Ее предполагаемая несостоявшаяся свекровь прознала о незаурядных Сониных способностях в швейном деле и стала приводить к ней своих подруг, а те – своих, и так к концу пятого курса у Сони образовалась обширная клиентурная база, которая теперь всегда приносила ей стабильный и очень неплохой заработок.
Умелые Сонины руки творили чудеса, и за одну ночь рождались элегантные платья из крепдешина, легкие сарафаны, роскошные, только входившие в моду, юбочки с воздушными воланами и яркие шифоновые блузы. Выкройки приносили или сами клиентки, или подбрасывали обеспеченные подруги, регулярно покупавшие, а потом за ненадобностью выбрасывавшие стопками модные журналы «Бурда».
Соня так увлеклась своим чудом сложившимся бизнесом, что и не заметила, как у нее накопилась приличная сумма денег. Но тратить она их не спешила, знала – когда-нибудь они пригодятся больше, чем сегодня. Поэтому, на свой первый в жизни выпускной и торжественное вручение дипломов она шла в модном, сшитом ею же самой за пару ночей, комбинезоне.
Друзья ей завидовали, а некоторые даже боялись: их подруга опять стала той гордой, смелой и дерзкой Сонькой, которая за словом в карман не полезет.
После окончания учебы встал вопрос о распределении. Ей «светила» работа в родном Бобруйске, скромный инженерский заработок и жилье в семейной общаге. Соня никогда не останавливалась перед трудностями, вот и теперь твердо решила закрывать вопрос быстро и бесцеремонно.
Она снова пошла к Серегиному отцу и просто пригрозила ему рассказать обо всем общественности и в том числе их многочисленным знакомым о брошенном ребенке. Отец ничего не ответил, но задумался. И вскоре Соне пришла бумага с подтверждением, что ее берет на работу проектный институт «Белгипрогаз».
Из студенческой общаги выселяли, и нужно было во что бы то ни стало искать жилье. И тут внезапно объявился Пашка – пришел из армии, куда его забрали сразу после учебы.
К Соне он нагрянул как раз накануне, когда она спешно доделывала швейные заказы, чтобы разгрести завалы тканей, выкроек и толстых глянцевых журналов.
- Приветик, мой конфетик, - с грустью поприветствовал  ее бывший кавалер.
Соня глянула колко, поджала губы и, проглотив комок, продолжала строчить, как ни в чем не бывало.
- Да… Видно, давно уже не мой…Эх, Соня Сонечка, что ж ты меня так прокрутила…
- Никто тебя не крутил. Я никогда ничего тебе не обещала, и твоей быть не клялась, - выпалила, решившаяся наконец заговорить Соня, и тут же замолкла.
- Ладно, проехали… Ты мне только вот что скажи: говорят, что ты сына родила. Мне, конечно, все равно, куда ты его подевала, но важно другое – мой или не мой.
- Говорят, что кур доят! – зло отпарировала она, - но даже если и так, то знай: нет, не твой. И ничего мне от тебя не нужно! – сказала, как отрезала. Повернулась к машине и продолжила как ни в чем ни бывало строчить.
- Нда? Ну ладно, ладно, не горячись. А вот насчет «ничего не нужно», открыто врешь. Не бойся, я помочь хочу.  Так, по старой дружбе, ни к чему не обязывая.
- Знаем мы ваше «не обязывая»…
- Да зря ты так… я ведь от чистого сердца. У меня возможность есть тебя пристроить в хорошую семейную общагу. Быстро и без магарычей. Как мать-одиночку. А хочешь, можем и расписаться. Фиктивно. Тогда может и целый блок дадут, а не комнатуху.
- Спасибо, тебе Паша, - смягчилась Соня, но мне правда ничего от тебя не нужно. Тем более, жертв в виде брака. Я уже раскусила вашу мужскую натуру. – Потом, немного подумав, добавила: -  Хотя… если в общагу пристроишь, буду благодарна.
******
Жить в семейном общежитии пришлось недолго. Всего через какой-то год домостроительный комбинат, с которым сотрудничал проектный институт, где работала Соня, сдавал свою очередную девятиэтажку. И особо нуждающимся работникам повезло «отхватить» неплохое жилье.
В свою первую, хоть и однокомнатную, но все же отдельную, квартиру Соня вошла с одним чемоданом и Севкой под мышкой.
Накануне переезда она вызвала такси, ибо все ее нехитрое имущество вполне вмещалось в багажник старой «Волги». Главное место в скромном Сонином багаже занимала, конечно же, трудяга «Зингер».  Кроме нее, был чемодан с единственным демисезонным пальто и парой сапог, большая сумка с одеждой и журналами и маленькая сумочка через плечо, которую ей подарил еще Пашка в честь первой сессии, и в которой она бережно хранила документы вместе со своим небогатым наследством.
Переступив порог собственного жилья, Соня стояла и плакала – второй пункт ее грандиозного жизненного плана был успешно выполнен.
Теперь в полупустой, но все же своей квартире, закипела, завертелась совсем другая жизнь. Вечно сопливого Севку, которому зимой должно было исполниться 3, удалось пристроить в ясли прямо перед домом.
Скромную, на первое время, обстановку помогла купить мать и бабкина изумрудная брошь. А за свои, кровно заработанные и накопленные, Соня купила новенькую, с педальным приводом, «Чайку» да кучу швейных «прибамбасов», начиная от импортных ниток-иголок и заканчивая самыми разными пуговицами, застежками, молниями и прочей швейной фурнитурой.
Так, днем она, как и положено, исправно отсиживала свои 8 часов на работе, а по ночам и по выходным все так же исправно строчила. Иногда ровненькие, одна в одну, строчки начинали плясать, а глаза предательски слипались. Тогда она все бросала и шла спать.
От такой жизни квартира превратилась не то в безумное ателье, не то в заваленный вещами склад, где сложно было найти что-то конкретное, да и общая картина никак не вязалась с представлением о «женском» жилище.
На плите помимо единственной чугунной сковородки пирамидкой стояли несколько кастрюль, чайник и какая-нибудь трехлитровая банка с початым вареньем, регулярно привозимым младшим братом в качестве гостинца от мамы. Единственный кухонный шкафчик, служащий и буфетом, и рабочей зоной одновременно, был завален баночками, пакетиками, бумажными свертками и грязной посудой, которая зачастую не вмещалась в раковину и которую Соня мыла только поздно вечером или даже рано утром. 
На обеденном столе гордо возвышалась кормилица – «Чайка», а на маленьком холодильнике «Снайге» громоздились горы ярких потрепанных журналов, разномастных коробочек со швейной утварью, стопки выстиранного и давно высохшего белья, Севкины игрушки, косметика, фантики от конфет и еще много прочей мелочи, изо дня в день накапливаемой до тех пор, пока на поверхности совсем не оставалось места. Или пока в Соньке не просыпалась вдруг прилежная хозяйка, которая с остервенением принималась все убирать, мыть, чистить и выбрасывать вон.
Точно также было и с ребенком. В обычные дни у Сони совершенно не было времени им заниматься. Пока тащила за руку из детского сада, прокручивала в голове план сегодняшнего вечера, потом садила перед телевизором, а сама, перекусив, принималась кроить и строчить до самой темноты.
Почти за полночь начинала все убирать,  мыть оставшуюся после ужина грязную посуду. А иногда, выбившись из сил, просто бросала все, не раздевшись валилась на кровать и «отрубалась» до самого утра.
В будние дни было проще – Севка ел в детсаду, и проблема готовки отпадала сама собой. Хуже было в выходные, или когда ребенок болел. По-любому приходилось что-то готовить, а делать это Сонька не умела, да и учиться не спешила. Знала – путной хозяйки из нее никогда не выйдет, а значит надо делать то, что хорошо умеешь, тем более, пока деньги сами идут к тебе в руки.
А деньги шли. Их приносили за швейные заказы вновь приходящие клиентки и даже клиенты. Квартира постепенно «обрастала» пусть пока еще скромной, но все же своей, мебелью и с той же скоростью захламлялась красивым бельишком, обувью, косметикой, посудой и прочими атрибутами достойного быта.
Так пролетел первый год в новой квартире...
******
В очередной свой выходной Соня сидела на лавочке во дворе. Ежась от свежего весеннего ветра и кутаясь в новенькое драповое пальтишко, она грустно смотрела на копошащегося в песочнице Севку и думала о своем.  Думала о том, что хоть и не назовешь ее баловнем судьбы, но и жаловаться на тяжкую долю грех с ее стороны. Да, без мужика. Да, всего добилась и продолжает добиваться сама. Ну и что с того? Молода, здорова, без малого богата. Да и все еще у нее впереди! Будет у нее еще и мужчина, и красивая, даже роскошная жизнь…
Мысли прервал громкий детский плач. Соня встрепенулась.
- Эй, мамаша, ты куда смотришь! Там твое чадо нос разбило, а она сидит себе – в ус не дует! – толстая краснощекая тетка по-видимому обращалась к ней, активно жестикулируя и махая руками в сторону песочницы.
Соня бросилась вперед, растолкала скопившихся у высокого бордюра песочницы детишек и упала прямо на колени перед орущим на весь двор сыном.
Рядом уже была какая-то женщина. Она вытирала своим платком раскрасневшееся лицо Севки, стирая при этом слезы и сопли, которые лились одновременно и уже успели попасть на его новую болоньевую курточку.
Увидев Соню, женщина улыбнулась:
- Здравствуйте! Я тут вашему джигиту немножко нос подтерла. Ничего страшного –  упал нечаянно, всего-навсего в песок. Носик немножко поцарапал. Ну и что, до свадьбы заживет! Правда, боец? – Она последний раз провела по подбородку хлюпающего младенца и повернулась к Соне.
- Здравствуйте. Спасибо за помощь. Меня Соней зовут.
- А я Галя. Я ваша соседка, на четвертом живу, – улыбка с ее лица не сходила, отчего женщина, которая была немного старше Сони, выглядела совсем молоденькой. 
- Ну, тогда давай уж на «ты»! – теперь уже улыбнулась и Соня, подхватывая на руки Севку.
С тех пор Галя Малашко с четвертого стала не просто соседкой, а буквально «всем» для вечно занятой и ничего не успевающей Сони.
И вот так, пока Сонечка Рощина делала карьеру проектировщика, превращаясь в главного инженера проекта Софью Андреевну, и параллельно расширяла базу клиентов в своем ателье на дому, Галя помогала растить Севу: забирала из сада, кормила, выгуливала вместе со своими детьми.
Фактически они жили на два дома. Часто Соня оставляла Севку на выходные у Гали, устраивая свою личную жизнь, а если ребенок болел, уже Галя бегала туда-сюда, приглядывая и за своими двумя, и за соседским малышом. Готовила ему еду, укладывала спать, помогала Соньке по хозяйству.
Иногда с сыном подруги, а иной раз и с обоими мальчиками, сидела после школы старшая Галина дочка. Дети много времени проводили вместе, играли, ели, даже спали то в маленькой Сониной квартирке, то в просторной Малашковской. Трехкомнатную квартиру подруги и ее мужа Соня называла «хоромами» и втайне завидовала Гале.
Засыпая после суетного дня на маленькой синей тахте, пристроенной рядом с детской кроваткой, Соня мечтала. Она представляла свой будущий дом или квартиру, как минимум такую же большую, как у подруги, дорогую мебель с изящной отделкой, которую она видела в многочисленных иностранных журналах, и, конечно, добротную одежду, непременно импортную, ведь в советском союзе не умеют шить эксклюзивные вещи, в которых она, как швея, знала толк. Она всегда знала себе цену и верила, что достойна гораздо большего, чем имеет сейчас. Поэтому, у нее непременно должно быть все самое лучшее, модное и качественное.
Постепенно, сама не замечая, Соня стала завидовать другим во всем, чего не было у нее или ее сына.
Как ни странно, но больше всего она завидовала почему-то Гале и ее семье, ведь та была всегда рядом, на виду, и все, что появлялось в семье Малашко, сразу становилось предметом строгой Сониной оценки, выражавшейся одной фразой: «Подумаешь! И я такое куплю! Ты где брала?».
Так, у Севочки появлялись такие же ботинки, как у Дениски Малашко, потом свитера, рубашечки, игрушки…
В школу мальчики пошли в одинаковых куртках и с одинаковыми ранцами за плечами.
И тем не менее, при всей постоянно гложевшей ее зависти, ближе Гальки у Сони в этом городе никого не было.
Долгими зимними вечерами подруги до самой ночи болтали в маленькой кухоньке тесной однокомнатной квартиры, Сонька «изливала» душу и угощала Гальку деликатесами, которыми щедро одаривали ее клиенты «ателье» и заказчики проектов.
Так Галя стала настолько «своей», что не стеснялась указывать на Сонины ошибки в быту, учить ее «уму-разуму», готовке, ведению хозяйства. Постепенно у Сони и у самой появился интерес – она, как и все хозяйки 90-ых, стала делать запасы: под приглядом лучшей подруги варила варенье, мариновала огурцы, катала компоты и даже квасила капусту.
«И что б я без Гальки делала – ума не приложу!» - часто потом говорила Соня, вспоминая свою молодость...
******
Истошный вопль заставляет открыть глаза. На экране вместо кривой улыбки Сябитовой – назойливые причитания крупной деревенской тетки, ерзающей по кожаному дивану останкинской студии и всеми силами пытающейся что-то доказать Гордону.
Надо встать… Встала, добрела до туалета. Выключая свет на обратном пути, вспомнила: Мотю забыла покормить. Единственный смысл ее теперешней жизни – черепаха, притащенная когда-то ненавистной невесткой и оставленная за ненадобностью.
Что, Моть, вот и остались мы с тобой одни… Все разбежались. Как крысы с корабля. Предатели. Сонька нужна была, пока богатая да здоровая была. Когда выпить могла и угостить как следует. А почему собственно была? Я еще жива, черт возьми! И богата по-прежнему. Только кому это все? Севка-гаденыш ведь пропьет все равно…
Прокуренная комната обдает холодом. Даже толстые габардиновые шторы не спасают до конца от яркого света, идущего из огромного окна, и он беспощадно режет глаза – до слез, до одуряющей боли. 
На дубовом столе среди полного беспорядка возвышается пузатый террариум.
Подходит, стучит по стеклу. Берет баночку с кормом, сыплет, но мимо – куда попало. Почувствовав запах корма, морщится, глубоко вздыхает.
Бедная Мотя, какой же гадостью он тебя кормит... Впрочем, и я теперь только «сухомяткой» питаюсь. Что ж, выбирать не приходится. Приносят в дом еду – и на то спасибо. Кстати, что сегодня? А, пятница! Так сегодня Надюха должна прийти! Может, и суп свой противный принесет. Конечно, гадость несусветная, ее этот суп. Капустное варево с хлопьями морковин, но и то хорошо, нечего привередничать.
Свет… Опять этот проклятый свет. Подходит к окну и, что есть силы, с остервенением задергивает тяжелую портьеру, закрывая внахлест маленькую светящуюся щелочку.
Солнце. Раньше она любила его, но с недавних пор возненавидела. От него болят глаза. Впрочем, после проклятого инсульта они и так почти всегда болят. Один глаз еще ничего, а второй так и остался с черным пятном наполовину.
Вот уж где радость ее завистникам! Полуслепая, полухромая, разбитая артритом, подагрой и еще невесть знает чем, Сонька наконец-то перестанет грести деньги лопатой под носом у не менее талантливых, как они себя называют, сотрудниц проектного бюро.
Ха! Где они, а где она – Софья Андреевна Рощина, гип и начальник отдела с 40-летним стажем! Пусть они все там подавятся или передушат друг друга в драке за ее недоделанные заказы…
******
Шло время, и жизнь Сонечки Рощиной постепенно налаживалась. Рос, хоть и верным шалопаем, Севка, росло благосостояние.
Множились заказы, деньги, мужчины, заваливающие ее подарками и порой совсем не нужным ей барахлом, которым она щедро делилась с подругами. Подруг тоже сейчас стало много, но особое место в этом ряду все равно принадлежало Галке.
Соня и сама не знала, почему для нее всегда было важно именно Галино мнение. Она как могла это скрывала, бахвалясь и хвастая своими новыми знакомствами, достижениями и доходами при каждом удобном случае, но так или иначе прислушивалась, что скажет подруга, и как ни странно, ее оценка была решающей.
Если, купив обновку и представляя ее подруге, она видела, что та смущенно кривится, тут же возвращала ее обратно. Так, постепенно желание непременно вернуть купленную вещь переросло в привычку и даже некую манию – сначала покупать, а через некоторое время без сожаления сдавать товар. На местном рынке ее знали почти все продавцы и не хотели иметь дело с «больной на голову» покупательницей.
Так же, как и вещи, постоянно менялись Сонькины ухажеры. В большинстве своем это были, конечно, заказчики – состоятельные и состоявшиеся в жизни женатые мужчины, которых притягивали свежие впечатления и эмоции от ничем не обременяющей связи на стороне. Ну и к тому же, надо отдать должное, Сонечка была интересной собеседницей. Не слишком умной, конечно, но и не глупой, вполне способной поддержать живую беседу за рюмочкой коньяка, а потом притянуть к себе, лихо соблазнить податливое, охочее до новых ласк тело. 
Единственной преградой был Севка. Его всегда нужно было куда-то девать, и, естественно, на целую ночь. И тут опять на помощь являлась Галка.
-Галь, Севку сегодня возьмешь? – только и требовалось сказать Соньке, чтобы сразу получить очевидный для нее ответ.
- Конечно, Сонь, приводи. Можешь не кормить – мы как раз скоро ужинать собираемся.
И зная, что Галка никогда не откажет, она вела. В надежде устроить свою улетающую личную жизнь и урвать у судьбы хоть кусочек самого что ни на есть простого бабского счастья.
И однажды у нее почти получилось. Это была абсолютно неожиданная и совсем незапланированная встреча.
Поздним вечером она как раз покормила Севку и уже собиралась укладывать его спать, как раздался этот звонок. Она быстро подбежала к двери и, глянув в глазок, обомлела: за дверью стоял Пашка.
Несмотря на уже проглядывающуюся седину и потемневшее с годами лицо заматеревшего мужика, она сразу его узнала и быстро открыла дверь.
Как дети, растерявшись, первые несколько секунд они просто смотрели друг на друга, застыв и не моргая, и только сглатывали ком в горле.
- А ты не изменилась, все такая же красивая! - первым заговорил Пашка, - впустишь?
- Конечно, проходи…
Соня посторонилась, пропуская гостя вперед, а сама судорожно пыталась решить: куда же Севку на ночь глядя деть?
Он сразу заметил и ребенка на тахте, и ее замешательство. Поэтому не стал проходить дальше, остался стоять в коридоре.
-Ну здравствуй, что ли, – он попытался улыбнуться и протянул сильную темную руку.
-Здравствуй, Паш, - она криво ухмыльнулась, не скрывая своей неловкости.
-Ты не переживай, Сонь, я все понимаю, я на минутку зашел. Я ж проездом здесь, в командировке был. Всего-то на пару дней. Завтра утром обратно домой.
- Я не поняла, ты разве не остался в городе после института?
- Неа. Я после нашего разлада четко для себя решил -  поменять жизнь и желательно подальше от тебя. Не обижайся. Любил я тебя сильно. Да че говорить, и сейчас люблю. Не сумел забыть. Не смог, как там говорится, «с глаз долой, из сердца вон».
- И где сейчас обитаешь?
- К себе в городок вернулся. На молокозаводе главным инженером работаю. К вам вот в столицу «молочку» свою возим, а еще вкуснятину там разную: сырки глазированные, йогурты. Снабжаем, так сказать, столичных жителей натурпродуктом!
Он переминался с ноги на ногу, уже жалея, что поддался соблазну и сначала разыскал ее, а теперь вот явился сюда, хотя его совсем никто не звал и тем более не ждал.
- Ну вот, посмотрел на тебя. Все у тебя хорошо, все в порядке. Квартирка своя, джигит вон подрастает… Молодец!  Ну все. Теперь можно идти.
Пашка повернулся было к выходу, но тут она очнулась. Кинулась на шею, прижалась. Потом крепко-крепко обхватила руками его широкую мужскую спину, и в ту ночь уже никуда не отпустила.
******
Сожительство с Пашкой продлилось недолго – всего год. Как обычный нормальный мужик он хотел совсем немного, всего несколько простых вещей: крепкую семью, спокойную жизнь и вкусно покушать. Сонечкин запас желаний был значительно шире – новая трехкомнатная квартира, машина, ежегодный отдых на заграничных курортах...
И Пашка не выдержал этой погони за мечтами своей зазнобы. А еще не смог привыкнуть к новой «престижной» работе, на которую его устроила новоиспеченная жена, устал каждый день питаться в столовой, разбирать Сонино барахло, стирать, гладить, воспитывать непонятно своего ли сына, позволяя при этом Софье зарабатывать так нужные ей деньги и блистать новеньким маникюром.
Больше сожителей у нее не было. Были мужики – приходящие, уходящие… Импозантные заказчики, которые всегда старались отблагодарить и говорили комплименты, возрастные «женатики», уставшие от своих престарелых жен и желавшие излить душу, интеллигентные девственники, так и не познавшие радости неплотской любви и даже сотрудники по работе, которым просто хотелось отдохнуть в конце рабочего дня, зарывшись с головой в пышную Сонечкину грудь.
Соню это устраивало. Меньше сопливых сантиментов, как она их называла, - меньше душевных страданий и лишних проблем.
А проблемы Софья Андреевна Рощина не любила. В ее жизни все шло ровно и по плану. Севка был пристроен в негосударственный ВУЗ, кредит на новую квартиру почти получен, добро для этой самой квартиры собрано.
Поэтому, когда Соня наконец получила ордер и ключи от нового жилья, а старая квартира была благополучно продана, она быстро и без сожаления распрощалась с так долго гревшими ее стенами, раздала ненужную «мелочевку» подружкам-соседкам и заказала огромный грузовик.
- Ну, что, Галюнь, присядем на дорожку, - Соня встретила забежавшую к ней Галку с уже влажными глазами.
Никто и ничто не держало ее здесь больше. Галя была единственным, за долгие годы ставшая ей роднее родных, человеком, с которым ей жалко было расставаться.
Они просто молча сидели рядом и тихо плакали, вспоминая проведенные вместе дни, ночи, будни и праздники, горести и радости, приятные хлопоты и даже короткие ссоры.
Соня впервые в жизни открыла для себя какую-то жуткую, как ей показалось, и совершенно невероятную для нее вещь: здесь, в этой комнатушке, на этом старом диванчике, пристроенном к синенькой тахте, на которой ночами сопел ее Севка, она была самой счастливой на свете!
Когда-то она совсем этого не понимала, сиюминутное счастье казалось ей иллюзорным, а настоящее виделось впереди, в ее красивом и богатом будущем.
Теперь же, прощаясь, пусть и не навсегда, с Галей, она четко осмыслила пришедшее ей на ум. И это открытие вдруг испугало ее.
Но прозрение длилось недолго. Встряхнув головой и будто очнувшись от грустного сна, она резко поднялась, смахнула со щеки слезу и чмокнула Галю в щеку:
- Все, дорогуша, теперь мы с тобой заживем! В просторной кухне коньяк пить будем. Еще и бутербродом с икоркой закусывать – она гордо глянула на Галю и мечтательно вздохнула, - А окна у меня теперь знаешь какие! В раза два больше этих. Вот так-то! И я своего счастья наконец-то дождалась. Так что, как только обустроимся – приходи на новоселье!
Соня задорно подмигнула подруге и переступила порог, навсегда покидая бывшую квартиру и расставаясь с прошлой жизнью… 
******
На кухне лучше. Меньше окна – меньше злосчастного, бьющего в самое нутро, света. Она больше не хочет света. Она уже ни черта больше не хочет. Нет, враки! Хочет! Педикюр нормальный хочет, смотреть на этот проклятый мир, как раньше, хочет… Рюмку коньяку с сочным, стекающим по бороде сладким маринадом, томатиком хочет…
К черту все их запреты! Надо сказать Севке - пусть купит самого дорого коньяка.
Села. Оперлась локтем на краешек стола. Сглотнула соленую каплю. Одну, другую… Потом уже не стала – пустила, пусть текут себе, капают на замызганную шелковую скатерть.
Что с ней происходит? Врачи последнее время долдонят про какую-то аутоимунную хрень, ведущую к постепенному поражению всех внутренних органов… Еще и импланты ее приплели сюда какого-то черта. Никому нельзя доверять. Никому! Были б силы, она бы добралась до самой Москвы или даже до Израиля. Ничего, деньги нашлись бы…
Машинально нащупала в вазочке полузасохшую сухофруктину, принялась интенсивно жевать, размышляя.
Хорошие импланты, исправно жуют, как в молодости жевали ее крепкие, еще здоровые зубы.
Хотя, странно все это. Странно и непонятно. Мысли ходят-ходят, да и придут невольно к тому, что без чужих недобрых слов или глаз здесь не обошлось. Вон сколько их, недоброжелателей! Сидят, как стервятники, ждут только, как бы ее добро к рукам прибрать…
А невесточка? Тоже хороша ****ь оказалась, столько крови ее попила! Здоровая, как породистая кобылица, да еще и жидовка… Как она бедного Севку оседлала? Или все-таки он ее? Вечно защищал. Ее, ****ину этакую, а не матушку родную!
Сонька поморщилась, и по щеке снова струйкой побежала накатившаяся слеза.
Она не любила вспоминать о том, что доставляло ей боль. Все, что в ее жизни было горьким, обидным и, как она считала, неправильным и незаслуженным, она с легкостью удаляла из памяти.
Так, она навсегда заставила себя забыть Севкиного отца, предательниц-подруг, многочисленную и неблагодарную бобруйскую родню, а теперь вот и ненавистную невестку, с которой, не без ее помощи, все-таки расстался любимый сынок. 
Сухофруктина давно растаяла во рту, оставив приторное послевкусие. Сонька причмокнула, облизалась и, сладко зазевавшись, закрыла осоловевшие  глаза. Уронила голову на стол и, сама не заметив, задремала…
******
Лиза появилась в их доме как-то внезапно, как снег на голову упала. Увидев эту высокую дородную девицу с короткими ярко рыжими волосами и характерными округлостями в области бёдер, Соня подумала: «Вот уж где порода видна как на ладони, и к бабкам не ходи! Чистокровная еврейка. Поглядели бы мои сучки на нее, а то меня, жидовкой всю жизнь обзывали!»
Лиза была из разряда тех девушек, которые, если захотели чего-то, идут к своей цели прямо и бесцеремонно. Такой целью на данном этапе Лизиной жизни был Сева в придачу с огромной четырехкомнатной квартирой в престижном районе столицы и его деньгами.
После института Севка хорошо устроился: мама постаралась, чтобы у сыночка была непыльная и более-менее хорошо оплачиваемая работа.
Благо, мальчик с детства обожал компьютерные игры. Ведь еще до покупки новой квартиры Соня не пожалела своих сбережений, и один из первых в городе компьютеров, доступных в то время немногим, гордо занял свое место на письменном столе у окна их единственной комнаты.
Поэтому, профессия компьютерного тестировщика оказалась просто находкой для парня, который с горем пополам и с маменькиной помощью кое-как окончил негосударственный вуз и кроме того, как играть в «компе», ничего больше не умел.
Конечно, по сравнению со своими сверстниками, Сева получал неплохую зарплату, но денег на шмотки, бары и девочек всегда не хватало. Нет, у матери он не просил, она сама регулярно давала. И не раз в месяц, как начальство зарплату, а каждый день. Все так же, как и раньше: просто оставляла на краешке стола в его комнате. Севку это устраивало.
Теперь, когда появилась Лиза, вечно занятая и вечно недосыпающая студентка, денег стало еще меньше. Лизонька училась на дневном в престижном вузе, после учебы отдыхала, а по вечерам поддерживала мужа в его вынужденных желаниях расслабиться.
Расслабляться молодые предпочитали в самых дорогих клубах. Севка давно привык к такому ритму жизни и даже после женитьбы ничего менять не собирался. Лизоньке тоже пришлась по душе такая жизнь, и вскоре она легко адаптировалась к ночным «тусовкам», научилась курить и полюбила качественный алкоголь.
Плюс ко всему, молодые частенько брали туры выходного дня. А как же? В их возрасте сидеть дома в свой заслуженный выходной - скучно и однообразно, а на родной город и будних дней хватало.
Столь обильное на мероприятия времяпровождение требовало двойных вложений, и первое время Севка просто опешил. Даже обычных маменькиных «карманных» стало катастрофически не хватать.
Лизины родители, скромные пожилые евреи, приняли позицию невмешательства – для них даже оплата Лизонькиной учебы была еле посильной ношей, не говоря уже о дорогих развлечениях.
И тогда Севка решил поставить матери ультиматум: или дополнительное спонсирование, или мы уходим на квартиру.
Естественно, Соня испугалась – остаться одной в таких-то хоромах не хотелось, да и Севкину жизнь она привыкла держать под контролем.
Иногда этот контроль надоедал молодым настолько, что начиналась «тихая» борьба, которая потом переходила в «громкую», и наконец, вылилась в войну.
Воевать с собственным недоласканным в молодости сыном Сонька не могла, поэтому все военные действия были перенесены на ненавистную бездельницу-невестку, которая отнимала не только внимание любимого чада, но и ее денюжки.
Соня старалась как могла: приносила на брачное ложе всю разбросанную по квартире молодежью одежду, не брезгуя даже невесткиными трусиками, по ночам громко стучала посудой на кухне, оставалась дома, когда молодым нужна была свободная квартира и даже роняла несколько раз на пол притащенную невесткой черепаху.
Севка злился, но молчал, ибо знал, что пойти против матушки – значит лишиться всех бонусов, а вот Лиза первое время огрызалась, хлопала дверями, демонстративно выбегая из дома.
А потом, в один прекрасный момент, просто замолчала. На все выпады свекрови только криво ухмылялась и пускала большие кольца дыма – привычка курить в квартире появилась как-то сама собой.
А однажды и вовсе поменяла тактику – стала вежлива и услужлива.
******
Соня хорошо помнит этот день. Это был ее день рождения. Выпал он как раз на выходной, и женщина обрадовалась, что детей не нужно будет специально выдворять (сами уйдут, как всегда, куда-нибудь гулять), и она сможет пригласить девчонок, чтобы спокойно посидеть за бутылочкой коньяка.
С утра настрогала любимых салатов и только приступила к мясу, как на кухню выползла заспанная Лиза.
 - С днем рождения, Софья Андреевна! – чмокнула в щеку так звонко, что Соня аж скривилась.
- Спасибо. А что Сева, спит еще?
- Да не знаю, упорхнул куда-то с ваш Севка с самого утра, – Лиза поежилась, а в это время в дверях щелкнул замок.
Обе выглянули в коридор одновременно. На пороге стоял запыхавшийся Севка с огромным букетом роз.
- Мамуля! Мы с Лизой тебя поздравляем! – даже не разувшись, протянул он букет окаменевшей от удивления матери.
Мало сказать, что для нее это было неожиданно. Последнее время такие букеты сын дарил только любимой жене. А тут…
- Ох, дети… Я и не ожидала от вас такого, – Соня смахнула слезу и прияла букет.
Молодые загадочно переглянулись и побрели в свою комнату.
Через пару минут Сева, приобняв мать, пошептал на ухо:
- А ты вообще как, кухню-то скоро освободишь?
- Проголодался, сынок? Так вы, может, без меня позавтракаете в своей комнате, все равно ведь скоро уйдете?
- А мы сегодня никуда не собираемся. Решили с Лизой тебе праздничный ужин организовать! Посидеть по-семейному, пообщаться… Лиза хочет свое фирменное блюдо специально для тебя приготовить. Ты ж не против?
Соня повернулась к сыну и, выронив полотенце, пролепетала:
-Да нет, сынок, я не против, конечно. Только я уже почти все приготовила… Девчонок своих планировала позвать…
- Мам! Сегодня еще только суббота, завтра целый день впереди. Это ж прикольно – целых два дня рождения отмечать!
Соня глубоко вздохнула и опустила глаза. Ничего себе сюрприз невесточка затеяла! Севка сам бы до такого не додумался – это уж точно.
Пришлось замариновать мясо на завтра и, сняв фартук, пойти бродить по рынку.
Купив очередную безделушку, она хоть как-то подняла себе настроение. Вернулась домой повеселевшая, а на кухне уже ждал долгожданный праздничный ужин.
Помыв руки, зашла в кухню. На столе – большая миска с горой вермишели.
Соня опешила – вот тебе и фирменное блюдо, на которое способна невестка. Что ж, большего от нее и не стоило ожидать…
Сын сказал тост, выпили, пришло время отведать «фирменных» макарон. Соня про себя усмехнулась и потянулась к блюду.
- Не надо, я сама вам положу, - Лиза остановила ее руку и взяла тарелку.
И вот горка вермишели перед ней. Накрутила на вилку, проглотила.  Ух! Остро!
- Вкусно, но ты…,– говорить тяжело, горло огнем горит, – Лизонька, видимо слегка переперчила, – удалось таки из себя выдавить, так, ради приличия.
- Да нет, так и должно быть! Это ведь вермишель по-тайски – «пад тай» называется.
- Ох, я от этого «пад тая» и сама сейчас подтаю, -  Соня попыталась улыбнуться и заглотнула оставшийся в рюмке коньяк в надежде смыть эту гадость.
Но запекло только крепче, и она следом опрокинула еще стакан сока.
И только когда немного отпустило, она заметила – вермишелью угощалась только она одна.
- А вы чего же? Почему не едите?
- Ой, вы так долго гуляли, что мы проголодались и поели уже. Сейчас вот только салатиками закусим. Ради вас чисто, - Лиза расплылась в слащавой улыбке.
- Ага, ага, - набивая рот оливье, - кивнул Севка.
Заморские макароны, приготовленные «любимой» невесткой, выходили из нее всю ночь. И так отзывались горькой отрыжкой весь последующий день, что больше ни о каких застольях и речи не могло быть.
Молодежь, как и полагается, смылась на «погулять», а она осталась со своим подпорченным выходным и черепахой Мотей…
Именно после того самого дня рождения и после поедания тех злополучных, будто специально переперченных или вовсе отравленных, как ей тогда показалось, макарон, и посыпались одна за другой все ее проблемы.
Сначала неудачные импланты, которые все никак не хотели приживаться, потом какая-то ерунда с печенью и последующей дичайшей аллергией, потом падение в ванной на скользкой плитке и перелом, закончившийся спицей в руке…
А теперь вот в придачу этот инсульт – как последняя капля в море ее обид и ненависти ко всем, кто завидовал ее богатству.
******
- Софья Андреевна! Софья Андреевна! – кто-то настойчиво теребит ее плечо, так, что она нехотя, с трудом, приоткрывает глаза.
На нее встревоженно глядит миленькое личико в белом колпаке.
Огляделась. Кругом голые стены, аляповато выкрашенные голубой краской, грязно серый потолок, желтая  деревянная дверь…
Сама на чужой койке, одна в этой дикой комнатушке, да еще и это большеглазое чудо в колпаке.
До нее не сразу дошло, что она в больнице. В голове шум, и хочется снова закрыть глаза. Навсегда. И никогда их больше не открывать.
 - Софья Андреевна, очень хорошо, что вы в себя пришли, – пролепетало «чудо», – доктор попозже к вам зайдет, а я уколю успокоительное, чтобы вы могли поспать немножко. Вам сейчас только это и нужно.
Какого черта… Какого черта я здесь делаю?
«Чудо», видимо, умело читать мысли, потому что тут же ответило:
- Сын вовремя скорую вызвал. Криз позади, все хорошо. Сейчас только отдыхать…
Отдыхать… Аааа….Огнем запекла ягодица, и острой спицей пронзило бедро, от чего даже нога начала медленно неметь.
Чудные ангелочки они только на людях, а на деле – дьяволицы в белых халатах!  Уууу…. Не хочу, не хочу подыхать здесь, среди чужих стен, иродов с лицами ангелов, этой больничной вони…. Не хочууу…
Звук тает в густом надвигающемся тумане, и она снова проваливается в бездну…
******
Соня Рощина умирала долго. Долго и мучительно. Она уже не один месяц лежала в постели, пока еще ясным умом понимая, что умирает. Но все равно надеялась на чудо и постоянно повторяла досматривающей ее соседке: «Мне бы только на ноги встать, Любаша, тогда полегче станет».
Не стало… Не помогли светила медицины, не помогли связи, деньги, которых она не жалела и была готова на все, лишь бы остаться в живых. 
И когда она ушла, навсегда оставив пустым место на своем любимом диване с дубовыми подлокотниками, это не сразу дошло до Севки.
Ведь матушка, какая бы склочная и завистливая ни была, всегда находилась рядом. Она была для Севки тем самым незыблемым постоянством, которое окружает человека с раннего детства.
Как вот эта синяя потертая тахта с их старой квартиры или как одноглазый заяц, которого Севка покалечил еще в детском саду, в конце концов, как небо или солнце за окном, которые видишь, открывая глаза каждое утро…
Да что там говорить, эта ведь мать! Она была всегда здесь, рядом, в этой квартире, в этой или другой комнате, на этом диване… Вечно придираясь и попрекая, она раздражала его, трепала нервы, доводила до белого каления, заставляя нервно курить на балконе или сбегать, чтобы потом глушить алкоголь с друзьями.
Но она была. Вот такая доставучая, противная, с годами все более надоедливая и постоянно ноющая, но родная.
Севка не понимал, как же так. Конечно, в глубине души он осознавал, что когда-нибудь придет время и мать умрет. Но то, что этот момент настанет так скоро, он и предположить не мог…
*****
Холодным ноябрьским утром Севка по привычке выскочил на балкон покурить. Переминаясь, достал из халата зажигалку, щелкнул - раз, другой.
- Вот, черт! Зараза, когда успела закончиться!
Возвращаться в комнату не хотелось – боялся разбудить сладко сопящую на его диване очередную пассию, поэтому решил поискать обычные спички, которые вечно где-нибудь да и валялись.
Открыл маленький боковой шкафчик с замусоленными дверцами, ухмыльнулся – один он остался, самый «живучий» из всего гарнитура их самой первой с матерью кухни. Пошарил по полкам, нащупал сыроватый коробок и, потянув его к себе, не заметил, как задел рукой стоящий рядом предмет. Звон разбившегося о плитку стекла заставил матюгнуться и опуститься на пол.
Переливающиеся на солнце осколки мгновенно резанули память. Он вспомнил, как таким же холодным и солнечным, но только мартовским утром он, восьмиклассник, бережно заворачивал в бумагу и прятал поглубже в свой стол небольшую стеклянную вазочку.
Матушка любила ландыши, а для маленьких букетиков в доме как назло не было ни одной вазы. На подарок к 8 марта Сева копил со своих карманных и, купив эту хоть и недорогую, но довольно симпатичную вещицу, был очень доволен собой.
Глаза как-то сразу наполнились влагой. Севка никогда не был сентиментальным сопляком, но сейчас, держа в руках то, что когда то было подарком для мамы, позволил скопившейся влаге вылиться наружу.
Из ступора вывел плач какого-то, видно очень не желавшего идти в садик, ребенка на улице. Быстро сгреб остатки вазы в старый, валявшийся рядом пакет и, отряхнувшись, встал.
По инерции резко чиркнул, но отсыревшие спички в упор не хотели зажигаться. Покурить так и не удалось, да и расхотелось уже.
Злой и выведенный из привычного равновесия, Севка вернулся в комнату и прилег на диван рядом с белокурым существом, еще не познавшим горечь утрат, обид и раскаяния, мук терзающей собственной совести и всего того, из чего складывается такая сложная и одновременно простая человеческая жизнь.
На дубовом столе в своем террариуме, зарывшись в свежую траву, копошилась Мотя, а сверху, с портрета, грустно улыбались мамины глаза…