Пора говорить о социологах III покоения. Очерк 2

Очерк 1 см. http://proza.ru/2024/02/06/309.

Я прекрасно представляю, насколько многоаспектной, трудно структурируемой является история любого поколения российских социологов, и поколение III – исключение. Представьте сами, более полусотни биографий исследователей этой когорты, младшим из которых в текущем году исполнится 78, старшим – 95. Это люди с разными предбиографиями, с различными траекториями вхождения в социологию, годами разрабатывающими разные социальные и методологические проблемы и т.д. Воспользуюсь многолетним опытом работа с большими массивами данных сложной природы и не буду торопиться с принятием решения, отказавшись при этом от простейших критериев типологизации: пол, возраст, наличие ученых степеней и научных званий. Представляется, что процесс исторического поиска, сам определит актер будущего движения, здесь главное – ввязаться.
Очевидно и то, что в моих обстоятельствах нельзя следовать привычным путем развития академических научных проектов, предписывающим ученому разработку программы исследования, ее обкатку, обработку данных и затем – анализ материалов. На это нет ни времени, ни возможности привлечения помощников, к тому же в лучшем случае – туманны перспективы академической публикации результатов.


Напрашивается вариант подготовки серии небольших, до пол-листа, очерков «плавающей» структуры, содержание которых в значительной мере будет определяться совокупностью сделанных текстов, т.е. степенью проникновения в накопленный материал. Все это должно дать представление о характере и результатах работы социологах III поколения. И только время покажет, сложится ли из такой мозаики достаточно цельное представление о вкладе ученых этой когорты в российскую социологию. Пока затрудняюсь в постановке задач более высокого уровня.
В первом очерке из этой серии говорилось о двух (еще) ленинградских социологах: Э.В. Беляеве и Г.И. Саганенко, с которых с высокой вероятностью начинается III поколение. Сейчас расскажу о двух представителях этой когорты, с которых – это не результат формальных размышлений, просто так случилось – началось мое изучение этой общности. 


Обсуждаемое исследование истории советской / российской социологии возникло не само по себе, а как перенос опыта анализа возникновения и развития опросов общественного мнения в Америке, чем я начал заниматься на исходе прошлого века. В 2004 году в силу объективных и субъективных обстоятельств я задумал и написал свой первый биографический очерк – его героем стал один из пионеров отечественной социологии – Б.А. Грушин, бесспорно признаваемый основателем научного изучения общественного мнения в СССР. Сразу после опубликования статьи В.А. Ядов написал мне (11 декабря 2004 г.): «... я с огромным интересом прочел твою статью о Грушине, каковая далеко не только о нем, но многом другом, что важно для понимания процессов развития важнейшего направления в социологии. Совмещая в своем сознании статью о Гэллапе и "пост...", я думаю, что хорошо бы тебе подготовить и опубликовать у нас свою книгу...». При поддержке Фонда «Общественное мнение» такая книга «Первопроходцы мира мнений: от Гэллапа до Грушина» вышла в 2005 году, но совет Ядова имел для меня и более общее значение – начать изучение биографий советских / российских социологов. Мне это было интересно, я видел в этом форму общения с друзьями, коллегами, но сразу обозначилось много трудностей и в первую очередь: с кого начинать и как добывать необходимую информацию? На первый из вопросов ответ возник сразу – надо просить рассказывать о себе российских исследователей общественного мнения: во-первых, я со многими знаком и, во-вторых, откроется перспектива для сравнительного анализа – биографии советских / российских и американских аналитиков мнений населения.


О том, с помощью какого метода собирать биографические данные, тоже долго раздумывать не пришлось – только интервью по электронной почте. Еще живя в Союзе, я  достаточно основательно изучил теорию почтовых опросов и многие выводы проверил на практике. На рубеже веков меня заинтересовали сетевые опросы общественного мнения и обнаружилось много общего между ними и классическими почтовыми. К тому же, ничего другого, чем опросы по электронной почте, я в принципе не мог использовать. Первым на мое предложение «поговорить за жизнь» откликнулся настоящий друг – Борис Максимович Фирсов, один из пионеров зондирования общественного мнения в нашей стране. Статья о Б.А. Грушине была опубликована в петербургском журнале «Телескоп», 2004, №4, а интервью с Фирсовым – в первом выпуске этого же издания в 2005 году.


Тогда еще не было концепции социологических поколений, у меня была одна цель – рассказать об исследователях общественного мнения, и уже в следующем номере журнала была подборка воспоминаний о Якове Самуиловиче Капелюше (1937-1990), таким образом, это был первый шаг в формировании моей коллекции жизнеописаний социологов III генерации. Его жизнь оказалась короткой, но успел он многое, и в науке и как личность. Позже, отталкиваясь от этой работы, уже осознанно сложилось самостоятельное направление - «О тех, кто сам уже не может рассказать о себе». Я обращался к родным, друзьям, коллегам умерших социологов.


Серия воспоминаний о Капелюше, которого я знал многие годы и с которым всегда поддерживал товарищеские отношения, начинается с небольшой статьи Б.А. Грушина, с ним Яков работал практически всю жизнь. «Он был моим со-трудником, - писал Грушин – слово  сейчас от частого употребления затерлось, но если вслушаться в его первозданный смысл, оно значит многое. А мы трудились на ниве, как мы иногда шутили, достаточно «безнадежного» в те времена дела: и в Институте общественного мнения в «Комсомольской правде», и в Институте философии, и в Институте конкретных социальных исследований, и потом во ВЦИОМЕ – мы подступались к изучению общественного мнения в нашей стране». А завершал этот текст скупой на похвалы Грушин словами: «Эмпирическая социология в стране начиналась с таких людей».


Продолжу воспоминания о Капелюше словами его однокурсника и многолетнего друга А.И. Пригожина (1940 г.р.), известного специалиста в области социологии организации: «Из всех дисциплин, преподававшихся на философском факультете, он избрал социологию, прежде всего потому, что она была ближе к реальной жизни, позволяла ему максимально проявить свою энергию и гражданскую позицию. Ведь кроме этой идеологии у Якова Капелюша было редчайшее трудолюбие и жёсткая честность в работе. Он был настолько добросовестным, обязательным, аккуратным в своих исследованиях и в трудовой этике, что рядом с ним просто дискомфортно было многим из тех, кто считал работу в академических институтах синекурой».


Главной научной темой Я.С. Капелюша всю жизнь была выборность руководителей. Он провёл первое в СССР исследование по выборности прорабов и в целом разрабатывал проблемы прямой демократии. По мнению Пригожина, выборность для Капелюша: «... была не столько наукой, сколько идеологией, и воспринимал он эту тему не столько как научную, сколько как идеологическую, политическую, т.е. в контексте борьбы между сторонниками ленинизма и партийной бюрократией». Но так сложилось, что эта тема стала не только одним из главных научных интересов Капелюша, но и серьезной драмой его жизни. Его кандидатская диссертация «Проблемы выборности руководителей производства» была написана в 1968 году, а защищена только через пять лет. Под давлением высоких партийных органов его не допускали к защите.


Текст, написанный мною для  подборки материалов о Капелюше, озаглавлен: «Рассказ о книге, которой нет (Я.С. Капелюш “Общественное мнение о выборности на производстве”)». Трудно отвлечься от мысли о том, что тяжелая болезнь и достаточно ранняя смерть Якова – не обусловлены судьбой этой книги.
Небольшая книга Я.С. Капелюша «Общественное мнение о выборности на производстве» была опубликована в 1969 году, т.е. заметно более полувека назад. За это время в нашем профессиональном сообществе могло сложиться о ней определенное отношение, предполагаю – позитивное, признающее эту работу пионерной. Но этого не произошло в силу простой причины: фактически книги нет. Как отмечает в своих воспоминаниях Грушин, ее тираж был почти полностью уничтожен. Замечу, и то, и другое, случаи тяжелые, но не уникальные. Так, в Генеральном каталоге Российской Национальный Библиотеки хранится три автореферата кандидатской диссертации С.И. Голода (1935-2013); в 1970 году была опубликована книга Б. С. Раббота «Проблемы эксперимента в социальном исследовании», но позже почти весь тираж был уничтожен, по звонку «сверху» был рассыпан набор книги В.Б. Голофаста (1941-2004). Но я не знаю еще кого-либо из отечественных социологов, испытавшего оба вида подобных испытаний.


Грушин, бесконечно доверявший Капелюшу, одним из первых пригласил его в содававшийся Всесоюзный Центр изучения общественного мнения, поручив ему создание абсолютно нового дела – Всесоюзной сети по сбору данных об общественном мнении. Тяжелая болезнь и смерть не позволили Капелюшу довести это дело до конца, но можно предположить, что все было бы сделано на высочайшем по тому времени уровне.   


Теперь – три утверждения друзей, характеризующих Якова как сильную, верную долгу, мужественную личность:
В воспоминаниях Пригожина отмечается, что Капелюш отличился в «деле У-2», в ракетной атаке на американского пилота-разведчика Пауэрса. Это было 1 мая 1960 года. 5 мая Никита Хрущев заявил, что рассматривает поимку Пауэрса как предотвращение акта агрессии США против СССР.
Рассказывая о своей жизни С.В. Чесноков (1943 г.р.), работавший одно время в коллективе Грушина, заметил: «Яша Капелюш. В середине семидесятых он меня от смерти спас. Я было уже утонул в бассейне «Москва». Где сейчас храм. На шестиметровой глубине лежал без сознания и ногами дергал. Он вытащил меня».
Слова восхищения и благодарности Б.А. Грушина: «После закрытия ИОМ “Комсомольской правды” Яков лично вынес из более чем строго охраняемого здания редакционно-издательского комбината “Правда” три с лишним тысячи полевых документов, относившихся к опросу “Комсомольцы о комсомоле”, – около двух мешков. Сейчас можно вспоминать об этом как о детективной истории, однако, все это в совокупности могло реально привести к его исключению из партии, а по тем временам это означало бы конец его самозабвенной научной и организационной деятельности по изучению общественного мнения».


Когда без малого два десятилетия я впервые писал о Якове Капелюше, я много лет знал его по работе, но ничего не знал о нем. Он был скромным, сдержанным, мало разговорчивым. А ведь в нем было много уникального, неповторимого, но было и характерное для III поколения социологов.


Еще не закончив работу над материалом о Капелюше, я начал интервью с Леонидом Евсеевичем Кесельманом (1944-2013), хотя долго размышлял, буду ли я беседовать с социологами, не имеющими ученых степеней. До него я интервьюировал Я.И. Гилинского и Б.М. Фирсова – докторов наук и профессоров, и у меня не возникало вопросов о закономерности и важности изучения их биографий. Но много лет хорошо зная Кесельмана и зная о его широкой известности в социологическом сообществе, я решил вообще не вносить в число показателей для выбора респондентов наличие ученых степеней и научных званий. Это решение позволило мне сохранить для истории российской социологии жизненные траектории весьма профессиональных ученых, в силу разных причин, не стремившихся к приобретению степеней и званий. Интервью состоялось в 2005 году.


В моем электронном дневнике есть две отметки о начале и завершении интервью с Леонидом Евсеевичем Кесельманом (1944-2013): «Написал концепцию интервью с Кесельманом. Отправил ему» (25 декабря 2004 г.) и «Звонил Кесельману. Он обещал все сделать» (7 августа 2005 г.). И сделал, ранней осенью того же года текст интервью, озаглавленный «Случайно у меня оказался “блокнот  клеточку”», был опубликован в журнале «Телескоп» Это было первое интервью с социологом III поколения, хотя самой концепции поколенческого строения российского социологического сообщества еще не была. Она была создана и опубликована через два года.


Соответственно, не могло быть задумки начать беседы с этой когортой социологов, которая объединяет тех, кто родился в интервале 1936-1945 гг.  Просто после двух первых интервью с Б. М. Фирсовым и Я. И. Гилинским третьим оказался Кесельман.
Тогда и критериев отбора респондентов не было, просил об интервью давних друзей. Вместе с тем, обращаясь к Фирсову и Гилинскому, я понимал, что в будущем, если (или когда) появятся критерии для отбора респондентов, эти два социолога в любом случае будут им удовлетворять. Фирсов – создатель и первый ректор Европейского Университета в СПб, Гилинский – возглавлял кафедры в нескольких университетах, оба – доктора наук, авторы многих книг и статей, изданных в разных странах. Кесельман не имел научной степени, никогда не руководил коллективом более нескольких человек, имел 2-3 небольшие книжки, и в тот момент жил в Германии и нигде не работал.
Но при этом я знал и понимал, что Кесельман был социологом от Бога, был широко известен в профессиональных кругах и вполне оправдано беседовать с ним в рамках начинавшегося (задумывавшегося) социолого-биографического исследования. Отсюда вытекало, что будущие квалиметрические критерии не должны были содержать требований о наличии степеней, званий и определенного уровня должности. Так оно и получилось.


Публикацию интервью предваряло мое краткое введение, показывающее и наши с Кесельманом отношения, и мое понимание сделанного им. Приведу его полностью:
«На рубеже 80-х – 90-х Леонид Евсеевич Кесельман с его крохотной группой единомышленников сделал невозможное. С помощью простой технологии уличных опросов они выявили и зафиксировали отношение населения Ленинграда/Петербурга к важнейшим политическим событиям тех лет. Это была феерическая продуктивность. Бывало, утром я покупал газеты с результатами опроса Кесельмана, проведенного буквально накануне, днем слышал его комментарии по радио, а вечером видел его на экране телевизора. Поскольку внешне мы были слегка похожи, то в метро у меня спрашивали: “Вы Кесельман?” Я честно отвечал: “нет” и с гордостью добавлял: “но я его знаю”.


Я начал работать с Леонидом в «лабазах» за Гостиным двором, где в начале 70-х располагались Ленинградские сектора Института социологических исследований АН СССР. И на протяжении двух десятилетий мы были очевидцами истории смены названий нашего института, его переездов и многих других событий в жизни ленинградской/петербургской академической социологии. Уезжая в Америку в 1994 году, я вез с собою лишь один российский электронный адрес – адрес Кесельмана; и по прошествии нескольких лет именно через него я начал восстанавливать мои контакты с друзьями и коллегами.


Наше интервью длилось более полугода. Было трудно начать и сложно завершить. Журнальная публикация способна выдержать интервью в два печатных листа, но Кесельман, отвечая по электронной почте на мои вопросы, написал почти пять, опубликованы лишь фрагменты нашей беседы. Каждый человек уникален. И все же рассказ Леонида – это не только о нем самом. В сказанном просматриваются жизненные коллизии, которых не было у российских социологов первого поколения, но которые испытали шедшие за ними».


Сегодня интервью с Кесельманом – без малого 20 лет, это уже документ истории, хранящий в себе его рассказ о прожитом и о его профессиональной активности. Он прожил трудную жизнь, но в памяти тех, кто его знал, работал с ним, дружил, он остался победителем.
В более поздние времена, когда он уже жил в Германии, я бесчисленное число раз просил Кесельмана обобщить сделанное. Он понимал необходимость этого, но откладывал на «потом». Понимаю, при его темпераменте и стремлении быть в гуще текущих дел ему было скучно вспоминать и анализировать прошлое.


«Звездным часом» Кесельмана был 1989 год – выборы Народных депутатов СССР. Его первый зондаж электоральных намерений произошел случайно, в очереди у пивного ларька, когда он обнаружил, что окружавшие его мужчины были готовы голосовать не за Первого секретаря Ленинградского горкома КПСС Герасимова, а за мало известного молодого инженера с «черными усиками». Это был будущий победитель выборов Юрий Болдырев. Опросив за два часа 100 человек, он вечером дома подвел итог: за Болдырева – 57 человек, за кандидата от КПСС -13, 12 – не определились и остальные отказались отвечать.
На следующий день Кесельману начали помогать недавняя выпускница школы Маша Мацкевич и недавно окончивший Политех Володя Гельман. Сейчас Мария Мацкевич – признанный специалист в области изучения общественного мнения, а Владимир Гельман – профессор-политолог.
Благодаря невиданной ранее активности в масс-коммуникационном пространстве Ленинграда, вскоре от добровольцев поработать «на Кесельмана» не было отбоя.


Можно с уверенностью сказать, что Кесельман в то время был властителем умов политически активной части населения Ленинграда. Кроме того, к нему начали приезжать за опытом молодые исследователи из многих город Союза.
Кесельману верили, а с ним – верили социологии. Он показал, что в крутые исторические моменты простой социолог, без какой-либо институциональной поддержки, без финансового, кадрового, организационного обеспечения может активизировать население столь огромного и сложного населенческого образования, как Ленинград. До него подобного не было... не знаю, случалось ли после него.


Теперь приведу несколько предложений из некролога, написанного мною сразу после получения информации о смерти Леонида Кесельмана. В такие моменты пишется максимально искренне.


Леонид Кесельман давно болел, возвращался к жизни после нескольких клинических смертей, последние месяцы (возможно, годы) был готов к смерти... и вот это произошло... помолчим... но он заслужил много добрых слов...
Леня явно был не как все, и уж точно – не как многие... он десятилетиями проработал в академической социологии, но его сознание не могло, не хотело ограничиться лишь познанием окружающего социума, он все время пытался сделать мир таким, каким он виделся ему... он болезненно чувствовал сопротивление среды, но не хотел этого принять... его человеческий и социальный темперамент протестовали против покоя, «он с детства угол рисовал...». Вот слова Леонида, сказанные им в начале 2000-х о себе 25-летнем: «... отвергая довлевшую над нами реальность, я пытался понять, как и каким образом эта реальность может быть преобразована в более “правильную” и “справедливую”». Таким он оставался до конца...


Я знал Леню сорок лет, с начала 1970-х, и могу с уверенностью разделить его жизнь на три этапа: до перестройки, годы перестройки и постперестроечный период. Можно и иначе: «поздний шестидесятник», «пророк перестройки», «человек, оставшийся в конце 80-х – начале 90-х».
В годы перестройки я говорил: «Кесельман это не человек, это социальное явление». Спонтанно, на волне горбачевской гласности, он открыл для себя опрос ленинградцев на улице, и в буквальном смысле привлек к ним внимание Ленинграда и страны. Опросы по самым обсуждаемым обществом темам проводились практически ежедневно. Перестроечная пресса города и страны: от «Смены» до «Московских новостей» и «Огонька» регулярно публиковала его оперативные отчеты, ленинградское радио и телевидение – «Пятое колесо» – представляли ему лучшее время для выступлений, интервьюерам, представлявшимся на улицах города словами: «Мы от Кесельмана», не составляло труда выявить мнения людей. Леонид совершил чудо: он сохранил для истории дух, атмосферу, Ленинграда-Петербурга перестроечных лет. В 1989 году он постоянно фиксировал недоверие ленинградцев к партийной элите города и предсказал поражение ее представителей на выборах на горбачевский Съезд народных депутатов СССР в 1989 году. До референдума 1991 года он показал, что преобладающая часть жителей города приветствовала возвращение ему его исконного имени – Санкт-Петербург.


Леонид родился зимой 1944 года в Казахстане, неподалеку от станции Талды-Курган в бараке эвакуированных из Одессы, детство и юность провел в Черновцах. В нем всегда сохранялось нечто южное, яркое, бурное, вулканическое. Но в первую очередь он был ленинградцем/петербуржцем, даже после вынужденного переезда с семьей в Германию.
Он сделал многое, будем помнить его.


С деятельностью Леонида Кесельмана связано уникальное событие в истории не только III поколения социологов или ленинградской социологии в целом, надеюсь, оно будет отражено в исследованиях взаимоотношений советских социологов с высокого уровня партийным руководством. Удивительно быстро описываемое ниже стало превратилось в историю, а для многих – смотрится фантастикой. Рассказываемое происходило в апреле 1989 года, более трети века назад. Уже давно нет той страны (СССР), того города (Ленинград), той улицы (ул. Воинова) и того института (Институт социально-экономических проблем АН СССР). Нет той мощной властной силы (КПСС), которая управляла обществом, и нет институтов этой власти – Политбюро ЦК КПСС, Обком КПСС и Горком КПСС.


Первым, кто рассказал о коллизии, породившей посещение руководством партийных властей города социологов, был Леонид Кесельман в нашем интервью 2005 года. Мой комментарий к интервью, озаглавленный «Как это было» (см. ниже), был опубликован непосредственно после текста нашей беседы.
Памятное заседание Бюро Северо-Западного отделения Советской социологической ассоциации, состоявшееся 28 апреля 1989 года, планировалось как рядовое профессиональное мероприятие, но оно стало необычным. Я тогда был избранным Председателем Бюро, потому участвовал в подготовке заседания, вел обсуждение и следил за реализацией принятых решений. Известные горбачевские выборы состоялись 26 марта 1989 года. Примерно через месяц ленинградские корреспонденты «Правды» писали: «Факт ныне общеизвестный: шесть партийных и советских руководителей Ленинграда и области, в том числе первый и второй секретари обкома КПСС Ю. Соловьев и А. Фатеев, первый секретарь горкома А. Герасимов, не набрали достаточного количества голосов избирателей и не получили мандаты народных депутатов СССР». В статье отмечалось о предупреждении социологов о том, что на выборах «может не пройти ни один из руководителей города». Несмотря на сокрушительный проигрыш номенклатуры, 10 апреля 1989 года мне как одному из руководителей социологической ассоциации позвонила инструктор ОК КПСС Аксана Михайловна Никитина, которая от имени заведующей отделом пропаганды Галины Ивановны Бариновой и от себя просила поблагодарить Кесельмана за материалы о выборах, которые он им направлял. Тогда же она обещала организовать встречу с Бариновой. Никитина хорошо знала социологов города, несколько лет она проработалa в ИСЭП.


Партаппарат начал анализировать ошибки ведения избирательной кампании и, скорее всего, почувствовал необходимость налаживания контактов с социологами. 14 апреля состоялась полуторачасовая беседа с Бариновой и Никитиной, в которой говорилось о необходимости создания системы изучения общественного мнения в городе и области.
В начале третьей декады апреля секретарь Бюро ассоциации Галина Алексеевна Румянцева разослала членам Бюро повестку заседания, намеченного на 28 апреля на 15 часов. Предполагалось рассмотреть четыре вопроса, среди которых были: 1. Об участии социологов в выборах народных депутатов СССР; 2. О деятельности общественного Института по изучению и прогнозированию социальных процессов. Кесельман был одним из тех, кто готовил первый вопрос, и единственным докладчиком по втором вопросу. По существовавшей в то время традиции информация о планировавшемся Бюро была направлена и Никитиной, как тогда говорили, «курировавшей социологию».


27 апреля я был неожиданно приглашен в обком КПСС, где на встрече с Бариновой и Никитиной мне было сказано о возможном приходе на заседание Бюро руководителей партийных организаций области и города. Было подчеркнуто, что это будет встреча именно с социологами, а не с руководством ИСЭП, которое будет об этом специально извещено. Меня просили не очень популяризировать намечавшуюся встречу; я сообщил о ней лишь членам Бюро, с которыми у меня были наиболее добрые отношения: А.В. Баранову, М.Н. Межевичу, Б.М. Фирсову и И.П. Яковлеву.


Когда я, встретив высокое партийное руководство в вестибюле института, поднялся в предназначавшуюся для заседания аудиторию, я увидел в ней очень много народу. Не знаю, как это произошло, как распространялась информация.
По первому вопросу, согласно записям в моем дневнике, выступил 21 человек; видимо это встреча мне сразу показалась необычной, зафиксированы даже данные о том, сколько времени говорил каждый их них. Началось все в три дня, и до половины седьмого «гости» слушали социологический анализ избирательной кампании и причины их неудач.


В 18:32 я сказал: «Еще пару месяцев назад мне могло лишь присниться, что я говорю: «Слово представляется кандидату в члены Политбюро КПСС, первому секретарю ленинградского Обкома КПСС, тов. Соловьву Юрию Филипповичу», но вот именно это я сейчас и говорю». Слова Соловьева у меня записаны так: «Жизнь заставила нас придти к вам. Не то, что мы провалились. Это – благо. Жизнь заставила нас пересмотреть планы. То, что вы сегодня рассказываете, для меня – откровение. Я не знаю, где лежат материалы ваших исследований. Мы должны работать совместно. Без социологии нам не обойтись. Общество так быстро изменяется, что нужно его изучать, прогнозировать. Мы проведем Бюро обкома КПСС по социологическим исследованиям. Будем решать ваши вопросы». И еще несколько предложений. Выступление было коротким, затем последовало полтора десятка вопросов.


Мои записи в целом совпадают с тем, как в небольшой заметке «Завершилась война с социологами?» передала содержание выступления Соловьева корреспондентка «Московских новостей» Нина Беляева, не знаю как оказавшаяся на этом заседании. Ленинградские газеты ничего не писали об этом событии, скорее всего – не было на то указания.
Соловьев свое обещание выполнил. 18 мая 1989 года состоялось Бюро обкома КПСС, на котором в полном соответствии с практикой того времени рассматривался вопрос «о дальнейшем развитии социологических исследований в целях изучения, формирования и учета общественного мнения в практике партийной работы». Возможно, это вообще было одно из последних в истории КПСС рассмотрений проблем социологии. Говорилось о многом, планы были приняты напряженные и многообещающие. Однако выполнять все это никому не пришлось. В стране начинались события, в которых социологов никто не слушал. А через два года с небольшим не стало КПСС, а затем и самой страны.


Два очерка о социологах III поколения – это лишь легкое прикосновение к большой и важной теме о роли представителей этой когорты в истории нашей науки. Не будем торопиться с обобщениями и выводами.