Жили-были Мышки...

                ЖИЛИ-БЫЛИ МЫШКИ

         Здесь будет не о тех мышках, что в подполе шебуршат да зерно в закромах портят. Мышки -- это название деревни. Почему не Кошки или ещё как? Да кто ж их знает-ведает -- назвали и назвали. Жили в Мышках люди, много людей жило, очень много, а нынче... Эх! Ну, да что ж теперь...  Жила в Мышках и баба Варя, жил и Шурка -- я о них, этих двоих хочу рассказать.
         В детстве Шурка был большой природолюб. Своё первое дерево он посадил когда ему не было ещё и восьми годков. А к пятнадцати он вырастил напротив своей избы целую рощу; её так и назвали: Шуркина роща. В ней росли в основном липы и совсем немного клёнов. По вечерам тут "тусовалась" деревенская молодёжь, играла гармонь, гитара... Тут же, в роще, Шурка впервые познал пьянящее тепло девичьего тела. Своё последнее дерево -- берёзу, он посадил уже будучи женатым. Суеверная матушка было воспротивилась: "Берёза у дома -- не к добру, Сашенька!" Но бесшабашный сынок только усмехнулся: "Недобрые дела -- от людей, мамань, а дерево что? оно и есть дерево: безсловесное и необидное."
         Нынче Шурка заматерел, на тракториста выучился, детишек наплодил, -- уже трое, -- и на лес теперь смотрит больше как на дрова. Попивать начал... Не осталось в его зачерствелом сердце уголка для праздного созерцания окружающего мира, потухло в нём что-то, погас там какой-то огонёчек...
         Нынче, в ноябрьскую непогодь, он собирался на ферму -- вытащить застрявший в грязи грузовик-молоковозку. Ворчливо засунул ноги в резиновые "болотники", напялил плащ-дождевик, и, ёжась, вывалился на улку...
         В этот же непогожий час аж на самом конце Мышек у своей избы на лавочке сидела женщина. Она была стара и одинока, -- муж в шахте погиб, а детей не нажили. Мелкий осенний дождик часто кропил голый куст сирени и крупными слезами падал с отяжелевших веток на холодную землю, на трухлявую скамейку и  на сидевшую на ней старушку... По улице шёл закутанный в непромокаемый светло-зелёный плащ человек. Человек обходил мутные лужи, скользил и чертыхался. По чавканью сапог старуха догадалась, что где-то рядом -- живая душа. Прищурившись, увидела одинокого путника. Узнала. Окликнула:
      -- Шурик, никак ты?
      -- Я, баб Варь. Здрасьте! -- откликнуся Шурка. Он так всегда её звал-величал, хотя следовало бы: Варвара Петровна.
      -- Здравствуй! Куда тебя несёт в такую непогодь?
      -- Молоковозка застряла... сопроводить надо... до асфальта... Фу-х! Тяжко!..
      Радуясь минутной передышке, полез в карман за табаком; спросил как бы между прочим:
      -- А ты, бабуль, чего под дождиком загораешь; заболеешь и до ста лет не дотянешь...
      -- Ий-ех! какое тут житьё, милок, -- оживилась та. -- Пензию не дають, дров нетути... Хоть ложись да помирай.
   Лишь с пятой попытки Шурка распалил самокрутку, сделал смачную затяжку...
      -- Ты ведь неспроста меня остановила, баб Варь -- небось, дожидалась меня?
      -- Неспроста, Шурик, неспроста, -- заколготилась бабка, -- дровец ты бы мне приволок, што-ль... Говорят, там столько бурей наваляло... Сплошь сосны да дубы. Ну, дык как, Шура?
      -- Я-то приволоку, -- прикашлянул Шурка, -- а это будет? -- Отвернув капюшон, он звонко щёлкнул себя по кадыку.
      -- Дык, Шур, пензии ишо не давали... сахарку, дрожжец купить не на что... Откель самогон? Вот куплю, выгоню, тады и того... тады расчитаюсь.
         Шурка сразу потерял к бабке всякий интерес, и заторопился:
      -- Не-е, ба, так не пойдёт Дорога ложка к обеду -- сама знаешь. Ладно, я пошёл.
      Шелестя плащом, Шурка скрылся за околицей. Баба Катя высморкалась, вытерла концом платка воспалённые глаза и, опираясь на ореховую клюку, вошла во двор.
На секунду обернулась... Улица была пуста; деревня будто вымерла -- только серый дождь да стылый ветер.
                *   *   *
         На работу Шурка ходил мимо молодой белоакациевой посадки. Как-то, в начале зимы, он заметил пяток свежих пеньков у самой тропы. На следующий день к ним прибавились ещё два... "Кто же тут промышляет?" -- возмутился Шурка и решил сегодня же подсидеть "промысловика".
      И подсидел. Услышал приглушённое тюканье топора, пальнул из берданки в воздух и закричал:
      -- Эй, бросай топор и выходи!
   Куда там! Напротив, тот, невидимый, затаился, и сколько Шурка не прислушивался, из посадки не донеслось ни звука. Он снова бабахнул поверх деревьев и вновь заорал:
      -- Выходи, а то хуже будет!
   И вот в полутьме зашуршало, затрещало и старческий голос:
      -- Куда уж хуже... хуже и некуда... Прибрал бы Господь, чтоб не мучилась!..
      Что-то дрогнуло в замшелой Шуркиной душе...
      -- Баб Варь, это ты?
      -- Я, сынок... кому тут ещё быть...
      Из сумерек, с ножовкой в одной руке и с топором в другой, тяжело дыша вышла Варвара Петровна, остановилась, оперлась о неразлучную клюку... Шурке показалось, что она вот-вот упадёт, в два прыжка оказался рядом, подхватил её под руку... Она улыбнулась:
      -- Не бойся -- не упаду; я ещё дебёлая бабуля!
      -- Что, совсем топить нечем?
      -- Совсем... Последние истопила нынче.
                *   *   *
         В ту же ночь Шурка запряг коня, выкрал из собственного сарая добрых полкубометра берёзовых кругляшей и отвёз бабе Варе, сказав "С пилорамщиками сторговался". Та от радости не знала, как благодарить своего благодетеля.
      -- Садись, Шурочка, садись! Я вот щас картошечки из печи достану, капустки, яблочков мочёных... Ах, ты, господи! У меня и бутылочка есть, первач -- на растирку хранила... поясница чевой то не тово...
         Заштормило в Шуркином сердце, всколыхнулось оно, забилось громко и смущённо... Закочился мёртвый штиль. Он вспомнил, как однажды, совсем недавно, отказал старому человеку в помощи, и ему стало стыдно; к нему вернулось чувство, которое, казалось, покинуло его навсегда. И слава Богу! Он засобирался.
      -- Баб Варь, потом... некогда мне...
      -- Да что ж ты, родимый! Выпей хоть чарочку... -- суетилась Варвара Петровна. А в сенях Шурка улыбнулся:
      -- До завтра прибереги -- дрова приду колоть.

                Владимир ХОТИН