Эпистолярия. Михаил Качан. Потомку о моей жизни

(По страницам)

             Время, описываемое в воспоминаниях - 1930-ые годы - 1968 г.
                Время написания - 2005-2018 г.г.

Другие версии:
М.Гарипов. Академгородок: воспоминания аборигена.
Р.Берг. Суховей.

Воспоминания Михаила Качана состоят из 22 книг и охватывают жизнь автора с детства до 1968 г. Воспоминания писались, начиная с 2005 г. Сначала - примета времени - они были выложены в Интернете, и лишь через десять лет начали печататься в Калифорнии, где жил Михаил Самуилович, проживший почти весь постсоветский период своей жизни в США. В 2018 году, незадолго до кончины, 84-летний автор передал издания книг в библиотеку новосибирского Академгородка, ещё через три года они были изданы в России.
"Место жительства можно изменить. Отечество – нет. Оно одно, раз и навсегда. И другого быть не может".
Его исключали из комсомола и дважды из КПСС. Уже это - признак неординарности для тех времён.

Часть мемуаров - рассказ о наиболее важных событиях в СССР и за рубежом в рассматриваемом в каждом томе периоде, а с 1959 г. обозревается каждый год.
Автор использовал огромное количество источников.
 «Мой Академгородок» - рассказ о периоде с момента приезда автора в новый городок. Михаил Качан и его жена Любовь Николаевна работали в НГУ: Качан преподавал математику, Любовь Николаевна была лаборантом на одной из химических кафедр.

 Особенно подробно Качан рассказывает о событиях 1967 и 1968 гг.

 "Я родился в Ленинграде 2 ноября 1934 года. Мои родители были евреями. Моя национальность и была той фишкой, которая сразу предопределила многое из того, что мне пришлось пережить. Заметьте, я не написал «в еврейской семье», назвать нашу семью еврейской можно было с большим трудом, – мы с родителями не ходили в синагогу и не молились, мы не отмечали еврейские праздники, меня не учили говорить на идиш и, тем более, не учили древнееврейскому языку, мы не соблюдали субботу. И тем не менее, это была еврейская семья, только наполовину ассимилированная".
  Родители встретились, работая на немецкой концессии. Оба одновременно со свадьбой вступили в ВКП(б). Поработав рабочими, получили направление на учебу - отец, Самуил Абрамович, учился в Холодильном институте на инженера, мама, Зинаида Иосифовна - в Лесотехнической академии, где затем продолжала работать. Жили с бабушкой и дедушкой, позже родилась сестра Алла.
"Украденное детство" - так называется том, посвящённый юным годам автора до 1945 года. Нет, довоенное детство на улице Марата (там выросли и Клячкин, и позднее Розенбаум) - до 7 лет - можно назвать счастливым, но многое его омрачало, например, "чистка" родителей, пониженных на работе... Одно из впечатлений детства - встреча с девочкой Кариной, той самой, что родилась на "Челюскине" в Карском море... К шести годам Миша уже постоянно читал книжки.

Ему повезло? Эвакуирован из Ленинграда он был задолго до того, как замкнулось кольцо блокады. Нет, не повезло - на станции в Костромской области дети оказались брошены на произвол судьбы. Спасла приехавшая из Казани бабушка. Первое  место жизни в эвакуации - село Кайбелы в Куйбышевской области. Было всё: малярия, вши... Там пошёл в школу. Осенью 1942-го - переезд в Ростов Великий(в разгар боёв в Сталинграде посчитали, что там безопаснее).
"Помню учебник «Хрестоматия». Там были рассказы известных русских писателей и очерки о революции, ее вождях и военачальниках. Некоторые очерки и большие, почти на страницу фотографии были аккуратно зачеркнуты, кроме того, ручкой с чернилами у них были выколоты глаза. Кое-где явно ученической рукой было написано: «Враг народа».
"Ростов оказался совсем небольшим городом, но улицы его казались мне очень длинными. В центре города был полуразрушенный кремль.
И вообще было очень много церквей. Мне сказали, что их было 183. Я и запомнил эту цифру. Действующих, наверное, были единицы".
Вновь пошёл в школу. Любимое занятие - обследовать со сверстниками пустующий Кремль...
Папа  воевал, войну закончил в Австрии.
Мальчик вернулся в Ленинград из эвакуации и стал учиться в 4-м классе школы на Кирочной, начал заниматься музыкой, увлёкся шахматами…
"На Елагином острове в ЦПКиО заливали на прудах катки, и я через весь город ездил туда кататься на коньках, начиная с пятого класса. Пожалуй, каждую зиму, когда реже, когда часто".
Раздельное обучение..."Наши преподаватели, тем не менее, считали, что нам будет полезно общение с девочками, поэтому в старших классах организовали «дружбу» между соответствующими классами. В восьмом классе «дружба» носила «ознакомительный» характер, – у нас был какой-то совместный сбор с какими-то выступлениями – совершенно официальное мероприятие".
"В то уже далекое время мои сверстники бредили ядерной физикой, и я тоже хотел там что-либо изобрести, например, термояд (управляемую термоядерную реакцию). Мама же термояда боялась, потому что работая в этой области можно было облучиться".
"К Александру Сергеевичу Пушкину у меня навсегда осталось трогательное отношение, как к учителю, как ко второму отцу, к человеку, который учил меня любить, страдать, бороться, ненавидеть, презирать, – в общем, учил жить".
"Я обожал ходить на спектакли в драматические театры. Наверное, я посмотрел все спектакли во всех театрах, которые тогда шли. Вначале я ходил в ТЮЗ на Моховой и Пушкинский театр (Александринский). Потом стал посещать спектакли Театра Комедии (Акимов) и Большого драматического, Театра им. Ленинского комсомола.
Потом открылся Новый театр на Владимирском пр., и я в обязательном порядке смотрел все премьеры, потому что там были необычные постановки. Часто после спектакля, если это был, например, Мольер или Шекспир, я перечитывал их, находя другие нюансы и акценты. Это было мне интересно".
"В Театре музыкальной комедии я бывал редко. К оперетте у нас дома относились двояко. У Лизы слово оперетта было просто ругательным. Эту музыку она за музыку не считала. Но мама моя любила оперетты Кальмана и часто напевала оттуда популярные арии. Папа тоже иногда что-то из Кальмана напевал".
"И в филармонию мы ходили только с мамой. Нечасто, но это всегда был праздник и для мамы, и для меня. Бах, Моцарт, Бетховен и другая великая музыка зажигала в ее душе ответный огонь.
Современных композиторов – Шостаковича, Прокофьева она не понимала, но не признавалась вслух в этом. Только мне говорила потихоньку. И спрашивала у меня – понимаю ли я".
"В школе мы рисовали схемы лесополос и отмечали на карте местоположение гидроэлектростанций и трассы каналов... Одну из первых великих строек коммунизма — Волго-Донской канал зэки соорудили в рекордно короткие сроки: с 1949 по 1952 год. Кровью и потом дался этот Волго-Дон, или «надолго-вон», как окрестили в народе".
И всё, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала
Только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!..
 (Александр Твардовский. "За далью - даль", глава "Так это было")
"Но ведь нам было только по 15-16 лет. Что мы тогда понимали в жизни!"
В 9 классе Михаил был избран секретарём комитета комсомола школы.

"Школьники в борьбе со стилягами не участвовали. Но никто из нас не мог придти в школу, даже отдаленно напоминая стилягу. Это немедленно пресекалось дежурным учителем еще в вестибюле школы на первом этаже. Мы должны были одеваться, как все, ничем не выделяясь. В младших классах была введена школьная форма, но в старших классах мы ее не носили, видимо, это было тогда не обязательным.
А вот девочки из соседней школы на вечера к нам приходили всегда только в школьной форме. Наверное, для девочек это было обязательным.
А на танцах у нас разрешались только вальс и бальные танцы. Какие там буги-вуги? Даже танго не разрешали".
Летом семья выезжала в места отдыха, где снимали дачу, в основном в Литву и Латвию, недавно ставшими советскими.
"Планировка Зарасая напоминает солнце с пятью лучами – пять улиц отходят от его центра – площади Селю. Когда-то на площади стояла церковь, теперь я увидел вместо неё памятник Сталину.
К слову, памятник Сталину в 50-х тоже снесли, а теперь на площади установлен бюст просветителя края, доктора-антрополога Доминика Буконтоса". "Практически всё еврейское население было уничтожено в годы Второй мировой войны. Надгробные плиты с еврейского кладбища были использованы как уличное покрытие".
Миша доучивался в школе и подрабатывал слесарем. И вот - выпускные экзамены.

"Первым, как всегда, было сочинение. Нам зачитали три темы, из которых мы должны были выбрать одну, – ту, что будем писать. Вот эти темы:
– Образы В.И. Ленина и И.В. Сталина в романе А.Н. Толстого «Хлеб»,
– Героическая защита русским(?) народом родной земли по роману А.А. Фадеева «Молодая Гвардия»,
– «Я памятник воздвиг себе нерукотворный. К нему не зарастет народная тропа». А.С. Пушкин".
...– Надо показать величие и народность поэзии Пушкина, подумал я. – Это моя тема. Я так люблю Пушкина! Именно эту тему я и возьму. Будь, что будет".
  Как ни удивительно, учителя и другие взрослые не поняли, почему выпускник выбрал Пушкина! Директор: "Если не свяжешь с современностью, отличной оценки тебе не видать". "Я выдвигал в сочинении четкие идеи и приводил столь же четкие доказательства... А закончил я сочинение такими словами:
И вот мы, советская молодежь, приходим к памятнику Пушкина с томиком его стихов в руках".
  Выпускной вечер. "...Мы с друзьями и девочками из соседней школы гуляли всю ночь. А было время белых ночей. И нам было по 17-18 лет. Наши девочки были в белых праздничных пелеринках, а мы в строгих костюмах. Никогда не забуду, какими были тогда улицы и мосты моего Ленинграда, какое было небо, какая была вода в Неве! Все в нас пело, и мы пели песни, одну за другой. Нам встречались другие выпускники. Весь мир принадлежал нам. Мы вошли в этот мир, и теперь он должен был покориться нам, отдаться, чтобы мы сделали его лучше".
"Через несколько дней директор позвонил нам домой и попросил быстро прийти. Оказывается, он узнал, что отметки за сочинения утверждены, поехал за медалями и первым в городе получил на руки документы и медали. Мне за сочинение поставили отлично, Лесохину и Лопатину хорошо. Соответственно меня наградили золотой медалью, а их серебряными".
И тут - первое, что задело его личную жизнь. Девушке, которая ему нравилась, родители запретили встречаться с ним, объяснив, что она любит другого. Это выглядело неправдоподобно.
"На следующий день я снова приехал к Нелли, на этот раз днем.
– Разве ты не получил моего письма? – спросила она.
Я все-таки добился от нее правды:
– Мои родители считают, что я не должна выходить замуж за еврея, – сказала она.
Вот так!"

И - эпопея поступления в Политехнический институт. Золотому медалисту отказано "за отсутствием вакантных мест". Поездка по предложению родных в Москву и встреча с министром - взятка! - позволили поступить в политех, но не на физико-технический факультет, а на механико-машиностроительный...

"Но, пожалуй, что меня больше всего поразило, – так это изменение названия партии. ВКП(б) переименовали в КПСС – Коммунистическую партию Советского Союза. Моему уху слышать сочетание СС было не просто непривычно, – кощунственно. Для меня и вообще моего поколения СС означало фашизм, самое ругательное слово. Эсэсовец, – хуже оскорбления не было. Это слово было равнозначно кличке «палач».
– Как же можно было прилепить эти две буквы к имени коммунистической партии, – недоумевал я".
  Потом-то привыкли... Пока Игорь Тальков не спел: "КПСС-СС-СС..."


"Я хорошо помню этот мартовский день. На улице было яркое солнце.
Мы узнали о смерти великого вождя, и уже было не до солнца и не до занятий и вообще ни до чего ...
Вместе со всеми в толпе студентов я вышел из какого-то учебного корпуса и пошел в главный корпус института. Комок стоял в горле, и было невыносимо плохо.
– Как же жить дальше? Без него...!? "
Когда кремлёвскими стёнами
Живой от жизни ограждён,
Как грозный дух он был над нами, —
Иных не знали мы имён.

Гадали, как ещё восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Так это было на земле…
       (Александр Твардовский. "За далью - даль", глава "Так это было")

"Дедушка сказал:
– Запомни этот день: умер великий человек. Он останется в истории своими делами. И как всякий человек он творил и добро, и зло".

"У нас дома папа и мама вздохнули с облегчением. Они тоже считали Берию главным виновником и инициатором массовых арестов в 30-е годы. Мои родители полагали, что беззакония больше не будет, и были счастливы, что справедливость восторжествовала и возмездие свершилось. Они все еще верили, что коммунизм – будущее человечества".
Вот она и "стройка коммунизма".
"День отъезда настал быстро. Нас погрузили в открытые грузовики, и мы с песнями отправились строить ГЭС.
Ехали мы долго. Нас предупредили, что еды в дороге не будет, а приедем мы поздно вечером, так что нужно взять с собой что-нибудь поесть. Дороги были плохие, сильно трясло, и песни вскоре смолкли. Два раза водители делали остановки по часу, и мы спрыгивали из кузова и прохаживались, разминая ноги. Водители уходили в сторону магазина и приходили оттуда с довольным видом. Они явно принимали что-то горячительное.
К вечеру тряская, но проходимая дорога сменилась грязной проселочной дорогой, и машины, проваливаясь в ямы, буксовали. Приходилось выходить и толкать одну машину за другой. Наконец машины остановились. Была полная темнота. Нигде не было видно ни одной горевшей электрической лампочки. Нас никто не встречал, но сопровождавший нас работник штаба комсомольской стройки повел нас к палаткам".
...Домой ехали так же, на грузовиках, но песни пели дольше, и вообще уже чувствовали себя бывалыми людьми, работягами, которые могут все, что угодно. Мы и на самом деле окрепли физически, загорели и обросли небольшими бородками.
А денег никаких мне так и не выдали. Сначала говорили, что они не пришли в Комитет комсомола, а потом всё забылось".

"Весь первый день нас оформляли, – мы заполнили анкеты, потом нас выписывали пропуска, получив их, а время было уже обеденное, мы пошли в рабочую столовую. Она была огромной и дешевой. Потом нас повели показывать некоторые цехи. Территория завода была огромной, цехов было много, и нас провели только по мартеновскому цеху, по чугунолитейному цеху, где отливали траки для тракторов и, вероятно, для танков, и цеху металлообработки.
Потом нам сказали, что мы должны описать эти три цеха в своем отчете и в конце практики сдать отчеты руководителю практики. Сейчас же каждый может самостоятельно устроиться на работу в тот цех, где требуются рабочие.
Я устроился в цех, где зачищали траки после отливки. Работа была грязная, зачистка производилась вручную, мы работали в масках и спецодежде, но въедливая пыль проникала в любые щелочки и складки одежды, и каждый вечер я долго отмывался в душе.
Так я и проработал весь август 1953 года. Денег я заработал немного, но появилось какое-то чувство уверенности в себе".

  Однажды летом Михаил был на отдыхе вновь в Литве, в Игналине. «И вдруг мое сердце застучало. Одна из девушек подавала мяч. Она подбросила мяч левой рукой, взмахнула правой и сильно ударила по мячу, сильно наклонившись влево и подняв при этом правую ногу, которую почему-то слегка поджала. Мяч был побит хорошо и сильно. Но я смотрел не на него, а на девушку. Красивое лицо, обрамленное черными волосами, показалось мне знакомым. Я смотрел на эту девушку и понимал, что это не случайная встреча, недаром мое сердце так стучало». С Любой Штерн, также ленинградкой, Михаил познакомился на другой день и совершил с ней экскурсию в Вильнюс. Оказалось, что она учится в том же институте. Вскоре Любочка сняла комнату рядом с семьёй Михаила. А потом он переехал в общежитие - с Любой была размолвка. Но ненадолго.

"Я договорился с Витей Пушкаревым о командировке в Москву, – у меня было, как я считал, очень важное дело. В моем кармане лежали стихи, написанные еще год назад одним из студентов, о Политехническом институте и студентах-политехниках.
Многие студенты писали стихи, правда, хороших было мало. А эти были весьма неплохими, так и виделся в них текст гимна политехников, или марша, или чего-то в этом роде. Они нравились всем, кому я их показывал. В них была любовь к институту, сдержанная гордость, там было чуть студенческой удали, юмора, а вот не было ни излишнего пафоса, ни ура-патриотизма.
Мне очень хотелось, чтобы эти стихи были положены на музыку, и у меня сразу возникла идея, попросить написать музыку к этим стихам знаменитого и любимого мной композитора Исаака Осиповича Дунаевского".
Михаил встретился с братом композитора и передал ему стихи. Но вскоре И.О.Дунаевского не стало. А студенты в это время уже начинали сами писать не только стихи, но и музыку на них.

В те времена почти ежегодно ленинградские студенты ездили в область на картошку... "Нас разместили в селе Воскресенском Гатчинского района. Мы спали в каком-то неотапливаемом доме на полу, вповалку, на соломе, прикрытой какими-то застиранными простынями, и укрывались разлезающимися от старости одеялами. Девочки спали в соседней комнате в таких же условиях. Утром нам приносили еду – обычно тушеную картошку со свининой, хлеб и чай. Днем обеда не было. А вечером уже затемно, когда мы приходили с работы, получали точно такую же еду".

Работать пришлось от зари до зари. По мокрому полю шли картофелекопалки и вываливали картошку из земли на поверхность. Человек шесть с корзинами шло за каждой, подбирая картофель, очищая его от налипшей земли и складывая его в корзину. А когда корзина заполнялась, высыпали картофель в кучку на землю. Так и шли, оставляя за собой кучки мокрого и грязного картофеля.

На четвёртый курс пришёлся ХХ съезд КПСС.
"Но не буду говорить обо всех, хотя я думаю, что многие думали так же, как и я. Я словно проснулся от какого-то сна. Прошло какое-то время, не очень большое, и я многое переосмыслил. Но, наверное, не так, как думали руководители КПСС, когда выносили на съезд доклад о культе личности Сталина. Они не понимали, что «выпустили джина из бутылки», и загнать его обратно будет трудно, если вообще возможно.  Поскольку съезд и его последствия оказали на меня такое воздействие, расскажу о нем чуть более подробно".

Новая поездка с товарищами в Москву. "Мы приехали на поезде в Москву, поселились в общежитии. Все было прекрасно. Я ходил вместе со всеми на экскурсии по Москве, день провел в Третьяковской галерее, еще день – в Музее изобразительного искусства им. Пушкина. Послушал оперу «Иван Сусанин» в Большом театре. Сусаниным был замечательный бас Михайлов". И приход в гости к многочисленным родным.

Вроде бы всё теперь устроилось. Его избрали вторым секретарём комитета комсомола института. "Я стал правой рукой 1-го секретаря. Моя обязанность была – подбор людей на все комсомольские должности на факультетах и работа с ними, прием в комсомол, все персональные дела, подготовка заседаний Комитета комсомола и многое другое. Неожиданно для себя я стал крупной комсомольской шишкой. Меня приглашали на заседания к ректору и его заместителям, в партком, в профком, сажали в Президиум всех собраний, выдвинули и избрали членом пленумов Сталинского райкома и Ленинградского горкома ВЛКСМ". Теперь Михаил думает о переводе на физмех. И - получает направление, оказавшись на курс ниже.
  "Регистрация брака - мама была против". "Заведующая казенно поздравила нас. Свадебный марш Мендельсона тогда не играли, – все было очень буднично, но душа пела. Любочка стала моей женой". Комсомольская свадьба в кафе.
"Я... сказал, что мы снимем квартиру или комнату и будем жить отдельно.  Мы жили впятером в комнате 24 кв.м.  Аллочке тогда было пятнадцать с половиной лет, Бореньке – восемь. И, конечно привести туда молодую жену было невозможно".
Как характерно для того времени описание приключений молодой семьи: они мыкались по городу, живя то в одной съёмной комнате, то в другой... Вскоре родилась дочка Иринка.

В конце учёбы в институте - уже далёкая трудовая практика. Часть освоения целины, но не в Казахстане, а в Сибири.
"В первых числах сентября 1957 года нам объявили, что мы едем убирать зерно в Красноярский край.
Оставив Любочку жить на ул. Восстания, я со своей физмеховской группой отправился убирать урожай. Нам объяснили, что целинники в этом году сами не могут справиться с уборкой зерна, и им нужна помощь.
Нас привезли на грузовиках к эшелону, стоявшему на воинских путях. Эшелон состоял из товарных вагонов, на которых было написано: «40 человек и 8 лошадей». На полу было навалено сено. Лошадей, прада, не было, а сено нам служило не кормом, а подстилкой. Так мы и ехали семь суток на сене. Ни подушек, ни белья, ни туалетов. Эшелон тронулся, и мы запели. Так с песнями и ехали, пока петь не надоело".
"Во всех крупных городах, а мы проезжали Свердловск, Новосибирск, Красноярск и другие города поменьше, мы стояли по нескольку часов. Но о продолжительности стоянки не объявляли. Несколько человек, включая меня, сначала с опаской, а потом совершенно спокойно выходили в город и разыскивали ближайший книжный магазин. Там оказывались книги, достать которые в Ленинграде было невозможно. Мне удалось купить несколько интересных книг, и я был рад этому. Книги тогда стоили баснословно дешево.
После Красноярска мы ехали недолго. Нас выгрузили в Канске, районном центре Красноярского края и дальше повезли на грузовиках. Постепенно один за другим грузовики останавливались в селах, и, наконец, из всей колонны мы остались одни. К ночи мы доехали до большого села".
"Было восемь часов утра, нам показали, что нужно делать, и мы начали работать на зерносушилке. Двое ребят внизу, а я наверху. Внизу надо было лопатами набрасывать зерно, которое лежало большой кучей, на конвейер. И он подавал его ко мне наверх. А мне надо было лопатой подавать зерно в дырку, через которую оно ссыпалось куда-то вниз, скорее всего, в сушку. Стоило мне на секунду отвлечься от дырки, и она почему-то сразу забивалась зерном или, наоборот, оставалась пустой, так что, зерно дальше не подавалось, поэтому мне приходилось все время работать лопатой".
"Я порадовался, что привезу домой заработанные деньги, и, наверное, немало. Поработали-то мы на славу, – полтора месяца вкалывали без выходных. Но при расчете мне выдали всего несколько рублей. Когда я попросил объяснить, как они посчитали мой заработок, бухгалтер объяснила, что рассчитывается совхоз с рабочими зерном. Так я заработал такое-то количество зерна. Но вот его сдаточная стоимость, установленная государством – она протянула мне ценник – там стояла совершенно смешная стоимость зерна...Я слышал прежде разговоры о том, что люди едут на целину за длинным рублем.
– Вот тебе и длинный рубль, – подумал я. – А как бы кстати были нам с Любочкой эти деньги".
 На обратном же пути случилась приключенческая эпопея, и виной - страсть к книгам. "Первая остановка была в Красноярске, и мы с ребятами, не задумываясь о времени стоянки эшелона, помчались в книжный магазин.
Когда мы довольно быстро вернулись обратно, нашего эшелона уже не было. Мы-то привыкли к тому, что на целину мы двигались медленно. Оказалось, что теперь эшелон движется вдвое быстрее". На нескольких пассажирских поездах с пересадками два дня догоняли эшелон...
"Догнали мы свой эшелон только к исходу следующего дня в районе Урала. Мы вскочили в него, и нашей радости не было предела. Нас встретили тоже с бурной радостью. Все уже думали, что мы не догоним. Но вещи наши и постели никто не трогал.
Вскоре меня позвали в комсомольский штаб, который располагался в другом вагоне. Там мне вручили значок участника уборки урожая на целине в 1957 году и Почетный Знак ЦК ВЛКСМ «За освоение целинных земель» вместе с удостоверением".
"Пожалуйста, не говорите плохо о целине. Что бы про нее ни говорили, она была осуществленной мечтой моего поколения".
Я рад бывал, как доброй вести,
Как знаку жданных перемен,
И шутке нынешней и песне,
Что дням минувшим не в пример.

Ах, песня в поле, — в самом деле
Её не слышал я давно,
Уже казалось мне, что пели
Её лишь где-нибудь в кино, —

Как вдруг от дальнего покоса
Возник в тиши вечеровой,
Воскресшей песни отголосок,
На нашей родине с тобой.

И на дороге, в тёмном поле,
Внезапно за душу схватив,
Мне грудь стеснил до сладкой боли
Тот грустный будто бы мотив…

Я эти малые приметы
Сравнил бы смело с целиной
И дерзким росчерком ракеты,
Что побывала за Луной…
     (Александр Твардовский)
"Я сам нашел тему дипломной работы: «Исследование напряжений в тонкостенных стержнях при их кручении методом электроаналогии».

Осень 1958 года. "Заморозки оттепели"... Травля Пастернака.
"Я помню, мы с Любочкой прочитали в одной из газет еще в Ленинграде, как какой-то знатный экскаваторщик сравнил Пастернака с квакающей лягушкой, которую он безжалостно вычерпывает своим ковшом из болота. Прочитали и ужаснулись. Боже! В какое время мы живем!
Травля поэта получила в народных воспоминаниях название: «Не читал, но осуждаю!»

"Анатолий Исаакович Лурье рассказал нам, что у него был разговор с академиком Работновым, и он попросил направить в только что созданный Институт гидродинамики Новосибирского Научного центра Сибирского отделения АН СССР человек пять молодых специалистов с кафедры".
"Быстрей в Сибирь! И работать, работать, работать! Ведь мне уже 24 года, а я еще так мало сделал в жизни".
"В рабочих руках недостатка не было - после газетных сообщений о создании Сибирского отделения в Новосибирск пришло около 10 тысяч заявлении от молодых добровольцев, желающих строить город науки.
Летом 1957 года уже возводились дома для строителей, строились дороги, велись земляные работы, завозились материалы и оборудование.
Пока разворачивалось строительство, город выделил для прибывающих ученых около 50 квартир, а для штаб-квартиры Сибирского отделения - четырехэтажный дом на улице Советской, в центре города. Кроме того, самоуплотнились институты Западно-Сибирского филиала, уступив часть своих площадей для новых лабораторий"(М.А.Лаврентьев, председатель Сибирского отделения АН. "Как начинался Академгородок").
Сибирь!
И лёг и встал - и снова -
Вдоль полотна пути Сибирь.
Но как дремучестыо суровой
Ещё объят её пустырь!

Идёт, идёт в окне экспресса
Вдоль этой просеки одной
Неотодвинутого леса
Оббитый ветром перестой.

По хвойной тьме - берёзы проседь.
Откосы сумрачные гор...
И всё кругом - как бы укор
Из давней давности доносит.

Земля пробитых в глушь путей,
Несчётных вёрст и редких дымов,
Как мало знала ты людей,
Кому была б землёй родимой!
   (Александр Твардовский. "За далью - даль". Глава "Огни Сибири")
"Создание Сибирского отделения Академии наук СССР было для меня деянием богатырского размаха, каковым, кстати, оно и было на самом деле. Я и сегодня так считаю. Тогда же Лаврентьев представлялся мне, как в детстве, былинным богатырём, одним взмахом руки, создававшим Город Науки среди тайги".
  Вот три принципа Лаврентьева: "Первый принцип. Комплексность, кооперация сильных, авторитетных в своей области научных коллективов, работающих по различным направлениям фундаментальной науки.
Второй принцип. Тесная связь науки с производством, обеспечивающая внедрение научных результатов в промышленность и сельское хозяйство.
Третий принцип. Сочетание ученых старшего поколения и молодежи".
  Почему Новосибирск? Уже в то время - крупнейший, стремительно развивавшийся город Сибири. Были исключены варианты Иркутска - из-за отдалённости, Томска - из-за местничества ревнителей старого университетского города и т.д.

Прощай, Москва, Сибирь кругом,
Живем семьей единою,
Наш новый дом теперь зовем
Мы "Золотой долиною".
Кругом шумит почти тайга,
Течет Зырянка реченька...
Кому наука дорога,
В столице делать нечего!
Построят баню нам весной
И выдадут нам валенки,
А там, глядишь, и вступит в строй
Институт гидродинамики...
«Золотая долина». Не раз и не два я слышал это название в первые дни после приезда. Так впоследствии назвали «Волчий лог», место, которое облюбовал Михаил Алексеевич Лаврентьев для своего жилья. Это место было примерно в километре от строящегося Института гидродинамики по извилистой лесной дороге".
  1959 год. Построены первые дома городка. И открылся Новосибирский  университет. Едут и едут учёные и различные сотрудники. Прежде чем въехать в общежитие, студенты живут в палатках...
  "Октябрьским утром, когда мы пришли в Институт, нам объявили, что скоро приедет Никита Сергеевич Хрущёв.
Вскоре нас всех попросили выйти из института и постоять у входа. Здесь, как нам сказали, должен пройти митинг...Никакого митинга не было. Все деловито прошли мимо нас, только Хрущёв помахал шляпой".
"Кто-то вслух произнёс задумчиво, что сегодня наконец-то заработал буфет (его не могли открыть уже больше месяца). Другой сказал, что там продаются бананы и аж 5 сортов колбасы".
"Михаил Алексеевич и Сергей Алексеевич рассказывают о строительстве Академгородка и показывают на рельефном плане, который я видел накануне, где и что будет строиться. По ходу доклада Хрущев кидал почему-то недовольным тоном реплики. Две из них я услышал и запомнил.
Первая касалась того, что Институты строились не тесно друг к другу, а были раскиданы по большой площади, и Хрущев упрекал Лаврентьева, что тот не бережет сибирскую землю, что коммуникации растянуты, а это приводит к излишней трате средств.
– Ничего не выйдет, – подумал я, – уже заложены фундаменты почти всех институтов.
Кто-то из присутствующих, возможно, архитектор проекта Академгородка, начал объяснять Хрущёву, почему так спроектировали, но он резко оборвал говорившего. Больше никто не рискнул выступить с объяснением".
И - "Зачем 12 этажей? Ворон свистать? Хватит 8-ми."
"Не было принято в те годы, чтобы руководители партии и страны встречались с коллективами людей, выступали перед ними. Только с избранными".

"И вот Академгородок я люблю, как Ленинград. И я могу только повторить, что я люблю его улицы и дворы, окружающие его леса и Обское «море».
Люблю крупноблочные и панельные дома-хрущёвки, какими бы плохими они мне теперь ни казались, и даже его типовые магазины.
Люблю зелёные жёлтые, красные деревья вдоль улиц и даже сами улицы, которые раньше казались широкими, а теперь уже такими не кажутся.
Люблю яблони в цвету на Золотодолинской улице. Люблю ДК «Академия», в прошлом кинотеатр «Москва», который собираются сносить, люблю и Дом учёных. Даже гостиницу «Золотая долина», которая по проекту должна была быть двенадцатиэтажной, но по прихоти Хрущёва стала восьмиэтажной, и ее люблю.
Люблю университетские здания, где я занимался со студентами, и здания больницы, где я нечасто, но лежал больным.
Люблю ресторан «Поганка», он так и не стал «Ермаком», как ни пытались внедрить в наше сознание это название, люблю и ТЦ, в который приезжали толпы людей из города за покупками, так что про Академгородок стали говорить: «Сначала был научный центр, а потом – торговый центр».
Люблю «свободную» планировку, не потому, что она мне нравится, а потому что она моя, дома выросли на моих глазах, а многие здания в Академгородке и жилые дома я принимал в составе комиссии по приёмке в 1963-1967 годах. А некоторые здания выросли, потому что я этого хотел, – предлагал, добивался, «доставал» деньги в Госплане и Госэкономкомиссии в Москве".

Немного о топонимии. Сам Качан участвовал в наименовании улиц Академгородка и предложил немало нестандартного - улица Учёных, Жемчужная улица, улица Романтиков... "Обводная улица, недолго пробывшая улицей Романтиков, вскоре стала улицей Валентины Терешковой". И улица Правды - "не газеты «Правда», а именно Правды".
(Юмор 1991 года: "Переименовать улицу "Правды" в улицу Правды")

Заметим, что видные учёные - люди амбициозные и ревнивые. Поэтому с пониманием отнесёмся к оспариванию авторства некоторых официально признанных открытий, явно критическому отношению к таким известным деятелям науки, как Г.И.Марчук, сменивший впоследствии Лаврентьева на посту руководителя СО РАН.

"В самом начале января 1961 в первом же сданном крупноблочном доме по Академической улице на первом этаже открылись по предложению нашей бытовой комиссии книжный магазин и киоск «Союзпечати». Духовная пища была для нас не менее важна, чем обычная. Вскоре при магазине был создан клуб любителей книги «Гренада».
Решение продовольственной проблемы (не хватало мяса) - "столы заказов".

 "Всех и всё затмил полет Гагарина 12 апреля 1961 года. Его корабль облетел один раз вокруг земли, и этот виток наполнил мое сердце радостью, а душу гордостью. я понимал, что стал современником события колоссального значения в жизни человечества - мы, люди, вышли в космос, оторвались от земли!"
  И я, может быть, впервые почувствовал себя неотделимым от остальных людей земли. Я радовался за всё человечество. Я гордился тем, что сделали мы, люди. Удивительные чувства!

"Опять был всеобщий праздник. Титову присвоили звание Героя Советского Союза.
А американцы так пока никого и не запустили, и мы были первыми.
Мы радовались этому, но не злорадствовали.
Тогда никто американцев не называл америкашками и пиндосами..."

«Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
Удивительно, но в это поверило подавляющее большинство людей. Не знаю, может быть, я был слеп и глух, но тогда я не видел ни одного человека, который бы не поверил этому, и не слышал ни от кого ни одного скептического слова".
Так ли всё было? Но всего лишь менее чем через год...
"Сельскохозяйственная политика Хрущёва провалилась, и повышение цен на мясо и молоко, которое было объявлено 31 мая 1962 г., было фактически признанием этого провала...
Одновременно начали критиковать предыдущие решения – запрещение иметь в пригородных посёлках и некоторых сёлах скот: «коров порезали, телят не растят. Вот и мяса нет!»
Это запрещение, на самом деле, было, безусловно, одним из самых недальновидных. Оно имело далеко идущие неблагоприятные последствия и для тех, кто держал скот, и для жителей больших и малых городов.
Среди интеллигенции особенно активно комментировали провал планов «догнать и перегнать Америку»:
– Хоть бы молчали, что мы уже обогнали Америку. Противно слушать наш громкоговоритель. Целый день о том, что мы, мы, мы...
Массированный пропагандистский натиск, круглосуточная трескотня вокруг Программы КПСС, гарантировавшей через 20 лет полную экономическую победу социализма над капитализмом и построение коммунизма на земле – всё это теперь воспринималось, как враньё".

Нечастая даже для тогдашней научной элиты поездка в "братские страны".
– Берите путевку по линии «Спутника» в ГДР. «Спутник» - это молодежная организация ЦК ВЛКСМ. Она организует туристские группы для молодых людей. Будет интересная поездка по стране. 12 дней. И путевки – дешевле некуда.
"В Москве нас посадили в купейные вагоны, и мы с песнями и стихами доехали до Бреста.
Стихи вслух читала Любочка. Она с собой взяла томик с поэмами Маяковского, ее (и моего) любимого поэта. И лишь рано утром впервые в жизни прочла «Облако в штанах». Эта поэма ее потрясла. Не удивляйтесь. Раньше эту поэму ни она, ни я почему-то не прочли. "Флейту-позвоночник", кстати, тоже. В школьной программе были его некоторые стихи, например, «Стихи о советском паспорте» и поэмы «Октябрь» и «Хорошо». Поэму «Октябрь» я читал на школьном вечере. Мы и не знали, что у Маяковского такая потрясающая лирика".
"Мы думали, что в Бресте поменяют колесные пары с широкой колеи на европейскую, узкую, и мы поедем дальше в тех же вагонах. Оказалось, что наши вагоны дальше не идут. После пограничных формальностей мы перешли границу, которую даже не заметили. Поняли это только потому, что пограничники были в непривычной нам форме, и мы догадались, что это поляки. Нам показали платформу, на которой мы подождали нашего поезда. Если бы нам его не показали, мы бы и не знали, на какой поезд нам следует пересесть".
 "Я не стремился что-либо купить в Польше или в Германии. Или заработать на обмене валюты. У меня и мыслей таких не было. Хотя было немного обидно, что нам разрешили обменять совершенно мизерную сумму, и мы в Германии будем практически без денег".
"А вот в Берлине нас встретили на перроне, и это нас обрадовало, потому что мы были уже ни в чем не уверены...Наш гид Урсула – «Зовите меня Уши», - сразу сказала она, – очаровательная девушка с мягкими манерами и тихим голосом, в мгновение покорила нас своей деликатностью, чуткостью, умением рассказать и показать. Но видно было, что она впервые ведет группу, – очень волновалась. Но все у нее получалось хорошо".
 "Уже на середине улицы, видя, что все остались стоять, спохватываемся, что идем на красный свет. Видим изумленные взгляды немцев. Хотя никаких автомобилей нет, они и представить себе не могут, что можно идти на красный свет".
  Разделённый стеной Берлин. Ещё не полностью восстановленный Дрезден. "В целом, если Дрезден своим видом напоминал о войне, то Лейпциг выглядел абсолютно мирным и спокойным".
  "В Бресте нас разбудил топот и громкий голос:
– Просыпайтесь. Потрудитесь предъявить билеты и багаж для проверки. Выйдите побыстрее из купе в коридор. Нет, не надо ничего застилать. Поторапливайтесь.
Хамить без повода могли только наши родные советские пограничники. Ура!!! Мы дома".

"Одной науки нам было мало, – была неудовлетворённая потребность в культурной жизни".

"По средам в помещении ОКП в Академгородке на Жемчужной улице (тогда ещё Спортивной) собирались члены литобъединения НГУ.
Вначале в Университете появился «Щелчок», юмористическая газета, которую выпускали студенты НГУ, именовавшие себя «бяф» – Бойков, Янушевич, Фомичёв.
Потом возник литературный кружок, который они назвали литобъединением.
Им руководил Валентин Михайлович Шульман, удивительно интересный человек, знаток поэзии, зав. лабораторией института неорганической химии и профессор НГУ".
«Мы встретились у Алёши Птицына. В коттедже его родителей был камин, на книжных полках огромное количество фолиантов и альманахов, мы с жадностью переписывали из них стихи.
Шульман, видя наш неподдельный интерес к литературе, стал приглашать нас к себе. Эти встречи имели название «Малой Французской академии». Часто он приветствовал нас стихами на французском языке. У него был глубокий поставленный голос. Он был красив. Большой, пышного телосложения, с высоким лбом и седыми кудрями. В его доме была фисгармония, чёрный кот, и были у него любимые атрибуты – веер и трость, которой Валентин Михайлович останавливал автобус в любом удобном для него месте. Он угощал нас чаем, заваренным особым способом по своим химическим рецептам» - вспоминала Татьяна Янушкевич, тогда - студентка НГУ.

 В н и м а н и е!
В нашем городке в клубе создаётся самодеятельный театр-студия.
В его коллектив должны войти энтузиасты всех возрастов, пожизненно заражённые любовью к театру и готовые стойко выдержать конкуренцию с кино.
Каждый, кто мечтает о сцене, кому знакома радость репетиций и волнение перед премьерой, кто хочет вести серьёзный разговор со зрителем (пусть в самой шутливой форме), должен прийти к нам в театр!
И даже для тех, кто не может играть, но все-таки хочет участвовать в спектакле, найдётся работа, т.к. театр - это не только актёры, но и целый ансамбль людей с горячим сердцем и натруженными руками.
Театру нужны разные люди!
Ему не нужны только ленивые и вялые, способные загореться лишь на одну-две репетиции.
Просим таких людей не приходить!
Каждый вступающий в труппу театра обладает одинаковыми правами со всеми: он может влиять на творческую программу театра и вносить свои предложения в его устав, выбирать и быть избранным в художественный совет театра, играть на сцене, быть постановщиком, художником, бутафором или стоять на занавесе. В процессе работы каждый найдёт своё место.
Наша первая встреча состоится 10 апреля во вторник в 8 часов вечера, в здании Университета.
Заранее напоминаем, что театр не терпит опозданий: третий звонок даётся ровно в 8.
"Постановки этого театра в Академгородке на протяжении 1962-1968 гг. были яркими событиями. Они стали неотъемлемой частью нашей жизни. Важнейшим элементом культурной жизни Академгородка того периода. И пусть меня потом критикуют и дополняют. Я согласен принять на себя огонь критики, если она поможет полнее раскрыть работу театра-студии, его режиссёра и артистов, его блестящие спектакли". В театре играла Любовь Николаевна - жена Михаила Самуиловича. Театр, конечно, отражал разные тенденции тех лет. "За небольшой период работы театром-студией была поставлена небольшая пьеса по новелле О’Генри и композиция «Сибирь – земля героев», которую он охарактеризовал как «более крупное полотно».
И - необычный "Борис Годунов". "Теперь второй акт был не по «Борису Годунову» Пушкина, а по «Царю Борису» А.К. Толстого. Любочка говорила, что «спектакль заиграл». Учащиеся должны вспомнить о соотношении этих двух пьес.

"На Х-й отчетно-выборной профсоюзной конференции СО АН, состоявшейся 15 ноября 1963 года было полностью переизбрано руководство объединённого комитета профсоюза...После доклада вначале пошли подготовленные заранее выступления - всё в том же ключе. Я видел, что делегаты конференции откровенно скучали. Слушать это было неинтересно.
Тогда я решил выступить и рассказать о недостатках в строительстве Академгородка, об ошибках в проектировании, об отставании так называемого соцкультбыта, которые видят наши комиссии и о том, что мы делаем и что собираемся предложить, чтобы жить в Академгородке стало лучше.
После моего выступления тон конференции совершенно изменился. Теперь это больше не было парадным мероприятием. Люди выходили один за другим на трибуну и говорили, говорили, говорили. Но не только о недостатках. Предложения по улучшению жизни в Академгородке посыпались, как из рога изобилия". И Качана избирают заместителем Объединённого комитета профсоюза.

У него получалось всё, что он задумывал: КЮТ, музыкальная школа…
Появились клубная часть Дома учёных, гастроном Торгового центра и пионерлагерь «Солнечный». Это был год начала работы кафе-клуба «Под интегралом» и детской художественной школы‚ становления Театра-студии Академгородка и его симфонического оркестра, расширения детской музыкальной школы‚ подготовки к созданию картинной галереи.

Академгородок - "оазис свободы".
"Можно спорить, когда был пик оттепели, когда и где начались заморозки.
Можно проследить, кто, когда и за что обсуждался на собраниях, в партийных органах. Что именно критиковалось и вменялось в вину людям, осмелившимся задать запретный вопрос, попросить дополнительной информации или, не дай бог, что-то покритиковать, а то ещё и высказать своё мнение.
Такие неудобные люди появлялись во многих местах, но с ними расправлялись без лишнего шума. Даже расстрелы демонстрантов в Новочеркасске и Темиртау (демонстрации носили экономический, а не политический характер) остались для большинства людей тайной за семью печатями.
И вот состоялось чудо. В только что построенном городке дышать оказалось легче, чем в Москве, Ленинграде или любом другом месте в стране.
В Москве специально была спровоцирована выставка художников, позволившая учинить разгром.
Вместе с художниками оскорбительной критике подверглись поэты и композиторы.
Стало не только негде, но и опасно выставлять не только запрещённых и уже полузабытых, но и и современных художников.
Поэтам было негде читать свои новые стихи. Придирались к каждому слову, к каждой, даже недоговорённой фразе.
Перестали публиковать прозу о ГУЛАГе, о сталинских репрессиях, о жизни людей в 30-е годы.
История страны в ХХ веке была, по-прежнему, сведена к Краткому курсу истории КПСС, тенденциозному, одностороннему, лживому изложению деятельности непогрешимой партии Ленина-Сталина.
За взгляды, противоречащие официальным, начали снова сажать в лагеря, ссылать.
И вот в этих условиях на фоне повсеместных «заморозков» и даже «морозов» в Академгородке не только сохраняется «оттепель», – она становится всеобъемлющей.
В Картинной галерее Дома ученых выставляются невыставляемые или даже запрещённые художники.
Поэты и прозаики свободно читают свои стихи и новые книги и со сцены, и в клубах, и в гостиных Дома Учёных, и по квартирам.
Композиторы привозят только что написанные оратории с "сомнительной" политической подоплекой.
Кинорежиссёры привозят для первого показа свои новые фильмы, еще не урезанные цензурой или не заброшенные «на полку».
Все люди искусства, побывавшие в Академгородке в то короткое время, говорят о нем, как об островке свободы.
Посещение Академгородка становится глотком свежего воздуха. Ничего не урезается. Такое впечатление, что здесь цензуры вообще нет.
По-разному пишут о том периоде. Но все совершенно безоговорочно отмечают сам факт существования того, что я бы чуть перефразировав братьев Стругацких, назвал бы Свободной республикой СОАН".
Автор мемуаров, не умаляя своей роли, всё же подчёркивает вклад других людей:
"В становлении Академгородка как культурного центра, в формировании культурного поля Академгородка (ДК «Академия» и Дом Ученых, клубы и школы, художественная самодеятельность, домашние салоны-«кухни»), обладающего магнетической силой, так что в Академгородок устремилась творческая интеллигенция из столиц себя показать и нас посмотреть, в подъеме уровня одухотворенности нашей жизни, который резко возрос в кратчайшие сроки и достиг удивительной высоты, – во всем этом выдающуюся роль сыграл Владимир Иванович Немировский.
Повторю: именно его я бы поставил среди всех творцов ауры Академгородка на первое место.
Три года (подумать только - всего лишь 3 года!) - 1964-1967, когда Владимир Иванович был в центре многих культурных событий, были настолько насыщены этими самыми событиями, что этот период времени некоторые даже называют эпохой расцвета культуры Академгородка".

А дискуссии в кафе-клубе «Под Интегралом»!
"В назначенное время мы собрались в столовой №7 Общепита , выделенной Интегралу в вечерник часы. Два этажа: нижний («Знаменатель») и верхний (№Числитель»), на стене лозунг: «Всякое даяние – благо!»
Темы обсуждения: "Куда идёт наука", «О научной зрелости учёного», "Об экономических рычагах"(реформа 1965 г.)
«С моей точки зрения, деление на физиков и лириков выдумано кем-то, желавшим прославиться на волне искусственной дискуссии. Не существует людей, мыслящих только математическими категориями или только художественно. Напомню, что лучшие студенческие песни 60-70-х написали физики. Учёный – человек с большой эрудицией. О какой эрудиции может идти речь, если накопленные веками ценности мировой культуры будут для нас за семью замками? Откуда возьмётся широта мышления?» (Академик Г.Н.Флёров)
«На праздники клуб открывался только для своих, пишет в своих воспоминаниях, озаглавленных «Реквием», Президент кафе-клуба «Под интегралом» Анатолий Бурштейн.
 Праздником мог стать, например, 39-й юбилей исторической встречи Кисы Воробьянинова с Остапом Бендером (день в день). Готовился капустник, прибывали гости с 16-й полосы Литературной газеты, первый отдел клуба занимал круговую оборону от студентов, бравших здание приступом... Этот праздник и состоялся 25 апреля 1966 года через 39 лет после «исторической встречи – 25 апреля 1927 года. По заданию «Литературной газеты» на юбилей приехал одессит Сергей Бондарин, писатель, участник войны и узник Гулага.».
Были там даже выборы короля и королевы... рок-н-ролла!
Удивительное дело -  выставка Павла Филонова, творчество которого находилось под неофициальным запретом, а его деятельность в искусстве считалась враждебной советскому строю «филоновщиной». Затем были проведены выставки Эль Лисицкого (под флагом показа революционного плаката) и Михаила Шемякина (которая подавалась как выставка иллюстраций к роману Достоевского "Преступление и наказание").

Он - уже председатель ОКП. "Может быть, никто для Академгородка больше него не сделал"(Г.И.Ханин). Пионерлагерь "Солнечный" с необычными детскими праздниками, где была представлена культура народов СССР и разных стран. А вот - с сибирским размахом - возрождается праздник "Проводы русской зимы" - чуть ли не впервые в России. Статья  в газете «За науку в Сибири»": "Можно многое порассказать о древних обычаях, не всегда нам понятных, но всегда поэтичных, пронизанных жизнелюбием и верой в лучшее. В ХХ веке, при наличии космических ракет и вычислительных машин, при наличии иного уклада жизни, было бы нелепо заниматься дотошной реставрацией масленицы, но отдельные элементы могут быть заимствованы вполне закономерно. И главное – должен быть сохранён дух праздника, который сейчас именуется проводами русской зимы". И - отчёт об этом дне: "Живописная колонна автомашин и конных упряжек с Дедом Морозом, Снегурочкой, традиционными ряжеными под громкие выкрики радиофицированных дозорных въехала на площадь, где шла бойкая торговля сластями и блинами. Начались забавные представления и шутливые игры: взятие снежной крепости, лазание на ледяной столб, хороводы.
Наш век высоких скоростей выразился во время этого праздника хотя бы и в том, что если в старину масленицу праздновали неделю, то на этот раз она продолжалась семь часов. Этого оказалось достаточно, чтобы «растопить» сибирскую зиму». И стихи:
Много лет с водою в даль уплыло,
Много песен спето и отпето…
Астрономы смотрят на Ярилу,
Отправляем мы к нему ракеты...

И, в конце концов, не в том же дело,
Чтоб Ярилу чествовать блинами!
Главное – земля помолодела.
Главное – мы радуемся сами.

Академгородок посещали известные люди.
В 1966 году сюда прибыл Шарль де Голль. "Президент сказал: «Страна, где гигантские телескопы и атомные реакторы поглощают так много золота и капиталовложений, заслуживает большего уважения и восхищения, чем та, которая предпочитает бомбы и пушки».
В заключении генерал де Голль сказал: «Франция тоже отдаёт все свои силы этой задаче, как она всегда это делала, и помогает тем, кто старается проникнуть в устройство Вселенной, материи и жизни. К Академгородку она относится не только с интересом, но и с восхищением. Она горячо желает, чтобы её математики, физики, химики, биологи, антропологи, экономисты и философы сотрудничали с вашими».
"Имена Иржи Ганзелки и Мирoслава Зикмунда в то время знал почти весь мир. Эти два журналиста-путешественника объехали все страны и сделали несколько фильмов. А их путевые записки были переведены на 11 языков, и ими зачитывались миллионы людей в мире. Я не был исключением".
"Проехав по Советскому Союзу, они не только книжку написали, но и секретный доклад для ЦК КПСС про плачевное состояние дел в нашей стране. У них были добрые намерения – они хотели помочь братской стране, нo в ЦК КПСС этoгo пoрыва не oценили.
 ...В СССР, стране победившего социализма Ганзелке и Зикмунду мнoгoе не пoнравилoсь:
« …Транспoрт и бездoрoжье, в результате кoтoрoгo страна теряла ежегoднo три миллиoна тoгдашних рублей, тoтальная «пoказуха» и лживoсть аппаратчикoв, качествo жизни кoтoрых былo несoпoставимo с жизнью прoстых людей, шапкoзакидательствo (секретари oбкoмoв с гoрдoстью гoвoрили им «Мы – страна бoльшая!» как будтo в этoм была их заслуга), идеoлoгическoе oбoлванивание и пустoта лoзунгoв...».
Но при этoм oчень пoнравились прoстые люди. Без малoгo сoрoк лет спустя пoсле их пoследнегo сoветскoгo путешествия Мирoслав Зикмунд взвoлнoваннo гoвoрил, чтo таких oткрытых, щедрых и бескoрыстных людей, как в Сибири, oни с Ганзелкoй никoгда дo этoгo не встречали.
В Академгородке они пробыли пару дней в июле, посетили Институт гидродинамики, посмотрели водяную пушку, из которой Богдан Войцеховский стреляя водой, разбивал кирпичи, поговорили с Михаилом Алексеевичем Лаврентьевым, поговорили с учёными. Мне поговорить с ними не удалось, - только руку пожал".

"Когда-то очень волнующим путешествием мне казалась поездка на автобусе за двадцать с лишним километров из моего родного Новосибирска в Академгородок.
Мне было 15 лет, когда я туда поехала, — просто попался на глаза буклет конкурса бальных танцев, проходившего в Академгородке, а танцы я обожала.
Академгородок меня поразил. Я увидела красивые, аккуратные домики среди тайги и счастливых, весёлых, абсолютно свободных людей, которые делали что хотели… Они не только вели себя иначе, чем в городе, но и выглядели по-особенному. Мини-юбки, модные стрижки — совершенно другой мир!" - вспоминала актриса Ирина Алфёрова, в старших классах игравшая в театре-студии и ставшая "Мисс Пресса" на конкурсе "Мисс Интеграл" 8 марта 1968 г., включённом в программу фестиваля авторской песни, о котором речь впереди.

Такой же разносторонней, интересной жизнью жили тогда и другие советские наукограды. Вот - воспоминания о подмосковной Дубне, где с 1956 г. функционировал Объединённый центр ядерных исследований.

  "В свободную Дубну к физикам приезжали Булат Окуджава, Роберт Рождественский,  Арсений Тарковский,  Белла Ахмадулина,  Евгений Евтушенко,  Елена Камбурова. Почти всех привозила сотрудница ОИЯИ Елена Горская, отец которой (Григорий Наумович Горский)  возглавлял в те годы латвийский отдел Союза писателей СССР. Известно, что с Г. Н. Горским дружили дубненские  академики Георгий Николаевич Флёров и Юрий Цолакович Оганесян... Михаил Ромм снимает в 1962 году в Дубне фильм о физиках «Девять дней одного года»; Юрий Любимов в 1963 году привозит в Дубну свой легендарный курсовой спектакль «Добрый человек из Сезуана», после чего возникает идея создать на базе нашего Дома культуры Областной Драматический Театр во главе с ним; Андрей Вознесенский создаёт свою знаменитейшую поэму «Оза» с подзаголовком «Тетрадь, найденная в тумбочке дубненской гостиницы»"(Любовь Орелович).
 «Обычно собирались по квартирам. В нашу компанию приезжали Аркадий Арканов, Григорий Горин, Фазиль Искандер и другие. Однажды все уже приехали, а Визбор опаздывал. Сидим в двухкомнатной «хрущёвке», ждём его. Вдруг приезжает. Мы: «Ура! Юрка, давай петь!» Он: «А где пиво?». Ставит посреди комнаты табурет, на него – кувшин с пивом, стакан… и начинает петь. А потом велись интересные разговоры о творчестве» - вспоминает сотрудница Лаборатории ядерных реакций Людмила Алексеевна Рубинская.
«Мы тогда каждое воскресение в походы ходили: на велосипедах, на байдарках, на яхте… Теоретик Лёня Заставенко всегда «был готов». По нашей команде он шёл на лодочную станцию, брал  шесть-семь лодок, связывал их и пригонял к памятнику Сталину на Большой Волге. Мы отправлялись оттуда, чтобы не тратить время на шлюзование. И вот пару раз в походе с нами были Юрий Визбор и Евгений Клячкин. Визбор – такой потрясающий, открытый для всех! А рассказчик какой! Мы ночи не спали – его слушали у костра… хохот стоял! Он очень юморной!»(ветеран ОИЯИ, кандидат физико-математических наук Инна Николаевна Кухтина).
Дубна! Мечта моя Дубна!
Созданье гордое народа,
В стране – особая страна,
Где максимальная свобода
Уму и личности дана,
Поскольку именно она
Есть первой важности порука
Тому, что может жить наука,
А без науки всем хана!

(Юлий  Ким)

Барды были и гостями Академгородка. Вновь слово - М.С.Качану:
"Нам повезло. После Кукина к нам приехал Юлий Ким, а потом Евгений Клячкин и Александр Городницкий. Вторая половина 1966 года для нас была началом эры бардов. Мы слушали их песни, а потом пели их на своих домашних посиделках". Появились и свои барды. Любовь Николаевна тоже писала песни на стихи выдающихся поэтов.

Но уже в 1966 году повеяли другие ветры. Это почувствовал и автор воспоминаний об Академгородке:
"Еще в конце июня на заседании бюро Советского райкома КПСС 2-й секретарь райкома Яновский упрекнул меня в том, что слишком много времени трачу на посторонние дела, и у меня не хватает времени на выполнение своих прямых обязанностей по руководству профорганизацией.
Действительно, обычно первую половину дня до обеда я проводил в Институте, где занимался научной работой. Один день в неделю у меня полностью уходил на преподавательскую работу в Университете: 4 пары занятий с утра на дневном отделении и две пары – на вечернем.
В проект решения бюро, где предусматривалось исключить меня из партии, даже вначале было записано освободить меня от занятий в НГУ. Правда, из партии не исключили, а объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Пункт об освобождении меня от занятий в НГУ тоже убрали. Я помню, я тогда сказал, что в июне никаких занятий в НГУ давно уже нет, поэтому преподавание в НГУ не имеет никакого отношения к пионерлагерю.
Однако, зачитав Решение бюро райкома, В.П. Можин всё же сказал:
- Я надеюсь, Михаил Самуилович, что Вы правильно поймете критику товарищей и максимально освободите свое время от посторонних занятий для того, чтобы сосредоточиться на профсоюзной работе.
Когда через 2 недели бюро райкома пересматривало свое решение и, вместо строгого выговора с занесением, утвердило простой выговор без занесения, Можин повторил эту фразу. Да ещё и добавил, чтобы поставить точку в этом вопросе: «Я имею в виду преподавание в НГУ».
Пришлось мне пообещать, что в университете я больше преподавать не буду".

Автор "отводил душу" в сфере досуга. Вот как встречали 1967 год:
"Помимо кинопрограммы, повторяемой в кинозале каждый час, начиная с семи часов вечера (программа под крышей), была продумана и подготовлена обширная программа перед Домом культуры (программа под звёздами).
Была поставлена огромная ёлка, построена ледяная горка, разожжён большой костёр, площадь была уставлена киосками со «всякими сладостями» и «напитками, как горячими, так и горячительными».
Было организовано «шествие гномов», конкурс на крыше ДК, а у ёлки «игрища молодецкие», общие песни и танцы".
(Вспомним фильм "Эта весёлая планета". Есть мнение, что карнавал в этой комедии происходит в Академгородке.)
И вскоре - сверху приходит рекомендация освободить Качана от профсоюзной работы.
"Я согласен остаться членом президиума ОКП и руководить культурно-массовым отделом. Но, пожалуй, уже не должен быть председателем. Оставаясь им, я, вероятно, уже не сделаю ничего серьёзного в науке, а ведь мне уже 32 года".
(Правда, впереди были времена зажима "молодых, красивых, тридцатипятилетних"...)

"А Академгородок продолжал жить своей жизнью, и вначале ничего в Академгородке не изменилось…
Люди немного поговорили, посожалели, но продолжали делать своё дело. Только становилось это делать всё труднее и труднее. А потом кто-то посчитал, что кое-что раньше делалось не так, как нужно. И кое-что из того, что было сделано, прекратило своё существование. Настроение людей  начало снижаться, а тех, кто пытался ещё что-то сделать, быстро поставили на место.
И вот уже через год произошли события, которые изменили облик Академгородка до неузнаваемости.  Всё закончилось показательным разгромом, после чего надолго наступило затишье".
  "Академгородок быстро начал терять свой авторитет, превращаясь в захолустную провинцию. К сожалению, произошедшие за последний год перемены были разительны и стали хорошо видны гостям Академгородка.
  А всего-то одно только событие произошло – сняли в конце июля 1967 года Владимира Ивановича Немировского и поставили во главе Дома учёных сначала бывшего полковника, а потом хозяйственника и бывшего секретаря райкома".

"В начале января 1968 года в Академгородке неожиданно была осуществлена первая акция протеста: на стенах ряда зданий появились протестные надписи, выполненные краской:
«ЧЕСТНОСТЬ — ПРЕСТУПЛЕНИЕ»
и
«СОВЕТСКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО РАВНО ФАШИСТСКОМУ».
Надписи были направлены против судебной расправы над Гинзбургом, Галансковым, Добровольским и Лашковой, судебный процесс над которыми начался и быстро закончился в Москве.
Некоторые авторы говорят о появлении ещё двух лозунгов :
«БЕЗОБРАЗНЫЙ СУД НАД ГРУППОЙ ГИНЗБУРГА-ГАЛАНСКОВА - ЕЩЕ ОДНО ПЯТНО НА КРАСНОМ ЗНАМЕНИ СВОБОДЫ»
«НАМ НУЖНЫ УЧЁНЫЕ, А НЕ ПОЛИТИКИ».

  Поводом для "срочных мер" стал знаменитый фестиваль авторской песни в марте 1968 года первый в СССР. Единственный, где выступал Александр Галич. Участвовали Кукин и Дольский. Среди зрителей были А.И.Аджубей и студент гумфака Вадим Делоне, вскоре вышедший на Красную площадь протестовать против танков в Праге.
  "До него выступали молодые люди, а Галич в моих глазах был уже человеком пожилым.
Мне было тогда 33, а ему под 50. Да и пение его было необычным, – совсем не такое, как у других бардов.
И до этого времени я не слышал ни одной его песни.
Раиса Львовна Берг в своей книге «Суховей» вспоминает:
«Я купила билеты на концерт в Доме учёных, а на открытие не купила. Выступление 27 певцов меня не прельщало.
Стоя в очереди за билетами в Дом учёных, я наизусть читала «На смерть Пастернака».
Но когда наступило время открытия фестиваля, меня заело. Пошла.
Стою перед стеклянной стеной вестибюля концертного зала. За стеклом Галич, уже без пальто, идёт с Голенпольским, моим другом, профессором английского языка.
Голенпольский познакомил меня с Галичем, купили мне билет.
– Я слышал о вас от Елены Сергеевны Вентцель, — сказал Галич, — скажите, какие песни можно, по-вашему, спеть?
— К чести вашей должна сказать — ни одну из известных мне песен спеть нельзя. Спойте «На смерть Пастернака» и «Под Нарвой».
Он спел их и «Балладу о прибавочной стоимости».
Три четверти зала аплодировали стоя».
  Такие песни!
  Спохватившись, городские власти пытались снять Галича с дальнейшего участия в мероприятии. Но...вынуждены были уступить просьбам услышать барда от зрителей не только в Академгородке, но и собственно в Новосибирске. А.А.Галич спел тогда пять раз. И стал победителем фестиваля. На занятии можно послушать одну-две из тех песен, взрывавших дремотный советский покой - о штрафбате, об особистах, о советском гражданине, потерявшем наследство родни из эмигрантов в стране, где произошла революция, и ругающем Маркса...

   Вскоре последовало письмо в центр академика Трофимука, осуждающего "идейно чуждые" песни...
  "И вот общественное мненье". Статья в "Комсомольской правде"(через 14 лет ей же поручили травить Макаревича) артиста Сурена Кочаряна.
 «Среди прослушанных нами были песни удачные, иные – не без таланта и это надо признать опять-таки в интересах отделения зёрен от плевел.
Но подавляющее большинство удручало своим убожеством.
Нельзя отмахнуться от этой истины на том лишь основании, что она не совсем по-нутру бардам и их поклонникам.
Вслед за зачинателями жанра пошли по наспех протоптанной уже дорожке многие: кто во что горазд.  Количество перешло в качество, увы, довольно низкое.
Музыка, как сказали бы барды, «здесь и не ночевала». Бренчание, иного слова и не подберёшь, на гитаре, на двух-трёх аккордах.
Почти полное отсутствие голоса. Песня проговаривается хриплым речитативом. А не поётся.
Манера исполнения рассчитана на ошеломление слушателя необычайной формой, разухабистой, как у ковёрных рыжих в дореволюционном цирке". И так далее... И это артист, в исполнении которого на ТВ звучали "Одиссея" и "Тысяча и одна ночь"...
А вот ещё одна разгромная статья:
"Тематика бардов разнообразна, но в этом разнообразии удивительно большое место занимают скепсис по отношению к героике нашего народа, его солдат, ирония по поводу нашей идеологии, откровенная насмешка над нашей культурой, апологетика мнимых поборников демократии, мизантропические настроения и т. п."
Да-да, можно сказать учащимся, это написано в 1968 году - но - жив курилка!

«Имею основание утверждать: годы застоя мало коснулись Сибирского отделения АН СССР.
Здесь царил дух творчества, широкой инициативы. Здесь рисковали, не поклонялись авторитетам, свободно высказывали своё мнение и отстаивали его в острых дискуссиях. В Президиуме СО АН, в институтах была свобода суждений. Не зря Академгородок – кто с гордостью, а кто и с недовольством - называли очагом свободолюбия.
Обкому партии не раз приходилось держать ответ перед «вышестоящими» органами за этот очаг свободомыслия.
А тон задавали ведущие учёные, и. прежде всего, академик Михаил Алексеевич Лаврентьев.
Лукавить не хочу: не всегда обком КПСС поддерживал свободомыслие учёных, которое так часто не вписывалось в официальную политику.
Более того, партийные органы стремились и делали все, чтобы жизнь растущего коллектива не выходила из наезженной колеи.
Обком КПСС с осуждением, например, отнёсся к тому, что учёные приглашали в Академгородок таких деятелей литературы и искусства, как Галич, Неизвестный, Вознесенский и др., чьи позиции расходились с установками партийных и государственных органов».
И всё!
А то, что по его письму в Союз писателей, была искалечена жизнь Галича, а то, что не дали выступить перед широкой аудиторией Академгородка Вознесенскому, а то, что в Академгородке не был построен Храм науки Эрнста Неизвестного!
Об этом он молчит.

Одновременно с тем, что был прикрыт "Интеграл", ещё до этого лишившийся финасирования, КГБ занялся выявлением "надписантов". Вскоре многое подверглась разгрому: закрыли картинную галерею, запретив спектакль «Всё, что есть – есть!», разгромили театр-студию,  проверили на лояльность институты...
"События 1968 года – это был один из самых сильных взлётов в истории Новосибирского научного центра.
А после этого – тишина и бессилие…
                М.П. Гавриленко, участница подготовки «письма 46».
Автор же в 1968 году полностью погрузился в дела ГСКБ «Сосна», которое в июне было преобразовано в Институт прикладной физики, и вскоре прекратил свою общественную деятельность в Сибирском отделении Академии наук. Оттепель закончилась теперь уже полностью. После 1968 г. почти прекратился приток в Академгородок талантливых ученых и начался их усиленный отток.

 «Утопия, задуманная учеными, стала жертвой условий, существовавших в стране. Дело подписантов возбудило гнев партии на все необычное, что было в Академгородке. Партийный аппарат бдительно искоренял идеологические отклонения. Общественные клубы были закрыты. Голоса бардов затихли. Картины сняты со стен. Совет молодых ученых, общественные клубы, круглый стол Института ядерной физики, <.. > оставались теперь только символами. Атмосфера Академгородка становилась серой, однообразной, лишенной оригинальности. В результате этого "до прихода горбачевской гласности Академгородок становился все более схож с остальными городами Советской империи"» (П.Джозефсон, американский историк).

"Но и отсюда он был изгнан по антисемитским соображениям Новосибирским обкомом КПСС. Тогда он переходит на работу заведующим кафедрой в Новосибирский электротехнический институт, защищает кандидатскую и докторскую диссертации, становится профессором и заслуженным деятелем науки и высшего образования. В 1989-1991 гг. занимается предпринимательством. В чём оно заключалось, мне неизвестно, как неизвестны и непосредственные причины переезда в США"(Г.И.Ханин).

Вопросы учащимся: "В то время Академгородок был особым местом на Земле"(Я.И. Фет,  д.ф.-м. наук, профессор). Объясните, в чём была эта особость.
Как реализовало себя поколение оттепели в СССР? В чём оказалось значение этой реализации?
Дополнительный вопрос на дом: Бардовский фестиваль в Академгородке его участники назвали последним выигранным сражением Оттепели, предвещавшим Перестройку. Почему?

              (Ждите продолжения)