Лекция

Духота кампуса была невыносимой. Девушки все махали тетрадями, чтобы хоть немного, но охладить свои измученные лица. Я сидел на шероховатом стуле, за партой, изукрашенной всякими задорными надписями и карикатурами. Я ерзал на жестком сиденье, непрерывно теребя ручку. Лектор высокий с рыжими усами и седыми висками расхаживал перед огромной черной доской, изобилующий кракелюрными узорами и рассказывал про Шекспира. Он носил тусклые цвета, строгие брюки и кардиган. На его тонзуре красовались едва заметные пигментные пятна - сенильные отметины. Но, несмотря на все эти старческие намеки в его наружности, ходил он бодро и энергично.
Лекция была неинтересной, хотя фигуру Шекспира я считал весьма влиятельной и в какой-то мере мистической. Но профессор не имел представления, как преподнести свое видение, или  куда хуже – повторял пресловутые ошибки других – рассказывал про Шекспира по этим монотонным академическим буклетам. Все скучали, девочки неустанно косились на телефоны, парни вместо того чтобы одержимо вслушиваться в речь лектора, принимались за досужие шепоты. Кто-то вообще не видя границ этики, отвлеченно слушал в наушниках музыку. Мне наоборот хотелось добавить немного свежести в эту затянувшеюся эпитафию, в эту пространную тризну. Я ждал удобного случая. Но случай не предоставлялся.
Один из студентов из параллельного курса привлек внимание лектора, и он с явной спесью обратился к нему. Молодой парень тайком шептался с сокурсницей.
–   Ну что? Казанова? уломал ее на перепехончик? – жалящим тоном спросил профессор.
В зале повисла немота, даже скупых гортанных «кх» или «хм» не было слышно. Они не ожидали от такого деловитого и интеллигентного человека, подобного словесного варварства. Затем по залу прокатились смешки, шепоты, ухи и ахи. Все вместе комком собралось где-то в углу, где скучились самые далекие от Шекспира и литературы студенты.
Помню я в голове проговорил – А я думал лекция так и будет тонуть в омуте однообразия и скукоты.
Тот юный министерий амура ничего и не ответил. Он был поражен, его лицо замерло, словно мраморный антефикс на фасаде храма. Он пару раз дрогнул губами и на том остановился, а его подруженция, вовсе зарделась, аж до глубокого, темно-алого цвета. Я стал присматриваться к профессору. Он несомненно был наделен обширными знаниями о Шекспире, он цитировал его пьесы, говорил об автобиографических деталях с особой эмфазой и живостью. Все это безусловно прельщало и импонировало. Но в нем было нечто недосягаемое, будто смотришь на зеркало Гезелла и тебе становится неуютно. Он вызывал в тебе какой-то дикий отклик, словно чужеродная эвокация из потустороннего. В такие моменты я пускаюсь в колейдоскопическое резонерство и почему-то прихожу к тезисам вроде – «Зло есть во всем, главное его найти». Это несомненно пессимистично, и я неустанно корю себя за подобную ересь. Но люди вроде профессора всегда зарождают во мне такие онтологические штудии. В чем абберация? Отклонение? – думалось мне. Я смотрю на него, на эти отутюженные брюки, эту рубашку под кардиганом. Зачесанный чуб, которые служит как аплике для его лысины. Где та деталь, которая указывает на его природу, истинную и неподдельную, как картеллино художника.
Профессор начал пассаж о дуальности души, начал приводить в пример знаменитую новеллу Стивенсона – Доктор Джекил и Мистер Хайд. Он перечислил литературные монументы где главной темой является двойственность. Я дерзнул встрять в его монолог и сказал.
– Вы забыли про Двойника Достоевского, который по мне, лучше всех изобразил этот феномен.
Профессор повернулся на мой голос и прищурился. Его усы затрепетали.
– У нас тут есть не только дон-жуаны, но еще и самонадеянные умники. – ехидно проскрежетал он.
Я лишь повертел головой. Мысленно пожалев о том, что сделал. Поначалу мне так не казалось. Мне грезилось, что он похвалит за восполненную лакуну. Но итог оказался немного гротескным.
– Что вы знаете о Достоевском? – обратился он ко мне, с металлическим голосом. – Вот и завалите свой наглый рот!
Все кто сидели передо мной повернулись ко мне, они хлопали глазами как куклы. Мне стало не по себе. Я не нашел вразумительного ответа, меня одолел паретический шок. Я превратился в какое-то посмешище, в пиньяту, из которой посыпаются пестрые фантики, если профессор нанесет еще один вербальный удар. Но он не стал. Он продолжил говорить. А я ретировался позорно, ущемленно, без права на реабилитацию.
Прошло время, я даже не знаю сколько, потому что я чувствовал себя в вакууме. Замечание профессора гулким эхом отзывалось в моей голове, как колокол. Не знаю почему, безотчетно, словно кто-то другой во мне – я выпалил.
– Вы читала Томаса Пинчона?
Он глянул на меня своим холодным, безпристрастным взглядом, в этих зыркалах было нечто демоническое.
Все опять повернулись ко мне.
– Я не читаю всякую чушь!
– Ну что вы! Это же великий постмодернист. Гениальный автор! – парировал я.
Может во мне проснулся двойник. В его лекции о них очень много рассказывалось, о самых разных фамильярах и доппельгангерах. Со мной может произошло подобное, некая кудесническая сила проснулась в шахтах моего сознания.
Он стал подниматься ко мне. Его фигура приближалась вырастая словно тень, мне показалось что он затмил весь свет в аудитории. Когда он проходил мимо сидящих, скукожившихся студентов, они оттягивались и отодвигались, словно вокруг него была некая поляризующая сила. Точно аура, нечто невидимое обрамляла его, как монофор. Он вытянулся передо мной и, изображая руками оранту, проговорил.
– Ты сосунок, считаешь что мне нужно пополнить свой багаж твоими вшивыми рекомендациями?
И он попытался меня ударить. Размахнувшись, он словно пращу, превращая руку в боллас, метнул ладонь в сторону моего лица. Во мне резко проснулись силы, выйдя из ступора, я схватил его руку, и мы принялись рыча дергать друг друга сцепившись в клинче.
– Я лишь посоветовал вам хорошую книгу!
– Нахал! Мелкая гнида! – вопил он скаля зубы.
– Перестаньте!
Он на удивление был очень дюжим, хватка была словно тиски, я на мгновение даже потерял уверенность что я справлюсь с его нажимом.
– Сколько вам черт подери лет! – Риторический пропищал я, усомнившись в возрасте из-за силы его конечностей.
Тут вся моя ученическая братия всполошилась. К нам кинулась одна девушка с просьбами перестать, и вклинилась между нами. В этот миг я увидел нечто поблескивающее в руке профессора. Но не придал этому значения, в панораме беспорядка это утонуло за краем моего внимания. Вся редкая шевелюра профессора взлохматилась, он выглядел одичало: лицо искажено до неузнаваемости. Девушка не унималась пыталась расцепить нас. Профессор кричал.
– Прочь шалава!
– Прошу вас! – молила она.
Профессор заярился еще сильнее, видимо, вмешательство девушки укололо его эго. Он схватил ее одной рукой за плечи, у профессора были очень жилистые и длинные руки, и прижал к себе. И в следующий миг я вполне отчетливо различил что у него в руке, это был канцелярский нож.
Я успел лишь пробубнить.
– У него нож! Нож!
Профессор остервенело начал колоть девушку ножом в живот. Он наносил удар за ударом и вопил, как боров. Из девушки вырывались только стоны и утробные стенания. Она согнулась, глаза закосились. Толпа студентов накинулась на профессора, тот отбивался как псина загнанная в угол. Несколько парней тоже получили ранения. Профессор ретировался к выходу из аудитории, он добрался туда отмахиваясь ножом от наступающих двух студентов с стульями приготовленными для мгновенного выпада. Через пару секунд профессор одарив белозубым оскалом исчез в проеме. Мы кинулись к раненной девушке и позвонили в скорую-помощь. Одна из ее подруг кричала.
– о Боже, у нее столько дырок! Помогите прижать раны! У меня нет столько рук.
Вскоре к нам забежали другие студенты, через минуты две прибежал и университетский врач. Началась суматоха.