Крысы. Заключение

Кто мы такие?

Меня зовут Анна Грейн, мне двадцать восемь лет.
Впрочем, как по поводу первого, так и второго, я уже не очень уверена.
Когда постоянно живешь, будто в грязно-жёлтом тумане, в котором дни постепенно перетекают в недели, недели сливаются с месяцами, а последние по моим самым мягким подсчетам, уже сложились, как минимум, в год, - как-то не слишком получается следить за временем. Оно ускользает, растекается, плавится и испаряется, как на картине Сальвадора Дали.
Не ухватить, не удержать, не осознать, да и не уверена, что в этом теперь остался хоть какой-то резон.
У меня есть все ещё идущие часы, где имеется календарь, но несмотря на то, что они швейцарские, доверия к ним у меня нет никакого. Во-первых, там стоит какая-то дикая, невероятная дата: 22. 10. 2025 г. Тогда как операция моя накануне мировой катастрофы, - о которой, разумеется, в то время никто и понятия не имел, - была назначена на 10 февраля 2023… А значит, если верить этим часам, прошло уже с тех пор… Да нет, этого просто не может быть.
А во-вторых, потому что ничему вообще нельзя верить в мире, в котором мы сейчас живём. В том числе и себе. А может даже себе менее всего.
Я, например, не знаю, вернее не уверена, кто я… теперь? И кто сейчас Джеки. Да, Джеки Айс, та самая взбалмошная, сумасшедшая, резкая, непримиримая, упрямая, великолепная Джеки, которой она была когда-то. И кто та, что рядом со мной теперь. Всё ещё она? Или уже не совсем??
И для чего я продолжаю вести эти записи, этот дневник Джеки, который она забросила и даже хотела уничтожить, но только я не дала. Я его спрятала и веду записи украдкой, очень недолго. Потому что мне всё сложнее писать, мне даже тяжело просто держать карандаш в руке. И Джеки было трудно. Потому ещё она и оставила это дело. Точнее, это была только одна из причин. Причём не самая главная.
 Решающим было то, что она перестала видеть в этом какой-то смысл. Как, собственно, и во многом другом. Меня это тоже касается, но я пытаюсь, как могу, противостоять этому. Пока ещё...
     Джеки считает, что всему виной то место, в котором мы остановились по дороге в Даруту. Я же знаю, что изменения, которые иногда называют необратимыми, начались задолго до этого. Скорее всего, уже на второй день после ядерной атаки. Даже если бы мы и не заезжали никуда, и не было этой непонятной, похожей на коллективную галлюцинацию истории, вряд ли это намного улучшило бы ситуацию. А может было бы ещё хуже, кто знает… Одно мне известно совершенно точно: процессам, запущенным ядерной реакцией, противостоять невозможно.
А после той истории с говорящими крысами, Джеки приходила в себя очень долго, но насколько я могу судить, так до конца и не оправилась. И было бесполезно ей говорить о том, что никаких гигантских, прямоходящих крыс в том подвале не было и в помине! Все это ей, измученной, напуганной, и без того ослабленной радиацией, а в том душном подвале, из-за кислородного голодания, и - чтобы они там ни говорили о чистоте своего воздуха, - концентрации радиоактивных отходов - просто померещилось. 
Кстати говоря, мне известно, что бред и галлюцинации, одни из самых частых признаков лучевой болезни.
Я и сама лишилась там чувств ненадолго. Конечно, может возникнуть вопрос, а зачем я вообще туда спустилась? Или как допытывалась у меня Джеки: за каким дьяволом лезть в неведомый подвал, да ещё и в незнакомом месте? Отвечаю: мне послышался плач ребёнка. И кстати говоря, я не ошиблась. Ребёнок, и даже не один, имел место быть. А у меня, видите ли, пунктик, в связи с этим. Точнее так считает Джеки. Я не возражаю, более того, вполне допускаю это. А впрочем, не хочу повторяться, ведь моя история вам уже известна.
Мы тогда немного повздорили с ней, и я зашла в местную церквушку, чтобы успокоиться и помолиться. Я искала утешения, которого больше не могла получить нигде. Мне это было просто необходимо. Так странно, со дня катастрофы, я не помню, чтобы на глаза мне попадалась церковь, мечеть, костёл или храм. Почему? Ведь здания как раз, практически не пострадали… И мы столько мотались по городу, и столько ездили, но я ни разу не то, что не вспомнила, но даже не встретила ничего подобного.
И вот в самом центре странного места без названия, мы обнаружили этот молельный дом. Да, он довольно мрачноват на вид, но сама обстановка, - эти свечи, иконы, бог свидетель, как же мне этого не хватало…
 Хотя остальная территория навевала не просто тоску, а какой-то стылый, необъяснимый ужас. Я понимала, что оттуда нужно уезжать, сразу, как только выходила за порог этого дома собраний… Мне кажется, я уже тогда что-то предчувствовала. Со мной такое случается постоянно. С детства. Например, я всегда знала, что вернусь в Даруту. В этот самый дом. Потому что он был моим. Я его чувствовала. Всегда. Даже, когда была совсем маленькой. И потеряв его на пару десятков лет, я не слишком расстраивалась, так как знала, что всё равно вернусь.
Так странно, мне никогда даже не приходило в голову, что с ним может что-то случится. Я не боялась, что его продадут, отберут за долги, что он может сгореть, разрушиться и так дале. Почему? Потому что он был моим домом. Изначально. Моё возвращение было неотвратимо, как рок, как движение колеса сансары, хотя объяснить это человеческим языком, я вряд ли сумею. При этом, я точно знала, что бабушки моей уже давно нет на этом свете, хотя никто мне об этом, разумеется, не сообщал. Я просто знала это и всё, потому что больше не чувствовала никакой связи, мною просто ощущался холод.
И когда это действительно случилось, - то есть мы с Джеки оказались в Даруте, - я даже не сильно удивилась. У меня просто было чувство человека, наконец-то вернувшегося домой. И конечно, я была рада, что сдержала обещание, данное самой себе...
У меня и с Джеки так было. Я только увидела её и первым делом подумала: «Ну наконец-то, я тебя прямо заждалась». При этом, я тогда даже имени её не знала.
 А ещё я всегда знала, что у меня будут дети. Много детей. И что я буду учить их. Своих и чужих. Ведь я с младших классов школы хотела быть учителем. И всё это тоже, хоть и не сразу, но начало сбываться. И так во многом, даже в мелочах, о которых и упоминать нечего.
Но вот чего я никак не могла предугадать, так это то, что в этом доме, о котором я столько грезила и к которому стремилась, пусть иногда и бессознательно всю мою жизнь, и куда, в конце концов, добралась, жить я не останусь. Просто не смогу…
Но я забегаю вперёд. Начать мой рассказ лучше с того, как я оказалась под землёй и что там увидела. Дело в том, что даже Джеки не всё знает. После того, как я потеряла ребенка, меня долго мучили кошмары. Моя дочка мне снилась. То есть не она сама, а её голос.
Он звал меня и плакал. Долго и безутешно. Я потом места себе не находила. В ушах все слышался этот плач, похожий на один нестерпимо долгий стон. Не знаю, что может быть страшнее для женщины, чем плач ее нерожденного ребенка, звучащий в ушах. Так что да, для меня это пунктик, на котором я зациклена. И потом, я отчетливо слышала, как меня кто-то звал по имени. Нежно так, и ласково. И я даже не помню, как подошла, будто специально для меня к приветливо открытому люку, и спустилась по лестнице. Я почти не удивилась, когда увидела там Иззи, ту девушку с ребенком, с которой так грубо обошлась Джеки. Хотя мне она показалась очень простой и милой. 
И встретила меня так, будто мы давным-давно знакомы. Они жили большой, дружной общиной, пока не случилось то, что случилось со всеми нами...
Одним словом, те, кто остался на поверхности погибли все до одного. Кто-то сразу, кто-то в течение последующих месяцев. А кто ушёл под землю - выжили и не только выжили, но обзавелись семьями и отстроили целый город.
 Это были те, кто поверил Клайду (тот самый, кого Джеки приняла за гигантского крыса). Он священник, духовный лидер или кто-то вроде этого. Авторитет его непререкаем, и справедливости ради надо сказать, что основания для этого имеются довольно серьёзные.
Отец Клайд, как они зовут его, личность совершенно неординарная. Он очень умён и к тому же обладает экстрасенсорными способностями. И он каким-то образом предвидел ядерную катастрофу. И предупреждал, что выжить в грядущем мире можно, если только уйти от него, как можно глубже под землю. А для этого нужно начать строительные работы прямо сейчас. Не все были согласны с ним. В общине произошел раскол. Но примерно третья часть поверила отцу Клайду и пошла за ним. Они расширили и укрепили подземное убежище, обложив его каменной кладкой. И сделали несколько сложных ответвлений. То, что видели мы с Джеки, всего лишь малая часть огромного подземного лабиринта.
Отец Клайд и его приверженцы ушли под землю за год или полтора до ядерной катастрофы. Под его руководством они построили сеть туннелей, где располагались жилые помещения, места общего пользования, молельни, медпункты и склады со штабелями провизии: мешки с крупой и сахаром, коробки с консервами и целые колонии личинок жуков, гусениц и странных, мучного цвета слепышей, поставщиков белковой пищи.
В складах поддерживается постоянная температура воздуха, 8-10 градусов тепла, имеется своя система пожаротушения и приспособлений для откачки воды, на случай внезапного подтопления.
У них и подземная река течёт с удивительно чистой водой, в которой радиация, если и содержится, то на самом минимальном уровне. Я пила её, ледяная и удивительно вкусная. Кстати, тогда к нам и подошёл Клайд.
Разумеется, жизнь под землёй накладывает свой отпечаток, и внешность у него действительно мало соответствует общепринятым канонам красоты. Но то, что это человек, а не крыса, было всё же очевидно.
Наверное, Джеки смутило обилие растительности на лице, внушительный нос и серый оттенок кожи. Но знаете, помимо жизни, ограниченной сырым и тёмным бункером, последствия сразу нескольких ядерных взрывов вряд ли способны сделать кого-то привлекательнее.
Ну да, был он грузный и заросший, с очень крупным туловищем, основная доля которого приходилась на внушительный живот, из-за чего его руки и ноги с тёмными ногтями выглядели неестественно маленькими.
Но всё же это был человек. Мужчина. Когда Иззи нас познакомила, я первым делом обратила внимание на его глаза: внимательные, мудрые, добрые. Человеческие. И голос такой глубокий и проникновенный...
Он мне многое рассказал. Но... Мне было нехорошо. Я видела себя как будто со стороны. И в голове как-то странно всё так звучало, словно через толстый слой ваты. Поэтому я далеко не всё запомнила. А затем и вовсе потеряла сознание.
Мне показалось, что я отключилась всего на несколько минут, но когда очнулась (Джеки вопила так, что подняла бы меня на ноги, даже если бы я уже испускала дух), то оказалась совсем в другой комнате. Никакой подземной реки не было и в помине, а я лежала на возвышении в каком-то круглом зале с массивными колонами, поддерживающими деревянный свод.
Но кое-что я всё-таки помню.
Например, что в бункере у них имелось даже что-то вроде яслей или детских садов, и очень скоро, как сказал мне Клайд, нужны будут школы, но только вот они испытывают острую нехватку в грамотных педагогах. Я даже помню, как выразительно он при этом посмотрел на меня. Взгляд его, пронизывающий и глубокий, почти обжигал. Его было трудно выдерживать. Это я тоже помню.
Клайд сказал, что подземные работы не прекращаются, практически, никогда. И ещё кое-что очень важное, что особенным образом врезалось мне в память. Он сказал, что после того, как улеглась ядерная пыль ни один человек не покинул их подземный город. Хотя ни он, ни кто-нибудь ещё никого не удерживали специально. Но люди просто не хотят уходить. Отчасти, потому что боятся того, что может ожидать их на поверхности, и уже не доверяют внешнему миру, отчасти из-за того, что привыкли и полюбили это место.
И ещё: оно вовсе не единственное. Их разведчики (а есть у них и такая категория спецов), ещё раньше сообщали, что северная ветка скоро соединится с такой же другой. И вот произошло то, что рано или поздно должно было случится. Это было неизбежно и Клайд, один из немногих, кто это предвидел заранее.
Такие же сообщения начали поступать с юго-востока и с западной части Тихого города. Так Клайд и его земляки, - теперь уже в буквальном смысле, - называют своё подземелье.
- Наш город – это всего лишь небольшая, но весьма точная модель настоящего и будущего мира, - сказал мне тогда Клайд, - свободного мира без границ, ограничений и давления власти… И ты очень скоро это поймёшь, после чего тебе останется либо принять это, либо погибнуть.
     … И теперь я пытаюсь втолковать это Джеки, но пока без особого успеха.
Она злится и говорит, что отказывается понимать меня. И в десятый раз напоминает, что мы поступили так, как того хотела я. Кстати, в реальности всё выглядело гораздо эксцентричнее. Джеки вскакивала, размахивала руками и кричала, что я полностью слетела с катушек. Ведь я проклевала ей всю голову этой чёртовой Дарутой и этим грёбанным бабушкиным домом, а когда мы, наконец, притащились сюда, мне снова неймётся.
И хотя выдержать её натиск было не так уж и просто, я была рада этим эмоциональным всплескам хотя бы потому, что в это время Джеки становилась почти такой, как прежде.
К тому же, моя подруга имела полное право злиться. Вернувшись в свой дом через столько лет, я довольно скоро поняла, что это совсем не то, что мне было нужно. Вообще, я никому бы не советовала возвращаться в дом своего детства, если последний раз вы приезжали туда, когда вам было одиннадцать.
В противном случае, гарантирую, что вы испытаете целую гамму чувств, не имеющую, правда, ничего общего с умиротворением или радостью.
Но было и ещё что-то, помимо этого. Главное… Ведущее… Основное…
Я всё вспоминала то подземелье, где побывала недавно. Тот самый Тихий город. И Клайда, и Иззи, и остальных, чьих имён я узнать не успела…
Их упорядоченное, спокойное осознание того, что они там, где должны быть, не давало мне покоя. И это ощущалось, считывалось подспудно, неосознанно даже теперь, по прошествии времени. Это было, как послевкусие от хорошего вина. И странное дело: чем больше времени проходило, тем острее это чувство становилось и тем больше подробностей вспоминалось.
Например, в голове моей однажды ночью, когда я лежала без сна, всплыли откуда-то из небытия слова Клайда о том, что вход в подземный город можно найти практически из любой точки. А ещё мне стало понятно, почему никто из них так и не вернулся на поверхность. Им просто это было уже не нужно. Они нашли себя там, под землёй…
Особую атмосферу того места я ощущала всей кожей, для этого мне достаточно было всего лишь закрыть глаза. И при этом, я не могла бы сказать, в чём именно оно заключалось. Это можно было только почувствовать.
Подземный город манил, не отпускал меня, мне казалось, я слышала биение его жизни под своими ногами. И я поняла, что не успокоюсь, пока снова не окажусь там… Но Джеки, моя Джеки не хотела даже слушать, когда я говорила об этом. Мне даже казалось, хотя понимаю, что звучит это слишком неправдоподобно, что я … пугала её… А иначе чем объяснить то, с каким остервенением она отмахивалась, мотала головой и закрывала уши?! И затем, когда я замолкала ненадолго, долго и внимательно в меня вглядывалась?
Но я не отступлюсь и не оставлю её здесь одну. Тем более, что сегодня кое-что изменилось…
Однако, будет лучше, если я напишу обо всём по порядку. Несмотря на то, что делать это мне становится всё труднее. Вот интересно, последствия катастрофы не на всём сказались отрицательно. Да, помимо чисто внешних изменений, но не таких уж и чудовищных, как считает Джеки, что-то происходит с нашей костной и мышечной тканью, из-за чего, всё хуже работает мелкая моторика, всё труднее поднимать голову вверх, а корпус держать перпендикулярно земле, она словно притягивает тебя к себе.
Зато обострились органы чувств: зрение, слух и обоняние. Могла ли я подумать о том, что смогу когда-нибудь, скажем, свободно ориентироваться в полной темноте даже в незнакомом месте? Или что у меня получится избавиться, наконец, от вечных своих спутников – тревоги и страха?! Теперь со мной только здоровая осторожность и бог свидетель, какое же это облегчение! Ну а что касается площади волосяного покрова и то какого цвета ваша кожа и ногти уже не так важно. Мир изменился кардинально. И мы изменились соответственно, потому что только таким образом и можно выжить. Вот и всё, на самом деле всё очень просто, только мы, люди, по своей неизменной привычке стремимся всё усложнять.
Итак, мы без особых приключений добрались до Даруты. И поселились в бабушкином доме, предварительно выгнав оттуда парочку-другую отщепенцев, которые всё ещё встречаются в самых неожиданных местах.
Здесь, думается, нужно небольшое пояснение. Отщепенцы, они же дикие, они же отмороженные, они же шакалы — это те, кто, как и мы сумел выжить, но ответить для чего, вряд ли сможет хоть один из них. Случившееся на всех нас повлияло определённым образом, но на некоторых представителях рода человеческого, изменения заметны особенно сильно. Возможно потому, что касаются они психической сферы. Эти люди за очень короткое время, - почти сразу же - превратились в слабое подобие собственной тени. Они трусливы сверх всякой меры, вороваты и подлы. Это те, у кого превалируют только животные инстинкты. По-моему, многие из них уже и говорить разучились. По крайней мере, те, кого мы застали в разорённом ими почти до основания бабушкином доме, способны были только трястись от страха.
И вот ещё одна странность, вернее изменение, касающееся напрямую меня: раньше я ни за что не смогла бы жить там, где всё перевёрнуто вверх дном. Где сломано всё, что только можно было сломать. А некоторые комнаты и вовсе выглядели так, что по сравнению с ними общественный сортир мог показаться номером для молодожёнов в приличном отеле. Но именно там я и поняла, что по большому счёту, для меня это и не очень-то важно. Тем более, что я вряд ли задержусь здесь надолго. А ещё, я была в бабушкином подвале, - да что там, я почти всё своё время провожу под домом, - и я знаю абсолютно точно: нам даже много копать не придётся…
Прежде чем сделать последнюю запись в этом дневнике, начатом моей любимой подругой Джеки Айс, я была на этом странном, оранжевом озере. Я, наверное, не так уж мало живу на свете, потому что помню его ещё обычным. Оранжевым оно стало после… Но Джеки любит это место почти так же, как я подвал. И приходит сюда каждый день. Она садится под старым, лысым ракитником и смотрит на неподвижную и густую, оранжевую воду.
Да, Джеки теперь сильно изменилась. Как внешне, так и внутренне. Она как-то округлилась, стала крупнее, массивнее, а тело сплошь покрыто жёсткими, тёмными волосками, очень напоминающими шерсть. Блестящие и круглые, чёрные глаза её, кажутся слишком близко посаженными к подвижному, серому носу.
Но сильнее всего она изменилась изнутри. Это больше не та задорная и энергичная Джеки Айс. Нет, она и сейчас может задать перцу кому угодно, но в этом уже больше ощущается угрюмая злость, а не здоровый, боевой дух. Она почти всегда молчит и всё чаще старается уединиться. Для меня несомненно, что три фактора повлияли на это: посещение того бункера; пятеро крысят, которых произвела на свет наша лысая кошка, а также моя беременность, ставшая полной неожиданностью даже для меня самой…
     … Когда, мы будем уходить, а я не сомневаюсь, что это случится, я оставлю дневник в доме моего детства. Так я решила. И я не говорила об этом Джеки, потому что знаю, что она ответит. Она скажет, что ей всё равно. И ещё пожмёт плечами не глядя, как может только она…
Сегодня утром я пришла к ней на это странное озеро, красивое и одновременно страшное, и тихо села немного поодаль, чтобы не мешать. Мы знали о присутствии друг друга, но какое-то время молчали.
- Сегодня по радио опять слышались какие-то помехи… - наконец, произнесла я.
 В том, что Джеки никак не откликнулась на услышанное, не было ничего удивительного. Её после всех потрясений мало, что трогает. Интереснее было другое: почему меня оставил равнодушной тот факт, что несколько дней назад, нам удалось расслышать по радио что-то вроде начального музыкального аккорда!?
- А может быть ты и права… - вдруг едва слышно произнесла Джеки.
Да, да, она сказала только это, но бог мой, как много это значило для меня, для нас! Я всё поняла, но никак не могла совладать с собой, и поэтому продолжала молчать, так как боялась, что спугну эту первую, робкую ласточку своим волнением и никому не нужной суетой. Мне и сейчас трудно писать об этом, а тогда я только и могла, что сглатывать всё подкатывавший и подкатывавший к горлу ком. Возможно ли, что она согласится?!
     … Славная, удивительная, милая Джеки, неужели она действительно полагала, что я ничего не хочу видеть и замечать? Увы, я всё поняла намного раньше… И единственная разница теперь между нами, что я приняла это, - полностью, без остатка и бесполезных сожалений, а Джеки пока нет… Это спасительное, чудное, великолепное, маленькое – пока…
     … В то время, пока мы сидели, выглянуло солнце. Его тусклый диск слегка позолотил верхушку старого, засохшего ракитника. И на неподвижной, будто желеобразной поверхности странного, оранжевого озера проявились две тени. Одна большая, а вторая, чуть меньше. Их контур был чётким и хорошо узнаваемым. Мы с Джеки молча смотрели на них.
И казалось, словно две огромные крысы с любопытством вглядываются в большое, оранжевое зеркало с бурого, рассеченного солнцем небосвода …