Добро

Фасады Высшей школы экономики, фасады домов на Садовом — ты помнишь эту зиму, когда мы познакомились? Этот солнечный день, когда у каждого из нас было по замороженной слезинке под восторженным глазом, по белой ленточке, по маленькой и кажущейся нелепой мечте о том, как добро победит, и по большому, испуганному, сжимающемуся, выскакивающему, колотящемуся, горячему девчачьему / мальчишечьему сердцу? Помнишь эту зиму — которая, кажется, была сто тысяч лет назад, так давно, что ее завалили слои геологической истории с окаменевшими видами существ, которые оказались слишком слабы для этой планеты? Задолго до глобального потепления, до таяния ледников, до Греты Тунберг, до феминизма, до удаленки фуллтайм, до искусственного интеллекта, до сожженных танков, ракет Patriot и кризиса съемного жилья в Берлине. Помнишь эту зиму, когда мы вышли из метро, и у нас пошел пар изо рта, потому что мы начали общаться — слово, которое нам обоим казалось смешным, особенно если его написать с «я», как это делают неграмотные малолетки на форумах, но которое в то же время содержит загадочный замес для слова «встречаться», которое тоже смешное и нелепое, но которое ты хочешь, которое я хочу, которому все разрешено, и даже двери Лубянки и полицейские машины его не пугают?

«Вы встречаетесь?» — спросила нас твоя подружка, выкристаллизовавшаяся из пестрой метрошной толпы, на что мы, дружно покраснев, ответили: «Э, да… Нет?», тут же рассмеявшись и выпустив еще больше пара изо рта. Я пойду куплю цветов, сказал я. Это же цветная революция, сказал я. А ничего не будет, спросила ты. Ничего не будет, сказал полицейский, стоявший, фотогенично прислонившись к капоту своего «Форда» и поставив одну ногу в кожаном шузе на блестящее колесо. Ничего не будет, мэм, я здесь, чтобы обеспечивать вашу безопасность, а не для того, чтобы вас арестовывать за веточку хризантем, которая, если ваш блестящий спутник мне позволит столь дерзкий комплимент, при всем своем натуральном совершенстве, не идет ни в какое сравнение с вашей собственной ослепительной красотой, мэм. Прошу вас, пожалуйста, проходите по этому только что созданному мной живому коридору, чтобы дальше ослеплять вашим совершенством всех этих бесчисленных и отчаянных, в высшей степени достойных джентльменов, собравшихся здесь для столь высокой цели.

«Проходите, пожалуйста, не мешайте проходу граждан!» — летал над толпой искаженный громкоговорителем смешной и нелепый — еще больше, чем слово «общаться» — фирменный беспомощный призыв несанкционированных митингов, когда сердца хипстеров обнаружили кураж и симпатичные лица зачастили на проспект Сахарова, чтобы запечатлеться на фантастических фото и наводнить ленты ЖЖ. Ты помнишь, как было жарко, когда все сотни тысяч — по оценкам МВД, десятки — манифестантов, требующих честных выборов — устремлялись в «Старлайт» на Болотной, чтобы утолить революционный голод заслуженными сочнейшим бургером и горячим кофе, что в какой-то момент практически превратилось в традицию? Ты помнишь, как было нестрашно бежать от омоновцев по Рождественке, спускаться в метро и выходить на следующей станции, где между солнечными пятнами на летних бульварах разворачивались дискуссии между вежливыми жителями центра на велосипедах и прыщавыми активистами движения «Наши»? Помнишь, как было нестрашно переходить по запруженному нашим generation Лужкову мосту на Болотную площадь, где двести тысяч лайков превращались в двести тысяч человек, откуда скрипучие вагоны метро и дребезжащие маршрутки развозили по вечерней столице восхищенные души, стучащие сердца, растрепанные прически, неотвеченные звонки и бесчисленные сообщения, на которые отвечалось длинно и пылко, что все хорошо, что было невероятно, и будет еще лучше, потому что время пришло, потому что пришла весна, потому что потому что, ну неужели это не очевидно, мам.

Помнишь, как было радостно снова слышать голос, задающий ожидаемый вопрос и отвечать на него ожидаемым «Да!». Как хотелось, чтобы он задал его снова, чтобы снова закричать, чтобы повернуться друг к другу и засмеяться, потому что нечасто
доводится кричать в центре Москвы
такие вещи
особенно если вы нежный юноша
и нежная девушка
держащие каждый
в хрупкой руке
по белой ленточке
по маленькой надежде
по невысказанному чувству
читающему каждый
помимо Шопенгауэра и Кафки
в глазах товарища
тщательно спрятанное счастье
спрягаемое в будущем
но запомнившееся настоящим